Послали оба – литературных социалистов. Кто таковы и почему их надо было послать непременно?
Предпосылки.
С XVIII века, став Великобританией, Англия вошла в яростный столетний конфликт с Францией, завершившийся безоговорочной победой к концу наполеоновских войн. Начало XIX века – повсеместный переход власти от Франции к Англии.
Однако...
Доминирование французской высокой культуры было безоговорочным даже в самой Англии. Не в силах превзойти, англичане принялись играть на понижение и культуру девальвировать как класс. В искусстве изящной словесности кое-какие наработки, впрочем, имелись. Английская литература за вычетом бесцензурного времени мировой войны (не уследили за ростками сентиментализма – некогда было – потом вырвали) представляла собой сорное поле второсортной журналистики, дрянных памфлетов, нравоучительных проповедей и воспитательных романов.
Если французская литература – дело игривое, в основном, аристократическое, английская – это "Дело №", наподобие строительства добротной кутузки. По большей части сочинялась прощелыгами, где разночинец-поп – норма, а «эсквайр» – уже много. Сортир – вещь нужная, демократическая, но когда кругом одни нужники?..
Споры парши после победы тоннами обрушились на мировую литературу, скроенную по французским лекалам изящной словесности, то есть, красиво рассказать красивую историю. Занесло заразу и в Россию.
Левые критики взалкали социальности. «Продёрнуть» кого-нибудь – и не через воздушную эпиграмму строк на 8, а через бронебашенный роман страниц в 500 – таков был заказ их цензуры.
Посыл 1. Пушкин.
До середины 20-х – время клубов по интересам, дозволенных (то есть организованных) властями. «Арзамас», шишковцы, «Зеленая лампа», любители словесности, истории и древностей, румянцевцы, – а внизу союзы благоденствия и всеобщего спасения. Люди болтали в лучших екатерининских традициях. Россия стояла на пороге строительства национального государства и национальной же оппозиции. О литературе, – даже о самом языке литературы – только-только договаривались.
Пушкин карамзинский русский язык (калька с французского) усовершенствовал, освоил и взял в работу. Получилось до того хорошо, что хватает до сих пор.
В 1825 с Пушкиным решили потягаться Рылеев и Бестужев, издатели прибыльного альманаха «Полярная звезда». По союзному мнению союзовцев, будущих «декабристов», цель литературы была «не в изнеживании чувств, но в укреплении, благородствовании и возвышении нравственного существа нашего». Евгений Онегин этих кредитов не покрывал.
Характерно вот что: просили-то немного. Тут не Рудин на баррикадах, тут всего лишь Идиот. Бестужев посоветовал отредактировать «ЕО» в сатирическом ключе, наподобие байроновского.
Ещё раз подчеркну: просили-то чуть: аристократ Байрон всё-таки, с чутьём, стилем, слогом – чай не Свифт, не Остин. Не, Господи помилуй, Шеридан.
Младший, но умный Пушкин выстрелил сразу из двустволки, понимая, что только дай этим палец: завтра потребуют памфлетов: «Говорят, что в стихах — стихи не главное. Что же главное? проза?» Ни Евгения, ни себя он не умалил. Ещё и прибавил.
Посыл 2. Чехов.
21 апреля 1890 Антон Чехов, изнурённый нападками «приятелей»-социалистов, но не сдавшийся своре помоечных леваков (изнурение демонстрировала дорожная фляжка коньяка через плечо, а отсутствие капитулянтских настроений – «Смит и Вессон» в кармане) отбыл с Ярославского вокзала в Ялту на Сахалин.
Не один год перед тем его травила азиатская критика за отсутствие социальности. «Вах, такой хорош генацвале, а про царизм ни гу-гу».
И Чехов поехал – надеялись, по наклонной, а он – нет, на Сахалин, «социализироваться». К его литературной чести надо сразу сказать, что идею он профанировал, как мог. И – смог. До такой степени, что потом английский детский писатель Чуковский сказал: «...многие тогдашние публицисты и критики и после «Сахалина» продолжали твердить, что Чехов — беспринципный, безыдейный писатель, равнодушный к интересам и нуждам русской общественной жизни».
Сказать – Чехов ничего им не сказал, но, как и в случае Пушкина, ничего в своём творчестве не поменял. Вместо ожидавшегося романа-разоблачения написал путевые заметки – в жанре, сверхпопулярном во времена Пушкина, но уже несколько увядавшем. А вдобавок, с «английским юмором», имея вторую сущность, докторский диплом, применил классический финт, выступив второй ипостасью и изобразив дело – медицинскими исследованиями. Критики рты закрыли раскрыли. Знай наших. А литературу пачкать не стал.
Постфактум.
Русская литература существует, в общем, между Пушкиным и Чеховым. Были до, были и после – всё так, но по-крупному диапазон меньше века. Битва была нешуточная. И повезло, что застрельщиком выступил Пушкин, подражать которому считалось за честь. (А то в Германии, например, приходится доказывать, что немецкая литература XIX века вообще - была.) Оттоптались, конечно, на Гоголе, так, что умер. Спасал саму французскую литературу от левого хамства Тургенев.
Этот запас не исчерпан. По инерции от русской литературы всё ещё ждут чего-то. А ничего нет. Пшик какой-то. Мура в диапазоне от национализмов до либерализмов. Так и будет, пока не научатся вновь ценить просто красивые истории, рассказанные красиво. То есть, вернуться к истокам Пушкина. А там, глядишь, и к уровню Достоевского потянуться. Потихоньку, потихоньку.
Без фиг в кармане и «подтекстов».
Умер Чехов как-то совсем вовремя. Кажется, что успел (тут два смысла) на последний пароход перед холерным карантином, когда литературе было ещё всё дозволено. После начала японской русской революции Чехова и представить себе невозможно.
Захворал он, кстати, на Сахалине. То есть, всё-таки, они его достали...