Не знаю к какой категории литературных форм отнести это мое изложение своих мыслей и чувств? Может права я, может нет. Но, об этом болит моя душа, так болит, что уже нет сил держать это в себе...
«У каждого своя правда!», обычно говорят так, когда не приходят люди к единому мнению. Вот недавно в комментариям к фотографии донецкой девочки-малышки у памятника погибшего отца, разгорелись нешуточные словесные баталии. Так что же Донбасс – жертва, которую уничтожает его же страна или террористы и российские наемники, которые, захватили территорию, на которой жили более двухсот лет? Приведу часть мнения мужчины из Западной Украины, Львовская область:
…»я хочу Вам ответить то, что 75% военных на западной Украине прошли через Донбасс. Добровольцев от мирного населения так же было не мало. Военкоматы просто были переполнены. И не надо нам из Стрыя видеть. Наши ребята не по наслышке знают, что на Луганщине и Донечине происходило и происходит до сих пор.. Там были многие ребята, которых я знаю как сам себя. Были и 200,были и 300,а так же живых и здоровых много вернулось. И они врать мне не стали бы про то, кто там все "мутит", кто обстреливает мирных жителей и при этом всю вину перекладывает на кого-то другого. А то что у нас рвутся в Польшу и не только, то это нормально. Люди зарабатывают хорошие деньги. Поэтому на западной Украине и живут люди само багато...И войны как на Донбассе у нас на западе Украины нет и быть не может. Так как если бы что, то у нас встали бы на защиту все- включая даже детей и стариков.»(приведено в оригинале).
Получается, если бы в Западной Украине случилось такое, то на защиту своего города встали бы и стар и млад! Тогда почему Донбасс, должен был простелить ковровую дорожку для тех, кто пришел в составе 75% убивать тех, кто защищает свои дома и семьи?
Я не ставлю целью опорочить кого-то в своем этом размышлении. Но, принудительное присоединение Западной Украины в тысяча девятьсот тридцать девятом году, было большой ошибкой! Люди, которые жили под управлением Польши, Австро-Венгрии сотнями лет и мечтали о самостоятельности и своем государстве, всегда считались у правительства этих государств, людьми второго сорта. И вот они вошли в состав СССР! Кто их спрашивал, хотят ли они?! Потом немецкая оккупация! Люди не хотели жить по советским законам, потому что их менталитет был настроен на другую волну, к которой они привыкли, на свою культуру, свои обычаи нравы, на свой этнос!
Юго-Восток Украины, бывший частью Российской империи, имел свой менталитет, свои законы, порядки, этнос, язык! Вот и получилась эмульсия из воды и масла, которую сколько не соединяй, однородной субстанции не получишь!
Вспоминаю восьмидесятые годы прошлого столетия, профсоюзные, тридцати процентные курсовки и путевки в санатории Моршина, и другие курорты Львовской области. Я приехала по курсовке. Во Львове встречал санаторный автобус, который потом развозил нас по квартирам. Нас троих женщин, меня и двух сестер из Донецка, привезли в девятиэтажку в квартиру на поселение. Дверь открыла хозяйка, приятная, аккуратная женщина, лет тридцати пяти, моя ровесница. Одна из сестер поздоровалась по-русски. Я поздоровалась по-украински, потому-то считала, что говорить с хозяевами на их языке – это проявить к ним уважение. Хозяйка с минуту стояла молча, потом повернулась к сопровождающему и сказала:
- Цю, жиночку визьму, а москальок не визьму! – и, взяв меня за руку провела в квартиру. Места в комнате хватило бы и на четверых… Меня предупредили, что пользоваться ванной и душем запрещено, можно только умываться и пользоваться туалетом. Не возвращаться позже двадцати часов, нельзя пользоваться и кухней. Я вполне нормально восприняла запреты. Люди приезжают разные. А в семье двое детей, один из которых «грудничок».
Утром я проснулась и проходя мимо кухни, где завтракала семья, поздоровалась по-русски… Все взоры обратились на меня в недоумении. Я поняла и потом по-украински объяснила им, что я из Донецка, русская, родилась в Украине и, если им не нравиться русская речь или они ее не понимают, я с удовольствием буду говорить по-украински!
Я прожила в этой прекрасной семье двадцать четыре дня. Через неделю я освоила и их колоритный диалект. Хозяева разрешали мне пользоваться всем, что мне было необходимо. В выходные дни мы ходили на праздник Ивана Купала, в костел, на природу. Еще три года я просто приезжала к ним попить целебной водички без путевки. Они не давали мне повода чувствовать себя в их семье чужой лишь только потому, что я говорила на их языке. Они очень любили, когда я пела (у меня мягкое, лирическое сопрано) украинские народные песни, русские романсы, которых в моем репертуаре было огромное множество и выучила две коломыйки и красивую народную песню.
Но были другие примеры. Мой младший сын служил в Яворове. Хотя и были у него противопоказания к воинской службе, он с нашим военкомом ходил на призывную комиссию, чтобы его пропустили. Какой же ты мужчина, если не служил, не дал присягу на верность родине? После Присяги месяц от сына не было известий. Сердце матери никто и ничто обмануть не может… Ночью звонок у ворот разбудил меня. Доставка телеграмм. Парень спросил мою фамилию и служит ли у меня сын? …Сердце замерло, ноги подкосились…, я рухнула наземь! Парень тормошил меня и говорил, что сын жив, но его избили, он был в госпитале, а телеграмма от сестры моей. Она узнала от моего старшего сына, которому написал младший о своей проблеме и она дала мне телеграмму.
Ночь прошла в метаниях! Как зверь в клетке я ходила из угла в угол, дожидаясь рассвета. Потом отказали ноги. Я подняла всех и все что могла. Правительственные телеграммы Януковичу, копию Министру обороны Украины, Военную прокуратуру Киева и Львова, командира части, Комитет солдатских матерей Львова… Сына избил пьяный прапорщик в столовой. Бил головой об угол кафельной стены и только козырек форменной фуражки защитил его висок от смертельной раны, а потом отвез его с сотрясением мозга, охранять склад полигона, без воды, еды, со рвотой и головокружением и оставил там на сутки, пока не кинулся лейтенант, что нет солдата… А потом ему добавили сослуживцы, что он не посадил прапора у которого был уже второй такой «залет»! Сын дослужил свой срок в этой же части, не захотел давать слабину – не такой у наших ребят донецкий характер!
…Мне было три года и сама я не могла помнить эту историю, мне о ней рассказывала мама и отец, когда я была уже взрослой. Моего отца, после войны, как бывшего кадрового офицера-политрука, второго секретаря одного из райкомов партии , тогда еще города Сталино, направили на работу директором горного училища. В училище принимали мужчин от восемнадцати до тридцати лет и обучали горным специальностям. В послевоенные годы, разрушенные и затопленные шахты требовали рабочих рук, а страна – угля. По разнарядкам планового ведения хозяйства УССР и управления трудовыми ресурсами, людей набирали из тех областей, где промышленное производство было развито слабо и львиная доля приходилась на Западную Украину, Крым, где были свободные руки и желание работать в угольной промышленности. Работать отцу было нелегко. Послевоенные годы, сироты-подростки, уголовная среда накладывала на них свой отпечаток. Тридцатилетние мужчины, прошедшие в юности войну – с расшатанными нервами…
Воскресенье, конец мая. Обед в столовой училища. Кто-то из учащихся затеял драку. Заведующая столовой вызвала милицию. Приехал участковый, высокий грузин с орденом на груди. Драчуны разбежались, а за последним столом остался семнадцатилетний парень, который не участвовал в драке, а спокойно сидел и ел свой обед. Милиционер подошел к нему и решил покуражиться перед заведующей. Он поднял парня, наставил дуло пистолета вплотную к его лбу и спросил, почему же он не убежал со всеми. Парень ответил, что не принимал участие в драке… В это время на кухне с грохотом упала крышка! Рука дрогнула, прозвучал выстрел, парень осел на пол… Отца вызвали на работу. Было разбирательство, хотели исключить из партии и отдать под суд. И только учащиеся училища отстояли своего директора.
Отец и воспитатель везли гроб с телом парня на его родину. Вот и Карпаты. Дорогой их машину обстреливали из леса, летели с деревьев ножи со свастикой и, если бы не стрелки охраны, предоставленные милицией, навряд ли, у меня был бы живым отец!
Приехали в село. Люди знали, что везут тело парня, убитого в городе Сталино. Встречали соответственно, кто с ружьями, кто с вилами, кричали, оскорбляли, бросали камни, пока не вышел председатель сельсовета . Это его сын лежал в гробу. Отец рассказывал, что смотреть в эти пустые глаза пожилого мужчины, у которого в войну вырезали «лесные братья» всю семью за то, что он воевал в советской армии, и только младшего спрятала какая-то женщина без боли было нельзя!
Он руки поднял и закричал:
- Люди, схаменіться! Що ви маєте робити цім людям, що привезли ховати в рідній землі мого сина?! Чи вони його вбили? Чи вони брали його не на навчання і кращої долі? Так сталося! Винний буде покараний! (Люди, опомнитесь! Что вы собираетесь делать этим людям, что привезли хоронить в родной земле моего сына?Или они его убили? Или они брали его не для учебы и лучшей судьбы? Так случилось! Виновный будет наказан!»).
Отец, прошедший всю финскую и Отечественную войну, имел две контузии и ранения, приехал оттуда весь седой! Нет не страх за собственную жизнь, выбелил его виски! У него было два сына и две дочери, и он пережил горе отца, потерявшего сына - этого совсем мальчика, как свое собственное…
Зачем пишу об этом? Душа болит! Болит за моих родных, дончан, которые защищают свой дом ценой собственной жизни, болит душа, за тех украинских матерей, у которых сыновья убивают за деньги, моих дончан - им никто не вернет убитых сыновей…, за российских ребят, которые не остаются в стороне и воюют в ополчении, неважно, русские они, татары или буряты…, за разрушенную, разграбленную мою Украину, проданную правительством, как гулящую девку на растерзание Европе и Америке! В самом страшном сне я не могла представить, что меня - русскую женщину, будут считать врагом украинской земли, на которой я родилась и прожила шестьдесят пять лет! Болит моя душа!