АХ, ОДЕССА!
1.
Приехав в Одессу в качестве корреспондента «Известий», я первым делом отправился к морю. Пройдя мимо тяжеловесного, громоздкого памятника героям-потёмкинцам, приглянувшегося в середине 60-х тогдашнему самому высокому руководителю и поставленного вопреки возражениям одесситов на тесной площади на месте памятника «Матери города», я вышел на бульвар – и его не узнал. Он, в густой пурпурно-жёлтой листве, был весь перерыт: вековые платаны, каштаны, липы стояли с обнажёнными, обрубленными ковшом экскаватора корнями. На стволах приговорённых деревьев – листки с детскими рисунками и гневными, вопиющими, отчаянными надписями: «Остановитесь» SOS!!!»
- Правильно, сфотографируйте, - тихо сказала мне проходившая мимо коротко стриженая женщина с очень большими, словно с трудом помещающимися на лице тёмно-карими грустными глазами, когда я извлёк из сумки фотоаппарат. – Может быть, хоть кто-то увидит этот кошмар. Хотя, сейчас уже никому ни до чего нет дела…
- Почему же кто-то? – возразил я, фотографируя. – Читатели «Известий» увидят. А они по всей стране. И даже в Кремле.
- Вы из газеты «Известия»?! Меня зовут Алла, может быть, знаете, я писала и вам в редакцию! Много лет мы уже мы боремся за спасение нашей Одессы.
- Кто – вы?
- Мы, зелёные Одессы…
Разговорились. Бальзаковского возраста Алла, высокая, по-спортивному стройная, с несомненными следами былой, как говорится, красоты, яркой, тёплой, южнорусской, одесской – была и теперь завораживающе женственна и привлекательна. В определённом смысле она оказалась олицетворением «жемчужины у моря».
2.
В тяжёлом состоянии оказалась Одесса – и прежде всего из-за грунтовых вод, уровень которых за последнее время поднялся катастрофически, рассказывали мне. Виной тому старый водопровод, когда-то считавшийся лучшим в России. За неделю, что я провёл в Одессе, произошли две крупные аварии. Ночью лопнул магистральный водопровод, и целый день не ходили трамваи, а у колонок стояли люди с вёдрами и бидонами в очередях за водой. Но аварии для одесситов стали привычным делом, над ними даже уже не смеются.
Грунтовые воды повышаются потому, что засыпаны овраги, наглухо заасфальтированы некогда покрытые брусчаткой улицы – закупорены, замазаны «поры», через которые испарялась влага; забиты дренажи. Дома в Одессе строили из ракушечника (ракушняка по-местному) – доставали его прямо из-под города и постепенно образовались подземные лабиринты и катакомбы. Кровля их была прочной, пока не поднялись и не размочили её грунтовые воды. А теперь дома ползут, плывут, оседают, трескаются. Геологи считают, что если не принять срочных мер, то старая Одесса может скоро вообще провалиться в тартары.
- Главная трудность в том, - сказал мне Г.Л. Корф, руководитель группы Института литосферы АН СССР по изучению экстремальных инженерно-геологических условий строительства особо важных объектов, - что нет геологических карт города. Нет вообще никакой информации. Необходимы исследования, а городские власти равнодушны – восемь тысяч рублей выделили на исследование грунтов, как издевательство! Не смешно ли?
- Смешно, - согласился я.
- У нас в стране вообще с этим делом худо. Меньше одного процента от стоимости строительства здания идёт на предварительное изучение грунта, тогда как в Скандинавии, например, до десяти процентов! Экономим тысячи – теряем миллионы!
В плачевном состоянии большинство старых одесских домов. Разъеденные влагой, разрушающиеся фундаменты, облезлые, растрескавшиеся стены; перекосившиеся окна и двери; нависающие над улицами, готовые вот-вот обрушиться балконы с остатками выломанных решеток; ржавые обрывки водосточных труб; проржавевшие насквозь, истлевшие кровли.
«С какой бы стороны вы ни въехали в город, со стороны ли моря или по железной дороге, Одесса производит на вас приятное впечатление… Чистота и опрятность в центральной части, прекрасные мостовые, обильная растительность на широких улицах, щегольские магазины…» Это – из дореволюционного путеводителя, подаренного мне Аллой. С ним мы и бродили по Одессе, сравнивая. Потому как всё познаётся в сравнении. Бесподобные глаза одесситки Аллы то и дело заполнялись слезами, хотя она каждый божий день сталкивается с происходящим.
Она рассказывала мне и о не существующей уже Одессе. Сколько ж взорвано, сколько уничтожено! Преображенский Кафедральный собор… Покровская церковь… Архангело-Михайловский монастырь, на месте которого был построен гигантский монстр – жилой дом для работников НКВД… Сретенская церковь, где Бунин венчался с Анной Николаевной Цакни… Петропавловская церковь на Молдаванке…
Огромный и величественный Римско-католический собор разорён м переоборудован в спортзал – на гробнице генерал-губернатора Одессы Ланжерона скачут и кувыркаются физкультурники. Снесена Старо-кладбищенская церковь, уничтожено кладбище, где похоронены были «незабвенный герой Шипки» генерал Радецкий, легендарный Феликс Дерибас, звезда синематографа Вера Холодная, брат Александра Сергеевича Пушкина – Лёвушка и многие, многие…
«Старое христианское кладбище, - сказано в путеводителе, - с его великолепными мраморными памятниками, особенно красиво. Оно представляет собой целый лес самых разнообразных памятников из белого, серого и чёрного мрамора, в числе которых есть много очень дорогих и оригинальных. Здесь можно встретить даже целые часовни из белого мрамора; есть также много гранитных памятников…»
Отец рассказывал Алле, как в середине 30-х годов ясным солнечным утром подогнали к кладбищу колонну грузовиков, разгромили памятники, погрузили осколки и увезли на строительство гигантского свинарника, а на месте кладбища разбили парк и зоопарк.
Невозможно одесситам привыкнуть и к Пушкинской улице в нынешнем её виде. Фасады домов выкрашены в едкие, аспидные цвета, сильно действующие на нервы. Но это ещё полбеды. Хуже другое, как объяснил мне старый добрый приятель Аллы потомственный одесский архитектор Игорь Михайлович Безчастнов. Вместо известковых красителей, которые позволяли зданиям «дышать», пропускали воздух и не препятствовали испарениям влаги, фасады выкрасили масляными красками, которые не пропускают ничего, - и стены разрушаются, осыпаются скульптуры, на реставрацию придётся затратить теперь уже куда больше средств, если вообще дойдут до неё руки.
3.
Прадед Игоря Михайловича Безчастнова, Фёдор Осипович Гайдуков, был известным строителем, построил в Одессе в прошлом веке множество замечательных зданий, в том числе и то, на Дерибасовской, в котором мы с Аллой с удовольствием провели в гостях у Игоря Михайловича не один вечер – в огромной квартире с мастерской. До исторического материализма было принято прикреплять на фасады таблички с именами архитектора и ведущего строителя, дабы знали люди, кого благодарить, а кого и проклинать и под суд отдавать в случае чего. Вот бы так сегодня! Рано утром Фёдор Осипович приезжал на строительство гостиницы «Лондонской», впоследствии одной из самых знаменитых в Европе, и первым делом, зачерпнув пригоршню песка, клал его в рот и жевал раздумчиво.
«Василь, - сплюнув, обращался он к десятнику, - я велел пять раз мыть песок, а ты сколько мыл? Только не лги». – «Грех на мне, ваше высокоблагородие! Три раза мыл». – «Гляди, Василь, я тебя первый и последний раз предупреждаю».
Дед Игоря Михайловича, Михаил Фёдорович Безчастнов, работал главным городским инженером, а после революции – главным архитектором города, и Одесса поминает его добрым словом. Он строил мосты и дороги, очистные сооружения, он возродил старый «дюковский сад» - под его руководством были выкопаны котлованы для прудов, создана проточная система водоснабжения прудов из родника, посажены деревья и кустарники…
- Часто дедушка брыл меня с собой в парк, - вспоминал за чашкой чая Игорь Михайлович. – На малом пруду плавали гуси и лебеди, лебедей мы с мальчишками знали по именам. На большом пруду была лодочная станция, прокат лодок, а зимой – каток. Вечерами под музыку катались на лодках вокруг острова, на котором возвышалась скульптура прекрасной девушки. Её звали Ника – Победа. Она выстояла всю войну, была ранена и «излечена» молодыми одесскими скульпторами. После войны и парку дали имя «Победа».
Мы, студенты строительного института, а также студенты водного, курсанты мореходки много сил отдали, чтобы очистить пруды от колючей проволоки, засыпать траншеи, окопы, щели… После войны в парке каждую осень проходили сельскохозяйственные выставки, международные выставки породнённых город. Была построена десятиметровая вышка для прыжков в воду, проводились всесоюзные соревнования, а рядом был летний тёплый душ за 15 копеек, туда ходило «пол-Молдаванки» после работы…
Но настали чёрные времена. По приказу одного из беспрерывно сменявших друг друга на посту заведующего отделом культуры горисполкома блюстителей нравственности была варварски разбита скульптура обнажённой Ники, а бронзовая фигура японской девушки, напоминавшая о выставке города-побратима Йокогамы, брошена в сарай.
(Ох уж эти блюстители! Помню, как искренне, как яростно возмущался один из «отцов» Одессы (секретарь обкома партии), глядя на скульптуры Оперного театра из окон своего кабинета. «Ну вот что это, а? Бабы с торчащими голыми сиськами, понимаешь, с жопами, а внизу детишки гуляют! Я всё понимаю, но должны ж быть хоть какие-то нравственные устои, какая-то мораль!.. Будем город очищать от этой похабели!» Не успел блюститель – сняли с должности за слишком уж бурные и многолюдные оргии на дачах областного комитета партии, информация о коих просочилась не только в Москву, но и в западную прессу.)
Летний кинолекторий в парке «Победа» разрушили, протока вокруг острова заилилась, деревья самой красивой рощи вырублены или погибли после того, как по очередному приказу срезали их кроны, оставили одни стволы… Горожане возмущались, особенно когда стали засыпать грунтом от новостроек родниковый пруд в парке. И проклинали бывшего главного архитектора Одессы В. Мироненко, водрузившего посреди города памятник, автором которого сам и является – абсолютно безликий и бездарный, одесситы сразу же окрестили его «градусником».
- Но толку-то что? – задаётся безысходно-печальным вопросом Алла…
4.
Тёплыми вечерами припозднившегося бабьего лета мы прогуливались с Аллой по Дерибасовской и окрест. Она рассказывала и показывала – лучшего экскурсовода я не мог бы и представить.
Вот гостиница «Пассаж», на фасаде которой не хватило бы места, если бы взялись прибивать мемориальные доски с именами знаменитостей, что здесь останавливались или работали в этом доме. На первом этаже размещался Опродкомгуб, где служили Паустовский, а также Ильф, впоследствии описавший здание в «Золотом телёнке» под видом «Геркулеса». Рядом располагалась редакция журнала «Силуэты», где служил Багрицкий. В подвале дома напротив находился тот самый «Гамбринус», увековеченный Куприным. Чуть дальше – Ришельевский лицей, здесь бывали Пушкин, Мицкевич, Гоголь, Батюшков, Пирогов… И ещё – имена, имена: Марк Твен, Александр Грин, Джозеф Конрад, Влас Дорошевич, Маяковский, Врубель… Трудно назвать улицу, притом города не столичного, провинциального, с которой бы так или иначе было связано столько великих имён, вошедших в историю!
Однако нынче от настоящей Дерибасовской почти ничего не осталось.
Ещё в 70-х годах художники и архитекторы предприняли первую попытку спасти улицу, рассказывала Алла. В Одесском литературном музее состоялась выставка работ Центральной экспериментальной студии Союза художников СССР, считавшейся школой современного советского дизайна. Называлась выставка «Художники – городу». Центральным экспонатом была разработка темы «Дерибасовская». Проект, созданный группой одесситов-участников семинара, жителям города понравился. Потом проект побывал на выставке в Киеве, потом в Москве – и был одобрен. Художники мечтали создать на Дерибасовской огромный историко-литературный музей под открытым небом, чтобы вернуть улице её исконный колорит. Но ничего из этого не вышло – где-то кто-то на каком-то этапе проект зарубил, обвинив авторов в «непрофессионализме, искажении исторического и функционального значения улицы». Никто толком не понял, что это означает.
А тем временем дома красятся малярами так, как будто это не памятники архитектуры, а забор коровника. «Реконструируется» Пролетарский, бывший Французский (который «весь в цвету») бульвар, - то есть просто уничтожаются вековые деревья, драгоценные кованные и чугунные решётки, выкорчёвываются акации на Дерибасовской, а в недалёком будущем, если разрушительную энергию не обуздать, раздавят катками, зальют асфальтом знаменитый Фонтан – десять тысяч многолетних деревьев и восемьдесят тысяч кустарников будет вырублено, чтобы на их месте построить многоэтажные бетонные коробки…
- Мне иногда кажется, что Одессу нашу продолжают насиловать, - рассказывала Алла, остановившись возле обшарпанного, растрескавшегося, покосившегося дома, в котором размещалась одесская ЧК - Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией. - Во время Гражданской войны здесь работала мадам по имени Сара Шнеерсон – бывшая владелица многих одесских борделей. Эта Сара, её коллега Дора, в прошлом профессиональная проститутка и бандерша Вера Гребенщикова, Роза Шварц, прибывшая на подмогу из киевского ЧК, и латышка Краузе, любовница Петерса и Урицкого, - эти дамы любили смотреть, как их подчинённые матросы-чекисты насилуют благородных девиц и дам. Они эксперименты проводили над белогвардейцами. Позавидовать можно было тем, кому по приказу Сары матросы просто разбивали голову кувалдой. А хорошеньких молоденьких офицериков, мальчишек-юнкеров сами эти женщины, которых считают сатанистками, и насиловали, перевязав нитью яички, прокалывая шилом мошонки, выкалывая глаза, отрезая уши и члены, когда насыщались… Дора распинала на крестах и своей рукой застрелила более восьмисот человек! Потом принимали ванны с кровью жертв…
Рассказывала это Алла тихим, грустным голосом и как бы почти безучастно, отстранённо. Обречённо. Зияли тёмные кривые окна дома «чрезвычайки». Тускло светил фонарь с разбитым плафоном. Блестели на асфальте осколки бутылок. Где-то поблизости беззлобно матерились. И всё это создавало какую-то сюрреалистическую атмосферу.
5.
-Планировка Одессы, - говорил Безчастнов, - это одно из высших достижений мирового градостроительства. Учтено было всё – топография, климат, назначение города. В результате сложилось и даже пока отчасти сохранилось вполне определённое «лица не общее выражение» у города. Сейчас, к великому сожалению, об этом просто не думают. Ну вот построят возведут высотные дома на берегу, на Фонтане. Разве Одесса это будет? Разве кому-нибудь из серьёзных, отвечающих за свои действия архитекторов могла прийти в голову мысль заслонить многоэтажками город от морских ветров? Ведь Деволан нарочно открывал город – и благодаря этому Одессу миновали многие страшные эпидемии, выкосившие полнаселения Херсона, Николаева…
- Уж не говоря о том, - добавила Алла, - что на Фонтане родилась Анна Ахматова, жили, творили, воспевали Фонтан Бунин, Паустовский, Леси Украинка, Багрицкий, Бабель…
- И не говоря о том, - продолжал Безчастнов, - что нарушается закон, запрещающий жилищное строительство в трёхкилометровой полосе вдоль моря, - на Фонтане предполагается построить жилые кварталы и студенческие общежития, тогда как не хватает места для санаториев, домов отдыха, турбаз, гостиниц. Но в первую очередь я говорю об экологии. Живя в Одессе, не нужно быть специалистом, чтобы почувствовать, что с воздухом происходит что-то неладное. Нашему городу уже сегодня принадлежит печальный рекорд среди курортов – Госкомгидрометом СССР Одесса включена в список городов с наибольшим уровнем загрязнения воздуха. Пыль, сернистый ангидрид, окись углерода, двуокись азота, пары соляной кислоты, фенола – вот чем мы дышим. А теперь ещё намечается свести сотни гектаров садов…
Сто лет назад Одесса славилась своей питьевой водой, своими первоклассными очистными сооружениями. Когда построили систему сплавной канализации, благодаря которой все нечистоты оседали на окрестных полях, главный инженер набрал из выходной трубы воды и выпил, и за ним все, кто принимал участие в строительстве, выпили по стакану – вода была кристально чистой, такой она уходила из города в море. Но с тех пор воды утекло много. Старые очистные сооружения вышли из строя, новые то и дело ломаются, а естественные очистители – плавни с тростником – губят недавно построенная Новоднестровская ГЭС и водохранилище, резко сократившее сток воды в реке. Всё больше сбрасывается в Днестр вредных неочищенных стоков.
- Купаться в Одессе нельзя, - сказал мне старший научный сотрудник Одесского отделения Института биологии южных морей Олег Кудинский. – И скрывать это нельзя. Городские стоки, в том числе канализационные идут в море прямо, без очистки. Это во-первых. Бетонные волноломы, уложенные параллельно берегу, нарушили тысячелетиями сложившуюся систему: волны уже не работают на очищение. Гибнут или деградируют все прибрежные микроорганизмы – крабы, мидии, креветки, называемые в Одессе рачками. Концентрация болезнетворных микробов в этих искусственных «бассейнах», отделённых волноломами от моря, во много раз превышает предельно допустимую…
В нескольких километрах от Одессы, на Григорьевском лимане, некогда полном рыбы, славившемся на всю страну лечебными грязями, недавно был построен так называемый Припортовый завод. Производит он жидкий аммиак и другую химическую продукцию, а назван Припортовым потому, что запрещается строительство промышленных комплексов в трёхкилометровой прибрежной зоне, - а этот завод вроде как бы и к промышленности отношения не имеет. Учёные были категорически против строительства, рассказывала Алла, городские власти были против, все одесситы были против – но, наплевав на всякие мнения и возражения, запустили первую очередь, затем вторую, в 1990-м году грядёт третья. Если ничего не произойдёт до тех пор. Строился завод советскими специалистами совместно с фирмами США, ФРГ, Франции. Продукция экспортируется в тридцать с лишним стран. В основном – в США. Которые у себя этот так называемый «Припортовый» завод категорически отказались.
В американском журнале «Эколоджи» была опубликована классификация производств, которые:
- могут быть размещены на территории страны;
- могут быть размещены в пределах морского бассейна;
- должны быть размещены как можно дальше от границ США, в странах «третьего мира» - в Африке и Азии, при сколь угодно дорогой транспортировке.
Производство жидкого аммиака относится к третьей группе.
6.
Алла пригласила к себе на дачу, в те места, где жил некогда Бунин. Мы пили вино, ели виноград и, слушая шелест волн, доносившийся в открытую форточку, и шорох последних опадавших листьев, читали друг другу его стихи. Я рассказывал о том, как много лет назад приезжал сюда с родителями, об Одессе, которую запомнил – с Привозом, рачками и обилием фруктов, которыми торговали повсюду, с пляжами, лиманами…Как рассказывал нам с отцом известный одесский писатель Юрий Трусов, как во время оккупации немецкий патруль с санитарным врачом обходил рано утром рыночные ряды – и если молоко, творог, любой продукт был не первой свежести, то немедленно следовал удар начищенного сапога по чану, тот опрокидывался, и молоко разливалось по всему Привозу; порядок в городе был идеальный, если партизаны не развешивали красных флагов по ночам и не подкладывали взрывчатки, что немцам не очень нравилось…
- Не совсем так это было, - отвечала Алла. – И расстреливали, и вешали, и насиловали…
Глядя на звёзды, попросил Аллу рассказать о себе. Помолчав, она достала с полки альбом со старыми выцветшими фотографиями. И рассказ её – негромкий, простой, грустный, безысходный – показался бы вымыслом, если бы не был до единого слова правдой.
- Помнишь «Яму» Куприна? Был там Семен Яковлевич – главный спекулянт женским телом на всем юге России. Так вот писал его Куприн с моего дедушки, вот он, на бульваре, лет в двадцать пять. Дед имел дела с Константинополем и Аргентиной, переправлял партиями девушек из Харькова, Киева, Таганрога в публичные дома Одессы, Марселя, Генуи. Его уникальная память позволяла избегать записных книжек, храня тысячи имен, фамилий, прозвищ, адресов, характеристик. Он досконально знал вкусы всех своих высокопоставленных потребителей – губернаторов, жандармских полковников, видных адвокатов, известных докторов, богатейших помещиков, купцов, - одни любили необыкновенно причудливый разврат, другие платили бешеные деньги за невинных девушек, третьим вообще надо было выискивать малолетних. Раз десять он успел жениться и всегда изловчался брать порядочное приданое. Завладев деньгами жены, он исчезал бесследно, а если бывала возможность, то выгодно продавал жену в тайный дом разврата или в шикарное публичное заведение Одессы. Вместе со своим старшим товарищем Мишкой Япончиком примыкал к левым эссерам и анархистам. Познакомились они, кстати, оригинально – Мишка подхватил гонорею в одном из борделей моего дедушки, а лечил Мишку лучший доктор Одессы Исаак Матусис, близкий друг деда. В Гражданскую вместе с Япончиком дед пошёл к красным, воевал у Котовского. Но ему повезло больше, дослужился до больших чинов в ЧК, потом в НКВД, был одно время даже на партийной работе… Моя мама, его дочь, умерла рано, вот тут, на этой фотографии, она совсем девочка на пляже. Отца, он был доктором, при Сталине посадили по делу врачей и из лагеря он уже не вернулся – его фотографий не сохранилось… Мы жили вдвоём с дедом. И в один прекрасный день, уже будучи очень старым, он взял меня, тринадцатилетнюю. Впрочем, не совсем это было так, не совсем изнасиловал – я сама захотела. Мы жили с ним на даче, в школе были каникулы. И произошло это вот здесь, на этой самой скрипящей кровати с шишечками. Я никому ничего не сказала. Да и говорить-то было особенно некому. Мы состояли в тайной связи несколько месяцев, я приходила из школы, он меня поджидал… И так до его кончины. Дед оставил мне кое-какие деньги, драгоценности, две квартиры, дачу. Потом у меня было четыре официальных и семь или восемь неофициальных мужей, в том числе еврей, француз, немец, был даже один негр... Были, конечно, и любовники, иногда много, я их путала. Сейчас дочь и сын учатся в Америке, я продала уже почти всё дедовское, им в Штаты отправила. Возвращаться дети не собираются, устроились. Зовут к себе, но я не поеду – что мне там делать? Буду жить в Одессе, бороться. Почитай ещё Бунина.
- «То было в полдень, в Нубии, на Ниле. Пробили вход, затеплили огни – И на полу преддверия, в тени, На голубом и тонком слое пыли, Нашли живой и чёткий след ступни».
7.
В Одессе есть прекрасный литературный музей – любая столица позавидует. Размещён он в бывшем дворце князя Гагарина. До революции здесь проводились вечера, посвящённые юбилеям великих писателей и поэтов, устраивались выставки Товарищества южнорусских писателей и поэтов, ставились спектакли.
В Золотом зале дворца, рассказывала мне Алла, проходили заседания Одесского литературно-артистического общества, в уставе которого было сказано, что «общество ставит своей целью способствовать развитию литературы и изящных искусств, а также объединению и сближению литераторов, художников, артистов». И оно способствовало. Первым президентом общества был Влас Дорошевич, членами общества – Куприн, Алексей Толстой, Бунин, который читал здесь свой перевод «Песни о Гайавате», новые стихи и рассказы.
Литературный музей сейчас играет заметную роль в культурной жизни города.
- Но почему бы не создать в Одессе небольшие камерные музеи? – задавала собравшимся на конференцию по будущему города вопрос Алла. – Ведь одно дело слушать экскурсовода в залах огромного дворца и совсем иное – постоять у окна, в которое смотрел Куприн, сочиняя «Гранатовый браслет». Почему бы не создать первый в стране музей журналистики? – воскликнула она, бросив взгляд на меня, сидящего в третьем ряду. – Ведь здесь, работая в «Одесском листке», ссорясь с властями, Влас Дорошевич завоевал звание «короля русского фельетона». Здесь репортёрствовали Чуковский, Паустовский, Багрицкий, Катаев, Олеша, публиковал свои очерки Горький… А в доме художника Евгения Буковецкого сам бог велел создать музей и попытаться возродить, используя опыт Пушкинского музея в Москве, знаменитые «четверги», на которых, как вспоминала Вера Николаевна Муромцева-Бунина, у Буковецкого, в подлинниках читавшего Шекспира и Вийона, являвшегося редким знатоком античного и западноевропейского искусства, бывали Чайковский, Репин, Нестеров, Максимилиан Волошин… Подолгу жил у Буковецкого Бунин. Это был бы подлинный музей русской интеллигенции!..
Но вернёмся к каштанам и липам Приморского бульвара, с которых начали. Во Дворце моряков шло обсуждение проекта реставрации. Люди стояли в дверях, в проходах, сидели на подоконниках, едва не висели на люстрах. Микрофон рвали из рук друг друга, всем хотелось высказать своё мнение – студентам, учёным, рабочим, ветеранам войны…
- Они хотят вырубить каштаны, чтобы открыть вид с моря, чтобы выглядела наша Одесса, как в прошлом веке! – возмущалась Алла. – Мы выросли под этими каштанами, это вся наша жизнь, и дети наши выросли! Хотят вырубить вековые деревья и закрасить фасады домов, которые гниют, осыпаются, обваливаются изнутри! Кому нужна рядом с Потёмкинской лестницей «потёмкинская» деревня? Неужели мало у нас в городе других забот! Опостылела показуха, надоело, хватит пыль в глаза пускать! Дышать невозможно от этой пыли! Мы не дадим Одессе исчезнуть, как Тмутаракань!..
Вечером, собираясь на вокзал, я разыскал Аллу, чтобы проститься. Со студентами на Приморском бульваре почти уже в темноте она засыпала чернозёмом искалеченные корни каштанов.
1988.