Рассказ(12+) о детях не для детей.
* * * * *
Валя появилась в нашем классе почти в самом конце учебного года. Школьный двор утопала в белизне вишнёвых деревьев и пестроте сиреневых кустов. Перед началом уроков мы с девчонками выискивали в их розово-лиловой пене цветочки с пятью лепестками, так необходимые «на счастье» перед итоговыми контрольными. Валя косилась в нашу сторону, вздёргивала свой остренький носик, вильнув тонкой косичкой, как хвостом, и шмыгала мимо, ни с кем не здороваясь... Это была странная девочки, вызывающая жалость и зависть одновременно.
В один из воскресных дней, когда только-только появилась молоденькая по-весеннему остро пахнущая травка, я, наслаждаясь ясностью солнечного утра, не торопясь шла в магазин за углом, неся в каждой руке по бутылке. Две пустые посудины по двенадцать копеек обменивались на одну с молоком, ещё двадцать четыре копейки позвякивали, как в хрустальном кошелёчке, в одной из бутылок. В распахнутом пальто и без шапки было всё равно жарко, и я держалась поближе к стене дома – в тенёчке. И вдруг!.. Вижу – впереди меня мышка, такая же осоловевшая от внезапной жары, еле перебирает лапками по отмостке дома. Даже не представляю зачем, но я поставила «хрустальный кошель» на асфальт, а во вторую бутылку… сунула удивительно легко пойманную мышь. А потом шла до самого молочного магазина, любуясь на свою пленницу.
Мышка оживилась и, поднявшись на задние лапки, передними ощупывала прозрачную, слегка зеленоватую преграду между нею и сияющим миром. Острой мордочкой с крошечным носиком водила из стороны в сторону, принюхиваясь, беспокойно дёргала тонюсеньким хвостиком и блестела бусинками глаз. Мне даже показалось, что из одного из них скатилась слеза… И я отпустила мышь на волю у самого порога магазина. А впрочем, не могла же я в обмен на бутылку с молоком дать посудину с мышью!..
Вот на ту мышку и была похожа наша новенькая – Валя. Такая же вытянувшаяся, в строю на физкультуре она стояла второй, с длинной тощей косицей, что металась по её серенькой спине. Да, в отличие от нашей «шоколадной» формы, Валино платье было светло-серым. На нём особенно нарядно алел пионерский галстук под белоснежным кружевом воротничка. Тонкое чёрное кружево оторачивало и крылья повседневного фартука, что было вызывающим, допустимым лишь на парадном белом. Вызывающей была и длинна её платья – чуть ли ни на две ладони выше колена!.. Помню – как наша «классная» с глухим, каким-то собачьим ворчанием первого сентября отпарывала подол у платья Васильевой, что не доставал коленей. Машка глотала слёзы и взбрыкивала ногой, как застоявшаяся лошадь, а мы с девчонками, утром позавидовавшие её смелости, теперь сочувственно перешёптывались, по очереди заглядывая в щель двери класса...
Вале почему-то можно было иметь столь короткую юбку, что позволяла щеголять колготками, которых ни у кого в нашем классе ещё не было. Не было ни у кого и папки, с молнией, вместо портфеля с вечно заедающей защёлкой, и шариковой ручки вместо перьевой. У моего очередного «паркера» отвалился шарик на конце золочёного пера, и оно стало корябать тетрадочный лист, за что мне накануне здорово влетело… Я с завистью смотрела – как Валя быстро водит новомодным «чернильным карандашом», не утруждаясь красотой письма. Она вообще не утруждалась!.. На уроках вертела головой, смотрелась в круглое зеркальце, что носила в кармане фартука, словно разглядывала сидящих позади неё. И учителя не делали ей замечаний, не требовали дневника для нелицеприятного послания родителям, а ещё – не вызывали на уроке к доске. Валя почему-то отвечала после уроков, а ещё после уроков переписывала свои контрольные, что вызывало лично у меня чувство жалости. Что-то странное было в поведении от всех сторонящейся девочки, словно она была в постоянном беспокойстве – прислушивалась и присматривалась, то ли ждала, то ли искала кого-то потерянного ею...
В тот день после урока физкультуры мы оказались в раздевалке рядом. Вздёрнутый носик и маленькие карие глазки вновь напомнили о несчастной мышке, когда Валя спросила: «Больно?..», глядя на мою ногу. Я, вдруг негнущимися пальцами, пристегнула резинку пояса к чулку и одёрнула подол; скомкав треники и футболку, торопливо сунула их в полотняный мешок с кедами и уже собралась выйти следом за подругами, но Валя поймала мою руку:
– Тебе надо поговорить с папой!.. Он всем помогает.
Я остановилась в удивлении – откуда она знает моего папу, кому это и чем он «помогает»?..
– С моим папой!.. – добавила девочка, чем удивила меня ещё больше.
Раньше Валя ни с кем в классе не заговаривала, даже не здоровалась и не прощалась, потому её слова вдвойне озадачили меня, но чувство неловкости победило, и я заспешила вон из раздевалки.
– Ну что ты, как дура! Идём со мной!.. – Валя поймала меня за руку уже на крыльце школы и потянула в сторону перехода, – Не трусь!..
Эти слова стали решающими, и я пошла за девочкой сначала через дорогу, а потом вниз по улице, не очень понимая её странную болтовню о преступниках, которых надо наказывать…
Так мы прошли всего лишь пару кварталов до серого здания с высоким крыльцом, у нижней ступени которого стоял постовой. Милиционер козырнул нам, а Валя кивнула ему, как старому знакомому. Мы поднялись к массивной двери, и здесь девочка опять удивила меня загадочной фразой:
– С этого крыльца виден Магадан.
Я посмотрела в сторону её взгляда, но… Мимо ступеней торопились по своим делам люди, по проезжей части сновали машины, переваливаясь с боку на бок катился усатый троллейбус, а на той стороне улицы, за клумбами с виолой и тоненькими стволами стриженых лип, дыбилось здание городской библиотеки, окружённое многоэтажными домами с поблескивающими на солнце окнами. Из подворотни выбежала кошка и вспугнула стайку воркующих голубей. Вспорхнув, как по команде, они сделали круг над равнодушными ко всему прохожими и, какнув на одного из них, взмыли в слепящую синеву майского неба. «Осчастливленный» мужик погрозил кулаком им в след и полез в карман за носовым платком… Нет, Магадана нигде не было видно!.. Наверное, это была лишь фигура речи, как «Камчатка», то есть последняя парта, в нашем классе...
А Валя уже втащила меня за портфель в дохнувший холодом подъезд и, показав на высокую лестницу, прошептала:
– На втором этаже третий кабинет направо. Не трусь!
Я, разинув рот, уставилась на уходящую под потолок с лепниной полувытертую множеством ног ковровую дорожку, на хмурого милиционера у подножия укрытой ею лестницы, на сгорбленную женщину, видимо плакавшую под строгим взглядом этого постового. Как, воровато оглянувшись, она сунула бумажку в подставленную им ладонь, и парень быстро засунул купюру в карман, что-то шепнув тётке на ухо. Та закивала и, споткнувшись о край дорожки, двинулась вверх по ступеням. И здесь я встретилась с милиционером взглядом. Теперь и у него открылся рот, а лицо, от шеи ко лбу, стало заливаться краской… Я попятилась, уронила мешок с трениками и кедами!.. Подняла его и уронила портфель!.. А когда выпрямилась, блюститель порядка смотрел уже в другую сторону, что позволило мне собраться с духом… и выскользнуть обратно, на улицу!..
Солнце ослепило, и несколько секунд я ничего не видела, лишь вдыхала запах бензина и аромат молодой зелени, слышала топот множества ног и шуршание шин… Но вот зрение вернулось – я огляделась!.. Подруги нигде не было, ни рядом со мною под вывеской «Прокуратура», ни внизу, возле вежливого постового… Ан нет! Вон она виляет своей тоненькой косичкой, топая вниз по улице. Руки нелепо прижаты к бокам, под одной из них – папка с тетрадями, в другой – чёрный холщовый мешок с физкультурной формой. Я заспешила следом и вскоре нагнала подругу.
– Так и знала, что струсишь! – Валя самодовольно хмыкнулы, – Папу все боятся. Ладно, пойдём к нам!..
Родителями мне было запрещено ходить к кому-либо в гости, но Валя вызывала такую странную смесь жалости и любопытства, что я не решилась отказать. Да и никто не узнает, что я загляну к однокласснице на часок!..
Валя жила неподалёку, в большом жёлтом доме с подъездами со двора. За высокой аркой с решётчатыми стальными воротами покоилась окружённая насторожившимися окнами внутренняя площадка, с роскошными кустами лиловой сирени вокруг пустой песочницей под свежевыкрашенным зонтиком дощатого «грибка». Наверное, в каждом дворе была такая песочница!.. Правда, я не помню, чтобы «наш грибок» когда-нибудь красили, зато кучу песка меняли трижды за лето, и в нём копались не только кошки и малышня – ребята постарше строили замки и целые города, устраивали баталии деревянных самоделок танков и покупных железных солдатиков… Иногда «войнушка» в песочнице перерастала в нешуточную войну между сорванцами, заканчивающуюся кровоподтёками и синяками, разбитыми носами и подзатыльниками от бабушек, судачивших неподалёку на скамейках под кустами обглоданных сиреней. В этом дворе не было ни одной скамейки, может быть потому он и был безлюден. Лишь старик-дворник лениво помахивал искрящейся на солнце струёй из шланга вокруг пары чёрных поблескивающих никелем машин.
Сладковатый запах прибитой пыли защекотал у меня в носу, и я чихнула на тётку в гулком подъезде, что встала из-за прилавочка, с полупоклоном ответив: «Хорошо, Виолетта Тимофеевна». Ответила она не на моё смущённое «Здрасте!..», а на загадочные слова Вали: «Это со мной!..». Что-то неприятное было в них, то ли повелительный тон, столь неожиданный и неестественный из уст ребёнка, то ли «это» в мой адрес. Я вдруг пожалела, что увязалась за одноклассницей, но она уже открыла своим ключом высокую лакированную дверь, пояснив: «Настоящее моё имя – Виолетта, а Валя – это для вас…», и потянула меня, замявшуюся на пороге, вновь за ручку портфеля...
– Бааа!.. Я дома, – крикнула Валька вглубь вкусно пахнущей квартиры и уже мне, вновь повелительно, – Не разувайся, брось здесь, пошли мыть руки…
Я подчёркнуто аккуратно сняла и поставила возле обувной полки туфли, рядом – портфель и мешочек с физкультурной формой, взглянула на себя в мутное зеркало… А подруга, уже позабыв обо мне, выскочила из ванной и скрылась за противоположной дверью. Я так и стояла, не понимая зачем пришла в этот дом, прислушиваясь к звону посуды и приглушённым голосам. Уже собралась так же, как совсем недавно, выскользнуть незаметно за входную дверь, как в полутёмную прихожую вышла пожилая женщина в пёстром фартуке поверх тёмного платья. Она вскинула, как лошадка, седую голову, и в больших ушах, наверное больно, дрыгнули крупные серьги. Осмотрев меня с головы до ног одним глазом, как это делают курицы, строгая старушка произнесла:
– Ну что стоишь!.. Проходи, раз пришла.
Я спрятала за спину так и не вымытые руки и следом за хозяйкой вошла в светлую кухню.
– Обедать будешь?.. – прошелестела старушка куда-то в сторону.
– Нет, спасибо, – ответила я скромно. Меня учили, что на угощение можно соглашаться лишь после третьего предложения, да и прибора «для гостя» на обеденном столе не было.
Сев на указанный мне стул, и, аккуратно расправив форменный фартук, я поджала под себя моментально замёрзшие ноги и стала, того не осознавая, разглядывать кухню...
За спиной Валентины, сидевшей напротив меня, колыхалась от ветерка из форточки тюлевая штора. Солнечные зайчики и замысловатые тени скользили по плечам девочки, по пёстрой клеёнке стола, по фарфору и металлу посуды, по кафельным стенам и паркетному полу чистенькой кухни.
Вдоль стены с навесными полками рядком стояли белые, как в медкабинете, высокие тумбочки. Одна из них была с чугунная решёткой, через которую пробивалось пламя, совершенно не пахнущее керосином. По нему и небольшой дверце под ним я догадалась, что это – газовая плита, которую раньше видела только на картинках в учебнике. В другую тумбочку была вмурована раковина, как у нас дома, но с двумя кранами, и из одного из них лилась парящая струя горячей воды, что поразило меня несказанно – неужто прямо из батареи!.. Но на улице уже тепло, и отопление давно отключено…
– Может быть, ты всё же хочешь есть? – старушка спросила, не поворачивая ко мне головы, и заменила пустую суповую тарелку, перед внучкой, на тарелку с картофельным пюре и куриной ножкой из суповой кастрюльки.
– Нет, спасибо, – ответила я на «второе» предложение, а сама подумала, что когда предложит в третий раз, с удовольствием поем ароматной куриной лапши с соломкой варёной морковочки и зеленью молодого лучка…
Валька лопала за обе щеки, не поднимая на меня, сидящую напротив и глотающую голодную слюну, глаз. «В третий раз» мне никто ничего не предложил!.. Но на столе появились два стакана с желтоватой жидкостью, один – передо мною. Поставившая их хозяйка заспешила в прихожую, на звук хлопнувшей двери…
Валька пила из стакана торопливо, громко причмокивая, и я подняла свой к лицу. Пахло сухофруктами, это был компот. Но глотнуть не успела, подруга выскочила из-за стола и, задев меня, выбежала в прихожую! Оттуда послышался недовольный мужской голос и Валькин умоляюще-капризный, мне даже показалось, что речь идёт обо мне… Но расслышать через закрытую дверь было трудно, да и не до того – я отряхивала капли компота с рукава платья, подола, ногой в чулке старательно растирала лужицу на паркете… Но вот наконец-то жадно отхлебнула ароматную сладковатую жидкость, и тут ушастая старушка, появившаяся за моим плечом, взяла у меня из рук полупустой стакан:
– Иди, у него мало времени…
– Куда?.. – я удивлённо проследила глазами за недопитым компотом, что был поставлен на прежнее место.
– Туда!.. – это уже Валька тянула меня за руку в прихожую, – Давай по-быстрому! Он тоже голодный, – и подтолкнула к двери в комнату.
В пахнущем табаком полумраке просторной комнаты, с полузадвинутыми шторами на окнах во двор, сутулый мужчина вешал в платяной шкаф тёмно-синий пиджак с блеснувшими серебром петлицами. Не снимая белой рубашки и чёрного галстука, повернулся к пижамной куртке, аккуратно висевшей на спинке стула рядом, и заметил меня, переминавшуюся у закрытой двери. Чуть поморщился, как от зубной боли, провёл ладонями от больших, как у мыши, ушей к лысому затылку и, забыв о пижаме, сел на стул, примяв её рукав.
– Ну, здравствуй… – голос у него был глух, а лицо с маленькими тёмными глазками и острым носиком походило на злую крысиную мордочку.
Мой язык вдруг стал сухим и шершавым. Не в силах произнести ни слова, я лишь кивнула головой.
– Слушаю тебя… – «крыс» скрестил руки на груди.
Плечи у меня сами поползли к ушам, и я мысленно увидела стакан с недопитым компотом на краю стола, прямо в центре нарисованного на клеёнке цветка…
– Я всё знаю, говори! – в голосе мужчины зазвенело раздражение.
Но я не понимала, что этот смертельно уставший человек от меня хочет?.. И вдруг!..
Мужчина резко поднялся, решительно подошёл ко мне и встал на одно колено!.. Запустив руки под юбку и ловко расстегнув резинки моего пояса, спустил чулок. Я отшатнулась и если бы не дверь за спиной, упала бы!..
– Что это!? Кто? Отец, мать?.. Говори! – он неприлично высоко задрал юбку и больно тыкал пальцем в синие рубцы с кровоподтёками на моей ноге.
А я смотрела прямо в злое лицо, не понимая смысла вопроса!.. И вдруг комната поплыла куда-то в сторону и потемнела… Стало трудно дышать, и я осела на пол… Наверное – от голода!.. Вчера, после ремня вместо ужина, я уже есть не могла… Ночь проплакала, кусая подушку, и утром, к нулевому факультативному уроку, постаралась выскользнуть из дома незаметно, а значит – не позавтракав и не взяв одиннадцать копеек на школьный завтрак...
Очнулась, как мне показалось, сразу же – лишь коснувшись пола! Но «мышиный король» уже стоял возле окна, гордо выпрямив спину, и шепеляво говорил кому-то невидимому в щель между шторами о «недопустимости побоев», о «бессилии воспитателя, бьющего своего ребёнка», о «социалистической нравственности» и необходимости «уголовной ответственности»… Я же думала только о компоте, что наверное был допит кем-то или просто вылит за ненадобностью… А ещё – зачем я здесь!?.. Зачем слушаю такие правильные и такие бесполезные для меня слова!..
Наконец-то нащупав, пристегнула к краю чулка резинку и осторожно поднялась… А болтун всё говорил и говорил, как на трибуне, но я уже не слышала его слов – выскользнула в прихожую и бросилась к входной двери с множеством замков... О, чудо! Почти сразу же открыла необходимый…
– А вещи?.. – Валькин голос за спиной заставил вздрогнуть!..
Схватив свои вещи, я бросилась в подъезд!.. Как ошпаренная кошка, пробежала мимо тётки за «прилавком» и, лишь наступив в лужу, что осталась на асфальте после дворника, заметила, что туфли держу в руках!..
Как я добралась до дома – не помню. Помню, что жадно съела тарелку борща и легла, не раздеваясь, в кровать, укрывшись одеялом с головой. Думала, что посплю до прихода родителей, но проснулась лишь под бравурность «Пионерской зорьки», что вместо будильника завизжала из громкоговорителя. Родителей уже не было, они раньше уходили на работу. Платье и фартук мои были измяты, а чулки неприятно пахли. В школу я пришла лишь к третьему уроку, кое-как приведя форму в порядок. Учительнице сказала, что заболела и, вероятно, вид у меня был соответствующий, потому что дневника она не попросила...
Виолетта Тимофеевна, я так стала Вальку называть про себя, встретила меня заговорщическим взглядом, словно у нас была общая тайна. На перемене старалась встать рядом, заговаривала покровительственным тоном, но я не отвечала и отходила прочь. Неожиданно к ней подошла ранее сторонившаяся всех Вербицкая, дочка директора нашей школы. И уже вдвоём они посматривали в мою сторону искоса и шептались, как закадычные подруги, кривя ротики и корча брезгливые гримаски.
Следом за Вербицкой и мы все – сначала в насмешку, но со временем всерьёз – стали «Виолеттой» звать Валентину, хотя именно так она значилась в школьном журнале. Став подругами, на особом счету учителей и с неизменными поблажками, девочки отдалились от всего класса. Смотрели свысока на одноклассников, справедливо презиравших «блатных», что даже в комсомол были приняты без рекомендации Совета отряда. И меня, как, впрочем, и кого-либо, в гости не приглашали. Да я и сама бы не пошла!..