Полоумную Фёклу вся деревня Поспелово помнила ещё с тех времён, когда она была молодой, красивой, чернобровой, статной. Да и была она тогда в своём уме. Выйдет, бывало, во двор, окинет взглядом хозяйство большое, улыбнётся чему-то, одной ей понятному и примется за работу. В руках у неё всё спорилось. С утра скотина накормлена, печь топится, стол от яств ломится. В огороде да поле – первая работница, готова без устали каждой травинке да колосу кланяться, а усталости не знать. На деревне певунья первая, голос чистый, звонкий, завораживающий силой своей, заставляющий ноги в пляс пускаться, а то и слезам по щекам катиться. И мужик ей под стать: работящий, покладистый, да и силой бог не обидел. Поспелово - деревня большая, богатая, у кого пчельник свой, у кого амбары полнёхоньки, народ, вишь, от работы не бегал, землю свою любил, так землица тем же и одаривала. Недалеко от деревни тракт проезжий проходил, по нему мужики вёрст за тридцать в город излишки возили на продажу: мёд, холсты, муку, зерно, ну и то, что леса окрестные давали: дичь, грибы да ягоды. Местный люд ближние окрестности вдоль да поперёк знал, а вглубь не совался. Из таёжных глубин не только зверь может выползти, а и человек с душою тёмною. Заимок золотых там много было, золотишко-то всегда людей влекло. Появится такой вот златолюбец, вылезет на свет божий из самого сердца таёжного, за пазухой песок золотой, а сам завшивевший да струпьями изъеденный. И всё туда – в корчму, что на окраине деревни стояла. Ну а что, дело прибыльное, не столько местных, сколько проезжающих, брага хмельная рекой течёт в кружки, а монета звонкая да золотишко – в карман хозяина. Пропьются вот такие пришлые, спустят всё, а потом в пыли катаются, потому как были голью неимущею при золотом запасе, так такими и остались.
У Фёклы с мужем сынок подрос, по первому снегу свадьбу решили играть, уже и девку сосватали – Любушку с соседней улицы. Больно по сердцу она пришлась и сыну, и хозяину с хозяйкой. Девушка собой видная, скромная, мастерица по вышивке. А тут мужики в город собрались, подводы добром нагрузили, вместе-то сподручнее. Фёкла с мужем тоже постарались. Сын их, Василий с отцом, матерью в город не раз ездил, смекалку да хватку в деле торговом не раз показывал. Решили они на этот раз сына одного с мужиками отправить, парень взрослый, скоро своим домом заживёт, вот пусть и хозяйничает. Фёкла ему кошель вышитый преподнесла, мол, сюда копейку и положишь, на начало своего хозяйства. Долго подучала, советовала, крестила на дорогу, даже всплакнула, пока муж не прикрикнул, чтоб оставила свои бабьи любезности. «Ты ж смотри, не продешеви, сынок, от знакомых не отстань, с худыми людьми в разговоры не вступай. Бог тебя храни!» - в который раз шептала Фёкла, провожая взглядом пыльное облако, тянувшееся за тремя скрипучими подводами.
Второй день всё из рук валилось. Кое-как коров подоила, на выпас отправила, сама до околицы стадо проводила, чтобы лишний раз на дорогу глянуть, не едут ли, распродавшись, назад мужики. Целый день до изгороди бегала, лишь послышится тягучий скрип или лошадиный топот. Уже темнеть начало, когда соседка раскрыла ворота настежь, пропуская запыленную подводу с вернувшимся хозяином. Фёкла так и обмерла.
- Лукич, а Василий где? – надрывно закричала она, хватаясь за соседский частокол.
Удивлённый сосед долго смотрел на Фёклу, словно не понимая, о чём это она.
- Дак, он ещё вчера ввечеру уехал, распродался хорошо, нас не стал ждать. Эх, молодец парень, где присказкой, где шуткой, а люди вокруг вьются, покупатель быстро нашёлся. Продал Василий товар, да домой. Сказал, что сам доберётся, вроде как, гостинцев ещё купил.
Последние слова Фёкла уже не слышала. Грудь сжало нехорошее предчувствие, она затряслась от подступивших рыданий, заметалась по улице, зарычала, как раненый зверь, а потом упала на колени, воздевая в руки в сгущавшуюся темень с безумным криком: «Сынок!»
Телегу, забросанную ветками, деревенские мужики нашли на следующий день в верстах трёх от деревни. Тело Василия скинули рядом, в неглубокий овражек, не потрудившись закидать землёй или листьями, понадеявшись, видимо, что дикий зверь скроет страшные следы. Убивец бил ножом в спину, а потом кромсал уже бездыханное тело, одурманенный запахом крови. Забрал лошадь, кошель, подаренный матерью, даже крест нательный, и тот сорвал, ничем негодяй не побрезговал.
Если деревенские перешёптывались да вытирали подступавшие слёзы, искренне жалея молодую загубленную жизнь, да отца с матерью, то в двух дворах стоял плач да стенания, разносившиеся по притихшим улицам. В одном дворе билась в слезах девка с растрёпанной косой, оплакивая любимого, а в другом мать царапала себе лицо и кусала до крови распухшие губы, прощаясь с единственным сыном и проклиная убивца.
***
С той поры Фёкла умом и тронулась. Часами могла сидеть на крыльце, теребя нечёсаные свалявшиеся волосы и шепча что-то себе под нос. Муж запил, а приходя домой в тяжёлом хмельном угаре, потчевал жену тяжёлыми кулаками, да угощал пинками хрупкое женское тело. Фёкла не плакала, не пыталась закрыться, не убегала, с покорностью принимала побои мужа, отчуждённо оставаясь со своими думами. Горе съело её, лишило рассудка, превратив чернобровую красавицу в подобие человека с развевающимися седыми космами и безжизненными глазами. В рваной юбке и кофте, через прорехи которых выглядывало грязное задубелое тело, она ходила по деревне, наводя страх на её обитателей. Было чего страшиться. Подойдёт она к старухам, греющим старые кости на лавочке и начнёт: «Чего, Матрёна, солнышку радуешься? Радуйся, смерть тебе ещё пять дней даёт, а потом богу душу отдашь. Радуйся, все радуйтесь!» Старухи крестятся, глаза отводят, а та самая Матрёна и, правда, к исходу пятого дня помрёт. Или, смотрит Фёкла на ребятишек, скачущих весело по улице и опять: «Ишь, раскричалися. Играйте. играйте, да на речку не ходите. Того ушастого водяницы давно приметили». А тот ушастый возьми и утопни прям на глазах честного люда. А как мужик у Фёклы помер, так она стала исчезать куда-то, бывало, неделями её в деревне не видели. Появлялась вся изодранная да исцарапанная. Мужики говорили, что по тайге она шастает, будто ищет чего. Деревенские, конечно, жалели душу заблудшую, но больше боялись, больно много правды она предсказывала.
***
Это лето выдалось жарким, засушливым. Мало того неурожай, так ещё то тут, то там вспыхивал одинокий стожок, а сухой ветер всё чаще и чаще стал приносить запах гари из дальних лесов. Лесные пожары не редкость, только притихли люди. Подступит огонь близко к жилью – беды не миновать. Зверьё погонит из чащоб, житницы уничтожит, спалит дотла деревню.
Корчма была полна народу, всё больше проезжающие да пришлые, опрокидывали в пересохшие глотки кружки медовухи, довольно прищёлкивая развязавшимися языками.
- Огневик в этом году лютует, пропадём, - неслись голоса из разных концов тесной избы.
- А по мне, так пусть всё выгорит, моё добро всегда при мне, - сплёвывая на грязный пол, шамкал беззубым ртом грязный мужик, пропахший потом и копотью.
Компания таких же оборванцев разместилась у самого входа, источая вонь от давно немытых тел вперемешку с винными парами. Пьяные маленькие глазки одного, бегающие по сторонам из-под опалённых бровей, то и дело опускались вниз, проверяя, на месте ли это добро, а рука довольно похлопывала по груди, словно там таилась небывалая россыпь золотого песка.
- Чего уставились, злыдни, всех куплю, - мужик стучал кулаком по столу, пытаясь достать из-за пазухи набитый замусоленный кошель.
Дверь корчмы отворилась и на пороге сквозь пелену сизого дыма появилась Фёкла, водя безумными глазами по присутствующим. На минуту её взгляд остановился на мужичонке, хвастливо потрясающим своим добром, потом раздался дикий хохот и еле слышное бормотание. Корчмарь торопливо перекрестился, как только дверь за обезумевшей бабой захлопнулась.
-Чиво это она? Мужика что ли своего ищет? – обратился к нему один из оборванцев, потрясённый видом, откуда не весть взявшейся Фёклы.
- А, сына у неё в прошлом годе порешили, с тех пор умом тронулась. Ходит по деревне, беду накликает.
Скоро грязная изба наполнилась гулом пьяных голосов, издаваемых мужиками, совершенно забывших о полоумной.
***
Язычок пламени тихо прокатился по застрехе, словно прощупывая себе дорогу, попробовал смолистые брёвна, а потом перешёл в яростный гул, всё больше и больше набирая силу. Никто не ждал, откуда беда придёт. А она вон, не из леса, со стороны корчмы подкралась. Разбушевавшееся пламя в одночасье охватило крайние дома, слизывая на своём пути и ветхие полугнилые постройки и крепкие просмоленные срубы, и скотину, и сундуки с добром. Выкидывало снопы искр, разносящиеся по уцелевшим домам, поджигая заготовленное сено, амбары, выедая глаза едким дымом, обжигая нутро, и сжигая заживо стар и млад, оказавшийся в огненной ловушке горящих изб. Люди выкидывали на улицу всё, что попадалось под руку, матери спасали младенцев, мужики срывали засовы на горящих хлевах, кидаясь в пекло за обезумевшей скотиной. Обуглившиеся обломки сыпались на скрючившиеся человеческие тела, придавливая их, преграждая путь к выходу из ада пожарища. Только один человек не принимал участия во всеобщей сумятице, не толкал детей к спасительной реке, не спешил спасать нажитое добро, не бегал, не кричал, и не закрывался от горячего вихря. Фёкла стояла недалеко от сгоревшей корчмы, прижимая к груди что-то, и безучастным взглядом смотрела на пожарище.
К утру от деревни осталось пепелище, выставившее напоказ закопчённые остовы уцелевших печей. Скрючившиеся тела немощных стариков, забытых во всеобщей сумятице, с упрёком пялились на домочадцев провалом чёрных спёкшихся глазниц. Обуглившиеся туши скотины слились в единую массу и напоминали издали огромные муравейники, источающие смрад горелого мяса. Люди ползали по дымящемуся пепелищу, зовя по имени пропавших мужей, детей, отцов и матерей. Израненные, покрытые ожогами и копотью, многие из них с ненавистью смотрели на уцелевшую крайних избу.
***
«Ведьма, ведьма! Сколько народу пожгла, а свою избу, небось, пожалела!» - неслось со всех сторон. В Фёклу летели камни, горячие головёшки, комья сухой земли. «Сжечь её так же, сжечь!» - визжали бабы, а мужики исподлобья смотрели на Фёклу, с опаской окружая несчастную тесным кольцом. Струйка крови, оставленная чьим-то тяжёлым кулаком, потекла по подбородку и исчезла в складках рваной кофты. Её втолкнули в избу, подперев дверь снаружи, завозились, зашумели ещё больше и отступили, давая занявшемуся огню завершить своё дело.
***
Нравились Гришке блоги про всякие там заброшки и аномальные зоны. А умело преподнесённая информация только разжигала любопытство и желание самому во всём разобраться. Вот уже битый час он рыскал по просторам Ютуба, но всё время возвращался к одному, очень интересному и захватывающему видеоролику, в котором некий Миша Р. рассказывал о странном доме, появляющемся на закате, будто из воздуха, а потом начинавшем гореть на протяжении всей ночи. К утру якобы, горящий дом таким же странным образом исчезал, не оставляя никаких следов. Ролик содержал множество фотографий, сделанных в дневное и ночное время. На одних – неопределённая местность, сплошь покрытая разнотравьем, на других видны очертания старой крестьянской избы, сложенной из добротных брёвен. На третьих запечатлён огненный факел, пожирающий непонятное строение. Очередной фейк для привлечения подписчиков, или действительно, что-то необычное, аномальное?
«… была полностью уничтожена лесным пожаром. В огне погибла треть жителей. Заново не отстраивалась. … покинута и заброшена». Далее говорилось о переселении людей в соседние деревни и о лесных пожарах, всё!
« Да, немного сведений, даже зацепиться не за что», - думал Гришка, листая файлы, выплывающие на его запросы. Ничего нового, сухие факты, говорящие о разрушительной силе бушующих лесных пожаров. Неудивительно, деревня Поспелово существовала больше ста лет тому назад. В который раз, прокручивая ролик, слушая Мишу Р. и вглядываясь в фотографии, Гришка всё больше убеждался, что никакой это не обман. У него на это чутьё. Вот ему показалось, что на фотографии избы он видит в окне чьё-то лицо, а может это просто размытое пятно, дефект.
Проехать какие-нибудь двести километров ради чего, и стоит это того? «Стоит!» - подсказал тот же внутренний голос, хотя Гришка и так уже знал – поедет, куда он денется.
***
Когда чёрные струйки стали просачиваться под дверью, наполняя горницу удушливым дымом, Фёкла метнулась к маленькому засаленному оконцу. Застучала, зацарапала, захлёбываясь в бесполезных попытках что-то объяснить собравшемуся люду. Дым, подхваченный сухим ветром, клубился и опрокидывался на собравшихся густыми волнами, скрывая их озлобленные лица. Крепкие брёвна трещали, заглушая отчаянные вопли. Задыхаясь, Фёкла упала на пол, закрыла лицо от опаляющего жара и поползла, готовясь принять неизбежное. Среди всякого хлама, разбросанного по полу, рука нащупала железное кольцо, намертво приделанное заботливым хозяином к крышке, закрывающей вход в подполье. Прилагая неимоверные усилия, женщина приподняла её и скатилась вниз, в спасительную темноту, обдавшую не огнём, а запахом земли и сырости.
***
Село Медвежино встретило Гришку криками петухов, да мычанием скотины. Признаться, большего он ожидал. Всё-таки, тоже районный центр, до города рукой подать, места вон какие, а тут запустение какое-то, крайние дома неухоженные, дворы заросшие, на улице – ни души. А нет, появилась душа – мальчишка в стоптанных шлёпанцах неторопливо проследовал куда-то, болтая в воздухе пустым пакетом.
- Мальчик, эй, хлопец, - окликнул было Гришка.
-Чего надо? – раздался недружелюбный голос, и из-за забора показалось лицо немолодой женщины в белом платке. Гришка аж оторопел от неожиданности.
- Да мне бы узнать, как до Поспелово добраться.
- Нет, ты поглянь, и этот туда же. Чем же вас это проклятое место приманывает? От Поспелово с прошлого века даже холмиков не осталось, а вы всё лезете и лезете. Иди-ка, ты парень своей дорогой от греха подальше!
- Цыц, анафема, раскудахталась! Чего человека прогоняешь? Заходи, человек, гостем будешь, - у раскрытой калитки стоял седой старичок, пытаясь улыбнуться обезображенными губами.
Старичок оказался дедом Романом, местным пенсионером, проживающим с дочкой и внуком. Скоро перед Гришкой оказалась тарелка наваристых щей да штоф собственноручно изготовленной дедом наливки. Как не отказывался Гришка, а уважить пришлось, и в первый, и в третий раз. Ух, хороша!
- Ты вот, Гриша, мне разъясни, ради чего ты это к нам приехал и какой у тебя интерес, хороший, али плохой? Знаешь, сколько сюда приезжало за последние-то годы. И телевидение, и молодёжь, и люди учёные. А ничего не нашли, так и уезжали восвояси ни с чем.
- А вот что-то и нашли, фотографии тому доказательство.
Захмелевший Гришка долго рассказывал деду о фотографиях, о горящей всю ночь, а потом исчезающей избе, ну и о скудных фактах, выуженных на просторах интернета.
- Ишь, фотографии он видел. Да у нас в селе дома, как старые газеты каждый год горят. Жертв, правда, не было, а чего горят, шут их разберёшь. И всё ночью, ночью. Медвежино, между прочим, первое место в районе по пожарам занимает, люди боятся, уезжают, эх.
Старик как-то сник, погрустнел, а потом потянулся за наливкой, наполняя рюмки себе да Гришке.
- Много вы приезжие знаете! У нас тут каждая собака про Поспелово ведает, а спроси – ни за что не скажет. А дом тот, и правда, появляется, сам видел, и не только видел, а и внутри побывал.
С этими словами дед расстегнул пуговицу на рубахе и показал Гришке шрам от ожога, опоясывающий грудь.
- Ногам тоже досталось, ну а на лице, сам видишь.
Выпитая наливка разлилась по лицу деда красными пятнами, окрасив правую щёку в синевато-багровый цвет. Стянутая застарелым ожогом кожа, приподняла край верхней губы, накидывая маску вечной ухмылки, а правое полузакрытое веко прибавило к этой маске попытку подмигивания. Багровое ухо, вернее, то, что от него осталось, свернулось безобразным комочком, выставив вверх острый кончик. Гришка подумал, что встреть он деда в тёмную пору, задал бы стрекача, и это в лучшем случае.
- Поспелово это в километрах пятнадцати отсюда, если посчитать, прям у реки когда-то стояло. Сейчас ни за что не угадаешь, что там когда-то деревня была: место ровное, как на ладони, кругом трава по пояс – косить, не перекосить. Я тогда помоложе был, так вот всё удивлялся – какого лешего столько добра пропадает: ни пашут, ни сеют, ни косят. У наших мужиков делянки для покоса похуже, а туда никого калачом не заманишь. Вот и решили мы с одним знакомым по деляночке там отхватить. Всё честь по чести, собрались, выпить взяли, закусить, ну и рано поутру туда отправились. Скажу я тебе, Гриша, покос там знатный, мы весь день там работали, а под вечер на краю костерок развели, разложились, выпили на радостях, решили – переночуем, а с утра опять за работу. Я уже заснул, когда меня знакомый толкать стал: «Смотри, Ромка, что за хрень, или я один это вижу»! Я спросонья сразу ничего не увидел, а потом волосы на голове зашевелились: шагах в двадцати от нас изба стоит, на старинный манер срублена, такие наши прадеды ещё ставили. Мы с приятелем друг друга подталкиваем, а подойти боязно. Потом осмелели, вокруг даже обошли. Место не тронуто, трава к стенам подступает, а изба настоящая, только дверь снаружи деревянным околышем подпёрта. Я этот околыш в сторону, и внутрь, благо, фонарь с собой, а приятель снаружи остался. Всё орал: «Чего там, да чего там?» Ну а чего там, печка огромная, лавки у стен да стол, на столе чугунок да крынки, грязища кругом. А потом я её-то и увидел.
- Кого её?
- Бабу. Куча тряпья на полу бабой оказалась. Я и рассмотреть её толком не успел, кругом как полыхнуло. Мне показалось, что всё разом загорелось, и стены, и стол, и лавки. Я к двери, а она снаружи подпёрта. Я ору, одежда на мне уже тлеет, кожа пузырями пошла, а тут сверху сыпаться стало, опалило, как цыплёнка. Я на карачки упал, и думаю, сейчас балки рухнут, изжарит до самых кишок, завалит и каюк мне. А потом чую, тянет меня за ногу кто-то, да силёнок, видать, не хватает. Я и давай руками, ногами помогать, пополз потихоньку, Дым горло обжигает, пальцы на головёшки натыкаются, вот так и кольцо нашёл от погребицы. Я как внутрь вполз, да по ступенькам скатился, так сразу и выключился.
Руки у деда задрожали, правая щека задёргалась, искажая и так обезображенное лицо. Он опустил голову и шумно выдохнул.
- В себя пришёл уже на больничной койке. Знакомый мой, потом уже рассказал, что дом полыхал да трещал так, что никто бы там не выжил. Долго горел, и пропал, а на том месте не то, чтобы зола, даже трава как стояла, так стоять осталась. А я на траве этой, шкура моя во многих местах слезла, обнажая красное мясо, ко мне и подойти было страшно. Так что знаю я, какие руки у смерти, раскалённые, вот какие.
- Ну, в больнице ведь спрашивали о том, что случилось.
- Известное дело, спрашивали. Ты думаешь, знакомый мой не рассказал? Кто поверит? Перепились мужики, костёр разгорелся, пока спали, вот и подсмалило.
Выкарабкивался долго, ответы долго искал, и вот слухай, какое дело узнал. Деревня та не от лесного пожара сгорела. Вроде как, её одна баба ненормальная сожгла. В отместку те, кто в пожаре выжил, в её избе же закрыли и подпалили. Изба пыхнула, и нет её, а стоны и крики, местные ещё долго слышали, и всё из-под земли. Баба та вроде ведьмой была, а кто после того рядом селиться будет, кого горе, кого злость, а кого, может, и совесть замучила. Не стал народ заново деревню подымать, разъехались, расселились по соседним деревням, а большая часть у нас, в Медвежино осела. Праправнуки их до сих пор здесь живут. Изба ведьмы той каждое лето по ночам появляется и горит, а к утру исчезает в сполохах зари. Кто это слышал, кто видел, кто приврал, только, никто не знает, в какую ночь она появится, и что всё это значит.
- Километров в пятнадцати отсюда, говорите, Поспелово стояло? Дорогу покажите? Появится, не появится, на месте разберусь, за этим и приехал.
- Да ты что, Гриш, взаправду туда собрался, место-то проклято!
Долго дед Роман отговаривал Гришку, выпытывая, какой интерес у того к этому делу. А какой у Гришки интерес, он же в лоб ему не зарядит, что видит всякое, и может немалое. Про подполье слова в душу ему запали, может, дело всё в нём. Золой от пожарища запорошило, землёй с годами засыпало, травой поросло, скрыв, скорее не тайну, а деяния рук человеческих. Покопаться бы, поискать!
- А и чёрт с ним, с тобой пойду, поди, второй раз-то огнём пугать не будут, - резко сказал дед, хлопнув по столу ладонью.
Теперь пришлось отоваривать деда, хотя места незнакомые, чужие, одному Гришке и заплутать недолго. Выдвигаться решили рано поутру, дед ради такого случая даже решил выгнать из гаража свой москвичонок, как он сказал: «Старая рухлядь, но надёжная». С вечера загрузили в эту симпатичную рухлядь две лопаты, как настоял Гришка, канистру с водой, чтоб до реки не спускаться и двинули, как и договаривались на рассвете. Бодрая, не смотря на свой возраст, машина быстро доставила их почти до места.
- Главная дорога щас прямо пойдёт, а нам направо. Овраг минуем, а там и Поспелово, вернее угодья травяные нетронутые, а от деревни только слухи остались. Берём лопаты что ли? – дед Роман вопросительно посмотрел на Гришку.
- Сам возьму, - ответил парень, нагружаясь тем, что засунул в багажник заботливый дед.
Минут через двадцать они уже прошли овраг и остановились на краю огромного луга, щедро усыпанного цветочным ковром.
- Пришли. Мы тогда здесь и косили.
- А изба где появилась?
- Шут её знает, трава кругом, может здесь, а может, там.
Гришка почесал в затылке. Перерыть пол луга в планы не входило, а начинать с чего-то надо. Пока он осматривался по краю луга, исследуя местность, дед сидел в высокой траве, притихший и напряжённый, вспоминая ту страшную ночь, оставившую на его теле глубокие страшные рубцы.
***
Метрах в десяти от их маленького лагеря, наткнулся Гришка на довольно странный участок: вроде и трава такая же, а всё не так. Кругом разнотравье, а здесь лопухи да повилика, кругом всё жужжит да стрекочет, а здесь даже цветочка не видать. Чахлые листья лопухов к солнцу тянутся, а жизни в них нет, то ли повилика высасывает, то ли место само нехорошее. «А, была не была», - сказал сам себе Гришка, возвращаясь за лопатой. Скоро срубленные лопухи полетели в стороны, обнажая пласт серой твердыни. Копать было трудно, не хотела земля приоткрывать завесы, пуская незваных гостей. Часа через два работы лопата звякнула, ударившись о железо. Из земли показалось толстое ржавое кольцо, прикреплённое к почерневшей деревянной крышке.
Солнечные лучи проникли сквозь раззявленный лаз, освещая небольшую низкую клеть, заваленную сгнившими рассыпавшимися кадушками и глиняными горшками. Вот он, голбец русский, сделанный на совесть для хранения запасов. Толстые брёвна, опоясывающие стены, хоть почернели и прогнили, но каким-то чудом сдерживали натиск оседавшей годами земли, не давая засыпать злосчастную клетушку. Опасаясь быть заваленным ненадёжным сводом, Гришка осторожно спустился на дно подполья. Застоявшийся дух гнилья и сырости шибанул в нос, обдавая его могильным тленом. За обвалившимся закромом он увидел человеческий остов в истлевших лохмотьях. Неестественно вывернутые рёбра ощетинились, будто желая пронзить любого, кто спустится в эту гробницу. Череп, изъеденный временем, застыл с широко разведённой челюстью, как будто до сих пор испускал последний предсмертный крик. «Какая страшная смерть! Неужели этот человек заслужил такого конца», - поёжился Гришка. Сейчас его внимание привлёк яркий, почти не тронутый разложением лоскут, который сжимали мёртвые пальцы. Наклонившись, Гришка попытался бережно вытащить этот лоскут. Только одно прикосновение! Перед глазами всё поплыло, погружаясь в чёрный ядовитый дым и Гришка, как будто сам оказался там, на окраине давно исчезнувшей деревни.
***
Фёкла стояла за стеной корчмы и жадно прислушивалась к происходящему внутри. Ей было всё равно, кто и откуда эти люди. Она увидела и узнала! Кошель, который она когда-то дала своему сыну, сейчас был в руках этого незнакомого обросшего мужика с пропитой рожей. Разве для него она вышивала его ночами, разве думала она о том, что вещь эта окажется в чужих руках ценой жизни сына. «Убивец»! – пронеслось в воспалённом сознании. Ей захотелось задушить его собственными руками, увидеть предсмертные муки, заглянуть в остекленевшие глаза. Фёкла сжалась в комок, когда знакомая фигура выползла из дверей корчмы, и пошатываясь направилась в её сторону. А потом она увидела кровь, которая ручьями стекала с оборванца, и тут же превращалась в пепел, она видела смерть: скорую, мучительную и страшную. Поправляя узел на драных штанах, мужик вполз в корчму, оставляя Фёклу наедине со своими мыслями.
На деревню опустилась ночь, погружая избы в непроглядный мрак. Мужики расползались из корчмы, ища приют под любым забором или телегой. Трое пришлых вывалились на грязный двор, еле находя силы доползти до бревенчатой стены. Скоро пьяное бормотание перешло в сиплый храп, лежащих на земле вповалку мужиков. Фёкла видела, как из корчмы выскользнула ещё одна тень и боязливо оглядываясь, подкралась к спящим. Она услышала приглушённую возню, стон и булькающие хрипы. Тень промелькнула мимо неё и вернулась, неся в руках охапку сена. Пока огонёк только теплился, пожирая сухие травинки, убивец отшвырнул в сторону то, что для Фёклы было сейчас дороже всего. Пустой кошель упал в нескольких шагах от неё и бесполезной тряпкой зарылся в пожухлой траве. На минуту языки пламени осветили лицо убивца, и Фёкла узнала одного из местных пропойцев, готового продать душу за кружку медовухи.
А огонь уже гудел, переползая на крышу конюшни, слизывая сухое дерево и скрывая человеческий грех.
***
- Гриш, ну чё там, в погребце-то, - раздался голос деда Романа, прогоняя дым и возвращая парня из забытья. Теперь Гришка знал, он видел пожар, слышал крики, он стоял рядом с несчастной, когда грубые мужские руки втолкнули её в избу и подожгли, желая мести за содеянное чужой рукой. Он выдел, как под крики «Ведьма», она вползала в погребец, прижимая к груди грязный кошель и задыхаясь от дыма, видел, как падали горящие брёвна, превращая это место в проклятое пепелище.
Кости таяли, оседали, превращаясь в кучку золы на земляном полу. Затрещал свод, столько лет хранивший боль и последний крик невинной души. Гришка с благоговейным чувством положил кошель на пол и осторожно полез наверх, щурясь от яркого солнца.
- Ну что, я думал, ты совсем там пропал. Чего не отзывался?
- Боялся. Думал, закричу, а потолок как рухнет, как бы вы меня откапывали?
- И то верно. Ну а что, что там?
- Крынки глиняные да кадушки гнилые. Чему ещё в подполье быть, картошки точно нет.
Земля под ногами потихоньку оседала, проваливаясь в яму. Пройдут дожди, примнёт земельку, нанесёт семена, и через год-другой на этом месте будет такой же ковёр из луговых трав и цветов.
- Гриш, я так и не понял, что ж с избой-то.
- А бывает такое, зоны аномальные. С нами-то ничего не случилось, может, больше и не будет ничего.
- Аа, - разочарованно протянул дед Роман.
У самого оврага Гришка остановился и оглянулся.
Вот она, душа-то, столько лет томилась, горела, не прощения ждала, а правды. Всё рассказала, дала увидеть своими глазами. Не глазами ведьмы, а глазами зря загубленного человека, глазами изболевшейся матери. «Прощай, Поспелово! Вот, теперь душа невинная найдёт покой, - думал Гришка, - А зло людское? Зло это горе породило да отчаяние, а теперь всё травой поросло. Не мне судить о поступках людских, а пусть сами люди судят по совести».