Есть те, которых предают.
Есть те, что просто так предать готовы.
Они по венам холодом текут,
Одев на лица кожаные шоры.
Грусть бьёт тоску и внемлет тишине.
И одиночество – доверчивых расплата.
А камни слёз лежат на самом дне,
И пурпур на ресницах – плач заката.
Куда бежать? К кому и от кого?..
Где спрятать душу, чтобы не страдала?..
Беспомощность, сжигающая всё –
Разбитый голос хрупкого хорала.
Неизвестный автор
Воздаяние учитывает ранги.
Что одним нельзя, то для других не грех.
И летят, летят повсюду бумеранги,
С ног сшибая… Но, увы, не тех…
Любовь Лерокс
Резкий звонок в дверь для меня не был предвестием чего бы то ни было. Как такое вообще можно ожидать… Я лишь подумала, что моя непутёвая двадцатилетняя дочь снова потеряла ключи, и мне придётся снова менять замки. И где её черти носят после института?.. Пятый час уже. Хорошо, что у меня отпуск: могу накормить свою безалаберную дочь как положено. А то, кто знает, что она тут ест, пока я на работе…
Убавив мощность на плите, я пошла открывать дверь, вытирая руки о кухонное полотенце. Даже вид в глазке двух мужиков в штатском у меня никаких предчувствий не вызвал. Мало ли кто там ходит…
Я открыла дверь. И с места – официоз, ФИО, красные «корочки». Каменные лица и нереальный в своей абсурдности вопрос. Оглушённая фантастичностью происходящего, я механически пригласила их войти. Так же, на автомате я прошла на кухню и сняла кастрюлю с супом с плиты, выключив её.
- Вы уверены? – деревянным голосом спросила я.
- Нет, - было мне ответом. – Поэтому и требуется, чтобы вы поехали и опознали труп.
Труп… Слово какое-то… странное. Какое-то не из моего мира. В моём мире трупы были только в кино и сериалах. Но, раз надо поехать и опознать, то почему нет? Надо только успеть сделать это быстро: скоро Лариса из института придёт голодная…
Спокойно я проверила плиту: пожар был бы ни к чему, и пошла переодеться. В морг, конечно, можно было бы и в домашних трениках с рубашкой поехать – всего-то туда и обратно. Но хотелось выглядеть поприличнее: вряд ли эти люди меня обратно повезут. У нас же как: если ты нужен – тебе и машину, и под ручки проводят, и ковровую дорожку постелют, и чашечку кофе нальют (кстати, почему кофе? терпеть его не могу)… А как нужным быть перестаёшь – «спасибо, вы очень помогли, свободны, езжайте, счастливого пути». Потому я всё-таки переоделась и проверила трёх своих «китов»: деньги, ключи и телефон. Ну и паспорт прихватила – на всякий случай.
Закрывая дверь, я видела неодобрение на лице того, что помоложе. У того, что постарше, рожа была кирпичом. И что бы он обо мне ни думал – я не могла понять. Мысли же молодого я читала, не напрягаясь: у этой нелепой тётки убили дочь, а она себе спокойно обед готовит! Ни воплей, ни слёз, ни истерики, ни бессвязных вопросов – спокойна, как камень! Наверно, ждала, что дочку убьют… Что за мать – равнодушная стерва!
Выходя из подъезда, я слышала, как за моей спиной тот, что помоложе, шепнул: «У неё дочь убили, а она суп варит!». Тот, что постарше, шикнул на него. Убили не убили – мне это не известно. Пока я не увижу свою дочь мёртвой, она жива. И хочет есть. Потому я и варю суп… А вы – сразу её хоронить, а меня осуждать. Не может моя дочь быть мёртвой. Если только сегодня утром она была жива…
Я села в машину и попыталась осмыслить эту дурацкую ситуацию. Итак, я себе спокойно стояла над кастрюлей, когда мне позвонили в дверь. На пороге стояли два мужика, которые представились как… А как они представились? Я напрягла память. Вроде бы тот, что постарше, капитан Поляков, тот, что помладше, старший лейтенант Томашевский или Томашевич… Я не запомнила. И вот, эти два мента… ой, простите, сейчас это полицейские, они спросили меня, моя ли дочь Лариса. А после этого сообщили, что она убита, и мне надо поехать и опознать её труп. Я была так ошарашена, что даже не спросила, где её нашли и когда.
Я покосилась на мужиков, сидевших по обе стороны от меня, как будто я под арестом, а они боятся, что я сбегу. В зеркале заднего вида я видела глаза шофёра, поглядывавшего на меня, как на обезьяну в зоопарке. Морщины на его лбу, который я видела в зеркале, говорили о том, что он далеко не юнец. А значит, уже должен привыкнуть к такому. Чего же он пялится на меня? Капитан, сидевший справа, сидел с по-прежнему каменным лицом, глядя вперёд. Терминатор хренов… А вот неудовольствие лейтенанта я могла прямо рукой потрогать. Эх, молодой человек. Привыкли, что вам, ментам, люди верят на слово и с первых слов о трупах начинаются истерики. Извините уж, что в таком важном деле я предпочитаю сначала убедиться, а уж потом гроб заказывать.
Я перехватила недовольный взгляд лейтенанта и тут же спросила:
- Вы уверены, что это моя дочь?
Тот заметно оживился, как-то непонятно хмыкнул, но с ответом его опередил капитан:
- При ней был паспорт, - без эмоций сказал он.
- Тогда зачем я вам нужна?
- Таков порядок, - отрезал капитан.
Чёрт знает что. И всё равно, не могу поверить, что моя дочь умерла…
- Где нашли тело? – спросила я.
Лейтенант недоумённо посмотрел на меня. Наверно, не привык, чтобы родственники о своих умерших говорили «тело». Он уже открыл было рот, чтобы сказать мне какую-то гневную тираду, как капитан снова опередил его:
- Её нашли за городом, на обочине дороги.
- Её сбила машина? – спросила я. Несколько странный вопрос, если учесть, что они с самого начала сказали, что она убита. Но ведь убить можно и машиной…
- Нет, - также, без эмоций ответил капитан. – Она была задушена. К тому же, на её теле было несколько ножевых ран.
Странно. И что бы моей дочери среди бела дня делать там, где её могли задушить или зарезать? Да ещё за городом? Они явно ошиблись. Даже, несмотря на паспорт. Кстати, с какой стати ей вообще таскать с собой паспорт? Обычно она носит его в сумочке… Сегодня моя дочь должна была быть в институте весь день. Ей просто незачем было кататься за город…
- Что вам ещё известно? – спокойно спросила я. Лейтенант от возмущения чуть не подпрыгнул рядом. И снова открыл рот, чтобы что-то гневное мне сказать. Но капитан и тут опередил его. Понятия не имею, как они общаются между собой: судя по несдержанности лейтенанта, капитан должен был бы ему давно «внушение» делать. Но это не моё дело.
- Давайте сначала закончим с одним делом, - произнёс капитан. – А потом уже решим, допрашивать вас или нет. – Едва заметное ударение на слове «вас» должно было дать мне понять, что вопросы будут задавать они. А я – покорно отвечать. Посмотрим.
Вот так, безэмоционально и без лишних слов меня поставили на место. Странно другое: почему в наш век всевозможных гаджетов они не показали мне фотографию на телефоне, вместо того, чтобы тащить куда-то? Возможно, хотели сразу и допросить, как сказал капитан. Я что же – подозреваемая? Меня это позабавило. Я чуть было не рассмеялась подобному предположению. Но, глянув влево на лицо лейтенанта, на котором возмущение сменялось благородным негодованием, я попыталась унять свою весёлость. В конце концов, они считают, что убита моя дочь, а я должна биться в истерике. Я покачала головой: почему я должна верить на слово? Пусть те, кто не слишком любит своих близких, считают их умершими только потому, что дядька в погонах это сказал. Мне, чтобы поверить в такое, чужих слов мало. Хотя бы это был и официальный дядька при исполнении…
Мы подъехали к обычному зданию, похожему на обычную поликлинику обычного спального района. Никогда здесь не была. И не дай бог снова здесь быть… Лейтенант открыл дверь машины и вышел, не потрудившись подать мне руку. Не то, чтобы я в этом нуждалась, но вежливость ещё никто не отменял. Ну и ладно. Раз ты хам, то и я не обязана быть с тобой вежливой. Я предпочла выйти с другой стороны: капитан нехотя, как будто ему что-то мешало, протянул мне руку. Вот спасибо! Зачем мне это лицемерие? Либо ты вежлив, либо нет. А из-под палки – нет, увольте. И я сделала вид, что не заметила. Тем более, что это было просто сделать: принуждая себя, он едва просунул пальцы в дверь. Когда я вылезла, я мельком глянула ему в лицо: каменное выражение не изменилось. Да ради бога…
Я оглядела здание: обшарпанное трёхэтажное строение четырёхугольной формы, стандартные окна… Но задерживаться мне не дали: капитан быстро пошёл вперёд. А лейтенант хотел было взять меня под руку, но я, поправив сумку на плече, поспешила за капитаном, сделав вид, что не заметила его жеста. Что бы он там ни означал…
Пройдя вахтёра, которому капитан что-то сказал, показав своё удостоверение, он, не оглядываясь на нас, снова поспешил вперёд. Я взглянула на вахтёра. Мужчина средних лет, морщины, седина, сутулая спина. И ещё: он старался не глядеть на меня, демонстрируя равнодушие. Но, судя по его нервозности, он ещё не привык, чтобы матерей вызывали на опознание трупов своих дочерей. А я думала, работа в морге делает человека циником. Наверно, он тут недавно… Потом подумаю над этим. Я заторопилась за капитаном, который остановился у покоцанных дверей лифта с круглыми окнами на дверях, как иллюминаторы на корабле. В бытность мою пребывания в больнице я заметила, что в таких монстрах перевозили каталки с пациентами в операционную или из неё. Здесь, видимо, в подвал перемещали каталки с трупами.
Лифт остановился. На меня пахнуло прохладой. Полутёмный коридор с мерцающими палками ламп на потолке с осыпавшейся штукатуркой, стены с облупившейся краской – почти как в кино и сериалах. Около широких обшарпанных дверей нас ждал санитар – суровый могучий мужик средних лет и среднего, судя по его виду, интеллекта. Пройдя ещё коридор, я основательно продрогла.
Наконец мы пришли в помещение, которое, наверно можно назвать мертвецкой: железные столы со сливом воды, жестяные проржавевшие краны над ними и дверцы в противоположной от двери стороне. Не скажу, что мне было любопытно. Да ещё запах не слишком приятный…
Меня подвели к одной из дверец. Дюжий санитар с натугой открыл её, выдвинул жестяную каталку… поднос… не знаю, как называется то, на чём в холодильнике морга лежат тела. Я подошла ближе… Вы когда-нибудь видели труп своего ребёнка? Нет? Тогда не указывайте мне, что я должна чувствовать. Биться в истерике с морем слёз и причитаний, воплей и киданием кому-нибудь на грудь – это не для меня. Истинная скорбь глубока и бездонна, как колодец или ночное небо. Я смотрела в морге на стол, где лежала моя изувеченная дочь и молчала. Ни единой слезы не скатилось из моих глаз. Но вы понятия не имеете, что я чувствовала. Сначала я не могла поверить, что это – моя маленькая лапочка, которую я учила ходить, кормила с ложечки на детском стульчике и читала на ночь сказки. Потом, когда мой шок прошёл, я увидела её лицо, избитое, в синяках и кровавых царапинах. Видимо, капитан с лейтенантом ждали, что я упаду в обморок или ещё что-то, потому что не предупредили, насколько моя дочь пострадала: её лицо было опухшим, в сизых кровоподтёках и синяках, левый глаз заплыл и почти почернел, а рот порван и висел ошмётками. У меня комок подкатил к горлу: моя девочка, моя малышка, которую я купала в детской ванночке и качала в кроватке, которую за ручку водила в садик и школу, которой заплетала косички и учила краситься, которой подшивала джинсы и шила платьица на Новый год, с которой делала дурацкие поделки по технологии и выбирала в детстве в приюте кота… Моя добрая, ласковая, наивная и глупенькая девочка, которая поддержала меня, когда нас бросил её отец и мой муж, которая рыдала над нашим – её – котом, когда он умер, которая подкладывала на кассе в магазинах конфеты мне в корзинку с продуктами, чтобы я не отказалась их покупать в последний момент, и которая оставляла мне последний кусочек колбасы, когда у меня заканчивались деньги и нам было нечего есть. Моя взбалмошная красавица, которой лень было лишний раз расчесать волосы, но не забывавшая намазать губы помадой… Словом, моя дочь лежала мёртвая передо мной на холодном подносе… каталке… даже не прикрытая обычной простынёй. Это моя дочь, откуда-то со стороны подумалось мне. Сейчас я должна выполнить свой долг – официально опознать её – и не задерживать людей. А своё горе меня накроет позже, где никто не будет его оценивать – так ли громко я рыдаю и не слишком ли повторяются мои причитания.
Я сглотнула комок и повернулась к капитану:
- Да, это моя дочь, - без эмоций сказала я.
Санитар задвинул каталку. Я проводила её глазами. В следующий раз я её увижу только в гробу. Железная дверь закрыла от меня мою дочь и прошлую жизнь с противным скрежетом и грохотом. Моей дочери нет. Её убили.
Задумаюсь об этом потом. Потом чувства и эмоции. А сейчас я одеревенела и ровным голосом отвечала на вопросы людей, недоверчиво и осуждающе смотревших на меня. Вы мне неважны, и я не собираюсь устраивать представлений.
Я пришла в себя в коридоре. Капитан говорил мне, что я должна где-то расписаться. Я встала. Оказывается, я сидела на жёсткой банкетке из кожзама. Заметив возмущённый взгляд лейтенанта, я хотела плюнуть ему в лицо: он что, ждал, что я с рыданиями брошусь ему на грудь, чтобы он покрасовался перед собой, как великий утешитель? Истинное горе бессловесно. Оно глубоко в душе. Ему не нужны зрители. Истинное горе разрывает сердце тому, кто его чувствует, а не тому, кто жаждет увидеть чужие страдания. Я не хочу, чтобы мне фальшиво сочувствовали, лицемерно утешали дежурными словами, злорадствуя в душе и радуясь, что не с ними это случилось. Я хотела, чтобы меня оставили в покое, чтобы я поняла… осознала… приняла… Да как это вообще можно понять? Как осознать? Но полицейские вцепились в меня, и после подписания необходимых бумаг, смысл которых из моего сознания выветрился, как только я их подписала, они устроили форменный допрос в кабинете этажом выше. Таком же обшарпанном, как и коридор морга, с ДСПшной мебелью, старым сейфом в углу и стульями времен перестройки. Под протокол я равнодушно отвечала на вопросы. Холодность и отчуждение ко мне можно было руками трогать. Я не собиралась оправдываться, пояснять, что я в шоке или не люблю прилюдного проявления чувств… Если люди хотят видеть в тебе плохое – это их проблема, а не моя. Мне не нужно ваше равнодушное сочувствие и снисходительная жалость. Я постаралась сосредоточиться и отодвинуть своё горе в сторону, чтобы… Помочь поймать убийцу? Но их вопросы явно намекали на то, что я хотела смерти своей дочери. Когда я это поняла, я встряхнулась и стала отвечать строго на поставленный вопрос без пояснений и отвлечений.
Как себя чувствовала себя моя дочь, когда уходила утром? – Как в любое обычное буднее утро.
Она не говорила, что собиралась делать днём? – Нет. Она собиралась в институт.
Где я была в такое-то время? – В магазине.
Что я там делала? – Покупала овощи для супа.
Свидетели есть? – Кассир.
Не ссорилась ли я с дочерью? – Нет.
Не было ли у неё врагов? – Я об этом ничего не знаю.
Она не говорила, что пойдёт сегодня к кому-то в гости? – Нет.
Знаю ли я её друзей? – В лицо многих, по фамилиям не всех из них.
Жила ли моя дочь половой жизнью? – Она мне об этом не рассказывала.
Был ли у неё молодой человек? – Она никого не выделяла.
Есть ли у меня машина? – Нет.
Есть ли у меня права? – Просрочены.
Как давно я сидела за рулём? – Лет 15 назад.
Не собиралась ли я взять машину у знакомых? – Нет.
Почему я дома? Я не работаю? – Я в отпуске.
Что я делала в то время, когда была убита моя дочь? – Я не знаю, в какое время она была убита.
Что я делала сегодня с самого утра?
И приходилось по нескольку раз повторять одно и то же. Когда я пыталась спросить про паспорт, мне пару раз ответили, что вопросы задают они. А я обязана отвечать. Странно. Почему бы не ответить? Что в этом такого?
В конце концов, каменнолицый капитан потребовал, чтобы я прочитала и подписала протокол. Что я и сделала твёрдой рукой под недовольным взглядом лейтенанта. Я посмотрела ему в глаза: что ты, щенок, можешь знать о том, что я чувствую?
Я смотрела на него, пока он с досадой не опустил взгляд. Когда я закрывала дверь кабинета, я услышала его возмущённый голос:
- Вот равнодушная стерва! Не хотел бы я иметь её мамашей! А тёща – так вообще зверюгой была бы!
- Твоё отношение к матери не поможет нам найти убийцу её дочери, - раздался ровный голос капитана.
Я закрыла дверь, постояла и подождала, не скажет ли он что-то ещё. Но послышался голос лейтенанта:
- А вы так уверены, что не она сама её убила? Такой хладнокровной стерве ничего не стоит. Да и видно же – не любила она свою дочь! Ни единой слезинки! Каменная баба прямо!
Что ты знаешь! Что ты можешь понять в моём горе?
- Мне звонили из лаборатории, - послышался голос капитана. А интересно, когда ж ему позвонить-то успели? – На теле девушки свежая сперма. А на месте патолог сказал, что она была изнасилована. Как думаешь, её мать могла это сделать? – цинично усмехнулся он. Меня передёрнуло.
Я прислонилась к стене рядом с дверью и сползла по ней на пол. Ещё и это! Бедная моя девочка! Что же ты пережила перед смертью? А я ничего даже не почувствовала…
За дверью послышались шаги. Я быстро встала и пошла по коридору на выход.
Когда я уже подходила к повороту, сзади меня медленно открылась дверь. Я не стала оборачиваться. Мне плевать, как вы ко мне относитесь: я не доставлю вам удовольствия видеть мои слёзы и тешить своё эго ролью сердобольного защитника. И кто это выдумал, что я могла убить свою дочь? Что за дикость? В каком мире живут эти люди?
Я вышла на улицу. Холод помещения или в моей душе стал потихоньку меня отпускать. Как я доехала до дома, я не помню. Помню только, что открыла дверь, сняла ветровку и… И больше ничего. Последнее, что я помню, была мысль: я себя переоценила. Я думала, что хотя бы чаю выпью… или пива…
Что было дальше? То, чего я бы хотела избежать. К сожалению, не всё в жизни делается так, как хочется.
Ко мне приходили какие-то люди в то время, когда я хотела остаться одна. Они говорили бессмысленные слова, заглядывая мне в глаза, в то время, когда я хотела, чтобы они молчали. Они сидели и чего-то ждали. Может, поминальной еды или моих слёз. Но я никого не звала и ничем никому не была обязана. И они уходили, хмуро глядя на меня, как будто я лишила их спектакля, за который они заплатили. Закрывая за ними дверь, я слышала из сплетни. Лишь немногие меня жалели и никто – понимали. Больше меня осуждало. За спокойствие и равнодушие. Ну почему проявление горя должно быть прилюдным? Я забывала есть, я спала, как падала в могилу. Мои глаза не просыхали от слёз. Но я не хотела, чтобы меня видели такой. Не хочу лицемерной жалости. Пусть меня считают жестокосердной и бесчувственной и сторонятся, чем лезут потешить за мой счёт свои нервы острыми ощущениями или самовозвеличиванием в глазах своих и окружающих.
Меня вызывали на допросы. Где всеми силами пытались дать понять, что я воспитала шалаву, что я не следила за своей дочерью, что я плохая мать, чьё воспитание привело к логичному результату. Я всё это терпела молча, отвечая на вопросы только по существу. Не знаю, чего от меня добивались следователи. И не знаю, разочаровывало ли их моё спокойствие. И не знаю, как долго это всё будет продолжаться. Я задавала вопросы про паспорт. Меня хамски обрывали, что это не относится к делу. Чем лишний раз доказывали, что дело тут нечисто. Ну не носят девушки в лес паспорт!
Ко мне приходили и однокашники Ларисы. Некоторые из них, я видела, были перепуганы, хотя и храбрились. Странно. Они наверняка что-то знают. Но сейчас мне ничего не скажут: слишком мало прошло времени. Чаще других приходил один парень, которого моя дочь звала почему-то Эдичка, и который убивался больше остальных. Можно было подумать, что это он – мать моей дочери, а не я: заламывал руки и кричал за двоих так, что стены дрожали, рыдал в голос, переводя по пару пачек носовых платков каждый раз. Мне он никогда не нравился. Её бывший одноклассник, ныне однокурсник, которого она как-то приводила к нам несколько раз. Ещё тогда я заметила в нём какую-то гнильцу. А сейчас это показное проявление горя… Нет, что-то тут не то. Но я ещё была оглушена новостью и не анализировала то, что царапнуло мне мозг. С этой незапланированной поездкой за город в гости вообще что-то неладно. Я не контролировала каждый шаг моей дочери. Но если у неё менялись планы, она звонила всегда. Я не запрещала ей встречи «в гостях». Лишь просила там пить осмотрительнее. Что же было в этот раз?
Когда я спрашивала её однокурсников, те начинали пугаться ещё больше, бекать-мекать, суетиться и побыстрее сбежать. Те, которые посмелее, строили из себя недоумённых идиотов. Хотя актёры из них были никакие. Начинали нести чушь, которая, по их замыслу, должна была отвлечь меня от вопроса. Что выглядело ещё более подозрительно. Что такого могло быть в обычной поездке на чужую дачу? Даже, если это и пропуск занятий. Невелико преступление, чтобы из-за этого так трястись. Нет, тут было что-то серьёзнее. Но пока мне на мои вопросы никто не отвечал.
После очередного моего допроса, выходя из кабинета, я наткнулась на молодого паренька в футболке с длинным рукавом. Судя по количеству бумаг в его руках, серьёзному лицу и уверенному шагу, он тут работал. Что-то читая в своей кипе документов, он чуть не наткнулся на меня. Я извинилась и хотела уже идти дальше, но меня остановили его слова:
- Ведь это ваше дело ведёт капитан Поляков? – И, не дожидаясь моего ответа, добавил: - Мне так жаль! И они ведь отмазывают мерзавца!
Я остановилась. Из всех ментов в этой конторе он единственный, кто мне сочувствовал. Странно. Да еще какие-то «они» и какой-то «мерзавец»…
- Я не понимаю, о чём вы, - спокойно сказала я.
Он оглянулся, потом кинул взгляд по сторонам и, понизив голос, сказал:
- Я не должен вам ничего говорить, но нам было указание спустить дело на тормозах, во всем обвинить вашу дочь. А если не получится сделать это чисто, то слить всё как несчастный случай.
- Почему? – спокойно спросила я. Так и знала, что тут не всё ладно!
- Всё дело в сынке мэра, - ещё тише сказал он.
- Причём тут он? А вы – кто вы такой?
Он снова огляделся.
- Младший сержант Исаенко, - ответил он. – А сынок мэра – так дело происходило недалеко от его дачи.
У меня потемнело в глазах. Мгновенно всё встало на свои места. И трусость однокашников моей дочери, и все попытки сделать из неё развесёлую деваху, и попытки поменять тему при разговорах с её знакомыми, и паспорт: её опознали не по нему – компания однокашников просто не могла придумать нормальной отмазки для этого мелкого факта как опознание, а полицейские не смогли выдумать ничего умнее, как паспорт у девушки, которая бежала, куда глаза глядят в лес. Наверняка она ездила туда, а там… Я боялась думать, что могло быть там. Сынок мэра – «золотая молодежь»! Кто ж в нашем городе не знал, что он любит под кайфом гонять по городу, напиваться в барах и насиловать всё, что движется. Несколько раз его запирали. А потом – даже судов не было. Шумиха в местной прессе, громкие возмущения «сознательных граждан», пафосные заявления прокурора и… и ничего. На другой день всё по-новой…
Я смотрела на этого сержантика и не могла понять – ему-то что за дело?
- А вы? – холодно спросила я, пытаясь устоять на ногах. – Зачем вы мне это говорите?
Он странно на меня посмотрел. Потом отвёл глаза.
- Мне нравилась Лариса. Я хотел как-нибудь пригласить её попить кофе… - Опять кофе! Да что всех на нём зациклило? – Она хорошая девушка. А из неё пытаются сделать какую-то… - Он замялся, подыскивая слово.
- Шалаву? – прямо спросила я. Он покраснел.
- Да. Сам я дело не веду. Но мне всё это очень не нравится.
- И чем же вы можете помочь? – так же холодно спросила я. Мне от его сочувствия ни холодно, ни жарко. Зачем-то он заговорил со мной – что ему от меня надо?
Он снова огляделся и приблизил ко мне своё лицо:
- Давайте встретимся с вами позже. Где-нибудь, где мы не будем вместе бросаться в глаза. – О как! Уже интересно! Прямо в шпионов играем, честное слово!
Я пожала плечами. Мне всё равно. Что он может мне такого сказать, о чём бы я не догадалась? Чем он может мне помочь?
Склонившись к моему лицу, он прошептал мне место встречи и сказал, что как освободится – позвонит. Я снова пожала плечами.
- Звоните. Не вижу смысла в нашей встрече. Но если вы уверены, что вам есть что мне сказать – приду. Однако сидеть у телефона, как школьница в ожидании звонка одноклассника, я не буду. У меня свои дела есть, - всё также холодно сказала я. Он удивлённо на меня посмотрел, кивнул и заторопился мимо, на ходу перелистывая страницы документов в руках.
Я опять пожала плечами. Ну что тут скажешь…
Мы встретились в сумерках в одном из малолюдных мест парка. Я знала, что услышу. Вернее, догадывалась. В современной России в провинциальном городе ситуация банальна: сыночек хозяина города развлекается на даче, насилует девушку, она вырывается и убегает. Её догоняют. Он сам или охранники его папаши. И убивают, чтобы молчала. А может сам сынок и убил, судя по количеству нанесённых ран. Видимо, он был в бешенстве. А потом он просто бросил её в лесу. Даже не прятал, не хоронил. А зачем? Мало ли мутных личностей по лесу шатается? Да и папа отмажет, если кто-то посмеет его обвинить…
Я слушала сбивчивый рассказ этого молодого человека, пылавшего праведным гневом и жаждой справедливости, и недоумевала: почему я не возмущена? Почему не рыдаю на его груди? Почему не хватаю булыжник, чтобы размозжить голову тому ублюдку? Может, я действительно бесчувственная?
Когда он закончил, я спросила его, поразив своим спокойствием:
- Откуда вы знаете мою дочь?
Он ошалело смотрел на меня, хлопая глазами. Потом хмуро ответил:
- Мы учились в одной школе. Я на несколько классов старше. Она мне давно нравилась. Только я боялся к ней подойти. Она заканчивает инъяз, а я – всего лишь мент…
Он опустил голову. Подойти боялся… Детский сад! В наше-то время!
Я смотрела на его опущенную голову и недоумевала: чего он сейчас от меня хочет? Чтобы я подала в суд? Но он сам мне сказал, что убийство моей дочери сольют. Чтобы я, горя жаждой восстановления справедливости, пошла мстить? Идея, конечно, хорошая. Но это в фильмах всё гладко и заканчивается победой мстителя и наказанием подлецов. В реальности меня просто пристрелят. Как только я появлюсь в поле зрения высокопоставленного мерзавца. Или посадят под надуманным предлогом, а в камере случится «несчастный случай». Да и чем я его убью? Как? Где? Просто смерть – слишком лёгкое наказание для такой мрази. А изводить его морально? Нет у меня возможностей и ресурсов. А у него, скорее всего, нет и морали. В общепринятом смысле этого слова. Так чего от меня хочет этот сержант?
- Одна из изнасилованных им девушек родила, - не поднимая головы, сказал он. – Ребёнок родился с патологиями. Он болен. И эта семейка должна заплатить за все свои художества!
Он поднял на меня глаза. Вперемешку с болью в них плескалась надежда. Та девушка – его сестра? Или бывшая подружка? От меня он чего ждёт, господи? Сказал бы уже, наконец!
- Должен, - равнодушно сказала я. – А от меня вы чего хотите?
Он похлопал глазами и вскричал срывающимся голосом:
- Да что же вы за мать-то такая? Вам что, всё равно, что какая-то сволочь убила вашу дочь и не понесёт наказания? Что он и дальше будет убивать и насиловать?
- Не ори, - резко сказала я. – Что ты знаешь о том, что я чувствую? Почему я должна тут рыдать перед тобой? Для чего ты мне всё это рассказываешь? Чтобы я побежала его убивать, потому что ты ничего не можешь сделать, а твоё начальство и вовсе его покрывает? Я не буду делать твою работу. И не надо призывать меня устраивать спектакли с прилюдным проявлением чувств. Ты понятия не имеешь, что я чувствую всё это время, пока вы юродствуете с расследованием убийства моей дочери!
Я встала с лавочки, на которой мы сидели. Нет, вывел он меня из себя. Сделал то, чего от меня не смогли добиться его коллеги.
Мои глаза наполнились слезами. Я быстро отвернулась и постаралась не шмыгать носом. Я тяжело вздохнула, пытаясь успокоиться. Я надеялась, что сгущающаяся темнота скроет моё лицо и мои слёзы. Медленно повернувшись, я произнесла:
- Вы вынудили меня быть грубой. Поэтому извиняться я не буду.
Я помолчала. В наступившей темноте я не могла разглядеть его лицо. Но один вопрос я должна выяснить:
- Так вы мне ответите, в конце концов, что вы от меня хотите? Зачем я здесь?
Он поднял на меня глаза.
- Я не знаю, - услышала я. – Я думал… Я хотел…
Он замолчал. Вздохнул. Покачал склоненной гловой.
- Я ведь думал, у нас, с Ларисой что-то может сложиться… Я думал… я думал, что мы с вами можем поддержать друг друга, утешить… Ведь у нас одно горе… - Он поднял на меня глаза.
Господи! Как мне надоело это блеяние! Уж на что лучше говорить с тем капитаном, что со своим лейтенантом приезжали ко мне. Я для них враг и плохая мать. Но они хоть не были мямлями.
- Что вы думали? – холодно спросила я. – Мне действительно интересно, о чём может думать трус. – Он вздрогнул и возмущённо вскочил. Я подняла руку, заставив его молчать. – Вы трусили подойти к моей дочери много лет. Вы трусите противостоять сынку мэра. Вы трусите пойти в расследовании против начальства. Что я ещё забыла? Ах, да. Ещё вы трусите признаться в том, что хотели спровоцировать меня на месть. – Я смотрела на этого человека, и злость охватывала меня. Мало мне всего, что произошло, так ещё и вправляй мозги этому… этому…
- Я не буду никому мстить, - громко и чётко сказала я. Мало ли, может, он провокатор, и меня сейчас пишут. Ох, только паранойи мне не хватает. – Даже, если я лично всажу нож в сердце подонка, это не воскресит мою дочь. Поэтому справляйтесь сами. Со своим праведным гневом и своим чувством утраты. Кстати, когда мне отдадут тело Ларисы? Мне надо готовиться к похоронам.
Он молчал. В темноте я видела лишь блеск его глаз.
Не получив ответа, я развернулась и пошла к выходу из парка. неужели вокруг меня одни трусы, подлецы и мерзавцы?
Суд прошёл вполне предсказуемо. Я и не ждала, что будет иначе. Разве у нас судят деток влиятельных папаш или мамаш? Нет. Либо дело просто спускают на тормозах, либо ищут козла отпущения, которому заплатят отсидеть пару лет за «несчастный случай».
Я ходила на заседания суда. Возможно, всё, что случилось, подействовало на меня сильнее, чем я думала, но в зале суда я чувствовала холод. Не только от кондиционера, но и какой-то холод внутри. Я задеревенела и была как манекен. Я слушала чтение монотонной скороговоркой тома дела, я слышала показания так называемых свидетелей, я отвечала сама… Но ничего не чувствовала. Как будто реальная я была где-то со стороны, а та я, которая производила все эти манипуляции – это и я и не я одновременно. Трудно описать состояние, которое владело мной, когда я заходила в двери зала суда. Я слышала дебаты адвоката и прокурора, как будто это меня не касалось, как будто я смотрю весь этот показательный цирк по телевизору. И как по телевизору мне всё это казалось нереальным и плохо сработанным. Обвиняемым был какой-то юнец, который мямлил, что моя дочь сама вешалась на парней на той вечеринке на даче, с кем-то даже по пьяни переспала. А когда полезла целоваться к нему, он оттолкнул, и она упала, ударилась, поднялась, обиделась, обругала его и хотела уйти. Среди ночи пешком домой. Он не хотел отпускать её в таком состоянии, но она отталкивала его. Они боролись. Наконец, он разозлился и ударил её. Она снова упала, а он вернулся на дачу. Что дальше с ней случилось – он не знает. И статья, по которой его судили, была глупой – оставление в опасности. Статья за нанесение телесных повреждений упоминалась как не стоящая внимания мелочь. А ведь моя дочь была избита так, что всё её лицо было синим и чёрным от побоев. И это наш суд?
Я сидела и слушала весь этот бред. Моя дочь – и вешалась на мужчин? Пьяной занималась сексом? Я слушала её однокашниц и не могла поверить: это те девахи, которые назывались её подругами? Сейчас с невинной слезой в глазах и раскаянием в голосе они говорили чудовищные вещи. По их словам, моя дочь была прожжённой шлюхой. И её кончина – следствие её поведения. Разве что проституцией не занималась! Соответственно были намёки на моё воспитание. И это те, кто в глаза меня звали по имени-отчеству и выпрашивали скидки в фитнес-центр, где у меня были знакомства? Лицемерные твари!
Когда дошла очередь до меня, я на автомате, чётко и без эмоций отвечала на задаваемые мне вопросы. Я не возмущалась – лёд внутри меня заморозил все эмоции и мысли. И я чувствовала леденящий холод вокруг. Возможно, если бы я билась в истерике и расхваливала свою дочь со слезами на глазах направо и налево, наплевав на правду, если бы уличала этих лживых или купленных свидетелей с криками и оскорблениями, отношение ко мне было бы иным. Если бы я падала в обмороки во время следствия… Нет, мои спектакли не перевесили бы взяток, которые папаша богатенького мерзавца раздавал, как сеятель разбрасывает зерно в поле, чтобы уберечь своего сыночка. И они бы не перевесили угрозы и давление, которые, наверняка, имели место тоже. Ну так смысл рыдать сейчас? Жалость? Мне она не вернёт мою дочь. Да эти двуличные твари и не знают жалости. Больше всего меня возмутило поведение того слизняка, который уверял, что любит мою дочь. Однокашник, который заявлялся ко мне и стенал, как будто это его дочь убили. Эдичка. Он трусливо блеял, что тоже хотел её остановить, когда она уходила. Но она ударила и его, обругала и ушла. Он хотел побежать за ней, как и тот, которого судили сейчас. Но не смог её найти в темноте. Странно, как эти два «бегуна» не столкнулись в дверях… Когда он звонил ей, оказалось, она оставила телефон где-то на даче. И это моя дочь! Которая и спала, и мылась с мобильником!
Слушая бредни всех этих напоказ рыдающих мерзавцев, даже я поняла, что в них полно нестыковок и лжи. Хотя бы опознание по паспорту: если девушка, которая только что наширялась и спьяну переспала с непонятно кем, убегает после побоев, то вряд ли она будет думать, что нужно взять с собой паспорт, если уж забыла мобильник, который был для неё одной из частей её тела! Неужели этого не видит суд? Но мне не дали этого сказать: как-то всё незаметно нивелировалось, и заседание переносилось на другой день. И я должна была снова и снова выслушивать ложь о моей дочери…
После одного из заседаний я сидела в коридоре. Просто, чтобы прийти в себя от подобного, что-то почувствовать. Я ожидала такого, но не ожидала, что будет так… гадостно и мерзко.
Когда я собиралась уходить, ко мне подошёл Эдичка - тот парень, который якобы её любил. Я не знала, чего он хотел: получить отпущение грехов, облегчить совесть, обелить себя… Я не верила, что он хотел посочувствовать – такой слизняк?
- Я ведь очень любил Ларису, - снова, как тогда, разглагольствовал он. – Несмотря на то, как она ко мне относилась, как вела себя…
- А как она себя вела? – внезапно спросила я, разозлённая пафосными словами подобной личности. И не дала ему ответить: ему просто нечего было мне сказать – его вид говорил сам за себя. – Ты хочешь меня убедить, что Лариса прыгала из постели в постель, нюхала всякую дрянь, пила с кем попала, а я ничего этого не видела? Что успехи в институте – это через постель? Ты сам-то в это веришь? – Он лишь моргал, глупо глядя на меня. Как же вы похожи с тем сержантом в парке! – Ты не любил её. Хотеть – хотел. Тебя раздирала злость, что ты её хочешь, а она тебя нет. Ты не любил её. Не надо мне врать. – Я поднялась, готовая идти. – Я не знаю, чего ты ждал, заговорив со мной. Но я тебе не верю. Я презираю тебя и твою трусость. Тебя запугали, заставили оболгать прекрасную девушку, смешать её с грязью только потому, что твоя похоть пересилила твою так называемую любовь. Теперь живи с этим. А если тебя купили, то я тем более не нуждаюсь в твоём сочувствии. Посочувствуй той дуре, что когда-нибудь полюбит тебя: она полюбит мелкого мерзавца, подонка и ничтожество. Который её однажды предаст из трусости. А мне сочувствовать не надо.
Я обошла его и пошла к лифтам. Остальные, видимо, уже ушли – я их не видела. Это хорошо: у меня не было сил смотреть в эти лживые морды и слышать их перешёптывание за спиной. Их насмешливые и самодовольные взгляды, что они избежали проблем или наказания, могли вывести меня из себя. А я ещё не похоронила дочь. И никто другой за меня это не сделает.
У подъезда дома я встретила Вику – её почему-то не вызывали в суд. Когда-то они с моей дочерью были подругами. Рассудительность Вероники иногда сдерживала Ларису от несерьёзных глупостей. А внешность моей дочери только выигрывала на фоне невзрачной подруги. Не скажу, что Лариса была умопомрачительной красавицей. Она была милой, симпатичной, доброй, весёлой и обаятельной. Она могла нравиться, когда хотела. И её обаяние делало её красавицей. Вероника же была обычной серой мышью в очках. Под влиянием моей дочери она начала понемногу краситься и сменила оправу в очках. От чего её внешность только выигрывала. Но всё равно, её серьёзный вид не привлекал к ней внимание парней. Все мысли которых были только о сексе. Лариса привлекала их гораздо больше. Но она никого не выделяла, предпочитая держать всех на расстоянии. А ответственная Вика придавала немного серьёзности моей взбалмошной дочери. Они хорошо друг друга дополняли. Почему Лариса и Вика разошлись, я не знаю. Я спрашивала у Ларисы. Но она отмахнулась, отшутилась, и я не стала лезть к ней в душу. В конце концов, захочет – сама расскажет. Не рассказала…
И вот теперь Вероника встречает меня у подъезда после очередного заседания суда по делу её убитой подруги.
Когда я подошла, она встала с лавочки. Стояла молча, ничего не говоря. Я подошла и села, глядя на резвящихся детей на детской площадке. Маленькие беззаботные дети. И счастливые их мамаши, которые ещё не знают больших бед, чем поцарапанные коленки или сопливые носы. Я вздохнула. Вика села рядом. Она не смотрела на меня и ничего не говорила. Я была благодарна ей за это молчаливое сопереживание. Если бы ей было всё равно, она бы не дожидалась мать бывшей подруги, чтобы просто посидеть рядом. Но она здесь…
- Почему вы поссорились с Ларисой? – спросила я.
От неожиданности она вздрогнула: видимо, думала о своём.
Помолчав, она сказала:
- В нашей группе в институте была компания девиц. Знаете, такие везде есть: мнят из себя элиту и королев красоты. Она называли себя «раса» по первым буквам своих имён: Регина, Алина, Снежана, Анжелика…
- Да, они выступали на суде, - перебила я.
Вероника снова помолчала.
- Они всегда модно и богато одевались, обсуждали свои каникулы за границей, свои машины, побрякушки и лайки в соцсетях… Они вечно сидели на диетах, пропадали на фитнесе вместо учёбы и хвастались количеством парней и возможностью доступа в любой ночной клуб… Короче, «золотая молодёжь» местного розлива…
Она замолчала. Глядя на детей на площадке, она продолжила:
- Однажды они пригласили тусоваться и её. Лариса была рада: «раса» никогда никого не приглашала к себе со стороны. Я говорила ей, что они поиграют с ней, как с куклой, а потом выкинут на потеху остальным. Но она посчитала, что я ей завидую. Мы тогда поссорились, потому что она не хотела меня слушать. Потом стали меньше общаться: её время уходило на тусовки с «расой». А когда она заявила, что её пригласили в среду на дачу к нашему «золотому мальчику», я пыталась её отговорить.
- Почему?
Вероника помолчала. Её лицо омрачилось.
- Два раза в месяц, по средам там устраивается разгульная вечеринка с выпивкой, травкой, тяжёлыми наркотиками. Нескольких девушек там изнасиловали, кто-то даже спьяну чуть не утонул в тамошнем бассейне, двух от передоза еле спасли…
- И никто не прикрыл это лавочку? – Конечно, не прикрыли, раз моя дочь там оказалась…
- Вы же знаете, кто его отец. Кого он купил, кого запугал. Некоторые переехали в другой город… Ни ему, ни его папаше ничего не будет. Если, конечно, он не пристрелит спьяну сынка прокурора или не изнасилует дочку главы области…
Мы замолчали. Вот значит, почему Лариса стала «задерживаться» в институте и учиться чуть хуже.
- Почему она всё равно поехала? – спросила я.
- Она не верила тому, что о нём говорят. Она считала, что он любит её. Потому что влюбилась сама, потому что он говорил ей об этом. Она была уверена, что «раса» готовит ей сюрприз, а на самом деле он везёт её знакомиться со своими родителями. Она была так рада!
Вероника опустила голову. Моя глупенькая девочка! Сколько раз я тебе говорила, что мужчинам верить нельзя! И сколько раз на это ты просто отшучивалась!
- А теперь ты винишь себя за то, что не заперла её, что не приковала к батарее, что не убедила не ехать? – спросила я, не глядя на Веронику.
Она подняла на меня полные слёз глаза. В них я видела столько боли, сколько чувствовала сама.
- Я должна была её убедить! – срывающимся голосом воскликнула она. Слёзы побежали по её щекам. – Я должна была её остановить! Должна!
Она разрыдалась. Я протянула ей салфетку из пачки – всегда с собой ношу. На всякий случай. Она схватила её и, уткнувшись, высморкалась.
- Она была моей лучшей подругой, - немного спокойнее сказала она. – Единственной! Мне всегда было трудно общаться с одноклассниками и согруппниками. Я всегда была одна. Меня всегда травили. Вы не представляете, как я жила! – Ну почему же? Очень хорошо представляю: сама была такой. Только у меня не было подруги, которая бы мне помогала, была посредником между мной и окружающим миром. Но я молчала. К чему ей мои слова? – С Ларисой я не чувствовала себя одинокой, хотя её легкомыслие меня и раздражало временами. – Она вздохнула. – Лариса верила, что с ней не могут поступить подло, потому что она сама никому подлостей не делала. Она не понимала, что не все такие, как она.
В этом Вероника была права: моя дочь была очень наивна и слишком добра. Даже к тем, кто этого совершенно не заслуживал. Именно в силу её доброты ей не всегда возвращали долги и использовали в своих интересах в то время, когда у неё были свои дела. Она любила весь мир. И считала, что все любят её. Бедная, глупенькая девочка! Когда такие люди рядом – жизнь кажется не такой мерзкой. Но в этом и проблема таких людей, как моя дочь: они слишком верят в то, что в мире нет зла, а есть просто временные трудности. Даря любовь вокруг себя, такие люди не видят, что их могут ненавидеть и мстить за подобное отношение к жизни. Просто потому, что сами того лишены в силу своей мерзкой сущности.
Я встала.
- Пойдём ко мне. Попьём чаю. Помянем Ларису и честность суда над ней.
Вероника подняла на меня глаза.
- Моя мать запретила общаться с вами, - грустно сказала она. – Но, знаете, мне больше не с кем поговорить. Никто не поймёт…
- Пойдём, - сказала я и подала ей руку.
Чему удивляться, если уже сколько времени обо мне по городу ходят пакостные и мерзкие слухи, основанные на чудовищной лжи на суде: мать шлюхи! У меня итак не было друзей – только знакомые. А после следствия, ещё до суда, они в экстренном порядке все ослепли и оглохли: перестали здороваться, стоило нам сталкиваться в городе. Я и до этого была одна. Но раньше у меня была дочь, которая избавляла меня от мрачных мыслей. А сейчас её нет. И всё это мне надо пережить.
Вика встала.
- Мне плевать на всё, что говорили о Ларисе. Мне плевать на всё, что говорят о вас. Я не буду делать вид, что вас не знаю. Я знала Ларису и я знаю вас. Поэтому разрешите мне приходить к вам иногда. Мне просто больше не с кем поговорить.
Мы пошли к дверям подъезда.
- Если ты хочешь – приходи. Я против не буду, - сказала я, открывая дверь.
Вероника посмотрела на меня с грустной улыбкой.
- Я-то хочу, - сказала она печально. – Не знала, как отреагируете вы, когда узнаете, что я… - Слёзы снова потекли из её глаз.
Я приобняла её за плечи.
- Ты ни в чём не виновата. Лариса была совершеннолетней взрослой девушкой. Она сама выбирала, как ей жить и во что верить. Если она не захотела слушать тебя, то твоей вины тут нет. Так или иначе, не в эту среду, так в другую она бы попала на эту дачу.
- Но она могла бы остаться живой!
- Мы этого никогда не узнаем. А себя ты винить не должна. Другие виноваты, те, кто её туда заманил, насиловал, бил и убил. Но не ты. Ты сделала всё, чтобы этого не случилось. Просто это должно было случиться. – Жуткие слова. Но как я ещё могла успокоить эту несчастную девушку?
Она посмотрела на меня долгим взглядом, и мы вошли в подъезд…
…Мне никогда не было дела до других людей. Я не хотела никому навязываться и не хотела, чтобы навязывались мне. Редким знакомым можно было сказать «здравствуйте» и поболтать о погоде или политике. А в лифте с соседями – о том, чей ребёнок в какой класс пошёл. Но с того времени, как стало известно об убийстве моей дочери, все знакомые в срочном порядке оглохли и ослепли. А соседи в упор перестали меня видеть, даже когда мы поднимались в одном лифте. Вполне ожидаемо. Я была к этому готова. Просто удивительно, как люди сразу начинают верить всему плохому о тебе. Меня вполне устраивало всеобщее отчуждение – не люблю, когда лезут с общением, когда я этого не хочу. А я не хотела. Мне хватало редких встреч с Вероникой. Она по-прежнему винила себя в смерти Ларисы. Но теперь была уже не так подавлена. Я видела, что разговоры со мной её немного успокаивают. Может, я не сняла с неё чувство вины, но, по крайней мере, ей стало легче. Я видела.
Активизировалась моя бывшая свекровь. Она никогда меня не любила. Считала, что я вышла замуж за её сына, чтобы оттяпать московскую квартиру. А когда он сел – винила меня в том, что я – алчная и ненасытная гадина, постоянно требовала от него денег. Про его любовницу она слышать не хотела – её сыночек был идеалом, и не мог поступать плохо. Она звонила постоянно, в любое время дня и ночи с многочасовыми разговорами, в которых жаловалась, что ни я, ни моя дочь её не навещаем, что мы неблагодарные и забыли её, что она умрёт в одиночестве и её труп мы будем вытаскивать за ноги из квартиры. Обвиняла в распущенности Ларисы, в её смерти, в чём угодно, лишь бы была возможность висеть на телефоне и говорить мне гадости. С какой стати она одинока, если её сынуля откинулся и живёт с ней, в той самой московской квартире, из которой я ушла после развода? А эту, в области, я купила сама, на свои гроши, без его помощи. Но ей всё равно надо было звонить мне и трепать нервы.
Однако поведение сынка мэра во время расследования и после суда испоганилось окончательно: он решил, что ему позволено вообще всё. Сплетни о его оргиях на даче уже не произносились шёпотом. И они случались всё чаще – уже не раз в две недели, а чуть не каждый день. Он гонял на своей рычащей машине, игнорируя все правила и не замечая пешеходов на своём пути. Частенько он развлекался тем, что устраивал дискотеку под моими окнами, не давая спать громкой музыкой и пьяными воплями. Ещё мне звонили по телефону. И то молчали, то угрожали, то просто говорили всякие гадости и мерзости. Я меняла номер, но это не помогало. Пару раз этот ублюдок демонстративно останавливал свою машину в паре сантиметров от меня, сигналя и вопя, с наглой ухмылкой. Он издевался, пытался меня запугать, вывести из себя. Не знаю, зачем ему это было надо. Может, чтобы показать свою власть в этом городе, чувствовать превосходство, унижая меня. И однажды, стоя около своей машины у подъезда моего дома с толпой лизоблюдов, он, нахально ухмыляясь, бросил мне, когда я проходила мимо:
- Что, помог тебе суд? Посадила меня? И не посадишь. Никогда! – Он заржал. Угодливо засмеялись его дружки.
Я повернулась к нему и спокойно смотрела в это красивое лицо подонка.
- Ну что ты уставилась на меня? – нагло ухмыляясь, глумился он. – Твоя дочура сама на меня вешалась. И я её не насиловал и не убивал. Сама где-то шлялась!
Я помолчала.
- Всё равно все знают, что ты насильник и убийца, - спокойно сказала я. – И твои холуи это знают, хоть и хихикают в угоду тебе. А замочат твоего папашу – они первые тебя утопят. Ведь без него ты – просто мерзавец. Насильник и убийца.
- Что ты сказала? – В его руках щёлкнул нож. Он медленно подошёл ко мне и приставил его к моему горлу. – Да я тебя…
- Что – ты меня? – спокойно спросила я. Я могла бы ухватить его за кисть, вывернуть и отобрать нож. Но я нарочно взялась за лезвие, сжимая его и отводя от своей шеи, взрезая себе пальцы. – Что – ты мне? – Другой рукой я сжала его кисть, впившись ногтями в кожу. Он поморщился и разжал руку. Я, не глядя, отбросила нож через плечо. Не сводя с него глаз, сказала: - Запомни, подонок: человека, которому терять нечего, смертью не напугаешь. Ты можешь сейчас полоснуть меня по горлу. А твои холуи скажут, что это самоубийство. Но ты этого не сделаешь. Ты трус. А я тебя не боюсь. И смерти не боюсь тоже.
Затем я медленно поднесла окровавленную руку к его лицу и прижала, вцепившись пальцами в висок.
- Ты убийца, - спокойно и ласково говорила я, держа его, пока он пытался вырваться. – Ты насильник и убийца. Ты знаешь, я знаю. Твои прихлебатели знают. Твой папаша знает. И никакими деньгами ты это знание не засыплешь.
Я убрала руку. Он яростно стал тереть лицо, размазывая мою кровь.
- На тебе печать убийцы и кровь моей дочери. И это, как ни мойся, не сотрёшь. Живи с этим, падаль. Будь проклят, - сказала я, и оттолкнула окровавленной рукой его лицо от себя.
Затем повернулась и пошла. Я ждала, что эта трусливая тварь нанесёт удар в спину. Он бы оказал мне услугу – смерть это лучший выход был бы для меня в то время. Но он и это подленькое действо струсил сделать или струсил приказать сделать другому. Жаль… Потому что я устала от такой жизни – травля потихоньку расшатывала мои нервы. А я думала, я сильнее…
В один из выходных дней, когда я думала, что мне сделать: выброситься с балкона или наесться снотворного, раздался звонок в дверь. Я уже привыкла к ним. И думала уже откусить провода, чтобы не звонили совсем. Но тут я решила подойти к двери. Видимо, так было надо.
Я вытерла руки о передник и выключила плиту. Да, я жарила котлеты. Несмотря ни на что, я должна что-то есть. И хоть питаюсь я теперь нерегулярно, мало и без аппетита, но совсем не есть не могу. Да и отвлекает готовка от того, что вокруг меня делается. Хотя это помогает не всегда. Иногда я забываюсь и думаю: вот, сейчас забежит Лариса, утащит из-под ножа кусочек сыра и спросит, когда обед… Но не могу же я тупо сидеть и смотреть в стену!
Я подошла к двери. В глазок на меня смотрел мой бывший муж.
Я открыла дверь и осталась на пороге.
- Чего тебе? – холодно спросила я.
Он посмотрел на меня исподлобья.
- Я слышал, Ларису убили… - сказал он. Очнулся! Уже и суд прошёл, и дочь я похоронила, а он только «услышал»!
- Да. И что? – Я не собиралась его пускать: он бросил меня и Ларису много лет назад ради молоденькой жадной хищницы, ради которой пошёл грабить ювелирный магазин. За что и сидел. Когда вернулся, его любовница его прогнала. А я не собиралась его пускать: он сделал свой выбор. И ему не было места в моей жизни.
- Она моя дочь, как-никак, - с вызовом сказал он.
- Когда ты ради своей шлюхи грабил магазин, ты о дочери не думал. Чего ж теперь приспичило?
- Столько времени прошло! – возмутился он. – Можно уже простить и забыть!
- Бог простит – это его прерогатива. А забыть… Ты бы забыл? – Я прекрасно знала, что ему льстила моя верность: когда мы были женаты, когда он ушёл, во время следствия и суда и после, когда он сидел, я не заводила романов. Даже мимолётного секса у меня не было. Не могла. Из меня как будто вынули душу, оставив пустое тело. Лариса тогда меня поддержала, когда я не стала его прощать. Даже не написала ему, хотя я её просила. Но она мне тогда сказала, что её отец умер тогда, когда ушёл от нас к этой… И теперь я заново переживала то, что было тогда: просто тело без души, кусок мяса. Только в этот раз было хуже: у меня не было дочери.
- Как была дрянью и сукой, так и осталась, - неприязненно сказал он.
- Да, я всегда была такой, - согласилась я. Всё равно эту падаль ни в чём не убедишь. - Особенно, когда танцевала вокруг тебя и работала на двух работах, когда ты ждал, чтобы твоя работа пришла к тебе с поклоном. Когда платила твои кредиты и сама разбиралась с твоими коллекторами. Да, я дрянь и сука. Ты убедился. Всё? Теперь иди бухать. Насколько я помню, это твоё любимое дело. После оскорблений меня перед своими дружками-алкашами.
Он рванул дверь ударить меня. Я никогда не боялась его кулаков. Хотя он мог бы размазать меня по стенке, как нечего делать. Но я не боялась. Не боялась тогда, не боюсь и сейчас. Я крепко держала дверь, не отводя от него глаз.
- Я хотел узнать о суде, - сквозь зубы сказал он.
- Суд ничего не дал. Настоящий убийца прошёл как свидетель, а обвиняемому дали какую-то мелочь.
Он помолчал, глядя в стену.
- Ты уверена, что убийца оправдан?
- Сынок мэра не может быть виновен. – Я не стала говорить, что беседовала с однокашниками Ларисы, что даже нанимала детектива, чтобы разобраться… Что, в конечном итоге, поняла, что сажать этого мерзавца точно никто не будет: он же сынок мэра. Более того: всё, что можно было утаить, было скрыто, все, кто мог сказать правду, промолчали или оболгали Ларису. Поэтому вердикт суда был ясен и безо всего того цирка, на котором я присутствовала. Детектив же только подтвердил то, о чём я и без него знала.
- И никак его посадить не получится? – играя желваками, спросил муж.
- Нет. – Я не знала, чего он хочет: суд был, повторно это дело никто не будет рассматривать. А этот мерзавец даже в обвиняемые не попал. Только как свидетель. Свидетель! Да и то: его показания в суде монотонно и скороговоркой зачитывались по бумажке, чтобы не беспокоить занятого молодого серьёзного человека.
- Я этого не оставлю так. Его надо наказать, - мрачно сказал муж, ударив по наличнику кулаком.
- Не разыгрывай из себя благородного мстителя и убитого горем отца, - холодно сказала я. – Тебе не было дела до дочери, когда она была жива. Не пыжься теперь, когда она умерла.
- Я всё равно отомщу, - мрачно сказал он. – Даже, если тебе плевать на дочь.
Я напряглась. Силы сдерживать себя у меня пока оставались. Но я не знала, как надолго может меня ещё хватить.
- Если бы тебе не было плевать, ты бы не променял её на любовницу. – Я помолчала. – А восстановишь ты справедливость или нет – Лариса не вернётся.
Он мрачно смотрел на меня, играя желваками. Ну что ты на меня смотришь? Всегда только и умел, что молотить языком. Одни обещания, красивые слова, лозунги о справедливости – и ни одного телодвижения. С начала семейной жизни я ему верила. А потом – мне просто стало всё равно. И, когда я поняла, что мне вовсе не нужен в доме капризный кожаный мешок с амбициями, который мне ещё и изменял за мой же счёт, на которого я тратила нервы, время, деньги и возможность заниматься дочерью, я развелась. Это лучшее, что я сделала за всю мою семейную жизнь.
- Если это всё, то иди туда, откуда пришёл. У меня и без тебя хлопот полно.
И, не обращая внимания на его угрожающие взгляды, закрыла дверь. Мне было всё равно, что он будет или не будет делать. Мне вообще было всё равно. Может, потом горе накатит и накроет меня как-то иначе, но сейчас мне не было ни до чего дела. У меня не было в жизни ничего. И я ничего не хотела. Нет, вру. Я хотела, чтобы меня оставили в покое. Все. Весь мир. Я хотела забиться в нору и выть. От отчаяния. От бессилия. От того, что Лариса умерла.
Когда в один из осенних дождливых дней я выходила из перехода, чтобы дойти домой после работы, я наткнулась на капитана. Поляков, кажется. От, что со своим лейтенантом приезжали ко мне домой с сообщением о смерти Ларисы и требованием опознания её тела. Мне не хотелось встречаться с ним: я уже достаточно пообщалась с этим человеком во время следствия, достаточно наслушалась его намёков и прямых оскорблений, и у меня не было желания начинать всё сначала. Я сделала вид, что не вижу его и уже хотела было пройти мимо, но он сам шагнул ко мне, окликнув по фамилии. Я остановилась и повернулась к нему. Он подошёл. Здороваться с ним я не собиралась, разговаривать тоже. Он сам меня окликнул, сам подошёл. Пусть сам и начинает разговор.
Оглядев меня с ног до головы, он произнёс:
- Возможно, вам будет приятно услышать, что младший сержант Исаенко был уволен из полиции.
Я молчала. С трудом вспомнила нашу встречу в парке в сумерках. Уволен? А я тут причём? Почему меня должна волновать судьба какого-то Исаева?
- Он решил прижать сынка мэра, - холодно добавил капитан. Это меня должно порадовать?
Я по-прежнему молчала.
- Он сказал, вы разговаривали в парке, - холодно продолжал капитан. Чего он от меня-то хотел?
- Капитан, если вы хотите мне что-то сказать – говорите, - произнесла я. – Я еду с работы и очень устала. У меня нет желания разгадывать ваши загадки. Да и вообще, вы сделали всё для того, чтобы опорочить мою дочь, смешать её и меня с грязью. Поэтому задушевных разговоров не ждите.
Я хотела уже обойти его, но он меня остановил, придержав за руку.
- Вы должны понять, - холодно говорил он. – Я вынужден был так сделать. Иначе меня ждала бы судьба Исаенко, если не хуже. Я не могу рисковать своими близкими. Не всем же на них плевать, как вам.
Снова, как пощёчина. И это мне говорит человек, который покрывает мерзавца?
- Считаете, мне всё равно? – Я подошла к нему вплотную. – Считаете, что вы имеете право меня осуждать, презирать, обвинять? Вы, тот, который служит не правосудию, а денежному мешку? Вы, который оставляет преступника на свободе, да ещё защищает его, чтобы он снова убивал и насиловал, чтобы в его преступлениях обвинили невиновных? Вы не имеете права даже подходить ко мне. Вы не имеете права даже имени моей дочери произносить. Вы – холуй подлеца, - и смеете меня останавливать и что-то говорить о равнодушии? Идите, ловите невинных, чтобы защитить виновных! Я не обязана вам говорить что-либо, не обязана ни в чём оправдываться. Я не лью слёзы напоказ. И моя совесть чиста. А ваша?
И, глядя в его глаза, я снова двинулась, чтобы уйти.
Он отпустил мою руку.
- После вашего разговора в парке Исаенко решил восстановить правосудие, - с какой-то усталостью сказал он. Я понимала его заботу о своих близких при возможностях мэра. Но почему я должна сочувствовать ему, тому, который позволил считать мою дочь шлюхой, а меня – ленивой тварью, которой до дочери не было дела? – Он хотел посадить парня. Когда я его спрашивал – зачем ему это и не вы ли его это заставляете делать, он сказал лишь, что вы правы, а он трус. Но больше трусом быть не хочет. Его убрали. Я, когда начинал работать, был, как он – хотел вершить правосудие. Но потом понял: это не стоит смерти моей жены и детей…
- Зато стоит жизней других невинных людей, тех, которых вы должны защищать. Подумаешь, умрут какие-то люди! Зато вы – охранитель семьи! Герой! А что вы будете делать, если он изнасилует вашу жену или дочь? Или, как сказал тогда Исаенко, не покусится на деток других «хозяев города»? Кого тогда вы выберете защищать? Какую другую мать вы обвините в равнодушии и плохом воспитании своих детей?
Я вплотную приблизила своё лицо к его и холодно произнесла:
- Что я сказала сержанту в парке – было правдой. Правду я говорю вам сейчас. А что со всем этим делать – ваш выбор. Ваш и Исаенко. Не надо на меня вешать ваше чувство вины. – Я ткнула его в грудь. – И вам не понять, что я чувствую. Пока вы сами не окажетесь в моей ситуации. Да и почему я вообще должна изливать перед вами или кем-нибудь душу? Вам с самого начала было плевать и на меня, и на Ларису. И вы ещё смеете говорить, что мне всё равно?
Я отодвинулась и демонстративно смерила его с ног до головы.
- Передавайте привет вашей совести. С моей – всё в порядке.
И, обойдя его, я пошла, не замечая мелкого противного дождика.
Сделав пару шагов, я услышала сдавленный вздох.
- Просто я не ожидал такого самообладания от женщины, - услышала я.
Я обернулась, с презрением глядя на него.
- В каком мире вы живёте, если считаете всех женщин какими-то истеричками? Да, я не показываю своих чувств. Но это не значит, что мне всё равно. Вы не знаете моей жизни раньше, не знаете её теперешнюю. Вы никогда не поймёте, что я чувствую, потому что не жили моей жизнью. И, повторяю, я не обязана говорить, что я чувствую. В этом нет смысла. Даже, если вы будете мне искренне сочувствовать – мне это не поможет: Лариса не вернётся, наша репутация не будет восстановлена – вы постарались, чтобы меня выживали из города. Так что, оставьте и это при себе тоже.
Я помолчала. Что он ещё хочет мне сказать? Сколько можно ждать, пока я буду поворачиваться спиной? Что за манера?
- Ваш муж тоже хочет добиться правосудия, - спокойно сказал он, внезапно бросив на меня острый взгляд. Он что ждал, что я выдам себя? Начну каяться, что отправила мужа убивать сынка мэра? Или энергично это отрицать? – Отговорите его. Это ничем хорошим не кончится. В первую очередь, для него.
- У меня нет мужа, - тоже спокойно сказала я. – А с бывшим моим мужем разбирайтесь сами. Я ему не мамочка, чтобы держать за руку.
- Он хочет отомстить.
- Мне до этого нет дела.
- Если вы что-то знаете…
- То скажу вам, что я вам ничего не обязана говорить, - перебила я. - Разбирайтесь сами. В конце концов, это же ваша работа – ловить тех, кто ничего не совершил…
- Я могу… - с угрозой начал он.
- Посадить меня? – снова перебила его я. – Сажайте. Можете посадить, пытать «слоником», убить при задержании – мне всё равно. Всё плохое, что вы или тот мерзавец могли сделать, вы уже сделали. И то, что сейчас делают со мной другие – результат ваших действий. Вы можете гордиться собой.
Я смотрела на него. Гнева, возмущения не было в его глазах. И мне было не жаль его: он сам выбрал, кого ему защищать. Он сам выбрал, где ему работать. Он сам выбрал, как вести расследование. Я не собиралась его жалеть или быть его совестью. Я хотела ,чтобы меня оставили в покое.
Я подождала ещё, развернулась и пошла под моросящим дождём. По моим щекам стекали капли. И я бы не стала уверять, что это только дождь. Я не чувствовала холода вокруг – холод в душе выморозил все мои чувства ещё на суде. Я ничего не ждала от жизни и ничего не хотела. У меня не было целей, не было желаний. И изменится ли это когда-нибудь – я не знала. Я постепенно стала привыкать к тому, что Ларисы нет. Но легче мне не становилось: заноза в сердце саднила тупой болью. Когда-нибудь рана будет просто ныть при воспоминании о дочери. Сейчас же я хотела покоя. Но и его я была лишена: любители швырнуть в меня грязью не унимались, растравливая мою боль. Мне надо что-то изменить, пока я не сошла с ума. Я должна оставить свою жизнь в той могиле, куда положили гроб с телом Ларисы. Подумаю об этом завтра…
Со смерти Ларисы и всего этого кошмара, с ней связанного, прошёл год. До этого я жила, потому что должна была: надо было похоронить дочь, отвечать на допросах, присутствовать на суде… Я делала то, что должна. Но теперь… В суете будней, хлопотах о дочери я не задумывалась, для чего живу: на философию не было времени. Надо было работать, чтобы оплачивать учёбу Ларисы, пока она не встанет на ноги. Теперь у меня появились деньги, которые я могла тратить на себя. Цинично, но это так. Мне не надо было нервничать, копить и воспитывать. Но для чего? Какое-то время я ещё жила по привычке, на автомате, воюя с подлецами, которые хотели портить мне жизнь. Но постепенно всё это забылось: новые городские события отодвинули моё на второй план. Я смогла накопить денег и поездить в отпуске по стране. А разок даже съездила за границу на море. Но это не помогало от холода в душе. Я записалась на карте и дзю-до, чтобы хоть что-то почувствовать. Я лупила партнёров без агрессии или злости, когда лупили меня – мне было всё равно. Тренеры говорили, что я делала какие-то успехи. Но меня это не трогало. Не раз и не два я думала о бессмысленности моей жизни и хотела умереть. Тонкой нитью, что удерживала меня на этом свете, была музыка: на старости лет я открыла для себя рок-группы. Постепенно одна из них настолько повлияла на меня, что я уже жила из упрямства: если я добровольно уйду из жизни, мэрский сынок может посчитать, что победил меня. Но ведь это не так! Это я победила его, когда сказала у своего подъезда ему правду в глаза. Но если я умру… Нет. «Нам выпало жить ради всех тех, кого нет. Мы часто видим их вместе. Во сне» . А когда я услышала песню «Жажда невозможного», меня наконец-то прошибло: песня прямо про меня в том моём состоянии. Как будто автор заглянул в мою душу. Чего из реальных людей вокруг даже и не задумался сделать, ожидая внешнего проявления моих эмоций. Я слушала эту песню много раз. Проникновенный голос солиста группы потихоньку растопил лёд моей души. Я стала приходить в себя. Я слушала песни одной группы, находила песни другой, углублялась в музыку, голоса и тексты. Холод постепенно отпускал меня.
Что же мне делать – один против всех?
Как поступить и куда мне идти?
Я у врага только вызову смех:
Шансы мои – один к десяти.
Дезмонд, мой друг, я готов ко всему –
Только для битвы я был рождён.
Страх – это слабость, и потому:
Кто испугался – уже побеждён.
Да не проникнет в сердце страх –
Луч веры не потух.
Найдете силу в горах,
Где жив бессмертный дух!
Нет, у меня не было желания бежать и убивать всех тех, кто был повинен в моём горе: их слишком много. А убийство – это слишком легко для таких. Они должны мучиться, как мучаюсь я. Но у меня не было возможностей морально их пытать. Нет. И стимула жить я пока не получила. Но я начинала возрождаться.
Здесь фальшивая боль, там фальшивая радость,
Зло под маской добра не приемлет душа, хоть разум готов принять.
Мне судьбою дано подниматься и падать,
И я знаю теперь: одиночества плен лучше праведной лжи нового дня.
Дышит кровью рассвет, но не сыграна пьеса.
Время крадёт каждый мой шаг, безмолвье своё храня.
Быть или нет? До конца неизвестно.
Но я знаю одно: никому не дано дрессированным псом сделать меня!
Да, мне пора встряхнуться, пора обрести почву под ногами, пора перестать себя жалеть. Мне 44 года, а я уже думаю о смерти! И это я, которая даже в худшие дни своей жизни всегда была деятельна и спокойна, всегда держалась, всегда находила выход. Я человек дела, а не уныния. Пора бы мне вспомнить об этом.
Встань, страх преодолей,
Встань в полный рост.
Встань на землей своей
И достань рукой до звёзд.
Я не боялась. Но «встать в полный рост» мне было пора. Я никогда себя не жалела и не хотела, чтобы жалели меня. Я буду жить. И не пойду вразнос. Не доставлю окружающим радости видеть меня сломленной. Нет. А иначе – зачем всё?
Итак, я оттолкнулась от своего персонального дна. Но чем мне заняться? Умирать мне расхотелось. Ко мне вернулась моя энергия. Если не вся, то та часть, что заставила меня прекратить себя жалеть. По натуре я человек дела, а не рефлексирующая нюня. Раньше я работала, чтоб помогать дочери. Сейчас мне деньги особо были не нужны. Я гналась за их количеством только для того, чтобы обеспечить нормальную жизнь. Дочери и себе. Сейчас в этом не было такой основополагающей надобности. Я с энтузиазмом ездила по стране, сливалась с природой и наблюдая дела рук человеческих – архитектуру. Я почти добралась до Байкала. Я была на Соловецких островах. Но холодная святость этих мест не тронула мо душу. Я долетела до Камчатки. Там мне понравилось больше: горячие источники и древнее язычество были мне гораздо ближе.
Потом я повернула в другую сторону. Отказывая себе во всём, я летала в Прагу, Варшаву, Берлин, Вену. Я путешествовала по Чехии, Франции, Италии и Испании. Я набиралась впечатлений, видела новых людей и новые страны. Нет, я ничего не забыла. Но стала относиться по-другому.
Пока я восстанавливала своё душевное спокойствие в отпусках, в городе началась непонятная возня. Новости я никогда не смотрела, местных газет не читала: меня не интересовало враньё, которое было в них, а политика мне не была интересна никогда. То же враньё, но возведённое в абсолют. И поэтому, пребывая в неведении, я не видела причин для беспокойства. Но когда на горизонте снова замаячил капитан Поляков с угрозой подписки о невыезде, я нехотя зашла в интернет-группу нашего города. Оказывается я пропустила довольно неординарное событие: сержант, вернее, бывший младший сержант Исаенко спелся с моим бывшим мужем и развернули своё следствие по делу моей дочери. Но, поскольку это просочилось в новости, делали это весьма топорно. Ничего иного я не ожидала. Теперь – дело Полякова: придумать какое-либо преступление, чтобы посадить обоих. Или пристрелить при задержании. Но так даже лучше: хлопот меньше. Но причём тут я?
Ещё новость: жена мэра, мать его сынка, внезапно легла в клинику. Сначала сплетники наводили тень на плетень и не говорили, в какую. Но эти болтающие лентяи докопались: то была клиника неврозов – элитное название дурки для богатых. Может, мне тоже забронировать себе там место? На будущее?
Вместе с этими событиями и капитаном нехорошая возня активизировалась и вокруг меня: таинственные телефонные звонки с молчанием в трубке, странные бумажки в почтовом ящике с дурацкими рисунками гробов и кладбищ. Ко мне на порог подбрасывали дохлых мышей и голубей. Но, когда я обнаружила, что в мою квартиру вломились, чтобы посреди комнаты положить перемазанный свежей землёй череп, я обратилась к своему знакомому капитану. В конце концов, это его работа. И если он не хочет открывать дело о травли меня, то о вандализме или осквернении могил – вполне. Дал он ему ход или нет – я не знала. У него вдруг появились другие заботы: по нашему городу прокатилась волна грабежей. В группе в интернете сплетничали, что мэрский сынок тут наверняка замешан: кто-то где-то видел его на месте преступлений. Я не вступала в полемику, даже не подписывалась на группу, ограничившись закадровым чтением. Напрямую никто ничего не говорил – статью о клевете можно было применить к любому, а при связях мэра это могло вылиться вообще во что угодно. И эти люди травили меня за ложь о моей дочери! Лживые трусливые людишки! Вы достойны того, что у вас такой мэр!
Грабежи ювелирных, аптек, магазинов продолжались. Некоторые сопровождались изнасилованиями ночных продавщиц и тяжёлыми ранениями охранников. А я ждала: когда у людей лопнет терпение. Потерпевшие говорили о двух в масках. Судя по действиям, распоясавшиеся наркоманы. До грабежей среди бела дня и налётов на квартиры пока не доходило. Но мне не улыбалось находить у себя дома подарки, подобные тем, что я уже нашла. Я снова наняла детектива и поменяла дверь, снабдив её парой хитрых замков. Конечно, при желании их можно вскрыть. Но я надеялась, что у мэрского сынка не было под рукой такого мастера.
И как гром среди ясного неба: в один из дней, вернее, поздних вечеров, при задержании мэрский сынок был застрелен при задержании. Его соучастник тяжело ранен. В интернет-группе прокатилось ликование: справедливость восстановлена! Я презирала их: застреливший мерзавца мент наверняка понесёт наказание – папаша постарается. Он не допустит, чтобы за смерть его ублюдка никто не пострадал. Но и тут случилось чудо, ещё до всего этого: очередные выборы прошли без него. Видимо, в Москве поменялись приоритеты. Или кому-то его место понадобилось. Сплетники в интернете смаковали несчастья, которые упали на эту семью: мэр развёлся с женой, и ту перевели в нашу городскую дурку. Никто уже не сомневался в том, какой у неё невроз. Ещё при живом сыночке она умирала от голода в обшарпанной палате. Ребёнок сынка мэра, про которого мне говорил капитан Поляков, умирал от лейкемии, в ожидании донорского костного мозга, который мог вообще не поступить. А после отставки у самого мэра диагностировали склероз чего-то и рак предстательной железы. Что вызвало нездоровое веселье в группе и пошлые и скабрёзные комментарии. Эти новости распространяли сплетники в группе. Я не знала, что из них было правдой. Ну а потом – смерть сына при задержании… Все группы ,что так или иначе были связаны с нашим городом смаковали эти новости из недели в неделю. Ничтожества… При наличии власти у мэра никто и рта не смел раскрыть против него и его семьи. Зато теперь все стали смелыми. Вдруг нашлись свидетели и потерпевшие, которые в группах обменивались своими жалобами, бедами и прочим. Кто-то пару раз вспоминал о деле моей дочери, кто-то писал очередное враньё об этом. Я не вмешивалась. Мне было мерзко от такого поведения. И после нескольких недель плавания в подобном дерьме я перестала заходить в подобные группы. Что ж, воздаяние свершилось. Я должна была бы быть удовлетворена. Но нет. Смерть – слишком лёгкое наказание для подобного мерзавца. Поэтому удовлетворённой я себя не чувствовала. А тут ещё мелкие происшествия заставили меня думать, что не всё кончено.после детского сада со звонками и молчанием в трубку, дохлых животных и взломом моей квартиры начались угрозы и предупреждения. Теперь в трубку мне не молчали, а предрекали смерть. То загробными голосами, то холодной механической записью. Я не отвечала, записывая всю эту чушь, чтобы сунуть в нос капитану, если какая-нибудь угроза вдруг будет осуществлена. А машины с тонированными стеклами, которые внезапно проезжали мимо меня, чуть не сбивая на переходах, и листы жести, которые падали мне с крыш под ноги, явно намекали, что кто-то действительно хочет моей смерти. Меня это не устраивало. Ещё год-полтора назад – ради бога. Но сейчас – нет. Я не хотела убегать и прятаться. Но я устала от тайн, лжи и лицемерия. И я начала подыскивать место, где я могла бы спокойно жить.
В один из прохладных дней я снова наткнулась на капитана Полякова. Теперь уже на автобусной остановке. Меня он поджидал или нет – я не знала. Выглядел он постаревшим. Его бравая осанка как будто поникла, словно он нёс на своих плечах груз мира. Мне было его не жаль, что бы там у него ни случилось. Он сам выбрал свою жизнь и судьбу.
В этот раз он окликнул меня по имени-отчеству. Я не хотела с ним говорить. Но зачем-то ему это было надо. А мне нужны новости: мало ли что ещё случилось…
Я подошла. Он смотрел в моё лицо и молчал.
- Капитан, если вы хотите меня разглядывать, в интернете есть мои фотографии – из тех, по делу моей дочери. А я спешу.
И я повернулась, чтобы уйти. Он остановил меня.
- Погодите. – Голос его тоже как-то потускнел, как и весь его вид. – Я просто… - Он потёр лоб. – Я до сих пор не могу поверить, что тогда вам было не всё равно. Это просто невозможно! Вы так держали себя в руках, как будто ничего не чувствовали…
- Вы не представляете, что я чувствую, - ответила я. – Вам этого не понять. Тот мерзавец убил мою дочь. Но этого мало… Я хотела отомстить. Да, признаю. Я хотела его убить. Нет… Я хотела, чтобы он мучился. Морально, как я. Да, я не равнодушная стерва, как вы с вашим лейтенантом называли меня за моей спиной. Я хотела, чтобы от душевной боли он лез на стенку и хотел выть, как я. Но у него ничего не было из того, что бы могло его мучить. Его сын умирал от лейкемии – ему было всё равно. Его мать загибалась от голода в нашей психушке – он ни разу её не навестил. Его отец болен раком – а он развлекается в барах и грабит магазины, насилуя женщин. У него не было чувств, чтобы я заставила его страдать. Но если не морально, то хоть физически. Но и этого я была лишена: во время задержания какой-то мент застрелил его. Но у него был сообщник… Что мне до всего этого? Моя дочь не вернётся, даже если все преступники мира будут казнены или умрут. Я перестала желать мести. Но оказалось, тема мщения так плотно вошла в незрелые умы и примитивное мышление, что никто не верит, если ты мстить не хочешь. Тем более, если есть за что. Этот, второй, хочет убить меня, чтобы я не отомстила ему. Кто-то из однокашников моей дочери. И что мне делать? Запереться в бункере? На каком основании? Я никому ничего плохого не делала, чтобы обрекать себя на добровольную тюрьму, чтобы сожалеть или бояться? Так почему я должна?
Я помолчала.
- Вы говорили о чувствах. Ну так вот вам мои чувства.
- Погодите, - прервал меня он. Вздохнув, он поднял на меня глаза. – Какой-то мент, застреливший мерзавца – мой сын. Он тоже работает в полиции. Сейчас из-за этого задержания у него много проблем, и я просто не знаю, как он справляется. У него нет иллюзий – он не собирается менять мир и очищать город. Он говорил, что хочет сделать то, что в его силах. Но после вашего дела… дела вашей дочери… мы отдалились. Он словно чувствовал вину… Он упрекал меня, хотя я думал, что это будете вы… Он… он почти возненавидел меня… Но что я мог поделать?
- Я вам в прошлый раз всё сказала. Чего от меня вы хотите сейчас? Я не поп – грехи не отпускаю. Вам что, нужно моё прощение?
Он опустил голову.
- Простите меня. Я виноват перед вами…
- Вы виноваты не только передо мной, но и перед моей дочерь, которую вы оболгали, и теми людьми, которые пострадали от его рук из-за вашей трусости. – Я помолчала. – Вы говорите «простите меня». Обелите имя моей дочери, раз не можете её воскресить, - и я подумаю. А что до вашего сына – хоть он и трус, но честнее вас.
- Вы… - вскинулся он.
- Да, я, - сказала я, прямо глядя ему в лицо. Он сник. – Я имею право говорить вам в лицо то, что вы и без меня знаете.
Он молчал, глядя в землю
- Я завидую вашей силе духа, - произнёс он. – Я слышал историю, как он угрожал вам ножом. Я не верил… Как? Вы – женщина, а он вас не смог напугать. Вы нашли в себе силы жить дальше. И я хотел…
- Чтобы я пожалела вас? Посочувствовала? Не дождётесь, - безжалостно сказала я. – У меня на это нет сил и желания. Идите к мэру за сочувствием, поплачьте вместе над судьбами своих детей.
Я помолчала.
- Сила духа? – Я усмехнулась. – Как красиво вы назвали моё упрямство. Дело ваше, пусть сила духа. Женщина… Стереотип о трусости женщин выдумали мужчины. Потому что гораздо подлее и трусливее женщин. Сила духа… Я не буду вас прощать, вам сочувствовать, вас жалеть. И ненависти к вам у меня нет. Лишь презрение. Как к каждому человеку в этом городе. Который сидел в норе и не жаловался, когда его имели. А теперь испражняются на труп поверженного дракона, который держал их за причинное место. Я не хочу больше оставаться в этом городе. Тем более, становиться жертвой очередного ублюдка при потворстве коррумпированной полиции…
- Мы найдём его, - серьёзно сказал капитан.
- Я за вас очень рада, - язвительно сказала я. – Но в могиле меня это не успокоит. Ведь, когда я вам принесла заявление об угрозах и попытках убийства меня, ваш лейтенант Тимашевич что мне сказал?
- Он был неправ, - угрюмо ответил капитан.
- Неправ в чём? Что сказал? – Я саркастично улыбнулась. – Со времён Советского Союза было известно: нет тела – нет дела. И ещё, словами вашего лейтенанта: когда убьют – тогда и приходите. Нет, это ваши дела. А я всегда одна справлялась. Справлюсь и сейчас.
- Что вы намерены делать? – Он поднял на меня суровый взгляд. Не напугаешь.
- Я вам уже сказала. Да это и не ваше дело. Главное ,что ничего противозаконного. А вы – занимайтесь своей работой. И своим сыном. Пока можете. Мне, к сожалению, по вашей вине недоступно заниматься своей дочерью.
- Вы будете мне это припоминать до смерти?
- Не беспокойтесь, - презрительно ответила я, смерив его с головы до ног. – Благодаря вам, моя смерть не заставит себя ждать. – Я язвительно улыбнулась.
- Прекратите! – От бессилия он сорвался на крик. Редкие прохожие оглянулись на него. – Сколько можно!
- Столько, сколько вы травили меня и лгали о моей дочери, - безжалостно сказала я. – И благодарите бога, что я одна. На меня тогда ополчился весь город.
Я помолчала, снова оглядывая его с ног до головы.
- Не надолго же вас хватило, раз только один наш разговор доводит вас до истерики. Вам пора менять профессию. Или хотя бы уйти в отпуск.
Он тяжело вздохнул.
- Вы правы. – Он поднял на меня взгляд. – Если я что-то могу для вас сделать…
Я задумалась. Покушения рано или поздно могут увенчаться успехом. Хотя, у такого наркоши могут сдать нервы, и он решит меня убить лично, лицом к лицу. Мне бы не помешало иметь при себе оружие.
- А знаете – можете. Помогите мне оформить охотничий билет и купить оружие.
- Зачем? – Он был искренне удивлён. Он что, не слышал, что я говорила о сообщнике? Или забыл, что я приносила заявление? Или настолько привык, что жертва поднимает лапки кверху и визжит со страху, что удивляется, когда человек хочет себя защитить без его помощи?
- Чтобы защититься от убийцы. И научите меня стрелять.
- Хорошо, - неожиданно быстро сказал он.
Я удивилась. Без условий, без новых вопросов. Впрочем, мне всё равно. Главное, я смогу себя защитить. А со своей совестью пусть сам разбирается. Ещё чего не хватало – загружать себя и свою душу его переживаниями!
В рекордно короткие сроки с помощью капитана я оформила охотничий билет. А затем довольно быстро купила охотничье ружьё и пистолет. С его же помощью я ходила в их тир, чтобы учиться стрелять. Также он научил меня разбирать и собирать оружие без боязни, что я могу выстрелить себе в ногу. Я не стала пугать капитана, запасаясь арсеналом, но такая мысль у меня была: пара ружей, пара пистолетов. Нет, автомат, базуку и ядерную боеголовку я не собиралась покупать. Но небольшой запас меня бы успокоил. Особенно, если я собиралась менять место жительства: новое место, новые люди – чего ждать? Я надеялась, что до этого убийца до меня не доберётся. Перед «решительной битвой» с ним (я не сомневалась, что это произойдёт) мне нужно было собраться с силами. На работе я оформила длительный отпуск и поехала к Байкалу, до которого в прошлые свои поездки по стране не добралась. Я проезжала холодные реки в горах, видела водопады со скал. Могла сравнить спокойный Иртыш с резкими поворотами русла, окружённый заснеженными горами, с вальяжной Обью среди океана тайги, Енисей, ограниченный каменными скалами, поросшими лесом, с его ответвлением Подкаменной Тунгуской с многочисленными порогами. Далеко на Север, куда впадают северные реки, я не добиралась – всё-таки я не хотела замерзать или писать летопись рек Сибири. Нет, яркая зелень и лазурные воды южной Италии меня привлекали гораздо больше, чем тёмная зелень и холод мрачных вод Севера. Но у меня не было таких денег – чтобы жить в своё удовольствие. Поэтому пока я ездила по тайге, походила по горам, наведалась на сам Байкал, а дальше – просто поехала, куда глаза глядят, на машине, которую арендовала в Красноярске. Непрезентабельный УАЗик без удобств, но с хорошей проходимостью по тайге. Он не капризничал в дороге и вообще не доставлял никаких хлопот. Что меня вполне устраивало: я не разбиралась во внутренностях машин.
Я проезжала города и деревни, и нигде мне не хотелось остановиться. Я видела разных людей, но ни с кем мне не хотелось говорить. Я наслаждалась суровой природой, но она не слишком трогала мою душу: время, когда мне нравился мрак и смерть, уже прошло. Чего я искала? Я не знаю. Может, и ничего. Может, мне просто надо было куда-то ехать.
Накатавшись по сырой и мрачной тайге и навидавшись непроходимых лесов, я решила повернуть от Байкала обратно. Иркутск, городок Зима, река Ока среди холмов и лесов, Братское водохранилище, Усть-Илимское водохранилище, река Ангара, очень напоминающая пейзажем вокруг Италию, если бы не холод, и какая-то речка Катанга, по сравнению с предыдущими более мелкая и узкая, окружённая лесом, – и вокруг густые ели и вековые кедры, тёмная до черноты зелень и тишина. Умиротворение, покой, широта, воля и самодостаточность. Но, боже мой, как же это было тягостно и скучно! Нет, против покоя, умиротворения и свободы я ничего не имею. Но я не могу сидеть на заднице и ждать нирваны в попытке познать мир! Мне надо действовать. Именно поэтому я и ездила. Посреди полей выходила из машины и наслаждалась просторами. Ходила вдоль русел рек, собирая камешки на берегу, любовалась голубым небом и мелкими облачками, которые медленно текли по нему. Движение – это и правда жизнь.
Проезжая вдоль реки, которую, как я помнила, называют Подкаменной Тунгуской, перед одной деревней мой безотказный УАЗик встал, как вкопанный. Ну и где я посреди Сибири буду искать авторемонтную мастерскую? Хорошо, до деревни было недалеко.
Я вылезла в сырую грязь и огляделась. На горизонте я видела дым из труб. С трёх сторон от меня лес. Чтобы снова не ночевать в машине, я подхватила рюкзак и пошла к деревне. Я ожидала увидеть, как везде, покосившиеся вросшие в землю избы со штакетником вокруг и старыми раскладушками в виде заборов, заброшенные и заросшие сорняками огороды, остовы колодцев. Но к моему удивлению я вышла к основательному деревянному забору из толстых брёвен. Как в IX век попала! Не хватает только белого кремля и простоволосых славян в лаптях и длинных рубашках, подпоясанных верёвками. В аномальщину я не верила, поэтому не считала, что провалилась во времени. Даже забавно стало. Я улыбнулась.
Толстые ворота были приоткрыты. Это меня удивило: смысл тогда в заборе, если сюда, что бы это ни было, может зайти, кто угодно? Я прошла внутрь. Через пару шагов мне навстречу попался сурового вида мужик с бородой в обычной деревенской одежде. Он прямо смотрел на меня, не говоря ни слова. Странно. Обычно деревенские любопытны и беспардонны. Даже слишком: в деревне нет тайн – это давно известно. В деревнях суют нос во все дыры соседей, начиная от огорода до постели. А тут – полное отсутствие любопытства.
Я подошла, в свою очередь рассматривая мужчину. Ещё не стар, но виски под кепкой седые. Коренаст, крепкие руки с широкими крестьянскими ладонями. Лицо там, где его не скрывает борода, не производило впечатления лица деревенского алкоголика. Одет опрятно, сапоги, несмотря на грязь, довольно чистые. Уж на что меня было трудно вывести из равновесия, но тут я была действительно поражена. Единственное логичное объяснение – я попала в деревню к старообрядцам. Что мне очень не понравилось: я против религии в любом её проявлении и глубоко возмущаюсь домостроем – патриархальной узколобостью ограниченного мужского ума. Но сейчас мне выбирать было не из чего.
- Здравствуйте, - сказала я мужчине, поправляя рюкзак: в нём были все мои вещи и он был тяжёл. Называть его «мужиком» как-то язык не поворачивался: несмотря на чистую телогрейку, кепку и сапоги, он не производил впечатления деревенского мужичка. – У меня машина заглохла перед вашей… - Ну и как мне это назвать? – деревней. Не подскажете, где я нахожусь?
Ещё придётся объяснять, что такое машина, подумалось мне. Старообрядцы – староверы – же предпочитают жить без техники, по старинке.
- День добрый, - певуче, с каким-то неуловимым акцентом произнёс мужчина. – Если твоя машина заглохла здесь сама, значит ты дошла туда, куда нужно.
Он оглядел меня. Ну, привет! Не хватало мне ещё в Шамбалу попасть! Я не заметила, что проваливалась в Кроличью нору или шла по дороге из жёлтого кирпича . И я не Индиана Джонс или профессор Лэнгдон , чтобы разгадывать дурацкие загадки и философские игры разума.
- Это деревня Ванавара. Дальше – город с таким же названием. Здесь живут мирные люди, которые не любят, когда им мешают жить. Что тебе здесь надо?
Угрожающее начало. Но он прав: это я сюда, к ним пришла.
Я назвалась. Как могла, коротко пыталась объяснить, какого чёрта я попёрлась в тайгу и почему оказалась у них.
Он слушал без эмоций, не сводя с меня взгляда. Жутковатое ощущение. Но я не дам себя запугать. Не ему. И не после всего того, что я уже пережила.
- Я – Евсевий, - угрюмо сказал он. – Если хочешь отдохнуть – я тебя отведу к нашему шаману. Он и приютит тебя и придаст сил.
Ну вот, доездилась. Иду на встречу с шаманом. Ещё ведьм в ступах с кипящим котлом не хватает. Я, конечно, ничего против язычества не имею, но дядечка в шкурах с бубном и ожерельем из костей на шее – это уже слишком. Оно мне надо?
Подавив вздох, я пошла за мужчиной, Евсевием. По дороге нам навстречу вышло ещё несколько бородатых мужчин. Вскоре я увидела и женщин. К очередному моему удивлению, одеты они были весьма обычно: ни тебе платков, ни тёмных юбок до земли: штаны, куртки или ватники, сапоги. Может, я ошиблась, посчитав их староверами?
Евсевий подошёл к одному из мужчин, на азиатском лице которого я заметила только какие-то птичьи усики. Похожие на те, которые изображали на портретах Петра I. Евсевий сказал ему что-то. Азиат взглянул на меня, на него, кивнул и пошёл в ту сторону, откуда мы с Евсевием пришли. Это механик? Тогда я точно не у старообрядцев.
Мы с Евсевием пошли дальше, сопровождаемые странными взглядами. Я заметила настороженность, любопытство, враждебность и почему-то сочувствие. Странное сочетание. Но, если подумать, вполне логичное: я пришелец в их местах, и они не знают, кто я и чего от меня ждать.
Евсевий довёл меня до вполне обычной избы. Она ничем не выделялась на улице. Кстати, сами избы были крепкими с едва обозначенным забором вокруг. Просто удивительно! В России – и нет запустения, заброшенности и разрухи в глубинке! Чёткость, чистота, основательность и порядок. Ни коровьих лепёшек на улицах, ни бессмысленной суматохи кур и гусей во дворах. Я вообще перестала что-либо понимать.
Я прошла за Евсевием в избу. Ожидаемого мной сумрака, мерцания свечей, дымовой завесы, занавесок с каббалистическими знаками или головами зверей с их внутренностями в горящих плошках я не видела. В одной из комнат просторной и светлой избы терпко пахло травами. Навстречу мне вышел высокий стройный мужчина, в лице которого я заметила что-то азиатское. Впрочем, республики Бурятия и Якутия рядом, да и местность: с одной стороны Китай, с другой – Казахстан. Удивляться отсутствию европейских лиц не приходится. Скорее, стоит удивляться росту этого «сына степей и тайги»: для азиата он был высоковат. Приятное, но непроницаемое лицо, внимательные серые глаза, негромкий голос – не таким я себе представляла шамана. Ни бубна, ни ожерельев из зубов зверей, ни одежды из шкур…
- Эта женщина пришла к нам, - сказал Евсевий.
Шаман посмотрел на него, на меня и кивнул. Евсевий вышел. Они тут телепаты, что ли? Общаются без слов!
- Я не ждал тебя, - мягко сказал шаман, приглашая меня сесть.
Я с облегчением скинула рюкзак и почти упала на ближайшую лавку. Как по волшебству появилась женщина – невысокая, с азиатскими чертами лица. Она подала мне кружку с какой-то пахучей жидкостью и помогла снять куртку. Я поблагодарила её и выпила, чтобы не обижать хозяев. Жидкость была тёплой, горьковатой и бодрила. Я почувствовала небольшой прилив сил.
- А почему вы должны были меня ждать? – спросила я.
- Здешние жители считают меня шаманом, - с грустной улыбкой сказал он. – Потому что я появился здесь тогда, когда умер их шаман.
Я заметила, что он не ответил на мой вопрос.
- И когда это было? – поинтересовалась я, поддерживая его манеру вести разговор. Может, в ходе длинного предисловия мы дойдём до сути.
Он снова грустно улыбнулся.
- Лет сорок назад.
Я вскочила. Женщина подхватила кружку, про которую я забыла. Ещё бы! Сорок лет назад! Да мужчине на вид было не больше тридцати!
- Да, всё так, - грустно сказал он на мой невысказанный вопрос. – Но вы здесь не для того, чтобы я отвечал вам…
Ну просто замечательно! Интересно, а зачем, по его мнению, я здесь?
Но я не стала спорить.
- Да-да, вы правы. - Я села.
- Зачем вы здесь? – И это меня спрашивает шаман? Разве он не должен сам знать?
Он внимательно смотрел на меня. Я заметила, его руки плели какие-то шнуры. Как будто отдельно от него. Жутковатое зрелище. Женщина села рядом с ним. В её руках откуда-то взялась ступка, в которой она что-то толкла.
Я посмотрела на них. На меня снизошёл покой и умиротворение. Я почувствовала такое тепло в душе, что даже прослезилась: давно такого не чувствовала. Как-то само собой у меня развязался язык. Я почему-то чувствовала, что могу говорить этим людям всё, как есть. Они не вскрикивали, не перебивали, не причитали, не сочувствовали. Просто молчали. На лице женщины было написано сострадание. Лицо мужчины было по-прежнему непроницаемо. И, несмотря на всё это, я хотела им всё рассказать. Их отчуждение не заставляло меня ощетиниваться, как в моём родном городе. Странно…
Когда я закончила, надвигались сумерки. Мне надо было искать ночлег. Да и поесть бы не мешало. Но я не хотела обидеть жителей деревни. А для этого мне надо знать, где я нахожусь.
- Вы сказали, что не ждали меня. Что вы имели в виду? – спросила я.
Он помолчал.
- Обычно я чувствую, если произойдёт что-то значительное, - ответил он с грустной улыбкой. – Но вы – новый человек, значит, с вашим приходом должно что-то случиться. А я ничего не чувствую.
- Но почему должно что-то случиться? – Какие-то иезуитские загадки. – Разве к вам мало новых людей приходит? – Идиотка! Откуда в заброшенной глубинке взяться новым людям? – Как старообрядческая община вы, наверно, представляете интерес для специалистов? – попыталась вывернуться я.
- Нет, это не старообрядческая деревня, - улыбнувшись, сказала женщина. – Здесь, у нас каждый верит в то, во что хочет. Есть буддисты, христиане, семьи мусульман. Есть два дома иудеев. Есть язычники, зороастрийцы, каббалисты, солнцепоклонники и почитатели змей. Все живут в мире, никто никого не принуждает верить так, а не иначе. Никто ни к кому в дом и душу не заглядывает. Если кого-то не устраивает наша жизнь – страна большая, а здесь не тюрьма. Никто никого не держит взаперти.
- Но забор у вас основательный, - улыбнулась я.
- Мы живём в тайге – здесь дикие звери, - терпеливо, как ребёнку, объяснил шаман. Вот дура! Могла бы и сама догадаться!
- Скоро стемнеет. Остановитесь у нас, - сказала женщина. – А завтра мы ответим на ваши вопросы.
Ну нет! Я же не засну, пока не узнаю, где именно я оказалась! Что это за деревня, где в твой огород не суют нос? Где не кидаются с суевериями на иноверцев? И где, наконец, люди не стареют? Хотя, может, это его индивидуальная особенность. Ведь есть же прогерия – синдром быстрого старения организма. Почему бы не быть и противоположному: когда организм наоборот долго выглядит молодым?
Комната, которую предоставили мне, оказалась неожиданно тёплой и уютной. Не знаю, что в ней в обычное время делал шаман, но никакой индивидуальности в ней не было. Что называется «для гостей». Просто, чисто, без деревенского мещанства или пафоса.
Я разделась. На кровати я нашла чистую футболку и штаны – то ли домашняя одежда, то ли пижама. Я переоделась. Ещё бы душ принять… Странно, но есть не хотелось. Я думала, что не засну от новых впечатлений да ещё в столь странной местности, о которой я так ничего и не узнала, кроме названия. Но едва голова коснулась подушки, как я провалилась в сон. Мой бог! Давно такого не было!
Я прожила в этой странной деревне пару недель. Она действительно пугающе напоминала рай. Или Аркадию. Или секту. Я ожидала, что здесь будет тоталитаризм, как в некоторых американских кондоминимумах: стричь траву на определённую высоту, красить ставни в определённый цвет, делать дорожки к дому строго на юг и так далее. Ничего подобного! В этом отношении правило было одно: опрятность. Каждый был обязан поддерживать у себя чистоту и порядок. Странно, но никто не спорил по поводу того, где должен стоять соседский забор или кому принадлежат плоды с веток дерева, которые свешиваются к соседу. Здесь не было подобной агрессии. Понятное дело, что без неё совсем не обойтись, но насилие было запрещено. Смешно так говорить, однако, так и было. Чему я не переставала удивляться. Хочешь спустить пар – выбери спарринг-партнёра, который на это согласен. Или иди в лес и бей мешок с песком до одурения. Полиция в деревне была как бы лишней. Просто потому, что она должна была быть. Здесь никто не обсасывал кости соседям, сплетничая через забор, не устраивал шоу с воплями и причитаниями на всю деревню по поводу потерявшейся курицы или отбившейся от стада коровы. Удивительно…
В деревне были и печи, и бойлеры, во многих домах я видела электричество. Я боялась спрашивать про водопровод – неужели тоже был? Телевизоры тоже не являлись редкостью. Как и интернет. В этом отношении обычная деревня, но более современная. Я уже устала удивляться. При дневном свете оказалось, что деревня совсем не маленькая. Тут было всё, что требуется человеку в современном обществе: поликлиника, почта, школа, библиотека и то, что в обычных деревнях назвалось «домом культуры». В этом доме были кружки для детей и занятия для взрослых. Церкви или мечети как места общего религиозного собрания я не видела. Но видела небольшие строения в разных концах деревни, которые их напоминали. Несколько магазинов, кафе и банк дополняли картину. Удивительное место… Мне здесь было так спокойно, что я захотела остаться тут подольше. Я ещё не знала, переселяться ли сюда насовсем – что я буду тут делать? Но знакомых я успела обрести: оказалось, это душевные и ненавязчивые люди.
У шамана я обреталась недолго: они с женой не обязаны были меня содержать и развлекать. Я сняла домик на опушке у одного добродушного старичка, который приглядывал за внуками в городе. Он стоял почти у самого эпичного забора. От длительного простоя этот домик был запущен: я навела порядок. Как только я прибралась, ко мне пришёл пёс и две кошки. Одна из них была беременной. Я походила по деревне, пытаясь выяснить, чьи они. Но никто не признался. Я не просила помощи в доме, но откликалась, если просили меня. Если я чего-то не знала или не умела, я честно признавалась, не боясь насмешек или высокомерия. И первоначальная настороженность в глазах деревенских жителей сменилась искрой одобрения. Странно. Я ничего такого не делала, чтобы заслужить их доверие или одобрение… Алкоголь в этой деревне был, как и сигареты. Но валяющихся под забором я не видела. Как и просто лентяйничающих на завалинке. В этой деревне отдых – это одно, а лень – другое. Я была всецело за – не люблю ничего не делать: это отупляет. Но это было нереально для российской деревенской глубинки. Я не идеализировала эту деревню. Наверняка за дверями изб есть свои секреты. Где мужья бьют жён, а жёны изменяют мужьям. Где дети глупы и ленивы и издеваются друг над другом. Но я этого не видела и не ощущала. Конечно, я не совала нос в чужие избы. И вполне могла ошибиться в своих ощущениях. Но, как ни странно, я привязывалась к этому месту. Я всё больше хотела здесь остаться. А, принимая роды у своей кошки, которая не прятаться побежала, а пришла ко мне, я вдруг вспомнила, как в далёкой юности я хотела быть ветеринаром. А, пообщавшись с шаманом, ещё поднабралась у него знаний о травах. Теперь я знала, что хотела делать в этой жизни: вернуться сюда и работать с животными. Жаль, образования соответствующего у меня нет. Но это ничего. Я подумаю, что я могу с этим сделать. Главное, я обрела себя. И своё место.
Мой отпуск подходил к концу, пора было возвращаться на работу. Я не могла всё бросить и подвести людей – не в моих правилах быть настолько импульсивной и безрассудной.
В Красноярске я вернула УАЗик в салон, как пафосно называлась контора местного олигарха. Он сам вышел проверить, как и насколько «московская штучка» убила его «лучший автомобиль». И, судя по его виду, был немало удивлён хорошим состоянием машины и тем, что не сможет содрать с меня денег за ремонт. Весьма недовольный он облазил её вдоль и поперёк, принял оплату и буркнул что-то вроде «счастливого пути». Но это могло быть и «скатертью дорога» - я не разобрала. Я знала, что на всей территории России без исключения москвичей не любят. Но я-то была из Подмосковья. Причём, чуть не с окраины. Но эти мелочи никого не интересовали. Москвичка – и всё тут. Как будто в Москве одни миллионеры живут! Едят на серебре и испражняются в золотые унитазы!..
Когда я уже собиралась на поезд, один из механиков разговорился со мной. Оказалось, хозяин, чтобы насолить «московской штучке» из Подмосковья, отдал не самую лучшую машину. Нет, не развалюху, чтобы меня не разыскивать по тайге, но довольно капризную и непредсказуемую, чтобы в каждом городе или деревне я останавливалась на ремонт. Мелкий, но раздражающий, как навязчивые укусы блох. Я удивилась: УАЗик показал себя совершенно не таким: по своей воле остановился только раз – у той деревни. Механик был удивлен не меньше и с каким-то уважением разглядывал меня. Хотя я весьма поверхностно разбиралась в машинах и их внутренностях. Я не стала исправлять ошибку механика – пусть думает, что хочет…
Из Москвы я добиралась до своего города на электричке. Чем ближе я подъезжала, тем больше портилось моё настроение, покидало ощущение покоя, которое я приобрела за эти несколько недель в деревне Ванавара на реке Подкаменная Тунгуска. Я прямо чувствовала, как леденело моё сердце, покрывалось панцирем суровости и ожесточённости. Что ж, отпуск закончился, пора заниматься делами. И, включив плеер со своими любимыми песнями любимых рок-групп, я попыталась отгородиться и от ощущений, и от всего света.
Оказалось, я сделала ошибку, когда ездила со своим мобильником. Надо было купить новый. Потому что после возвращения травля меня приобрела чуть не всероссийский размах: звонки по телефону, письма в ящике предупреждали, что я не скроюсь ни на Байкале, ни в Иркутске, ни в Красноярске. Значит мой мобильник отслеживали. Оперативно. Значит у кого-то есть для этого возможности. Вряд ли у мажорствующего студента они были. У сынка бывшего мэра – я ещё могу понять. Но того застрелили. А у его холуя – вряд ли. Неужели мой бывший муж решил мне отомстить за то, что я не хотела мстить за дочь? Да нет, бред. Мой муж при всём своём самомнении и самодовольстве не придумал бы такой извращённой и бессмысленной комбинации. Хотя… кто знает? И у дураков случаются просветления. Единственное, что меня держало на плаву и в рамках разума – это музыка. Полазив по интернету и пообщавшись с поклонниками рока, я нашла для себя ещё пару-тройку групп, песни которых придавали мне сил, уверенности, смысл жизни и отвлекали от гадостей мира.
Я хотела рассудительно придти к какому-то решению, всё взвесить, всё учесть. И понять, как мне поступить дальше. Но жизнь, вернее, неизвестный враг не дали мне такой возможности. Человек в этой жизни ничего не решает. Всё решают обстоятельства. А человек может только принять или не принять их.
Постоянные угрозы, преследования и смехотворные попытки убить, меня не пугали, а всё больше раздражали. Этот неизвестный идиот с большей пользой мог направить свою энергию на что-то более осмысленное. Я бы выяснила его издевательства – в конце концов, без результата подобному придурку наскучило бы стрелять вхолостую, и он оставил бы меня в покое. Но травля стала изощрённее: он стал звонить мне на работу, занимая линию и отрывая от дел, звонил моему начальству, отрывая от дел их – каждого по отдельности и всех целиком, звонил клиентам, развешивал на столбах мои фотографии с угрозами и пасквилями. И в результате меня с работы попросили. Последняя причина была устранена: больше меня в городе ничего не держало, а вот в Ванавару тянуло. Но я хотела доучиться на ветеринара, чтобы было с чем туда ехать. Но… не судьба. Один раз начав, моя мать в юности сделала всё, чтобы я отказалась от своей мечты. И в результате я так и не доучилась. Я уже начала с прошлого года потихоньку распродавать своё имущество. Теперь также потихоньку я начала покупать оружие и патроны. Земля круглая, и я не сомневалась, что мы с этим уродом ещё столкнёмся. Выставив квартиру на продажу через агента риэлтерской фирмы, я выкинула мобильник, продала компьютер и поехала в Сибирь. Лишь сев в Москве в поезд до Красноярска, я почувствовала, как с моей души словно ледяная глыба начала стаивать.
В поезде я пришла в себя и даже могла поддерживать общение и вагонные разговоры: два с лишним дня в условиях ограниченного пространства трудно было оставаться в стороне от окружающих. О себе я предпочитала не рассказывать, ограничившись ролью слушателя и вопрошающего. Как же хорошо, когда вокруг тебя люди, которые знать тебя не знают, которым до тебя нет дела, и которые тебя больше никогда не увидят. Люди, у которых нет против тебя предубеждений, нет к тебе претензий и личных счётов.
В Красноярске я снова обратилась в ту же контору, чтобы арендовать машину. Ехидный местечковый олигарх сам дал мне ключи с улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего. Я пожала плечами: какое мне дело до чужой мелочности и комплексов? Механик, который выводил ко мне машину, подмигнул и прошептал, чтобы я ни о чём не беспокоилась. Я улыбнулась. В прошлый раз он рассказывал, что его сын бредит какой-то рок-группой, про которую я ещё не слышала и диски которой до них ещё не дошли. Полазив по интернету, я выкупила пару билетов на концерт именно в Красноярске, правда, только через пару месяцев. И теперь передала отцу в ответ на его дружелюбие. Увидев название группы, мужчина расплылся в такой искренней улыбке, что я поняла: любовь к ней у них семейное. Странно, а я думала, все записи можно скачать в интернете. Надо бы и мне съездить на какой-нибудь концерт…
Моё отсутствие в Ванаваре ничего не изменило. Меня никто не ждал, не встречал, никто особо и не расстроился, что я уехала. Домик, который я снимала в прошлый раз, и в этот раз был свободен, как будто меня ждал. Снова пришли пёс и кошки, которые куда-то подевались, когда я уезжала восемь месяцев назад. Меня удивило это тогда, удивило и сейчас: они как будто появлялись из ниоткуда и уходили в никуда. Я навестила шамана и его жену, поздравив обоих: жена оказалась глубоко беременной. Как сказал её муж, она должна родить через несколько недель, уже скоро. Он тепло принял меня, пояснив, что это я способствовала беременности его жены. На моё недоумение он пояснил, что это его третий брак. В первом его жена умерла при родах, двойняшки, которых она рожала, не выжили. Во втором его жена случайно погибла, утонув в горной реке. Это настолько потрясло шамана, что он счёл себя проклятым и ушёл жить в тайгу, бросив неплохую работу, квартиру и друзей. Когда он пришёл сюда, то долго не мог позволить себе любить, чтобы его жена снова не пострадала от того, что осмелилась полюбить его. Лишь несколько лет назад он женился на девушке, которая не испугалась его опасений. Но детей не было. И лишь после того, как я ушла, его жена поняла, что беременна. Она чувствовала себя настолько хорошо, что постепенно успокоила опасения шамана. Который с тревогой ожидал времени родов. Я пожала плечами: совпадения случаются. Но пару раз пытаясь отказаться от приписываемой мне роли, я замолчала на эту тему. Пусть с ними будут иллюзии, если им это важно.
Заметив, что я хорошо лажу с животными, шаман предложил мне помогать ветеринару. Я объяснила, что я начиналась учиться в колледже, но проучилась всего пару семестров. На что шаман ответил, что это неважно: операций я проводить не буду, если так. Я пообещала, что в Красноярске я закончу образование. А пока я бы хотела обустроиться здесь.
Через полгода моя квартира была продана: агент по недвижимости вызвала меня на пару дней для подписания бумаг. Деньги поступили на счёт. Хоть и гораздо меньше, чем я рассчитывала. Но я не хотела ждать до бесконечности, чтобы продать квартиру за её реальную цену: у меня новая жизнь.
Уже полтора года я жила в Ванаваре. Тут я обзавелась друзьями, чего у меня в жизни никогда не было. Не обошлось и без недоброжелателей – куда же без них: я не деньги, чтобы всем нравиться. Но их нелюбовь была как небо и земля по сравнению с тем, что было в моём городе.
Закончив экстерном колледж в Красноярске, я купила тот домик, в котором жила, когда приезжала в деревню. Я уже начала привыкать к покою и благодушию новой жизни и уже начала прикидывать, сколько мне надо работать, чтобы улучшить свое образование в области ветеринарии, как мой хороший знакомый – тот самый суровый мужчина Евсевий, с которым я подружилась, предупредил, что меня уже какое-то время разыскивают странные бритые мужики на «джипах». Он меня ни о чём не спрашивал. Но я сочла нечестным утаить от него ту часть своей жизни. И я ему всё рассказала. Не обеляя и не жалея себя, не обвиняя никого. Только факты. Он задумался, и какое-то время я не встречала его в деревне. То, что он решил мстить за меня или меня презирать мне даже в голову не пришло: мало ли, какие у людей дела? Не всё же должно вертеться вокруг моей жизни и прошлого!
Но в один из дней, когда я ездила за лекарствами в город Ванавару, я заметила на одной из улиц ярко выделяющийся своей неуместностью «джип». И я чётко ощутила: «последняя битва» будет со дня на день.
Вернувшись домой, я смазала запоры, проверила крепость ставен и пересчитала свой арсенал и запасы. Кто знает, что придёт в голову моему неизвестному врагу и его компании! Осмотрев дом, я в несколько слоёв покрасила его какой-то огнеупорной гадостью, которая жутко воняла. Мне не хотелось бы быть в роли шашлыка, если этим уродам, кто бы они ни были, придёт в голову поджечь мой дом.
Несколько дней я ходила по деревне с пистолетом под рукой и ждала. И вот однажды, когда я уже собиралась ложиться спать, я услышала шорох вокруг дома за забором. Я была одета и готова к встрече.
Какое-то время ничего не происходило. Но резкий звук разбитого стекла прозвучал для меня как трубы Апокалипсиса. Стекло в окне разлетелось вдребезги. Ну вот, подумалось мне, ещё в этой глуши стекольщика искать… Вторая пуля просвистела у моей щеки. Я встала и поспешила в чулан за ружьём. Проверила патроны и вышла на крыльцо, прикрываясь дверью. Наугад пальнула из двух стволов туда, откуда, как мне показалось, летели пули, и спряталась внутри. Нет, я не была безбашенно смелой. Страх у людей от незнания. Когда у меня была дочь, я боялась за неё и её будущее. Теперь у меня дочери нет. Чего мне бояться? Смерти? Да, страшно, когда тебя нет, а мир остался и живёт по-прежнему. Но это вполне можно пережить. Меня это не настолько страшило, как раньше боязнь за дочь. Поэтому я вышла с ружьём.
Вставляя патроны, я крикнула:
- Какого чёрта вы разбили стекло? Вы знаете, как трудно в такой глуши найти стекло и того, кто его вставит? Что вам надо?
- Отзови свою гориллу, сучка! Иначе мы спалим тебя! – заорали мне из-за забора.
- Придурок, у меня нет горилл! – Я зарядила ружьё и прислушалась. – У меня и мартышек нет! А дом? Да спали, нахрен! Я устала его ремонтировать!
- Не ври, тварь! Твой муж мстит нам за твою паскудную дочь! Приструни его!
Я рассмеялась: папаша! Всё-таки моё предположение оказалось верным: он решил кому-то доказать, что он хороший отец – мстит мерзавцу за поруганную дочь.
- У меня нет мужа! – крикнула я. – А с её папашей разбирайтесь сами! Ваш сынок был последним поддонком. Но я вас всех оставила в покое. Даже убралась подальше. Но вам, утыркам, всё неймётся! Хочешь убить меня? Убивай! Покорной не сдамся! А что до моего бывшего – не моё дело! – И я снова пальнула в сторону забора.
Там молчали. Мне действительно было всё равно: спалят они меня или нет. Но подставлять покорно шею под топор я не собиралась.
Вдруг в мою сторону полетел огненный шар и упал на жестяную крышу, скатившись под окна. Хорошо, что у меня там каменный фундамент, а сам брус я успела пропитать тем огнеупорным составом. Да, я ждала, что меня могут сжечь. Да и время свободное было.
Факел упал на землю и какое-то время тлел.
- Базуку принесли? – крикнула я, вставляя патроны. Хоть у меня и был запас, но смысла палить просто так я не видела.
За забором раздалась брань. В мою сторону послышались беспорядочные выстрелы. Пара пуль расщепила дерево моей двери. Интересно, откуда и как они стреляли, если забор был выше человеческого роста. Может, я ошиблась, и выстрелы были из-за кустов?
- Говорю же, несите базуку! И про танк не забудьте! – снова крикнула я, заслужив новый залп в мою сторону. Нет, определённо, выстрелы были из-за кустов. – Если ваш сынок стрелял также, как вы, ничего удивительного, что его подстрелили при задержании! Кто теперь в городе режет девок, как кур? И чей папаша теперь отмазывает этого мерзавца? Поберегите боезапас для городских жителей!
Стрельба не прекращалась. Уже все окна с этой стороны были либо разбиты, либо продырявлены. Ну совсем люди не соображают!
Вдруг стрельба закончилась, и со стороны кустов раздались крики и отрывистые команды. Снова послышались выстрелы. Но уже не в мою сторону. Я ничего не понимала. Отважившись выглянуть, я ничего не увидела: заросли не давали увидеть ничего вокруг.
Затем крики стали ближе, а стрельба беспорядочнее. Я ждала, держа ружьё наготове.
Вдруг кусты зашевелились. Я наставила ружьё. Убивать легко, если ты не видишь в человеке человека. В тех, что пришли меня убивать, я людей не видела. И не сомневалась, что смогу выстрелить.
Вдруг из-за кустов послышался голос:
- Не бойтесь, мы вас отбили!
- Что? – Я была возмущена. В первый раз за долгое время я перестала быть пофигисткой. Потому что кто-то решил, что я боюсь! – Что за чушь! У меня достаточно патронов, чтобы подстрелить кого-нибудь! Кто вы?
Кусты зашевелились, и из них вышло несколько бородатых мужчин с ружьями. Я встала в проёме двери со своим наготове.
- Кто вы? – повторила я, не опуская ружья.
- Мы пришли к тебе на помощь, а ты нас так встречаешь? – покачал один головой.
Второй с интересом смотрел на меня.
- Я думаю, она и сама бы справилась, - сказал он. По его глазам я решила, что он улыбнулся.
- Кто эти люди? – спросил Евсевий. Он тоже был среди них.
- Начнём сначала, - ответила я. – Кто вы?
Один из них начал было говорить, но тут кусты снова зашевелились, и ко мне вышло ещё несколько мужчин. С ними я с удивлением увидела женщин средних лет. Я опустила ружьё.
- Вы из деревни, - спокойно сказала я. Я прекрасно понимала, что меня ждёт: разъярённые нашествием бандитов жители деревни вполне могут быть недовольны причиной этого нашествия, то есть, мной. И вполне вероятно, меня линчуют. Уж лучше бы застрелили: смерть от рук разъярённой толпы гораздо страшнее. Но делать нечего.
Я отставила ружьё и спустилась с крыльца к ним. Странно, но разорвать на куски меня, вроде бы, не хотели.
Оглядывая эти суровые лица, я с удивлением заметила попа – отца Илью из церкви на одном конце деревни. Мулла из мечети с другого конца тоже был здесь, в обычной одежде. Ещё раввина не хватает, промелькнуло у меня в мозгу. Я рассмеялась.
- А как же заповедь «не убий»? – спросила я попа.
- «Око за око», дочь моя, - не моргнув глазом, ответил он, улыбаясь. Мулла кивнул с серьёзным видом.
Я оглядела остальных. Обычные люди. Некоторые улыбнулись. И они пришли мне на помощь? У меня защипало в глазах…
Тут я спохватилась: а как же те, которые стреляли в меня?
Заметив моё напряжение и беспокойство, одна из женщин подошла ко мне.
- Они вас не потревожат, - сказала она серьёзно.
- Вы их убили? – спокойно спросила я.
- Их наказал бог, - с улыбкой сказал отец Илья. Мулла снова кивнул.
Я не стала уточнять. Уже хорошо, что их на моём пути не будет, а селяне не порвут на куски меня.
- За ними придут другие, - сказала я.
- Чего они от тебя хотели? – спросил меня мулла.
- Давайте в дом, - предложила я. – Надеюсь, посуда цела. Я расскажу вам всё. А вы решите, стоило оно того или нет.
Я повернулась и пошла к крыльцу. Войдя в двери, я прихватила ружьё. За мной потянулись люди. Теперь надо подумать, где их разместить…
Когда расселись кто где, я долго молчала. Всё-таки трудно говорить незнакомым людям о себе, а тем более, самое сокровенное. Даже, если этих людей ты знаешь больше полугода. Но, взяв себя в руки, я скупо передала факты, стараясь не скатываться на эмоции. Евсевий внимательно слушал меня. Ему-то я уже успела всё рассказать. Мой рассказ занял не слишком много времени. О том, кто были те люди, что устроили сегодня стрельбу, я предоставила им решать самим, передав лишь слова о моём муже, которые я слышала.
Звук моего голоса замолк. Они молчали тоже.
Наконец отец Илья произнёс:
- Что-то подобное мы ожидали.
- Вы ожидали? – Да уж ,удивили.
- Да. В нашей деревне не принято лезть друг другу в душу… - Ну, к этому я уже успела привыкнуть ещё в свой первый приезд. В обычных деревнях как раз все друг к другу лезут – в огород, в дом, в душу, жизнь, прошлое, настоящее, будущее… Но не здесь. – Но не думай, что тут слепые люди. Мы заметили, что ты не просто так сюда приехала. И, хотя не просила помощи, сама не отказывалась помочь. Животные тебя любят – а они плохих людей чувствуют. Без дела ты не сидишь. Но… Словом, ты человек с прошлым. Хороший человек. А у нас, в деревне всегда помогали хорошим людям. Тем более, что у нас не любят чужаков…
Жутковато. Я-то для них тоже чужая.
- Незваных чужаков, - серьёзно добавил он. – Ты же для нас, хоть и не своя, но и не чужая стала. Тем более, у нас не любят, когда кучей нападают на одного. Да ещё толпа мужчин на женщину. Это наша земля. И мы её защищаем.
Мне снова стало жутковато. Прямо зазеркалье какое-то. Или город «ноль» - Зеро. Уехать я от сюда уже уезжала. Но это мне просто повезло или как?
Я постаралась взять себя в руки. Зазеркалье или нет, но они на моей стороне.
- И что дальше? – спросила я. А если они приедут снова? Или полицию сюда вызовут со спецназом? Их же искать будут!
- Пусть ищут, - сказал один из мужчин. – Болот в тайге много, диких зверей тоже. Полиции достаточно показать останки или одежду – и вопросов не будет. А если у этих мозги есть – больше не сунутся.
- Но они могут поджечь лес! – пришло мне в голову. Мало ли в Сибири лесов горит каждое лето?
- На всё воля божья, - перекрестившись, сказал отец Илья. – Но, думаю, они на это не пойдут.
- Почему? – Вот это любопытно!
Отец Илья усмехнулся в бороду.
- Это на большой земле считают, что мы в глуши живём, как дикие звери, - с неудовольствием сказал мулла. – А вся Сибирь – это множество глаз и ушей. И хоть не всегда до нас новости доходят быстро, думаю, мы сумеем встретить тех, кто придёт мстить тебе.
Он помолчал.
- А ты в самом деле не натравливала на них своего мужа?
- Бывшего мужа, - с нажимом уточнила я. Ну сколько можно! Нет у меня мужа! Есть мерзавец, что им когда-то был. – Нет. Я вообще не хотела с ним говорить – он сам ко мне пришёл. Да и даже убив того подонка, я не воскрешу дочь. Смысл мне тратить жизнь на месть? Это в фильмах и сериалах мерзавцы наказываются, а родственники погибших от их рук избегают суда. Что я одна могу против его армии охраны, юристов, адвокатов, прокуроров и прочих? Даже, когда папаша ещё был мэром? Я свой боезапас покупала, ходя под статьёй. Как знала, что понадобится. Но я покупала не для мести. А для защиты.
- От нас? – спросил Евсевий.
- На всякий случай, - уточнила я. – Я предполагала, что меня не оставят в покое. Хоть я и запряталась в самую дыру, какую смогла найти, подальше от всего того, что было. Но, сами видите: им мало судебного театра, мало было лишить меня дома. Они хотели уничтожить физически. Чтобы я не мозолила им их лживые глаза, напоминая о моей дочери, которую они все скопом убили. Причём несколько раз. Чтобы другие не смели думать о правосудии. Чтобы подчинить себе других и сломить их. Я отпустила ситуацию – быть как есть. Но я не собиралась быть овцой на заклание.
Один бородатый мужчина подошёл ко мне и положил руку мне на плечо.
- Мы все здесь такие. Ты нашла нужное место. Если надо – мы будем бороться. Не из-за тебя. Только. За себя. Тоже. Мы не мусор под ногами толстосумов и зажравшихся чиновников. Думаешь, вся Россия – это алкогольное быдло? Ошибаешься. Власть не только в Кремле, а тайная власть не только у масонов. – Он усмехнулся. – В России давно есть власть на местах. Не у всяких мэров-губернаторов. А у нас, обычных людей. Если надо – вся страна поднимется.
- Так почему?.. – начала я и замолчала. У меня голова пошла кругом: такого я точно никогда не ожидала.
- Почему страна не поднимется? – спросил Евсевий, усмехнувшись. – Перевороты, революции совершаются мечтателями. Страдают от подобного все. А сливки снимают самые шустрые. Нам бойня семнадцатого года не нужна. Никому не нужна. Но не стоит будить медведя в его берлоге. Не надо злить зверя, когда он добр.
О господи… Вот это действительно странно и жутко: тайная власть в стране с властью тайной и явной. А дальше что? Небесный Иерусалим? Ночной-дневной дозор?
Я смотрела на них. Обычные люди, немногословные, суровые, работящие, прямолинейные, сплочённые. Я нашла своё место. Фиг с ней, тайной властью. Впервые за свою жизнь я почувствовала за своей спиной поддержку. Я не одна. Если надо – меня поддержат, меня защитят, мне помогут. Не бросят одну в пасть коррумпированному закону. Да, я нашла своё место. И пусть те приходят. Я снова их встречу. Мы встретим. Это наша земля.
Намела сугробов пурга,
Дочь белозубой зимы.
Здесь, в окоёме снегов
Выросли мы.
Нас точит семя Орды,
Нас гнёт ярмо басурман.
Но в наших венах кипит
Небо славян.
И от Чудских берегов
До ледяной Колымы
Всё это наша земля,
Всё это — мы!*
__________
К.Кинчев "Небо славян".