Машина въехала в Лакинск, и папа опять замолчал и всё вглядывался и вглядывался в окна. Только я решился вопрос ему задать, который так и продолжал на языке вертеться с тех пор, как мы здесь утром проезжали, "Ты, что Его Высокопревосходительство генералиссимуса графа Суворова-Рымникского высматриваешь?", как он меня попросил притормозить у длинного сараеобразного здания, которое находилось с правой стороны по ходу движения:
- Подожди минутку, я скоро, - вот и всё, что я от него услышал, и он куда-то убежал.
Вот ведь непоседливый дед, восхитился я своим отцом. Действительно, скоро восемьдесят, а он бегает, как мальчишка. Ну, может и не совсем уж, как мальчишка, и не совсем уж бегает, ходит аккуратно, под ноги смотрит внимательно, побаивается оступиться и упасть, но всё равно, иногда он мне ребёнка напоминает.
Минут с десять я его прождал, гляжу, возвращается, пакет какой-то в руке держит, а на пакете надпись "Лакинское пиво". Так вот, куда его понесло. Пивка, что ли захотелось?
Вернулся довольный:
- Я и тебе бутылочку прихватил. Говорят, на сегодняшний день, это лучшее живое пиво, что в наших краях производят.
- Пап, ты же пиво вроде никогда особо не любил. Я, тебя прям, не узнаю. Что происходит?
- Да, я его действительно не люблю, и взял не для себя, а для твоего братца меньшего. Вот они с Таисией могут его хлебать с утра до вечера. А как ты к нему относишься, я что-то не помню. Взял на всякий случай.
- Лично я пью пиво раза два в год, когда воблу удаётся хорошую достать. Вот с ней оно в моём организме дружит, а так… Ну, могу я бутылку одну пол-литровую в себя под настроение влить, а здесь же полторашка. Дома не только воблы, даже сала приличного нет. Было бы оно, да с чёрным хлебом и чуточкой горчички, другое дело.
- Во, ты вовремя про сало напомнил. Я и забыл совсем. К нам же приезжал Твердохлеб Виталий Семёнович. Помнишь такого майора с Урала, моего бывшего сослуживца?
- Помню, конечно. А он, что всё ещё служит?
- Да, ты что? Он чуть ли не постарше меня. Давно уж в отставке. Но в форме в Москву приезжает. Он по приказу 200 в отставку ушёл, с правом ношения формы. Настырный такой хохол. Помнишь, как мы в отдельную квартиру переехали, он тут же откуда-то об этом узнал и в Москву прикатил? У нас в комнате на раскладушке две недели спал. Целые дни по магазинам гонял, дефицит покупал. Мне, кажется, что он его дома потихоньку из-под полы перепродавал. Я ж его тогда на поезд провожал. Там мы из камеры хранения умучились его покупки в вагон перетаскивать. А ему так это понравилось, что он и повадился к нам по два раза в год приезжать. Во всех московских универмагах знакомства завёл. Проходимость у него была, как у танка. Голова крепкая, он ей любую дверь мог вышибить. Одно время исчез. Я знал, что он жив, здоров, связь с некоторыми стариками уральскими до сих пор поддерживаю, а вот он ездить перестал. А тут вот опять явился. Сухеньким стал, маленьким каким-то, согнуло его времечко, вот и форма на нём мешком стала висеть, а он по-прежнему в ней. Лётчик он был прекрасный, золотую медаль Героя не зря получил. Капитаном войну закончил, в академию учиться, как героя направили, а для этого майорские погоны на него нацепили. А тут стоп. Большего он не добился. У него в голове вместо нормальных мозгов манная каша бултыхалась. Как уж он умудрился академию окончить, я не пойму, да и никто не понимал. Вот он и застрял. Исполнителем был неплохим, его и держали из-за этого, да ещё Звезда помогала на поверхности оставаться, а так давно бы выгнать пора его было. Явно чужое место он занимал, - папа даже разволновался, но быстро успокоиться смог, - хотя, к его чести, Звездой он никогда и нигде не козырял. Так и прослужил до выхода в отставку. А вот с формой никак расстаться не может. Я ему в этот раз говорю:
- Виталий Семёнович, ну, что ты всё время в форме ходишь, лучше Звезду одень и перед тобой вообще все двери на автомате сами по себе открываться станут.
- И знаешь, что он мне ответил? – отец вопрос задал, и на меня смотрит, ответ ждёт, что ли? Я так этого и не успел понять, он сам словами Твердохлеба ответил:
- Боюсь. Подойдут, по башке стукнут, Звезду сорвут и только их и видели.
Отец на мою реакцию посмотрел, а я, что? Задумываться даже не стал, что тут задумываться и так всё ясно. Он ответа не дождался и сам мне вопрос задал:
- Что же такое делается, что Герои Советского Союза бандюков бояться стали?
- Ну, бандюков все и всегда опасались. Это же не люди, а бешеные собаки. А тут ещё этот мораторий на смертную казнь. Вот они и распоясались вовсе. Будем надеяться, что этот всплеск ненадолго. Сами себя они должны перебить, как это и в других странах во время подобных потрясений происходило. Так, что это ты с Виталия Семёновича на бандитов переключился?
- А, действительно. Так вот, Виталий Семёнович, - отец на секунду примолк, а затем, вспомнив, о чём он хотел рассказать, продолжил, - он сейчас дома двух хряков держит. Одного перед поездкой в Москву забил, и нам половину задней части привёз в подарок. Представляешь, почти четверть века человек ездил с пустыми руками, а тут вдруг такая щедрость. На такси с вокзала приехал, водитель эту тяжесть в квартиру внёс. А кроме того, он сала шмат огромный притащил. Хохол, да ещё родом из деревни, умеет солить. То, что он привёз, пальчики оближешь. Поэтому, придётся тебе пешочком на седьмой этаж топать. А, кроме сала, кусок свиной ноги себе заберёшь. Ты же готовить любишь, вот и придумаешь какое-нибудь замысловатое блюдо из этого хряка. Э, да ты меня совсем не слушаешь, да на дорогу не смотришь. Уставился куда-то в сторону.
- И слушаю, и смотрю. И в сторону я не уставился, а хочу понять, работает фабрика, что вон там слева в низинке стоит или концы уже давно отдала? Нет, нас так просто не возьмёшь. Видишь, через грязные окна, которые, наверное, не мылись ни разу, с того момента, как её хозяина большевики хлопнули, свет пробивается. Значит, ура можно кричать, работает она. А за свинину и, особенно за сало спасибо большое. За ними не грех не только на седьмой, а и на семьдесят седьмой этаж взбежать. Да я всё равно и без сала к вам поднялся бы, надо же с матерью поздороваться, а то не по-людски получится.
Лакинск уже давно далеко позади остался, а я всё думал, какая судьба нас всех ждёт с тем бескровным переворотом, который происходит. Лучше жизнь будет у простого народа, или нет? Смотрю, отец закемарил, сидит, посапывает тихонько. Старый он уже, а все хорохорится. Неугомонный. Но история, которую он мне рассказывать принялся, меня так заняла, что, наверное, впервые за много лет в такую вот свободную минутку, когда, я как бы один в машине очутился, и никто мне помешать в думах моих не мог, размышлял не о работе, а о каких-то людях, давно уже умерших, и событиях, с ними когда-то происходивших.
Отец вдруг голову приподнял, быстренько сориентировался, да мне сказал:
- Монинский поворот проезжаем. Давай на дачу заскочим на минутку, мать просила посмотреть, что там, да как. Мы ведь с ней каждый выходной туда ездим, а в этот раз видишь, у неё не получилось.
Я на небо посмотрел. Солнце уже низко висело, скоро стемнеет совсем, а я так надеялся засветло в Москву въехать. Не люблю по этим узким шоссейкам в темноте кататься. Каждый встречный пытается тебя ослепить. И ведь не со зла или из вредности это делают, а потому что сами не хотят в полной тьме с дороги в кювет вылететь. Но делать нечего, придётся заскочить. Правда, не ясно, насколько этот заскок затянется, отец же человек обстоятельный, пока всё обойдёт, да на всё посмотрит, времени может пройти о-го-го сколько. Но, тут уж ничего поделать нельзя.
Вскоре поворот налево в Старую Купавну появился, да стрелочка как загорелась, так и продолжала гореть, вот я, почти не притормаживая, и успел, не только проскочить, но даже немного обрадоваться, что минутку сэкономить смог. На даче всё было спокойно. Отец, к моему удивлению, быстренько её обежал, туалет мы с ним наскоро посетили, да назад на трассу устремились.
Едем, уже не спеша, всё одно солнце село, скоро ни зги не будет видно. Хорошо бы в сумерках в Балашиху въехать, там хоть какое-никакое, но освещение имеется, ну, а оттуда и до Москвы рукой подать. Но, дорога была забита почти до предела. Столько иномарок на ней теперь встретить можно. Попадаются, пусть и редко, совсем новые машины, но по большей части – откровенный металлолом. Наверное, с автомобильных свалок их предприимчивые люди к нам сюда тащат, а здесь любому аппарату, лишь бы у него колеса от мотора крутились, рады-радёшеньки. Поэтому моя мечта по освещённой дороге ехать, так мечтой может и остаться. Едем, как и утром, от столба до столба по несколько минут тянемся. Папа совсем в себя пришёл, да свой рассказ продолжать принялся, а мне только того и надо. И я опять в ту чуждую и совсем незнакомую мне жизнь, которой мой предок жил, погрузился.
В деревнях утром рано встают, стараются ещё до рассвета домашние дела сделать, чтобы в поле выйти, пока роса не высохла. Дневное время оно ведь дорогого стоит, а заканчивается быстро. Вот и Тихон с ребятами ранёхонько встали, да по деревне побрели по домам стучаться. Принимали их везде радушно. Тихон в этих краях в авторитете находился. Его все знали и ценили, поскольку он товар приносил только качественный и цены не ломил, как некоторые. К удивлению Ивана, деревянную посуду, в которой он сомневался, покупали всю подряд. Он даже беспокоиться начал, что она закончиться быстро может, и им торговать будет нечем. Охотно разбирали погремушки, да безделушки, Марфой расписанные. Ну, а на картинки с книжками смотрели, как на диковинку какую, но покупали, да вопросы задавали, как той грамотой овладеть, чтобы в буквицах этих разбираться. Почти в каждой избе Тихону или Ивану приходилось вслух книжку читать, прежде чем её хозяева купить решались. Они уже к последним домам подходили, как их старший сын Луки Фроловича нашёл, да просьбу отца передал, чтобы они обязательно на обратном пути к нему в дом заглянули.
Тихон и сам подумывал, что надо зайти попрощаться с хорошим человеком, а тут тот с просьбой обратился.
- Наверное, Пафнутий явился, - предположил Тихон, а мальчуган подтвердил, что действительно какой-то незнакомец в дом пришёл.
- Думается, план наш придётся немного изменить, - Тихон всерьёз задумался, - с Пафнутием за час-другой не поговоришь. С ним надо надолго за стол садиться и обсуждать те проблемы, которые он по дороге выявил. Интересно мне с ним говорить, понимаете, робята. Так интересно, что всё готов в сторону отставить, про все дела свои мелочные забыть, если он согласен мне своего времени драгоценного малую толику выделить. Где только мы ту беседу, для общего внимания неподходящую, вести станем, не знаю, но состояться она обязана должна. Этого я очень хочу.
Иван многого из того, что его учитель наговорил, не понял, но чувствовал, что Тихону встреча вот такая посерёдке пути весьма нужна и интересна. Вот он и предложил.
- А давай мы в лес, к берегу реки пойдём, там костер разведём. Мы с Прошей рыбу ловить примемся, а ты с дядей Пафнутием сможешь говорить сколько вам угодно, никто там мешать не будет. Ушицу сварим, рыбку на прутиках над углями пожарим. Наедимся от пуза. Надо только у дяди Луки, посуды попросить, да соли с перцем, ну и там морковки, лучку, чтобы уха вкусной получилась. А леса с крючком и грузилом, чтобы удочку сделать, у меня всегда с собой имеется. Да даже не одна, а две или три. Вон по берегу лещины сколько растёт. Мы, когда мальчишками были, завсегда из лещины удилища делали. Сейчас мы их нарежем, а уж, когда клёв после жары дневной снова начнётся, и приступим. Там на берегу и переночевать можно. Ночи ещё очень тёплые, небось, не замерзнем.
Как ни странно, идею его тут же подхватил Прохор:
- Ой, как ты прав то Иван, я ведь в детстве тоже с берега пруда, что у нас на конце деревни находится, только после подзатыльника, который мне отец отвешивал, уходил. Любил я рыбу ловить, да и сейчас, как вспомню, меня даже дрожь пробивает. А, у тебя, Ванятка, на меня леса с крючком найдётся?
Иван, молча, отвернул подол своей косоворотки и показал воткнутые прямо в шов, чтобы не уколоться ненароком, крючки. Два были обмотаны тонкой пеньковой бечевкой, один плетёным конским волосом, а еще несколько были без лесы, запасными, чтобы вовремя заменить оборвавшийся крючок.
Тихон, вначале весьма скептически отнёсшийся к предложению Ивана, по мере его разговора с Прохором, неожиданно для себя самого понял, что в нём содержится вполне здравая мысль. Осталось только в этом убедить Пафнутия.
- Так малышня. Перестаём болтать и начинаем быстро работать, нам осталось побывать всего в трёх избах, после чего споро пойдем к Луке. Там все вопросы с Пафнутием и решим.
В одной избе сразу, ещё через порог они переступить не успели, им объявили, что всё, что им нужно, у них уже имеется, и они даже смотреть ни на что не желают. В другой согласились приобрести несколько брошек, да погремушку. Правда, когда одну из картинок увидели, вроде бы захотели её тоже купить, но узнав цену, отказались. И лишь в самой последней избе они много времени провели. Но, все согласились, когда оттуда вышли, что потрачено это время было не зря. Много всего там накупили, а самое главное, это два нетронутых отреза набивного ситца. Пришлось их перемерить, поскольку хозяйка усомнилась, что там реально по пятьдесят локтей ткани содержится. Она оказалась из тех портних, которые одежду для продажи, а не только для себя шили.
Довольные и весёлые они пошли к дому Луки. Сам хозяин вместе с гостем сидел за столом в горнице. Пафнутий Петрович в одной руке держал небольшой пирожок с какой-то ягодной начинкой, малиной, скорее всего, в другой кружку со сбитнем, но глаза свои не сводил с коняшки, которая перед ним на столе стояла. Откусывал по полпирога сразу, затем глоток или два сбитня делал, и снова пирог в рот. Голодным, видать, он очень был. Тихон в дверях постоял немного, затем кашлянул тихонько, но Пафнутий ничего не слышал и не видел. Он только на коняшку смотрел. Правда, когда пирог дожевал, то машинально, не глядя, в миску ещё раз руку протянул, да новый пирог, подцепив, опять ко рту поднёс.
- Пафнутий Петрович, - окликнул его Тихон, - отвлекись на секунду, не ускачет твоя лошадка.
- Ой, Тиша, здравствуй друг мой милый. Ты только посмотри, какая краса передо мной стоит. Да ей цены нет. Представляешь, на огороде её Лука Фролович выкопал, да хорошо не выбросил, а понял, что она научный интерес представлять может и мне для показа оставил. Знает, что я в этих делах сведущ. Вот, я пришел к нему в гости, домой уже возвращаюсь, устал очень. Зашел передохнуть, а тут такой нежданный подарок, прям сюрприз получился. Вот сижу, любуюсь, да пирогами балуюсь. Очень уж пироги знатные Евдокия Кузьминична печёт. Ой, Иван, ты уж прости, я с тобой сразу то и не поздоровался. Увлёкся, понимаешь. Что вы у порога застыли? – он, как к себе в дом позвал их в чужую избу, - давайте, заходите поскорей. Так вы даже втроём сегодня? А это, что за м;лодец? Где ты Тиша такого красавца отыскал?
- Это, Пафнуша, Прохор, дружок Иванов. Да, ты, что не признал его, он же с нами был, когда ты в Гороховец уходил. Он плотник, да такой умелец, не смотри, что молод. Он тут намедни самого Тихона Сидоровича за пояс заткнул. Представляешь? Старик, так даже прослезился, глядя на мастерство этого м;лодца.
Лука Фролович, сидел на лавке, откинувшись спиной к стене. Он поглаживал свою бороду, явно наслаждаясь тем, как немолодой разодетый мужик лихо распоряжался в его избе. Но, видя, что гости продолжают мяться в дверях, проговорил:
- Проходите, гости дорогие, к столу присаживайтесь. Вот сбитня свеже сваренного, да пирожков с малиной откушайте, пока Евдоша похлёбку готовит. Мёд то я сам собираю. Люблю это дело. Это ведь не просто так по лесу гулять. Надо за пчелой идти, когда она со взятком, тяжелая, к борти своей летит. Я за несколькими дупляками с пчёлами в лесу присматриваю, вот пару дней назад крынку мёда домой принёс, Евдоша сбитень и сварила. Она ведь у меня редкая мастерица, кухарит так, что я пальчики облизываю, да облизываю. Вон смотрите, какими они у меня тонкими стали, до чего дооблизывался, – он свои руки с пальцами, растопыренными, вверх поднял, да потряс ими немного, - всё мясо с них слизал, одни косточки остались, - и от души своей собственной шутке рассмеялся.
- Вы же небось проголодались, пока расторговывались, - с ехидцей в голосе он продолжил, - времени-то сколько прошло, как из-за стола вылезли. Евдоша успела в лес с лукошком сбегать, малинки собрать, да пироги испечь, а вы всё из избы в избу шастали. Не без дела, конечно, но отсюда смотреть, именно так получалось. Я уж сколько раз выходил и с крыльца на улицу поглядывал. Да не за вами следил, а за дитятями своими. Они тут на качельках вздумали тягаться, кто выше взлетит, ну а я присматривал, как бы чего не вышло. Но и вас видел не раз. Улица то прямая, далёко всё видно. Потому и знал, куда сына послать, чтобы он вам передал, что Пафнутий пришёл.
Затем он к Пафнутию повернулся, подождал пока тот очередной пирог из миски взял, да внятно так, медленно почти по складам, чтобы понятней было, проговорил:
- Я, мил человек, о том, что коняшку сам своими руками делал, Тихону со товарищи уже поведал. Так, что весь твой сказ лживым был, - и он, руки, на колени положив, замолчал.
Эти слова Пафнутия нисколько не смутили. Он тут же возразил:
- Ну, хорошо. Пусть Тихон с Иваном, да дружком его знают, как это на самом деле было. Так и, что с того? Я попрошу, и они никому ни слова не скажут. А тебя кто спросит, так и говори, копал, мол, огород и нашёл.
- Пафнутя, Пафнутя, охолонись немного, что это ты так распетушился. Если ты с такой историей в Академию свою придешь, то тебя там засмеют. Ведь, скорее всего тебе сколк дали с какой-то картинки, или готовую старинную вещицу на бумаге красками намалевали. Её ты Луке Фроловичу и дал, да попросил такую же изготовить. Мне думается, что всё так и было, - Тихон сказал это твердо, но при этом вопросительно на приятеля своего посмотрел.
Пафнутий головой кивнул и вниз её опустил.
- Я ведь тебя ни в чём не обвиняю, ты меня правильно пойми. Вещица эта древняя – явно заморского происхождения. Скорее всего из Греческой земли к нам добралась. Ну, ты сам подумай, как она могла в Володимирскую землю попасть, да при этом не в стольный град, а в её глухие леса да топи? Это же сосуд, в котором дамы благородного происхождения свои благовония могли держать. Вот ты мне и ответь. Ты в этих краях видел хоть одного человека благородного, княжеского рода? - и он с таким ехидством на Пафнутия посмотрел, что Иван, который прекрасно понял, на что он намекал, чуть от смеха не прыснул, – поэтому мысли свои о том, что вещица эта здесь найдена, оставь. Говори всем, что тебе её из новых русских земель доставили, Дербента там или Баку. Вот там, если такую вещицу в море или под землей кто найдёт, никто даже удивляться не станет. А Луку Фроловича в свою авантуру не вмешивай. Мы же все тебе слово дадим, что об этом знать ничего не знали, и слыхать, не слыхивали.
Пафнутий Петрович вначале сидел, молча, насупившись, затем, видно мысль ему какая в голову пришла, улыбаться стал. А потом, когда Тихон уже замолчал, на ноги вскочил, да по ладони его открытой ударил, приговаривая:
- Вот молодец, так молодец. Знатно домыслил. Ай, хвалю. Значит, так и сделаем. Как тебя, Лука Фролович, такой оборот устраивает?
Хозяин, который весь разговор очень напряжённым был, тоже заулыбался. Затем встал, коняшку в руки взял и Пафнутию её протянул:
- Забирай, но учти, я её никогда не видел и руки мои её не касались. На кресте клясться буду.
- Да не переживай ты так, - пошел обниматься к нему Пафнутий, - хотя жаль, что от моей задумки отказался. Прославился бы на всю Расейскую империю.
- Знаешь, умный человек, нам слава не требуется, от неё лишь вред может случиться. Ты пришёл, да ушёл, а нам здесь жить, детей растить, добро наживать, - размерено проговорил Лука.
А Пафнутий всё никак успокоиться не мог. Только, что в пляс не пустился, на месте ему не сиделось. Весь он был переполнен радостью, она из него лилась в таком количестве, что захватила всех собравшихся вокруг стола. Улыбки появились на лицах, даже Прохор, которому вся эта глина была не к чему и то заулыбался.
- Евдокия Кузьминична, а Евдокия Кузьминична, иди сюда, - воскликнул Пафнутий, - дай я тебя расцелую, что у тебя муж такой мастер. Вот тебе мой подарок обещанный, - и он из своей походной торбы достал знакомую Тихону с ребятами небольшую коробочку и протянул её подошедшей на зов женщине.
Та вопросительно посмотрела на мужа и, заметив его кивок, низко поклонилась и коробочку взяла.
- Примеряй. Что стоишь? - приказным тоном сказал Пафнутий, - мне посмотреть хочется, как это на живом лице выглядеть будет.
Евдокия, снова взглянула на мужа, тот опять согласно кивнул, и она пошла в женский угол, где тихонько сидели дети. Маленькие прижались к старшим, те сбились в кучу и, молча, слушали, скорее не понимая, о чём там взрослые говорят, но чувствуя, что им мешать ну, никак нельзя.
Когда Евдокия вновь появилась, все так и ахнули. Перед ними стояла красивая статная женщина в нарядной праздничной одежде. Белая, украшенная вышивкой, рубаха с длинными рукавами, полностью закрывавшими руки, так, что из-под них одни только кисти были видны, которая по этой причине и носила незамысловатое название ;рукава;, с широкой присборенной горловиной, на которой так красиво лежала серебряная с чернью подвеска с небесно-голубой эмалевой вставкой с изображением ландышей и колокольчиков. Налитые, белоснежные, округлые, похожие на капельки молока ландыши так сочетались с ярко синими колокольчиками, что хотелось потрогать их руками, а по избе, казалось, ландышевый запах разлился. В ушах Евдокии висели длинные серьги, полностью соответствовавшие подвеске. Угадал Пафнутий с чернением. Евдокия была русоволосой женщиной с очень светлой кожей. Даже находясь всё лето на солнце, она оставалась по-прежнему белокожей, поэтому тёмная чернь очень выгодно её оттеняла. Длинный, до самого пола, расширенный к низу и полностью закрывающий ноги сарафан "ферязь" красного цвета был отделан узкой тесьмой с металлическими кружевами, нашитыми каймой по подолу и полосами по обе стороны застёжки с красивыми пуговицами. Под грудью сарафан был подпоясан вязанным многоцветным поясом.
Евдокия казалась явившейся из совсем другого мира, где жили свободные безмятежные люди. Ей бы ещё волосы распустить, да этой гривой тряхануть, но нельзя, обычай не позволял, поэтому голова её была покрыта цветным узорчатым платком.
- Да, вы Евдокия Кузьминична настоящая красавица, - на выдохе проговорил Пафнутий, - вы бы в Санкт-Петербурге всех за пояс заткнули. Счастье иметь подобную жену. Как же повезло вашему мужу, - и он с явной завистью покачал головой.
А Евдокия крутанулась вокруг себя, и спросила:
- Ещё любоваться будете или на стол накрывать? – а потом с таким сожалением закончила, - так бы и ходила всю жизнь. Жаль нельзя. Да вот ещё. Перстень такой красивый, но чуть великоват, с пальца сваливается.
Она с такой мольбой на мужчин поглядела, что им даже неловко стало, а потом добавила:
- Да ладно, мне ж его носить некуда.
Похлёбка, которую Евдокия на стол подала, куда вся семья вместе с гостями уместилась, оказалась такой густой, да в ней столько мяса было, что вначале все жижу вычерпали, а уж затем за мясо принялись. В общем, и суп и горячее мясное, и всё в одной тарелке. Хозяйке и готовить, и убирать легче.
После еды все вышли на улицу и сели около дома на небольшие лавки, свежим воздухом подышать. Детишки опять на качельках начали резвиться да из песочка куличи печь и замки строить, а у взрослых свои интересы появились. Лука предложил до его мастерской прогуляться, где у него артельщики трудятся. Оказывается, он владелец фабрики, которая носит такое же название, как и его деревня "Горшково" и является "указным производством", то есть работает по государственному указу, разрешающему изготовление гончарных товаров. Мастерская располагалась в большом одноэтажном деревянном здании. Когда они вошли вовнутрь, то увидели человек десять, сидящих за гончарными кругами и занимающихся изготовлением посуды. Каждый делал какое-то определенное изделие, кто крынку, кто миску, а один мастер крутился вокруг большой и красивой вазы.
- Это может хорошей работой стать, - сказал Лука Фролович, - вот таких ваз нам заказали четыре штуки. Если знатно получится, то они уедут в Санкт-Петербург, а оттуда может много заказов прийти. Мы ведь не только с глиной работать можем. Мне недавно показали, где гипс тут неподалеку добывать можно. Вот я и хочу статуи из него лить начать. Дело трудное и для нас совсем новое, но уж больно к ним интерес в столице имеется.
Чувствовалось, что хозяин очень гордится своим делом. Он провел гостей по всей территории. Показал и двухъярусный и обычный горны. Все с любопытством смотрели, как готовят глину "топанием", когда молодые парни и женщины разминали её ногами. Делали это прямо на полу, который был посыпан песком. Место, где глину топтали, так и называлось "топанец". Там глину затаптывали до такого состояния, что она в тонкий лист превращалась. Затем его скатывали, складывали и снова топтали. И так делалось пока глина в "глиняное тесто" не превращалась. После этого тесто поступало к гончару. Первым делом мастер начинал глину "перебивать". Для этого он её куски с силой много раз бросал на стол, затем резал гончарной струной с тем, чтобы вытолкнуть из неё мелкие камушки и пузырька воздуха. А вот уже после этого глиняное тесто попадало на "кружало", так на гончарном языке называется гончарный круг. Ну, а когда увлекшийся Лука начал рассказывать о "копанцах", "глиннике", о том, как синяя глина при обжиге может покраснеть, и прочих премудростях, Пафнутий Петрович первым руки вверх поднял и попросил пардону.
- Милый мой, Лука Фролович, разве обычный человек может без специальной подготовки столько сложной технической премудрости в свою голову вместить. Вижу, что ты и хозяин рачительный, и знаниями многими обладаешь, но нас уволь. А потом сам подумай, вдруг мы все твои секреты разузнаем и тебе соперниками станем? Мы ведь все здесь очень ловкие и шустрые, - и он засмеялся.
- Попробуй, попробуй Пафнутий Петрович. Буду очень удивлен, если у тебя хоть что-нибудь похожее на глиняный ночной горшок получится. Скорее всего, у тебя ручка изнутри окажется, - и тоже рассмеялся.
Назад в деревню возвращались в прекрасном расположении духа. Около дома возник разговор, о том, где можно спокойно устроиться, чтобы хозяевам не мешать. У них своих дел хватает. Тихон идею, Иваном предложенную, озвучил. Но Пафнутий сразу же её в другую превратил.
- Знаете други, где я сегодняшнюю ночь провёл? – он спросил, а сам оглядываться начал, как будто хотел то место показать.
- Я вчера долго с одним хорошим человеком беседу вёл. Сам он в деревне живёт, но хлебопашеством не занимается. Охотой и рыбной ловлей промышляет. Надел свой отдал в общину, вот они его и обрабатывают, а сам он частью своей добычи с общинниками делится. Они же взамен всё, что земля родит, и ему на пропитание требуется, в достаточном количестве выделяют. Мне с ним всегда интересно встречаться. У него философический склад ума и мысли в нем любопытные рождаются. Вот и вчера мы с ним долго беседу вели, а тут ночь приближаться намерилась. Он предложил у него остаться, но я вспомнил, что через три дня мне надлежит во Владимир на одну весьма важную встречу прибыть. Начали считать, да поняли, что ежели я у него на ночлег останусь, то точно или на ту важную встречу опоздаю, или Луку Фроловича посетить не успею. Ни одно, ни другое меня не устроило, вот и решил я в путь незамедлительно отправиться. Там ведь расстояние не такое и большое, всего лишь семь вёрст. Но я уставшим был безмерно. Тогда он мне себя в попутчики предложил. Он всё одно на реку собирался, рыбу ловить на рассвете, вот и решил меня проводить, а уж потом на своё излюбленное место пойти, да там дождаться, как светать примется. Мы из его деревни вышли, ещё светло было, шли, не спеша, по лесной дороге и разговаривали на темы всевозможные. Главное, откуда, что взялось и как всё дальше в природе развиваться д;лжно. Мы уже вёрст пять с лишним прошагали, как наступил я на что-то скользкое, лягуху дохлую, скорее всего, нога вперед поехала, и я её сильно потянул. Боль началась такая, что идти я совсем не мог. Пришлось найти пенёк удобный и там присесть. Попутчик мой человеком, очень знающим был, он мне к ноге травки всякие приложил, да её тряпицей туго-натуго перевязал. Ясно дело, до Горшково я добраться не мог, ноге надо отдохнуть, а идти ещё осталось более версты. Вот Пров, так человека того зовут и предложил:
- Пойдём Пафнутий Петрович ко мне на заимку. Она тут совсем рядом находится.
- Подставил он мне своё плечо, и мы заковыляли тихонько куда-то в сторону. Вроде еле ползли, но всё же добрались до берега речки, где у него небольшая избёнка стоит. Вот там я всю ночь и проспал. А утром, как проснулся, оказалось, что всё, травки его помогли, и нога болеть перестала, - он посмотрел на всех изучающее, - и закончил:
- Вот я и предлагаю, туда, в его заимку, пойти. Там и посидеть есть где, да и на берегу реки она стоит. Пров, к тому времени, как я встал, уже почти ведро рыбы натаскал. Сеткой, правда, но удочкой тоже ловить можно. Пошли куда я говорю. Все принадлежности, что для готовки требуются, там в достаточном количестве имеются. Так, что ничего туда тащить отсюда, а потом возвращать хозяевам не требуется.
- Пафнуша, - к нему Тихон обратился, - а, как же во Владимир-то ты успеешь?
- Знаешь, Тиша, после того, как я коняшку получил, меня та встреча волновать перестала. Сейчас у меня одна задача осталась. Быстрей до Санкт-Петербурга добраться, да в академии триумф заслужить. Но, об этом завтра думать будем, а пока пошли к Прову в гости. Застанем его, хорошо, проблем меньше будет, нет, так тоже не плохо всё оказаться может. Пусть робята рыбку половят, ушицу сготовят, а мы с тобой, Тиша, беседу вести примемся.
Попросили они у Луки Фроловича соли чуток, а ещё лука с морковью, короба с товаром, чтобы не возвращаться, с собой забрали, с хозяевами попрощались и в путь отправились. Идти далеко не пришлось. С полчаса потратили на то, чтобы до места добраться. Иван очень порадовался, как неизвестный ему Пров, прямо на высоком берегу неширокой, но с достаточным течением, а главное чистой водой, речушки, избёнку небольшую, рубленную поставил. Ежели не знать, где она точно находится, то найти трудно, и, если случайно на глаза не попадется, обыскаться можно. У Пафнутия Петровича память зрительная была очень хорошей, поэтому он привёл всю компанию точно на место. Хозяина там уже не было, дверь была подпёрта увесистой палкой, всё, что нужно находилось на месте. Иван с Прохором быстро нарезали длинных гибких побегов лещины, и пока Прохор обрабатывал их, превращая в удилища, Иван прошёлся вниз по течению реки, да набрал там личинок ручейника, до которых плотва была весьма охоча. Не прошло и получаса, как всё было готово к рыбной ловле.
Тем временем, оба Петровича, уселись на лавку, которую Пров соорудил под раскидистой ивой, и начали свои долгие разговоры вести. При этом, как это бывало почти всегда, говорил лишь Пафнутий, а Тихон его внимательно слушал, да изредка вопросы задавал.
Гороховец, сам по себе, - рассказывал Пафнутий, - городище большое, на многих холмах раскинулось. Весьма живописное место, когда на него чуть издали смотришь. А как вовнутрь войдёшь – деревня, она и есть деревня. Хотя Клязьма там хороша. Так привольно течёт, такая широкая. Столько там кораблей да лодок увидеть за один раз с верхней части можно. Я считать пытался да на третьем десятке сбился, отвлёк меня кто-то, ну я и плюнул, да перестал глупостями заниматься, что время попусту транжирить, его и так вечно на дело не хватает. Много там кораблей всяческих, это я точно видел. Вот и хорошо. Дома там почти одни деревянные стоят, хотя купцов проживает много. Место то действительно удобное. Тракт на восток ведущий по низу течёт. И днём, и ночью там весьма оживленно. Обоз за обозом туда-сюда движется. Да река свою помощь оказывает. Такая связь с Нижним Новогородом для доставки грузов, лучше не придумаешь. Естественно купцы это учли, да расселились там в большом количестве. Так вот, в последнее время они друг перед другом, как и везде, впрочем, выделиться желая, каменные хоромы воздвигать начали. Ты бы сходил туда, Тихон. Не так торговать, как красоту вдохнуть да полюбоваться ей. А торговцев там и без тебя хватает, их столько, что не знают уж, кому товар предлагать. Я по улице шёл и то приставать начали. Там ведь по домам, как ты привык, ходить не принято. Это ты в избу зайдешь, да сказки плести, как возьмёшься, тебя люди и заслушиваются. Все твои слова всерьёз воспринимают, да хватать, что надо и чего не требуется начинают. А там базарное место специальное отведено. Хочешь торговать, денежку небольшую в казну отдай, да жди, когда к тебе кто подойдёт, да к добру, тобой принесённому, интерес проявит. День можешь без толку потерять. Такая вот там торговля, я её своими глазами видел, на неё специально, чтобы с тобой поделиться, внимание обратил. Да, такие там дела…, - он руку протянул, ивовую веточку отломал, которая почти до лица его дотянулась, а затем голову вниз опустил, сам тоже пригнулся немного и начал веточкой этой на земле какие-то чёрточки да загогулинки выводить.
Что означали эти крестики, да ромбики, Тихон так и не понял, но, наверное, что-нибудь означали, раз человек их писал и писал. Прошло какое-то время, прежде чем закончил Пафнутий палочкой по земле водить. Бросил он её вниз, но до воды она видать долететь не смогла, поскольку в реке её Тихон так и не увидел, как не пытался это сделать. Пафнутий фразу-то свою многозначительную начал, но продолжать не стал. Вот в воздухе молчание и повисло.
Так и сидели они рядышком, два немолодых уже человека. Глядели вниз на спокойно текущую куда-то в дальние края реку, вдыхали полной грудью воздух, напоенный ароматами уходящего лета, и думали каждый о своём. И, по-видимому, хорошо им в тот момент было, потому, что лица у них спокойными и умиротворёнными стали, никакие печали и заботы их не тревожили. Да и всё вокруг к этому располагало. Время было предвечерним, когда наступает такая тишина, которую ;звенящей; люди чувственные и всё отмечающие обзывают. Вроде тихо совсем, насекомые перестают гудеть и жужжать, птицы замолкают, ветер прекращает листьями шуршать, а в ушах звон тихий такой, почти неслышимый, но, если в себя углубиться, то совсем даже явственный возникает. И думается при этом, может это твоя душа сама по себе, без твоего желания петь принимается. Замереть в такой момент надо и слушать, слушать, слушать…
Наконец, Пафнутий Петрович, как будто очнулся от грёз, в которые погрузился. Вновь лицо у него изменилось, и стало деловым, да серьёзным, и вновь на нём тревожные чёрточки проявляться стали.
- Ты, знаешь, друг разлюбезный, что я в том Гороховце разузнал. Довелось мне с одним человеком, мудрым очень, познакомиться. Он там всем хорошо известен, потому стоило мне приняться тамошних жителей расспрашивать, что и откуда в том славном месте взялось, меня к нему и послали. Имя у него удивительно былинным оказалось. Представляешь, Вольга Силыч, - и он с удовольствием несколько раз это повторил, во рту протяжно букву "О", катая, - Вольга Силыч. Сам маленький, сухонький, старенький такой. Ходит, покачиваясь от слабости физической, казалось дунь на него, улетит ветром гонимый, а имечко всем на удивление. Вот уж родители его постарались. Много, о чём он мне поведать успел, пока мы с ним, вот как с тобой сейчас, только лишь не на лавке над берегом реки сидели, а на завалинке около его дома разговаривали. Вот и давай, время у нас с тобой имеется, а историями, от него услышанными, я с тобой поделиться хочу. Ну, ежели у тебя к ним интерес возник? – и он вопросительно на Тихона посмотрел.
- Рассказывай Пафнуша, рассказывай. Ты же знаешь, как я твои рассказы слушать люблю.
Пафнутий Петрович ещё одну ивовую веточку отломил. Только, если первая почти около его лба висела, за второй ему уже потянуться пришлось. Ногой затёр на земле всё, что он до того там накалякал, да опять принялся закорючки вырисовывать. И опять всё молчком, да молчком. ;Верно, с духом собирается, – решил Тихон, - о чём-то таком поведать хочет, что сильно его задело и никак отпустить не может;.
Минута шла за минутой, а Пафнутий обещанный разговор так и не начинал. Тихон, уж грешным делом хотел даже кашлянуть или вздохнуть погромче, чтобы согнать со своего приятеля задумчивость, в которую тот впал, так ему захотелось историю интересную выслушать. Но тут Пафнутий, как пробудился, выпрямился, ветку опять отбросил, но на этот раз не в реку, а так почти перед собой, хотя и немного в сторону, да заговорил.
- Об одном думаю и думаю, но сам понять не могу, готов или не готов на тему эту рассуждать. Начну, пожалуй, с истории Гороховца того, как мне её Вольга Силыч изложил. История обычная, как и везде в этих местах. Когда-то там мордва с чувашами жила, а славяне их двигать начали. Ничего нового. Но вот пару легенд местных он мне рассказал, а я его послушал и порадовался, какие же в старину рассказчики, да придумщики жили, что даже сегодня их байками заслушаться можно. Название Гороховец не совсем привычное для данных мест и скорее славянские корни имеет, нежели тех древних народов, что эту землю ранее населяли. Поэтому та былина, что он поведал, самой достоверной мне показалась. Я даже хочу её в своё исследование вставить, да на Академии доложить. Вот так он это мне изложил, а уж ты будь добр, послушай, я на тебе проверять буду, хорошо у меня всё это в голове улеглось, да с языка соскакивает, или ещё домысливать требуется.
Когда русские люди в те края пришли, а случилось это во времена стародавние, былинные, поэтому никто сказать не сможет, как давно это произошло, надо было землю, которая теперь русской стала, от ворогов оборонять. Сам знаешь, чего-чего, а этого добра у Руси во все времена хватало. В тех краях степняки в основном набегами промышляли. Земля там ровная почти, рек много имеется, ручьёв, а родники с водой ключевой, вообще один на другом стоят. Всё вроде бы хорошо, но землица не такой уж и доброй для землепашества оказалась, в основном глинистая, а значит, вокруг топи сплошные болотистые. Ну, так же, как и здесь. Сам знаешь, живёшь в этом месте почти всю жизнь свою, а тут кроме болот, да лесов мало, что и увидеть можно. Вот местные даже не сомневаются, что так и в других землях люди живут. Но это же какая бы она не была – родная земля. Значит и защищать её надобно, не жалея ничего на свете, даже собственного живота.
Вот там в междуречье, где с одной стороны Клязьма течет, а с другой Ока разливается во всю свою ширь, а чуть подальше, но не так чтобы и очень уж далёко это было, Волга расплескалась, было одно урочище с небольшими холмиками немного над равниной поднимающимися. Там по велению великого князя Владимирского Андрея Боголюбского, была основана небольшая земляная крепость, которая должна была встать неодолимой преградой на пути захватчиков. Урочище, где крепость ту поставили, получило название Гора-ховец. Гора ясно, любой небольшой холм на фоне равнины настоящей горой кажется, а вот приставка "ховец" весьма любопытна. Догадался, что это значит, или мне объяснить?
- Возможно это от того, что люди, которые там жили, от захватчиков на ней прятались, ховались по-старорусски? – предположил Тихон.
- Вот за что я тебя самого люблю, да беседовать с тобой мне приятно, это за быстроту ума твоего. Действительно, "ховец" именно это и означает. Ховались там местные, когда враги нападали. Княже Андрей на этой горе свою крепость и заложил. Я много городов и весей знаю, где как стены для защиты поставили, так ни разу враги к ним не подступили, а вот Гороховцу не повезло. И жгли его не единожды и разоряли много-много раз. Никакие стены не смогли уберечь град Святой Богородицы. Такое он имя от народа нашего богобоязненного получил. Ну, да речь не об том идёт. Интересно мне другое, что, когда казанские татары в один из своих последних набегов на Русь пошли, да до Гороховца добрались, над самым высоким из тех холмиков, что над равниной возвышаются, прямо на фоне солнца встал образ огромного воина в русском шеломе и доспехах с мечом в руке. Враги, при его виде, так испугались, что сразу же бежали. А гору ту с тех времен Пужаловой зовут. Тихон, ты меня слушаешь?
- Конечно, Пафнутя, очень внимательно.
- Хорошо, - услышал в ответ Тихон, - только я не понимаю для чего я это тебе рассказываю. Ведь меня самого всё это вовсе не интересует. Я хотел найти подлинные древности, мне сказали, что они есть в семьях сторонников старой веры. Хотя вера у нас осталась вроде бы одна – православие. Помимо Вольги Силыча я в Гороховце ещё с одним мудрым человеком познакомился, да долго разговаривал. Я ведь о расколе, который в церкви произошёл во времена патриарха Никона, знал ровно столько, сколько мне священник наш рассказывал. Двумя перстами креститься или тремя, мне всегда казалось, что это чуть ли не единственное отличие, ну ещё как крестный ход идёт посолонь или противусолонь, да кроме того сколько раз аллилуйя повторять. И вот из-за таких чисто, на мой взгляд, незначительных внешних разногласий раскол произошёл. Ну, это я так думал, когда священника нашего слушал. Мне это совсем не интересным было, но слушать приходилось, хотя бы для того, чтобы он ко мне лишний раз с вопросами не приставал. А, когда вырос, я стал поклонником Вольтера, вольтерианцем, значит, - и он усмехнулся, - на французском я ведь с детства говорю. Читать, Слава Богу, тоже обучен. Книги Вольтера в нашем доме практически настольными были. А "Приключения Телемака" у меня чуть ли не в число излюбленных входила. Поэтому проблемы раскола в русской церкви мимо меня прошли. А тут я о таких ужасах узнал, что страшно жить стало, - и он опять задумался и замолк.
Тихон, как сидел, так и остался сидеть рядом на лавке, но мысли его тоже где-то далеко были. Конечно, он был православным человеком и себя даже к верующим относил. В церковь, что в Жилицах расположена, исправно ходил, только это редко получалось, особенно в осеннее и зимнее время. Ведь тогда он почти всегда в дороге был. Домой возвращался, воскресную службу обязательно посещал, вот тогда он и исповедовался, и причащался, но всё это как-то механически, скорее по привычке делал, да, чтобы не выделяться из окружающих его людей, знакомых и незнакомых. Верить верил, но скорее не в того Бога, о котором в церквах пелось, а в какой-то высший разум, создавший всё вокруг, а Богом он будет называться или ещё как, это его не волновало. При этом он прекрасно осознавал, что раскол произошёл среди тёмной и невежественной массы верующих и было это следствием действий светской власти, ведь известно, что паны бранятся, а у холопов чубы трещат. А так, то, что происходило среди верующих его особо не трогало, при этом он полагал, что так же должен относиться к этому любой здравомыслящий человек и волнение Пафнутия его несколько удивило.
Тихон в его сторону посмотрел, а тот уже с третьей отломанной веточкой у себя под ногами забавляется. Чувствовалось, что вот-вот он опять к волнующему его вопросу вернется, да попытается найти несуществующий на него ответ. Но тут, голоса послышались, и из-под крутого берега две головы появились. Тихон даже выдохнул с облегчением, очень уж ему не хотелось выслушивать эти непонятные ахи да охи от вечно делового и целеустремлённого Пафнутия, который сейчас был каким-то непривычно удручённым и озабоченным.
Рыбы Иван с Прохором наловили много, клёв был отличным, не успевали за личинками ручейника ниже по течению бегать. С помощью кремня с трутом, в избушке в укромном уголке припрятанных, запалили костер, сварили уху, да пожарили прямо на костре плотвичек. Всё было вкусно, и все остались довольны. Пафнутий Петрович успокоился, видно съеденное на него благотворно подействовало, и они с Тихоном улеглись спать на лавках, а молодёжь завалилась прямо на полу вповалку, благо одеялки с подушками там нашлись в достаточном для четверых количестве.
Утром доели, то что с вечера осталось, Пафнутий и Тихон обнялись на прощание, сговорившись через год, ежели всё благополучно будет, снова встретиться в Х;луе в то же самое время, и разошлись в разные стороны.
Пафнутию надо было до ближайшей почтовой станции добраться, да в столицу спешить. Коняшка настолько ему душу грела, что он о всяческих иных проблемах и заботах позабыл, и бодро отмерял шаг за шагом. Тихон долго смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом. Так и остался он в неведении, что же так смутило вечно спокойного приятеля, о чём он вчера рассказать не смог, сил душевных у него на это не нашлось в достаточном количестве. "Ладно, - решил про себя Тихон, - не последний раз небось свиделись, успеется ещё раз к этой теме вернуться".
Груза у них осталось не так и много, так что идти стало значительно легче, да и втянулись они уже в дорогу. Теперь она им была не в тягость.
Продолжение следует