Зай, вот.
Привет, Юра! Твой отчет из чрева левиафанова весьма впечатлил меня, и я не удержался, чтобы не то что присоединиться к вашим разговорам, но хотя бы прибавить свой чуточный комментарий. Так как из такого густого потока о незнакомой мне в целом области жизни взгляд мой был способен ассоциативно выхватить лишь немногие разрозненные крупицы слов и смыслов, то я и расположу их в ряд не связывая, а как бы наделяя каждую из них и мою реакцию на нее самостоятельным бытием.
Итак,
I
Осип Мандельштам и Павел Васильев. Для меня важно не то, кто из них раньше или сильнее дернул тигра за сталинские усы, для меня существенно, что они были поэты и были уничтожены властью. Возможно, Осип более известен и его больше жалеют – почему? Да просто потому, что его литературный путь начался до рождения Павла, он годился ему в отцы и, прежде чем с ними расправились, многое, почти всё, успел, был уже крупным явлением, а тот, по младости, нет. Как говаривал Гёте, продуктивно помнить это. А все остальные возможные розмыслы, связанные с социальной или этнической принадлежностью (то, в чем захлебывался Солженицын) и прочая – продолжение всё той же гражданской войны, о которой ты как раз дальше упоминаешь.
II
С удовольствием отметил наше общее: ты напомнил мне, как студентом я бредил Басё и Лоркой. От Лорки осталась в памяти выжженная красно-оранжевая равнина и черная смерть, со всех сторон тянущая щупальца к поэту. От Басё – сумерки, зелень, дымка, отслоившийся от гобелена Хокусаи.
III
Ржал как конь над потрясающим глаголом «уестествить», ранее мне неведомым. Кто его изобрел? Уж не благопристойный ли Василий Андреевич, известный причесыватель неприличного лицеиста? Или сталинские чиновники, готовившие грандиозное юбилейное издание?
IV
В одном месте ты справедливо замечаешь, что «все… резко стали набожными». Я годами наблюдаю это удивительное явление и недоумеваю. Ведь это поразительное легкомыслие, сущая хлестаковщина в наших людях! Сто лет назад, когда дедам и прадедам объяснили, что религия опиум, они бац! и мгновенно, как в бане грязь, смыли с себя мазь «народа-богоносца», которой их натирали Федор Михалыч и другие. А через семьдесят лет их внуки так же, не моргнув глазом, выбросили партбилеты и надели крестики. Начальство сказало. Начальство у нас всегда знает, что есть истина. Его слушай.
V
Юра, неужли ты забыл, что на Байкале водку мы, ты и я, еще и ледяной водичкой озерной запивали, по-звериному припав к полынье в антисанитарном романтизме?
VI
И ты, и Иван хорошо коснулись телевизора. Кое-что хочу добавить.То, о чем заметил ты, – «развитые – не смотрят» – говорит, кроме прочего, возможно, еще и о том, что в развитых людях не отмерла окончательно память о гуманитарных надеждах на это средство информации, которые были в человечестве с момента его изобретения…
Есть тут, конечно, и мода людей, набивающих себе цену на ровном месте (своего рода спесь: мол, я «умней и лучше, чем те», что там) или на бугорке прислонения к Интернету (в Сетях – «продвинутые», в телеке – «отсталые»). А для иных принципиально не иметь телевизора значит к тому же заботливо защищать свою психику от негатива. В этом я вижу начало страусиной – голову в песок – позиции, это те же моя-хата-с-крайники, чующие про себя: мир подл и некрасив, но я своей жизнью доволен, потому что устроил себе нору по вкусу и хорошо в ней ем. Вот и всё. Есенин про таких сказал: «не троньте их»… та-та-та… «смрада», «они в самих себе умрут, истлеют падью листопада».
А чтобы много о телевизоре не разводить, достаточно вспомнить Николая Васильевича: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» Телек, вместе с другими средствами, ныне выполняет ту же роль, что тогда – театр. Являет нам нас. Причем
МЫ на экране больше МЫ, чем тогда на сцене, просто потому, что сейчас действует не верхушка господская, а в принципе – всё народонаселение (и «Поле чудес» Якубовича подтвердит!!), ибо любая честолюбивая клашка-машка из глубинки ныне имеет буржуазно-демократический шанс добраться до столицы, и, храбро пройдя через харассмент и другие медные трубы, победно явиться нашим взорам: вот она я, звезда!
И совсем кратко. Я телевизор терпеть не могу, но и не могу без него обойтись: он – окно в реальность, которая мне не нравится и которую я хотел бы изменить. Смотрение в него – вроде сомнительно привычной непроходящей экземы: мучаешься, а всё равно расчесываешь.
VII
Хотя Иван Жданов представляется мне поэтом более сильным, чем Евтушенко, тем не менее, стихи второго о чуде, приведенные тобой, –
Я не верую в чудо,
Я не снег, не звезда,
И я больше не буду
Никогда, никогда… –
мне понравились больше ждановских. Своей беспощадно пронзительной категоричностью, на грани отчаяния, за которой, однако, чувствуется неназванная здесь сила противостояния резкому и ясному отрицанию. Это хорошие рациональные «антицерковные» стихи.
Мистическое же высказывание Ивана Жданова –
Надежды больше нет,
Есть только вера в чудо –
И надо мною свет
Неведомо откуда… –
в силу своей коренной неопределенности, о какой вере и о каком чуде речь, позволяют увидеть здесь и то чудо, которое Евтушенко отрицает, то есть церковный взгляд на вещи.
Вспоминаю любимое мной у Жданова гениальное «то, что снаружи крест, то изнутри окно» и думаю, что это тоже мистика, высокая мистика, и она тоже позволяет не отрицать церковный взгляд, но я вспоминаю и то, что нагрузила, какой объем небылиц взвалила церковь на крест и, чтобы незамутненно, чисто открыть окно и остаться наедине с озарением Назарянина, хочу отбросить и сам крест! – но… не получается. Ведь я слишком чувствую, что Окно в огромной степени открыто было Крестом, и их не разделить, по крайней мере до тех пор, пока вещественный мир не перестанет изгонять свободный дух…
Теперь, возвращаясь к приведенным тобой строкам, вижу, что стихи Евтушенко – это настроение моей юности, а по-ждановски я мог бы выразиться лет двадцать назад. Теперь же всего этого мне мало, я хочу от ясности отрицания, обойдя туман мистики стороной, прийти прямо к ясности утверждения. К чему-то вроде вот этой переделки ждановского:
Надежда только в том
И в том же только чудо,
Что свет в уме моем
Струится ниоткуда.
Сейчас подумалось, что НИОТКУДА – это и есть наш мир, породивший нас, парадокс нашего существования. Тот, кто привычно ищет смысла жизни по-церковному за его пределами, может найти мои слова «безбожными», но я думаю, что для того, чтобы почувствовать и поверить, что из тебя, человека, путем тебя, ростком тебя пробивается свет, придающий смысл и самому хаосу, очеловечивая его, – для этого нужны вера, сила духа, оптимизм и стойкость воли никак не меньшие, если не большие, чем те, что содержит традиционная, по сути, детская надежда на запредельного «хозяина».
То, что такая детская надежда на Земле еще жива, говорит о том, что значительная часть человечества все еще боится остаться один на один с природой и взять за нее на себя всю ответственность (Это опять отдает парадоксом, но ничего не поделаешь: явление и попытка человека в бесконечном ничто существовать – это клубок парадоксов, которые еще Паскаль заметил и ужаснулся.). К сожалению, находится и бойкая часть человечества, которая, громыхая научно-техническими достижениями, смело принимает вызов взаимодействия с «безбожным» пространством и, провозглашая свой взгляд на вещи единственно истинным, логически берет на себя эту самую ответственность, но на деле, подчиняя себя изучаемой бесконечности и не веря в свое отличие от нее, порождает религию, гораздо более худшую, чем традиционная вера в Бога или растущая из нее вера в Человека, – религию поклонения Природе, то есть тому же вечному хаосу и его бессмыслице.
VIII
Заранее извиняюсь, Юра, так как твой собеседник, возможно, душевно близок тебе по взглядам, любовь же к истине вынуждает меня нелицеприятно коснуться его строк, и я могу невольно задеть и твои чувства. Так что прошу простить.
В самом конце разговора с Иваном ты поместил сильный по материи кусок его поэмы. Но, кроме материи, есть еще и дух, который подсказал мне небольшую критику. Он пишет «и все-таки он жив, хоть предан и распят». В «предан» я слышу Солженицына и некоторых деревенщиков, которые, по-моему, сыграли далеко не лучшую роль в нашем развитии. Я бы дописал стих так: «…хотя собой распят». Интересно, была ли хоть одна попытка описать наш ХХ век как грандиозное самораспятие народа? Мне неизвестно. Может, еще рано?
В последних строках автора так зашкалило в обожествлении народа, что он ухитрился разом, мягко говоря, исказить две известные в мировой и российской истории формулы, слишком известные, чтобы этого нельзя было заметить. Он пишет:
Отец, Сын, Дух –
Бог, человек, народ!
То есть, произвольно переписанную Троицу – «Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой» – он толкует как «демократизированную» триаду графа Уварова «Православие – Самодержавие – Народность». Троица, даже если только вспомнить икону Андрея Рублева, мистически говорит нам о духовной глубине божественной вести, где три лица-ипостаси неразличимы, ибо и вся Троица, как было сказано издревле, «неслиянна и нераздельна», никак неразложима, тем более, на столь внешние явления, как Самодержавие или Народ. В XIX веке, в пору господства триады Уварова, это понимали даже самые ярые ее приверженцы и не замахивались на тождество внутреннего и внешнего в нашей жизни, то есть, как говорит пословица, не путали божий дар с яичницей.
Ладно, «Отца, Сына, Духа» нынешние не шибко грамотные и шибко этнорегилиозные попы простят. А вот с триадой Уварова сложнее. Она отрицательным образом, раздавив Православием и Самодержавием Народ, подготовила ленинскую революцию, и история самораспятого народа ее навеки отменила. И оживлять ее, демократизируя, напрасный труд. Ну «Бог» вместо «Православия» еще туда-сюда, но «человек» вместо «Самодержавия» – странновато… Какой человек? Бюрократ-бизнесмен на шее того же народа? И, вообще, если «человек» зажат между «Богом» нынешней мертвой церкви и народом с заглавной буквы «Н» – что от него, человека-то, растворенного в обожествленном с бодуна народе останется??? Будет полная противоположность гуманистическому образу древней Троицы: раздельность (читай, гражданская война) и слиянность (читай, тоталитарность).
Уф! Еле дух перевожу. Ну задели же вы больное! Прости еще раз, друг, но негоже вот так легко и поверхностно над страшной историей нашей парить.
Я готов признать себя неправым, ибо не могу вот так сразу склеить разбитое жизнью. Но я готов над этим работать и хочу, чтобы другая сторона меня услышала. Хотя бы потому, что я не числюсь в фондах, не состою в союзах, не получаю гранты, вообще ничего не получаю кроме пенсии, заработанной в сторожах, не собираюсь менять страну, не считаю, что горизонтальное перемещение по планете решает проблему человеческого существования, или что форма государственной власти приближает нас к совершенству.
Почему я взъелся на иваново смешение формул? Потому что Троица это формула внутреннего мира, личности, индивидуальности, а триада графа – формула врага индивидуальности и лица, формула того самого чортова социума, левиафана, в котором вы бултыхаетесь и от которого сами страдаете, укорачивая свои дни. Я бы предпочел, чтобы человек с человеком общались напрямую, обходя стороной все социумы и коллективы. Может, в раю так и будет.
Ладно. Не отринь меня от сердца своего, хоть я и жёсток. По большому счету, Юра, мы все одиноки, не только безлюдный я, но и многолюдный ты.
Пиши. Обнимаю, Костя. 28 мая 2020
http://журнальныймир.рф/content/stoyashchie-za-chudom