Эпохи, судьбы, подвиги

Иван Меженин







ЭПОХИ, СУДЬБЫ, ПОДВИГИ
                Очерки
Моим землякам посвящается
;
ЭПОХИ, СУДЬБЫ, ПОДВИГИ
Вспомним еще пару десятков захватывающих душу эпизодов из боевых походов наших отцов и дедов, рядовых бойцов и командиров, просто тружеников обычных людей, проживающих в тяжелое время. Вспомним о людях, чьи судьбы и поступки необыкновенные, познав которых у читателя возможно и проявится желание жить по их сценарию, проявлять себя и работать по их примеру во блага общества.
Идея моего литературного творчества - не коммерция. Моя цель, рассказать читателям правду жизни заслуженных людей моего поколения, сообщить о их судьбах, которые у них складывались порой трагически, порой романтически. Земная жизнь уникальна, содержанием разнообразна, но всегда прекрасна. Жизнь скоротечна, не замечаешь, как она проходит. Поэтому, ее надо ценить и оберегать.
Обидно, когда людей этого дара лишают насильно. И не менее обидно, когда людям дана жизнь, а они ее по пустякам транжирят, по ветру пускают. Жизнь ценится позитивным содержанием, а богата она созиданием. Не иди по жизни слепо, противься, старайся управлять ей и собственной судьбой. Помни, не всегда и не во всем судьбой человека кто-то управляет. Многое зависит от нас. Нам надо иметь собственную волю. Нужно помнить, мы являемся архитекторами нашей судьбы. И кто не созидал на земле, не творил полезное, доброе людям, не служил верой и правдой обществу, у этих людей правильная жизнь не сложилась. Такие люди не могут быть примером, они для общества не авторитет, читателям такие герои не интересны. Они и писателям не интересны, на их примерах новые поколения не будут жизнь формировать. У них люди хорошему не научатся.
В моих книгах таких героев нет.
Эта тема меня всегда занимала и волновала. Я изучал ее на конкретных людях, больше на выдающихся. Делал я это, чтобы понять смысл их бытия, намерения подвигов, поступков. Со зрелой юности я занимаюсь этим. Только общаясь с человеком можно изучить его характер, поступки, дела. Меня это всегда увлекало, это мое призвание. Я встречался с людьми интересной судьбы как селькор, как краевед. Моими первыми рассказчиками были старожилы села, старшие из которых 1865 года рождения. Тогда их воспоминания я записывал карандашом в блокнот. Позже появилась возможность записывать рассказы на диктофон, а потом уже и на видеокамеру. Накапливался материал, который я отсылал в СМИ. Статьи печатались, их читали, героев обсуждали, узнавали, они становились известными. По моим рассказам складывалась история села, края, история России.
Эта книга составлена по рассказам людей в разное время проживающих, участвующих в революции, в гражданской и отечественной войнах, организующих колхозы, совхозы, строивших великое общество великого государства СССР.
О них читайте, изучайте их судьбы, учитесь на их примерах жить, преодолевать трудности
;
СЛОВО АВТОРА О СЕБЕ
О первых месяцах войны ничего не помню. Зато дальнейшие события меня как разбудили. Когда по сельским улицам зачастила бегать почтальонка Мария Зуева. Знали в селе ее все, в каждом доме и ждали с нетерпением ее визита и боялись.
Шел к концу февраль 1942года. Укрывшись за избяной стеной от бурана мы играли в азартную игру «Лянга». Кто-то заметил, как в наш двор тенью шмыгнула знакомая фигура почтальонки. Вся ребятня устремилась за ней.
В это время в доме хозяйничала бабушка Маша. Получив извещение она истошно заголосила. Соседских ребятишек как ветром сдуло. Мы забились на печи в угол.
Вечером к нам собрались старики, старушки, вдовы. Читался псалтырь, отпевался убиенный воин Яков. Походило это на похороны, но гроба и покойника в святом углу не было.
Завершались помины скромными угощениями. Люди выходили из-за столов, крестились на образа, маме сочувствовали, нас жалели. Желали царствия небесного убиенному воину Якову.
Взросление
Работала мама в колхозе за трудодни, на которые в войну и после нее долгие годы давали зерно граммами. На них мы бы и не выжили. Огород помогал, подворье со скотом, летом нас кормили луговые травы другие дары природы.
Мы подрастали и все больше понимали, как трудно нашей маме жить с нами, пятерыми. Поэтому, Анна уже в возрасте десяти лет пошла зерно сушить в колхозе, ворошить, веять его, в амбары ссыпать. А Михаил после четвертого класса в пастухи индивидуального стада по найму подался с соседним Алексеем. И я, следуя их примеру, маме помогаю, в отряд тракторный водовозом подался, тракторам горючее из Кулешовки на парном фургоне возил. То есть, трое детей из семьи теперь зимой учились, а летом работали, были при деле.
Но самая главная страсть всей нашей ребятни были лошади. А поскольку против нашей улицы был прекрасный пруд, за этим прудом располагались конюшни бригады № 1, которой руководил Илья Степанович Кортунов, вчерашний фронтовик, умевший каким-то образом всех нас привлекать к себе на бригадные работы, и мы по сути на тех конюшнях постоянно жили, на его лошадях работы разные исполняли, за ними ухаживали, поили, кормили, к лошади как к родной своей привыкали. И на ежедневные работе мы уже не брали себе лошадь лишь бы какую, а каждый брал свою. Знали мы и свою сбрую, свой фургон.
Но с начала пятидесятых годов в селах появились лозунги «Из конюхов да в трактористы». Алексеевская школа механизации набирала курсантов. До школы 25 верст, есть общежитие, бесплатное разовое питание. Это и привлекло учиться на трактористов одиннадцать парней из Зуевки. Нам выделили большую комнату с односпальными кроватями, с тумбочками, с одним огромным окном. Где мы скопом и жили, после уроков никуда не ходили. А тут один из наших селян вдруг узнает про общежитие, где проживали девочки эвакуированные. И мы стали в их охраняемое общежитие проникать, их посещать, хлебом домашним, тыквой пареной, картошкой жареной угощать. Мне нравилась Майя, милая, белокурая красавица. Но быстро пролетела шестимесячная учеба. Права тракторные на руки нам не выдали, а направили работать в «Шестое отделение зерносовхоза «Батрак».
Там меня закрепили к опытному трактористу Часовскому работать на самом мощном тракторе С-80. Мы с ним поле под сев зерновых культур бороновали, культивировали. Устраивала нас работа, оплата, не устраивали условия проживания. Жили мы четверо у вдовы с двумя детьми, с клопами и тараканами в примитивном домике. Ходили к управляющему Колесникову, жаловались на жуткие условия, на что он откровенно сказал «Не нравится-скатертью дорога». Я собираю вещицы, со всеми прощаюсь и знакомой горой пешим порядком шагаю в свою родную Зуевку. А утром к Илье Степановичу отправился, которому конюх требовался. И был я им до призыва в армию.
Из конюхов да в танкисты
Запомнился допризывный сентябрь 1954 года, в сельсовете вручили мне и Петру Позднякову повестки. Две недели были рекрутами. Выпивали мы с ним за все эти дни один раз. И не нынешними мерками, а четверку водки на двоих.
Четвертого октября был день солнечный. Провожали нас селяне на Сашинову гору, вином на дорожку угощали, напутственные слова говорили, желали счастливой службы. До Утевского военкомата на лошадке ехали. Там нас ожидала машина, в кузове под завязку ехали до Кинеля, где нас по списку пересчитал майор и железной дорогой сопроводил до Сызрани. Ожидая «купцов», жили в еще довоенных бараках. Наших долго не было. Когда появились, по списку вызвали человек сто и повезли пассажирским поездом до Саратова. С вокзала до Татищево шагали пешком.
В лесу месяц проходили курс молодого бойца. 7 ноября принимали присягу, после которой повезли нас в ГДР. Ехали в «теплушках» с открытыми дверями, следы минувшей войны через них рассматривали. Видны были и следы созидания. В Польше бывали короткие остановки поезда, где наша солдатня, с радостью высыпая из теплушек, разбегалась кто куда. К водопроводным колонкам, в основном, которые союзники замыкали, воды нам не давали, сердились, хмурились. Зато в поверженной Германии от ее жителей мы встретили доброжелательное отношение. Они нам улыбались, приветливо махали руками, девушки одаривали нас воздушными поцелуями.
Служим России
В город Витенберг приехали ночью. Спешились, строем шли до воинского городка. Вокруг все было непривычным. У старинного здания в форме подковы старшина сделал нам перекличку. Создал три группы, я попал к лейтенанту Цветкову. Старшина Юрковский поднял нас на четвертый этаж, повзводно заняли три комнаты. Потом нам взводный Цветков рассказал, что в этих казармах до нашей победы жили гитлеровские вояки. Помещения светлые, теплые, просторные, койки в два яруса, для каждого тумбочки.
И ужинали мы в бывшей немецкой столовой, которая нас сразу же удивила вкусными запахами, набором яств. Понравились отварные макароны с бараниной. И мы поняли значение слов нашего старшины: «В хорошее место вы служить попали».
Спали мы в первую ночь на новом месте как убитые. На утренней зарядке познакомились с сержантом Мараховским (замкомвзвода), с младшим сержантом Солнцевым (командир отделения, родом из Самары). Потом было знакомство с полковой школой. Год мы в ней учились на танковых радиотелефонистов. На нашей форме были погоны танковые, чем мы очень гордились.
Германия удивляет нас всем. Мрачными городами, города серыми зданиями, узкими улицами, люди пестрой одеждой, вежливым поведением, тактичностью, пунктуальностью. Старослужащие нам говорили: «Немцы народ особенный. Они не поляки и не украинские бандеровцы, они спящего мужика топором по голове не ударят, в спину не выстрелят. Немцы воспитаны по-другому». И лейтенант Цветков взводный наш настоящий. Он для нас учитель, воспитатель и наставник. Схожий с ним характером и Мараховский (Украина). А вот младший сержант Солнцев (мой земляк), этот любил солдат погонять, стружку с нас снять, на плацу промуштровать. Говоря нам при этом «Вас бы в пехотную учебку, где курсантов по-настоящему муштруют».
Политзанятия в армии играли большую воспитательную роль. На них капитан Голубев постоянно подчеркивал особую роль поведения солдата за границей. По нас немцы судили о русских людях, о России и СССР. А в Германии шло соревнование двух систем: капиталистической и социалистической. От немцев, проживающих в ГДР, мы не слышали жалоб на их жизнь. От поляков жалобы были, разные обиды. По характеру они такие, всегда и всем недовольные. К этому их пропаганда западная подстрекала. Листовки им и нам подбрасывались, по радио к бойкотам разным нас и их призывали.
Один курсант клюнул, 15 дней мы его искали, прочесывая овраги и перелески в ГДР. Поймали беглеца. А другой курсант открыл стрельбу на посту. Прибежала оперативка, курсант ранен в руку. Узнаем, по часовому не стреляли, он сам себе выстрелил в руку, за что его ждало наказание.
В канун дня Победы новая Германия принарядилась, расцвели каштаны. Настроение у них и у нас хорошее, праздничное, зла друг на друга мы не имеем. Эти немцы миролюбивые. Мы с ними нормально живем, общаемся, улыбаемся. Время раны лечит. Образование социалистической Германии в 1949 году совпадает с нашим «7 ноября». Праздновали с ними этот день и мы. Сотня отборных курсантов-танкистов (в их числе и я) готовила физкультурно-спортивный номер. Рост первой шеренги 1,9 м., 1,75 м - последней. Форма парадная. Тренировал сотню полковник Федосеев. Ее задача - на стадионе города Эссен гостям показать развернутую фигуру русского воина-освободителя. Как на постаменте в Трептов-парке. Там я видел маршала Гречко, который проходил вдоль наших рядов. От Федосеева узнаем, на трибунах и руководители ГДР Вильгельм Пик и Отто Гротеволь. Им выступление наше понравилось.
Служба в Ютербоге
Небольшой городишко, в десяти километрах от Виттенберга, где мы учились, в километре от реки Эльбы, на которой была историческая встреча американцев и русских воинов-победителей.
Моя служба была интересной, а в плане закалки духа и характера полезной. В танковом батальоне я был старшим радистом-телефонистом.
В зиму 1956 года сообщили «Германию посетит первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев. Будут проходить боевые учения». Спутали планы события в Венгрии. Но учения не отменили, а небывалые морозы той зимы в Европе их только усложнили. На учениях мы в танках замерзали, ноги распухали. А я представляю, чего было с пехотинцами, если у танкистов портянки к сапогам примерзали. Примерзали сапоги лично к моим ногам на учениях, когда связь я между нашим батальоном с другими подразделениями обеспечивал Учения закончились, и сапоги мои в госпитале врачи разрезали. Комиссия из Москвы приезжала, учения по косточкам разбирала, командиров с должностей снимала.
Трудности в армии неизбежны, а солдату они необходимы. Не зря пословица гласит «Тяжело в ученье – легко в бою». И мне это с детства доказывал мой дядя, фронтовик. Он говорил «Армия, это театр сложных действий, кузница трезвого ума и стойкого характера». А наши сельские девчата моего времени не любили парней, которые в армии не служили, считая их неполноценными.
До приказа о нашей демобилизации оставалось 16 дней, которые мы проводили уже в мечтах о доме. В нашем Ютербоге формировался состав поезда, вместимостью 1500 увольняемых солдат, сержантов и старшин. Дождались мы с Мишей Ханиповым этот день, выходим из казармы в новой форме, с гостинцами в чемодане. На сборном пункте нас повстречают мои земляки: Останов Николай и Денисов Василий. Обнимаемся, разговариваем, прибывает пассажирский поезд, на перроне заиграл духовой оркестр, теребящую душу «Варшавянка».
Ехали по Германии быстро, почти без остановок. В Польшу прибыли утром и всю ее проезжали днем, часто останавливались. На Польско-Советской границе нас минут десять держали. А потом наши пограничники выдворили нас на перрон и шмон в наших вещах наводили.
В городе Орле была объявлена длительная стоянка, и мы идем все в ресторан отметить встречу и прощание. Угощаемся, шумят «Поезд трогается!» Догнали, за последний вагон зацепиться успели.
На родной земле
Из Куйбышева окольным путем, через Кинель, в кузове попутного транспорта я до своего районного села Утевка добирался. А там господин случай, в столовой за обеденным столом встречаюсь с председателем Зуевского сельсовета Зуевым Петром Ивановичем и с заведующим клуба Соложенковым Николаем Ивановичем. В Зуевку из районного села по санной дороге резвая лошадка нас доставила. Порог родного дома переступаю, мама шагнула навстречу. Запахи домашнего хлеба от ее фартука. В радостях она там чего-то вскрикивает, руки разводит. Обнимаю ее. Из передней выходит брат, с ним шесть лет не виделись (он ехал со службы из Германии, а я в Германию), с ним обнимаемся. Мать щей налила, ложки деревянные подала, хлеба ломтями наложила. Стали все с аппетитом есть и не могли наговориться.
Как жить дальше
В районной газете прочитал объявление «Куйбышевская школа киномехаников ведет прием абитуриентов. Срок обучения одиннадцать месяцев». Закончив ее, 14 лет работал в разных селах киномехаником, там же являясь секретарем ВЛКСМ.
В село родное судьба или тот же господин случай забрасывает, ту же должность и общественную работу по комсомолу представляет. Девушка деревенская, своя, но кем-то занятая повстречалась, но от встреч со мной уклоняется. Нравится она мне, чувствую, что и я ей не безразличен, не сдался. Через ее родственников стал встречи с ней искать, преодолел эти уклонения. Женились, родила она мне сына и дочь. Растим детей, живем семьей уже много-много лет: дружно, счастливо.
В вечерней школе повышаю свое образование, которую открыли в Зуевке через усилия местного комсомола. По книге Валентина Катаева «Повесть о настоящем человеке» писали сочинение. Преподавателем литературы и русского языка была прозорливая учительница Седых Елена Никитична. Она мою работу признает лучшей, отмечает перед классом мои творческие способности. Это наталкивает меня на мысль пробовать чего-то, о ком-то или о чем-то писать. В местную газету о сельских людях пишу: о их жизни, работе. Селькором работаю в СМИ.
Получив аттестат зрелости, учусь в КСХИ на ученого агронома. В 1970 году с четвертого курса председатель колхоза Миронов назначает меня агрономом отделения. Работаю в растениеводстве и учусь. В марте 1972 года защитил диплом ученого агронома.
В марте 1974 года по направлению Нефтегорского РК КПСС окончил курсы руководящих кадров. Работаю районным семеноводом. В 1980 году по рекомендации Нефтегорского РККПСС избираюсь председателем Зуевского сельсовета. Являюсь членом парткома села, заместителем секретаря парткома по идеологии.
Сотрудничаю с районной газетой, пишу статьи о товарищах по работе, по партии, о производственных удачах, неудачах, об участниках ВОВ, о людях интересной судьбы.
Перестройка умы будоражит, участвуют в ней и Советы. И в сельском хозяйстве нововведения: хозяйственный расчет, звенья. Интересно там работать, вновь в агрономы колхозные потянуло. Ушел из председателей сельсовета в агрономы в марте 1987 года, звено № 2 сколотил из способных полеводов. С подготовкой земли весной на полях и с посевами добротно поработали, осенью с урожаем высоким оказались, радовались. После уборочной прибыль считаем, заработки высокие получаем.
Но в Совете нет мне замены, случай редкий. А ничего удивительного, ответственность высокая, обязанностей много, а оклад 140 рублей. У агронома в три раза больше. Приехали две женщины ко мне на поле: из облисполкома инструктор Штейнер, из Нефтегорского райисполкома секретарь Асташкина. Убеждают, доказывают «Безвластие на селе недопустимо», обещали в работе помогать, оклад прибавлять. До предстоящих выборов согласился поработать.
В марте 1990 года в состав депутатов, избранных на альтернативной основе, был избран и я. Председатель сельсовета избирался из депутатов. Я набрал меньше голосов депутата Нины Александровны Леус. Она их обработала или кто-то другой, не столь важно. Зато для меня это в пользу. Наступали не простые времена, к которым я относился крайне отрицательно. Я бы против нововведений боролся, а силы не равные. До осени 1995 года я оставался в должности агронома, руководил звеном полеводов.
Пришел пенсионный возраст, бросаю работать в колхозе, который тоже разваливается. С жены беру пример этот и другой. Раиса Васильевна активная общественница, участница художественной самодеятельности. Принял решение, заниматься общественной работой и я. Являюсь сельским председателем Совета ветеранов, селькором, фотографом, кинорепортером, писателем-краеведом.
За долгие годы много рукописей набралось по воспоминаниям старожилов, бывших революционеров, организаторов колхозов, участников ВОВ, вырезок из газет, видеозаписей. Выпустил по ним четыре книги, на подходе пятая. Владею компьютером, фотоаппаратом, кинокамерой. Снимаю фильмы о жизни селян. К юбилейной дате «60 лет Победы» выпустил фильм «Каждая жизнь – подвиг».
Жизнь продолжалась, планов не убавлялось. В 2015 году, 9 мая россияне должны были торжественно отмечать юбилейную дату «70 лет великой Победы». Мне в том же мае исполнялось 80 лет. Мои дети, внук, Антон Пасхин, и я решили поехать в Старую Руссу, найти там захоронение моего отца. И наша трудная, но благородная задача осуществилась. Через музей Северо-Западного фронта на окраине города мы нашли обелиск павшим воинам, на мраморных плитах которого среди полторы тысячи фамилий было высечено имя и нашего отца, сержанта Меженина Якова Петровича. У подножия памятника мы обменяли землицу, возложили цветы и поклонились солдатам, погибшим в Великой Отечественной войне.

ОФИЦЕР ЗАПАСА

Рослый мужик, представительный, крепкого телосложения, молодо и красиво выглядит, бодро держится, хорошо, складно говорит. Таким запомнился мне Кондранин Иван Сергеевич. Таким в октябре 1996 года в СДК на каком-то мероприятии представила мне глава нашего поселения Нина Александровна Леус председателя районного Совета ветеранов. С улыбкой он протянул мне руку, потряхивая кудрями, где почти не было седин. Ощутив могучую силу его руки, я сразу же проникся к этому человеку уважением и симпатией. Более того, я услышал от него предложение, которое он озвучивал бархатным голосом. А предлагал он мне возглавить общественную организацию ветеранов войны и труда в Зуевке.

И путь мне к этом замечательному знакомству, соответственно и к должности был не случайным. Умер в нашем селе мой предшественник этой должности Павел Матвеевич Останков. Сам он в отечественной войне не участвовал, но с ветеранами Зуевки дружбу держал крепкую, опираясь на которых проводил в селе общественно- патриотическую работу большую. На что и настраивал меня теперь председатель районного Совета Кондранин.
Долгое время мне довелось с ним в этой полезной и интересной должности работать: он в районе, я в Зуевке. Пути наши пересекались, мы встречались, беседовали. «Странно, он столько пережил, не мало лет прожил, а выглядит прекрасно», - думал я, слышавший о нем разное еще до знакомства. «А чего он пережил-то, или тяжело где работал? Али рядовым солдатом на передовой воевал?». И такие мнения бытовали. И, как селькора, меня дико заинтересовало подробнее о его жизни узнать.
И, как-то, ехали мы с областного мероприятия. Вышли почти все члены нашей делегации в Нефтегорске, а я, он и его члены совета заглянули в его кабинет. Там выпили, о своей жизни, о боевых путях-дорогах военных разговорились бывшие фронтовики. Я включил видеокамеру, уселся в уголке тихом, стал их записывать. И получились у меня на пленке их воспоминания. Но не полные, потом допрашивал, расширял, газете местной к датам Победы публиковал. А воспоминаний Ивана Сергеевича в моем архиве не оказалось, они куда-то пропали. Искал я их долго, нашел, представляю на суд читателям. Считая и это частицей его интересной судьбы.

Родился Кондранин в селе Покровка, Утевского района Куйбышевской области летом 1924 года. Из семерых детей в семье он третий. Помнит рассказы отца Сергея Степановича об участии его в первой мировой войне с немцами, как потом был втянут в вихри революции, в бои под Каховкой на стороне красных.
- А, позднее я, его потомок, на переправе через Днепр в войне с немцами вспомню рассказы отца, из которых следовало, что здесь пути наши ратные пересеклись через два десятка лет. Но до этого мне еще надо было вырасти и дожить. А пока о моем детстве. Семья наша огромная, то есть, у родителей наших, печи не хватало, отцу пришлось к печи полати приделывать. А на полатях нам мама подстилки разные стелила, где мы и спали. Это были грубые дерюги бабушкины, или войлоки шерстяные дедушкиной работы. Там мы на них вповалку, один к одному рядочком укладывались и одевались ткаными же ложниками, тоже грубыми, их рук изделия. Это с обстановкой ночью, днем ситуация не улучшалась. На себе надеть и обуть было тоже нечего. Но мы же росли. Мать думала, как с нами поступать. И придумала, на полу войлок расстилает, рядком уложит, а сверху нашей же одеждой всех накроет. И спим под чем и как, не понять. В тепле, главное, как в свинарнике поросята.
То есть, постоянные были недостатки, как я помню: то одежды, то еды для нас не хватало, то кормов для скотины. И это живя с отцом, который хоть как-то умел из ситуаций выкручиваться. А семьи без отцов, те проживали еще хуже. Но чего я подчеркну? Отец наш был трудягой, огород большой содержал, на подворье скотины много водил, торговать в Куйбышев ездил с излишками сельхозпродуктов. Наберут они, бывало, с матерью яичек кошелку, горшок масла, барашков парочку зарежут и на лошадках с селянами торговать в город едут. Помню, как по моей великой просьбе, и я с ними поехал. Езда туда-сюда неделю занимала, а то и больше. Поэтому, с запасом сена ездили, а сами сверху воза усаживались в тулупах и в валенках.
У дяди, знакомого моему отцу, ночевали. В комнате отдельной он нас разместил, а про радио мы тогда еще и не слыхали, висит как тарелка на стене и там чего-то о разном калякает. Поздно уже, мы с отцом спать хотим, а радио нам мешает. Я маленький, мне это интересно. И уснул бы, а отец не спит, бурдит на радио. Не выдержал, встал, мешком его занавесил. Оно стало разговаривать тише. Утром зашел, хозяин. Увидал мешок на радио, рассмеялся, спрашивает:
- Кум, а чё ты ее завесил то?
- А, как с ней еще поступать, чтоб она замолчала? Я не знаю.
Не знал и я о городе ничего, о его научном прогрессе. Зато о первозданной природе покровской окрестности мое преставление было широким. А в ее округе природа была богатая. Там много чистых озер, с красивыми названиями Лещево, Боброво, от которых не так далеко протекает красивая речка Самарка, а вдоль ее берега много заливных и рукотворных прудов. В этих водоемах мы, покровская ребятня, ловили крупных лещей, щук, окуней, карасей. Сначала бреднями, сетями, ветерями ловили, а потом для ловли раков мы изготавливать научились вязки. Ловили мы их на ракушек со дна озер. Удочки тогда не продавались, мы их тоже сами делали. Вместо удилища приспосабливалась тонкая, гибкая лесина от ветлы, а вместо лески служил длинный волос конского хвоста. И крючки мы мастерили сами, из иголок швейных они получались уловистыми и прочными. А чем нам еще было питаться? Мы рыбы наловим, грибов наберем, трав съедобных нарвем, это природное, натуральное. И поэтому, наверное, редко болели, не простывали в обуви худой и в одежонке кое-какой.

А с четвертого класса, примерно, нас в колхоз на работу привлекать стали. Сначала на видовую прополку посевов в поле, потом я на дрогах одиночных, с бочкой, на лошадке рыжей в отряд тракторный воду возил. Техника тогда была еще не совершенной, и вода в ее радиаторе при работе часто перегревалась. И если в поле гон длинный, то бочки мы ставили на обоих концах. За что нам колхозный учетчик хоть какие-то, но трудодни в учетный лист ставил. Мы этим гордились, понимая, родителям помогаем. Рано взрослели, вроде и недавно все это было, и давно. Вспоминается былое: как в казанки на дорожке играли, в лапту на лужочке, как дралась ребятня улица на улицу.
Из учителей с теплотой я вспоминаю Просковью Анисимовну Петрову. Она приехала в Покровку из села Богатое. Говорили, что она дочь какого-то известного активиста, организатора колхозов. Его потом найдут убитым в селе Лещево, Богатовского района. Но дочь всю жизнь гордилась отцом, нам рассказывала о его подвиге, его героизм в нас вкладывала.
А когда мы стали на лошадях отвозить зерно от комбайнов, нас воспитывал, тоже разумно, сторож бригадного двора дядя Ваня Топорков. Он был тонким психологом детских душ, знал, чего нам такое рассказывать, выдавая сбрую упряжную, чтобы мы его рассказ принимали душой. Например, дугу кто-то из нас на салазки стащит, или супонь на коньки, сторож тут же придумывал случай на этот счет. Мол, в Утевке случай был..., дугу кто-то у них тоже стащил, а потом возвратил. И за этот его смелый поступок председатель колхоза конфет целый кулек подарил. «А в другом селе украденную супонь не возвратили, - продолжал он, - там одного мальчика в лице скривило. И теперь его не узнать». Долго так пугал нас дядя Ваня случаями своими, воспитывая в нас честность и порядочность. И мы ему верили, пока не выросли.
Зная, что Иван Сергеевич с детства не курил, я задал ему вопрос «почему?»
- Так вышло, - ответил он и случай рассказал. - Старший брат Николай этим увлекался. Говорит мне «Попробуй, и ты курить будешь». И я его цигаркой затянулся в сарае, сильно закашлялся. А отец во дворе был, услышал, в сарай заглянул, а цигарка в руке у меня, не откажешься. Лупцовку он мне и дал хорошую, от которой пробовать курить я уже не осмеливался.
Потом мы по посиделкам шастали, с девчонками хороводились, в третий лишний играли на пустошах. К нам незаметно юность подкрадывалась. В старших классах учился я в селе Утевка, где молодежь и с других сел училась. Веселые в те времена мы были, озорные, счастливые.

Весна 1941 года мне хорошо запомнилась: солнечная, теплая, тихая, а потом цветущая. В огородах все было посажено, во дворах ухожено, на улицах зелено. Но в колхозе из-за избыточной влаги на полях работы полевые еще оставались. Это не по-хозяйски, но на настроение селян не влияло. Крестьяне разумные, они хорошо понимали, если есть хорошие запасы влаги на полях и на огородах, значит они осенью будут с урожаем. И правда, пришел месяц июнь, на полях и на лугах травы вымахали несвозные. Радоваться бы, но моих покровцев тревожили известия всевозможные. На сборы воинские мужиков наших отправляли, сначала на месячные, а потом и на годичные. Наступает роковое число 22 июня 1941 года. Тревожные ожидания селян и горожан оправдались. Вторглось на нашу необъятную территорию великой страны большое горе со страшным именем «ВОЙНА». Она в одночасье первого же дня наложило на веселые лица наших односельчан печать скорби и горя. Не стало слышно на улицах покровских веселых разговоров, песен, припевок, с гармонью или балалайкой посиделок. В селе стихло, примолкло, впало во мрак. Все ушло в прошлое.
О событиях на войне узнаем из писем, а от селян только и слышно «Аверина Ивана на фронт забирают», «на завтра повестку дали Анисимову Григорию». Вопли бабьи только и слышны были днями и вечерами по улицам. А уже через два месяца войны мужиков в селе почти никого и не оставалось: начиная с 1900 года рождения и по 1923 год. Все они теперь храбро воюют на разных фронтах с проклятыми фашистами. Жутко было такое осознавать без привычки. Село на глазах пустело от мужиков здоровых, работяг. На комбайны и на трактора сажать некого. Поля с урожаем небывалым, несвозным, а убирать его некому. Культуры зерновые и кормовые на полях осиротели. Урожай, он есть, а лучше бы его не было. Он не радует, а огорчает. Конец августа подходил. Раньше в эту пору уборочные работы подходили к концу. А потом слух прошел. Руководителям при каждом МТС на нескольких мужиков, из числа опытных комбайнеров, шоферов и трактористов бронь накладывать. Которые потом станут нас: мальчишек и девчонок учить этим специальностям. На них теперь в колхозах вся надежда, весь расчет выполнения полевых работ.

И мы с моим напарником на лобогрейке с раннего утра и до поздней ночи хлеба косили. Работа тяжелая, чисто мужская, с лафеты день-деньской и ежеминутно тяжелые снопы вилами сдвигать. А у нас с Николаем Солдатовым эта работа ладилась: тремя лошадьми в загонке он правил, а я срезанные стебли колосками в одну сторону укладывал, лафет их в сноп связывал и на поле сбрасывал. До обеда отработали, коней отпрягли, на лугу их спутали. А степь - матушка, жара несусветная, вокруг ни кустика и ни тенечка. К бочке с питьевой водой отправились, рядом в сырой воде наши бутылки с коровьим молоком прикопаны. Их помыли, он говорит «Иван, глянь к нам верхник скачет». – Скачет, и ладно. А это почтальон, ко мне его из села с повесткой послали. «Э-э, трудодень мой пропал, - грустно говорю я Николаю. - До вечера не дали доработать». Он подошел ко мне, взял повестку, прочитал. Поглядел на меня, серьезно сказал «Ничего, Ваня, значит пришла пора и тебе бить фашистов». Я взял у него мою повестку, выпил залпом молоко свою из бутылки. Стали лошадей отпрягать, домой собираться. Один на лобогрейки он не работник. Верхами заехали ко мне домой, а там вся моя родня в сборе. Мать с сестрами голосят, а отец места не находит, по двору шляется. Я подошел к нему, успокаиваю, мать и сестра укладывают мне чего надо в походную сумку. Вечером родня приходила, сидели, чай пили о чем-то тихо беседовали. А утром наш бригадир поручил моему же напарнику Солдатову везти меня на одиночном фургоне в город Кинель.
Едем с Николаем как на работу, о пустяках разговариваем. Бариновку миновали, бахчи широчинские под дорогой. Николай предлагает «Айда на дорожку арбузов с дынями нарвем. А чё нам теперь бояться-то? Скажем, на войну едем». Лошадь у дороги увязали, с сумкой моей же, полупустой на бахчи побежали. Сторож увидал, материться начал. А когда узнал куда едем, пошел сам на бахчи за самыми лучшими арбузами, которых нам хватило до самого Кинеля. Подъезжаем к военкомату, прощаемся. Николай спешил домой, дорога обратная длинная, а я с арбузами и с повесткой к зданию отправился. Таких же деревенских ребят арбузами угостил, они подсказали к какому окну с повесткой подходить, а потом и к какой группе мне нужно пристраиваться. И уже в ночь в сопровождении офицера мы были на Кинельском вокзале.
До Моршанска ехали товарняком в телячьем вагоне. Высадили, сказали «Учиться тут на сержантов в полковой школе минометчиков и пулеметчиков будете». Старшина привел в казарму, указал каждому его койку, тумбочку. Вещи личные велел в казарме оставить, а самим выходить на улицу и строиться. Обмундировывали нас через два дня после бани. И стали мы все после этого как близнецы, братья Тютяевы (с ним служили), друг на друга похожие. А с 20 августа 1942 года мы приступили к изучению военной программы. Были учебные бои и бомбежки, настоящие пока где-то там, далеко. О них нам рассказывали на уроках преподаватели. Они боевые офицеры, прибыли в военное училище по различным ранениям.

Учимся воевать по ускоренной программе. Сначала нам сказали «Ваша учебная программа, пулеметчиков и минометчиков будет изучаться шесть месяцев». Но события на фронтах разворачивались стремительно. 22 августа 1942 года диктор Левитан по радио сообщал о налете многих сотен немецких бомбардировщиков на Сталинград, намеревавшихся его стереть с лица земли. К стенам Сталинграда приблизились многомиллионные, хорошо обученные армии фельдмаршала Паулюса. Поэтому наши преподаватели говорили «Под Сталинградом решается судьба войны». И стали мы ускоренными темпами изучать минометы и пулеметы. А к первому ноябрю текущего года нам присваивают звание младших сержантов и причисляют к пятой механизированной бригаде второго гвардейского механизированного корпуса, где я и повстречаюсь с Макридиным Николаем, из соседнего поселка Широчинский. Схлопотали мы с ним и возможность воевать в одном расчете. Я становлюсь первым номером, он вторым, а еще два солдата будут у нас подносчиками пулеметных лент.

На станции Землянка нас погружали в эшелоны, а на станции Иловля разгружали. Но плановая ли была эта разгрузка нашего корпуса, или под воздействием вражеской бомбежки, мы не знали. Мы задачу выполняли конкретную. Вчетвером, с пулеметом, с боекомплектами взбираемся на броню боевого танка Т-34. Танки на старте, наша задача теперь крепче держись за башенные поручни, чтобы под гусеницей не оказаться. Об этом нас предупредили танкисты, сказав, что ехать они будут быстро, 80 километров в час «А когда вступим в бой мы скорость сбавим». Начинались практические уроки боя. С такой скоростью они нас мчали. Примерно через полтора часа передовые танки нашего корпуса стали на ходу стрелять по какой-то железнодорожной станции. К вечеру, за нее завязался бой. Наш танк, на котором все так же размещался наш пулеметный расчет, так уже не мчался, а тихо вез нас окружным путем к станции каким-то овражком. А миновав ее, наш танк остановился. Открывается люк, командир высовывается, приказывает спешиваться и обеспечивать охрану отбитой у врага станции. Ночь мы всем расчетом с заряженным пулеметом в засаде пролежали, утром узнаем, что отбитая станция вся буквально забита эшелонами с вражескими танками, пушками и другим вооружением. И все это нам приходилось долгое время бдительно охранять, а порой и с ожесточенными боями отбивать. Мы знали, эти эшелоны шли на Сталинград для подкрепления окруженной и теперь выдыхающейся шестой армии фельдмаршала Паулюса. А в итоге, благодаря множества таких вот умелых и успешных операций сложится наша Победа на Волге, потом и в войне. В том числе и благодаря успешного марша танкистов нашего корпуса, которым в это время командовал отважный полководец Малиновский. Мы той операцией гордились.
Разбив под Сталинградом основные силы немцев, но еще его не освободив, нашу армию направляют на Ростов. Там, после жестоких боев за город, догнала нас радостная весть об полном освобождении города Сталинграда и о пленении самого фельдмаршала, его двадцати четырех генералов и их двести сорока тысячную армию.2 февраля 1943 года уже в освобожденном Ростове догнала меня первая боевая медаль за Отвагу. И я наградой гордился, она была заслуженно заработана мной и моими товарищами за ту сложную охрану немецких составов с танками и вооружением, которые они всякими путями пытались у нас отбить. В том числе и через наших предателей — машинистов, работающих до этого на станции. Это не получилось. Наши чекисты их умело разоблачили.

А в Ростове нам с Николаем Макридиным в течении двух месяцев пришлось продолжать изучать вынужденно прерванную программу курсов младших офицеров. Теперь мы становимся младшими лейтенантами, командуем пулеметными взводами. А в начале 1944 года мне присваивается звание лейтенанта, я командую пулеметной ротой. Как говорится «На войне как на войне, где ты либо пан, либо пропал. Все зависит от судьбы везения». Примерно происходило с моей ротой автоматчиков под городом Николаев. Железно дорожную станцию Водопой нам предстояло у немцев отбить. Они там капитально закрепились, отбивать надо было рано утром, преодолевая ровное поле, зимой, в трескучий морозец. Рассредоточились три мои пулеметных взвода в белых маскхалатах на снегу. Расстояние расчет от расчета 7 — 10 метров. Я, мои связные и взводные командиры, надежные мои боевые соратники, находимся между взводами. По моей команде начинаем быстрое движение вперед. Открытая местность, немцы нас обнаруживают, открывают шквальный огонь. Залегаем. Даю команду преодолевать снежное поле короткими перебежками, от пуль виляем, залегаем. Толку мало, все мы у немецких снайперов под прицелом. Лопаты саперные из снега только и делают бугорок перед собою, а землю ею не копнешь. Даю команду пулеметчикам из пулеметов по немцам стрелять, потом ползти, потом залегать. На одном месте не задерживаться. Боем руковожу, а мысль душу гложет. Я командир, от моих команд успех роты зависит, я отвечаю за жизнь каждого пулеметчика. Которых я же и посылаю теперь на явную смерть.
Вспомнился первый бой за такую же железнодорожную станцию Иловля под Николаевом. И там среди моих пулеметчиков, десантов танковых были потери, но они не от меня зависели. И мы там хитрили, в лобовую танками станцию не брали, а ночью, обходом, окружением «А тут мы почему такие герои, идем на врага открытым полем?». В это время пуля срывает с меня шапку и уносит в сторону метров на пять. Ощупываю голову, есть на ладони кровь, на голове царапина. Ординарец заволновался, узнал, рана не серьезная, успокоился, пополз за шапкой. Хотел с ней ко мне ползти, я не разрешил, зная, что и он у снайпера будет на мушке. Кинул он мне ее, надел, продолжаю вместе со всеми ползти, все плотнее прижимаясь к земле. Но в это время мне в правое плечо словно поленом ударяет и как кипятком ошпаривает. Мне плохо. Отправляю связного к командиру первого взвода. Тот принимает мои полномочия на себя. А мой ординарец по уставным правилам остается при мне, оказывает помощь, перевязывает. А я снайпером пристрелен, пули то и дело свистят. Он отползает, я не разрешаю ему приближаться, рану сам пытаюсь перевязать. Чего-то у меня не получилось, я стал замерзать. Лежу и думаю «Вот и отвоевался, голубчик, мне пришел конец». Пытаюсь шуметь ординарцу, чтобы он по цепи сообщал о моем ранении санитарам. Но скоро понимаю, ординарцу уже не до меня. Он тоже сник и на мой зов не реагирует.
Лежу и думаю «Если бы наши эту станцию, проклятую, взяли. А не возьмут, отступят, мне будет плен или смерть на морозе. Не спи, лейтенант, терпи», - себя мысленно убеждаю. Решаюсь назад ползти, этим хотя бы согреваться...
Очнулся от яркого света и от сильного запаха спирта. Это моё обмороженное тело санитар усатый оттирал, от болей сильных меня спасал. Увидев меня, пришедшего в себя, санитары со всей палаты к топчану моему сбежались, надо мной сгрудились и приветливо улыбались.
 - Ну, отошел, старлей? - спрашивает меня все тот же усатый.
 - Наверно отошел, - отвечаю я тихо, не узнавая своего голоса. - Вижу вас, слышу. И даже чувствую запах спирта. Значит я, лейтенант Кондранин живой, слава богу. А чего со мной, или рана моя такая серьезная?
 - Рана не серьезная. За нее мы мало тревожились. А вот обморожение на поле боя ты получил серьезное. Поэтому мы и оттираем тебя спиртом. Может допьешь? - предлагает мне санитар, в усы улыбаясь. - От четверки видишь сколько осталось?
Но у меня только и хватило силы их поблагодарить. Мои глаза сами закрывались, сильно тянуло в сон. И они, видя мое состояние, с топчана вчетвером меня взяли и перетащили на больничную койку, где я мгновенно уснул. А сколько я тогда спал, не знаю. Но когда проснулся, сильно хотелось пить. У дежурившего санитара попросил воды (не у того усатого). Он напоил меня, и я снова заснул. Утром проснулся от сильных болей, через силу завтракал. А после завтрака меня те же санитары на тот же высокий топчан перенесли. Военврач и две медсестры рану на плече моей разбинтовывали, смотрели. Ее они долго обрабатывали и мои обмороженные ноги опять спиртом растирали. И когда со мной стало на много легче, тут мне одна из медсестер и зачитала бумагу, где говорилось о присвоении мне звания старшего лейтенанта. С чем меня все они и поздравляли. А когда мне станет совсем легко, и я с медработниками полевого госпиталя познакомлюсь, они о моем случае, почти трагическом, на боевом поле и расскажут. Оказывается, я там раненым и истекающим кровью до того долежался, что совсем ослаб и потерял сознание. Обозники меня замерзшего обнаруживают, а прибывшие к ним санитарки определят, что живой я, не мертвый. В сани другие переложили и повезли с ранеными туда, куда полагается. Они и возвратят меня сначала к жизни, а потом и в боевой строй.

Война продолжалась, она была изощренная и жестокая, такой и оставалась. Но опыта воевать мы набирались, а это для спасения себя и жизней боевых товарищей многое значит. О случае со мной в последнем бою я теперь часто думал, оправдания ему искал, но не находил. А он далеко не единичный, а массовый. Хотя потерять товарища на войне тема тяжелая, как и в обычной жизни. Смерть каждого солдата или офицера для нас была душевно скорбной и долго незаживающей. И приобрести себе на войне надежного товарища, дорого стоящее событие. Есть рядом надежный друг, есть и гарантия дольше оставаться живым. А мне с этим после выписки из госпиталя везло.
А случилось как? После признания «Годен к строевой», я еду изрытыми дорогами в свой полк, догоняю его в Венгрии. Там мы должны были освобождать небольшой городишко, который наполнен до предела опытными фрицами, их союзниками: румынами, поляками. Но и мы теперь по-новому воюем: новой тактикой, с новым вооружением. И с задачей, брать города и села противника с малыми потерями живой силы, вооружения и техники. А чтобы этого достичь, важную роль на войне играло хорошо продуманное взаимодействие с соседними частями и другими родами войск (танки, артиллерия, самолеты). А чтобы мы все друг друга понимали и в унисон действовали, нужна совместная рекогносцировка. Для ее проведения ко мне в роту с соседнего пехотного полка приезжают командиры рот. Вижу среди прибывших офицеров много знакомых лиц. Но среди них я вижу и новенького офицера. Лейтенант, красивый, коренастый, невысокий. В подвале усаживаемся за столами, раскладываем полевые карты, отмечаем условными знаками боевые точки противника. Поехали в условленное место, там уточняем совместные боевые действия, намечаем время.
Сидим, просто отдыхаем, разговариваем. И я решил с тем лейтенантом познакомиться. - Теперин Борис Васильевич, из Куйбышевской области, Утевского района. Родители, младшие братья, сестра - живут в Зуевке. Село такое, степное - говорит он. -Ничего себе! Земляки, из сел соседних!? А я из Покровки! - Обнимаемся с ним как братья. Офицеры смотрят на нас, улыбаются, за нас радуются. Фляжка водки нашлась. И мы нашу встречу стопочками отметили. Потом был бой, наш, общий. За тот самый объект. Его мы с минимальными потерями взяли, операцию удачно провели. И после этого их полк не стал с нашим минометным корпусом соседствовать, взаимодействовать. Но с земляком Тепериным мы переписывались, когда он уже стал старшим лейтенантом. Еще несколько раз встречались, вестями из домов обменивались, желали друг другу побед, удач.
Но пришло время, на мои сигналы земляк перестал отвечать. Даю официальный запрос в их воинскую часть. Приходит заверенное их штабом извещение о гибели моего друга Бориса Теперина. На двадцать первом году жизни он погиб. И обидно то, что его смерть настигла совсем не в бою, а от взрыва шального снаряда. Жалко мне было его до слез. Потерять такого человека!
А чего сделаешь? Война без потерь людских, без горя и разрушений не бывает. На войне, как на войне, там за пять лет боев, изнурительных походов разное бывало. И кто об этих их боях, изнурительных походах нам теперь правду расскажет, кто о них вспомнит? Теперь их с нами никого нет. А я с ними жил, общался, смеялся, огорчался, когда появлялись наши общие проблемы в жизни, на работе. Но я их, еще молодых выслушал, еще от здоровых узнал многое о войне. А кто игнорировал этим, я уверен, теперь о второй мировой войне всякую брехню слушает, либо сам ее сочиняет. Мне в этом плане везло, мне как будто кто-то подсказал «Дружи с фронтовиками, слушай их правду о жизни, о войне, учись их мудрости жить. Фронтовики люди особого ума, склада и характера». И я этому совету следовал, к их голосу прислушивался. А теперь послушать бы, спросил бы их о чем-то, но с нами их уже никого нет.
- Эх, сколько людей хороших она перемолола, эта минувшая война с Германией, - сожалел не раз Иван Сергеевич Кондранин, вздыхая, потерявших друзей вспоминая. - И много там с нами девушек было, веселых, красивых, совсем еще молоденьких. И казалось бы невероятным, но и там у нас с ними любовь была. Но кому теперь интересно знать об этом? - спрашивает он меня.
 - Мне это интересно, - специально подзадориваю я его. Мол, а какая она любовь-то ваша на войне? Мне об этом надо написать, она у вас наверняка была особой. А он склоняет свою кудрявую голову, качая ею в знак согласия, а о любви ничего не говорит, только улыбается. Переводит свои мысли на другую тему.
 - В балке расположились, перерыв между боями был. Я дежурил по части, сидел у телефона газеты просматривал, вести читал. С КП по телефону о приезде высокого начальства докладывают. С дежурным солдатом на мотоцикле едем туда. А там три генерала на стульях сидят. Докладываю об обстановке крайнему.
 - Отставить! Докладывайте ему, генерал - лейтенанту Крейзеру. - Указывает на самого левого. Докладываю боевую обстановку теперь ему. После чего они попросили меня сопроводить их в нашу часть и показать солдатский быт. Зашли в первую, на глаза им попавшуюся землянку. Солдаты все повскакали и стояли теперь кто в чем по команде смирно. Двое без сапог. Крейзер поинтересовался «А ваши сапоги где?» - «Износились», - ответил один из них. Крейзер побагровел. Пришел вскоре по моему вызову их командир роты, которому он сказал «Через час мы сюда возвратимся, не обуешь этих солдат, я прикажу тебя расстрелять как провокатора и разгильдяя, разлагающего нашу армию».

 Потом я с вахтовым солдатом и эти три генерала посетили столовую, где они тщательно интересовались питанием рядовых солдат, и с охотой их еду тоже опробовали.
И пока я их по этим объектам сопровождал, сам на обед в офицерскую столовую опоздал. Пришел туда, когда наши официантки уже с грязной посудой работали, мыли ее, протирали. Спрашиваю одну из них, не осталось ли у них чего мне перекусить. Она показывает на другую, которая повыше и годами постарше. Чашку щей она мне налила, чая кружку рядом поставила. Меня усадила, сама рядом села. Я ем «У, вкусно-о!» - благодарю. Она всё смотрела на меня молча, потом спрашивает «Старлей, а вы родом откуда?» - «Из Куйбышевской области, село Покровка», -отвечаю. Она в удивлении всплескивает руками и ахает. – «А я думаю, не земляк ли мой? А я Вера, из Бариновки, Куйбышевской области». – «А ты Кольку Макридина из поселка Широчинский знаешь? - спрашиваю я. - Он в Бариновке вашей учился, говорил мне, что учительницей у них Аксютина была». – «Ее в нашем селе все знают, она всем запомнилась как хорошая, добрая учительница». – «Ну вот, это моя двоюродная сестра по матери», - поясняю я ей. И направляю своего связного на мотоцикле за Николаем Макридиным в его пулеметную роту. И когда он к нам приехал, мы еще у Веры на кухне сидели часа два, вспоминали о мирной жизни, об общих друзьях и знакомых…
Обсудили с Кондраниным тему экстремальных условий войны, в которых бойцы и офицеры находятся постоянно. Но это же феномен, который еще никем не исследован. Когда человек столько времени находится в окопе: на морозе, под моросящим дождем с пронизывающим ветром, до костей промокший, в шинели мокрой или мерзлой, а не простывает, даже гриппом не заболевает. А попади в мирное время в такие условия человек, не дай бог. С ним чего будет? Да, сами солдаты на этот вопрос ответа не знают. А в мирное время по этому феномену давайте мнение любого служителя храма спросим. Уверен, они бы выразили его так «На войне бог им специальные силы даровал и выносливость особую обеспечивал». И это на самом деле так. Особенно бог в этом плане тем воинам помогал, которые Родину, свой народ, свои семьи защищали. Для которых война была делом правым.
 - Да, нам бы на печку забраться после боя то в описанную тобой погоду, или бы на полати, в избе теплой. А лучше бы в баньку, на полок жаркий, - вздыхает Иван Сергеевич. - На войне это исключено, там по окопам утром морозным или дождливым немец ведет обстрел. А когда они успокаиваются, нам дают команду выбираться из окопов, идти в атаку. С ненавистью на немца мы идем, которая в нас возбуждается не только от высокого патриотизма, а от этих условий, от мыслей «Когда этот ад кончится!?» Мы на немцев за вшей даже злились, мстили, которые в окопах нас съедали. Мы хорошо понимали, кто во всем этом виноват. Фриц, его и ненавидели.
А за долгие годы войны на передовой чего с нами только не случалось. Бои идут, мы воюем, фрица бьем, а желудок свое требует, нам есть охота. И тут сообщают «Используйте на обед свой НЗ. Кухня под бомбежку попала». А бои у нас порой продолжались месяцами. И мы эти свои НЗ используем за три дня, а дальше воюем голодными. От голода силы у солдат истощались. И теперь представь, какие мы после этого вояки, какой у нас героизм? Нам бы хоть как-то продержаться и как-то дожить до приезда кухни. А враг, это наше положение, хорошо знал, его разведка хорошо работала, и в своих целях наше тяжелое положение использовал. Особенно первые годы войны, когда они наступали, а мы отступали, частыми были такие случаи. И вот тогда-то с нашей стороны и были неисчислимые потери живой силы, вооружения и техники.

Тяжело нам было все это осознавать и на это смотреть. А война безжалостна, она разрушает все вокруг, человека травмирует физически и психологически. И поэтому, забегая вперед, в оправдание моих коллег, фронтовиков, скажу, что не надо порой кого-то из них упрекать за их вспыльчивый характер. Да, они стали такими, там они повидали такие ужасы, от которых с ума можно было сойти.
А враги наши, немцы, были очень хитрыми и вояками опытными. Они до нас уже достаточно навоевались, опыта набрались, прежде чем на нас напасть. И они хорошо выработали тактику применения внезапного боя. Мне хорошо запомнился один наш изнурительный поход по Европе. Лето было и жара вокруг стояла несусветная, а мы целым полком по степи ехали, пешком шагали. Ждали, когда привал объявят. И это произошло у какой-то не глубокой речушки. Купаемся, стираемся, отдыхаем на песках, позабыв об опасности. А немец видимо наблюдение вел, самолеты его налетели внезапно, начали по нас строчить из пулеметов, бомбить. И многие из моих боевых товарищей на том пляже и в той речке остались навечно.

А русские люди были всегда за мир. Это не просто слова. Особенно теперь, бывшие фронтовики не желали бы этой проклятой войны. Иван Сергеевич Кондранин в своих высказываниях на районных собраниях, которые я посещал, работая председателем совета ветеранов в Зуевке, часто подчеркивал:
- И теперь нам, участникам ВОВ само слово «убей» наводит ужас, режет нам слух. А на войне от убийства не уйти. А почему? - задавал он вопрос своим коллегам, сидящим в зале, - да потому, что до войны мы с вами были приучены к мирному труду: к сохе на поле, к вилам, к лопатам на подворьях, на огородах. А на войне нам вместо этих орудий вручили ружья, автоматы, пулеметы. И приказали «Стреляй!» Других вместо тракторов посадили на танки. Мы стали бойцами, которые уже ничего полезного не созидали, а людей убивали. Но, поверьте, делали мы это не с охотой, не с желанием и не по своей воле, а по принуждению, по команде, по обстоятельствам. А как иначе? Если на нашу страну немцы напали, мы же должны были ее защищать.
И на войне быть, это вам не на параде. Там нашего брата лишили всего человеческого, отучили от всего привычного, земного: семейного счастья, любви, благополучия. Поэтому мирная жизнь для нас теперь неоспорима, пускай она будет самая тяжелая, но она в сто крат лучше самой справедливой войны. И пускай будут прокляты те люди, особенно политики, которые под разными предлогами пытаются нарушить мирную жизнь, а вместо нее спровоцировать или навязать нам войну.

Когда до нашего танкового корпуса дошла весть о долгожданной Победе мы еще воевали под Прагой, в Чехословакии. И устраивать какие-то салюты мы не имели права. Как нам тогда говорили «Перед нами располагается большая и грозная сила противника, которой командуют тринадцать опытных немецких генералов. А с их войсками за одно был наш бывший генерал Власов, предатель со своей мощной армией предателей. Мы продолжали с ними воевать, окружая и уничтожая. Но среди окруженных были и части, принявшие наши предложения. На что упорно не шли власовцы, сопротивлялись нашим войскам, проявляя неимоверную стойкость и ничем неоправданную агрессию. Да это и понятно, у них не было другого выхода, зная наперед, что за предательство им придется перед нашим правосудием держать суровый ответ.

Но пришел час тишины и на нашем фронте. Вся Чехословакия ликовала, праздновала нашу Победу, особенно жители Праги. Но это длилось недолго, всего несколько дней. После чего наш корпус был в срочном порядке эшелонирован в город Кишинев. Там я как боевой офицер был назначен преподавателем в военное училище, где я делился с курсантами опытом, учил их воевать. А в средине 1946 года наш корпус вместе со школой переводят в Румынию, где нашему брату, боевому офицеру наконец-то предоставили выбор: либо оставаться на постоянную службу в Советских вооруженных силах, либо подавать рапорт на увольнение в запас. Я подал рапорт на увольнение. На что мой командир решение принимает двойственное, он предоставляет мне отпуск на 45 дней. Отбывал я его в моей любимой Покровке, которая еще больше возбудила в моей душе ностальгию и тоску по малой родине, по родному дому. С чем я и заявился после отпуска в часть. Какая может быть у меня после этого служба? Мое состояние, настойчивость возобладали, и мои командиры подписали наконец-то мой рапорт и уволили.
Первой работой Кондранина на мирном поприще в Нефтегорском районе была его должность начальника ВТОРЧЕРМЕТА. Казалось бы, она и не столь серьезная, но она быстро зазвучала на фоне других должностей. Мне его должность запомнилась сразу, еще какой серьезной. А узнал я о районном ВТОРЧЕРМЕТЕ, работая в колхозе агрономом. До Кондранина о ВТОРЧЕРМЕТЕ никто в колхозах и не вспоминал, эту организацию до того, как он ее возглавил, толком никто и не знал. А Иван Сергеевич ее деятельность так раскрутил, а требовательность по сбору металлолома в районе на такую высоту поставил, что многим мало не показалось, особенно колхозным инженерам и прочим техническим лицам всех районных предприятий. Всем им теперь новый начальник спускал напряженный и обязательный к выполнению план сбора вторичного металла и сдачи его государству. Кондранин поставил этот вопрос на уровень государственных задач, не делая никому послаблений. При нем предпринимателей по сбору металла, нечестных на руку, в районе не было. На сборе металла никто не наживался. Он весь шел в государство, в доменные печи на переплавку.

Заметили в районе эту его хозяйственную струнку, высокую ответственность и честность, назначают Кондранина председателем совета народных депутатов города Нефтегорска. Несколько лет он в этой должности пребывал, пока не пришла его пора выходить на пенсию. И после этого Иван Сергеевич не ушел на заслуженный отдых. Теперь он себя впрягает в общественные дела, в ветеранские. В 1985 году он избирается председателем совета ветеранов Нефтегорского района. С 1996 года посчастливилось и мне параллельно с ним в этих должностях 16 лет работать, быть под его началом, исполнять его разумные поручения. Работал бы и дальше, но его внезапная кончина этому помешала. Это был удивительный человек: веселый, разумный, рассудительный, заботливый, эрудированный. Я горжусь тесными контактами с ним, общением и решением общих проблем. Мне жаль его безвременного ухода, я ему желаю долгой памяти, царствия небесного, а родным и близким земного счастья.

ПРОКУРОР И ЗАЩИТНИК ОТЕЧЕСТВА

С Тарасовым я познакомился, работая председателем сельсовета. Он тогда работал главным прокурором в районе, донимая нас проверками. «Накажу по закону каждого, если вы, не дай бог, со своими сельчанами обойдетесь не по закону», - напоминал он нам на районных собраниях.
Потом я его увидел на районном мероприятии, которое посвящалось защитникам Сталинграда. Там славили их подвиги. Читатель, до конца прочтя его биографию, поймёт, почему Вениамин Степанович так строго поступал с местной властью и почему он вообще стал прокурором.
Уходят годы, отдаляются события минувшей войны, всё меньше свидетелей остаётся, в памяти которых еще свежи были те события.
А Сталинград - слава и гордость русского народа и не плановая горечь поражения фашистов. О войне не надо ничего умалчивать. Окопная правда – чистая правда. Воспоминания очевидцев, лучше любых книг и фильмов.
Не просто найти на географических картах селение Малый Толкай, Самарской губернии. Именно там, в сентябре месяце 1925 года у Агафьи и Степана Тарасовых, на божий свет появился сын Венька. А когда уже создавались колхозы в сёлах, Агафья принесла ещё и Николая.
- До колхозов же был НЭП, - вспоминает Вениамин Степанович, - при нём в селе люди хорошо зажили. Землю получили, скот разводили, торговали, мастерские открывали. Инициативу люди проявляли, которая государством поощрялась. Надо бы это развивать и дальше, а не отправлять людей в ссылку. Помню, как отец ружьё купил, значит, деньжата у него водились. Хотя в домах удобств еще не было, печь топилась по-чёрному. По бабушкиным рассказам выходило, что Малый Толкай переселенцы с Липецка организовали. Их традиции и обычаи в посёлке и оставались.

Помню, как в школу пошел, как в классах зимой было холодно, одетыми сидели за партами. С третьего класса отец взял впервые и меня с собой на охоту. Разрешил ружье в поле подержать, учил ходить по заячьим и лисьим следам, узнал я тогда, как зайца поднимать с лежки. Возвращались мы тогда с подстреленной лисой. На вырученные деньги отец купил мне портфель новый. А весной, кода я научился владеть ружьем уже основательно, отец мне разрешил сходить на уток самостоятельно. «Каждый мужчина когда-то должен освоить оружие» - говорил отец, напоминая о правилах осторожности. Первую утку я подстрелил с третьей ходки. За трофей он похвалил меня. Охотничье ремесло в те годы было подспорьем для семьи. И я подумывал «А не уйти ли мне из шестого класса в охотники?» За что и получил хорошую взбучку.
В 1938 году с отцом ходили мы за моим аттестатом семилетнего образования. Они пошептались с директором о чём-то. Потом при мне они стали расхваливать труд учителя. Директора я бы не послушал, а тут отец еще подключился. Летом в колхозе я поработал, а в зиму становлюсь студентом Бугурусланского педучилища. Три года жил на квартире, питался с привозного мешка. Но три года студенчества прошли как один день. Весна 1941года, радости до небес, диплом учителя в кармане. Заезжаю в Похвистневское РОНО с дипломом. Заведующий обещает работу в родном Толкае. Перспектива открывалась прекрасная, беспечно провожу цветущий май, начиналась сенокосная пора в селе.
И, как гром среди ясного неба: «Война!!» Чего-то ещё страшней нам трудно было представить. Мне по паспорту без трёх месяцев 18 лет, а я фактически на год моложе. Отец метрики переделал, в педучилище по малолетству не принимали.

Готовимся к учебному году, школу ремонтируем. Зашел посыльный в учительскую, вручает повестку: «21 числа, августа месяца вам необходимо быть готовыми к отправке на фронт». Иметь при себе то-то, то-то…. У Димки Горбунова повестка такая же. До Сызрани вместе ехали, там разлучили. Как более грамотный - я в лётное училище направляюсь. Но медики по здоровью забраковали. В городе Муром, обмундировали, там же в учебной части на радистов учимся. Через 6 месяцев распределение, попал в третью отдельную стрелковую бригаду, которая долго формировалась в Саранске. Не организованной была и отправка эшелонов под Воронеж в мае 1942 года. Ехали к фронту только ночью, днём в тупике стояли. Наконец выгрузились.

Бои за Воронеж и Сталинград

С ночного марша на рассвете вступили в первый бой. Бойцы измотаны дорогой, наспех закрепившись малыми силами, обороняем Воронеж. Поэтому, хоть и прибыли мы для подкрепления, а ситуация не изменилась здесь в пользу русских на Воронежском направлении. Под ударами превосходящих сил противника, стали и мы отступать.
Говорили еще о прибытии подкрепления, но её немецкая разведка вычислила ещё в пути и ударом с воздуха в эшелонах разметала в пух и прах. Изначально здесь прослеживались ошибки нашего командования на фронтах. За что потом Ставкой много наших генералов было расстреляно.
Я старший радист роты связи, в роте три радиостанции РСВ, установленных на автомобилях «Студебеккер». Во главе со старлеем Козловым держим связь, замаскировались в лесочке. По сообщениям в эфире, по открытой матерщине чувствуем, что оборона русских вот-вот лопнет. Но надеемся, что и на этот раз пронесёт.

Заметили, как немецкие танки и мотопехота оборону русских пробили и стороной пытаются им сзади зайти. «Сообщай сержант Тарасов на командный пункт обстановку! - приказывает Козлов, сам их силы подсчитывает. Но связь нашу немцы заглушили. А их танки и мотопехота в наши тылы шли и шли. Посовещались, приняли решение: «Выводить из строя автомобили, рации закопать. Дождаться темноты и выходить из окружения». У командира карта за ним и отправились в неизвестность.

Станет чуть светать, когда укрываемся в подходящем месте, наблюдаем. На другой или на третий день укрылись во ржи, по очереди отдыхаем и наблюдаем. А как на Руси говорят: «Голод не тётка», когда продукты кончились, троих откомандировали в деревню. Поползли они, четверо тут ждём, пальба началась. Бежит один к полю, по нему из деревни стреляют. Ушел бы, не появись грузовик с немецкими солдатами. Они по беглецу стрельбу открыли, он упал и не поднялся. Грузовик постоял, разворачивается, и айда по полю гонять, а солдаты из автоматов палить. Но мы не стрельбы, а поджога ржи боялись, она сухая была как порох. Не догадались немцы или побоялись, огромное поле краем примыкала к оживлённой трассе. Гореть бы нам тогда в той ржи заживо. Но не суждено было погибнуть. Теперь вспоминать стану - сердце заколотится. Не хочется теребить память.

Сколько лет с того времени прошло, а у Вениамина Степановича голос прерывался от волнения, от воспоминаний. Пощадил я его, дал передышку. Из дома по телефону информацию из него потом доставал к годовщине великой Победы. Он рассказывал:
- А, дальше чего было? С радистом пошли в деревню. Там пруд старый. Мы в его камышах залегли, наблюдаем. Деревня вся как вымерла, солнце на два сажня поднялось, а во дворах ни души. Через час примерно, мальчик к пруду идёт: то ли за камышом, то ли на рыбалку. Окликаем его тихо, не убежал, головой вертит, нас ищет. Я без оружия выхожу, вижу в его руке серп. Руку протягиваю, здороваюсь. Он серп на землю положил. Поздоровались, о немцах спросил - женщина к нам шпарит. Цопнула серп, его взяла за руку и с мальчиком от меня бежать.
- Стой! - кричит им Василий, карабином на них наставляет. Женщина испугалась, а мальчик глядит на Василия с ружьем с интересом. Я извинился за Василия, улыбнулся мальчику, успокаиваю:
- Не бойся малыш, - за вихор его потеребил, - отец твой, поди, тоже воюет?
- Воюет, - ответил он.
И рассказала нам женщина, что русские, а за ними и немцы не так давно с боями через их село проходили. Принес нам ее Витя потом хлебца и печёного картофеля, соли, тыквы пареной и воды. С этими продуктами мы и обходили многие деревни в поисках русского фронта. Четвёртая неделя шла, а мы всё по оккупированной территории странствуем. Истощали до того, что люди при редких встречах нас пугались.

К низине на рассвете вышли, там речушка. Вброд её перешли, на пригорок взобрались, окрестность по карте изучаем. Свист с западной стороны послышался. И, ба – бах! Перелёт. Кубарем сбегаем в овражек. Вторая мина ближе нас легла.
- В вилку берут,- предположил Козлов,- Меняем место, уходим! К речке никак, Тарасов, мы на нейтралке, - рви рубаху и крепи флаг на штык. Семь смертей не бывать, одной не миновать.
Сигнал сдаваться подавал сам Козлов. Пока он флагом размахивал, из ложбинки зашумели:
- Эй, кто вы? У вас пароль есть?
Обрадовались, кричим им:
- Эге - ей! Свои мы! Из окружения!
- А, чего сидите тады? Флагом торчите. Опять немцев ждёте? Ползите к нам! Не то мина дура накроеть.
Разоружили нас, в часть повели. Накормили и особистам сдали. Те документы потребовали.
- Ага, из-под Воронежа!? - Понятно. Были у нас такие уже голубчики.
Задавали много контрольных вопросов. Заключили: «Не предатели» и отправили на переформировку. Радистов лейтенант набирал. Зачислили в запасной полк, 107 танковой бригады, 16 танкового корпуса. На хуторе Вертячий корпус формировался, туда новые танки Т-34 шли и шли.
В конце августа 1942 года ночью грузимся на платформы. К утру выгрузились и донскими степями делаем марш - бросок. Немец пытается бомбить, их не подпускают, поединки разгораются в воздухе. Приближались к противнику, немецкие лётчики бомбят и обстреливают беспрепятственно. Водители танков и грузовиков маневрируют, пытаются уйти от огня. При явной опасности солдаты спрыгивают, падают, прячут голову под кусты.

Достигли какого-то рубежа, приказано закрепиться. Всю ночь закапывались. Замполиты ходят, подбадривают, ротные торопят. Поставлена задача: «Должны стоять насмерть, отражая огнем и контратаками натиск танковых частей Гудериана». У него приказ: «Любой ценой оказать помощь шестой армии Паулюса в Сталинграде».
В контратаку ходят новенькие тридцать четвёрки: скоростные, манёвренные, неуязвимые. Танки Т-70 закопаны в землю, из укрытий ведут беспрерывный огонь. К январю месяцу много танков потеряно и нашего брата не есть числа, сколько полегло на степных равнинах между Доном и Волгой. Бои шли беспрерывные и жестокие.
Немцы понимали, окруженная армия Паулюса обречена, но рьяно выполняли приказ Гитлера. Наши потери тоже оправданы, командование 107 танковой бригады выполнила задачу, отсекла основные силы немцев от Сталинграда. Это и обеспечило успех в разгроме шестой армии немцев.

Битва за Курск

В Татищеве после боёв мы довооружались и пополнялись личным составом. С Нижнего Тагила опять много новеньких тридцать четвёрок в бригаду поступило. И мы со встречными боями шли на Прохоровку. Там уже была организована глубоко эшелонированная оборона. До 5 июня 1943 года её продолжали укреплять, совершенствовать.
Кто число икс главного сражения под Прохоровкой намечал? Нам не было известно. По версии разведчиков предполагалось наступление немцев на это число. А нашим войскам надо было их упредить. Решено было накрыть немцев в тот момент, когда они выйдут из укрытий и начнут атаку. Но наш артобстрел начался раньше, когда противник ещё был глубоко под землёй. Урона большого он не понёс и пошел в контрнаступление.
Это была ошибка. Лоб в лоб сошлись две громадные группировки, тысячи танков шли на таран, расстреливая друг друга в упор. Скрежетала и горела броня, гремели гусеницы, грохотали выстрелы. Небывалые бои разгорелись и на земле, и в воздухе. На небывалом поле брани противоборствующие стороны перемалывали технику, солдаты уничтожали друг друга. Тут - чья возьмет. Шла битва за героизм, за мужество, за прочность нервов, шло соревнование умов. Чьих там солдат больше погибло, исследователи до сей поры подсчитывают.
Под Прохоровкой мы победили, наши армии окончательно сломали хребет хвалёным гитлеровским армиям. Нашу бригаду направили под Орёл, его мы сходу взяли и пошли за Дон. Там стояли новые задачи.

Танк у нас командирский, на стрельбу прямой наводкой его поставили, ветками замаскировали. Под днищем блиндаж соорудили для водителя, наводчика и заряжающего. А я и сменный радист идём на КП, там обеспечиваем связь комбату. С обзорного места он управляет боем. Поступил сигнал о подбитом танке, срочно требовался буксир. Я свободный, побежал сообщать дежурному водителю. В пути услышал самолёт, вижу - на КП пикирует. Взрыв! Бомба в расположение КП попала.
Возвращаюсь, командир батальона Бобров рассказывает:
- Ты только за пригорок скрылся, Андрей (напарник) связь наладил, присел под дерево. И самолёт в пике пошел на КП. Сам засёк или его навели. Видим, как бомба летит. Андрей за дерево метнулся, я - за другое. Взрыв! Моё дерево осколками осыпало. Гляжу, он на траве корёжится. Снимаю пилотку, подхожу к дереву, его как косой срезало. Андрею руку оторвало, ногу перебило, и лицо изуродовало до неузнаваемости. Кровь течёт еще, с землей смешивается. Мне плохо стало - он был мёртв.
Война не щадила никого, пуля дура, бомба слепа.
В Молдавии был случай. В городке Яссы мы стояли. Дорога шла в гору серпантином. Комбат Бобров с взводными на «Виллис» сели и на рекогносцировку поехали, на немецкую засаду и напоролись. Бобров для нас был отцом родным, он о нас как о сыновьях заботился.

Я к тому времени был уже пулемётчиком. ДШК, на турельной установке. Ты бывший танкист – знаешь, - продолжает рассказ Тарасов, – А радистами работать прислали девушек. И в тех же Яссах, на высотке снайпер устроился, замешкался солдат или наш танкист, считай снятый. За скалой фриц, прямым выстрелом его не снимешь. Задумался и наш новый командир Гришаев. Идем с ним по траншеям - место подыскиваем. Гранаты лежат в связке. Он говорит: - «Тарасов бери – пригодятся». И слышим: - «Танкист! Моя гранат, чушой сачем перёшь!?» - Казах, наш снайпер устроился в укрытие и за снайпером наблюдает. Устроились рядом. Гришаев с биноклем, казах с оптическим прицелом. Выследили немецкого снайпера и уничтожили.
Война учила нас воевать. Спас тогда казах многим жизни и снял с комбата заботу.

Долгожданная Победа

Последний бой для меня был на реке Висла. Понтонный мост мы охраняли. Удобный пулемёт ДШК. Редко стреляет: «Та - та - та - та». В перекрестье поймал самолёт и считай, сбил, можно и роту немцев уложить. В танковом батальоне их тридцать три. Глядишь, над Вислой задымил самолёт, другой. Уберегли переправу, на правый берег перебрались, Варшава правее от нас оставалась. К её подступам бои уже ожесточенные идут.
У наших танкистов наступил короткий период затишья. Размечтались: «Пришел бы сейчас замполит и сказал: войне конец, мир заключён между Советским Союзом и Германией». Стоял октябрь 1944 года, накрапывал осенний дождик, погода в палатки загнала. Письмо домой написал, бляшку в ремне, сижу, начищаю. Посыльный край брезента приподнял, кричит: «Старший сержант Тарасов здесь? В штаб бригады явиться. Срочно!»
- Вот, личные дела твои просматриваю. На курсы командирские кандидатов отбираем, - говорит мне начальник штаба бригады. - Ты подходишь по наградам, по образованию.

Я уже имел медаль «За отвагу» и «За оборону Сталинграда». Естественно я обрадовался, но для приличия попросил до утра дать время подумать. И мы, 11 счастливчиков со средины ноября 1944 года курсанты Рыбинского танкового училища. Там долгожданную Победу мы и встречали.
В октябре 1945 года училище расформировали, нас распустили по домам. Пять лет не был дома, не видел близких. Подхожу к дому, сердце того и гляди, из груди выпрыгнет. Отца встретил у калитки, не такой - обнялись. В дом вошли, Кольку не узнать, вырос, мать постарела. Досадуем о пережитом, считаем, кто получил похоронки, радуемся, что я возвратился живым. В Малом Толкае рассказывают: из 167 отправленных на фронт, живыми возвратились 79.

По направлению РОНО в Подбельскую школу физруком и военруком работать устроился. Через год в Толкайскую школу перевели завучем. Нину, местную миловидную девушку - из учениц довоенных, повстречал, в душу мне она запала. Рекомендую ей тоже поступить в педучилище. По завершению учебы о свадьбе договорились. Жизнь потекла наша в радость. Коллеги, работать вместе планируем. На деле окажется всё не так.
Год 1947. Весна ранняя, снег согнало быстро. Посевная началась. Рук мужских прибавилось, работы на полях и фермах организованней пошли. Отец - Степан Игнатьевич Тарасов кладовщиком колхозным работает. По привычке и по заведённому правилу амбар освободился от семян, выметают его колхозницы до зернышка и дверь на замок.

А тут досада - приболел Степан Игнатьевич. Председатель советует потерпеть, мол, канители много с передачей. Кое-как дотерпел до конца посевной отец, отчет сделал по семенам и слёг в постель.
А спустя время в одном из амбаров колхозные ревизоры каким-то образом обнаружат два фургона семян. За сокрытие отца увозят в район, десять дней допрашивали, а мы переживали. Как могло такое случиться? При обыске зерна у нас не нашли, противозаконного в действиях отца следователи не обнаружили. А пятно-то грязное на честь нашего рода легло! Чтобы отмыть его - потребовались годы.

Из учителей да в прокуроры

Для этого я принимаю решение поменять профессию учителя на профессию следователя или прокурора. Для чего с Ниной в Бугуруслане снимаем квартиру: она там работает учителем, я учусь на юриста. До 1951 года штудировал науки, преодолевая прочие неудобства.
Направили в Пермскую область. Всего семь месяцев отработал следователем, показал не плохие способности. Освободилось место районного прокурора, им быть в разных районах до 1961 года мне доверяли.
В беседе я не забыл спросить его о главном, о цели, которая заставила его стать прокурором. Дала ли она ему возможность раскрыть тайну, по которой их семья подвергалась репрессии. Тарасов сказал так:
- Говорят, цель оправдывает средство, я добился сначала цели, потом нашел и средство. Узнал я человека, который в 1947 году устроил моему отцу подлянку. Им оказался председатель сельсовета. Фамилию не пиши. Я его не преследовал, не мстил. Мне достаточно было посмотреть этому человеку в глаза. Мне показалось, что он всё понял.
Я видел, как ему от собственного поступка было стыдно.
Прокуроры люди государственные. Их по положению перемещают с места на место через каждые 3 - 5 лет. Куда деваться? – продолжал выкладывать мне свои воспоминания Вениамин Степанович теперь спокойно. – Они терпят и их семьи терпят цыганский образ жизни. Но такая жизнь каждому надоедает.

Нина у меня вольнодумщица, она учитель. Я с преступниками имею дело, она с учениками. Только она свыкнется со своим классом, а тут - собирай шмотки, перебирайся в другое место, в другую школу.
- Хватит с меня! К чёрту твою дурацкую работу! - заявляет она мне в 1961 году. - Уеду с детьми в Малый Толкай и там буду учительствовать.
Тоска по родным краям нарастала. Написал прошение в Москву о переводе. Рассмотрели прошение положительно. Возглавлял в Куйбышевской области пять лет Сергиевскую прокуратуру, потом столько же Пестравскую. - Тарасов с улыбкой посмотрел на меня, потёр ладонью блестящую лысину, сказал, - а теперь служить буду людям вашего района – пока в следующий район не переместят. Или, если бог здоровья даст, дослужу здесь до пенсионного возраста.

Дали ему в моем районе доработать без переездов прокурором. Честным трудом на пользу общества он заслужил пенсию. При этом ещё и нагружая его общественными делами, в которых он плохо разбирался. Вениамин Степанович хороший правовед, но не специалист по сельскому хозяйству. А его райком закрепляет в наш колхоз уполномоченным по уборке урожая. И мне, агроному по специальности по многим вопросам полеводства приходилось консультировать его, помогать, чтобы не попадать ему по райкомовским понедельникам впросак. В этот день на партактивах таких уполномоченных, как и Тарасов, заслушивали.
Такие были времена, таковым был районный прокурор. Он отважный фронтовик, он справедливый и честный блюститель законов, он человек с заглавной буквы. Вениамин Степанович Тарасов!
Заслуженная слава ему!

БОЕВОЙ ДЕСАНТНИК И ТРУЖЕННИК НЕФТЯНКИ

В ковыльных степях южного села Новокуровка, Самарской области в 1925 году родился Семёнов Пётр Андреевич.
- Во времена НЭПа на свет я появился, - делится со мной он своими воспоминаниями в благоустроенной квартире города Нефтегорска, которую получил в числе первых за хорошую работу вахтовым водителем в нефтянке на двух машинах, автобусе и вездеходе, – Пашня в наших краях плодородная, годы для работы крестьянам на собственной земле были благоприятные. А дед мой Иван Иванович был исконный хлебороб, трудяга, поэтому уже к плановой коллективизации он крепко зажил. Землю в собственности имел, на подворье три лошади держал, две коровы, два верблюда, мелкий скот развел, сельхозинвентарь закупил, гумно на выгоне у него было, амбары для хранения зерна там он выстроил. Нужды не имели, за что его фамилия в списках местной власти именуется сначала крестьянином-середняком, а потом и кулаком. В итоге по деду моему власть выносит решение «По политическим мотивам репрессировать». Такое время на селян нагрянуло после временной благодати, которую им создал Ленин, назвав ее НЭП (новой экономической политикой). А не подумали, почему он стал богатым? Секрет простой – весь род Семеновых всегда любил на земле трудиться. Труд и сделал его зажиточным.
Вызвали деда моего Ивана Ивановича в сельсовет. Председатель в центре стола сидит, окруженный преданными ему активистами, спрашивает:
- Пришел, товарищ Семенов
- Пришел, коль приказали. Куда мне деваться-то
- Не хитри. Не идешь с нами в ногу, поэтому и приказали.
-И с сельским сходом почему не согласен? - спрашивает теперь актив. - Не хорошо так поступать, не по-товарищески. Мы тебе дали землю, помогли обзавестись скотом, инвентарем, помогали встать на ноги. Теперь ты разбогател и стал пупом земли, да? Независимым стал, плюешь на нас, да?
- А чего я не так делал, товарищи? – Иван Иванович покорно поднялся и теперь возвышался перед активом, нутром чувствуя надвигающуюся беду, в волнении переминаясь с ноги на ногу, мял в руках шапку.
- Ага, он еще и не понимает, ухмыляется председатель. – Иван Иванович, а к тебе приходил мой актив и районный уполномоченный, оповещали они тебя по вопросу схода? – Все пришли решать вопросы коллективизации, устройства новой жизни на селе, ты умнее всех, загордился и на сход не явился. Этим ты проявил неуважение советской власти, игнорировал ее планы. Доложи причину!
- Товарищи! Так там же как было сказано, в постановлении? «Коллективное товарищество создается добровольно». И вступали ведь в колхоз граждане не по насилию. Вот я и подумал, сходка на селе - дело не мое.
- Так, члены актива, позиция Семенова вам понятна? Он с помощью советской власти капитал себе нажил, обогатился, а теперь плюет на нее и на нас всех. И мы его единоличное хозяйство вынуждены будем посчитать зажиточным. Поэтому, предлагаю внести его фамилию в соответствующий список. Кто за такое определение, прошу проголосовать.

Председатель сельсовета первым поднял руку. А Иван Иванович краем глаза видел, как все члены актива дружно подняли руки за какой-то список. После чего на него никто и головы не повернул. Он, молча, надел на косматую голову свою шапку-ушанку и вышел на улицу. Пришел домой не веселым, каким он являлся обычно. Посидел грустно на лавке с полчаса под образами, отошел немного от случившегося, стал семье рассказывать, о чем в Кураповском сельсовете с ним говорили. А в зиму с 1929 на 1930 год глав семей, которые попали в тот список, вместе с их домочадцами посадили на сани и длинным обозом увезли на станцию Кинель. Там впихнули их всех в товарняк и железнодорожным составом набитый под завязку людьми повезли неизвестно куда.

Отец мой Андрей Иванович Семенов жил к тому времени своим хозяйством, в кулаки его не записали, приняли в колхоз. Колхозы по развитию были еще никакие. А в Среднем Поволжье случаются частые засухи, урожая не получилось. В 1934 году мне было 9 лет, и я помню, как селяне в поисках хлеба разъезжались кто куда. Мы всей семьей поехали в Караганду к ссыльным, к дедушке с бабушкой, проведать их решили и хлеба заработать. Помню дедушку, шедшего под конвоем в шахту и бабушку плачущую, встречающую нас. Смену землепашества на работах под землей они переживали тяжело. Мечтали о возвращении, но не суждено им было вернуться в родную Новокуровку, к могилкам своих предков, к детям своим и внукам. Умерли они там, на чужой стороне.
А моя биография, их внука складывалась таким образом: четыре класса я закончил в Новокуровской школе, семилетку в соседнем селе, куда ежедневно отмеривал пешочком в два конца шесть километров. Далее - курсы трактористов и работа на тракторе «Нати» в Лебяжьевом МТС. Радовались родители моим заработкам.

Война

- На сенокосе мы работали, - вспоминает Пётр Андреевич, - красота, травами пахнет, природа благоухает. Я на тракторе по скошенному полю еду, сено в валки сгребаю, девчата копнят, парни копна рыдванами в кучи свозят, которые мужики крепкие в стога вершат. Гвалт в обеденный перерыв, шутки, прибаутки за едой из общей чашки каши сливной, а после этого отдых часовой в тенёчке. Прелесть, а не работа.

Так бы и шло. Но в один из таких привалов верховой из села на стан прискакал. Предчувствие у всех тревожное «Не помер ли кто? Не пожар ли на селе?» А он о войне весть привез и зовет нас на митинг к сельсовету. Нахмурился народ, отработался. Сели все колхозники на рыдваны, на телеги и подались в деревню. Не бросил и я в поле трактор, поехал в МТС, там тоже шел митинг. Член политотдела Васин выступал, о положении политическом, о вероломном нападении Германии говорил. Выступил за ним и наш директор, выступали по составленным грамоткам трактористы, комбайнеры. Все обещали уже скоро дать немцам сокрушительный отпор.

Вечером узнаю, кому из нашего села вручены повестки на фронт. Утром восьмерым селянам устраивали проводы, двоих отправляли на фронт с тракторами. Гармонь играет: кто поет, кто пляшет, а женщины рыдают, слезы платками утирают. Этой неделей отправился воевать и мой отец. Уходили мужики на защиту отечества безропотно и без обиды на былые репрессии.
В 1942 году к осени на военные сборы собрали и парней нашего года. Муштра, освоение тактики штыкового и рукопашного боя проходим, стреляем из настоящей трехлинейки. Получается с попаданием у кого как. А зимой сорок третьего я уже учился в Самаре на командирских курсах. Мать в письме пишет: «Андрей с Иваном уже командиры, прибыли на побывку перед отправкой на фронт. Форма на них новая, ремни красивые на груди, в руках планшеты. Девки без ума от них, отбоя нет».

В войну курсы командиров краткосрочные, обещали через шесть месяцев выпустить и нас. К завершению учение шло, мать в очередной раз пишет: «Отец как одно письмо прислал с дороги и пропал, молчит теперь. А на офицеров, на Андрея с Иваном похоронки пришли из Курска». Это на тех парней в ремнях и в новеньких формах. Ошпарила она меня сельской вестью, как кипятком. Хожу по училищу - места не нахожу. На фронт бы скорее, за отца отомстить фрицам, за Ивана с Андреем, за всех.
Товарищ от мыслей тяжелых меня отвлекает: «Добровольцев в новую часть записывают, ВДВ называется (воздушно десантные войска)». Приехавшие офицеры рассказывали о немецких десантниках. Преподаватели потом говорили, что успех наступления немцев обеспечивают танки Гудериана и десантники. Идём в класс где идет подбор добровольцев. Спрашивают кандидатов о разном. Думаю, до деда репрессированного дойдут – зарубят. Не о нем спрашивали, пронесло. «Ура», - хотел закричать. Через неделю приказ «Курсант Семёнов Пётр Андреевич с курсов младших командиров переведён в школу ВДВ».

Уезжали из Куйбышева в город Звенигород. Там делают из нас будущих десантников. Наши командиры, вчерашние конники, которые успели по тылам немцев поездить, создавая им панику в отместку их десанту. На фронте теперь по коннице сделан вывод, в войне с танками она не эффективна. Под Воронежем немцы ее разгромили в пух и прах. После этого и зародилась у нашего командования идея создания ВДВ. Командир курсов абхазец, бывший конармеец, капитан Хазария. Подчиняется наша школа напрямую Ставке Верховного командования. Учили нас тактике короткого боя штыком, ножом, прикладом. Прыгаем с парашютом пока только с тридцатиметровой вышки, потом стали отрабатывать одиночные прыжки с «Кукурузника». На 800 метров, ночные прыжки с той же высоты на снег, на лес, на болото, на воду. Коллективные прыжки ведем днём и ночью налегке, потом так же, но с полной боевой экипировкой.
Теоретическая учеба в сочетании с изнурительной муштрой продолжалась до апреля месяца 1944 года. «Тяжело в ученье – легко в бою», - говорил полководец Суворов. У Хазарии тезис «Наша задача - больше побеждать и меньше погибать». Он воевал, и хорошо знал практику боя. 25 апреля сорок четвертого года походным маршем перебрасывают нас в летние лагеря к Москве – реке. Там из разных школ ВДВ формировалась дивизия особого назначения.

А 5 июня 1944 года погрузились в эшелоны и отправились в неведомый путь. Догадываемся куда. У станции Паша ночью выгрузились и лесами вышли к реке Свирь в Карелии. Немцы и финны, пользуясь водной преградой, укрепились на той стороне мощно. До нас уже велись здесь ожесточенные бои, но командующий армией генерал полковник Мерецков их укрепления без дополнительной помощи не мог взять. А это сдерживало общее наступление Русских в направлении блокадного Ленинграда.
Подполковник Хазария, ставя перед нами задачу, сказал, что лично Сталин просил нас, как можно быстрее, расправиться здесь с немцами и финнами. В плен берем языков. И противник не дурак, он наших языков берет, изучает намерения русских. Мы стали их путать, строим ложные сооружения переправ через Свирь. А штурмовать собираемся позиции финнов, считая их нацию менее патриотичной. В сообразительности финнов убедились. Как-то находясь в засаде разведчики наши видят, по водной глади гуськом пробираются три автоматчика. Не выгляни тогда луна - финны так бы и прошли. Их задержали. Оказывается, они шли по скрытому под водой мостику. А таких мостиков у них оказалось много, которые в назначенный час штурма пригодились бы. Не знали мы, кто начнет первым штурм и когда. Всё для этого было готово. Вечером 20 июня наших командиров полков: 298, 301, 304 комдив Хазария оповестил «Завтра в 5 часов внезапным залпом со всех стволов накрываем противника. При переправе будем утюжить его позиции с воздуха».

Четыре часа длился настоящий ад, заткнув уши, мы его наблюдали. Впечатляли огненные залпы «Катюши». Снаряды, как огненные гуси, летели с нашего берега к финнам на головы, на их доты, дзоты. Поплыли первыми на их берег десантники 301-го полка. Казалось, воскресшие из мёртвых финны открыли по ним огонь из минометов и крупнокалиберных пулемётов. Поднимались на реке фонтаны, перевёртывались плоты и лодки, барахтались и шли ко дну солдаты. Им не помогали, все стремились, как можно быстрее доплыть до их берега и там закрепиться. Мы знали, чтобы выиграть бой, надо создать за рекой плацдарм. А главные потери на войне - форсирование крупных рек. Рассказывали нам и об этом очевидцы. Первым закрепился на вражеском берегу комполка Хавбеков. Со своими орлами он вцепился за пятачок земли и держится до прибытия основных сил. Им на помощь прибыли десантники 304-го полка под командованием Макаренко. Наш 298 полк, под командованием подполковника Калоева переправился к обеду. Там мы увидели ужасную картину. Нашей артиллерией было столько наворочено - солдату не пройти, техники не проехать. Танки наши застряли, окопались и стреляли по наводке, а пушки мы тащили на себе. Зачистки береговых укреплений противника давались с трудом. Удивляли их бетонные доты: на высотках, яйцеобразной формы со стенами в метр, многие сохранились. Торчат из амбразур пулемёты, внутрь заходим – финны сидят на своих местах с выпученными глазами, в ушах кровь. Стены снарядов выдержали, а люди не выдержали.

Организованное сопротивление мы встретили не скоро, обойдя прибрежные скалы и болота, мы упёрлись в минные поля. За ними зачастили мелкие речушки. А что ни речушка или деревушка, то неприступные крепления. Напрямую пытаемся эти преграды брать, несем потери, а лесом обойти намереваемся, там «Кукушки». Укроется финн - снайпер в кроне сосны, у него прицельный сектор обстрела. Нашли способ борьбы и с ними. Идут впереди основных сил десантники ликвидаторы и палят очередью по соснам. До пятидесяти снайперов удавалось снять за сутки.
Но без жертв война не бывает, враг коварен и хитёр. Более полгода они противника изгоняли из Карелии. Наконец прекратились выстрелы. Их дивизия теперь называется «Свирско-Гвардейская». Многих солдат и офицеров наградили. И у Семёнова на груди засиял «Орденом Славы третьей степени». Присвоено ему и очередное звание сержанта. А личный состав дивизии и их комдив Хазария получили благодарность от самого Верховного. В войну это считалось большой честью.
- Январь 1945 года пробыли в городе Калинин, довооружались, пополнялись личным составом. В начале февраля перебрасывают нас в Венгрию. Она освобождена, но кишела пока еще всякой нечистью. Мы вычисляли ее и уничтожали. Далее нашу дивизию направляют в Австрию. По пути к Вене у пригорода Трайскирхена встретили ожесточённое сопротивление старых вояк, потомков Кайзера – Бисмарка. Обороняли они город ожесточённо. Им было чего защищать. В городе действовал завод по строительству военных самолётов. Мы его отбили, 22 самолета, готовые к вылету, захватили. В войну - трофей значимый. Там же был и концентрационный лагерь с четырьмя тысячами пленных, их освободили. В этой операции много полегло отважных десантников нашей дивизии. Погиб знаменосец Долгов. Жалко терять товарищей в преддверии долгожданной Победы.
Шумит посыльный: «Старший сержант Семенов! В штаб к подполковнику Калоеву».
«С чего бы это?» - думаю. Поправил ремень, расправил гимнастёрку, захожу:
- Товарищ подполковник по вашему приказанию сержант….
- Ладно, сержант Семенов - садись и расслабься. Тут дело такое. О гибели знаменосца Долгова знаешь, нужна замена. Ты на эту должность соответствуешь. Это приказ мой и Хазария. Согласен ты, не согласен – это лишнее. Иди, и доложи своему ротному, а завтра с утра уже приступай к новым обязанностям.
Так я стал знаменосцем 34-й Свирской – Гвардейской десантной дивизии. В этой роли мне предстояло участвовать в боях за мост, который имел стратегическое значение и Венского обводного канала.

Наша дивизия укрылась в пригородных развалинах, напротив эти объекты, за каналом старинные замки – крепости. В них укрывались отборные войска противника. Бить по ним миномётами или бомбить самолётами - запрещено. Историческая ценность. Приказано выбить немцев из дворцов и замков внезапностью, хитростью, русским напором пренебрегая смерть. Перед нами возвышенность, открытая, хорошо простреливаемая местность. Метров пятьсот до глубокого канала. Пули и снаряды из окон, подвалов и с чердаков летят в нашу сторону как пчелы на хороший взяток. А со штурмом нас торопят.
Первым попытку преодолеть высотку делает полк Хавбекова. Под перекрёстным огнём он залегает. Хавбеков с офицером радистом пытаются связаться с комдивом Хазария, но рация в подвале не работает, они выползли на возвышенность, связь появилась, мы ее услышали в подвале. Но она быстро оборвалась. Доложил связной «Хавбекова и офицера радиста смертельно поразила мина». Не смог выполнить задачу и мой родной полк, его поднял комполка Калоев. Очередь пришла поднимать свой полк майору Макаренко. Весь штаб дивизии в нервном движении, не выполняется поставленная задача, от решения которой зависел и общий успех взятия Вены.

Ко мне подходит Майор Макаренко, приказывает расчехлить знамя, развернуть полотнище и ждать сигнала к выносу. Так решил комдив Хазария. Значит дело - дрянь, я знал, такое решение принимается в исключительно тяжелых случаях. Решено вдохновить на особые подвиги десантников. Я представил себя бегущим в первой шеренге не с автоматом в руках, а с древком знамени. Я знал, снайперы в первую очередь метят в командиров и знаменосцев. Стало не по себе, но гляжу на дублёров, их лица невозмутимы, они спокойны. Научились ребята подавлять страх. Давно с древком в руках воюют, а я всего неделю в этой должности. Как бы ни говорили, а с автоматом идти в атаку спокойней.
К счастью приказа: «Знамя к выносу» не последовало. Высотку, ведущую к мосту десантники с большими потерями, но преодолели, и мост захватили целым. По мосту пошли танки, на их броне и за кормой укрылись автоматчики и гранатомётчики. Плацдарм создан, он наращивался, укреплялся, развивая успех. Долго и беспрерывно продолжались уличные бои в Вене. Никто не знал, когда они прекратятся. И вообще закончатся ли?
И вдруг непривычная тишина на заваленных кирпичом и щебнем улицах, в редких садах защебетали редкие птицы. Было 13 апреля 1945 года, когда сомкнулось кольцо окружения Вены и бои прекратились. Для размещения штаба дивизии ищем помещение, на ткацкой фабрике остановились, она мало повреждена. Хожу с дублёрами, осматриваю комнаты, дверь открываю, мелькнул человек в гражданском. Он сапогом ударяет мне в пах, от неожиданности я падаю, но ребята его задерживают. Оказался он переодетым солдатом СС. Долго я потом морщился от боли в паху. Но судьба меня щадила, войну я прошел без ранений, а тут будь у него оружие, лежать бы мне в братской могиле города Вены.
До 22 апреля наша часть в Вене дислоцировалась. Сообщили: «В предгорьях Альп обнаружен немецкий десант». Направляемся туда. От пленных немецких узнаем: «Десант снят с обороны Берлина и направлен на помощь осаждённой Вене». Не смогли пробиться, в помощи опоздали. И благодаря нашему походу большинство из их вояк нашли себе могилы там, где и высадились.

После Победы

Первые десять дней цветущего мая мы в Чехословакии гонялись за разрозненными группами недобитых немцев и скрывающихся власовцев. А находясь недалеко от их столицы Прага по армейскому радио мы услышали весть о долгожданной Победе. А перед этим сообщением подумали «В засаду попали», а это была пальба солдат на радостях.
Недели через две наша дивизия прибыла в Белую Церковь – Западная Украина. Домой не распускали, надо было учить молодых армейцев. В 1950 году уволился, но не уехал. Устроился на торфяные разработки. Работал на прессе немецкого производства, строил брикеты из торфа. Познакомился с девушкой, женился и семьей жил на Украине до 1963 года.
Узнал о Нефтегорске из газет, где требовались рабочие разных профессий, семейным выделялись квартиры. Поступил в АТК, начальник Варин закрепил за мной вахтовый автобус и вездеход «Урал». Летом возил людей на автобусе, а по бездорожью – на вездеходе.

В Москву по командировке приехал, зашел в музей Министерства Обороны. Искал наше знамя по фамилиям вышивальщиц. Помнил я двоих: Коркузак и Махотину. Там сказали, что Знамя боевых десантников находится в музее учебного авиаполка города Рязани. Заехал в Рязань. Сердце трепетало, когда в здание входил, когда с хранителем боевых реликвий искал наше боевое полотнище.
Нашли. Опускаюсь на колено у древка (как учили), целую полотнище, прочитал фамилии мастериц. Да, это они боевое знамя нашей дивизии вышивали. Свидание с прошлым временем более чем через 30 лет состоялось. Оно было трепетным, на мои глаза и на глаза работников музея невольно набегали слёзы. «Удастся ли еще мне когда-то побывать в этом музее?» Уезжал я из Рязани с болью в сердце, с грустью и тяжелыми мыслями.

Р. S. К сожалению, не удастся со своим боевым знаменем Петру Андреевичу еще повидаться. Пройдёт всего два года после моих записей его воспоминаний, как он внезапно умрет. А случится это так: Семёнов поедет в военный госпиталь города Самары. Заманила его туда импортная аппаратура, которая делает «чудо». Отговаривали его, не советовали рисковать в его возрасте, оперироваться члены районного Совета ветеранов, в который и он входил. Но он рискнул.
Операция пройдет удачно, судя по его звонкам, вроде бы. А перед выпиской у него поднялась температура. Родственники потом расскажут: «Для понижения жара Семенову дали таблетку». Пётр Андреевич уснул на какое-то время. Получилось – навсегда».
Ему в то время перешагнуло за восемьдесят, но по оценкам самого десантника он был еще крепок.

ВОЙНОЙ ОТМЕЧЕН

Лушникова Владимира Павловича избирали председателем районного общества инвалидов в Нефтегорске. На собрании я с ним познакомился. В перерыве они сидели вместе: председатель совета ветеранов Зуевки - Останков Павел Матвеевич, участник ВОВ, десантник Семенов Петр Андреевич и он. Позднее у всех я буду брать интервью.
Беседу с Владимиром Павловичем мы повели, когда уже в новой должности пробыл он неделю. Тогда в наших кругах он был еще мало известен.
Опишу его портрет. Красивое, мужественное лицо, высокий, худощавый, ходит с костылем, так как одна нога в протезе. Он с 1925 года рождения, инвалид ВОВ.
Сказал мне еще при знакомстве «Приеду на днях в Зуевку. В обществе инвалидов у вас не все в порядке с протоколами, со взносами. Там поговорим». А увидеть в Зуевке он должен был Павлова Владимира Леонтьевича.
- Знаю такого, дружу с ним по работе, порой и выпиваем, - ответил я.
- О - о, - рассмеялся он, хлопая меня по плечу, - втроем там и выпьем.
Я в сельсовете председателем тогда работал, а Владимир Леонтьевич экономистом в колхозе, исполняя обязанности и председателя общества инвалидов (у него правая кисть руки отсутствовала).

Приехал Владимир Павлович ко мне. Пригласил к себе я и Павлова. К Лушникову он заявился с папкой, где на деле записей текущих по собраниям зуевских инвалидов не было. Не было ведомостей у Павлова и по взносам. Он собраний с инвалидами не проводил, а взносы удерживал с их заработков. А бумаги в ту папку сложил еще его предшественник-Овчинников Василий Иванович.
- Ты бы их (инвалидов) хоть иногда приглашал и считал. Живы ли? Валкой вон умирают, - советовал Лушников Павлову.
- Теперь все умирают, и инвалиды, и не инвалиды, - отвечал тот. - Мужики особенно.

Когда ушел со своей папкой Павлов, мы с Лушниковым начали нашу беседу, но долгой она не получилась, помешали его общественные дела.
Прошло года три, я уже работал агрономом, мой рабочий кабинет поле. Но заниматься сочинительством, писать о судьбах людей я так и продолжал. В местной газете Луч заметки мои читаются с интересом. Хотя какие-то статьи и не печатались, утрачивались. Ездил я за ними в архив. И однажды там, совсем случайно, нашел я и письмо Лушникова. Оно рассказало мне о его жизни. Оно датировано 18.06.1987 года. Год юбилейный, семидесятилетие Великой Революции. Вот из этого письма и нашей беседы я и составил рассказ о Лушникове Владимире Павловиче от первого лица.

Дедушкина история

«Мало кто знает, что села Ульяновской области: Никольское, Мелекесс, Мулловка и Мингулевка в старину принадлежали известному князю Меньшикову.
На загородной заставе Москвы осенью 1727 года был остановлен обоз из этих сел, везли крестьяне подушные и оброк князю. Все отобрали у крестьян и объявили, что нету больше вашего князя. Так крепостные крестьяне узнали об аресте своего барина.
Проходили века, но про этот случай местные крестьяне не забыли. Знали о легенде и в нашей семье, рассказывали ее из поколения в поколение. И род наш, Лушниковых вышел из тех крестьян крепостников, которые оброк исправно платили князьям. И отечеству своему служили верно, исправно. Позднее эти села вошли в Симбирскую губернию, которая прославится Ульяновым – Лениным».

История Владимира

До революции отец мой, Павел Лушников служил на крейсере «Святой Гаврила». Пришли смутные времена от агитаторов он узнает, что зачинщик всех революционных событий является его земляк Ульянов. И он его поддерживал. Вскоре их корабельная команда переправляется в Петроград. «Зимнего» не штурмовали, а дворец «Смольный» охранял Павел Лушников долго. Там он впервые и увидел своего земляка, вождя Октябрьской Революции товарища Ленина. Фотографии Ленина им всем тогда на память вручили, и матрос Лушников всю жизнь ее потом в нагрудном кармане носил как самую дорогую и памятную реликвию.

Потом Павел подавлял повстанцев в Кронштадте, говорили командиры, что те матросы предали революцию, что они белыми офицерами были подкуплены. Павел Лушников верил, и приказы революции выполнял, уничтожал таких же матросов. Особо отличившиеся пошли на повышение при формировании отряда особого назначения. Командовать отрядом доверили самому смелому матросу с их корабля Ларину, а комиссаром специального отряда стал Павел Лушников. Перед отрядом стояла задача не давать белогвардейцам разграблять столицу России Петроград. Поэтому все богатые дворцы, храмы, музеи, заводы и фабрики отныне будут охраняться матросами. По домам их не распускали долго. Они искали украденное золото, вылавливали знаменитых беляков, вплоть до конца 1922 года.
Губерния еще голодала, голодала и семья Лушниковых. Определился работать на прежнюю Мулловскую фабрику отец. Изменений там нет, хозяина фабрики власть пока не трогала. А как коллективизацию в селе объявили, собрание за собранием пошли, народ в селе и на фабрике забушевал как пчелы в роевом улью. Рабочие на митинг вышли, требования хозяину новые предъявили. С годами и это прижилось, усмирилось. Но до одного летального случая.
Шел Июнь, жара, сельской ребятне делать в эту пору чего? Кроме как в пруду купаться. А прудик у нас хороший, с фабрикой рядом. Старик там рыбачил, а мы рядом купались. Вдруг он как закричит: «В камышах утопленник!!!» Из воды мальцы повыскакивали, а рыбак тот в пожарку поковылял, там участковый. Ударили в пожарный колокол, народ к пруду сбегался, где участковый в это время утопленника осматривал. Приезжего председателя местной сельхозартели в утопленнике узнали. Присланный он, из числа сто тысячников, партиец. Из местных кому-то по духу не подошел. Стали мингулевских рабочих и зажиточных крестьян в сельский Совет следователи таскать. Вызывали и нашего отца. «А Героя революции за что?» - селяне спрашивали. Потом он рассказывал нам. «Уговаривали идти в председатели на место утопленника. Мол, ты тоже из рабочих и партеец. В сельхозартели временно хотя бы поработай». Он объяснял «Да, я из рабочих, а как крестьянин - не ахти, какой специалист». А те ему отвечают: «Нам не крестьянин опытный нужен, а руководитель, человек авторитетный, из местных. А то с чужаком ваши селяне поступили, как с чужаком. Ты человек проверенный, смелый, с самим Лениным встречался. Увольняться с фабрики советовали, мы собрание по тебе собирать будем». И отец согласился.

 Мы не в Мингулевке тогда жили, на отшибе, в хуторе Озерном. Пришел отец домой, и матери рассказал. Та и запричитала, в подушку лицом уткнулась, и плакать начала. А ее тревога передалась и нам. Но отец успокоил нас быстро, шепнув на ушко каждому, что на тарантасе катать будет. А мы бывшего председателя на красивом тарантасе видели. И этому обрадовались.
Помню, ложились мы спать в тот вечер поздно. И я слышал, как они долго о чем-то шептались и вздыхали. Я на деревянной кровати под их шепот засыпал, но проснулся утром уже на печке. Родители узлы сготовили в дорогу, но объяснил отец, что он пока один поедет, а как устроится с работой и с жильем, тогда и нас перевезет в село Мингулевку.
- А ты не плачь, Ириша, загодя то, хоронить не спеши, - всё успокаивал нашу маму отец. - Прошел я уже полсвета, а живой и целехонек. А тут село на задах и реветь теперь поэтому чего?
Но мать долго ждать его не могла, а запрягла в подводу свою лошадку, погрузила в нее пожитки, посадила нас, и отправились мы сами в село Мингулевку. Едем, а крестьяне из плетневых щелей нас разглядывают. Спросили женщину у колодца про дом председательский и по ее указке приехали мы к нему. Отец в нем с уполномоченным эту неделю жил, а когда он уехал, к нам в дом соседи приходить стали. Соседская женщина про прежнего председателя матери рассказывала, как тот на ночь все окна закрывал в этом доме.
- А твой Пал Семеныч али не боится, что убьють? – спросила она маму.
А когда мама отцу рассказала про это, он только улыбнулся ей на это. Мы и у себя всегда летом с открытыми окнами спали, вот отец и здесь не стал идти против устоявшейся привычки. И в тот же вечер, когда керосиновая лампа окна осветила, отец видимо с определенной целью, прямо на подоконнике стал свой наган разбирать и чистить. Мать к нему подошла и хотела окно занавеской задвинуть, но он ей не разрешил. Он на меня только посмотрел и улыбнулся. А весть о наличии нагана у председателя вскоре по селу распространилась быстро, как, впрочем, и про окна, которые председатель на ночь не закрывает. Заговорили, что простой он мужик, но смелый и с людьми простыми обходительный. Но мать так и продолжала за жизнь отца беспокоиться и по утрам всегда напоминала ему о нагане. А он сказал ей:
- Эх, Ириша, одним наганом колхоз не создашь, это не революция, там враг был на виду, мы в него стреляли. А не застрелишь его, застрелит он тебя. А тут простые крестьяне, трудяги, пахари извечные, хлеборобы, коих Бог специально с небес опустил на землю. Крестьяне хозяева земли. И не присланные из класса рабочих должны поучать крестьян как жить, а учиться их мудрости пришлые обязаны.

Помню, как внимательно мама его слушала, успокаивалась. Слушал его и я, но многое тогда не понимал.
Мама о нагане постепенно забыла. И отец за ним в сундучок лазил все реже, если смазать только или почистить. Но однажды он домой возвратился злым. Говорил, что с него из района требуют усиления борьбы с кулаками и подкулачниками и фамилии их указали. Отец весь вечер возмущался, наган раза три разбирал и опять собирал. Пока мать его наган в сундучок не замкнула. А позднее он сообщил, что в селе нет ни одного теперь единоличника. Отец отказался их в Сибирь отсылать, а уговорил в колхоз вступить, обещая, что назначит всех их бригадирами. И Осипу Семенову досталась самая отсталая бригада, которую он вскоре сделает передовой. Они же все от природы были хозяйственные. У отца после этого настроение поднялось. Потом придут и неприятности.

С семейного торжества да в полымя

Мероприятие у нас семейное. Гости собрались. Как я понимал, отец в авторитете был. Он с поднятой рюмкой за столешницей стоял, речь держал: - «Научились мы теперь коллективом работать в колхозе. Урожаи получаем хорошие, коров на фермах более трех сот, в бригадах рабочих лошадей по сотни, конематок много с жеребятами. Одному крестьянину с таким скопищем не справиться. А это работа для людей постоянная и прибыль для кассы. Богатеем мы, молотилку другую закупили и «Фордзоны» есть во всех четырех бригадах. Осип и тот всем этим не нахвалится теперь. Советую для пробы ему недавно: «Осип Павлович, а теперь бери надел себе земельный и «Фордзон» в придачу и ступай в единоличники». Он глядит то на меня, то в землю и молчит, на меня не обижается. Он же в авторитете у нас, в членах правления». А мама справа у отца сидела, слушала речь, и напоминала: - «Паша, а расскажи, как я тебя просила в председательской избе спать с закрытыми ставнями. А ты почему не согласился?». - «Да, мы же в его дом поселились, а в июне жара стояла несусветная. Бывший председатель окна закрывал, за свое, возможно, боялся, а мне бояться было еще нечего».

Я с интересом слушал отца и гордился им перед своими сверстниками.
Вскоре отец с работы домой явился грознее тучи, молчал долго, но мама его как-то раскрутила, и он сообщил «Ночью Осипа Павловича забрали. И не сообщили даже мне – понимаешь? – сердился он. - Утром собрались в правлении на наряд, а Осипа нет. Ждем его, мало ли, запаздывает человек. Хотя... не должен. Посыльная к нему сбегала, а там жена и дети сидят посреди избы, среди хлама и плачут. У Осипа чекисты искали чего-то. Слух прошел, в сельсовете следователь Осипу наганом угрожал и упрекал, мол, людей уговаривал в колхоз не вступать.
- Я пошел к председателю сельсовета Круглову, - рассказывал отец. - Он рассказал о ночных визитерах, которые и его крутили как саботажника Советской власти. Выглядел он запуганным, и народ собирать по Осиповому вопросу был против. – «Ты с ума сошел! – воскликнул он. - Они прямо мне сказали. «В Сибирь этапом следом за этими загремишь, Илья Иванович. Не защищай бывших кулаков будь всегда с ними бдительным». А я теперь сам соберу общее колхозное собрание, и примем решение о послании ходатайства по Осипу. Они же весь цвет крестьянства сельского своими действиями выкорчевывают, лучших людей в Сибирь ссылают. Осипа вон увезли ночью крадучись, по-волчьи.
- Ох, Паша, чует мое сердце, не добром это кончится, не ввязывайся ты в это дело. А вдруг не пугали они Круглова, а придут к нему ночью, потом заберут и тебя тоже, - запричитала горестно моя мама.

Но отец не послушался мамы, он колхозное собрание по бывшему единоличнику все же собрал, приняли решение о принятии мер по освобождению Осипа. Из района приезжала комиссия, разбирались по его делу, вызывали в сельсовет колхозников, отпускали после допросов, а отца все это время в сельской кутузке держали под охраной. Мы с мамой носили ему еду, он говорил, что следователи с ним разберутся и отпустят. Потом увезли отца по делу Осипа, а колхозом управлять стал Круглов Илья Иванович.

Оказалось, что Осип еще в 1918 или в 1919 году был среди ходоков в Смольном у Ленина, нашли в списках его фамилию. Теперь они допытывались, о чем говорил Осип с Лениным. А отца следователь склонял написать им бумагу, которая характеризовала бы Осипа вредителем колхозного строя и подстрекателем, склоняющего сельчан к борьбе против Советской власти. Говорили, что Осип при одном допросе набрался смелости и ответил следователю примерно следующее:
- Дык вы все допытывались, мол, чего ды как было на приеме у Ленина. А хорошо вышло. Замерзли пока туда шли, и у Смольном холод, и он не в тепле, и все ходили одетые. Им жалко нас стало, Ильич сказал солдату, и нам чаю горячего принесли. Мы пили чай без сахара с Лениным и разговаривали о земле, говорили о губернии Симбирской. Он же наш родом. И нас принял без очереди, считай. А про колхозы нам ничего не заикался. Землю обещал крестьянам, так же и кредиты на покупку лошадей и сельхозинвентаря разного. Это вот было, разговаривали мы с Лениным об этом.

Позднее отец читал протоколы его допросов. Себя винил многие годы, что не защитил Осипа, невинного человека. Вспоминал, как следователь добивался от отца подтверждения, что за Осипом он замечал вредительства колхозу. «Гражданин Лушников, вам нет смысла противиться и укрывательством заниматься. Ну и отправят его на десяток лет в ссылку, не велика беда, не он первый. А то подведем мы его под вышку и без твоей помощи», - и следователь на глазах у отца превращался в хитрого лиса, подбирая еще более изощренные приемы дознания. Но отец решил стоять на своем до конца, говорил, что бригадиром Осип работал лучше, чем другие, а колхозу он делал только пользу.
До февраля 1938 года следователь мутузил допросами Лушникова Павла Семеновича, пытаясь и ему за упрямство пятьдесят восьмую статью пришить. Не разрешали руководить колхозом до выборного собрания. Но подошло время, когда мингулевские крестьяне настаивали на возвращении им старого председателя. В село привезли Лушникова из кутузки в сопровождении участкового милиционера. Собрание получилось бурное и проходило почти три дня, около ста колхозников выступило, все отмечали его высокие достижения, способности руководить, его человеческие качества.

Сдались начальники райисполкомовские, сказали: - «Работайте честно в колхозе. Согласные и мы с вами товарищи, и работать вы должны с огоньком, как вы здесь выступали. А в прокуратуре будут считать, что вы своего председателя колхоза берете на поруки. Мы теперь не сомневаемся, что Павел Семенович человек честный. Но и следователи наши работают честно, оберегая наш покой и нашу Родину. Нам надо всегда быть бдительными». После этого отца месяц держали следователи, а потом был формальный суд, где его и оправдали. Позднее отец рассказал, что на прощание следователь Рюмин как-то загадочно оговорился о судьбе Осипа Вострикова, его яко бы особая тройка судила, и он получил суровый, но справедливый приговор с отбыванием срока в особой зоне и без права переписки. Отец понимал, что это значило для Осипа, а Рюмин при этом изучал его реакцию. Но для него жизнь продолжалась, он торопился домой и на работу. Помню, за ужином отец говорил матери:
 - Да, мать, а я - то думал, что отвоевался уже, когда мы победили контру в семнадцатом, потом в Поволжье бело – чехов. А оказывается и в мирное время жизнь – это и есть та же борьба, но подпольная. Это мать начало, чего мы в колхозе сделали. Еще бы нам кузницу успеть построить, кричать нам без кузницы, все ремонтные работы в колхозе на ней держатся.
А когда кузница заработала, председатель за старым кузнецом на фабрику подался. Переманил его большой зарплатой, ученика своего закрепил, Колю Демкова, «способный к кузнечному делу он».
До войны в колхозе у Лушникова дела ладились. Мы подросли.

Мирные времена лучше военных

В предвоенное время, бывало, сидишь на лобогрейке и валок с лафеты вилами свалишь. А он такой, не каждая женщина в два снопа его уложит. И кричит она вслед «Почаще массу скидывай!» Девушкам - мы валушки маленькие скидывали, жалели своих невест. А если урожаи на полях есть, то и корма для скота имеются, поголовье КРС, лошадей, свиней и овец можно увеличивать. Крепчает экономика колхозная, трудодень становился весомей, от чего и крестьяне становились зажиточней. По молодости может быть, но мне казалось, мой отец делал все, чтобы сельчанам жилось хорошо и работалось легче. Об этом он не раз разговор заводил с людьми и с нами.

Пришла война непрошенная на Советскую землю. Она и нарушила планы улучшения мирной жизни. Прощай родная деревня, прощай поле и прощайте невесты, война идет. Так мы поговаривали между собой зимой 1942 года.
В феврале мне повестку на фронт вручили, сравнялось мне семнадцать. Мальчишка, по сути. Отец в дорогу напутствовал:
- Ну, сынок, пришла и твоя очередь воевать. Теперь вспоминай там мои рассказы, как мы в революцию воевали, я тогда такой же был, как сейчас ты. Тебе теперь приходится защищать нас и эту власть от фашистов. Береги себя для нас с матерью, но дерись смело, не посрами на фронте и край наш Симбирский.
Не буду рассказывать о войне, о ней и так много сказано. Но об одном факте напомню читателю, что возвратился я с войны офицером – инвалидом. Это говорит о многом. С фронта я возвращался в день объявления войны - двадцать второго июня 1944 года. В городе Дзержинске в госпитале меня подлечили и теперь вот еду домой. В районное село Мелекес по пути заехал, иголки швейные на базаре маме купил и камешки себе к зажигалке. И хожу теперь вот просто глазею. А тут сзади меня окликнули: - «Лейтенант Лушников, стой!»,- Закрывают глаза ладонями и велят отгадывать. А это товарищ школьный, воевали вместе под Сталинградом. Вспомнили 14-й стрелковый корпус, мы связисты с ним одной роты. Петр Яблошников его фамилия, на базар пришел с Колей Демковым и Шамилем Хусаиновым, мы все одноклассники. Они в мелекесском госпитале раны фронтовые долечивали. Там лечатся еще два наших товарища: Иван Мартынов и Измаил Сулейманов. Через них узнаю, что наших пол класса в живых нет, остальные, как и я, войною мечены. Сходили в гости к девчонкам знакомым, их не уменьшилось, но у них выбор женихов уменьшился. Товарищей своих, оставшихся в живых проведали, выпили по стопке за тех, кого уже никогда не встретим.

После войны горя у людей много было. И Сталин разрешил часть старых церквей в селах и городах отремонтировать и открыть. Верующим для души облегчение. И в нашем селе церковь тогда открылась. Народ по религии наскучался, и в них хлынул. Я уже женатым был, и по просьбе супруги, мы с ней тоже отправились в церковь. «Примем там причастие, - сказала она, - сегодня праздник». А я коммунист, «чай не убьют»,- думаю. Служба долго шла, стояли мы, я в полувоенной форме, она крестится, а я по святым ликам глазею. Там Саровский Серафим из рук медведя кормит. Умный был старец, говорили, и проницательный. И художники способные: Рублев, другой ли, но на сводах ангелов разрисовали неописуемо талантливо. И краски у них были не сурикам чета. Лет прошло сколько, а как вчера потолки расписаны. Красиво и на века все делали. Взять у нас храм - сельский, он деревянный вообще – то, а как свеча, стоит и поныне. А в нем чего только не хранили. Очистили прихожане, полы и стены помыли, и поп в нем теперь утро и вечер обедни служит. Колокол висит на колокольне, два даже. Мне звонарь Семка говорил, мол, который меньше, он звончее. Им верующих на службу созывают. А другим в метель звонят, в степи пурга кого захватит.
Отстояли мы службу, очередь к причастию заняли, а мне интересно. Мужчина тут главный, женщина из ложечки кагор в рот всем только и заливает. Мне на ум и пришло: «Как же так, людей сколько, а она им в рот ложечкой одной и той же?». Вино, вообще – то, не переносчик заразы, но я их на пушку взял. Когда прошли эту процедуру, я церковному служителю это высказал. Гляжу, мужик на глазах бледнеет. Но быстро оправился, знак мне подает, мол, айда в алтаре побеседуем. «А ты иди домой, – говорю я жене, - я с попом побеседую». Она отправилась, а мы там знакомились, но уже не с ложечки кагор пили, а стаканчиками. Вино натуральное.
И пока мы разговаривали, народ честной из прихода вышел за крыльцо. Кагора остается на донышке, он мне и говорит: - «А ты Павлович того, про кагор – то на людях не просвещай. И прихожане бывают разные. Уголек – то на язычке ох и горячий. Удержать его удается тому, для кого чужая тайна как своя свята». Мне его козыри и покрывать нечем, кроме как слово ему давать о сохранении тайны истинной.
Но жена - это святое. И знаешь, Яковлевич, ей я проговорился, жене и вот тебе.

Желанные встречи

До 1947 года я подлечивал в домашних условиях фронтовые раны бабушкиными примочками настойками на особых травах. Из газеты узнаю, что при наркомате текстильной промышленности курсы открываются, на заочное обучение туда поступаю. И тут везет мне на встречи с бывшими однополчанами. С сессии из Москвы еду, в плацкартном вагоне сижу, размышляю, оценки в зачетной книжке разглядываю. На очередной станции двое военных в вагон вошли. Сам недавний военный, вглядываюсь в их лица с любопытством. Два генерала, а их лица мало того, что знакомые мне - родные. Это были Щевердин с Ивановым, я поднимаюсь им на встречу, говорю, что узнаю их, называю себя, и часть где служил.
- Да, лейтенант, мы видим, что ты свое уже отслужил, - Шевердин указал на мой костыль, за плечи опустил меня на сиденье, сел со мной.
Они из военного министерства возвращались и ехали к нам в Куйбышев (Самара), где им должны предоставить работу на военных заводах. Они тоже рады, что отвоевались и приступают почти к мирному труду. У генералов вскоре на столике появилась бутылочка коньяка и хорошая закуска. Угостили они меня, выпили сами, и мы почти всю ночь вспоминали о боевых походах и строили планы на мирную жизнь.

После учебы я должен был в текстильной промышленности работать, но узнаю о нефтегорских перспективах. Приехал семьей сюда, в районной сельхозтехнике нормировщиком устроился, квартиру не сразу дали, в вагончике жил. Потом Мищенко Николай Иванович меня заведующим ремонтными мастерскими назначил, повысили так сказать, я же коммунистом со стажем уже был и образование техническое имел.
А в перестроечное время перетряхивать руководящий состав в районе стали, меня не смели перетряхивать, на инвалидность отправили. От родительского дома не так далеко жили. В свободное от работы время ездили к ним в гости на инвалидном запорожце. Отец мной всегда гордился перед всяким встречным сельчанином, мол, офицер сын то, знай Лушниковых. А я его на самом деле на войне не подводил и в мирной жизни тоже. Все его наказы с честью выполнял, смело воевал и работал умело.

В Сочи мне путевку как фронтовику - инвалиду выдали. В очереди в регистратуру слышу знакомую фамилию «Костриков», которая напомнила мне о военном времени. Думаю - «однофамилец», времени то прошло уже вон сколько. Я следом свою фамилию и имя администратору называю, он мне сбоку стукает по плечу, улыбается и говорит:
- Лейтенант Лушников, причем тезка – здравствуйте!
- Ба, наш ротный, Володя Костриков?!
Мы обнялись с ним как братья. Поговорили прямо у регистратуры какое-то время, на нас регистратор смотрит, а потом предлагает переписать наши комнаты, чтобы нас объединить. И мы вместе лечились и отдыхали с Костриковым, спали рядом, на процедуры вместе ходили и в столовой сидели за одним столом. С войны он пришел намного позднее меня, его осколки и пули на войне щадили. Он тоже много лет заочно постигал общеобразовательную науку, а потом и сельскохозяйственный институт заочно осилил. Работал сначала рядовым агрономом, потом главным, и вот уже 11 лет председательствует в колхозе.
Так вот и везло мне на встречи с моими однополчанами. А жизнь, в общем – то у нас уже проходит, но мы ее прожили вроде бы и не зря, мы повоевали, семьями обзавелись и успели поработать на благо людей и Отечества.
P. S. Владимир Павлович Лушников задушевным был собеседником, простейшим и добрейшим человеком. Это я понял за время короткой нашей с ним дружбы. Поэтому и везло ему на хорошие встречи. Он сам был хороший.
Повезло и мне на встречу с ним.
А теперь его нет в живых, как и многих других фронтовиков. Не будет когда-то и нас.

Такова жизнь, таков закон природы, который нас всех уравнивает.

МИТРОФАНОВ ИЗ РАДИОНОВКИ

Историческое место рождения у Николая Ивановича – Пугачёвский уезд, Саратовская губерния.
- Я от деда своего слышал, какими бунтарями себя проявляли местные крестьяне во главе с Емельяном Пугачёвым, - рассказывает Митрофанов. – Потом времена другие пришли, и события другие. Поэтому район наш и стал Красно Партизанским. Чего-то и это означало? Но район наш знаменитый, многим известный.

Николая Ивановича в Нефтегорском районе знает теперь и стар, и млад. Я сколько его помню, он в районе постоянно возглавлял профсоюзную организацию. Все знали его со времен СССР, хочешь получить бесплатную путёвку на курорт – обращайся в Райком профсоюза к Марии Ивановне (его секретарю) или напрямую к нему.
- Теперь я иду по дорожке на дачу или с дачи, они окликают «Здорово, Николай Иванович!». А я их спрашиваю «Кто вы?» Они начинают пояснять, благодарить за отдых, лечение.
Да, Митрофанов всю жизнь служил людям добросовестно.
А я его знаю больше по его нынешним делам. Он как ушел на пенсию в 1985 году с тех пор и является бессменным членом президиума районного Совета ветеранов. Он и там держит ту же принципиальную линию, отстаивая интересы участников войны, тружеников тыла и ветеранов труда. Их путь – это и его путь.
- После девяностых годов наши власти жизнь сделали во много раз хуже революционной, опаснее, несправедливее, - возмущается он, подкрепляя свой вывод вопиющим случаем, – На дачу идем с соседом по дорожке, милиционер встречает «Здесь проход запрещён. Опасно! Идёт демонтаж».
- Опасно!? Пойдём в обход, - решили мы. Пошли в обход. Там другой милиционер говорит то же самое. Домой пришли, а сосед, возьми и позвони в дежурную часть. Там сказали «Разберёмся». И разобрались. Пришли вечером к пожилому фронтовику бритоголовые молодчики, вызвали его, потрясли за грудки, пригрозили: «Жить хочешь дед? Держи язык за зубами. Меньше знаешь – крепче спишь».
А то школьники меня про фронт спрашивают: «Там было страшно?» - Там было страшно, но ясно где свой, где враг. А теперь, поди, разберись - кто есть, кто.

Смелый Митрофанов, справедливый. О страже законов районного масштаба высказывался мне:
 - Я сколько хожу мимо его дома и удивляюсь нашим властям. Как же они ведут себя по отношению к людям не справедливо! Если он большой начальник, то крышу его дома надо через каждые три года перекрывать, а крышу дома простого рабочего за тридцать лет так и ни разу не отремонтировали.
Трудную жизнь прожил Николай Иванович, поэтому простому люду и сочувствует. Родился Митрофанов в крестьянской семье в конце 1924 года. Отец, Иван Савельевич, у него русский, а мать, Аксинья Ильинична – Полтавская хохлушка.
- Мать на 11 лет моложе отца. Поэтому семья наша с 1919 по 1929 год уже имела пятерых детей. И когда старшей сестре Насте было 10 лет, брату младшему три, тяжело заболела мать. Отец лошадь собственную (НЭП был) запряг, в подводу сенца настелил, уложил свою жену ненаглядную, в больницу отправился. Возвратился. «Доктора обещали матери вашей помочь, - успокоил он нас. Сам после этого целыми днями то в поле, то во дворе работает, а нам за мать теперь служит Настя. Телефонов тогда не было, сорок километров до больницы города Пугачева. От неё нет слухов. Шло время, нарочным сообщили отцу «Аксинье худо, умрёт того и гляди». Помню, взял он меня, в телегу посадил и повёз в город Пугачев. Долго ехали, казалось. На станции паровоз напугал лошадь и меня. Подрулил отец к дому кирпичному, на привязи верблюдица, рядом с матерью верблюжонок с колючей уздечкой во рту. Жалко мне его, пять лет мне было. От отца узнал, что сосунка от матери так отучают. Полезет он к вымени, уколет уздечкой, она не даётся сосать. Всё меня удивляло или пугало в той поездке. Малышом был, не разделил я тогда по полной программе горе с отцом, которое он испытал, найдя свою Аксинью, нашу маму, не в больничной палате, а в морге.

Собрались родные на семейный совет. В отцовском доме решено оставаться старшим: Насте, Вере, Толе и мне. Олю забрала бабушка. Года не прошло, отец привёл в дом мачеху. Её две дочери хотя и остались жить со своей бабушкой, но забота о них все равно лежала на моем отце. Мачеха хлопотала по дому, между своих детей и нами разрывалась, а отец метался в поисках заработков. Нас же надо было кормить всех, учить и одевать. В 1936 году в шести километрах от Родионовки открылся рудник сланцевый. Тяжелая работа, опасная, но там выдавали карточки хлебные и заработки гарантированные. Отец туда определился. Вздохнула семья, хлеба наелась. В колхозе летом Настя, Вера и я подрабатываем. Помощь отцу, какая ни какая. Предвоенные годы урожайные выдались. Отец в колхоз возвратился, хлеба на трудодни осенью много получать стали.

И лето 1941 года предвещало быть на урожаи щедрым, по сенокосу если судить. В конце мая дожди прошли, травы пошли в рост, теплынь установилась. К июню в Родионовке жителей не осталось. И старики, и женщины - все на сенокосе. Травы вымахали в пояс. Всем хотелось скорее сенокос завершить.
21 июня 1941 года отец меня и Толю раньше коров отослал в поле. Приехали туда, а там ни единой души из наших селян. Думаем, чего это народу нет и отца нет? Приехали в село, а там, у сельсовета митингуют. С района сообщили «Война!» Отцу 44 года, его в сентябре на фронт забрали. В декабре, кому исполнилось 16 лет, на железную дорогу отправляют. К марту ещё разнарядка. На строительство железнодорожной ветки: «Пугачёв - Куйбышев» - 20 человек. Туда годы 1924 – 1925 - й требовались. На верблюдах мы грунт возили на дамбу до апреля 1942 года.

В августе 1942 года пришел и мой черёд идти на фронт. В Татищево привезли. Строили казармы. Лес пилили за рекой, замерз лёд - брёвна на себе таскали, между тем военному делу нас обучали. В начале февраля 1943 года повезли в Петровск. Там изучаем связь и миномёты калибра 120 мм. Приехали представители из штаба 42 бригады, меня определили связистом батареи миномётчиков. Едем дальше. Город Балашов проехали, миновали Елец. В тупике глухом выгрузились, шли до города Дмитриев–Льговский. В селе Романовка встретили первое сопротивление немцев, артиллерией их усмирили. Немец отступил к высотке - закрепился. У нас ночлег, заставы установили вокруг. Сами расслабились под впечатлением успеха. Узбеки лошадь раненую прирезали, костёр на улице развели, конину на штыках жарят. Немец не дурной, минами ударил по кострам. Не обучены, первые жертвы пришлось хоронить.

Дальше продвигались медленно, немец цеплялся за каждую высотку, за речушку, за деревушку. Выбивать приходилось боем. Переходил и в контратаку. Помню, из хутора Сетки выбили, он попер атакой на нас. Мы в деревне Алексино окопались надёжно. А в ночь на 2 июня 1943 года получаем приказ: «Срочно передислоцироваться к деревне Хомутовка». Там из двух бригад формируется 226 стрелковая дивизия. Я связист 730-го артполка (на вооружении те же миномёты калибра – 120мм.). Трое суток мы вгрызались под Хомутовкой в землю. 5 июня до солнечного восхода иду по степи с катушки провод разматываю. Степь еще спит, не стрекочут цикадки, не поют птицы. И, невиданной силы удар. От неожиданности я упал, заткнул уши, приник к земле. Подо мной земля содрогалась, я лежал как в лодке, которая плыла по волнам. Опомнился, стал провод разматывать. Неуютно одному в этом кошмаре. Взглянул на небо, там наши самолеты к немецким окопам направились. Понял, что наша артподготовка, стало спокойнее. Проверил наличие связи и к своим возвратился.

После нашего артиллерийского удара и бомбежки авиацией нас наши командиры подняли в атаку, которая вскоре и захлебнулась под ударом немцев по нашим позициям такой же силы. И мы опять находимся в длительной обороне. Мы теперь входим в состав центрального фронта. Задача нашей дивизии - сдерживать наступающих немцев у села Калиновки (родина Н.С. Хрущева). Но на нашем направлении натиска мощного пока нет. Фланговые соседи уже давно отступили. Это тревожило командиров. Они нам поясняют, что хитрит противник. Оказывается, немцы планируют центральный фронт обогнуть дугой (отсюда и название – Курская дуга) и взять его в котел. В отместку за котел, устроенный им под Сталинградом. Задумка их была нами разгадана. Фронта - Воронежский и Западный, остановили отступление, и перешли в контрнаступление в районе известной теперь всему миру Прохоровки. Смертный бой немцев и русских шел до 15 июня. Немецкая сторона дрогнула, стала отходить к Днепру. За Хомутовку вцепился. Но мы уже к тому времени научились воевать. С потерями, но вышибли его. Освободили и город Глухов. Враг от него далеко ушел, на окраине города мы облюбовали амбары, решили в них разместиться, отдохнуть, себя и технику в порядок привести.

Дорога рядом, слышно транспорт проедет, других звуков не было. Под вечер самолеты загудели, много самолетов. Подумали наши, а они немецкие, за лесом бомбы сбросили и назад летят. Бежим в рассыпную. Я под куст голову спрятал, спину осколком царапнуло. Шофер мой под машину нырнул, осколком кабину пробило, а руль как ножом срезало. Капитану Петрову Надя рану бинтует, морщится, у самой кровь по ноге течёт, клок мяса из бедра вырван. Ездовому Притчину за сорок, он нас из амбара выпроводил, ей рану обрабатывать взялся.
Рискованно на войне расслабляться, - вздыхает Митрофанов. – Таких случаев на войне десятки. Какие и по ныне снятся. А русская пословица как гласит: «Наша смерть за нами ходит». Это в мирное время, а на войне не ходит, а на плечах сидит. Через Днепр переправлялись, лодки нам выдали, лёгкие, из фанеры. Их можно складывать, швы резиновые, влаги не пропускают. Подошел к воде, расправил, сел и плыви. Быстро и просто. Нам кабель выдали донный: «Плывёте на тот берег и по воде разматываете». Плацдарм создаст группа захвата, а мы ей обязаны дать надёжную связь. Переправились, напарника на острове оставил, сам той же ночью возвратился. Вторую группу отправляем, потом третью. Силы сосредоточили, штурм немецкой передовой линии по условной команде начался. А задача наших островитян - миномётчиков: «Поддержать атакующую пехоту метким огнем».

За Днепром начались неприятности. В первый же день при захвате деревни Ясногородки связь порвалась, а бомбёжка, артобстрелы не прекращаются. Перебежками, где ползком пробираюсь вдоль кабеля. Бегут солдаты мне навстречу как ошалелые. Наперерез им бежит офицер с пистолетом. Кричит: «Стой! Назад! До трёх считаю и стреляю!» Остановились в десяти шагах от меня, о немецких танках ему объясняют. Не вслушивается, заворачивает их, заодно и меня. Отцепился кое-как от меня, трубку связи увидел. Ушли они овражком, я концы связываю, в трубку слышу просьбу о поддержке огнём. Залпы снарядов термитных ударили в их сторону. Хутор вспыхнул. Помощь солдатам, которые любой ценой расширяют плацдарм, оказана.

Октябрь 1943 года, дожди. Слякоть непролазная и разбитые дороги. В окрестности селения Ровны сплошные болота. Пошли дальше песчаным берегом Днепра. Чтобы изучить чего там впереди командир минометного батальона берет меня (связиста) и троих миномётчиков с автоматами. Отправляемся гуськом, я катушку разматываю. Определили сосну самую высокую, комбат на крепкий сук взобрался, я с телефоном устраиваюсь ниже и передаю миномётчикам наши ориентиры. И как немец нас вычислил? Их мина точно ударила по вершине нашего дерева. Сосну срезало, а нас ударной волной как пушинок сбросило вниз. Комбата контузило, он долго заикался и плохо слышал.
Рекогносцировка наша показала, вокруг лес, болота и немцы. Ищем путь, чтобы им на глаза не попасться. С 3 по 13 октября мы блукали, искали слабое место в окружении, чтобы прорваться. С большими потерями вышли у маленького городка Малин к своим. Измотанные, голодные и сырые, мы валились с ног. Дома все заняты, нашли курятники, натаскали соломы и спали сутки как убитые. Вшей куриных, которых там кишело, мы почувствовали только после сна. Дальше наш путь лежал на город Коростень. Он мне запомнился уличными боями, порывами кабеля от беспрерывных обстрелов шрапнелью и жертвами. А без связи командиры на войне беспомощны и слепы. Бегу вдоль кабеля по задворкам, за дома и развалины прячусь. Порыв устранил, присоединился – нет связи, дальше бегу, где ползу. На третьем соединении связь заработала. Вокзал огня просит: «Немцы наседают! Много немцев! Огня!» Вызываю своё КП, ответили. Слава тебе господи. Во дворе ёмкость металлическая, лесенка, заглянул – пустая. Забрался в неё, пока обстрел не прекратился в ней сидел.

В сороковую годовщину Победы об этом бое я рассказывал ученикам, в перерыве мужчина подходит, представляется: «Полковник запаса Белозёров, - улыбается. Я себя назвал. – Это ты меня тогда подслушивал товарищ Митрофанов. Мы железнодорожный вокзал обороняли, а немцы из всех щелей и переулков на нас лезут, из миномётов и крупнокалиберных пулеметов бьют по нам и по путям. Не стало нам от них никакого спасу. Вот мы и пытались попросить огоньку. Но было уже поздно. Бились мы до последнего патрона, но в плен я раненый всё же попал. Успел в солдатское переодеться, а то бы расстреляли». Мы обнялись с ним, он родом из Саратова, земляк. Порадовались что живые, выпили, вспоминали. Он рассказывал о тяжестях и унижениях пленных в немецкой неволе, я о дальнейших дорогах войны, о потерях и боях. Теперь о том времени тебе рассказываю.

Весной 1944 года к Днестру мы подошли, выбили немцев из города Подгаец. Там наш артполк разместился, а штаб и хозвзвод в селе Пиановичи. Мы группой среди развалин бродим, старинный особняк уцелел. В него постучались, старик открылся. Женщина в доме красивая. У старика попросили вина, плечами пожимает. Женщина ему пошептала, и они ушли. Сидим за столом - напротив диван кожаный. Снимок её, она с молодым поляком в форме СС.
«Вот, сука! – не выдержал артиллерист, - и не сняла. Да за эту фотографию её расстрелять можно». – Она, бледная с подносом заходит. На ломаном русском обиженно заговорила:
«Спасибо! Меня то стрелять вам за что?». Нам стало неудобно, так как в это время к её закускам старик подносил самодельное вино. Они заговорили на польском языке. Мы по второму бокалу налили, шум за окном. Срочные сборы трубач проиграл. Дозор наш возвратился, сообщил «Штаб с батальоном охраны и обеспечения во вражеском кольце». С началом темноты с напарником протягиваем кабель в указанные места. Темень, идём, перешептываемся, очередь прорезала тишину, минометы забухали. К Днестру мы шли, там идет бой. Наши прорывают кольцо. Стрельба и буханье идет и за деревней. Присоединились прослушать – связи нет.
Ищем повреждение, пока искали, стрельба стихла. К Днестру возвратились - там ни души. Только техника наша разбросана по камышам и балкам. Сидим с Иваном в ЗИС-5 со сваренным рулем, переживаем. Под пулями уютней быть с командирами да боевыми товарищами. Идти теперь куда? А надо, вдруг светло станет. Побрели, куда кривая выведет. Вдоль Днестра деревня разместилась. Сарай на окраине с камышом в снопах. В них до вечера скрывались, думали. Лодочки складные Иван вспомнил. И придумали, камыши жердочками скрепить и получится плотик. Набрали шпагата со снопов, жердочек, снопов к берегу натаскали - в камышах мастерим.
Рассветать стало, сапоги в шинели уложили, карабины ремнями пристегнули, сами устроились. Иван рыбак, он лопатой деревянной отталкивается. А течение быстрое, сопротивляется, несёт плот вдоль берега по течению. Поочерёдно гребём, силимся на средину выплыть. Нет – нет, на повороте от берега удалились. Село показалось. На берегу двое показались, бегут с верёвкой вровень с нами. Далеко - веревку не докинут. Измучились мы и они. Наконец поймал веревку Иван, на край стал, плотик наклонился, и мы барахтаемся с ним в мартовской воде. В Днестре наши узлы, а мы прыгаем на берегу, греемся, зуб на зуб от холода и волнения не попадет. В деревню они нас не повели, нам тропинку указали. Сказали, что русских в деревне недавно видели. Впустила нас из первого же дома полячка. На печку указала, разомлели мы на тёплой лежанке, успокоились и в сон провалились.

Сколько времени прошло, хозяйка через задоргу заглядывает, улыбается. Объяснила, что пасха сегодня, куштовать приглашает. В рубахи нас облачила с расшитыми рукавами и воротниками, по штанам мешковатым выдала, и мы стали настоящие поляки. Гостеприимным оказался и хозяин. Оставлял погостевать, праздники у них, но мы уйти решили, не терпелось нам разыскать своих. Пан проводил нас, за околицей указал дорогу, куда недавно проследовали русские.
Удалились от деревни далеко, в стогу устроились на ночлег. Ночи прохладные, не на печи у полячки, крепко не поспишь. Чуть свет следить стали за дорогой. К обеду подвода одинокая показалась. Вышли и от удивления глазам не верим. Наш возчик, тот самый, что санитарку перевязывал. Угадал нас Притчин «Ребята! Вы с того света явились?! Правда. Все думали, что вас убили или в плен забрали. Там ребят много полегло наших».
В медсанбате одел он нас в поношенную форму, один карабин на двоих отыскал. Он теперь в другой части, подвез к дому, где жили лейтенанты, особисты. Копались они в наших делах так просто, по инструкции. Притчина бог нам послал, свидетель он, выручил. На пересыльном пункте обмундировали нас, новое оружие выдали, зачислили связистами в минометный дивизион, 38 армии.
Переправляемся опять через Днестр, маршем идём в сторону Словакии, которой нужна была помощь. Организованного сопротивления не встречаем, бывают стычки. А тут, откуда танки СС взялись? Соседней дивизии туго, идём ей на помощь. Увлеклись и не заметили, как и нам с хвоста ударили вражеские танки. Положение в 38 армии создалось критическое. Завязались круглосуточные бои. Эсэсовцы дрались зверски, танковая атака повторялась одна за другой, наш полк минометный они расстреливали прямой наводкой с коротких дистанций Жертвы наша армия несла и обреченных СС полегло много.

До конца апреля 1944 года довооружались в междуречье Днестра и Прута. В средине июня освободили город Кошев. Шли вдоль Карпат на перехват немцев, пытающихся перейти перевал в город Надворный. Гречко нашей 38 армией командовал (Я служил в ГДР с октября 1954 по декабрь 1957. Маршал Гречко был командующим нашей группой войск). Преследуем противника. Политруки говорят «Мы предотвращаем отступления немцев в Закарпатье и ускоряем другим фронтам освобождать Европу от фашистов.
В город Надворный вошли с настроением, вишня в садах поспела. Сидим под кустами, вспоминаем, как немцы из города драпали. Связь потребовалась. Мимо лесопильного завода тянем с Иваном кабель, братья Обиход у стены с пушкой притулились, один в прицел смотрит, другой нам кричит: «Уходите! Танки!». Глядим «Тигр» идет вдоль узкоколейки пушкой ворочает. Идет второй, третий, братья по первому выстрелили, он крутнулся, боком встал, они ему в бок. Загорелся. Те едут, палят по ним, по заводу, к забору приближаются.
Мы с Иваном катушку бросили, в горы бежим лесочком. Пули: «вжик – вжик» из окон по нам. Пронесло и на этот раз, а братья Обиход погибли. И Бендер пойман, который танки навел. Он видит, русские по городу разбрелись, расслабились, им сообщил. Не пощадили за это и его. У дороги указатель: «НА КОРОСТЕНЬ». Ниже он несколько дней в петле висел.

Воистину пути господни неисповедимы, - вздыхает Николай Иванович, вспоминая дороги войны и годы послевоенные. - Отдыхал на курорте вблизи города Надворного, а там и указатель «НА КОРОСТЕНЬ» не далеко. Там местная жительница вспомнила о Бендере. Спор пошел, кто его обвинял, кто нас. Эх, а где могилок то русских нет? Всех и всегда русские защищали и освобождали. За пять долгих лет войны мы чего только не повидали. В Карпатах Лубковский перевал ночью преодолевали. Там у поселка Медзилабардзе политрук нам рассказывал о генерале Брусилове. Его войска здесь проявляли героизм, воюя с Турками. Ходили мы по чуть заметным окопам тех времен, поклонились и холмикам с их костьми. Геройский дух брусиловцев вселился тогда и в нас, прибавил патриотизма.

У Митрофанова удивительная память. Она сохранила в его голове события войны до мельчайших подробностей. И ему не присуще где-то события приукрашивать, чего-то утаивать, перекраивать. Он мои черновики дважды перечитывал, где-то добавлял, подправлял, вычёркивал. В его рассказах о войне отражены не только победы, а много и поражений, ошибок, опасностей, которые подстерегали наших командиров и солдат.
С угощениями отмечали мы в районном Совете ветеранов восьмидесятилетие фронтовиков: Ивана Сергеевича Кондранина и Ивана Прокофьевича Польникова. Я эту встречу снимал на кинокамеру. Там Митрофанов в беседе с участниками ВОВ все возмущался по поводу некоторых прикрас о войне. Привел пример из газетной статьи, зарисовку подвига Михаила Агибалова, который лежа у подбитого танка с пистолетом в руке настрелял два взвода немцев. Их потом они от его танка на двух грузовиках увозили.
- Это кто может так написать? – спрашивал он соседа по столу Чепрасова Ивана Марковича. – Написать такое может человек, не имеющий никакого понятия о войне, либо журналист — сказочник, фантазер. Это же чушь полная! (Иван Маркович был с ним согласен).
Такой еще случай рассказывал Николай Иванович:
- Зимой марш очередной проходил: в лютую пургу, в бездорожье. Колонна растянулась - в разобранный мост уперлась. Сапёры стали настилы мастерить, охранный батальон с ними остался. Другим разрешено в придорожное селение свернуть, посушится, привести в порядок себя и технику. Утром с кухни походной завтраки вёдрами разносили, стрельба послышалась у моста. «В ружьё!» подана команда.

Прибыли на шоссе. На месте объяснили, что с того берега подъехало 2 наших автомобиля «Зис-5» и два студебеккера. Кузова накрыты брезентом, а на водителях и офицерах – плащ-накидки и шапки русские. Оценили они обстановку, стали разворачиваться. Офицеру из батальона охраны показалось, что у солдат, сидящих в кузове, накидки и шапки наши, а автоматы немецкие. Дал упредительный выстрел, но те дёру дали. Наши сорокапятки и минометчики пустили им вслед минные гостинцы. Потом говорили, что ушла крупная птица. В окружение попала немецкая группировка во главе с важным генералом.
Надо отметить, что Митрофанов высокий патриотизм и умение воевать большинства немцев в своих воспоминания не раз подчеркивал.
- Казалось бы, с какой целью им было стоять насмерть за город Моравская Острова? – спрашивал он. – А они его укреплениями и орудиями сделали неприступным. Рвы глубокие, бетонные доты, дзоты. И в лоб, и с воздуха, и обходом мы не могли в него войти. Пришлось привозить на позиции наши «Андрюши». Только они термитными снарядами раздолбали укрепления. А сдайся он раньше, или отступи, сколько бы жизней немецких и русских было бы сохранено. А шанс мы им давали. Затишье огня делаем, через рупоры предлагаем сдаться. Время шло, они молчали. Это и есть их патриотизм и геройство.
А война и нам и немцам давно осточертела. Она сидела у солдат в печёнках. Мы видели, чувствовали той самой печёнкой, что войне конец будет скоро. А конкретно - когда мир для нас наступит? Этого нам не говорили. Опять мы в колонне, не в боевом порядке, но по первой команде либо преследуем врага, либо в атаку идём, либо занимаем круговую оборону. Мы всегда и везде находимся на чеку, везде и всегда проявляем осторожность, бдительность. Этим сохраняем себя.

В начале мая 1945 года в Оломоуце мы размещались, приказ поступил двигаться на Прагу. Говорили, там фельдмаршал Шернер с остатками немецких войск, и генерал Власов с воинами, предавшими Родину, делают прорыв русского окружения. Двигаемся туда, преодолевая мелкие стычки, порой и бои. У города Чешки Броды зенитки захлопали, автоматные очереди затрещали. Приученные неожиданности занимаем позиции. И тут долетает долгожданное: «У-р-р-а-а! По-бе-д-а-а!». Мы тоже выражаем общую радость объятиями, стрельбой, киданием вверх пилоток. Все в праздничном возбуждении. Со спиртом объявились, по сто граммов налили, тосты, здравицы провозгласили за нашу Победу.
Отгремели победные салюты, война со стрельбой и жертвами теперь в прошлом. Наступили трудовые будни. Объявлена частичная демобилизация воинов старших возрастов и женщин. Остальных до неопределенного времени оставляют служить в армии. Обучать молодых солдат, передавать им опыты уроков войны. Подразделение, где служил Митрофанов Н. И., расквартировали в Восточной Пруссии, в городе Растенбург. Там в войну была ставка Гитлера, где его пытались убить немецкие генералы. Был он в его бункере. Экскурсовод рассказывал о работе Гитлера, его ставки, о жестоких боях за старинный город Кенигсберг. Теперь он в руинах.

Живут наши солдаты и офицеры в немецких казармах: просторные, светлые, с газом и водой. Муштра и построения проводятся на плацу с твёрдым покрытием, питаются сытно в немецкой столовой. При воспоминании о недавней жизни в окопах, о невзгодах, холоде и голоде их бросает в пот и дрожь. А чтобы этого не повторилось, фронтовики молодую смену учат быть всегда бдительными и сильными, готовыми в любую минуту предотвратить угрозу извне. Природа вокруг прекрасная: умеренный климат, цветущие луга и пастбища, светлые озёра, водоканал несущий сюда живительные воды со стороны Балтики. Всё это повышает настроение солдатам мирной службы.
Минометная специальность после войны устарела, полку дают новое направление – ВДВ (воздушно десантные войска). До марта 1947 года Николай Иванович служил, изучал специальность. По приказу демобилизовался. В Родионовку явился в выглаженной форме, стройный. На груди посверкивал орден Отечественной войны первой степени, медали: «За Победу над Германией», «За отвагу». Ему 23 года. На двадцать четвертом году женился на Таисии Андреевне. О том, как встретились, как любили и как прожили совместную жизнь, они оставляют за кадром. Во всяком случае, его поколение и они трижды достойны, чтобы с них брать нам во всем пример.

ЖИЗНЬ ЕФРОСИНЬИ И МОРЯКА БАЛТИКИ

Возраст моей собеседницы перешагнул за девяносто. К ней мы пришли с кинокамерой, в связи с юбилейной датой – 60 лет Победы Советского народа в войне с гитлеровской Германией. У ее мужа Гребенкина Григория Никитовича, участника войны, здоровье пошаливало. Поэтому вспоминала об их совместной жизни больше Ефросинья Степановна.

- Эх, Иван Яковлевич! Ты спрашиваешь о детстве. А мы его видали? Его у нас не было. Я сколько себя помню, мы наравне с родителями работали. Нам бы в лапту, в другие игры на лугу поиграть, но некогда. Я родилась в страшное время, двадцать первый год. Сам знаешь, какой в Поволжье голод был. А у матери нас пятеро было: Надя, Катя, Илюша, Аниска и я. Мне мать рассказывала: придёть (с мягким знаком у Ефросиньи многие слова) к ней кума Лизка, а я реву голодная, молока в грудях у нее нет. А с чего молоку взяться? Мама по три дня в рот ни крошки не брала. И Лиза ей советует: «Кума, а ты грех возьми на душу, скрепись, глаза закрой и подушку на дитё наложи. И чадо твое отревелось. Зато других детей сохранишь». «Ни за что! – отвечает ей мать, - Сама умру, а с дитём так не поступлю». - Мать на помощь надеялась, отца с продуктами ждала. Из Зуевки в тот год мужиков половина села в отходничество ушло: в Ташкент, в Оренбуржье, в Сибирь.

Летом 1922 года отец с мешком зерна домой возвратился. Спас семью от голодной смерти, а сам в дороге тифом заразился и зимой того же года умер. А матери нашей с пятерыми куда деваться? Она сестру забирает снопы вязать, меня с остальными детишками оставит: девять, восемь и шесть им. Я и присматривала за ними. Яслей не было, дети сами по себе, а родителей свободными мы не видали, они в постоянном труде и нас к труду приучали. Поэтому родители наши рано изнашивались.

В 1932 году мне было 10 лет, умерла мама. Надежда, сестра моя старшая к тому времени за Горлова Сергея замуж вышла, он у неё грамотный такой - коммунист. Аниске шестнадцать. Я в колхозе работаю с девчонками: кому двенадцать, кому тринадцать. Поднимаемся с петухами, дед Кузьма посадит в телегу, едем по дороге. Рытвину увидит, командует: «Засыпайте девчата». Мы прыгаем с телеги - кто за лопату, кто за носилки. Роем на обочине землю, засыпаем ямку, садимся, едем строить на прудах плотины. Плотина получается слоями, как пирог. Мужики солому с рыдванов на плотину положуть, парни и девчонки на носилках землю таскають, а женщины ее по соломе разравнивають. И так до вечера. А к ужину у Кузьмы (по кличке Рава) мерка муки в телеге стояла, он кому в кулёк, кому в карман ложкой порцию муки отмерял. Этим мне запомнится год - 1933.
Ефросинья Степановна замолчала, скрестила руки на своей груди, глубоко вздохнула, посмотрев на своего мужа Григория.
- Эх, и ведь хочется мне рассказать вам из нашей жизни чего-то бы и хорошего, - при этих словах моя собеседница пыталась изобразить на своем лице улыбку. Но она у нее не получалась.
- Ну и расскажи хорошее, - посоветовал своей Ефросиньи ее муж.
- Гришк, а я им чего расскажу то? Как 1935 год урожайным выдался? Это правда. Мне в том году 14 лет сравнялось, я наравне с бабами снопы молочу. Стационарную молотилку трактор крутит, женщины снопы задають, а мы, подростки на отгрузке зерна как нырки. Алёшка Татаринцев следил за нами, не попали бы рукой в машине куда. Некогда нам было играться и отдыхать. Для посиделок вечером и то время не выкраивали.

Осенью Илья привел жену в дом. Он не сказал мне «Выметайся», я сама догадалась, ушла к сестре жить. Стеснять их семью не хотела. Три года прожила, девка видная, работящая, парни заглядывались. И я с моряка служивого глаз не свожу. А вскоре Гришка сватов к нам заслал.
Только забеременела, его на МНР забрали, не успел оттуда возвратиться, заваруха финская началась - туда воевать поехал. А хватит бы ему, он до этих походов под Хабаровском четыре года на флоте отслужил. Некогда спокойно было пожить, в уюте. С его родителями в саманном домике обитали: пол глиняный, крыша соломенная, протекает, спим на родительской кровати, они на полатях. Неудобства скрашивала любовь и забота о первенце Вите.

После тридцать пятого стали на трудодни нам хлебушек давать, скотину держали. Радоваться бы счастью, но войну объявили, мужиков с сенокоса привезли на митинг, многим там и вручили повестки на фронт. К весне 42-го и моряки потребовались. На Волжскую флотилию Гришка попал. Баржи с горючим, с продовольствием по Волге буксировал. Писал «Враг к Сталинграду рвётся».
У Григория Никитовича одышка, трудно говорить, но не выдержал, добавил
- Война к Волге приблизилась, волжской флотилии стало тяжко. На наши катера пикируют самолёты, бомбят, строчат из пулеметов, подбитые самолёты на баржи с горючим немец направляет. Земля и вода горит пламенем. Стали приспосабливаться, под зенитной охраной в рейсы выходим. Но потопили они буксиров наших и барж - не есть числа.

Затихло под Сталинградом. Согнали к причалам пароходики и баржи, отправились воевать на Балтику. Там катера и корабли не чета Волжским. Определили меня на торпедный катер, который предназначался для охоты за подводными лодками противника. На нем приборы обнаружения глубинных объектов. Лодку обнаружили, ее надо быстрей забросать бомбами.
Григорий Никитович замолкает, тяжело опускает голову.

- Эх, мы теперь рассказчики-то никакие, - вздыхает Ефросинья, - годы пережиты тяжелые. Если описать, что в войну тут с нами бабами вытворяли, у вас в аппаратуре плёнки не хватить (смеётся). Урожай перед войной хороший уродился, а убирать некому и нечем. Трактора угнали, лошадей угнали. И придумали бригадиры быков обучить, на них всё и возить. А на быка хомут не наденешь, ему ярмо специальное сделали. Оно тяжелое, не то ребятишкам, мы, бабы вдвоем ее надевали. И опасно с быками работать, рога у него как вилы, норовистый: его в оглобли, а он из них, его за повод тянешь, а он головой машеть. Летом рогатых зык, овод кусаеть, они хвосты кверху и бегуть как ошалелые в речку. Потом и к быкам приспособились.

У Кузьмы единственная лошадь, он впереди обоза едет, за ним бык синий, смирный, его нарасхват в извоз и брали. За ним другие быки в обозе тянулись. Вот гуськом в степь на работу и плетёмся. Зимой день короткий, выезжали затемно и темно возвращались. А дома Витя с бабушкой голодный, он без молока материнского совсем захирел. Не отнимать бы его, но работа у меня постоянная. При редком скармливании у меня молоко пропало, Витя наш заболел и умер. Думаю, какими словами теперь объясняться с Гришей. Он с фронта в письмах просил: «Береги Витю, поддерживай питанием». А как поддержишь, вместо грудного молока ещё чего дашь ребенку? В войну налогами нас душили. Масла с коровы по 16 кг брали, мясо, шерсть, шкуры овечьи, брынзу. Все с подворий брали. Куры занеслись, не занеслись, а яиц 100 штук помесячно отдавай. Понимаем - война, солдат кормить, одевать, обувать надо. А с брынзой как быть, овец доить? Приходит «Маренок» - уполномоченный по налогам, ногами топает: «Почему налоги не платишь, брынзу не сдаешь? На суд подам!» И подал, осудили, а я где деньги им возьму? Пошла к Зуеву, он председатель сельсовета, посоветовал «Отбивай телеграмму Гришке на фронт». Я в Утёвку помчалась. На почте спрашиваю девчонку, отбить телеграмму на фронт как? Она «Диктуй». Я диктую: «Гришк, на меня за неуплату налогов пять тысяч рубликов наложили. И грозятся со двора корову забрать. Вон к куме Дашке пришли, хозяйство описали и 5 овцематок за долги забрали».

Испугалась, когда посыльная пришла, сказали: «С тобой начальник милиции будет разговаривать». Прихожу в сельсовет, он спрашивает:
- Ты Гребёнкина Ефросинья Степановна? Правильно?
- Да, правильно, - отвечаю.
- Ты телеграмму мужу на фронт отсылала?
- Отсылала.
- Нельзя ему такие телеграммы писать! Он воюет, у него теперь какое настроение?
- А у меня какое настроение? – отвечаю. - Им штрафовать меня на такую сумму можно? Они грозятся со двора корову за налоги свести.
- На, порви свою телеграмму, - говорит он. - Послушаешь меня, не уведут от вас никакую корову. А налоги плати.
А в письме Гришке о налогах я написала. И он в отпуск заявляется.
Воспрянул старый моряк от ее слов, поднял голову.
- Да, я письмо твое политруку своему когда прочитал, он головой покачал, сказал «Я об этом безобразии доложу командиру».
- Вот Гришка мой тут и разбирался с нашим Маренком по налогам. После отпуска он еще до августа месяца 1945 года в Кронштадте служил, и возвратился. Он счастливый, у него вся грудь была в орденах и медалях, а на теле ни одной царапины. Счастливчиком оказался и брат мой, Илья. А зятя Николая после победы в Берлине задержали. Две посылки от него семья получила, а следом извещение приходить: «Ваш муж убит при исполнении воинского долга».
А Гришка с Илюшей отправились к председателю колхоза насчёт работы и продуктов. По возвращению им пуд муки полагался. А Репин по полпуда выделил, и то ржаной. И на этом ему спасибо. Илью Серафим Николаевич чинить старую мельницу уговорил. «Даю тебе двоих фронтовиков в помощь, и чтобы через месяц мельница была как конфетка. Такие руководители были. И ты чего думаешь? через месяц мельница заработала от мотора.

Проработал брат ровно год на мельнице, мотор сломался. А завозное зерно от колхозников осталось на мельнице. Ревизоры нагрянули. Илья пришел ко мне «Сестра выручай! Скажи милиции, на мельнице и твое зерно есть». Вызывает следователь, я ему о мешке зерна рассказала. Он зверем сделался, заорал: «Брешешь, сука! За ложные показания я в тюрьме сгною». А я стою на своём: «Отвозила зерно - и всё!». Он тогда спрашивает:
- Зерно на чём отвозила? Отвечай, сука, без вранья!
- На тележке, - отвечаю. - Думаю, скажи, отвозила на лошади, он конюха или бригадира спросить, запрягала я лошадь, не запрягала.
- А с кем грузила мешок на тележку? – допытывается следователь.
- Тележка низкая, я одна погрузила, - не сдаюсь я.
- Опять брешешь! – зло рявкнул он. Закрывает в кабинете и уходит.
Трое суток следователь меня запирал, пугал всячески, пока Гришка из его лап меня не вызволил. А я бы брата и сама не выдала. Следователь, не добившись признаний, закрыл дело и написал правленцам «Из мельников Кортунова убрать». Вот напугал - то, а колхозу бригадир нужен, они Илью и назначили. Это уже в 1947 году было.
Григорий Никитович год подтвердил.
- Я в Утёвку тогда ездил на партийный учёт становиться, - вспомнил бывший моряк. - Первым секретарём РК ВКП (б) работал Караваев Павел Титыч. Он меня знал еще по работе механизатором в Кулешовской МТС. Разговорились о былом, понравился я, записочку рекомендательную директору пишет. Тришкину подсказку, по которой меня и продвинули в тракторные бригадиры.

- Э - хе-хе! – завздыхала Ефросинья. - Бестолковые мы были, любили тяжело работать. Мужики наши дневали и ночевали в поле. Их в уборочную и посевную раз в две недели помыться в бане отпускали – и на этом все наши свидания. А от чего рожали детей? Не посидели с мужиками мы и в праздники за столами, по душам на завалинке не поговорили. Так жили.
- Зиму ждём, не дождёмся, может легче будет - дополняет рассказ Григорий. – Дождались, а она ещё канительнее. До МТС от Зуевки три километра хода. Дождь, слякоть, пурга или метель на улице, дороги не видать, а нам в мастерские к восьми часам приди. Раз опоздал – лишаешься премии, а за повторное опоздание отправят в кутузку.
- Не щадили в войну тут солдаток, - продолжает Ефросинья. – С сестрой Аниской чего они сделали? Милиционеры и местная власть приезжають, допрашивають, по углам рыскають, вещи описывають. Её и сынишку напугали насмерть. Позднее мы узнали, ее муж Сергей под военный трибунал на фронте попал. Он яко бы в бою струсил. А семья за что страдала? После смерти Сталина Сергея оправдали, судимость сняли. Зато Аниска после того испуга так и не оправилась - умерла.
Ды много чего в жизни было, - вздохнула Степановна, натягивая на колени юбку и поправляя привычными движениями платок на голове. - Хлебнули горя, а от непосильного труда теперь и корчимся. Бывало, в церковь подводы с зерном едут - одна за другой. С фургонов в мешки зерно бабы насыпають, а мы по деревянным трапам к алтарю их таскаем. Ворох выше и выше, а мешки всё тяжелее и тяжелее. К вечеру качаемся от мешков, а все таскаем. А чего платили? Пару тех же мешков за год, и все. Из колхоза корм скотине не давали, сами по ночам заготавливали, на коровах своих возили. А скот не будешь держать, огородом не будешь заниматься, чем семьям питаться еще? Тогда колхозные работы на первом плане стояли, от них никуда. До белых мух молотьба снопов на полевых станах шла и в церковь зерно поступало. Оно считалось там государственным, неприкосновенным. Боже избавь, кто зерно себе в карман усыпить. Заметють - осудють. Спасибо кладовщику Павлу. Вот он не следил, поблажку давал.
С нового года начиналась отправка зерна на станцию Богатое. И опять мешки эти надоедные. Сейчас везде механизация: погрузчики, сеялки, веялки. А тогда весной солнышко пригрело, учетчик ходить по дворам - оповещаеть: «На яровизацию завтра - к восьми». Это означало, семенное зерно из амбара выгружать, смачивать, прогревать на солнышке, вороша ее лопатами. Яровизация ускоряла всхожесть семенам.

А сейчас кто этим делом занимается? У Володи (сын работал управляющим отделения), шёл сев ржи. Они рожь беруть из бункера в комбайне и поле засевають. Хоть бы отвеяли, какая там яровизация. И случай рассказал мне Володя. Приезжаеть он на сев, а они пьяные. Спрашиваеть, почему напились? «Нам делать нечего. У нас солярка кончилась». А солярка не кончилась, они её продали и деньги пропили. Володя, как и отец - не привык спустя рукава работать. На механизаторов рассердился, хотел их излупить, но сдержался. Привез солярки, сменил механизатора, сеяльщиков, и сев продолжился.
- Безответственные люди пошли, - возмущается и Григорий Никитович. - Не хотят хорошо работать. Им бы урвать где на дурничку и напиться. А Володя нашей закваски, старинной, за все и переживает. Мы не говорим, чтобы теперь работали, как и мы, но хоть бы жили по совести и вели себя по-человечески. А эти работать не хотят, а жизнь бы им кто-то сделал хорошую. Ребята, я бы им сказал – так не бывает. Старинная пословица как гласит? «Без труда – не вынешь и рыбку из пруда.
- Эх, трудная жизнь была, чего и говорить, - подводит итог Ефросинья Степановна. - Потом все у нас ладком шло, детей растили. Валя нас первой покинула. Она старшая дочь, десятилетку закончила, потом институт, учёного агронома ей присвоили. Гордились мы с дедом, что детей умных воспитали. Взять Володю, на шофёра выучился, поработал, узнал по чём фунт лиха, в техникум подался, стал механиком, теперь колхозным отделением управляет. И Люба по их примеру росла, выучилась на специалиста печатного ремесла. Шестеро внуков у нас, они тоже не разбалованы, приобрести специальности стремятся. Жить бы, на них радоваться. Но беды посыпались, умирает Ирина (дочь Володи), не пережила горя и ее мать, Мария.

Не дотянул до юбилейного дня Победы и Григорий Никитович. Ефросинья Степановна пока, слава Богу, жива. Она по-прежнему добрая, гостеприимная, общительная женщина, рада всегда гостям. Только вот жалуется на больные ноги, которые много за долгую жизнь походили, по трудным дорожкам потопали. А я от имени моих читателей пожелаю ей их подлечить, боли снять и еще долго пожить без прежних потрясений.

ДОБРЫЙ ДОЛГОЖИТЕЛЬ

Соложенков Александр Ионович скончался на сто втором году жизни. Он был участником войны, ветераном труда, старейшим жителем Нефтегорского района, самым уважаемым. Я знал Ионыча близко, работая председателем Совета ветеранов в Зуевке, общался с ним много раз. Это был удивительный человек, но, видимо, судьбе было угодно, чтобы стал он совершенно одиноким после смерти жены. Но так как он был добрейшим человеком, уживчивым, то это и позволило ему ладить с дальними родственниками, с Ларгиными: Татьяной и Александром. Они его последние десять лет оберегали в своей квартире, ухаживали за ним. За что мы их благодарили, ставили в пример, говорили «Вы большие молодцы!».
Александр Ионович прошел долгий, но нелёгкий путь. Он родился во времена Столыпинских реформ, рос в первую мировую, в вихрях революционных и гражданских бурь учился, развивался, формировался в юношу. А в благие времена НЭП у его родителей Иона Петровича и Зинаиды Борисовны Кортуновых было восьмеро детей, на зависть соседям, шестеро трудоспособных мужиков и две одаренные на многие дела женщины. Поэтому в их хозяйстве все спорилось: скот всякий содержался, успешно шло землепашество, на пригорке мельница-ветрянка ими выстроена. Жить бы их семье, растить детей, размножаться, добра наживать. Но приходят лихие времена, в селе коллективизация. Из всех сыновей самых младших: Александра и Михаила в колхоз зачислили. Остальных актив сельский записал в кулаки-мироеды и выслали в Казахстан. А потом и Александра с Михаилом в колхозе сочтут вредителями, гонения власть им устроит. Но находится добрая душа, сельский активист Сидор (Денисов Алексей Ильич) помогает им скрыться. С лучковой пилой и топором они долго странствовали по самарским селениям, плотницкими заработками жили. Уже перед войной бараки для рабочих на посёлке «Управленческий» строили, в них комнатки выделили. Позднее туда Александр тайно привёз себе в жены зуячку, дородную молодуху - Анну Евдокимовну Седых.
- Счастливо зажили мы в изгнании, далеко от той жизни какая она у нас была с родителями, - вспоминает Александр Ионыч. – Наташу вспоминали, она всех младше, с 1912 года рождения. А мама после ее рождения полгода прожила и умерла. И отец тоже помучился с нами, с оравой такой, на 52-м году богу душу отдал, умер. Я к тому времени два не полных класса земской школы заканчивал. А заведовал ей священник Евгений Кроткий. Его сын Борис на год меня моложе, я знал их. Как-то я шел с Борисом, нас встретил отец Евгений. Он стал расспрашивать меня о жизни нашей семьи без отца. Рассказал я ему о содержании скота и птицы на подворье, об одной уцелевшей мельнице, с которой теперь берутся большие поборы. Священник внимательно и сочувственно меня слушал. И попросил он меня оказать ему услугу, създить на нашей лошади в Утевку. Ездили мы туда с его сыном Борисом, возили книги утевскому священнику. А за это, по приезду, отец Евгений насыпал мне целый карман сушеной кураги, очень вкусной и сладкой.
Жила наша семья на усадьбе нынешних Выменкиных (Глебов Никита Никифорович), а мельница наша стояла напротив, лужок там был хороший и пригорок. И к ней в ветреную погоду много подвод съезжалось, везли на помол зерно со всего села. Там и амбары зерновые стояли. Этим в основном до колхозов мы и жили. А когда они стали создаваться, как я уже говорил, братьев старших и двух сестер раскулачили. Меня и Михаила года четыре не трогали, потом о каком-то сапе лошадей заговорили. Обвиняли бывших кулаков в этой болезни. Потом о сверх раннем севе стали говорить «Сей в грязь-будешь князь». А как в лаптях да с семенами в лукошке по грязи пойдешь. И некоторые мужики противились этому. Их руководители колхозные в саботаже обвиняли. Попали и мы с Михаилом в их число. Пригласили всех в сельсовет, бумагу о высылке зачитал председатель Труфанов. А поддерживали его активно трое: Сахар Сахарыч, Парса и Пигурок (их клички). На другой день нас должны были в обозы посадить и куда-то отправить. Но нам об этом сообщил колхозный бригадир Денисов Михаил Ильич. Он же от своего брата-активиста выдал нам проездную справку тем же Труфановым подписанную. С ней мы с братом Михаилом ночью куда глаза глядят и бежали. В дальних селах строили дома, сараи, по дереву чего-то мастерили. И прибились в пригородный совхоз «Пионер», который станет потом «Тепличный».
Война нагрянула. 8 августа сорок первого меня забирают на фронт. Но с формулировкой в документах: «годен к нестроевой службе». Служил в городе Марксштадт, Саратовской области при резервной части. Немец к Волге приближался, стали и нестроевики учиться стрелять из пулемёта «максим». Потом в городе Балаково монтировали стены для заводов привезённых с эвакуации. Позднее скот в вагоны товарные приказали грузить, разместили и нас в такие же вагоны. Сказали «Едем в Подмосковье». Глубокая осень стояла, стужа, слякоть. На станции выгрузились и тёмными ночами долго шли пешком. У села Гончаровка, Калининской области у лесной опушки, помню, дали приказ «Окапываться, закрепляться, к обороне готовиться». Окапываемся, а вокруг болота. Брёвна в лесу заготавливаем, на плечах таскаем, для танков и пехоты проходы делаем. В связи с бездорожьем снабжение не поступает, отстало. По особому распоряжению питаемся неприкосновенными запасами. Потом и они кончились. Спасибо зенитчикам, они имели продовольственные припасы, с нами делились.
Перебрались через болота, сказали «В сторону Смоленска». До весны 1943 года там сдерживали натиск беспрерывно атакующего противника. В одно время не выдержали, через те же проходы в болотах отступили на прежние позиции. И только в феврале 1944 года наши войска беспрерывными контратаками измотали силы немцев, и мы пошли в наступление.
К тому времени я был уже стрелком – пулемётчиком. Бой шел, бегу в атаку в цепи солдат. Лавируем от пуль с напарником: от бугорка к ложбинке, от куста к кусту. Заляжем, отстреляемся – опять вперёд бежим. Успели залечь в воронку, очередь секанула, землёй нас осыпало. В третий раз поднимаемся в атаку - очередь радом проходит. Залегли интуитивно на снег, он весь перемешан с землёй. Теперь очередь пуль ложится впереди нас. Видать засёк нас пулемётчик немец.
Помню, после этого меня как оглоблей по левому плечу садануло. Рука от пулемётной ручки вниз плетью свисла. Из рукава к пальцам тёплым ручейком кровь потекла. Не теряю пока сознание, как на тактических занятиях учили, отползаю с пристреленного места в сторону. Напарник пару раз мне вслед оглянулся и из виду скрылся. Воронка попалась, в неё заполз. Там раненые, к ним прибился. Где нас и обнаружила санитарка. Раны всем перевязала. Кто ходячий, ложбинкой в сопровождении санитарки отправились в полевой санбат. Я пока к укрытию полз и санитарку ждал, крови много потерял. Двое санитаров на телегу меня погрузили и в другой санбат отправили. Там врачи мне шину на руку наложили, забинтовали. Признали тяжело раненым. Таких в город Асташково, в стационарный госпиталь уже на машине отправляли. Там мою рану обработали, уколами обкололи, питание хорошее назначили. Давали и вина по 150 граммов два раза в день для подкрепления сил. Через месяц отправили в Москву. Там две недели в военном госпитале лежал, рану обработали, гипс сменили и отправили в Омск. Там мне была углубленная операция. Но врачи мне намекали, о полном восстановлении руки мечтать уже не приходится. Она оставалась Г – образной, скрюченной, с неработающими пальцами.
В июне 1944 года выписали меня из госпиталя. Приехал я к Анне Евдокимовне не способным к работе, но обиды на родное государство не имел. Фрицы виноваты, это они мне руку на всю жизнь искалечили. А мне первые годы за инвалидность платили 305 рублей в месяц. Много это или мало? Оценивайте по хлебу. Буханка хлеба в то время стоила 70 рублей. И у жены заработок в пригородном совхозе был, но мизерный. Вот как хочешь теперь, так и живи. Хотел устроиться сторожем, к пенсии подрабатывать. В Собесе категорически заявили: «Не положено!» Пенсии могут лишить. Стал думать на какие средства жить?
Зашел как-то на вещевой рынок. Идёт бойкая торговля разными вещами, но тайно (из – под полы). Где-то они товар этот купили? Поехал в городской универмаг, постоял в трёх очередях за шапками. По две штуки в одни руки давали, шесть приобрёл. На барахолке пустил их на 50 процентов дороже, прибыль первую получил. Этими деньгами и пополнял наш скудный семейный бюджет. И зажили мы с Анной по-новому. Детей своих нам Бог не давал, племянница к нам жить приехала. С Машей и нам жить стало веселее.
Потом участок земли мы получили, огородничеством и садоводством занялись. Излишки картофеля, овощей и фруктов на рынок выносили, деньги на строительство дома собирали. Через пять лет собственный дом на даче появился.
В сорок девятом году с рукой моей не стало легче, но инвалидность мне снизили до третьей группы. Она рабочая, пошел сторожем работать в «Главснаб». До денежной реформы получал оклад 400 рублей, после реформы – 40 рублей. Бдительно объект охранял. За 15 лет кучу грамот и разных поощрений получил, в газетах и в журналах хвалили. Узнаю, на головном молокозаводе оклады у охранников большие, но ружьё для самообороны им не выдаётся. Опасно. Думаю, сила есть пока, с вором одним справлюсь. В 1962 году перехожу туда на работу. Там начальству ещё четыре года служил верой и правдой, пока беда не случилась. Ночью с палкой иду тенёчком, взломщиков в цехе переработки продукции заметил. Закрыл входную дверь на засов и докладываю по телефону милиции. Они пока записали информацию в своем журнале, пока ехать собирались, грабители опомнились. Видят, я не вооружен, выломали дверь, избили меня, руки и ноги связали, а сами пустились наутёк. Спасибо, что не убили.
Обиделся я на милицию, что приехали поздно, да ещё и посмеялись над моим ротозейством. И заводское начальство бумагу на воров и на убытки составили и тоже успокоились. Сижу я на посту потом, и думаю: «Не наше всё это, им добро не жалко, а мне и подавно». Опасная работа, как ни крути. Бабка тревожится, мол, дед, убьют грабители тебя на посту. Уходи - пока цел. Взял и уволился я от них.
А вскоре мне опять инвалидность до второй группы восстановили. Два года жили на ней, в 1968 году на пенсию по возрасту перешел. И все равно пенсионерам в городе проживать труднее, чем в деревне. Посовещались мы с Анной Евдокимовной о дальнейшей жизни, о Зуевке родимой к старости вспомнили. На малую родину потянуло.
Год шел 1970- й. Приезжаем с небольшим капиталом. На покупку дома щитового хватило. В нём раньше председатель колхоза Останков Павел Матвеевич с Зиной своей проживал. Говорили, что он круто дело повернул в колхозе, воров и пьяниц строго наказывал. И его дом обидчики подожгли. А потом сказали, что сельчане его наказали за церковь, которую он разобрал на зернохранилища. Дом он мне продал и на новое место жительства съехал. Повезло нам - красивое место, речка рядом, природа сельская богатая, люди по соседству живут хорошие, приветливые, доброжелательные. Ивановы по правую руку, Шмойловы напротив, Павловы на бугре. Все за родных нас приняли. Казалось, что жили мы тут всегда и не уезжали.
Завхоз в дом наш с предложением заявляется, Федотычем все его звали. Наслушался он о моих способностях объекты городские охранять, теперь охранять объекты колхозные приглашает. И я в Зуевке ещё десять лет охранником работал. Склады продовольственные и хранилища из церковных брёвен выстроенные, теперь с зерном охранял.
До 1995 года в мире и согласии жили мы со своей старухой, не думали о беде. А тут внезапно она умирает. Стал приспосабливаться в одиночку жить. Спасибо умным людям, которые службу социальных работников придумали. Они в дом придут, бывало, скрасят сразу одиночество заботливым участием и добрым словом. Но годы-то за плечами у меня не малые, в августе девяносто два годочка сравняется...
Сидели мы тогда за беседой с Соложенковым Александром Ионовичем в его доме. Он вспоминает о житие, я его рассказ в блокнот записываю. Память его пока не подводит. С нами сидят его дальние родственники Ларгины: Татьяна с Александром и Денисов Виктор Осипович. Ларгины исконно городские жители, но там сейчас сплошная безработица. Александр, трудяга, мастер на все руки, приехал к нам, в бригаду полеводов работать поступил. И вышел вскоре из него первоклассный механизатор. Временно жить поселились они у деда, он простотой им понравился, щедрым нравом и уживчивостью. Потом Александр Ларгин к газовикам работать перешел, квартиру служебную им с Татьяной выделили. Тогда-то Ларгины и стали уговаривать Соложенкова А.И. перейти к ним на постоянное жительство. Тут сыграло роль их родство. Танин отец Фёдор приходится племянником Александру Ионовичу. Здоровье Соложенкова их не пугает, оно у деда пока крепкое. Судя по тому хотя бы, как он, бывало, не сядет за обеденный стол без стопки хорошей водочки. Утверждая при этом, что для здоровья ему одна стопка всегда полезна. И он не сидячий, в своем подворье всегда, бывало, чем-то занимается. Значит, он и им в этих вопросах будет помощь оказывать по мере сил. К тому же у фронтовика пенсия хорошая, нахлебником дед не будет. Есть у него и другие льготы. Поэтому согласие сторон было достигнуто быстро. Соложенков вскоре и оказался полноправным членом их семьи. В степной лесополосе, рядом с шоссейной дорогой расположен их двухквартирный особняк. Природа не ахти благодатная, красотами небогатая, а все же раздолье для пожилого человека, степной простор, воздух свежий. Занятие в огороде и со скотом ему привычное и по силам. Беззаботные обстоятельства по жизни, забота хозяев, уют и регулярное питание преображают его быт и улучшают здоровье. А, следовательно, и продляют ему жизнь. В 2003 году мы заезжали с Раисой Васильевной к нему с подарками по случаю его юбилея (95 лет). В рабочий полдень заявились, в отсутствии хозяев он нас встречал, радовался как ребенок встрече. Бутылочкой дорогого вина, дорогими подарками от районной администрации мы его наградили. Поговорили на крыльце втроем. При расспросе о бывших соседях и многочисленных знакомых Александр Ионович проявлял редкостную память и интерес к людским судьбам. Услышав о том, что в Зуевке кто-то умер, заболел или спился, дядя Саня хлопал себя по голени здоровой ладонью и сетовал: «Ах, беда-то! Как же это с ним случилось-то? Рано ему ещё». Узнал, что Николай Харитонович Полянских в петлю с пьяни залез. Вспомнил, как потолки подбивать помогал тот ему: «Жалко! Мужик-то он был хороший. Эх, жить бы ему ещё, ды жить. А мне теперь пора и умирать». – И так он проходил по многим знакомым и подробно о каждом расспрашивал.
А 20 августа 2008 года к Ларгиным в дом в связи со ста летним юбилеем Александра Ионовича стали приезжать уже делегации более солидные. Из области приезжали, из района, из ближних сёл. Сам губернатор Артяков не приехал, делами был занят, но письмо поздравительное прислал с именитыми посыльными. Приезжал с дорогими подарками, с цветами и с солидной делегацией глава Нефтегорской администрации Афанасьев Сергей Николаевич. Гостевали у юбиляра Гордеева Надежда Кузьминична, Левашева Валентина Ивановна, Кубочкин Алексей Илларионович, Денисов Виктор Осипович, я с Раисой Васильевной. Посещали в этот день Соложенкова и другие гости. Все сердечно поздравляли старожила с его богатым юбилеем, желали здоровья и долгих лет жизни. Ведь до этого с юбиляром случилось два несчастья, тогда он впервые за свою жизнь попал в районную больницу с отравлением химическими препаратами. Потом он случайно о собственный порог споткнулся. Это уже серьезнее, шейку бедра себе повредил, сделался малоподвижным. А память его так и не покидала. Дядя Саня с посещавшими его людьми часами мог разговаривать, о многом у них расспрашивая.
Умер Соложенков А.И. через два года после своего столетнего юбилея. Во сне умер, легко. Он постоянно этого желал. И как добрый человек единственное послабление к собственной судьбе он получил от самого Бога.
А теперь Ларгины утверждают, что он просил их не ставить на его могилке положенный фронтовикам памятник с фотографией в мраморе. Бывают и у других людей такие же пожелания. У фронтовички, мной глубоко уважаемой, Клавдии Христофоровны Гладких из Кулешовки такое же желание было.
На мой взгляд, их пожелания можно и игнорировать. Они навеяны ошибочными страстями перед нашим вечным. Мол, на том свете им будет тяжело нести свой грех, то есть-мраморный крест. Надо этим людям при жизни помогать избавляться от ошибочных представлений. Значение памятников надо правильно понимать. Памятники и память людская это дань особого уважения, особые отличия. Памятники нужны живущим.
Любовь и вся жизнь
Не любят фронтовики о любви рассказывать. О чём угодно говорят, только не о ней. Обычный ответ: «Об этом записывать бы не нужно».
И вдруг удача у Яшани. К случаю пришлась, запоздалому предзимью ноябрьскому. Праздники, помнится, отгуляли, за свиней взялись, продовольственную программу выполнять надо было, вырезать их начали. Яшаня надумал колбасу домашнюю из туши сделать. Сказали о насадке к мясорубке, которая вроде бы есть у Дорохина. Не поленился Яшаня, съездил за ней на велосипеде, изучил через ее владельца способ работы. И накрутил мяса, наготовил кружочков колбасных, аппетитных, ароматно пахнущих - на все новогодние и рождественские праздники их теперь хватит.
А после этого Яшаня с водочкой да с колбаской приехал к Илье, с расчетом. Гостю тот обрадовался, в переднюю провел, альбом с фотографиями на просмотр выдал, а сам стал чего-то для закуски поджаривать на кухне. До Яшани запахи манящие тут же и дошли:
- Илья Иванович, не хлопотал бы ты, а квашеного бы нам чего-то, и колбаски моей опробуем с водочкой. И вся недолга бы тут, - посоветовал Яшаня. Но вместо ответа с кухни еще пуще потянуло вкуснятиной. За окном дождик заморосил, привычное дело осенью.
- Айда, Яшань, накрыл я тут стол сам, без хозяйки.
Кухонька человека на два, с окном в огород. Удобно летом наблюдать за грядками, смотреть, как лук с петрушкой развиваются на огороде под солнцем. Хозяин заметил взгляд гостя:
- В окно, бывало, и покойница моя, Андреевна за мной наблюдала. Я на огороде, она обед сготовит - зовет к столу. «Айда, Илюшк, хватит тебе работать, готово у меня всё». На скорую руку сготовит яичницу или еще чего. Теперь кто меня окликнет? - Илья Иванович с грустью посмотрел на огород, потом на собеседника.
- А я не слышал, что болела твоя Мария Андреевна, - сочувствует ему Яшаня. - Пошли, какие болезни, день, два и нет человека. Она же Агибалову (герой Советского Союза) племянницей приходилась?
- Приходилась, - вздохнул горестно Илья, усаживаясь с противоположного торца самодельного стола, где стояла сковорода с яичницей, а рядом на блюдце Яшанина колбаса в кружочках. Хлеб рядом, на дюралевом подносе, бутылка столичной и пара больших стаканов.
- Эх, Яшань, я так и думаю о жене, как о живой. Ушла будто к соседям, огород с ней пахать надумали, а трактор «Беларусь» есть у соседа. Ходила договариваться с соседом моя Мария. Ну а теперь зачем мне огород? Нет ее, не нужен мне теперь и огород.
- Как же, Илья Иванович? Нужен он, чтобы не скучать тебе. Летом на грядках морковных покопаешься, зимой с овечками повозишься, и время пойдет веселее.
Яшаня знал Илью давно, еще по поселку Березовому, который советская власть посчитала потом не перспективным. Жителей переселили в Зуевку. Он впервые с Ильей, бывшим танкистом, о войне на поселке беседовал. Он тогда рассказывал, как его танк немцы подбили в первом же бою. Экипаж через нижний люк выбрался, когда стали отползать, близко разорвалась мина.
- И все, Яшань, у меня в один момент наступила темнота. - Мария в то время сидела на табуретке, вязала чулок из пряжи и слушала.
- А это на марше, было, - продолжал он, - мы колонной вдоль кукурузы ехали. По рации отбой дали, остановились вдоль дороги, и, кто чем занимаемся. Кто на траве развалился, кто вшей в гимнастерке ищет, кто пуговицу пришивает или обмотки просушивает. Рады привалу были, понимаешь, сам танкистом служил, рейды изнурительные представляешь.
И тут мотоцикл послышался, потом мальчишки, бегущие, показались, от фрица они удирали. От страха обезумели, в кукурузу забежали и в ней спрятались. А он стервец чего придумал? Разворачивается, метров пятьсот, шестьсот проезжает, глушит мотор и тоже в кукурузе прячется. Трое наших мальчишек посидели в кукурузе, успокоились, вышли в чистое поле и спокойно идут дальше. И тут фашист проклятый выезжает из своей засады и устремляется опять за ними. Они от него как зайцы - кто куда. Попадается на пути сухой колодец, они в нем спрятались. И немец, не думая, очередью автоматной чиркнул по ним, уложив ребятишек на глазах у всех. А нам чего делать оставалось? Бежим к люкам, несколько танков быстро завелись и помчались за немцем. По верху его головы очередью пулеметной пальнули, он остановился. К танкистам подъехали, немец чувствует, дела у него плохи, на колени опустился, бормочет, просит со слезами нашего прощения. Но, куда там, у нас от злости руки чешутся. Кто-то предлагает «На лесину его, ребята!». Березу пригнули, веревку живодеру на шею, дерево отпустили. Смерть за смерть, как говорится».
Яшаня предложил первые стопки выпить за Марию. Молча выпили. Илья хотел закуривать, но Яшаня наколол на его вилку колбаску – подал ему, сказал:
- Я о твоем рассказе не забыл. Он в книгу о войне войдет. Интересные факты там у тебя о немцах.
- Это война, Яшань, люди гибли. Их жалко, не вспоминал бы. А тут жить бы только моей Марии, она опрокинулась. А ушла она знаешь как?
Илья Иванович встал размяться, подошел к форточке, дыхнул в нее «Беломором», тряся спичкой, жмурясь единственным глазом. Глубокой затяжкой дыма успокаивал он себя.
- Эх, Яшань, расскажу я тебе еще один рассказ. Как я от войны проклятой чуть не уклонился. - Илья докурил папиросу, сел на табурете удобнее, раскупорил бутылку и плеснул из нее еще в оба стакана. Когда выпили, Яшаня освободил место для записной бумаги, приготовился к записи.
- Я и тогда бы рассказал, но Марию пощадил. Думаю, обидится. Ладно, пожили теперь-то с ней. Вот, с Марией поженились мы после фронта, до войны не до женитьбы было. В ФЗО нас забрали в сороковом году, уже к осени. На сварщиков выучили нас и по распределению в Москву работать направили.
В Огарево привезли, там заводик. Бочата высокопрочные сваривали. Позднее в них ГСМ наливали, с самолетов партизанам сбрасывали. Они летят со свистом, немцы принимали их за бомбы. Общежития заняты, разместили нас по квартирам. Нас шестеро, у старичка жили, у него дочка нашего возраста. У нас отдельная комната, вдоль стен расставили койки, беспечно и весело. Кузьма Федорович, хозяин толковый, инженером на соседнем заводе работал, жену недавно схоронил. По дому его дочка Лариса хозяйничает. Дом просторный, деревянный, двор за забором, огородик не большой прямо у крыльца. Одним словом, обстановка деревенская.
- Красивая, Лариса – то? – поинтересовался Яшаня. Илья расхохотался, за сигаретой полез в карман рубашки. Помял ее, дунул в пустой конец, спичку зажег, клуб дыма теперь расстелился над столом. Илья сел удобней, скрестил ноги, продолжил:
- Это когда было то? Сорок первый шел, июнь, она с двадцать пятого. Отыми цифры – получится шестнадцать. А в таком возрасте девицы все красивые. Лариса Смирнова тоже была красивой и статной, с волосами каштановыми. Она от загара летнего смуглянкой выглядела. Росточка среднего, глаза по настроению: то веселые, с искорками, то грустные, с мутным оттенком.
При нашей первой встрече она была в простеньком платье, в тапочках домашних, в носочках белых с синими ободками. Такой она и залегла мне в душу, понравилась. Заговорила со мной она первой, вроде, как городская. А мы тогда были - деревенщина неотесанная. Познакомились ближе, пошли на картошку, там говорю ей:
- Ларис, полоть ее надо. Сорняк выдергиваю, она тоже дергает. А в деревнях мы ее тяпкой пололи. И на другой день я две тяпки на заводе смастерил, черенки насадил. И закипела в огороде наша работа. А Кузьма Федорович в щелку глядит, радуется, помощь в доме, какая - никакая. А может и побаивался, не вышло бы чего у нас.
А я и спеть могу, и на гитаре сыграть любитель, На огороде у них и затяну «Оля цветочки рвала, низко головку склоняла».
- А ты ее напой - Илья Иванович, я слова запишу. Илья рассмеялся.
- А, чего, пиши, - сосредоточившись, хотел было запеть, но передумал.
- Нет, Яшань - еще по одной давай выпьем, я слова не вспомню.
Выпили, закусили, беседа пошла, о песне забыли.
- Вот, Яшань, и живем мы у Смирновых, работаем, отец ее смирился с нашей дружбой, но предупредил: «Илюшк, с Ларисой чего случится - убью». А молодость у нас, с Ларисой мы по правилам любви живем.
Потом началась война, хлеб, другие продукты выдаются по карточкам на заводе. Отдаем их хозяевам, питаемся сообща. Лариса ужин сама готовит, а обедаем в заводской столовой. К осени немцы на Москву нацелились, к зиме в город войти обещают. Всё чаще и чаще сирены по ночам воют. С тревогой воспринимает их только Кузьма Федорович. Как-то участковый во дворе появился. Походил, говорит:
- Картошка у вас поспевает.
- Поспевает, - согласился с ним Кузьма Федорович.
- Вот, я и объясняю: выкапывайте ее, а через два дня должно быть у вас убежище на всех. Поняли? Выполняйте.
Время военное, нас шестеро, бомбоубежище выкопали к сроку. Смирнов рад помощи. Проблемы сдружили, зажили мы как родные, а я вообще почти зятем стал им. А немцы все ближе и ближе к Москве, на заводах сократились поставки комплектующих материалов: то не поступит металл для бочек, то нет электродов. И мы простаиваем, из начальников остались лишь мастера цехов, которых на фронт не отправляли по возрасту. Начались перебои с зарплатой, с талонами, а без них в Москве не проживешь. Это хорошо, мы с Ларисой картошку вырастили, ей питаемся. А дальше чехарда пошла, нам в отделе кадров документы на руки выдали. Теперь нас не задерживало здесь ничего, чем и воспользовались трое наших. А я, Власов и Терехин пока живем у Смирновых. Меня Кузьма Федорович пытается устроить на свой завод. У земляков дела не ладились, им вставать надо было на учет, а это означало - отправка на фронт. Уезжать они собрались, я на распутье, отец ее и меня позвал на беседу.
- Так, молодежь, делать, чего будем? – спрашивает он. Я ему письмо от матери подаю, она зовет слезно, уборка в колхозе встала, нет рук рабочих. С Ларисой мы его раньше прочитали. Она слезно меня просила с ними жить. Решаем: «На время домой съезжу, улажу дела и возвращусь». А ребята уже на чемоданах сидят, решения моего ждут.
Бродили с Ларисой ночью осенней, целовались, миловались на прощанье, убеждал, что вернусь, она не верила. Будто чувствовала. В переулке встретили патруля, он нам посоветовал домой отправляться. Но уснуть в последнюю ночь мы так и не смогли.
На станции Лариса, не стесняясь отца, целовала меня и плакала. Мы на пригородный поезд прицепились и ехали с пересадками до Куйбышева 5 дней, еще один день - до Кинеля. Не сажают где, мы патруля за папиросы уговариваем. В Кинеле на заезжем дворе был лошадник из Утевки, с ним до райцентра доехали, а дальше на перекладных до дома.
Вечером мать уговаривала не спешить идти в колхозное правление: «Истощал ты вон как, наелся бы пирогов с курагой досыта сначала, молока бы недельку попил. И к нему поспел бы, к супостату энтому». Послушал бы ее, не так бы еще дело обернулось. Заподозрил меня Левон Карпенко, председатель колхозный. «Уж не дезертир ли этот Илья?» И донес на меня, кому следует, вместо того, чтобы предоставить работу. А через день приходит повестка из сельсовета: «Срочно явитесь в Утевский райисполком». Поехал. Секретарь райисполкома Кортунова знала отца, внимательно выслушала, разобралась с документами, по телефону с политотделом Кулешовского МТС переговорила и направила меня туда. Левин, начальник особого отдела принял, через директора Коптева определил в мастерские сварщиком. Заведовал мастерскими Давыдов, сухой и кривой мужик. Обрадовался - специалиста нашли ему классного. От генератора вся мастерская освещалась и питалась. Бывало, шумят: «Не вари, Илья, станок не тянет!». И перегрузили подстанцию, сгорела, я опять остаюсь без работы.
Весна одна тысяча девятьсот сорок второго наступила, середина апреля, а снег живенький, зато через неделю дружно таять начал. В колхозе с подготовкой к севу зашевелились, Левон Егорович к нам в МТС пожаловал, у директора меня в колхоз просит. С отцом до этого переговорил. Со мной за руку здоровается:
- Илья, помощь нужна. В Богатое ГСМ поступил колхозу, вывезти бы.
В обиде я, но помню, отец сказал:
- Ладно, посевная на носу, иди сынок. Помочь надо родному колхозу.
Съездили мы на санях туда, дорога раскисла. Домой поденкой возвращались, теперь в Лещеве ночуем, и утром по морозцу домой с бочками на санях едем. А через неделю полая вода пошла, на пароме бочки переправляем через Самарку и дальше на дрогах возим. Сорванцы на подводах в основном, за старшего - мужик из пожилых. Война была в самом разгаре, все работы в деревнях легли на плечи стариков, баб и на моих сверстников.
И посевную мы проводили, теплынь, влаги много, земля утром парит - благодать. Но техники мало, лошадей и быков к работе подключили. Только за месяц с севом управились. Урожай вырос несвозной. Подружился я с председателем, когда он меня за хорошую работу в колхозе на курсы трактористов направил. Осенью 1942 года я с корочками возвратился и на колесном тракторе зябь пахал. А в зиму сельсовет из ребят и девчат команду сформировал, в Ульяновскую область рыть окопы направил. Всю зиму землю мерзлую там долбили, питаясь привозными продуктами. С посёлка вызов пришел, посевная начиналась. Отпустили. Приехал домой, рассказываю, как татары нас со свининой из квартиры выпроводили. Мы ее вечером в голландке на сковороде жарили. Захару спасибо, он русскую семью для нас нашел, к ним со свининой вселились.
Дорога на фронт
Но время подошло, пора пришла и нам воевать. В Маршанске на курсах танковых быстренько отучились и за танками поехали в Нижний Тагил. Т – 34 прямо с конвейера получили, на платформы загнали, закрепили, ночами катим поездом на фронт. Дорогой выкроил время, сообщил Ларисе «Танкист я, еду воевать в водительской должности».
По слухам, наш состав шел под Воронеж. Слушаем дорогой офицеров, успевших повоевать, надеемся на их опыт в предстоящих боях. В степи остановились, приказано сгонять танки. Выстраиваемся в стальную колонну и делаем марш бросок к фронту. А дальше чего со мной было, ты, Яшань, знаешь. Только добавлю к тому рассказу, на костылях и с одним глазом я домой возвратился. И ладно это, думаю, инвалид, живой зато.
Справлялся с ранами припарками и настойками из трав, бабушка моя с ними колдовала. А я, чтобы не скучать, в огороде вожусь, со скотиной на подворье. Выползаю к вечеру на улицу и радуюсь жизни. Порой муторно на душе, за друзей обидно, которые воюют, за мужиков, которые с войны уже не вернутся. Клуб не далеко, в него по вечерам хожу, по утрам посещаю колхозное правление. Там новый председатель колхоза «Вторая пятилетка» Леус Петр Семенович. Он инвалид войны, в чине политрука участвовал в боях под Москвой, взрывом мины оторвало ему руку. Мы с ним людские потери поселка подсчитывали, сорок два мужика недосчитали.
Председатель мне предлагает пост бригадира, убеждал вчерашний политрук, не мог отказаться, хотя ранения мои еще не зажили. А я спустя рукава не работаю, результаты стали получаться в полеводстве и животноводстве. За них хвалили сначала в колхозе нашу бригаду, потом в районе. Дальше, больше и о нас сам редактор районной газеты, Петр Карпенко статью в Ленинском луче напечатал. А в 1953 году о нашей бригаде уже узнала вся область. Мы тогда в свиноводстве добились приплода от каждой свиноматки по 12 поросят и суточных привесов на откорме молодых свиней по одному килограмму.
Шли годы, Леуса в 1955 году Виктор Ломакин сменил. Я работаю не просто бригадиром, а комплексным. А бригада теперь в лидерах по надоям молока от коровы. За год надоено от каждой коровы -2700 литров, урожайность зерновых культур -15 центнеров с га. В те годы получать эти цифры было не просто, условия не нынешние, основная тягловая сила в колхозе лошадка и бык. На лошадке и я, и председатель ездили. В 1957 году весь колхоз по многим показателям становится лидером в районе. Орденами и медалями награждены полеводы и животноводы, не обойдены и руководители.
Теперь представь, Яшань, в такой круговерти я и забыл о Ларисе. Свои девчата в клубе, на ферме, у копны на сенокосе, у пруда на отдыхе. Естественно, не монах я среди красавиц. Вспыхнули у нас с Марией, чувства друг к другу, появилась любовь, которая потянула на женитьбу. Но с Ларисой наша любовь была первой, она во мне и оставалась первой, не удавалось никому затмить ее, либо вычеркнуть из памяти.
Встреча с Ларисой
В1958 году на ВДНХ в составе группы наших передовиков – колхозников я ездил. Прибыли в Москву, Огарева рядом, там Лариса живет, любовь довоенная. Ходил я в составе делегации по выставочным павильонам и толком ничего не видел, не слышал. И поблескивали на наших пиджаках заработанные не легким трудом ордена и медали, а мне было не до них, в голове одна мысль, о ней, о Ларисе. День выдержал, на другой ловлю такси - «Волгу», качу в Огарева, вещи в гостинице Колос оставил. Прошло сколько времени, а я дорогу и ее улицу не забыл. Подъехали к ее дому, сердце от нахлынувших воспоминаний, как у пойманного воробья бьется. Номер ее дома до боли знакомый – 34, их забор так же стоит прямо, краска свежая. «Шестнадцать лет здесь не был, воды утекло много. У меня двое детей, я воевал, а ей чего не рожать было».
У калитки говорю шоферу: «На тебе четвертак, стой тут, я пошел».
Он всё понимает, пока ехали, я в курс его ввел. Подмигнул мне: - «Действуй Илья - ни пуха». Я ответил: - «К черту», - и отправился во двор. Звонок теперь есть. Нажал на черную кнопку, тишина за дверью. С крыльца рассматриваю двор: все так же, даже блиндаж цел, только обвалившийся. Картошки меньше посажено, огород без сорняков. «Моя школа». Дорожка к нужнику теперь кирпичом вымощена. Там, в зарослях вишневых он и стоял. В них мы с Ларисой от любопытных соседушек прятались, обнимались, о жизни мечтали, планы на будущее строили, которым не суждено было сбыться. «Война этому виновницей».
- Интересная лирика, - улыбнулся Яшаня, довольный откровением Ильи. – И кто же вышел к тебе?
- Слушай, гляжу я, а из бомбоубежища два мальчугана выглядывают, за мной наблюдают. Я их к себе зову, но в это время запор в двери заскрежетал. А через секунды в проеме дверном она появилась, спрашивает:
- А вам кого, мужчина?
- Ларис, не узнаешь?
- Нет, - отвечает.
«С лицом одноглазым, поэтому и не знает», - думаю.
- Илья я, Дорохин, поселок Березовый, помнишь?
Она пополнела собой, а лицом почти не изменилась.
- Батюшки – свет, Илюша! Живой! Радость-то, счастье, какое.
Она бросается ко мне, шею обвила - целуемся. Потом она вытерла слезы фартуком, успокоилась, спрашивает: - Со мной повидаться приехал?
- Повидаться - отвечаю, - такси ждет у калитки.
Радость с ее лица схлынула. «Не на крыльце же свидеться приехал, в дом зайдешь хоть?» – спросила она, беря меня за руки.
- Зайду, конечно. На часок целый, - успокоил я.
И она по коридору повела меня в дом, до боли мне знакомый и любимый. До кухонной двери доходим, навстречу выходит мужчина в домашнем халате, в тапочках, полный, пухлощекий. Мужик и женщина, не новость. Может муж, может брат. А мне стало не по себе. Думаю - «Это их ребятишки там играют с ружьями самодельными». Они вышли как раз при Ларисе из подвала и на меня нацеливались. Она говорит мужчине: - «Боря, знакомься, это Илюша из деревни, помнишь, я рассказывала? Вот он, живой. Повидаться приехал». Она смотрела радостным взглядом то на него, то на меня. А мы с хмурыми лицами пожимаем друг другу руки. Вошли с ним в зал, плюшевый диван, на котором я иногда спал, стоял там же. Боря предложил мне на него сесть, сам пошел к комоду, альбом с фотографиями принес и ушел к Ларисе на кухню. Она там уже гремела посудой, с угощениями хлопотала. Не сиделось мне, и альбом меня не интересовал. Я вошел к ним и подаю Ларисе четвертак, говорю Борису:
- За знакомство бы выпить и встречу нашу отметить.
Боря деньги взял, я его с таксистом в магазин отправил. Это мне было надо, при нем чего у Ларисы спросишь?
Она рассказала, что Боря ее муж, а дети в их дворе соседские. Своих детей им бог так и не дал. Я рассказал о жене Марии и о детях. Она на судьбу жаловалась, которая не дала нам пожить вместе. А письма мои она не читала. «Не дошли они до меня». А когда я намек сделал на Борю, мол, не он ли повинен, она пожала плечами, погрустнела.
Заявился ее Борис, принес хлеба, колбасы и две бутылки московской. Выпивали на кухне, потом перешли в зал.
- Вот на выставку приехал, - рассказываю я, - заработал горбом поездку на ВДНХ, так сказать. В гостинице Колос нас разместили. Вспомнилось былое, довоенное, думаю, а поеду - ка я к Кузьме Федоровичу, а его уже нет.
Лариса сидела между нами. Потянулась к моему ордену Ленина, отвинтила и стала разглядывать. Она с нами тоже немного выпила, разрумянилась.
- Вижу, работаешь по-ударному, это хорошо, а как насчет песен, за войну репертуар расширил? - Она говорила о песнях с улыбкой.
- А Боря это видел и ревновал? – спросил Яшаня.
- А хрен его поймет, сидел за ней как филин, в разговор иногда встрянет. Помню, про заработки колхозников интересовался, спрашивал о войне, и о ранении. Спросил, платят ли инвалидные.
А я до войны учил Ларису на гитаре играть. Гляжу, висит гитара. Я снимаю ее со стены, струны перебираю, настраиваю.
- Сама-то бренчать не разучилась? – спросил Ларису. Она улыбнулась, глаза вниз опустила.
- Она и бренчит, и поет хорошо под гитару, - похвалил ее Борис.
- А ну, хвались, какую песню поешь и что играешь? - попросил я.
- Вашу березовскую и пою, и играю, - уклончиво ответила Лариса.
- Понятно, - отвечаю, и наигрываю мелодию «Оля на лодке каталась», там еще такие слова: «Оля цветочки рвала, низко головку склоняла». – «Эта?» – спрашиваю. - Она кивнула головой.
А я под Ларису слова в песне переделывал «Лора цветочки рвала, низко головку склоняла», - ей это нравилось. До войны она мне подпевала, у нее голос грудной, бархатно звучал, приятно. А теперь я один тянул песню у них. А чего не петь, да и выпил на радостях. Ты записать хотел, вот слушай слова:
«Все васильки, васильки, сколько мелькает вас в поле,
утром, до ранней зари мы собирали их с Олей.
Оля сорвет василек, низко головку наклонит,
Милый, смотри, Василек, он поплывет – не утонет.
Оля любила реку, ночью на ней не боялась,
Поздно, вечерней зарей, с милым на лодке каталась…»
Уходили мы с ней из ее дома, Борис не вышел. На прощание она мне сказала:
- Эх, Илюша, о детях ты спрашивал. Ты видел Бориса и наши с ним отношения. Я с тобой побыла, прилив счастья почувствовала. Такого давно со мной не было и не будет теперь никогда. Какие нам дети, если любви нет.
А я и сам понял, не радостная жизнь у них с Борисом. И не они в этом повинны, и не я, а война. Он в окно на нас точно теперь глядел. Я это чувствовал. А бог с ним, он мужик так себе, она красивая, ласковая, вежливая. Я ее образ по гроб жизни помнить буду. У машины стояли, на прощанье я спрашиваю ее, мол, как бы она меня такого вот одноглазого так бы и любила? А она вместо ответа смело обняла меня и порывисто поцеловала. И я был доволен. Думаю, пускай в окно он на нас смотрит. Я ее нашел, узнал и полюбил первым. Сел я в такси, Лариса все не уходила. Мы поехали, я говорю шоферу: «Громко посигналь ей». Она долго видна была, у калитки нам рукой махала, пока за поворотом не скрылись.
На поселке я потом долго тосковал по Ларисе. Наверно бы мы поженились с ней тогда, в сорок первом осенью. Шло все к этому. Эх, если бы не было тогда войны. И годы потом проходили, а я так и не забывал про нее. Потом решился попросить сына, чтобы он свою дочку, а мою внучку назвал Ларисой, ее именем. Он и его жена Валентина поняли меня, и удовлетворили мою просьбу. И теперь Лариса для меня самая желанная, самая любимая внучка на этом свете.
Последнее интервью
Его я записывал перед большим юбилеем. Нужно до конца дочитать, чтобы понять этот рассказ и познать прошлое наших отцов и дедов.
Сложную и интересную жизнь прожил отец моего героя. В далеком 1923 году родился в Зуевке Саша Макаров, а в 1925 году умер его отец - Павел Григорьевич Макаров, который в прошлом активное участие принимал и в первой мировой войне, и в революционных событиях, и в гражданской войне. Прошли бурями эти события. И Макаров старший занимается строительством мирной жизни страны. В разное время он занимал высокие и ответственные посты. В последние годы жизни являлся председателем ревкома в Зуевской волости.
Сын его, Александр вспоминает.
- Мать рассказывала, с какими почестями сельские активисты и коммунисты хоронили моего отца. Гроб с его телом, накрытый красными кумачами несли его товарищи и соратники по борьбе, исполняя революционный гимн. А могилу они ему выкопали в изгороди у фасада высокого срубового дома «Волостное управление». Позднее в этом здании будет размещаться сельская школа, где и я учился. Мне ежедневно приходилось видеть из окна класса могилку отца; зеленый холмик в летнее время, зеленая изгородь, в середине которой стояла небольшая стела с красной пятиконечной звездочкой. И небольшая фанерка на ней с фамилией, именем и отчеством моего отца, с его датой рождения и смерти. Помню, как тепло наши учителя говорили о моем отце, о его заслугах. И я гордился своим отцом, старался следовать советам учителей, которые желали мне быть на него похожим. Но при этом мать моя почему-то постоянно запрещала мне быть и пионером, и комсомольцем, тем более коммунистом. И в школьные годы в моем образе получалось некое раздвоение личности. А вот по утверждениям очевидцев, знающих отца, выходило, что манерами, характером, прозорливым умом, упорством и волей сын стал копией отца.
И это подтверждается биографией Макарова Александра Павловича. Закончив семилетку в Зуевке, по совету друга и соратника по революционным делам отца Коптева Ильи Семеновича Саша продолжил учебу в Утевской школе. А по завершению девятого класса он уже находится в роли личного секретаря у Коптева, который работал тогда директором кулешовского МТС. И уже через год Коптев направляет своего секретаря на краткосрочные курсы бухгалтеров в село Борское. По их завершению Александру Павловичу исполняется 17 лет. Он взрослый, серьезный и ему доверяют работать бухгалтером в Зуевском СЕЛЬПО. В это время в СССР наступают неспокойные времена. Боевые конфликты проходят один за другим с соседними странами. И это стало поводом отправки Макарова Александра на войсковые курсы. В1940 году праздновать новый год ему пришлось в военном училище города Куйбышева.
- Сначала нашу группу обучали войсковой связи, мы обучались отбивать передачу и прием сообщений азбукой Морзе - вспоминает он. - А когда война шла с немцами на подступах к Волге, направление наших курсов перепрофилировали в минометно-артиллерийские курсы. Изучали мы премудрую науку не долго, до января 1943 года. Учёба в школе будущих офицеров была просто свернута. Вчерашние курсанты направлялись в действующие части по соответствующим специальностям.
В январе 1943 года в новеньких шинелях, в начищенных до блеска и собранных гармошкой сапогах, с удостоверениями лейтенантов с училища повели нас к железнодорожному вокзалу. Садимся в вагоны - теплушки и едем на фронт. Под Харьковом немцы наголову сокрушили нашу оборону и устремились степными равнинами к Волге, уверенно готовясь к захвату города Сталинграда. Требовалось пополнение личного состава и вооружения. Нас уже доставили в город Волчанск. Формировалась там во второй раз знаменитая 57 армия. Я в нее зачисляюсь в составе 19-й многонациональной стрелковой дивизии. Но минометов в дивизии не было, поэтому назначаюсь временно помощником командира пехотной роты.
По пути следования на фронт на наш эшелон несколько раз налетали немецкие бомбардировщики. По команде «Воздух» спешно разбегаемся по ближайшим ямкам по кустам, прячемся, впившись головами в землю, гадаем: «Попадет, мина не попадет?». Обидно, зениток у нас нет, улетали их самолеты от нас безнаказанно. Их авиация в небе господствовала, наших самолетов пока мы ни разу не видели в небе. И забегали санитары с носилками, отыскивая среди кустов и воронок раненых. В вагон их сносили, а убитых на месте прикапывали, записывали фамилии, ведя счет. То есть, уже не доезжая города Воронежа, я увидел первые ужасы войны, увидел первые человеческие жертвы. А потом был первый бой, первая моя команда подъема солдат в атаку. А солдаты, которыми я командовал, были на много лет меня старше. Примером своим мы их с ротным должны были на смерть вдохновлять, за собой в бой увлекать традиционным русским «Ура», вперемешку с матом. На врага бежали и метко стреляли, некоторые не долго. Наши солдатики сраженными стали так часто падать, пришлось роте залечь и на свои позиции отступить.
А уже к следующему наступлению в полк на вооружение поступили минометы семидесяти шести мм калибров. Я командир сформированной минометной роты. И скоро в роте будут первые жертвы. Двенадцать минометчиков в одночасье будут убиты тремя немецкими танками, которые зашли на наши позиции обходной ложбинкой. И с большого расстояния разрывными снарядами они по нам пальнули, когда мы еще не успели окапаться. Зато потом этот случай был для нас большой школой. Дальше так глупо я своих минометчиков не терял. Хотя на войне непредвиденных случаев, сеющих смерть, всегда хоть отбавляй.
На рекогносцировку местности нас командир полка к дальнему омету вывел. Уселись удобней вдоль глубокой борозды пашни, опустили босые ноги, планшеты раскрыли, смотрим в карты, пометки ставим. Хороший денек: осенний, тихий, солнечный. Минут десять всего-то работали, потом так сидели, молчали, о своем каждый думая, вспоминая, может о доме. А у немцев было правило, мы о нем знали и привыкли. Их минометчики или артиллеристы через каждые два, три часа обязательно стреляли не по цели, а просто в никуда, лишь бы стрельнуть, о себе напомнить. И мина летит - может, куда и попадет. И когда на рекогносцировке послышался зловещий шелест снаряда, кто-то тревожно предупредил «Мина!». Взорвалась она совсем рядом. Крайние слева сидели: командир полка, майор Селезнев и начальник штаба, капитан Стриженов. Оба они в разные части тела получили крупные ранения осколками. Раны оказались смертельными. А нас всех взрывной волной разметало в разные стороны. Значит такая судьба.
Капитан Зуйкин
- Успев повоевать с немцами, я сделал для себя вывод; тактически немец дюже грамотный.
Сказав это, Александр Павлович рассмеялся, иронически добавляя, - но и дюже трусоват. А добавь ему нашу смелость, армия бы немецкая была непобедимой. Мы же знали, трусость на войне и успехи в бою - понятия несовместимы. В этом я тоже не раз убеждался на себе, и на других. Расскажу один случай. Он о трусливом поведении командира стрелкового полка, капитана Зуйкина. Я его еще до фронта знал, как преподавателя Куйбышевского военного училища. Тактику боевых действий в училище он нам грамотно преподносил, заслушаешься. Но на практике в боевых действиях он себя не проверял, в боях не участвовал. А тут я его увидел в деле, он свой полк должен был подготовить и поднять в наступление. Перед Днепром это было, враг на этом берегу хорошо закрепился, а его надо было прогнать на тот берег. Для успеха наступательной операции моя минометная рота придавалась его полку. И для того, чтобы мы с ними тактически грамотно и оперативно действовали, капитан Зуйкин позвал меня к себе. Штаб его полка располагался на кукурузном поле. Еще чуть светало, а я уже спешил с докладом к Зуйкину на его КП. Встретил он меня грубым упреком, дескать, я демаскирую их. А снаряды действительно бухали совсем рядом. И земля через накаты бревен в его блиндаже постоянно сыпалась нам за вороты гимнастерок. Мне было заметно его трусливое вздрагивание.
Его солдат принес нам завтраки в котелках и фляжку водки. Немного погодя зашла в блиндаж и молодая женщина: в гимнастерке и в юбке полувоенного стандарта. Зуйкин представил ее мне так «Наша Наташа». На импровизированном столике стали мы завтракать и выпивать. Говорили мы с ним о предстоящем бое, о взаимодействии. Наташа закурила папиросу, затянулась, стряхивая пепел в отрезанную гильзу, слушала нас и молчала. А снаряды все ближе от КП бухали, земля при этом сильно вздрагивала. Капитан тоже в такт им вздрагивал и все больше нервничал. Он даже спросил меня, что будет с нами, если снаряд угодит точно в блиндаж. Я его успокаивал, мол, на практике такая вероятность почти исключена. Наташа не нуждалась в моем успокоении. Этим она мне и была симпатична, но и собой она была не дурна. Я Зуйкина и не спрашивал, кто она и как у него в полку появилась. Но мне было интересно, какую она миссию здесь выполняла?
И когда мне надо было от них уходить, я встал, они встали тоже, намереваясь меня проводить. И тут, неожиданно для меня, Зуйкин предлагает мне ее, чтобы я хотя бы на время забрал Наташу в наше расположение. Я не охотно, но согласился, и мы с ней ушли. В восемь часов соседняя артиллерия дала первый залп. Это был сигнал всем нам для артподготовки и наступления. Мои минометчики, заранее обозначенные ориентирами цели, точными прицелами поражали. Этим мы облегчали задачу наступления полку Зуйкину. Пошли организованной цепью в атаку солдаты соседнего полка. А в рядах нашей пехоты замешательство, Зуйкин с выступлением медлил, выжидал может быть или растерялся. Немцы, подтверждая мои слова о трусости, опасаясь окружения наступающими флангами русских, на нашем направлении отступили. Но это вовсе не красило и не оправдывало действия командира полка Зуйкина. Хотя такое может случиться с каждым перед первым, вторым, а то и третьим выступлением. Зато потом к командиру приходит ненависть, затем храбрость, уверенность и умение командовать.
Но Зуйкину вышестоящее командование не дало времени пройти эти этапы. Говорили, им занимался особый отдел. Его из полка куда-то перевели. И я не знал долго ничего о его судьбе, пока меня не ранило. Находясь в госпитале, прогуливаясь с товарищем по дворику, в заросшем уголке мы обнаружили свежие захоронения. На одном кресту читаю «Здесь похоронен майор Зуйкин, уроженец Куйбышевской области». Я не сомневался, что это был он. Потом медсёстры рассказали, что заместитель начальника тыла майор Зуйкин был тяжело ранен осколком шального снаряда. А случилось это совсем вдали от боевых действий.
Зато его Наташа прижилась в нашей минометной роте, стирала на нас белье, кому-то чего и штопала, пуговицы пришивала. Словом, привыкли мы к ней, она привыкла к нам. Она нам собой напоминала мирное время, домашнюю обстановку. И, как-то, за Днепром уже; боев в это время не было, посыльный ко мне из особого отдела является. Сказал, что меня вызывает на беседу старший лейтенант Пчелкин. Куда деваться, по званию мы равны, а по должности я обязан был ему подчиниться. У них права в войну были широкие, даже неограниченные.
Являюсь к нему в сопровождении солдата из его охраны, не зная причины вызова. У него отдельный домик в освобожденной деревне, стол в горнице. Хозяин меня ждал, за столом сидел. Стулья напротив, я на один из них присел. Пчелкин внимательно осмотрел меня, глаза опустил к папке. Открывает папку, читает донесение на меня и на мою подозрительную гражданку, Наташу Смирнову. «Женщина вот уже месяц находится в расположении роты минометчиков в непонятной роли». Объяснил я старшему лейтенанту, как в расположении нашей роты оказалась гражданка Смирнова. На что он ответил, мол, я грубо нарушаю предписание по безопасности воинских частей от проникновения шпионов и лазутчиков со стороны коварного врага. И мне, мол, боевому офицеру в условиях войны терять бдительность и допускать этого недостойно. Поступок мой непростителен. Одним словом, грозило мне за это чуть ли не трибуналом. Увели «Нашу Наташу» теперь в его дом его люди. Говорили, она просто понравилась Пчелкину. Он за ней стал ухаживать. Видел я ее при их доме улыбающуюся. Значит с ней все в порядке. Потом не стало ее. Куда он ее отправил, никто не знал. Не до нее было, шла война.
У Старобельска по Харьковскому направлению мы находились в обороне. В какое-то время противник прекратил попытки нас атаковать. В такой ситуации активизируется только работа разведки с той и с другой стороны. Наша разведка нашим штабам доложила «На нашем направлении немцы готовят какую-то провокацию». Стали думать, предполагать, усиленней следить за противником. И вот стало ясно, немец нам намеревается показать свою изощренную и бесчеловечную находку, задумку их выхода из окружения. Идя в наступление, впереди своей пехоты немец выставляет толпы нашего населения. Чего нашему командиру полка было делать, как поступать? Сидим в штабе советуемся. Остановились на мне, мол, я должен навесной стрельбой из минометов отсечь толпу от идущих сзади немцев. Полет мин я должен рассчитать так, чтобы они ложились чуть дальше мирных жителей. Риск огромный у моих наводчиков, в плане уничтожения и своих. И мне припомнилась трусость немцев. Говорю своим опытным наводчикам.
- Мужики! Задачка командованием полка поставлена не простая. Пристреливаться нет времени. А надо вам по немцу стрельнуть так, чтобы не поразить осколками наших людей, и заставить залечь немцев. Поняли минометчики. И наводчики к тому времени повоевали, по стрельбе были профессионалами. «Пальните точно по немцу, а он рисковать не любит, побежит, или заляжет», - говорю я им. И наводчики точно залп сначала разрывными дали, потом дымовыми. Чего тут с беженцами было!? Обезумевшие от страха, но получив возможность хоть как-то и куда-то от смерти бежать, они забыли об опасности, в нашу сторону сломя головы и побежали. А мои минометчики в это время всё усиливали по немцам стрельбу. Многие наши люди - смертники нашими умелыми действиями были спасены, но многие были немцами убиты и ранены.
Как плакали от радости, как ликовали уцелевшие! Это надо было видеть. Благодарили они нас, обнимали и целовали. За эту операцию от верховного командования я получил благодарность, а троих наводчиков наградили боевыми медалями. После этого боя немец частью был пленен, остальные отступили за Днепр и там тщательно закрепились. Река Днепр быстрая, многоводная, широкая. Все понимали, что преодолевать нашим войскам такое препятствие - задача не из легких. Стали готовиться. Нашему полку форсировать Днепр пришлось дважды, первый раз - в направлении Днепропетровска. Там мы только сделали попытку. Как сейчас помню, всем выдали резиновые лодки, видать, заграничные. Уселись в них, погрузили вооружение. Первыми в ночную неизвестность и темень отправилась рота пехотинцев с гранатами и автоматами. Доплыли они до середины Днепра, немецкие ракеты полетели в воздух. Вокруг светло стало, как днем. Началась шквальная пальба с их стороны, на реке стали вздыматься мины и снаряды. За полчаса всё кончилось, роту пехоты они потопили. А мы, от берега не отплыв, команду получили на берег высаживаться. Вывод сделали «Не в том месте сунулись, не тщательно сработали наши разведчики».
Во второй раз значительно ниже по течению Днепра наша оперативная группа (в ее составе была и моя минометная рота) переплыла незамеченной на берег противника. Там рассредоточились, закрепились, ждали рассвета. Когда солнце взошло, мы увидели спокойное поведение немецких солдат. Вблизи нас располагались их воинские подразделения, вооружение и техника. Приехала полевая кухня, строем немецкие солдаты потянулись к ней; получали порции в котелки, рассаживались за временные столы и аппетитно завтракали. Тут мы по ним из всех видов вооружения и ударили, окружили, захватили в плен без единого их выстрела. Пленных солдат и офицеров мы насчитали более трех сот человек. В этом же месте уже под нашим прикрытием переправилась и наша дивизия, за ней другие соединения и части. За успешную переправу Днепра меня наградили почетной медалью «За отвагу».
57-я армия во второй раз была сформирована 27 апреля 1943 года в составе Юго-Западного фронта, 2-го формирования, на базе 3-й танковой армии. В состав армии вошли 14-я, 48-я и 58-я гвардейские, 19 многонациональная стрелковая дивизия (в ней служил наш герой), 52-я, 113-я, 303-я стрелковые дивизии, 1-я истребительная, 173-я и 179-я танковые бригады. Армия обороняла рубеж по левому берегу Северского Донца на участке Волчанск - Чугуев. В августе армия принимала участие в Белгородско-Харьковской операции, в сентябре - в освобождении Левобережной Украины, а в ноябре вела бои в наступательной операции на криворожском направлении. В конце месяца армия вышла на правый берег реки Ингулец и до февраля 1944 года удерживали рубеж севернее Кривого Рога. Была включена в состав 3-го Украинского фронта. В ходе Снигиревской и Одесской операций освободила часть Николаевской и Одесской областей. 5 сентября армия вышла на Румыно-Болгарскую границу. В дальнейшем армия участвовала в освобождении Болгарии. В конце сентября 57-я армия была передислоцирована на Болгаро-Югославскую границу в район Видин - Берковица - Лом. Участвовала в Белградской операции вместе с Народно-освободительной армией Югославии, 46-й армией, 4-м гвардейским механизированным корпусом и Дунайской военной флотилией. До конца ноября армия вела бои за удержание и расширение плацдарма. Затем, 9 декабря вышла к южному берегу озера Балатон. В середине декабря подошла к рубежу противника на участке Керестур - Марцали - Надьбайом - Барч - Харькан. В районе Барча форсировав Драву, овладели плацдармом на левом берегу реки.
Ранение и лечение
- В ходе Венской наступательной операции наша 57-я армия с соединениями 1-й болгарской армии освобождала австрийский город с мудреным названием Надьканижу. Местные жители, которые в нем уцелели, венгерские воины, наши солдаты и офицеры, которые его освобождали, все вместе, на радостях, запрудили улицы. Под эйфорией Победы люди ликовали. И весна прибавляла настроение, день солнечный, сады зацвели. Странно, но мне в толпе человек подозрительным показался. Я стал за ним наблюдать, незаметно преследовать. Он заметил это, выстрелил в меня и побежал. Его мои товарищи задержали, но он сделал свое дело. Разрывная пуля правую ногу мне разворотила от паха и до колена. Боль адская, лежу и думаю «Вот и отвоевался». А перед глазами ярко представились картины мучительного ранения моего ездового Якушева, который ехал позади нашей повозки. О чем-то нам рассказывал, шутил. И в это время не далеко от его повозки разрывается шальной снаряд, который рваным осколком срезает ему лицевую кость. И он, трепыхаясь, как зарубленная курица в мучениях, в придорожной пыли умирал у нас на глазах. Это было страшно.
Вспомнив его, мне с моей раной стало легче. Подбежали санитары, жгуты наложили, кровотечение остановили, поместили в передвижной госпиталь. Потом в других госпиталях смотрели, с ногой чего-то делали, качали головами, разводили руками. Отправили на Родину, в Тбилисский стационарный госпиталь. В войну он славился, гремел своими успехами. И мне в нем спасли ногу, казалось бы, от явной ампутации. Грузинские врачи несущую кость моей ноги собрали из мелкодробленых косточек, скрепили их и срастили. Конечно же, и мой организм активное участие принимал в этом. Мне в то время было 22 года.
Мало того, и парень на госпитальной койке, офицер Макаров еще чертовски красивый, умом и юмором неотразимый. Такому на фронте от связисток да санитарок было не отбиться, где, казалось бы, за плечами сплошная смерть. А в госпитале пули не свистят, поэтому медсестер, сиделок и санитарок от его койки не отгонишь. Это на успешное лечение тоже положительно влияло.
- А чего мне здесь не поправляться в уютных палатах, с врачами внимательными, с медперсоналом заботливым? Я, когда туда попал, думаю «Вот человеку повезло». Это не в окопах сырых, не в землянках копченых лежать на топчанах в форме бессменной, в нуде вшивой. Тут тепло, светло и чисто.
Рассказывал он мне о той жизни госпитальной с удовольствием. Про одну самую красивую санитарку Олю Селиванову вспоминал. Она в его палате дневала и ночевала.
- На войне да в окопах, какие санитарки? Если одна такая красавица на роту. Хоть люби ее, хоть гляди. - Весело смеется. - Весной, помню, боев не было, привал объявили в Молдавии. И я не на санитарку внимание обратил, а на шубу трофейную, офицерскую. Тепло и без нее на улице стало. Мех у нее белый, обычный мех, козий. А тут он почему-то вместо белого стал сероватым. Гляжу на воротник, а он шевелится. В рукав заглянул, а там вши ползают кучами. Чего с шубой делать? Бросить жалко. Тут молдаванин подвернулся, ему предложил, шуба молдаванину понравилась. Я и променял мою шубу на его самогон. Обрадовался покупке мужик, а когда приедет домой, вшей разглядит, ругать русского офицера будет (рассказ о вшах окопных рассмешил гостей на его юбилее всех до слез).
И в госпитале свершилось невероятное, через полгода профессионального лечения и доброго отношения медперсонала к Макарову, его нога более или менее заживает. Его в удовлетворительном состоянии выписывают из больницы. Передвигаясь с помощью костылей, он приехал домой.
Долечивался на малой родине
В Зуевку прибыл Александр Макаров инвалидом второй группы в июне 1946 года. Дома его радостно встречала 23 летняя красавица жена Раиса, пятилетняя дочурка Нина и 55 летняя Мать Анастасия. Порадовались они ему, самому дорогому и самому родному члену семьи. Отметили, чем могли, прибытие. Стали налаживать жизнь по-новому в стареньком пятистеннике на две семьи. Огорчала и тревожила всех его глубокая, долго не затягивающая рана на ноге. Уж как и чем только женщины его не лечили; травами разными, примочками и припарками, фельдшерицу Нину Меженину, бывшую фронтовую сестру к нему приглашали. «Обрабатывала Нина мне рану как на фронте, перевязывала». Оберегали его родственники от непосильной работы, от ходьбы лишней, но полного восстановления здоровья не наступало. И не мудрено, тем последним выстрелом немецкий фриц здорово ему ногу разворотил.
Но летом 1949 года с него была снята инвалидность. Не сидячий мужик Макаров, но работу ему предложили сидячую, умственную. А случилось это после конференции членов Зуевского потребительского общества (СЕЛЬПО). После нее председателем СЕЛЬПО становится Зуев Иван Сергеевич, который всю войну и после работал председателем Зуевского сельсовета, а бухгалтером СЕЛЬПО пайщики доверили быть Макарову Александру Павловичу. Отзывы о работе Зуевского Сельпо были всегда положительными. Но за какие-то погрешности и председателя и бухгалтера вскоре осудили на длительные сроки. По десять лет им тогда всучили, с конфискацией личного имущества. Хотя сидели они не долго, попали под амнистию, в связи со смертью И.В. Сталина.
Я поинтересоваться, а за что же их судили? И Макаров, будучи в хорошем расположении духа, раскрыл эту тайну.
- По недостачи в подотчетной торговой сети нас судили, - сказал он. - Сумма смешная по нынешним временам, а причина недостачи еще смешнее. Дёготь колхозные бригадиры для колес брали в нашем магазине на список и задолжали. А тут и нагрянь ревизия внезапная. За недостачу в кассе по 10 лет нам с председателем и вкатили. А летом 1953 года домой прибыли по сталинской амнистии. Я тогда и думаю; посидел за халатный учет и хватит с меня. В бухгалтеры работать не пойду никогда. И слово сдержал, хотя еще не раз и приглашали. А я в строители пошел, жилье строил, социальные и производственные объекты. У меня плотницкая бригада была славная, ребята молодые, мастеровые. И со строительными делами хорошо у нас получалось, на стороне работали изредка. А так все в своем колхозе трудились. Заработков на содержание семьи хватало, и на расходы разные хватало. У меня же детей было шестеро; три сына и три дочери. Всех выучили и воспитали мы с Раисой Ивановной. Ее нет, она рано умерла, а я вот живу. По профессиям мы с ней коллеги, так сказать. Она работала долго в колхозе счетоводом-кассиром, еще при председателе Репине. Передовой колхоз при них был. Тогда простые люди и руководители честно и умело работали. Поэтому и дела спорились, село развивалось и производство.
Эх-хе-хе, прошло наше время. До пенсии не заметили, как дожили. А теперь вон, какой юбилей. До 90 лет смог дожить. Мы и воевали, и в колхозе тяжело работали, и впроголодь жили. Кто думал до такого дожить, дожили.
Эпилог
Человека вмиг не стало, его только творения земные и живут. Будут жить долго и мои записи воспоминаний Макарова, которые я, не поленился, записал.
Мужиком-красавцем он был, юмористом, острословом. С ним мне всегда было интересно беседовать. Порой такое интересное или смешное расскажет, загнет — рассмеешься. Про мальчика Петю, например, который в первом классе до весны проучился: Макаров спрашивает:
- Петь, учеба идет?
- Идет, - отвечает Петя, улыбаясь.
- А читать по букварю умеешь хорошо?
- Хорошо умею.
- Проверим, - улыбается Макаров, берет дочкин букварь, раскрывает страничку. Там нарисован петух и подписано «Петух».
- Петя, здесь читай. Под картинкой что написано?
- Кочет! - читает Петя.
Телефонный звонок помню, тогда он из нашего района касался Александра Павловича. О его юбилее там не забыли, девяносто лет фронтовику накануне исполнялось. Кубочкин Алексей Илларионович (председатель районного совета ветеранов) по телефону спрашивает меня:
- Он же боевой офицер, Иван Яковлевич? И, по моим данным, он командовал минометной ротой, имеет боевые награды. По характеристике мне подходит. Я его и буду рекомендовать на торжественное мероприятие в область. Ты не против его кандидатуры?
Конечно, я был не против кандидатуры Макарова участвовать на параде 7 ноября в Самаре. Еще бы, такая ему и всем нам честь. И вообще, по фронтовику любому взять, они все высокой чести заслужили. Тем более в таком случае к нему на юбилей должен будет с поздравлениями приехать сам генерал Чернов из областного Совета.
Телефонный разговор происходил первого или второго октября 2013 года, а юбилейный день рождения Макарова - 14 октября 2013 года. Времени оставалось мало. Поэтому уже 3 октября я получаю задание от того же Кубочкина по Александру Павловичу. По телефону он мне сказал примерно следующее. - Так, Иван Яковлевич, по кандидатуре Макарова мы с председателем областного Совета ветеранов договорились. Но тебе надо самому с ним встретиться и поговорить. И если он о войне чего помнит, весь его боевой путь запиши и о наградах спроси. И я с этим поручением, с кинокамерой в руках, с блокнотом для записей в его дом и прибыл.
Александр Павлович выглядел внешне хорошо, в отличном настроении, в разговор со мной шутливых слов вставлял. К примеру, в адрес лидера КПРФ Зюганова он сказал «Его трудно понять какому богу он служит. - Сидит в государственной думе в красном галстуке (намекает на пионерский, авт.), а у патриарха Кирилла на днях исповедовался и причащался». После этих слов рассмеялся и добавил «Он, по-моему, и крестик нательный носит. А то бы ему, зачем к патриарху на собеседование ходить?».
Словом, Александр Павлович находился в хорошем расположении духа. И я старался ему настрой этот поддерживать. Рассказал о предполагаемом приезде к нему на юбилей председателя областного Совета ветеранов генерала Чернова и высокого начальства нашего района. Заинтересовался он и приятно обрадовался. Спросил, что для этого от него требуется. Я напомнил ему о русских обычаях в таких случаях. За организацию обычаев он и зацепился, говоря, что завтра же вопрос обсудит с Ольгой и Сашкой (зять с дочерью). Но я его внимание перестроил на мои вопросы. И я удивился, какая цепкая и светлая еще память у девяностолетнего Макарова. Я ему завидовал. Он мне картинки своей долгой жизни и особенно войны четко освятил. Мне их успевай только записывай.
Кинокамерой мне не пришлось пользоваться. Она пригодилась позднее, уже для записей его юбилея, где мы ему как могли красочно излагали наши здравицы и пожелания. Юбиляр много рассказывал о своей долгой и многотрудной жизни, о войне, о семье. И, конечно же, все мы радовались хорошему состоянию юбиляра, высказывали пожелания еще долго пожить с таким же здоровьем, с такой же светлой памятью и с присутствием такого же чувства юмора. Веселый юбиляр улыбался, благодарил, отшучивался, обещал еще пожить, при наличии таких условий и внимания, какие теперь у пожилых людей есть. Часа четыре на праздник покрова христова гости веселились с юбиляром в его доме. Распрощались, разъехались. Александр Макаров получив сверх допустимых норм физических и эмоциональных нагрузок, оставался в доме какое-то время с детьми и внуками, но у них свои дела: работа учеба.
И настали для пожилого ветерана опять дни будничные, привычные. Одиночество для него давно не новость: день в одиночестве, один и ночует. Правда, утром наши старики в приятном ожидании заботливых женщин из социальной службы. Они их одиночество на время скрасят, чего-то приберут в их домах, сделают по мелочи чего-то, чего-то из магазина принесут, из аптеки. И уйдут опять до завтра. Не забывали его и дочка с зятем; приезжали, звонили И вскоре из его дома раздается тревожный сигнал дочери Ольге через телефон «Мне плохо, приезжай». Бросили все дела, приехали к отцу, к дедушке его самые близкие, самые дорогие родственники. Чем помочь, какими словами утешить старого человека, которому действительно плохо. Повезли в районную больницу. А там ясное дело, чем утешают, чем лечат старого человека. Не добрым словом, не верой в выздоровление, а теперь обыденным «А чего вы хотели, возраст!?». Но систему приписали, пузырьки со шлангами прицепили. Ему совсем плохо. Фронтовик, боевой офицер их сорвал и приказал Ольге вызывать Сашку с машиной и везти его домой. И от юбилея он еще прожил ровно две недели.
Этим днем мы приехали к нему, к живому еще, с кинокамерой, подключились к его видеку, просматриваем записи. Он на диване спал. Я ждал, возможно, он проснется, откроет глаза, посмотрит свой юбилей. Но он так и спал спокойно. Родственники поглядели записи, одобрили их памятную ценность, качество. Я подошел к спящему Макарову, прислонил ладонь к его груди. Его сердце спокойно стучало. Он дышал обычно, как и все спящие люди. Мы с Раисой Васильевной уехали в шестнадцать часов от них, а в семнадцать нам Оля позвонила, сообщила «Папка так и спал, и во сне только что умер». И еще она добавила «Я слышала «Кто во сне умирает, это счастливые люди». И мы с Раисой Васильевной (она ему племянница) так посчитали.
Матвей Лисюков
Такую уличную фамилию в Зуевке хорошо воспитанная семья Ивановых получила по деду Степану, заядлому охотнику, получившему когда-то прозвище Лисюк. Под фамилией Лисюков старожилы и помнят его сына Матвея Степановича. Он активный и смелый боец Второй мировой, прославленный труженик, хлебороб, прекрасный семьянин большой семьи.
До нашей с ним встречи я его знал заочно, по столько по сколько. А встретились мы в полеводческой бригаде № 2 колхоза «Красное Знамя», куда меня, студента-заочника четвертого курса КСХИ, без опыта работы, в 1970 году назначили агрономом- организатором. Так как опыт в полеводстве у меня имелся только теоретический, поэтому, вся надежда у меня была на таких мужиков-работяг, как Матвей Степанович Иванов. И, моя интуиция и вера в них оправдались. Он мне особенно приглянулся, а потом навсегда и понравился. Простой, надежный, дядя Матвей, а за глаза все называли его Лисюк. Нравился он всем в бригаде. И это при том, что мужик он с некой хитрецой, с любовью подшутить, подковырнуть, подколоть. Зато какая у него добрая улыбка. И, он до страсти любитель народных прибауток, много их знал, и постоянно в разговорах ими пользовался. Эта его привычка потом один в один перейдет ко всем его сыновьям. Особенно к Василию и Николаю, а возможно и к его дочерям.
Позже я пойму, что оказывается, Матвей Иванов в общении на житейские темы мастак и красноречив. Уж тут он себя не ограничивает и не окорачивает. А вот если о войне его кто-то спросит, станет расспрашивать, Матвея Степановича как подменят. Он от заданных ему вопросов станет либо отшучиваться, либо совсем замолчит. Помню, разговор с бывалым трактористом о нем завел, о войне, видя медаль у него на отвороте пиджака. Но почему-то единственную. Интересуюсь, мол, она у него за заслуги какие? Но он ловко переводит разговор на Володю Иванова, на соседа своего, юродивого. Голяком в селе все его звали.
- А Ты Володю вон спроси о его дедушке, в тридцать седьмом за что, мол, власти его забрали? - Я удивился такому повороту нашей беседы, поинтересовался, зачем он мне отвечает так?
- А за тем, что и дедушка его рассказал кому – то, чего – то, и власти за это его и забрали, по статье – 58, с каким-то хвостиком осудили И сгинул человек, пропал – как ключ на дно. Вот так, а ты с расспросами ко мне прилипаешь.
То есть, о путях- дорогах военных, о подвигах своих боевых он никому и никогда не рассказывал. Даже самым любознательным школьникам, хотя бы для музея.
Пролетели годы, пришло время уйти ему на пенсию. Потом и мое пенсионное время настало, когда мы к его годам военным возвратились. Пришло наше время, сложились обстоятельства, которые позволяли нам с Матвеем Лисюковым снова проводить время вместе. Порой, не часто, в дни ПОБЕДЫ 9 мая, например. Особенно на праздничных их мероприятиях, на застольях, где угощаемся, веселимся.
А почему нас опять судьба свела? Селянами я в 1996 году был избран председателем совета ветеранов в Зуевке, 16 лет я им проработал. Да и время пришло другое, лозунги появились «Никто не забыт - ничто не забыто». О подвигах ветеранов прошедшей войны люди и в глубинке заговорили. К очередному дню Победы сверху запрос пришел, уточняем награды фронтовиков, полученные ими на войне, подвиги уточняем. С Денисовым Виктором Осиповичем по этим вопросам прибыли мы и к Иванову Матвею Степановичу, который родился в Зуевке в 1916 году.
«А чего теперь – то у него вы узнаете? - спрашивает нас с иронией его младшая дочка Люба, - когда о событиях военных лет он вспоминает все реже и реже, помнит события войны с отклонениями от действительности, с неточностями фактов». По документам стали разбираться, которых у него оказалось множество, как, впрочем, и наград, благодарностей от начальства, даже от самого Верховного главнокомандующего. Люба и ее брат Николай находились с нами, в наш адрес слова упрека продолжали сыпать «Стрянулись, когда человеку годов– то сколько? А памяти никакой». Но документы его все выложили. О многом эти документы нам, рассказывали. Мы их просматриваем с большим интересом. Не обращая внимание на упреки. «За взятие Будапешта» медаль и наградная книжка. Целая куча юбилейных орденов и медалей, к ним удостоверения на его имя. Вот наградной лист, его читаем. В нем сказано «За усердную и ревностную службу Иванов М.С. награждается командованием части памятным подарком, велосипедом немецкого производства». Дочь поясняет «С ним их отец с фронта возвратился в Зуевку». Такого с Зуевскими фронтовиками еще не случалось, чтобы велосипед от командования получить, да еще с сопроводительным документом.
Селяне знали, привез из Германии участник ВОВ Репин Александр Семенович мотоцикл, но он достался ему не по наградному листу, а трофеем. Илье Степановичу Кортунову после Победы понравился в Германии немецкий велосипед, он его вместе с другими вещами привез домой. А у отважного бойца Иванова трофейный велосипед оформлен наградой. Случай особый. И служил Матвей Степанович в особой части, на Северо-Западном фронте, в химической роте особого назначения. «Потом наша рота вливается в третий авиа воздушный корпус», - вспоминал он. - Это были особо маневренные, десантные подразделения. Ударный кулак фронта, который наше командование использовало, где создавались чрезвычайные трудности. Или при захвате важных стратегических объектов, в который позднее попал румынский город Будапешт, где после его взятия меня наградили».
В его документах об этом сказано «Авиа воздушный корпус наносил врагу внезапные удары, имея при этом большие успехи». У его внучек сохранился рассказ по воспоминаниям самого дедушки Матвея, который они записали для музея Зуевской школы. В нем сказано, как их десант ночью был выброшен на Будапешт, где были немцы. Начались уличные бои по его захвату. И боец Иванов там важного офицера пленил, получив за это награду.
Среди его документов мы обнаружили и сохранившуюся его красноармейскую книжку, где из военного имущества значилось его личное оружие ППШ № 214, противогаз четвертого размера №541. Там вписана шинель, шапка 56-го размера, белье нижнее, теплое, портянки, сапоги. Все, что положено. Удивительно другое, а все это он кому хранил, для чего? И какая сила хранила простого зуевского бойца? Наверно- всевышняя, благодаря которой обходили его стороной осколки от разорванных гранат, снарядов, не попадали в него и пули. В результате чего он, пройдя все ады войны, ни разу не был ранен. И когда дядю Матвея в школе спрашивали ученики об этом «Как Вы воевали, как оберегались от пуль?», он отвечал: «Я хорошо воевал, а от пуль я, как и все солдаты, укрывался. В траншеях».
А я, читая эти его слова, которые теперь хранятся в школьном музее, добавляю «Просто везучим и способным оказался дядя Матвей на войне. И в мирное время Матвей Степанович Иванов был в нашей полеводческой бригаде везучим, хорошо умел работать, чтобы получать высокие урожаи, как когда-то хорошо умел воевать за свою Родину, за нас всех, за нашу счастливую жизнь, получая за это награды.
От его детей мы узнаем подробности о его мирных путях-дорогах, которые тоже были тернистыми, не легкими. По возвращению с фронта Иванов с зуевскими мужиками поехал в Кулешовский МТС устраиваться на работу. Там его не забыли, приняли сразу. Зиму с техникой возился, ремонтировал, регулировал трактор, инвентарь. Подготовил к посевной, но работать на тракторе в поле ему не пришлось. В колхозе имени Кагановича Иванова Матвея назначают бригадиром тракторной бригады. Попытался мой друг и коллега Денисов Виктор Осипович об этом периоде его работы тракторным бригадиром от самого Матвея Степановича хоть чего-то узнать, заговорил с ним о его бригадирской работе. И будто за струну нужную зацепил. Он даже лицом посветлел, а душой повеселел. Начал рассказывать:
- Ды, как работают то бригадиром? Как обычно, трактористы с комбайнерами на поле работают или в мастерских, я за ними приглядываю, а када надо и команды даю. С Гребенкиным вашим мы всегда соревновались, и нас в МТС обоих всегда хвалили. Он и я были коммунистами, но мы по урожайности их бригаду превышали. И он мне тады в отместку говорит: «У нас шигры одни – не земли» (шигры – неудобства земельных участков). И прав он был. У нас земли на полях были лучше. Но и пословица мудро гласит «Как посеешь – так и пожнешь». Наша бригада работала лучше.
О городе Будапеште с Виктором Осиповичем мы Матвея Степановича спрашиваем. И я опять готов был к его неожиданным оборотам речи. Но нет, никаких выкрутасов не последовало.
- Брали мы его штурмом, корпус наш с воздуха на него налетел, - отвечает он. - А победил – та немцев хто в итоге? Мы. Америка то опосля на немцев пошла. Ды она хоть бы и не лезла, а продуктов бы нам подбрасывала больше, самолетов, Студобеккеров. И мы бы сами немцев переколушматили...
А мне почему-то случай вспомнился из времени нашей совместной с ним работы в полеводческой бригаде. Он на тракторе ДТ–75 работал, сеял хорошо. Но ребята мне сказали «При езде по полю с агрегатом он никогда не оглядывается». А это же с бедой граничит. И я однажды, как агроном, гнался по полю за ним рядом с сеялками. Сеяльщики смеются, а я камнями трактор его бомблю. Остановился, из кабины голова кудрявая показалась, в нее как я камнем не попал? Был бы скандал. Объяснил добром Иванову, что нельзя безоглядно ездить. Но он привычки своей не сменил.
В те годы везло нам, агрономам. В колхозах таких трудяг было много. И я счастливчик, много лет с ними работал, урожаи высокие получал.
Спустя годы мы, уже будучи пенсионерами, встречались с ним в дни Победы у каменного солдата, отмечали этот день на общих застольях. Костюм на нем был всегда один и тот же, черный, однобортный, на ногах сапоги рабочие, резиновые. При одной медали он приходил, видимо любимой. На голове у Матвея Степановича всегда был надет его любимый картуз восьми клинка, который он нигде и никогда не снимал, как в клубе, так и у солдата каменного. На мои замечания на этот счет он отвечал «А на кой его снимать, картуз то мой? Кудри у мене теперь не завидные. Они у мене теперь вон как побелели. Тады снимал…». На концерте мы сидим рядом, толкуем тихонечко обо всем. О Левашове Петре Ивановиче, который умер только что. С печенью у него было не все в порядке.
- И наш Мишка умер только что, унучек то мой... Был ды сплыл, - вздыхает он, - на свете не живши, посчитай, умер... А ее было пить так чего? Она теперь не водка, а зараза, не какая раньше была. Мы же тоже выпивали. Бывало, придешь с работы домой, стакан с умору выпьешь, ляжешь к Анютке, а она ворчить, говорить «Отляпись, опять нажралси». И отвернется. А че, без свету жили. Ночь длинная, вон какая. Вот наши бабы по многу детей и рожали. Шестерых мы с ней выходили, и умерло еще столько же. Эх, с этими горя, и то, хлебнули сколько... А без них плохо, вон у Соложенковых нету детей, а толку то? Они и прожили, как два бобыля.
- Точно, Матвей Степанович, жизнь, она - штука интересная, но сложная. Порой родителей дети не понимают, а порой детей родители не понимают..., - подбрасываю я Матвею Степановичу мыслишки. Чтобы хоть чем- то его заинтересовать, чтобы продолжить нашу беседу. В общениях с ветеранами люди более молодого поколения в первую очередь чем интересуются? Как живется им, как со здоровьем дела. Спросил и я его о том же. И фронтовик Иванов ответил на этот раз так «Ды здоровье пока не подводить, а вот жить становится скучно. На завалинку выйду от нечего делать, думаю, пойду, там побеседую, а беседовать не с кем. Годки мои зачастили умирать (годки – ровесники). Один за другим гвардию нашу покидають...».
А я только статью на эту тему прочитал, как с обустройством жизни пожилых в Чехословакии обстоят дела. В их селах власти дома престарелых строят, удобства домашние, медицинское обслуживание, хорошее питание, и старики в них живут как дома. В престарелых домах проживают вместе бывшие друзья или родственники.
- А чего же, это у них – то, у нас кабы так, вот. У них и до войны жилось людям лучше, политруки нам рассказывали на перекурах. И Гитлер на хрена на нас полез при этом? Жил бы себе и жил припеваючи. Нам за ними еще тянуться долго. Эт сейчас вот служба социальная есть, и мы ей рады. Они и ко мне приходють ежедневно, плохо ли...
А это не твоя там Раиса поеть так звонко? – показывает он на сцену картузом, который теперь снял. А Раиса Васильевна как раз с сельским фельдшером Валентиной Васильевной Дорохиной пели в это время прекрасную песенку «Ах судьба моя судьба», - Молодец она, твоя Рая. Эх, вить она и поработала много. С маслопрома начала, и по сей день работаеть и тут поеть. Я помню, как она у отца своего на прицепах сидела. Он тады тоже на тракторе тяжелом работал, на пахоте два плуга таскал. А эта, другая с ней, врачиха?
- Угадал обеих, значит зрение тебя еще не подводит, - похвалил я Степаныча. И хотел ему рассказать, как мы с его младшим сыном Виктором в молодости эту звонкоголосую певунью Раю одновременно выбирали в невесты, ухлыстывали за ней, боролись за нее. А потом думаю «В селе живем, тут все друг про друга всё знаем, новости всем известны».
С годами Матвей Степанович стал потихонечку позиции свои сдавать, особенно с памятью у него стало плоховато.
- Эх, Иван Яколич, ды сколько на тракторах нам не работать было... У пылищи всегда, ды при стужи. И тут нашему организму как все было перенести!? Пора и подаваться чему-нибудь.
И действительно, сказать легко, а сорок лет посиди на тракторе, каждый попробуй... Это сейчас трактора с кондиционером. А тогда трактора были вообще без кабин, как ЧТЗ-60, например. Тракторист летом в суховей, зимой в мороз сорокаградусный, в стужу посиди как кочка на его вершине, да еще рычагами порули. А заглушил мотор, он на морозе остынет, и ты его заведи... А при работе летом тебе в глаза, в уши, в легкие пылище прет. И какое тут будет у тракториста здоровье?
- Особенно мы, с ними зимою мучились. Мороз на дворе трескучий, а он на улице стоить, родимый. И его подогреть нужно. А чем? Кизяки из дома брали и под картером поджигали. Да, Яколич, а как с ним иначе то на юру зимнем справиться? Вот в телогрейке вокруг него и крутишьси. Пальцы на морозе отмораживали, када поломки устраняли.
А мне про это хорошо известно, это я своими глазами видел, агрономом работая. Теперь и сочувствую. В суровых условиях эти люди жили, работали, а многие еще и воевали. И не удивляюсь, что фронтовики, возвратившиеся после победы в свои дома, быстро все износились. Многие преждевременно слух теряли, зрение, а то и еще более серьезные отклонения с их здоровьем случались. Поэтому, я и сожалею, когда с кем-то из них опаздываю по душам поговорить, на память о нем чего-то сокровенное написать. Не зря пословица нас учит «Не оставляй на завтра то, что можно сделать сегодня».
И вспомнил Матвей Степанович свою молодость, молодую пору, ту осень, перед его сватовством, перед женитьбой. Свою самую красивую девицу Анюту вспомнил (родом с Украины, девичья фамилия Бурудастых Анна Константиновна), которую ему отыскал в соседнем селе Несмеяновка и порекомендовал в жены все тот же дед Лисюк, охотник.
Теперь без нее он, без своей любимой Анюты. Овдовел внезапно. И без жены загрустил, заскучал, жизнь ему стала не мила. Не приучены мужики жить в одиночестве…
А их прославленный род в Зуевке продолжал величаться Лисюковыми: Вася Лисюков, Витя Лисюков, Коля Лисюков, Люба Лисюкова, Таня Лисюкова, Зина Лисюкова и так далее... Такая была традиция.
Сейчас Зуевка по количеству населения убывает, а по его духовному качеству ухудшается. Идет и вырождение родов по объективным и субъективным причинам, чего допускать нежелательно. «Причина в нас самих, - убеждают старожилы. - Порядочности не хватает, благородства, культуры. Не храним традиции быта, общения». Наверно они правы.
О Шмойловых, Павловых и Тришкиных
О трех этих семьях ниже поведем речь, о судьбах этих удивительных людей, бурями жизни, а позднее и родством повязанных между собой.
Начнем со Степана Гавриловича Шмойлова, 1884 года рождения, и его жены Агрипины Ефимовны, 1886 года рождения. Степан Гаврилович Пимену Гавриловичу, деду моей Раисы Васильевны, который отбывал ссылку в Архангельске с 1937 по 1947 год, родной брат. И двоюродный брат Григорию Алексеевичу Шмойлову, отважному кавалеристу – чапаевцу. У Степана были братья: Иван, Петр и две сестры. 3 года Степан учился в зуевской церковно-приходской школе, что по меркам советского образования равнялось семилетки. Парень он развитой, смышленый. А раз так, Степану в молодости доверят вести в Зуевке землеустройство и ветеринарию. В 1902 году Степан выбирает себе в жены 16-ти летнюю Агрипину, дочь Иванова Ефима, зажиточного крестьянина. В селе она считалась красавицей, самой проворной и самой работящей девицей. И вскоре у них посыпались дети, которых к 1916 году, даже при массовом вымирании, росло четверо: Марфа, с 1903 года рождения, Захар, с 1905 г/ р, Герасим, с 1912 г/ р., Яков, с 1914 г/р. В маленькой саманушке семья проживала, в тесноте и в не уюте. Крыт был домик соломой, окна маленькие, подслеповатые.
Не нравилось жилье развитому крестьянину, Степану Гавриловичу. У него и появляется дерзкая мысль «А что если нам всем братьям и сестрам о дальнейшем житье-бытье переговорить. Определиться с общим капиталом. У кого на это дело его найдется сколько? Объединим его в копилку общую, и дом на всех просторный купим». Переговорили, наскребли капиталу на большой дом, который понравился в Зуевке. Из добротного дерева дом срубленный, комнат просторных много, крыльцо широкое, окна светлые, двери входные широкие и высокие, крыша тесовая, прочная. Вселились шесть семей Шмойловых в него, зажили сообща братья и сестра дружно и весело, не смотря на множество детей. Под одной крышей, с проблемами общими, с делами и хлопотами общими. «А разве так можно?», - спросит читатель. Семьям нашего времени это трудно даже представить. А вот они так жили и ладили.
Но пришли трудные времена, неурожаи на крестьянских полях. В Среднем Поволжье голод в тот год свирепствовал. И именно в 1921году их сводная семья по каким-то критериям была причислена местной властью к враждебному классу. В их дом приходит комиссия, поименно всех описывает, метраж жилой замеряет, имущество в протокол вписывает. А жильцов предупреждает о возможном выселении. Шмойловы эти испытания стойко перенесут. Мало того, в 1924 году у Степана и Агрипины народится еще сын Василий, который в годы ВОВ станет патриотом своей Родины, в звании младшего лейтенанта будет командовать артиллерийским взводом под Сталинградом. И его после этих боев повысят в звании, наградят орденом Красной звезды. Василий Степанович воевал храбро и в других боях. Войну он завершит в Берлине. Но он и после войны будет нести службу в войсках СССР в звании офицера какое-то время в ГДР, потом в городе Мурманске.
Испортит его жизненный успех хрущевская реформа. В армии его майорская должность попадет под сокращение. До пенсии за выслугу лет старшему лейтенанту оставалось три года, а он без гражданской профессии, без работы. Звали Василия в милицию, посчитал неприлична эта роль боевому офицеру. Стал заочно учиться в СХИ на мехфаке. Его знаменитый тесть, директор Кулешовской МТС, депутат Верховного Совета СССР Андрей Андреевич Тришкин определит Василия Степановича в свое предприятие механиком. Там он работал до расформирования машинно-тракторных станций. Работал диспетчером в гараже, на автодоре поселка Суходол, потом начальником колонны. Умер в Суходоле от проблемы с сердцем в 1982 году. Там проживала его дочь Татьяна. В Малой Малышевке жила дочь Валентина. Оставшись вдовой Наталья Андреевна, жена Василия Степановича продолжала работать учительницей в Зуевке и училась заочно во всесоюзном финансовом техникуме. Окончив его, работала бухгалтером в разных организациях Куйбышевской области.
Из воспоминаний Агрипины:
- В феврале 1922 года местная власть и члены какой-то комиссии из дома нас выдворяли. На улице мороза большого не было, но шел сильный буран. А поясняли нам эти люди свои действия словом «Раскулачивание». Но наши семьи долго не оставались на улице. К вечеру нашлись добрые люди, потеснились и нас приютили. Но прошло какое-то время, все мы уже свои крыши над головой имели. Наши мужики в дорогу на заработки собирались: кто в Омск, кто в Ташкент, кто в Оренбург. А тут к нам участковый милиционер из Бузулука заявляется. Нас со Степаном туда увозит и тюремному начальству передает. Был нам суд, где Степану пять лет высылки дали, в Молотовскую область на лесоразработки отправили, а меня пощадили из-за наличия детей малых.
Отработал там свой срок Степан добросовестно, от звонка до звонка и без обиды на власть. Вернулся в Зуевку, забрал семью и переехал на жительство в поселок Лесной, который был образован в глухой степи по Сталыпинской реформе. Там он вступил в колхоз и работал коновалом, проживая в саманном домике, который вскоре построил с помощью родных и соседей. Но каторжный труд на лесоповале в суровой тайге сказался отрицательно на его могучем здоровье. Оно стало хандрить, а за полгода до войны он сильно занемог и умер.
Из воспоминаний Василия Яковлевича Шмойлова:
- Отец мой Шмойлов Яков родился в Зуевке Бузулукского уезда, в многодетной семье Степана Гавриловича и Агрипины Ефимовны. Бабушка Агрипина рожала 12 детей, многие умирали. Старшего возраста достигли: Марфа 1902 г.р., Захар 1905 г.р., Герасим 1912 г.р., Яков 1914 г.р., Василий 1924 г.р. Дети Марфы: Николай, Иван, Евдокия, Нина, Василий (все умерли). Дети Захара: Николай, Александр, Федор, Мария, Вера, Василий, Раиса (все умерли). Дети Герасима: Александр, Михаил, Нина (в живых Нина, г. Тольятти).
Дети моих родителей: Якова Степановича и Марии Григорьевны: Я, Любовь, Нина, Валентина, Татьяна, Вера. В живых – Любовь, Нина и Я. Дети Василия: Валентина (проживает в селе Малая Малышевка, Кинельского района), Татьяна (проживает в Суходоле, Сергиевского района).
Дедушка Степан Гаврилович, как и его братья, был великим землепашцем и ловким коновалом. Со слов бабушки Агрипины, после возвращения из ссылки из Молотовской области, в основном кастрировал жеребцов, быков, хряков, баранов в поселке и близлежащих селах: Зуевке, Кулешовке, Ефремовке, Семеновке, Гольтевке. Месяцами бабушка его не видела дома, привозили его выпившим и без копейки в кармане. Умер дедушка в 1940 г. Похоронен по месту жительства в поселке Лесной. Захар до войны жил в поселке Березовый. В 1941 году был призван на В.О.В. Погиб в 1942 в Ленинградской области. Герасим до войны жил в Кинеле. Призван в начале войны на фронт, погиб в 1942 в Ленинградской области.
Мой отец был призван 24.07.1940 года Утевским РВК на действительную, служил в Закавказском военном округе. До службы отец закончил 5 классов Зуевской школы. В 1929 году прошел курсы ветеринарных фельдшеров. Поэтому и во время службы был в должности старшего санитарного инструктора, ему присвоят звание младшего сержанта. Служил он в 276 горно-стрелковом полку, 77 горно-стрелковой дивизии. Боевые действия в составе 276 ГСП начались с 01.12.1941 года по 26.03.1942. 14 мая 1942 года после жестоких боев их полк попал в окружение, оставшийся личный состав был пленен. Отца вместе с товарищами увезли в лагерь военнопленных на территории Польши в город Кнуршел, где он находился с 27.05.1942 по 19.03.1945 годы. Из еды ему запомнилась грязная, полугнилая брюква и кусочек эрзац хлеба.
Потом военнопленных перевезли в западную часть Германии, где они были освобождены Американскими войсками. Американцы омыли их, накормили, переодели в б/ушную одежду и обувь. Через короткое время пленные были переданы контрольным органам Советской Армии. Контрразведывательные органы занимались так называемой фильтрацией военнопленных. Это индивидуальный подробный допрос на предмет выяснения возможного сотрудничества с немецкой лагерной администрацией либо самого, либо что известно о других и т.д.; все случаи издевательства над военнопленными со стороны других военнопленных, факты измены Родине и т.д. Отец успешно прошел фильтрацию. Даже короткое время служил в Советской Армии. В сентябре 1945 года был демобилизован домой. На поезде ехал до станции Кинель, там сошел. О своем приезде отец рассказывал: «Одет я был в заштопанную и перештопанную американскую форму. На ногах американские ботинки на деревянной подошве. Пока ехал в поезде особого стеснения не испытывал, но когда вышел из вагона почувствовал страшное неудобство и стыд за свой внешний вид. Решил до дома идти пешком. Старался идти в ночное время, а днем отлеживался в копнах соломы, чтобы не пугать людей своей одеждой.
К своему дому в поселке Лесной пришел ночью. Разбудил мать, назвался сыном, но она пускать в дом меня не захотела, так как считала погибшим, как и еще двоих старших сыновей. Мать заявила: «Иди в Березовый и если там тебя дети брата Захара признают, с ними придешь в дом родной». Пришлось ему поступить как велела мать.
А дальше все пошло у моего отца по сценарию его судьбы. Должность ветеринарного фельдшера в колхозе «Вторая пятилетка» была свободной. Объем работы огромный, обслуживать приходилось три поселка: Березовый, Крутенький – 7 км и Лесной – 2 км. Лечил всё живое, что было в этих поселках. В качестве ветеринарного фельдшера, медицинского фельдшера и зоотехника, так как был единственным специалистом по этим вопросам, без каких-либо помощников. Население по личным вопросам обращалось к нему в любое время суток – либо официально, к Якову Степановичу, либо «Дядя Яша, помоги!». И отец никому не отказывал, денег за услуги не брал, в лучшем случае стакан водки. Хотя спиртным вовсе не злоупотреблял. У населения и руководства колхоза пользовался заслуженным авторитетом. Колхоз их в начале пятидесятых годов и далее по животноводству был в числе передовых, неоднократным участником выставки достижений народного хозяйства (ВДНХ) в Москве. Лицевая сторона стены Правления колхоза была увешана многими дипломами и свидетельствами ВДНХ. По результатам работы коллектива фермы животноводческой их бригадир Дорохин Илья Иванович был награжден орденом Ленина, а председатель Ломакин К.А. – орденом Трудового красного знамени. Это было в 1954 году. И я полагаю, что в этих наградах не малый труд и моего отца, так как в эти успехи животноводства колхоза вложена не малая доля и его трудового таланта. За что отцу правление колхоза платила 1,75 трудодня в день. Но он, какой - либо более справедливой оплаты за свой тяжкий труд не требовал. Единственной привилегией для него были его поездки в поселки и в районное село Утевка на правленческих жеребцах.
В январе 1946 года отец женился на моей матери Павловой Марии Григорьевне, которая была на 12 лет младше отца. Она в годы войны 4 года работала на колёсном тракторе «Универсал». Пахала землю, буксировала прицепной комбайн «Сталинец-1» и т.д. Работала в составе Кулешовской МТС с Репиной Дусей, Шурой «Штык».
За время семейной жизни у мамы родилось 6 детей: Я (1947 г.р.), Любовь (1949 г.р.), Нина (1950 г.р.), Валентина (1952 г.р.), Татьяна (1955 г.р.), Вера (1957 г.р.). С отцом семья жила не плохо, не хуже других. Мне в девять лет отец купил взрослый велосипед, которым я пользовался до окончания средней школы. Отец успел семью перевезти в более просторный дом, который сам отремонтировал и сделал пристрой.
Отец не любил вспоминать о войне. Но как-то на мои расспросы рассказал, что в атаках больше всего гибло и получали ранения командиры отделений, взводов рот. Они первыми шли под шквал пуль на встречу врагу, показывали пример солдатам. На здоровье отец особо не жаловался, хотя мама знала о его проблемах с сердцем. Но в больнице никогда не лежал. 7 июня 1957 года совместно с другими колхозниками ехал в г. Куйбышев на рынок. В дороге внезапно заболел, поселяне его оставили в больнице села Дубовый Умёт. Необходимой медицинской помощи ему не было оказано, и 8 июня отец умер. Мне в то время было 10,5 лет, младшей сестре Вере 3 месяца, матери 31 год.
После этого жизнь нашей семьи резко изменилась, наступило горе-горькое. Помощи от колхоза практически не было. Один раз в году семья наша покупала за свои деньги в колхозе пшеницу в размере 6 пудов. Хотя мать работала уборщицей в медпункте за 70 рублей в месяц и одновременно пекла хлеб для тракторной бригады в колхозе. Но правление ее колхозницей как бы и не считало. 25 октября 1957 года семью настигло другое несчастье – после ранения в ДТП скоропостижно скончалась наша любимая бабушка Агрипина.
Теперь по всем бытовым вопросам большую помощь нам оказывала семья дедушки Павлова Григория Алексеевича. Дедушка был великий труженик, на все руки мастер: плотник, столяр, вальщик, шорник. Еще до войны он сделал домик в поселке Крутенький. А в 1940 году перевозит свою семью в свой дом в поселке Березовый, где уже в 50-х годах выстраивает новый дом на старой усадьбе. А напротив, через улицу сделал дом для семьи сына Петра. Но и на этих строениях наш дедушка Григорий не останавливается. Он, пока его племянник Дорохин Николай Иванович служил в армии, построил и ему дом. И теперь его мать в новом доме, на новом месте ждала из армии своего сына. И ранее, когда был еще живым мой отец, дедушка и ему помогал достраивать наш дом. Вот таким заботливым добряком был у нас дедушка. Поэтому и все его 7 детей выросли достойными людьми.
Такой же заботливой, гостеприимной, всех нас любящей была бабушка Прасковья. Она всегда нас приветливо встречала и обязательно чем-то вкусно кормила. И о их дочери, о тете Анне можно много и долго говорить теплых слов. Она своим родителям и нам помогала в шитье одежды и вязании носок, варежек, в стирке, в стряпне и других делах. Также активно помогали нашей семье дяди Петр и Василий, особенно когда мы остались без отца.
Дедушка и бабушка дожили до 86 лет, похоронены они в Зуевке. Мама наша умерла 12 декабря 2015 года, не дожив 4 месяца до 90-летия. Похоронена она на Семеновском кладбище вместе с дочерями: Валентиной и Татьяной. Сестры мои все получили среднее образование, обрели свои семьи. Татьяна с Верой закончили кооперативный техникум. Любовь училась на агронома в Рождественском техникуме, после него закончила экономический факультет Саратовского СХИ. Я после окончания средней школы закончил Усольский техникум, затем служил в Армии. Заочно закончил экономический факультет Саратовского СХИ в 1975 году. И в том же году был зачислен на службу в органы КГБ, после работы в райкоме комсомола. В 1982 году заочно закончил Высшую Краснознаменную школу КГБ имени Дзержинского в г. Москве на проспекте Мичурина. Службу в органах госбезопасности проходил на территории Самарской области, оперуполномоченным в Нефтегорске, потом старшим оперуполномоченным и начальником горотделения УКГБ в городе Похвистнево. С 1990 года начальником Сегиевского райотделения УКГБ. Короткое время в Управлении КГБ в Куйбышеве.
В конце 1994 года по собственному желанию уволился из органов. Имею воинское звание подполковника и пенсию. Около 15 лет работал юрисконсультом в различных предприятиях. 23 ноября 2019 года отметили с женой Надеждой 45 лет совместной жизни. Дочь Ирина с мужем и 2 внука проживают в Самаре. С 2001 года проживаем в собственном доме. Его мы собственноручно построили для себя в родном Нефтегорске.
О Якове Степановиче Шмойлове мне так же поведала Прасковья Дементьевна Павлова (Иванова) (на фото выше), родная сестра моего деда Иванова Ивана Дементьевича.
 - А она, у Яшки, жизнь-та послевоенная как начиналась? – задавалась она вопросом, сидя на сундуке, поглядывая в окно на противоположный дом, где проживала ее дочь Мария (жена Якова). –. Он из плена пришел, с матерью своей три дня на Лесном пожил, на Березовый явился. Насчет работы в «правление» пошел. Был он там недолго. Рассказывал нам с Гришкой (тесть Якова), что Левон Егорович Карпенко, председатель колхоза, тепло его принял, в колхозе ветеринарную работу предложил. Я помню его сумку офицерскую, которую он ловко приспособил под лекарства, под скальпели разные и шприцы. Ему же много скота лечить приходилось, и колхозного и индивидуального в трех поселках. А порой приходилось лечить и людей. Медика на поселках после войны долго не было. А он характером добрый, селян уважал, ни в чем им не отказывал, делал на их подворьях свиньям, овцам, коровам полосковые операции. Но оказалось, и у него самого здоровье войной подорвано. Сердечные приступы случались еще в немецком лагере. Ему надо бы с этим недугом в больницу обратиться. В те годы районной больницей заведовала врач высокого класса Елизавета Ковалева, которая через Тришкина семью Шмойловых хорошо знала. Помогла бы и ему. Но не до себя таким людям, они озабочены больше о других. О себе забывали…
Иван Григорьевич
Наследники рода Павловых-Ивановых в селе моем и теперь являются людьми авторитетными, какими были их предки на поселке Крутенький, Березовый, где они жили, где и березы-то не росли, а Березовый почему? «Скорее всего это пошло еще со времен реформы Аркадия Столыпина. Украинцы в степи наши раздольные прибыли. Они и образовали поселок, называя его по своему желанию, либо по прежнему проживанию. И жили они, не тужили, куда спустя годы судьба забросит и меня. Березовый станет местом моей встречи с четырнадцатилетним Ваней Павловым, с белобрысый пареньком, мало говорящим, но разумно мыслящим. Он мне сразу понравился и поселок понравился: по тому времени - развитой, современный. Стоял же тогда бездорожный декабрь, а мне поселок их показался таким красивым, привольным, по самые крыши снегом занесенный. Но была в нем какая-то особенная благодать. А в чем она заключалась? До моего сознания это дойдет потом: в привольно-степных краях и в необыкновенных людях. Эти два фактора - главная ценность степного поселка. С людьми я стану знакомиться, которые мне скоро покажутся необычайно приветливыми, гостеприимными, добрыми, скромными, трудолюбивыми.
Такой окажется и семья Павловых (моих родственников по маме, о них уже немного было написано выше), у которых я на время остановлюсь. По распределению отдела кинофикации в канун нового 1959 года я туда приеду. Григорий Уколович Натаров, почтальон, он же и правленческий конюх туда меня привезет из Зуевки с киноаппаратурой «Украина» и с первым кино. Он мне и о семье Павловых расскажет, покажет расположение их дома.
Так я познакомлюсь с Григорием Алексеевичем Павловым, главой семейства, год рождения 1905-й (на фото выше), с его женой Прасковьей Дементьевной, год рождения 1903-й (на фото выше). С их детьми: Марией Григорьевной, год рождения 1926-й (на фото выше), Александрой Григорьевной, год рождения 1928-й, Анной Григорьевной, год рождения 1930-й, Петром Григорьевичем, год рождения 1933 – й, Василием Григорьевичем, год рождения 1936 – й, Раисой Григорьевной, год рождения 1941-й, с тезкой Ваней (год рождения 1945-й), с сыном Анны - Колей, которому было примерно 6 лет. Говорили, она родила его в девках от Василия Александровича Батунина. Семья огромная, но исключительно добрая, гостеприимная. Меня она в свой коллектив приняла, удобства бытовые создавала. Запомнился на всю жизнь их семейный покой, удобное расположение дома, выстроенного хозяевами добротно из массивных бревен сибирской сосны. На пригорке он стоял, у красивого склона в овраг, с видом на плотину большого пруда, где в летнюю пору все жители, взрослые и дети купались, стирались, рыбачили, купали лошадей.
- Да, поселок Березовый был красивым, привольным, для проживания удобным. Жили мы в нем благодатно, - соглашается Иван Григорьевич (теперь он житель Зуевки). - Но мы долгое время на Крутеньком поселке жили. Там такая же красивая природа. Ты ездил туда с кино, знаешь. У Дробышевых их жителям его ставил. И мы бы там жили, если бы не появились причины, обстоятельства. Там настоящим крестьянам жилось тоже привольно. Тем, которые с землей работать не ленились, которые скотоводством занимались, птицу разводили в своих подворьях. По многу голов всего этого держали. Особенно мои предки крестьянами были настоящими. Возьмем наших общих родственников Ивановых, где всем управлял дедушка Дёма.
Как рассказывала нам наша мать, их семья мужиками толковыми славилась, ее братьями с головами думающими, с руками золотыми. Начиная с Ивана Дементьевича, твоего деда, а моего дяди, который с двумя толковыми соседями, с Моисеем и с Дмитрием Шацких служили на Черноморском флоте. Показали там себя плотниками мастеровыми, корабли там строили, фото такое сохранилось. Говорили «Не каждого на такую службу и тогда призывали».
Деловыми мужиками были и его два брата: Филипп с Константином. Специалистами высокого класса были, краснодеревщиками. Умели строгать, фуговать, буравить, шлифовать. Поэтому им, деревенским плотникам на гражданской войне и в революцию службу солдатскую нести доводилось в стройбатах. А в мирные времена, во времена НЭП, например, их природное трудолюбие, крестьянская мудрость, сноровка развилась и преумножилась. Поэтому они и отличатся от других, быстро станут зажиточными, собственниками, крупными землевладельцами. На их подворьях появятся дойные коровы, мясной КРС, лошади, козы, овцы, птица разная, даже верблюды. А чтобы все это успешно и прибыльно содержать им много приходилось работать. Но они всем скопом своих семей умели и весело отдыхать, красиво жить: духовно устремленно и богато в материальном плане. Словом, полноценно жили их семьи, пока не касались их суровые испытания.
У жителей всех степных поселков долгие годы они были, как и у всех жителей России. Грабили их нещадно в революцию семнадцатого года, поочередно то белые, то красные. У крестьян в это время прав не было никаких. Были обязанности на земле трудиться, хлеб на полях растить, скот на подворьях выращивать. Об этом продотрядовцы узнавали, приезжали и большую долю отбирали. Продолжалась такая же жизнь в крестьянских семьях в годы гражданской войны, вплоть до разумного периода НЭП.
Потом междоусобица утихла, политические классы немного успокоились. Жить бы, да радоваться, нагрянул засушливый год, неурожайный. В Среднем Поволжье случаются они периодически. И нельзя утверждать, что местные крестьяне лета суховейного не ожидали. Критические годы были (1911, 1921, 1933), будут и еще. К ним селяне раньше готовились, закрома зерном неприкосновенным «НЗ» засыпали. Но их продотрядовцы выгребали. Приезжали обозы с мужиками крепкими, с вооруженной охраной, на подводы мешки с зерном грузили, на мельницы везли, муки намалывали, хлеба пекли, горожан - пролетариев кормили. А селян без семян, без товарного зерна оставляли.
- Именно в таком положении и оказались мои предки,- соглашается с выводами моими Иван Григорьевич. – Тогда мои дядья и собрались на семейный совет. На нем решили: «Опять нам ехать в город Омск. Работать там, спасать от голода наши семьи». И поехали, года по три отработали там, где у кого-то из них не обошлось без утрат и потрясений. У Ивановых Ивана Дементьевича и его жены Аграфены Ильиничны пропала самая маленькая дочка Даша.
Не найдут они ее в приюте для беспризорных, куда троих девочек своей семьи они тайно подкинут, спасая от голода. Пропадет потом и сам Иван Дементьевич. Нам бабушка Груша постоянно говорила, что ее муж от тифа умер. А где конкретно его похоронили не уточняла, чего-то скрывала. Был слух и о его женитьбе там, на заработках. Мне лично об этом рассказывал бабушкин Грушин племянник. Он с 1923 года рождения А как на самом деле все происходило, семейной тайной так для нас и останется. Время было такое, не нынешнее. Разводами и женитьбами не хвалились.
Пройдут годы, наступит время коллективизации, семьи Ивановых по понятным причинам будут ей противиться.
- Имея свой хлеб, скот, птицу, живя зажиточно они стали искать другую форму жизни, единоличную, чтобы все это спасти. Стали всячески хитрить, - рассказывает Иван Григорьевич. - Например, мой дедушка Дементий, чтобы не отдавать своего коня в колхоз, красивого скакуна ведет в Зуевку, обменивает его на дойную корову у местного охотника Иванова Степана (по кличке Лисюк). Но корова на поселке Крутенький долго не привыкала, из поселка в Зуевку несколько раз уходила. Дорогу не забывала.
И не одни Ивановы так поступали, а многие селяне и поселяне, истинные крестьяне, которые способны были жить хорошо без коллективного хозяйства.
- Но их такую вольность местная власть не одобряла, - рассказывает Иван Григорьевич. - Она ее пресекала, а таких крестьян принуждала вступать в колхоз, притесняла. Шел раздор, вражда, не вступающим семьям грозила опасность. А чтобы этого избежать Филипп с Константином укладывают в мешки лучковые питы, топоры, рубанки, буравы, уходят ночью из поселка, куда глаза глядели. Далеко ушли, ходят по деревням, дома там по найму строят, по дереву мастерят, плотничают. Доберутся до знакомого Омска. Там они пережидать будут тревожные времена и зарабатывать средства себе на жилье, продукты семьям. Жильем собственным со временем обзаведутся, переселят туда семьи. Поживут какое-то время, Филипп переселится в Тбилиси (Грузия), Иван Филиппович (сын) в Запорожье (Украина).
На Крутеньком жить останется наша мама со своим отцом, с дедушкой нашим, Дементием и с бабушкой. Потом она выйдет замуж за Павлова Григория Алексеевича И у моих родителей будет огромная семья, но они родителей мамы не бросят, одних не оставят. Бабушка с дедушкой Дементием жили с ними до своей кончины. В 1940 году, весной умрет дедушка, зимой того же года бабушка. После этого они продадут дом и переселятся на Березовый. Отца на фронт не заберут, но отправят работать на Безымянские заводы. Там он около года поработал до того, пока по разумному решению местных властей всех колхозников распустят с заводов по домам. Так как на колхозных полях и фермах некому было работать.
Детство мое было обычное, как у всех детей того времени. Хвалиться особо нечем, но было оно интересным. По выгонам босыми бегали, степь нас кормила, растила, ласкала. Травы там полезные искали, сусликов выливали, гнезда диких птиц разоряли, яйцами голод утоляли. И нашим местом любимым были пруды березовские. Их вокруг много, они рукотворные, но самые любимые – ближние два. Они самые большие. Около них мы дни летние проводили: купались, рыбачили, загорали. Удочки самодельные научились делать Карпа крупного в них ловили. Его колхоз разводил, а карась сам развелся. Так что без улова домой мы не приходили.
Потом пришла пора идти в школу. Рубаху новую, шаровары с иголочки мне сеструха моя Анна на машинке ручной сшила, в форму новую нарядила, и сама повела меня в школу. Портфель у меня в руках с тетрадкой, букварем и карандашами. И я иду в школу гордый, сопровождаемый сестрой, нашей широкой улицей. Шагаю бодро, улыбаюсь, земли под собой не чувствую. Иду и по сторонам оглядываюсь, думаю «Все на меня смотрят». А поселок наш не большой, до школы идти-то десять минут. Там моей первой учительницей окажется красивая, тогда еще совсем молодая Мария Ивановна Меженина. Она родом из Зуевки. Нас в школьном дворе построила и чего-то говорила, первые наставления нам какие-то читала. Этим мне запомнился первый день школы березовской. А потом будут следующие классы и другие учителя: Мишанина Любовь Егоровна, Карпенко Зоя Александровна, Паньшина Мария Никифоровна. Всем я им благодарен. Мир учили они меня познавать, втолковывали полезные знания, воспитывали. Во многом обязан я им, как и моим родителям.
И после школы моя жизнь тоже была по своему интересной, если теперь оглянуться назад и всё профильтровать… Твой приезд в наш поселок со своими фильмами я хорошо помню. Это ты нас своими киносеансами во взрослую жизнь втягивал, ими воспитывал. Особенно меня, как своего родственника, многому научил, многое подсказывал. В итоге, уже скоро, и я стану чуть ли не настоящим киномехаником, самоучкой.
Потом мне из наших ребят кто-то посоветовал в восьмой класс Кулешовской школы поступать. Я туда на велосипеде еду, поступаю. А там общежития при школе не было, жил на съемной квартире, за продуктами ездил в выходные к родственникам в Зуевку. Но из-за неудобств кое как восьмой класс заканчиваю. Лето родителям на подворье, в огороде помогаю, а осенью по твоему совету еду учиться в Куйбышевский железнодорожный техникум. Там на путеобходчика учусь. Но скоро узнаю от однокурсников, что профессия эта тяжелая, не престижная, перевожусь в годичную школу киномехаников. Опыт есть, в кинотеатре Искра работал на практике, экзамены сдаю успешно, приобретаю права киномеханика.
Приезжаю в отдел кинофикации утевского района, которым тогда заведовал зуяк Пеньков Николай Васильевич. А в Утевском СДК киномехаником Светлана Поваляева работала, девчонка, которой нужен был надежный помощник. И Николай Васильевич к ней меня направляет. А у нее в моторной стоял движок Л-6, с мощным электрогенератором, неисправным. Я осмотрел его, определил неисправность. Неделю с ним возился, сделал движок с электрогенератором рабочим. Авторитет свой и доверие в глазах начальства повышаю, после которого дирекция кинофикации отправляет меня работать киномехаником в село Бариновка. Там я больше четырех лет работал. Осенью 1964 года меня призывают в армию. Служил в социалистическом государстве Венгрия. Год сапером, потом замполит полка вызывает меня в штаб.
Предложил кино демонстрировать солдатам и офицерам части. По сути, это уже была не служба, а культурная работа в армии. А по службе числился сначала радистом-механиком, потом телефонным разведчиком. Жилось легко, служба проходила быстро, подошло время демобилизации. Задумался о гражданской жизни, о работе. На Сахалине девушка знакомая жила, знал я ее еще по работе в Утевке, переписывался. Родом она с города Отрадный: грамотная, деловая, красивая. С ее согласия на Сахалин решаю ехать. С командиром части этот вопрос согласовываю.
В ноябре 1967 года тронулся наш эшелон в сторону России. С Сызрани сослуживец со мной ехал. Меня к себе в гости пригласил. Документы у сопровождающего офицера выпросили, на вокзале сошли, у него три дня гостили. По итогам беседы с ним мнения мои меняются. На Сахалин я ехать передумал, попутным транспортом добрался до Куйбышева, на колхозной квартире встретил наших колхозников, с ними приехал домой. Встречали радостно меня родители, родные. Положенный месяц отдыхал, приглядывал место работы. Перед новым годом принял поселковый клуб, стал им заведовать, совместно с комсомольской организацией свою художественную самодеятельность развил, молодежь в нее втянул.
Нина Матвеевна Иванова бухгалтером в колхозе работала. Девушка она серьезная, собой видная, аккуратная. Мне она сразу понравилась. В клубе мне по культурной работе помогала. Было мероприятие молодежное, под пластинки молодежь танцевала, вальс крутнул и я с ней, говорили о разном, в самодеятельность ее пригласил. Стали чаще встречаться, влюбляться. Через год сваты от меня к ее родителям поехали, замуж идти за меня они ее и уговорили.
Дочка Наташа в 1970 году у нас народилась. О квартире собственной задумались. Переехали в Нефтегорск на жительство. Сняли квартиру, помесячно платим, живем. Работу нашел, начальницу вожу, Анну Исаковну. А за то, что она мне квартиру обещала, работал по совместительству и оператором на нефтяных скважинах. Но квартиру двух комнатную мне дала не она, а директор районной киносети Владимир Булгар. У него я за нее два года киномехаником работал. До пенсии мы жили семьей в той квартире. Дочь замуж выдали за парня зуевского. Они сразу же стали своей семьей жить, работать. Дети и у них появились: дочка, сынок, наши внуки, наша радость. Теперь они взрослые, деловые, грамотные, воспитанные. Живут кто где, а мы теперь живем с Ниной в селе Зуевка, опять ближе к природе, к привычной обстановке. Они нас навещают, не забывают. Жизнь прекрасна пока, слава богу, жить в любом возрасте интересно. Не подводило бы здоровье…
Мам Аня
Такими ласковыми словами обращались к Анне Григорьевне Павловой ее многочисленные племянники, а также и другие родственники. Все ее любили. И было за что, женщина она необыкновенно красивая, труженица универсальная, добрая, заботливая. И эти ее качества я знал, живя у них на квартире в течение года, пользуясь правами не родственника, а члена их семьи. Работал я тогда на поселке Березовый, одновременно исполняя обязанности секретаря комитета ВЛКСМ их организации. Было мне в ту пору 22 года.
Анна Григорьевна в молодости не только внешне была красива, она была неотразимо очаровательна душой, какой и сохранила себя до старости. И этот дар ее души я на себе испытывал, вблизи наблюдал. Да, мы с ней родственники. Мой дед Иван Дементьевич Иванов являлся братом ее матери Прасковье Дементьевне. Но я же не родной брат Анны, а она меня принимала за брата. Как брата любила, рубашки, носки, нижнее белье на меня стирала, гладила, следила за тем, чтобы я выглядел первым парнем на поселке. Переживала за мой внешний вид, считая, что поселковый киномеханик, да еще и секретарь комсомольской организации должен выглядеть соответственно. И при этом она мне еду готовила, чаем поила. За что я ей всю жизнь буду благодарен, помнить ее человечность и неописуемую заботу.
Имея маленького сына Колю жила она с родителями одной семьей. Работала дояркой на ферме, экономкой, затем в магазине продавцом. Бегала, на работу, не имея выходных и отпусков, а вместо отдыха плела на печке кружева или вышивала шторки на окна и иконы. Пряхой владела, а из пряжи носки, кофты вязала. Анна Григорьевна была постоянно при делах. С мамы быть такой хлопотливой она пример переняла, которая с раннего утра занималась хозяйством и приготовлением пищи. «Хвала печке-кормилице» - было ее любимое наставление своим дочкам и внучкам. Тогда печка и кормила, и грела, и лечила. Сейчас их внуки вспоминают: «В доме бабушки с дедушкой всегда было шумно и людно. Бабушка Проса всегда приветливо встречала своих многочисленных внуков, кормила их и обогревала. Помогала дедушке Грише в изготовлении валенок. Одной воды надо было сколько согреть в огромных чугунах в печке.
А когда приходили праздники – все старались приехать к бабушке с дедушкой. Всем, конечно, находилось место за столом и слово доброе приветливое. А мам Аня вот она, рядом. Всегда помогает своими ловкими руками. Что она только не делала! И одеяла стегала из шерсти, шила племянницам платьишки, вязала из шерсти, пряла. Когда они отдыхали? Да никогда их никто не видел отдыхающими. Если удавалось в своём доме дела подогнать – шла помогать сестре, брату. Со снохой Марией, женой Василия, жили дружно, прибегала помогать в огороде, и та ей тоже помогала. Иногда удавалось выкроить минутку: играли на балалайке и частушки припевали.
Замуж мам Аня вышла в 50 лет за овдовевшего Михаила Глебова. И стала помогать и семье своего сына женатого и троим детям мужа. Своих кровных внуков ей не суждено было дождаться, но она со своим мужем прожила более 25 лет и воспитывала его внуков, как своих родных. Старалась изо всех сил угодить всем его родным. Ни одна свадьба не обошлась без ее помощи и участия. И будучи глубоко верующим человеком сколько поминок она провела, всех родственников собирала, с его и своей стороны, всех ушедших поминала, обо всех молилась».
Большую помощь в написании рассказа о семье Шмойловых – Павловых мне оказывали Василий и Надежда Шмойловы и другие родственники. С их слов записывались данные о жизни Петра, Раисы и Александры Павловых:
Петр Григорьевич Павлов
Воспоминания Надежды Шмойловой:
- В 1974 году, когда я вышла замуж за Василия Шмойлова, семья его дяди Петра Григорьевича Павлова проживала в городе Кинель. Старшей из трех дочерей Антонине было уже 19 лет. Дядя Петя работал в мастерской воинской части по ремонту обуви. Был он очень общительным человеком, коммуникабельным, сейчас бы сказали. Ему удавалось легко находить нужные знакомства. Тогда в СССР были проблемы с приобретением обуви, предметов быта, мебели, продуктов. Поэтому, труд мастеровых бытовиков пользовался огромным спросом. А дядя Петя имел «золотые» руки и в умении общаться ему не откажешь. К тому же он был добрейшей души человек, роднился с нами всеми. Несмотря на свою занятость он часто приезжал к своим родителям, к родным братьям и сестрам. Всячески старался помогать им в быту. Помню, как он усердно помогал брату Василию в перевозе дома с поселка Березового в Зуевку, обустраивая его на новом месте. Потом он помогал моему Васе (племяннику) делать домик на нашей даче, а своей сестре Марии помогал строить сарай.
Вообще тогда времена такие были, когда на трудные работы люди по старинке собирались общей помощью. Нам тоже при строительстве собственного дома люди помогали. Традиция была такая, в трудной работе друг другу помогать. Тогда даже мазали глиной срубовые дома сообща. На такую же помощь съехались и к нам тетушки: Раиса, Анна, Мария Федоровна и более молодые помощники, их дети. Все мы тогда делали сообща, как раньше делали работу тяжелую наши древние предки. А дядя Петя в исполнении этих традиций был застрельщиком. И вообще он во многом был инициатором. Например, приезжая к родным в гости или нас проведывая, он обязательно напоминал приготовить ему на починку нашу обувь. Набирает со всей родни большую сумку обуви везет ее на починку, а после ремонта сам же ее по родне и развозит. А однажды брату своему, Василию Григорьевичу на день рождения дядя Петя собственноручно пошил такие красивые туфли, такие ловкие! Всем на удивление, как из магазина.
Дочкам своим он помогал с устройством на достойные работы, умело используя при этом свои широкие связи и дар общения. А когда его дочери обзаводились собственными семьями, он и тут как-то мог замолвить свое словечко нужным людям, которые бы им посодействовали в получении квартир для проживания. Он умел быть полезным всем и во всём. А про дядино детство его сестры рассказывали много интересных историй, говорили, он был левша. А в школе тогда было ложное представление о таких учениках. Их надо было обязательно отучить от письма левой рукой. И Петю Павлова даже во втором классе старались переучить работать правой рукой. Он на учительницу за это сильно обижался и не пошёл больше в школу. Науку совсем забросил, а привычку к труду постигал дома от родителей. В дедушку Гришу пошел, стал крестьянином старательным, ловким, умелым. Особенно он мог ловко с деревом работать, мастерить из досок нехитрую мебель для дома: сундук, табуретки, лавки, стол. «А если бы он у нас еще и учился, - говорила о нем его мама, наша бабушка Проса, - Петр был бы большим человеком». И он, уже будучи взрослым, не раз говорил дедушке Грише, что надо было настойчивее заставлять его ходить в школу. А дедушка это правило по-другому представлял, он оставил право выбора мальцу.
И вырос этот деревенский мальчик, выбился в хорошие люди, невзирая на отсутствие должной грамотности, не пропал, а порой и другим разумные советы давал. Вспоминаются мне его дельные и своевременные советы по женитьбе. Были у него на это права, хотя он всего-то на пару лет старше меня. Зато семьянином он в их поселке уже был примерным. И он как-то говорит мне: «Иван, а не пришла ли пора и тебе заканчивать с этой жизнью привольной, холостяцкой? А то ведь тебе не мудрено и спиться».
И я на его мудрые слова положительно среагировал, на поселке приглядывать стал девушек не для развлечения, а для жизни. А чего, из этого выйдет, как будет складываться дальше моя судьба, это уже совсем другая история. Ее сюда мы не планировали вписывать. А другие воспоминания о Петре Григорьевиче опишем. Они касаются его скромности и тактичности.
В нашем селе был заготовитель от РАЙПО Полянских Александр Харитонович, который у крестьян скупал тушки мяса забитых животных. Привез тушку свиньи на продажу ему и Петр Григорьевич. Взвесил ее Харитонович, дал расписку (не квитанцию). В расписке указал вес сданного Петром мяса. Деньги обещал потом отдать. Петр поехал от него, попутно заехал к нам. Жалуется мне не как родственнику, а как председателю сельсовета. То есть, для принятия мер.
- Ты понимаешь, Иван Яковлевич, я чувствую, что он меня обманывает, обвешивает, а сказать ничего не могу.
Говорим ему с Раисой Васильевной «Возвращайся (заготовитель жил не далеко от нас), скажи ему об этом, не молчи. Ты же взвешивал мясо дома, знаешь вес».
Все он знал, но не поехал, постеснялся. К людям другой категории принадлежал: честным, совестливым, порядочным, по-другому воспитан.
Александра Григорьевна Павлова
О ней рассказывает Надежда Шмойлова:
Родилась на поселке Крутенький 9 августа 1928 г. Всю жизнь маленькая, худенькая, с необыкновенно голубыми глазами. Работала в колхозе на ферме. Был у нее парень в поселке, любили они друг друга и даже обвенчались, но не судьба была жить семьей с этим человеком. Его мать предприняла всякие запреты, чтобы они не были вместе, даже применила колдовство, и для своего сына тоже. Все это ничем хорошим не закончилось, и сын её очень страдал, не находил себе места.
Александра вышла замуж за вдовца из Несмеяновки Зуева Михаила Никитовича. Он остался после смерти жены с тремя детьми: 11 лет – дочь Валентина, 8 лет – сын Николай, 2 г. дочь Нина. Не знаю, что заставило её выйти за него замуж. Немного пожила и вернулась в семью отца. Очень оказалось сложно с детьми. Старшая дочь прислушивалась к «сердобольным» соседкам, которые, вроде бы жалеючи, всегда напоминали, что они сироты, а это ко многому обязывало не родную мать. Вернувшись в родительский дом, Александра не встретила там поддержки, отец строго сказал: «Вышла, так жить надо». А вскоре и муж приехал за ней и сказал, что маленькая очень по ней плачет и зовёт «мама». Поехала Шура назад и стала приноравливаться к мужу и детям.
Пошли свои детки. Сначала родился сын Сергей, который умер совсем маленьким, затем родилась дочка Татьяна. А вскоре появилась на свет двойня– сын Василий и дочь Наталья. Ребятки родились очень маленькие недоношенные у полуголодной мамы. Не было медицинской помощи, да и какой-либо физической помощи тоже, не было полноценного питания для детей и матери. Сам Бог помог ей справиться, давал силы на выживание в тех условиях большой семьи. Муж работал не на рабочих должностях, а бригадиром, парторгом. Был властным и требовательным к своим нуждам, к своей одежде (он до старости любил светлую обувь и светлые рубашки, всегда хорошо постиранные и проглаженные). Любил, чтобы за столом выполняли всегда его требования и слушали его.
Время шло. Построили дом побольше. Детки учились. Старшие трое получили высшее образование и начали свою трудовую и семейную жизнь отдельную. Из младших Василий получил высшее образование, а дочки средне-специальное. Позднее определились, вышли замуж, а сын женился. Жил в Несмеяновке, дочек носил нянчить к бабушке Шуре.
Вырастила их, у дочерей появились свои дети: у Татьяны двое сыновей, у Натальи – две дочери и сын. У всех детей уже свои детки. Все хорошо устроились. Уважали своих бабушку и дедушку, навещали их. На данный момент у них 12 внуков и 20 правнуков.
На 80-летие бабушки Шуры приехали в Несмеяновку огромной семьей. Бабушка смотрела своими добрыми голубыми глазами, слушала пожелания здоровья, долгих лет жизни, и радовалась на всех. Внучка Светлана (дочь Натальи) написала стихотворение под названием «Жизнь, отданная детям». Проникновенные строки:
Дорогая бабуля!
Ты улыбнуться можешь не робея,
Ведь жизнь не зря ты прожила.
Себя в той жизни не жалея,
Ты нам себя всю отдавала!
Судьба тебя не часто баловала,
Дарила радости букет.
Так пусть же Бог хранит тебя, родная!
Для нас на много-много лет!
P.S. Из воспоминаний внучки Светланы (дочери Натальи):
Накануне 75-летия Победы – 7 мая 2020г. исполнится 10 лет, как нет с нами нашей очень доброй, заботливой, сдержанной и кроткой бабули. Наша бабушка Александра (хочется ее называть именно так за силу воли, за характер, с которым она преодолевала свои жизненные трудности), когда собиралась вся большая семья, почти никогда не садилась за стол, а по привычке, старалась всех накормить. И хочется добавить, что повзрослев, я поняла, что бабуля любила всех одинаково и никогда не делила на своих и не своих. 
Раиса Григорьевна Павлова
рассказывает Надежда Шмойлова:
Она самая младшая из сестёр Павловых. Родилась в начале войны 09.07.1841 года. Окончив 7 классов, начала работать (пасти телят). В 18 лет вышла замуж за работящего парня Николая из соседнего села Несмеяновка Алексеевского района. Родила пятерых детей: два сына и три дочери. Всех с мужем они вырастили, хорошо воспитали. И несмотря на то, что Рая с мужем имели образование по 7 классов, всем детям они дали высшее образование (среди них есть и строитель, и учитель, и бухгалтер, и механик, и агроном).
Рано ушел из жизни муж Николай, Рае было всего 48 лет. Сейчас в её большой семье 9 внуков и 11 правнуков. До выхода на пенсию она трудилась в колхозе «Большевик» Алексеевского района – ухаживала за скотиной. Труд очень тяжелый, не каждому мужику под силу. За достойное воспитание пятерых детей Раиса Григорьевна награждена медалью «Материнская доблесть 1 степени».
Биография Тришкина Андрея Андреевича
Родился он в 1906 году в селе Спиридоновка, Утевского Района, Куйбышевской (Самарской) области, где прошли его дошкольные и школьные годы. После школы решает продолжить образование и едет учиться в Уфимский землеустроительный техникум. Дипломированным специалистом возвращается домой и женится на местной девушке, Клавдии Петровне.
В 1925 году у них родилась красавица дочка Наташа.
До войны Тришкин работал на разных предприятиях, в разных должностях города Куйбышева. В июле месяце 1941 года он был призван Кинельским военкоматом по мобилизации на фронт. Но в Сызрани от военной комиссии получил бронирование от службы, как специалист сельского хозяйства, чем дома порадовал жену и дочку. Поехал в Утевский РАЙКОМ, доложил о брони, получил направление на работу в Кулешовскую МТС на должность директора. В сложное время войны проявил себя талантливым, думающим и заботливым руководителем. И в дальнейшем за долгие годы работы показал себя способным управленцем рабочего коллектива крупного МТС. За что дважды избирался народным депутатом Верховного Совета РСФСР и много лет был членом БЮРО Утевского РКВКП(б), имел множество наград.
В 1948 году его единственная дочь Наталья Андреевна вышла замуж за Шмойлова Василия Степановича на степной поселок Березовый. Поэтому, Тришкин Андрей Андреевич, будучи уважаемым, да еще и верховным депутатом на поселок Березовый часто приезжал, посещал родителей своего зятя и его многочисленную родню. Мужиком он был простым, доступным, любил веселые застолья, не скромничал в гостях, расслаблялся, выпивал, веселился, пел. Его любимой песней была «Мы вели машины, объезжая мины по путям-дорогам фронтовым...».
Ездил он много и по другим степным селам Утевского, Пестравского, Большечерниговского и Большеглушицкого районов, где как депутат и как человек тоже в простонародье пользовался большим авторитетом. О чем, даже после его смерти, в этих селах много о нем рассказывали, много хорошего вспоминали. Говорили, что Тришкин был человеком, у которого слово не расходилось с делом, он много и реально помогал местным крестьянам, много сложных вопросов в их жизни разрешал.
А для таких поездок в зимнюю пору в его конюшне стояли резвые и выносливые лошади, которых конюхи Кулешовского МТС запрягали в специальный возок, сделанный родственником зятя, профессиональным плотником Денисовым Дмитрием Петровичем по кличке «Минус».
Но в 1955 году Тришкина увольняют с должности директора Кулешовского МТС, и он переезжает на жительство в город Кинель, получив должность директора РТС (МТСы упразднены). Его семья живет в большом бараке. Потом, общими силами с зятем Василием Шмойловым, на собственные средства в 1958 году они построили себе дом: просторный, деревянный, красивый. В котором им жить бы припеваючи, особенно Андрею Андреевичу, заслуженному работнику сельского хозяйства, вышедшему по особому статусу на пенсию в 55 лет. Но здоровье его к тому времени было подорвано. Он стал часто болеть, а в 1968 году умер от рака легких.
История Кулешовской МТС
По воспоминаниям старожилов машинно-тракторные станции являлись самыми разумными, результативными сельхоз предприятиями, обеспечивающими в СССР технический прогресс развития совхозов и колхозов. Поэтому позднее считалось самым неразумным в деятельности главы государства Никиты Сергеевича Хрущева – упразднение МТС в 1958 году. Этого не надо бы ему делать. При МТС сельское хозяйство, а значит и жизнь на селе, развивалось быстрыми темпами экономически и социально.
Русская деревня — это основа хозяйства, воспроизводства русского супер этноса, его духовного здоровья. Если страна не может себя прокормить, она вынуждена закупать продовольствие, платя за него золотом и своими ресурсами, которые необходимы для развития страны. Отсутствие продовольственной безопасности очень опасно в условиях начавшейся мировой войны и может привести к голоду.
МТС государственные предприятия на договорных началах с сельскохозяйственными коллективными хозяйствами осуществляли их производственно-техническое обслуживание. Большинство колхозов и совхозов не имели достаточно средств, чтобы самостоятельно покупать сложные сельскохозяйственные машины, трактора и обеспечивать их бесперебойную работу, готовить соответствующие кадры. К тому же техники на первых этапах не хватало, и существовала необходимость её концентрации и централизованного распределения. Сосредоточение крупной сельхозтехники в МТС давало в таких условиях большой экономический выигрыш. Также МТС играли значительную роль в общем подъеме культурно-технического уровня крестьянства. В Советском Союзе появился крупный слой сельского технически грамотного населения — квалифицированных трактористов, шофёров, комбайнеров, ремонтников и т. д. Всего их к 1958 году было около 2 млн. человек.
А взялся откуда такой вывод? Опять же из воспоминаний сельских мужиков, которые долго работали в МТС, хвалили это предприятие, оценивая деятельность кадров МТС: комбайнеров, трактористов, токарей, кузнецов, слесарей, сварщиков, агрономов, инженеров, механиков-заправщиков, которые работали на урожай, на развитие животноводства, на развитие села. Взаимодействие МТС, мощно оснащенных техникой, и высоко квалифицированного персонала кадров - это и есть та самая продуманная программа смычки города с селом. Целью, которой, было «Ускоренное развитие села и сельского хозяйства». Для чего и было такое ускоренное и массовое построение машинотракторных станций в ходе коллективизации нашей страны, которые совсем скоро станут прекрасными кузницами людских кадров для села.
Мы же поведем речь о Кулешовской МТС, которая начала свою деятельность с осени 1935 года. А ее первым директором станет уроженец этого села Коптев Илья Семенович, который много сил, таланта и способностей вложит, чтобы ее быстро и качественно построить. А у Коптева для этого был руководящий и хозяйственный опыт, он три года отработал председателем колхоза имени Пугачева в Кулешовке (с 1932 года по 1935 год, где его заменит рекомендованный сверху партиец Селезнев, успешно руководивший развивающимся колхозом до 1954 года).
Илья Семенович Коптев им построенным машинно-тракторным предприятием будет руководить до начала Отечественной войны, когда коренным образом усложняются условия работы в МТС и везде в стране. Когда вчерашние трактористы переучивались на танкистов и тысячами уходили на фронт. А задачи МТС по своевременной уборки урожая никто не снимал. Требовались руководители нового уровня мышления, более грамотные, решительные, дальновидные. Именно таким руководителем станет Тришкин Андрей Андреевич, поменявший Илью Семеновича Коптева на директорском посту. Он, в условиях жесточайшего дефицита кадров, коллектив МТС начнет массово пополнять женщинами. Создавая из них бригады по методу стахановки Паши Ангелиной. Именно женщины и мальчишки – подростки, ставшие механизаторами в МТС, вынесут на своих плечах все тяжести четырех лет войны.
Из воспоминаний Василия Ивановича Денисова
Он тракторист еще времён директора Коптева, довоенных. А о Тришкине мог часами рассказывать, вспоминать и как директора кулешовского МТС, и как высокого партийного деятеля, и как депутата Верховного совета СССР. Денисов при нем работал на самом мощном тракторе ЧТЗ-65. И на этом тракторе в 1940 году Василия Денисова военный комиссариат Утевского района провожал на финскую войну. Где он больше года в непролазных снегах, под разрывами бомб и снарядов подвозил продовольствие и боеприпасы к передовым позициям и вывозил оттуда раненых. А когда финнов разгромили, ему армейское командование дает приказ «Трактор должен быть доставлен в тот же МТС, откуда был на фронт направлен». И Денисов выполнил этот приказ, больше месяца он ехал в свои родные края из лесов Карелии на своем ЧТЗ.
- А когда началась вторая мировая война, не знаю, почему на меня выпал жребий быть от войны бронированным, - вспоминал Василий Иванович. – Везло мне, когда всех моих товарищей по работе на фронт зачистили, многих убивали. А меня, помню, Андрей Андреевич в кабинет свой вызывает, у него сидели особист Вагулин, главный инженер Маловицкий, главный бухгалтер Давыдов и механик Решетов. Тришкин постукивает пальцами по столу. Посмотрел на меня, говорит «Василий Иванович, мы тут посовещались, решили бронь на тебя наложить. На фронт не пойдешь, а тут будешь за старшего в поле, в мастерских. Воспитывать молодежь будешь, учить их тракторному и сельскохозяйственному делу».
И я его указания до осени 1943 года исполнял. А как? На ЧТЗ в поле работаю, за молодежью приглядываю, им помогаю. Помню, еду с плугом по полю, навстречу со слезами выходят трактористки: Дуся Андреева и Аня Трубникова. Жалуются мне «Дядь Вась, у нас трактора заглохли, не заведем, они нас заводной рукояткой бьют по рукам». Свой трактор глушу, с ними иду, зажигание у их тракторов было раннее, если по рукам им бьет, на позднее переставляю.
Праздники в ноябре миновали, дел полевых мало. Многие трактора с полей на ремонт отогнали. Отогнал и я свой. В МТС на ремонт из Зуевки пешком ходили. Спешим, не опоздать бы в проходной пропуск своевременно взять. К 8-00 не успеешь - к директору на ковер. А от него нагоняй или штраф получишь. Вечером домой прихожу, а мне сюрприз, жена плачет, говорит «Тебе почтальон повестку принесла. А я и не удивляюсь, война. С детьми троими ночь сидим, горюем. Утром в Утевский военкомат на подводе с колхозным еду. Там Райком рядом, Тришкин член райкома. У них БЮРО заседало. На перекуре я Андрею Андреевичу на глаза попадаюсь. Он спрашивает «Василий Иванович, а ты куда это собрался?» Поясняю «На войну уезжаю». Идем в военкомат. Отхлопатывает, он меня, на своем автомобиле привозит обратно в МТС.
Из воспоминаний Зуева Александра Константиновича
 - А мне к началу войны четырнадцать лет исполнялось, к труду мы с детства приучены, поэтому мне и моим ровесникам в следующую уборку сказали «Кто пойдет работать помощником комбайнера, того колхоз направит учиться на курсы трактористов в МТС». И я в уборочную страду 1942 года работаю помощником комбайнера у Анастасии Зуевой. А в зиму 1942 на 43 год Тришкин Андрей Андреевич меня и Ивана Хархордина направляет на учебу в Борскую школу механизации. Весной мы с правами комбайнеров возвращаемся, а в уборочную страду работаем уже самостоятельно на своих комбайнах. На следующий год опытному комбайнеру Рагузину Григорию Афанасьевичу потребовался комбайн в сцепе, он выбрал меня. А это большая честь. Но поле не кабинет, не завод - сложнее, тут успех зависит от погоды и от человеческого фактора. Подсолнечник по снегу мы убирали. А погода, то мороз, то оттепель, решетный стан замазывается, чистить станешь – пальцы мёрзнут. Начались поломки, выработка снизилась. На ковер вызывают. В кабинете Тришкин, директор МТС, с ним из особого отдела – Вагулин. Этот на стол пистолет выложил. «Саботаж устроили!? На фронт завтра же отправим! – грозится Вагулин. Григорий Афанасьевич в слёзы: - «Пожалейте... Куча детей дома».
Я молодой, вижу, он их боится, а меня смех раздирает «Ах, желторотик! Он ещё и смеётся! – директор ударяет кулаком о стол. – Каши не дам! Попробуй мне завтра норму не выполни!» Отпустили... Нет – нет, приспособились к уборке, по ночам и утром в мороз работаем. Намолоты нормальные пошли, клеймо саботажников с нас сняли. Шло время, набираюсь опыта, лучше разбираюсь в комбайнах и тракторах. Замечает это Андрей Андреевич. Хвалит на собраниях. Становлюсь и я уважаемым в коллективе Кулешовского МТС...
Вспоминает Стародубцев Алексей Иванович
- Весной 1942 года колхозный бригадир поставил меня на лето овец пасти. И зимой я за ними ухаживал: кормил, поил, навоз убирал. Я высокого роста был, и, хотя годов всего ничего (родился в 1928 году) – обидно мне, что даже девчата на тракторах работают, а я вожусь с овцами. Убежал от этой работы, попросился заправщиком на трактора, а вскоре уже рулил стареньким СТЗ». Работал хорошо, и обидно было, когда осенью 43-го года колхоз стал рассчитываться зерном, то мне дали не как трактористу – по 800 грамм на трудодень, а как колхознику – по 200 грамм. Объяснили: у парня нет прав на вождение техникой. Так и пришлось мне зимой пойти учиться в школу механизаторов при МТС. А после уже работать трактористом.
Воспоминания Крайнова Петра Егоровича
- Шел январь 1947 года. Я возвратился из Москвы, где принимал участие в параде Победы. О директоре МТС Тришкине много хорошего услышал от селян. В его мастерские токарем решил устраиваться. Прихожу к нему в кабинет, а в его кресле исполняющий обязанности главный инженер Маловицкий Яков Павлович сидит. Андрей Андреевич был в это время на курсах повышения квалификации. В войну то было не до учебы. Вызывает Маловицкий механика Решетова Ивана Васильевича и заведующего мастерскими Левашова Платона Кузьмича, спрашивает: «У нас станок токарный кажется простаивает?». Те смекнули, зыркнули глазами в мою сторону.
«Крайнов, что ли на работу просится? – спрашивает Маловицкого симпатичный механик Решетов, – я согласен. Он житель местный, его не привозить и не отвозить. Веди, Кузьмич, его в мастерскую, рабочее место показывай. Понравится станок, пускай работает».
Приводит Левашов меня в мастерские, а там заказов к посевной по токарному делу под завязку. Как, впрочем, и у нашего кузнеца Федора Борисовича Васильева. В МТС он теперь работает кузнецом высшего разряда, какими были все мужики из их рода. Васильева весь коллектив МТС уважает, и я с ним подружился, и Тришкин его высоко ценил. Так вопрос с моим трудоустройством был моментально решен. А мне токарная работа была знакома по работе на Кинельском заводе № 12.
А в 1949 году в качестве поощрения за мое усердие на основной работе руководство направило меня в Обшаровскую школу механиков. Отучился и работал по специальности до случая, за который четыре года в сталинские времена шахты для ракет бетонировал, срок отбывал. В августе месяце 1953 года возвратился. Директором МТС еще работал Тришкин, он меня на должность разъездного механика поставил.
А в середине пятидесятых сорока тысячников на село партия посылала. Андрея Андреевича «по шапке», а на его место усаживают Петра Ивановича Рязанова, сугубо городского человека, кулинарный техникум закончил, артист по природе, не производственник. Но партия тогда всем рулила. Ей видней.
Вспоминает Юнгова Аня
Она работала агрономом колхоза «Вторая Пятилетка».
- Еще по снегу к нам на лошадке Петра Ивановича Рязанова конюх правленческий привез, Григорий Уколыч Натаров. Леус Петр Семенович, председатель колхоза с бригадиром Дорохиным Ильей Ивановичем его встречали. Повели показывать новый курятник. Впереди всей делегации идет гость, одежда с иголочки на нем, не чета крестьянской. А там бочки грязные с просом в углу стояли, к ним директор МТС направился. Полюбопытствовал - уж не яйца ли там? Руку туда сунул.
«Оо, пшено! А зачем оно здесь? Вы кашу курочкам варите? – спросил он, пересыпая с перчатки на перчатку горсть корма куриного. А курятница Мария Ивановна Коротких говорит ему: «Это не пшено, а просо, которое мы для курей приготовили. И даем мы просо не вареное, а в натуральном виде».
«Так, с этим понятно, а яйца где?» - спрашивает Рязанов.
Там лесенка стояла, по ней курятницы к гнездам поднимались. А зимой, какие яйца? Один помет. Но Рязанов и туда свою руку сунул, выпачкал ее в помете. Курятницы объяснили директору, что только по весне куры активно несутся, а зимой изредка какая из них снесется. И повели его к отдельному гнезду, где курам была положена свежая сенная подстилка. Там Рязанов и увидел первые яйца.
Далее их путь лежал на молочно-товарную ферму, в красный уголок зашли, а там телята новорожденные.
«О, маленькие коровки! А почему они здесь? Такие мокрые…»
Директору объяснили, что это новорожденные телята, их только что от матерей принесли, в сарае холодно, а они мокрые, там они могут замерзнуть. Как высохнут их потом в телятник и отправят. Но Петр Иванович удивлялся всему в колхозе.
Учили нового директора МТС азам крестьяне, а опытнейшего директора Тришкина А.А., еще здорового, умеющего и желающего работать высшее начальство взяло и уволило. Это ли не самодурство? Тришкин если уж приезжал на поле к сеяльщикам, или в уборочную страду, то обязательно с ним приезжали специалисты. Афанасьева Мария Сергеевна, главный агроном, например. Вопросы-то на поле больше по ее части возникали.
- И с директором Тришкиным такие казусы не случались, какой казус получился на моем поле с Рязановым, Мои полеводы тогда начинали сеять на полях квадратно гнездовым способом подсолнечник, а следом переходить и на сев кукурузы. Погода позволяла, но я с этими квадратами зашилась. Высевающие диски нужных размеров никак не подберу. Вожусь с ними, с трактористом их установим, проедем сто метров по полю, в земле копаемся, а квадраты не получаются. Машина директорская показалась. «Слава тебе господи, Рязанов с подмогой едет», - радуюсь я. Думаю, везет, механика или агронома МТС. Но с ним не было никого, он даже своего шофера не взял, ехал сам на машине. Прошелся к нам по полю в модных ботинках, в белом костюме, осведомился о работе, сожалел, что не может ничем помочь, отправился к машине. А там трава ковром зеленым стелется, путника по ней походить, а то и на ней полежать приманивает. И Петр Иванович не долго думая на том ковре зеленом, пахучем навзничь разваливается, в небо голубое вглядывается, песенки жаворонков над ним порхающих слушает.
Мы наконец-то установили нужные диски в сеялки, поехал мой тракторист на тот конец поля, а я отправляюсь на свой конец, где стоял еще газик директорский. Подошла, он зашевелился, на локоть привстал, потом встал. А я вижу у него костюм был белый, а теперь со спины стал серый. Я засмеялась, сказала ему об этом. Он снял пиджак, увидел мазут, тоже засмеялся. А потом стал заправщика ругать, что, мол, тот нашел место заправлять технику на лужку таком красивом. Но дело сделано, костюмчик-то его парадный испорчен. Это его обидело. Садится наш Рязанов в машину и направляется в сторону Зуевки. А я стояла на краю поля, вспоминала старого директора и сравнивала их. Они были людьми совершенно противоположными.
Такой был случай. Однажды едет Тришкин из Куйбышева, машина с сеялками у переправы стоит. Весна выдалась ранней, посевная начиналась, в колхозах сеялки с Куйбышевского управления сельхозтехники ждут с нетерпением. А на пароме очередь, два или три дня шоферу переправы ждать придется. Андрей Андреевич с депутатским мандатом к милиционеру подошел, поговорил, и ту машину без очереди скоро же пропустили.
Да, до его способностей и до его авторитета Петру Ивановичу Рязанову долго пришлось бы еще тянуться, работать. А вот в делах охотничьих и в кулинарных он был мастак. Но хорошо, что уже скоро об этом человеке в наших краях всё и всем стало понятно. Поэтому, от нас его скоро забрали. И уже в уборочную страду 1957 года директором МТС становится главный инженер Маловицкий Яков Павлович, который хорошо знал людей и специфику производства. И человеком он был тонким, разумным, а где надо и хитрым. И с ним коллективу МТС легко работалось.
Значимые события годов 1946 – 1949-х годов
Они так или иначе были отражением военных лет, связаны с судьбами вчерашних фронтовиков.
И в эти годы шло интенсивное восстановление сельского хозяйства, промышленных предприятий, всего что было порушено войной. Налаживалась социальная помощь, активизировалась работа СОБЕСов, которые в период Великой Отечественной войны и позднее оказывали существенное влияние на обустройство судеб семей погибших фронтовиков, а также вернувшихся с войны.
Высокий моральный дух советских людей, патриотизм сплотили общество. Государственные СОБЕСы взяли на себя заботу о-сиротах; инвалидах, оказывали им помощь. Семьям солдатских вдов с малолетними детьми выплачивались пособия. Если в семье не было трудоспособных, то на одного нетрудоспособного выплачивалось в городе 100 рублей, а в сельской местности 50 рублей, малоимущим выдавались вещи (обувь, одежда). Например, моя сестра Анна Яковлевна помнит, ей зуевский сельсовет (председатель Зуев Иван Сергеевич) выдал зеленую телогрейку. В ней она ходила в школу, года три носила.
Кроме организации выплат пособий и пенсий, сиротские семьи и семьи бывших военнослужащих проверялись на предмет материального положения, оказывали немедленную помощь остронуждающимся, защищали их права и интересы. Наряду с денежной помощью семьям военнослужащих оказывалась поддержка в обзаведении огородами, скотом, продовольствием и одеждой. Льготное обложение было особо важным видом помощи для семей, проживавших в сельской местности. Они освобождались от ежегодного сельхоз налога. С колхозников и единоличников он составлял до 600 руб. в год с каждого взрослого члена хозяйства. А переведя на сельхоз продукты это означало 11 кг масла с коровы, 0, 5 кг (точно не помню) шерсти, сколько-то кг мяса и т.д. А поскольку мы были еще маленькими в годы войны, да еще сиротами по погибшему отцу, наша семья была освобождена от военного налога. Работала и программа спасения детей прифронтовой полосы, которые были вывезены в безопасные зоны.
В школе механизации совхоза Батрак Алексеевского района мы учились. Двенадцать парнишек жили в большой комнате. А рядом стояло два общежития: для мальчиков и девочек сирот войны. Их учило государство на комбайнеров и трактористов, кормили их бесплатно, администрация школы заботу проявляла. Мы с ними дружили, жалели, продуктами домашними помогали, которые раз в неделю из Зуевки пешком приносили. Окончили они школу и их работать на отделения совхоза направили (второе, пятое, шестое), жильем обеспечили.
И наши селяне приютили несколько прифронтовых семей (я три помню), которых правление колхоза сначала на квартиры определила, работу дала на фермах и в поле, а потом селяне помогли им построить свои избы. А война закончилась эти семьи уехали к себе на родину. Письма благодарные присылали. Я, позднее, работая в сельсовете, от них письма получал.
А одинокие дети принимались в семьи: усыновлялись, удочерялись. Глебова Софья, имея двоих сыновей, усыновила третьего, Лёшу. Он круглый сирота. Рос, воспитывался, учился в их семье. В колхозе работал, уехал в ФЗО, там приобрел профессию, женился, с ними роднился, связь держал. Был им благодарен за приют.
После войны в нашем селе были детские ясли, содержал их колхоз. Нянечки за детьми ухаживали, приглядывали, кормили их. А грудных носили кормить к мамам на работы.
По линии СОБЕСов помощь оказывалась инвалидам. Они получали льготное жилье или топливо. Были и районные комиссии по оказанию помощи инвалидам. Они тесно взаимодействовали с государственными службами социального обеспечения. В сельской местности поддержку инвалидам оказывали кассы общественной взаимопомощи колхозов (КОВКи), правления колхозов. В Зуевке кассой взаимопомощи заведовал честнейший человек Кортунов Павел Николаевич. К нему за деньгами многие селяне обращались. Брали деньги взаймы на несколько лет без всяких надбавок при возврате. На них они строили дома, а инвалиды (безногие, безрукие) покупали инвалидный транспорт.
Правление колхоза помогало инвалидам в постройке жилья, бесплатно выделяли скот, посевные семена, выдавали со своих складов продукты питания. Органы потребкооперации обеспечивали инвалидов войны, проживавших в сельской местности, предметами первой необходимости (мыло, спички, соль, керосин), промтоварами, некоторыми видами продуктов питания.
В годы войны и после усилились гарантии обеспечения инвалидов работой. Безрукому фронтовику Полянских Ивану Харитоновичу предоставили работу объездчика полей, одноногому Николаю Петровичу Денисову должность кассира в правлении, много раз раненому на фронте Левашову Ивану Кузьмичу дали возможность окончить школу бухгалтеров и работать в колхозе по специальности. Одноногим фронтовикам, Кортунову Петру Андреевичу и Воротынцеву Филипу Петровичу выдало государство инвалидные автомобили «Запорожец» с ручным управлением. И они работали по силам, сторожами, даже комбайнерами. Ответственность за трудоустройство возлагалась на СОБЕСы и местные власти. По истечении 10—15 дней после получения извещения о трудоустройстве инвалида СОБЕС проверял правильность информации. В случае отказа инвалиду войны в приеме на работу заведующему СОБЕСом следовало немедленно сообщать об этом в органы прокуратуры для привлечения руководителя соответствующего учреждения к ответственности. СОБЕСы обязывались также ежеквартально проверять трудоустройство инвалидов и их бытовые условия.
Органы соцобеспечения развивали и систему протезирования, чтобы инвалиды могли работать. «Поэтому, и наши инвалиды к концу Великой Отечественной войны получили протезы, а потом и работу, - рассказывал мне инвалид ВОВ, оставшийся без одной ноги, Михаил Алексеевич Сивков.
Были в нашем селе и дети войны – туберкулезники: Александр Иванович Глебов, Иван Фёдорович Павлов, Левашов Александр Николаевич. Для таких СОБЕСы разработали новую форму лечения, приобретения трудоспособности и трудоустройства. И они в селе не стали изгоями. Они имели семьи, на равных условиях трудились, полноценно жили.
Вспоминаются и более поздние примеры, когда на беду людям с помощью приходили СОБЕСы. В средине шестидесятых годов на моей улице, ночью, в праздничные дни Великого октября вспыхнули дома. Их хозяева понесли большие убытки: Юрины, Щедовы и другие. На другой день из районного села Утевка прибыл заведующий СОБЕСа Бесперстов. Мы с ним уже были знакомы, и он в числе другим, меня пригласил в понятые. Было правило, осмотр убытков проводить в присутствии понятых (свидетелей). Тогда я воочию видел, как заведующий СОБЕСа сочувствовал пострадавшим, как подробно их опрашивал о погоревших вещах. Хозяева всё перечисляли, даже погоревшие пряхи, чапли, рогачи, вспоминали о всем имуществе, чтобы им была ощутимая компенсация убытка. Так работали СОБЕСы, в отличие от нынешних страховых компаний, которые людям, попавшим в беду, пострадавшим не помогают на деле, а их всячески обманывают, обдирают, стараясь всячески нажиться на их горе.
И еще пример послевоенной заботы нашего государства о детях войны, о льготе, которая и теперь существует. Это налог на личный транспорт. От него все дети войны и поныне освобождены. Для чего мне надо было в районное ГАИ предоставить справку о гибели отца.
Но также, это всё еще было жесточайшее время, когда законы военного времени оставались в действии. По которым судили людей за каждую пустяковую провинность, даже по ложному доносу.
Весной 1953 года умер великий вождь, отец всех наций и народов Иосиф Виссарионович Сталин. После этого строгие законы, суровые порядки в СССР смягчились. А к осени всех невинно осужденных, и граждан, просто оклеветанных стали выпускать из переполненных тюрем и возвращать из ссылок.
Линия жизни семьи Кудриных
Большой и доброй памяти заслужил своей жизнью и отношением к людям Геннадий Григорьевич Кудрин. Как заслужил в свое время и его брат Николай Григорьевич, бывший главный агроном управления сельского хозяйства района. В Советское время их знали все за их доброту, человечность и упорство в работе.
С Николаем Григорьевичем сводила меня агрономическая работа. С Геннадием Григорьевичем свела работа идеологическая. Он во времена СССР в Нефтегорском РК КПСС возглавлял отдел пропаганды и агитации. А я работал председателем сельсовета в Зуевке и был заместителем по идеологии у секретаря парткома колхозной организации. В лицах и в характерах братья имели большое сходство. Оба характеризовались высокой исполнительностью и ответственностью при исполнении служебных обязанностей любой сложности и тяжести. Поэтому им и доверялись такие посты. Геннадий Григорьевич был грамотным, разумным, принципиальным человеком. Его принципиальность и исполнительность я испытал на себе, работая председателем сельсовета. Райкомы тогда вели антирелигиозную работу. А возлагали её на отделы пропаганды и агитации. А поскольку селяне и тогда были склонны к религии и обрядам, представителям местной власти доставались нагоняи от главы этого отдела, от «ГГ». Как Геннадия Григорьевича в районе окрестили. А мне перед их отделом приходилось отчитываться еще и за святой источник, который посещали на Николу верующие всего района. В Зуевку в этот день из района до восхода солнца приезжали люди из его отдела. Обычно с ними были и представители из милиции. Они и местная власть обязаны были не допускать верующих к святому источнику. Да, неприятны были такие меры, но народ понимал и воспринимал запреты как закон. Люди не обижались на Кудрина, на меня, на инструкторов и милиционеров. Они поступали по обстоятельствам, молясь, исполняя обряды, беря воду в святом источнике тайно. Знали мы эти их тайны, понимали и мирились с ними. Такова тогда была жизнь, такое было время.
Пришли времена другие, Геннадий Григорьевич стал другим, я другим. Не верующими, конечно же, одномоментно, но с религией, с верующими, по долгу службы, не боремся. Другая идеология у партии и власти. Мы ее понимаем, люди понимают и принимают.
О том времени и о нас мы с Кудриным вспоминали, тепло и душевно беседовали.
О семье и о себе
- Недавно мне исполнилось семьдесят пять лет, говорил он, - явился на свет давно, а о семье и о себе помню все четко. Родила меня мама третьим ребенком. А детей у наших родителей, Анны Андреевны и Григория Васильевича, пятеро: Николай – 1927 года рождения, Мария – 1930, я – 1932, Валентин – 1936, Анатолий – 1938 года. То есть, по времени все мы дети войны, как сейчас принято говорить.
Папа родился в 1907 году. Свою жизнь он связал с партией большевиков. Это определило его дальнейшую судьбу, и судьбу нашей семьи. По рассказам мамы отец довоенные годы работал на руководящих постах, он хорошо разбирался в людях, умел находить с ними общий язык и направлять их на большие дела. Говорили, что отец являлся хорошим организатором в коллективах. Видимо эти качества и служили причиной выдвижения отца председателем сельских Советов: Усманского, Верхнее — Съезженского и Кулешовского. Приходилось от многих слышать, что с работой у отца ладилось, работал он умело, к обязанностям относился добросовестно. Я помню патефон, который он получил в виде премии за хорошую организаторскую работу в Советах. Это был первый музыкальный аппарат в селе. Помню, папа в выходные дни или после работы летом открывал окно и транслировал на улицу музыку. Звучал голос русской певицы Лидии Руслановой, других исполнителей. К нашему дому с других улиц сходились сельчане. Начинался их праздничный отдых, мама гостям выносила из дома стулья, завалинка уже вся была занята, рассаживались сельчане и у палисадника на траве. Люди под звуки песен блаженствовали, отдыхали. Многие приносили в карманах семечки, щедро одаривали ими других, аппетитно их лузгали. На всю жизнь запомнились песенки: «Валенки», «Окрасился месяц багрянцем», «Стоял прекрасный терем», «Я на лодочке каталась», «Оля цветочки рвала» и другие. Народ у нашего дома собирался и просто пообщаться. Узнать сельские новости, газеты или книжки почитать. Находились среди них грамотные люди, умеющие сносно читать, мама выдавала им свежую газету, чтец разворачивал ее и читал, а остальные слушали и тут же задавали ему вопросы. Обсуждали житейские вопросы. Политику мало понимали, поэтому ее не затрагивали. А после газеты мать чтецу выдавала уже книжечку какую-нибудь, «Конька Горбунка» (Ершова) или сказку «О царе Салтане». Слушали с большим вниманием, но с сопровождением щелканья семечек. Шелухи потом сестра Мария наметала целое ведро.
В годы нашего детства такие сходки у многих дворов собирались. Посиделками они назывались. Молодежные посиделки собирались отдельно. Там играли в карты, девушки занимались вязанием и вышиванием, там же молодые люди и присматривали себе будущих спутников жизни, влюблялись — проще. Мама была верующим человеком. В ее годы трудно было отыскать человека неверующего. Она по годам была ровесница отцу. Иконы висели в чулане, где она и молилась. К религиозным праздникам мама обязательно стряпалась и приготавливала для всех детей гостинцы. А весной в один из праздников она из домашнего теста всем выпекала по форме почти как живых жаворонков. Мы выходили с ними во двор, лезли на лабаз и звали прилететь к нам этих птичек, принести с собой весну-красну. Так как «…Нам зима надоела, весь хлебушек поела, всю скотину уморила и весь корм подобрала». Таким текстом мы жаворонков звали. А на праздник «Благие вести» она в русской печи выпекала всем по бублику. В одном из бубликов мама тайно запекала монетку. И когда они в жестяных листах подрумянивались на печном поде, мама вынимала их из печи, стряхивала в сито и трясла им перед нами, приговаривая одно и то же: «Выбирайте детки себе по бублику, одинаковые они по весу и форме все, но в одном я запекла монетку. И у кого она окажется, тому отец и доверит первому весной разбрасывать семена в поле». И кому из братьев она доставалась, тот долго прыгал от радости и восторга, а остальные завидовали. Сестренки в этой игре не участвуют, мужчины в старину на Руси были севцами. Нравились всем детям любые праздники, но праздники рождества и пасхи являлись для нас заглавными. К ним наша мама обязательно приберегала для нас какую-нибудь обнову. Мы радовались и в этой обнове на седьмое января ходили по дворам рано утром и Христа славили. Случались при этом и смешные казусы. Толе лет пять тогда было, а ходили мы втроем: я, Валентин и Толя. Было темно, а мы уже по улице шли, у кого свет в избе увидим к ним и заходили, текст рождества мы хорошо знали и пели слаженно, громко. Заходим к одним, в передней избе свет горит, а в задней - нет. Чего делать? Стали в темноте петь, да так громко, чтобы нас и в передней услышали. Отпели – тишина. Стоим дальше, хозяев дожидаемся. Слышим, нас в темноте кто-то обнюхивает. Валентин первым догадался, мне на ухо потом шепчет: «Ген, корова это». Оказывается, хозяева в избу через хлев заходили, а мы в темноте ход не нашли. Вышла потом старушка, в дом провела и щедро всех оделила конфетами и кренделями. На пасху мама нас одаривала крашеными яйцами, каждый клал их на свое окно и после вкусного завтрака мы убегали на лужок играть в лапту или в прятки.
Пока мы были маленькими, с отцом нам почти не случалось быть на работе, а дома свободным он тоже был очень редко. Поэтому с мамой в основном было связано наше раннее детство. С ней мы не болтались и не скучали даже в зимние вечера. Она много знала народных сказок, рассказывала нам их, знала небольшие стихи Пушкина Фета, Некрасова, читала нам их на память. Она была очень доброй, заботливой и внимательной мамой, любила нам что-то вкусненького из еды приготовить, чиненки с разными начинками пекла, пышками с салом бараньим угощала, кашами разными и хлёбовом. Она своих детей умела и воспитывать с умом, очень часто и к стати напоминала нам простое правило, что в семье надо жить дружно, помощь оказывать в домашних делах родителям и друг другу. Сама она всегда на дворе или в доме чем-нибудь занималась. Она хорошо шила нам любую одежду и белье на ножной машинке «Зингер», шила даже и соседским детям. Особенно удачными у нее получались одеяльца детские из обрезков ткани. Пестрых цветов капоры и одеяльца, сделанные ее руками, очень красиво выглядели, украшая детскую постель.
До пятилетнего возраста я проживал в Кулешовке, а в 1937 году нашего папу назначают уполномоченным народного комиссариата заготовок Союза ССР по Утевскому району, Куйбышевской области. Переезжали мы в Утевку со всем нажитым имуществом на двух лошадях, впряженных в фургоны. Впервые я преодолевал этот раздольный путь, в новинку для меня степные просторы и красивые пейзажи. Радовался я природой, спрыгивал с телеги, видя на бугорке суслика или порхающих по обочинам птичек. И только за дальним поворотом, уставший, я забрался на подводу и мгновенно заснул. Проснулся по приезду на место. Квартир тогда не давали начальникам и такого масштаба, пришлось на время снимать дом у Макеевых, которые проживали на Саратовской улице. Против нашего дома простиралась большая площадь и огромная церковь, в которую утёвцы ссыпали зерно. У папы на работе было три помощника, и мы стали дружить семьями с Киселевыми, Горловыми и Бакановыми. Но у моего брата Николая, у сестры Марии и у меня были друзья из семьи Чемодановых. Все четверо: Вася, Нина, Илья и Коля были нашими ровесниками, поэтому обе стороны родителей наше общение одобряли.
В декабре 1938 года в нашей семье родился Толя. У мамы хлопот добавилось, требовалась дополнительная помощь. Отец регулярно ездил по району, заехал в Кулешовку, рассказал нашу проблему младшей сестре мамы Александре Глотовой, та не замедлила приехать и потом долго проживала у нас. В Утевке мы уже не чувствовали себя чужими, освоились. Не приходилось скучать и о кулешовцах, они у нас были частыми гостями. Одни привозили зерно в церковь по государственным поставкам, другие приезжали на базар. Они заходили к нам, разговаривали с мамой и папой, рассказывали о Кулешовке. К сороковым годам я подрос, и папа стал брать меня в рейс по селам района. Там он решал вопросы заготовок продовольствия и сырья для нужд государства. Дядя Вася Баканов возил отца на легковом автомобиле «АМО», у которого были еще со спицами колеса и открывающийся верх крыши из брезента. В районе таких машин было всего три: в РК ВКП (б), в РАЙИСПОЛКОМЕ и в комиссариате заготовок. Помню, ездил я с папой в Спиридоновку, Домашку, Бариновку, Покровку, Зуевку. Отец, как правило, встречался с руководителями колхозов и совхозов, а потом заезжал в сельский совет. Интересовался отец и жизнью простых сельчан, для этого он просил дядю Васю остановиться у какого-нибудь дома, завидев стариков, сидящих на завалинке, или напротив общественного колодца, где женщины обычно собирались воды набрать и погутарить. Многие жители издали узнавали нас по машине и добродушно приветствовали поклонами. Сельчане народ гостеприимный, приветливый и хлебосольный, это я на себе испытал еще мальчиком. Во всех селах жители гостинцы мне давали: ягодами осенью угощали, морковью, помидорами.
Однажды в Кулешовку отец ехать собрался и меня с собой взял, а по пути мы в Покровку заехали. И там мне одна женщина на «дорожку» много спелых помидоров надавала: красных, желтых, розовых. И все они как один крупные и почти круглой формы. Раньше я таких красивых помидоров не видел. Сложил я их на заднее сиденье в рядок, планируя по приезду ребят теткиных ими угостить и часть семье оставить. А дорогой машину трясло, и все мои помидоры попадали на дно кузова и многие из них сильно помялись. С досады я плакал, так жаль, мне их было. В ту поездку случай запомнился. Когда уже по Кулешовским полям ехали, нам дорога перепаханная попалась. Какие уж там улежат помидоры, когда нас самих так затрясло, что усидеть в машине было невозможно. Дождались мы тракториста, папа поговорил с ним и на обратном пути мы убедились, что его плуг на дороге теперь выключался. Сейчас бы нам таких внимательных руководителей и исполнительных трактористов. Мы потом всей семьей не раз ездили в Кулешовку, навещая бабушку Лизу и маманю Шуру, и видели, что трактористы ту дорогу уже не пахали.
Мне хотелось, чтобы родители в гостях подольше задерживались. Я местным ребятам на правах хозяина рассказывал про легковую машину, показывал, как заводится, какие проходимые колеса. А от шофера Баканова мы узнавали все подробности по устройству узлов и агрегатов автомобиля. Дядя Вася добрым был человеком и любил детей. Не раз сажал всех ребятишек в тесную кабину, заводил свой «Джип», как бы его сейчас назвали, и мчал по улицам Кулешовки, а потом и за село. Не слышал я отцовских нотаций в адрес дяди Васи за проявленную самовольность. Папа был добрым к людям. К нам рукоприкладства никогда не применял. Бывало, наказывал, но за серьезную провинность. С Колей Чемодановым мы скурили на крыше по цигарке. А домой пришел, мать запах почувствовала, ладонью мне подзатыльник дала и обещала отцу рассказать. Ожидая взбучки, я сидел на лавке и хныкал. - Это еще что за фокус? А ну, Гена, рассказывай, - спросил он меня, возвратившись с работы. Я честно папе рассказал, что самосад курил на церкви с Колькой. - А я смотрю, ты нюни распустил, дружочек. Слабак значит, наказания побоялся? И он взял меня за ухо, повел в горницу, по пути читая мне нотацию о вреде курения. В углу я уже не плакал, хотя стоял долго. Думаю, по просьбе мамы отец меня пожалел и снял наказание. И с тех пор у меня как-то само собой отпало желание украдкой закуривать.
В 1940 году брат Николай в пятый класс пошел, а меня мама снарядила в обнову и повела в первый класс. Школа размещалась в большом доме, с высоким скрипучим крыльцом и с длинными коридорами. Зинаида Васильевна Власова нас приняла в первый день учебы, объяснила подробно: кто с кем сидеть будет, как сидеть за партой, какую держать осанку. Один урок запомнился. Букву, «А» мы писали чернилами. Раздала Зинаида Васильевна проверенные тетради, посмотрел я оценку и обомлел: «ПЛОХО». Слезы обиды буквально лились из моих глаз. Оказывается, при написании буквы я не так нажим соблюдал. Еще раз объяснила учительница секреты нажима, освоил я эту науку. Учеба в школе для детей является уже серьезной обязанностью и первоначальным трудом.
21 июня 1941 года мы на пляжах Самарки весь день проводили. Он был необыкновенно жарким, и мы в воде так и сидели, вперемешку с играми на песке. А на следующий день всех детей с нашей улицы заманил лес. Кто-то там целебные и съедобные травы себе в сумочку собирал, кто-то раннеспелую ягоду в зарослях отыскивал, а кто-то на светлых полянках грибы подберезовики, боровики или подосиновики искал. Домой возвращались за полдень. Мы были уставшие, но довольные. На Утёвских улицах, на нас повеяло чем-то не привычным, они были тихими и почти безлюдными. Не сидели старики на завалинках, не собирались женщины у сельмага. Услышали мы не понятное нам слово «Война». Оно только вечером в нашем доме было объяснено отцом, который с работы возвратился очень поздно. На другой день мужики собирались в нашей школе. Там им вручали повестки от сельсовета, говорили напутствие и усаживали в кузов автомобиля или на подводу. Уезжали они в сторону Бариновки. «Кинельский военкомат их на фронт призывает» - сказал папа. Трактористы и шофера отправлялись на фронт на своей технике. Каждую партию отправляющихся провожало огромное скопление плачущего населения. Транспорт из села уезжал медленно, родственники и соседи со скорбными лицами шли следом до поселка Орловский. Там процессия останавливалась, матери крестили своих сыновей, вручали молитвы или иконки, жены вешались на мужей и плакали, плакали. Они уезжали, а вслед им еще долго махали фуражками, платками и просто руками.
С этого времени отец мало бывал дома, все районное руководство активно выполняло мобилизационное предписание. 3 июля 1941 года я ходил с папой слушать выступление И.В. Сталина. У здания почты был вывешен громкоговоритель, и радио с большой громкостью вещало его речь на всю площадь. Слушать речь вождя пришло большое количество народа. Сталин говорил об огромной опасности, нависшей над нашей страной, о коварности врага, которого можно победить, только всем крепко сплотившись. Я помню, как он глуховатым голосом уверенно сказал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». Вскоре в Утевку стали приезжать и приходить эвакуированные, их распределяли по квартирам, уплотняясь сами, уступали им места и сочувствуя вынужденным переселенцам. Они рассказывали о страшных бомбежках, о гибели мирных людей на прифронтовых территориях. «Слава богу, что от нас далеко эта беда», - слушая их и сочувственно вздыхая, говорили наши сельчане. Но беда и наши семьи не миновала, уже в конце первого месяца войны в село пришла одна похоронка. Убиенного оплакивали всем селом, а в июле, августе похоронки на почту стали поступать массово, люди боялись появления почтальона. Скорбь теперь охватила большую часть утёвских семей.
Папу призвали на фронт в августе 1941 года. Провожали мы его от нашего дома, пришли соседи, друзья. На своей машине он уезжал в Кинель, на фронте и такие машины требовались. Махал папа нам рукой из машины, пока не скрылся за поворот. И стали нас тоже называть детьми фронта – безотцовщина. Мама для нас стала главным стратегом и тактиком. Стали мы сообща обдумывать свою дальнейшую жизнь. В доме запасов продовольствия не было никаких, отец не любил их делать.
Как выживали в войну
- Да как и все. На первых порах контора папина помогала. Пособие было на детей, солому для коровы выделяли в зиму, папа командирское жалование присылал. А потом мама работала в колхозе «Путь Октября». Но всего этого большой семье не хватало. Мама собрала нас, объяснила обстановку, призвала к временному терпению. «Всему повинна война проклятая, мои дорогие детки, папы нет, на кого нам надеяться? Всем нам придется теперь работать. И надо всем крепко сплотиться, помогать и заботиться о каждом. Николай с Марией большие, они помогут, на них я надеюсь. Сообща и переживем трудное время». Эти мудрые слова остались в памяти. А папа слал письма, открытки, интересовался нашим положением, подбадривал и советы давал. Писал о тяжёлом положении на фронте. Письма его мы ждали с нетерпением. Потом письма прекратились. И только 19 октября 1943 года пришел конверт с неизвестным почерком, дрожащими руками мама раскрыла его, а там узенькая бумажка - извещение «Ваш муж пропал без вести». Мама беспомощно опустилась на лавку, заплакала навзрыд и запричитала. Мы обступили маму кольцом, не зная, как ее утешить, чем помочь. Пришли соседи, уговаривали так не убиваться. Просили крепиться и жить ради детей. Мама потом немного успокоилась. Она так и надеялась на его возвращение, говоря нам: «Папа ваш не убит же».
Нам всем надо было жить, матерям растить детей, кормить их, учить. В тылу люди должны были самоотверженно работать, в селе вставать с солнцем, идти в поле или на ферму и там вкалывать, вкалывать до заката солнца. До трех потов должны были сельчане работать под лозунгом из трех слов: «Все для Фронта!». Это в самом начале войны, а когда появились успехи на фронтах, то к трем этим прибавилось еще три призывных слова: «Все для Победы!». И люди не роптали, понимая, что кроме них фронт некому было кормить, обувать и одевать. И все самые тяжелые работы в селе выполняли женщины, старики и подростки. Им платили за труд в войну совсем мало, семьями колхозники голодали, а сельское производство они двигали. Главным вопросом для наших матерей было – чем накормить семью? Стали расширять огороды, обеспечивающие нас овощами и картофелем. Трудоемкое это занятие, основное орудие труда на огороде – лопата и тяпка. Между колхозными работами наши матери со старшими братьями и сестрами огородами и делами на подворье занимались. Помощи от колхозов тогда крестьяне не ждали, лошадь с подводой ни за какие деньги от бригадира не получишь съездить на мельницу или за сеном. Для этих целей обучались собственные коровы.
Зато государство все подворья облагало всевозможными налогами. Кабальные налоги были в годы войны и люди строго наказывались за их неуплату. По месяцам расписывали сроки сдачи молока, мяса, яиц, шерсти и даже брынзы государству. Семьям от подворья мало чего оставалось, все внутренности, головы, ноги от скотины крестьяне съедали. И все же главной проблемой в питании всегда являлся хлеб, его катастрофически не хватало не только крестьянам, но и государству. В колхозах в войну, порой, и семена на недоимки по ГОСПОСТАВКАМ из амбаров выгребали. Так было в первый год войны, когда на фронт ушли все мужики, самая лучшая техника и самые лучшие лошади. Естественно часть урожая ушло тогда под снег в зиму. Семьям служащих, а мы к таковым относились, хлеб выдавался по карточкам - четыреста грамм на едока. И чтобы его получить, приходилось выстаивать в очереди несколько часов, а то и дней. Вставала мама чуть свет и уходила за хлебом, на следующий день шел Николай или Мария. А я их в очереди подменял.
Кто-то нам сообщил, что в поле можно колосьев набрать. Теперь наш путь с раннего утра пролегал на поля, с ближних все колосья уже собрали, стали мы ходить из Утевки на поля шестого, а потом и пятого отделений. А до них расстояние 15 - 20 километров. К совхозу «Батрак» эти отделения относились и там пшеница «Белотурка», ячмень четырехрядный и просо с большими потерями убирались. Случалось, что и в копнах мы зерно находили. Это потери от обмолота зерновых культур прицепным комбайном. Радости не было предела. Выходило, что человек, нашедший такую копну, быстро выполнял свою норму по зерну, у меня, например, она равнялась семи килограммам. Кто как умудрялся облегчать ее выполнение: нам мама пошила из ткани специальные фартуки с передним карманом. В него мы и укладывали колосок к колоску, но усы «Белотурки» через фартук кололи тело, оно краснело и горело. Помог случай устранить этот неприятный дефект. Некоторое время в Утевке базировался учебный полк летчиков, бывали и аварии на практических полетах, курсантов хоронили, а фрагменты от самолетов сваливали в яму. А вездесущая ребятня, куда только не проникала, искали для себя они и там чего-нибудь подходящего. Нашли там мы с Николаем чехлы брезентовые. Мама их выстирала и пошила плотные фартуки. Усы колоса в наше тело теперь не проникали.
Но сборщиков стали сгонять с полей объездчики, которые порой и плетью хлестали. Был у нас такой объездчик по прозвищу «Левый». Поэтому домой все возвращались поздно вечером долами и оврагами. Но однажды Левый, все же, перехитрил нас, кто-то крикнул: «Левый!», «Левый!». И он как из земли явился, оказывается, он тоже долом ехал. В седле восседал рядом со мной объездчик, с плетью, и конь под ним так и танцует. - А ну подавай-ка малый мне свой фартук! – приказывает он, наезжая на меня. Я стал увертываться от лошади, стремясь к оврагу приблизиться, надеясь, что лошадь с кручи не будет прыгать. Мама, испугавшись за меня, кричала «Гена, да отдай ты этому супостату фартук!» А Левый на берегу настиг меня, изловчился и сорвал картуз с головы вместе с волосами. От боли и обиды я заорал благим матом и скатился на дно оврага. Мама тут же спустилась ко мне, и мы с ней до самого темна, там сидели. Я все допытывался у нее, по какой причине голодным людям не разрешают в поле колоски собирать. Они же пропадут в поле все равно. Но мама и сама не знала этой причины.
И как бы нам не запрещали, не пугали, а в наших закромах зерно прибавлялось, мы радовались богатству. В сорок втором году общего зерна от сбора оказалось 52 пуда. Правда, часть собранного весной зерна в пищу непригодным оказалось. От него заболевали люди сыпной ангиной, от которой население многих деревень семьями вымирало. Районная больница летом 1942 года была переполнена такими больными, куда я тоже попал, т.к. утоляя голод, жевал такую пшеницу. В больнице меня спасли, и спасло молоко коровье. Люди стали опасаться употреблять в пищу такую пшеницу. С хлебом снова появилось затруднение. Выручил знакомый мельник, на тележке мы привезли от него несколько мешков лузги от проса. Ее и зерна пшеницы мама на листах железных жарила в печи, эти два компонента смешивались и дробились в металлической ступке железной толкушкой. Сама же ступка изготавливалась из цилиндра трактора ЧТЗ-60, которую я нашел на территории мастерских МТС. В итоге получалась мука, мама замешивала ее на простокваше и выпекала из теста лепешки.
Люди и в условиях войны как-то выживали, чего-то придумывали. А трудности и голод еще долго продолжались. В 1943 году из колосков мы намолотили зерна 48 пудов, в 1944 году 42 пуда. Из беды, которая произошла с отравлением людей порченым зерном, районное руководство сделало положительный вывод, его теперь можно обменять на хорошее зерно. А собранное детьми, женщинами и стариками растерянное зерно в поле спасло многие людские жизни. Вдумайтесь только, больше 40 пудов, это же целое состояние по тем временам. Без этого богатства смогла ли выжить наша семья? Уверен я, что нет.
Был и второй источник поступления продуктов в семьи - это лес. Там мы добывали различные ягоды, грибы, желуди, листья и корни съедобной растительности. От взрослых мы научились хорошо распознавать растительный мир, знали и полезные, и вредные растения. И утёвские дети буквально прочесывали лес за речкой Самаркой. Из леса мы никогда не приходили домой с пустыми руками. В лесу мы кормились и наслаждались его прелестями. Ягоды летом мы добывали и у себя на огороде. В деревнях кто как этот сорняк (Паслен) называет, а у нас - вороняжкой. Пирожки с ее начинкой мы уплетали за обе щеки. А воробьи, голуби, порой и суслики, поджаренные или сваренные прямо на костре, с удовольствием нам шли за мясные блюда.
Ранее уже упоминалось, что колхозам в войну было не до выделения кормов для личного скота, общественный скот прокормить бы. А мама понимала, что без кормилицы «Маруси» детям хана. Другие хозяева уже во всю ездили на луга за сеном на своих буренках, вот и мы решили приучить к упряжи свою Марусю. Стали мы с Николаем опять искать подходящий металл для изготовления собственного рыдвана. Опять нас выручила территория Утёвского МТС, хлама там разного всегда в достатке валялось. Сшили мы с помощью мамы для нашей коровы и прочную шорку, которая цела и сегодня в школьном музее города Нефтегорска. Но труднее всего нам было приучать нашу буренку к ходьбе в этой шорке, к возке тяжестей на самодельном рыдване. Приучили мы ее и к этому и проблему с кормами разрешили. Николай работал в совхозе «Батрак», Мария вела домашнее хозяйство и смотрела за младшими братьями, а мы с мамой уезжали на сенокос. Находили лужок, она траву косила, я следом ее сгребал и носил вилами к рыдвану. Управлялся я с травой и на возу, мама туда ее подавала, а я мастерски в грядках раскладывал. А по приезду домой траву опять приходилось разбрасывать для сушки. И только хорошо высушенное сено мы укладывали под навес или в стожок. Сена с учетом заработанного участка трав Николаем нашему скоту почти хватало на всю зиму. А в случае нехватки, мы уже соломой скот докармливали, которую зимой на санках привозили с остожьев.
Участок трав за работу в совхозе «Батрак» Николаю выделили позднее обычного, к средине июня, когда в нашей местности наступает пора дождей. А крестьяне хорошо знают, что дожди могут весь сенокос испортить. И тут появились светлые деньки между дождями, на сенокос мы выехали всей семьей, ночевали там несколько дней, пока все травы не скосили, не высушили и не застоговали. Четыре хороших рыдвана сена на Николаевой делянке должно быть. И мы с мамой до этого уже несколько рыдванов сена заготовили. Так что зимой за соломой в поле не надо будет нам ехать, рисковать обморожением, а то и жизнью. Довольные своими результатами и тем, что до дождя воз один домой увезли, мы успокоились за остальное сено. В стогу, да еще и в укромном месте оно не должно никуда деться. Но через два дня у нас с мамой случился шок, когда приехав на то место мы не нашли нашего сена. Были видны следы колес от рыдвана, наше сено увезли другие люди. Нас охватил ужас, от обиды мама горько заплакала, причитывая о несчастной доли нашей семьи. Заплакал и я от обиды и от жалости к маме. Долго тогда горевали мы с мамой на месте бывшего стожка сена, гадая и перебирая в уме людей способных проявить такую подлость. Но в народе говорят: «Горевать горюй, а дело делай». И мы так же поступали. До поздней осени искали мы по лугам и оврагам травы, какие ни есть, зимой все скот поест. Удержали мы в ту зиму нашу корову, теленка она нам принесла и молоком семью обеспечила. И двух барашков еще мы в ту зиму оставляли, их зарезали на мясо. Выходит, не зря мы с мамой в тот период трудились ежедневно до третьего пота. А без труда не вытащишь и рыбки из пруда.
А зимой, как я уже говорил, были для нас и другие проблемы. Я из школы приходил еще до возвращения Николая с работы. Мама меня накормит, я пару заданий школьных быстренько сделаю, запрягаюсь в санки и отправляюсь в лес. Пока Николай придет, я специальным крючком уже целый воз наломаю сухих сучков. Мы их плотно укладываем на санки, увязываем веревкой, чтобы на раскатах не рассыпались и везем тропой на главную дорогу. Там таких санок ежедневно шли целые вереницы. Доставкой дров занимались в основном только подростки. Дрова на топку можно было купить и на базаре, но надо платить деньги, а они редко у кого были. А тут дрова бесплатные, потрудиться нужно только. Но за порядком следили лесники, не велено было портить хорошие ветки на деревьях. У таких людей отбирали дрова, топор и даже ломали санки. Уже позднее, когда подросли мои младшие братья Валя и Толя, мы и дрова стали заготавливать летом. К реке Самарке на тележке подъезжали и вброд ее перевозили на правую сторону. Там сухих сучьев было навалом. Навязали мы однажды воз в лесу хороший, подвозим к Самарке, вода в реке на метр поднялась. Оказывается, дождь ливневый прошел в верховьях реки. Испугались мы, братья младшие в слезы, успокаиваю их, а сам тоже чуть не заплачу. Что предпринять нам в этих условиях? Ходим вдоль берега, всматриваемся, надеемся на случай, и он неожиданно появился. Средний брат за кустами рыбака увидел и бежит ко мне обрадованный, сообщает, что лодка у рыбака на нашем берегу есть. Подошли мы к дяде несмело, заметил он нас, осведомился: чьи мы будем и откуда здесь появились. Рассказал я ему и попросил на ту сторону нас переправить. Он согласился. Мы тележку с дровами в чащу завезли, укрыли ее там до утра и с рыбаком на свой берег переправились. Домой заявились поздним вечером, там уже все переволновались, Мария два раза ходила к берегу нас искать. Теперь, слава богу, все обошлось, привезли мы и тележку с дровами, когда вода спала. Таким образом, и вопросы отопления нашего дома мы решали семейными силами и смекалкой. Например, не все семьи районных руководителей занимались изготовлением кизяков, либо, не желая грязной и довольно трудоемкой работой заниматься, либо в их подворье не было скота, а значит и навоза, из которого делался кизяк. Мы предпочли заниматься и тем, и другим, беря пример с крестьян. И это прибавляло нам шансов выжить в военные годы.
Следующая забота наших родителей была одежда и обувь. Летом-то куда ни шло, на улицу можно выйти и кое, в какой одежде и обуви. А зимой детям в школу в приличной форме надо явиться и взрослым на работу без шубы и валенок не пойдешь, в извоз особенно. Приспосабливались мы, как могли и к этой проблеме. Мама перешивала свою и папину одежду, одежду старших перешивала для младших, благо, что машинка швейная под руками. Выручал плотный материал с обшивки самолетов, который мы нашли на летной свалке. С помощью маминой смекалки мы научились удалять с материала бывшую краску и наносить новую. В одежде со звездами не будешь же в школу ходить. С четырех крыльев мы притащили такого материала, и мама всех детей одела в носкую и красивую одежду, она хорошо умела кроить и шить. У сестры Марии такой материал до сей поры хранится как памятная реликвия. И обувь новую мы как приобрели в довоенные годы, так ее всю войну и чинили. Для этого в нашем доме в нужное время сапожная мастерская открывалась. Главным мастером у нас, конечно же, был Николай, я же числился у него заместителем по снабжению нужными материалами. Я приобретал сапожный инструмент, гвозди, резиновый клей, подметки и заплатки на базаре, дома из суровых ниток и вара готовил дратву. Починкой обуви Николай занимался вечерами или в непогоду, когда не бывает работ в совхозе, я же в это время по мелочи в ремонте ему помогаю. Добротная опять обувь получалась у нас после ремонта, мама нас расхваливала даже соседям. И те тоже стали приходить к нам с заказами. Им мы обувь ремонтировали за гостинцы. Так что ремонтные работы по одежде и обуви нашей семьей были поставлены на поток. Но нас огорчало то, что семья не имела собственного дома. Еще в 1941 году хозяин дома Макеев предупредил маму, что жить в его доме мы можем до весны следующего года. Пришло время, и мы освободили дом. Лето и часть осени жили в мазанке у Калмыковых, к зиме в дом он нас переселил за немалую плату. Через год аренда и этого дома кончилась, переселились в третий дом. В Ореховском доме по улице Уральской до 1945 года мы жили, он нашел причину и выгнал нашу семью на улицу. Искали жилье после этого долго – нашли на окраине села, где стояло два домика и кузница. В одном из этих домиков мы временно вынуждены были тесниться семьей.
Учеба и взросление Кудриных
- У нас был собственный дом в Кулешовке, но мы туда не возвращались. Мама говорила нам, что до окончания войны в Утевке будем ждать папу: «Он приедет с войны поступит опять на свою работу и нам здесь станет жить легче. Здесь хорошая школа: семилетняя и средняя, речка Самарка, лес, мы здесь привыкли и приспособились переносить все невзгоды». С ее выводами мы тоже соглашались, было резонно так нам поступать еще по двум причинам: в школе все мы к ученикам и учителям своим привыкли, расставаться с ними не хотелось, а Мария и Николай в 1945 году заканчивали выпускные классы, седьмой и десятый. В Кулешовке в то время обучение в школе завершалось только четвертым классом. А все дети нашей семьи почему-то с малолетства имели тягу к учебе. Я думаю, в этом есть большая заслуга наших родителей, если первоначально брать Марию и Николая. А мы уже с них брали пример стремления к учебе. К тому же она всем легко давалась. Я был круглым отличником в первом и втором классе, а в последующих классах твердым хорошистом. По учебе в школу нашу маму никогда не приглашали, не краснела она за нас, хотя условия для учебы были не идеальными. Домашние задания приходилось готовить вечерами при коптушке, лампа семилинейная была, но керосин часто отсутствовал. Удавалось через охранников авиационный бензин доставать, но это опасно в пожарном отношении. Тут опять смекалка выручала, его надо было сильно разбавлять солью и потом до полночи можно книжки читать и не бояться, что лампа взорвется.
В те годы к труду нас и в школе приучали, на прополку посевов в колхоз мы ходили, золу на удобрение собирали, снег на поле задерживали ветками или снежными кучками. В тимуровском движении школьники участвовали, помогали престарелым людям в их подворьях, хлев от навоза очищали, дрова для топки готовили, воду из колодца приносили. Люди благодарили за оказанную им помощь, одаривали гостинцами. Были задания и более сложные. Когда немцы прорвались к Волге, то ученикам нашей школы по линии военного всеобуча выдали задание копать возле школы укрытия. Потом военрук Сальников Николай Андреевич составил график дежурства учеников у школы. Каждую ночь 12 учеников выходило на охрану школы с одним трехгранным штыком. Боязно детям ночью в ожидании вылазок диверсантов, но мы виду не подавали и добросовестно несли службу. Зато в свободное время свой досуг мы проводили активно, с играми веселыми: чижик, клек, бабки, прятки. Зимой изготавливали самодельные коньки, санки, ледянки, катались на них на льду и с горок большими компаниями, с гамом и криком. Бывало, и дрались, на «Любка», каждый по силе выбирал себе противника. А делалось это так: из мальчишек – зевак создавался круг в укромном месте, и начиналась рукопашная. Двое мальчишек махали кулаками, ударяя противника по лицу, в грудь, в живот - куда попадешь, и поединок длился до первой крови. Бой на этом прекращался, противники сходились и обменивались мирным рукопожатием. То есть обиды после любительской драки не было никакой. Исключением из правил был Борис Абидуллин, он был старше нас и хулиганистым, и мог без причины дать, кому угодно пинка, отобрать лыжи или ледянку. Я свою ледянку возвратил от него только с помощью брата Николая. С Абидуллиным мало кто дружил, вот с Колей Чемодановым, Петей Семочкиным, Колей Майоровым, Гришей Першиным и Володей Бычковым я дружил с удовольствием. Они были честными и преданными товарищами.
Весть об окончании войны к нам в дом принесла Мария, ее она в очереди услышала. От долгожданной радости очередь мгновенно разбежалась по домам. Братья и я радостно запрыгали, а мама от двойственных чувств грустно улыбалась и плакала. В победном году я пять классов закончил, Валентин в сентябре пойдет в первый, а Мария и Николай получили аттестаты о семилетнем и десятилетнем образовании. Им открывалась дорога в мир знаний и в светлое будущее, Николай по дальновидному совету мамы с другом Петром Кирсановым поступает в Куйбышевский авиационный институт. Возвратились в Кулешовку с войны наши родные: Глотов Степан Никитович - мамин дядя и Котов Михаил Ермолаевич – муж маминой сестры. Самые близкие нам люди, а отец так и оставался в неведении. Таким образом, наше дальнейшее проживание в Утевке не имело никакого смысла. Мы предупредили директора Кулешовского МТС о разрыве договора проживания его семьи в нашем доме, весной 1946 года он освободил жилье, и мы переехали в Кулешовку.
Опять собственное подворье и свой огород, на котором мы все необходимое немедленно посадили, так как и послевоенные годы продолжали быть тяжелыми для сельчан, а подворье и огород их выручали. На огороде большую площадь мы засеивали картофелем и свеклой, и осенью получали высокий урожай. А для капустника разделывали берег Ветлянки, и соседи так делали, капуста требует большого полива, а вода тут рядом, много солнца и тепла. Поэтому и урожай на капустных плантациях у сельчан получался высоким. Капусты мы на весь год нарубали более двадцати ведер, я ногами утрамбовывал ее в дубовой бочке. На практике использовалась нами агрономическая наука, основанная на крестьянской мудрости. С трудом, но мы содержали корову на подворье. И опять же не без помощи добрых людей. Михаил Ермолаевич в те годы был председателем сельсовета в Покровке и по возможности выделял нам лошадь в период заготовки корма. Потом Михаил Федорович Чеховских, председатель кулешовского колхоза имени Пугачева стал выдавать солому на трудодни, их мама на разных работах зарабатывала и Мария – помощница колхозного счетовода.
Чтобы выжить и иметь возможность учиться, а нас четверо таких, нашей семье приходилось крутиться как белке в колесе и много работать. А маме приходилось порой принимать даже неординарные решения. Чтобы больше заработать в нашем доме разместились колхозные ясли, и еще мама с помощью Толика взялась исполнять обязанности посыльного у колхозного председателя. И я уже работал на разных производственных участках колхоза во время каникул, а по окончании семилетней школы в Зуевке уже вплотную на лошади вывозил навоз из сараев, возил зерно с поля на ток и травы в силосную яму. Навыки управления быками и лошадьми я приобрел от старших ранее. Тогда детский труд в колхозе приветствовался, колхозу была помощь и семьям приработок.
О том, как было трудно и опасно детям из бункеров прицепных комбайнов зерно на ходу разгружать, уже описывалось в воспоминаниях кулешовцев, я это пропущу, но вспомню моих сверстниц – девчонок, смелых и ловких, которые на приступках стояли, не держась, да еще ведрами с зерном работая. А комбайн двигается, и мы подводой того и гляди, девчонок зацепим. А Кате Шепелевой (Мартяевой), Нюре Фроловой (Филатовой), Маруси Глотовой (Чабиновой), Нине Памурзиной (Антоновой), Мане Чеховских (Митяшиной) вроде бы и страх нипочем. Им дело важнее личной безопасности. Залюбуешься, бывало на этих красивых девчонок, молоденькие они совсем еще были и всегда веселые. И мы, отвозчики зерна им под стать. На перегонки лошадей к ним гнали, взглядами хотелось встретиться, словом острым обмолвиться. У нас у каждого среди них была своя зазноба, о которой мы тайно вздыхали. А кто это «мы»? Назову их по именам, фамилиям, а в скобках по прозвищам. В наше детство у всех были свои клички, по ним разбираться в людях было проще. И так, отвозчики: Леша Потапов (Полеводов), Миша Шепелев (Мартяев), Ваня Чеховских (Каляшин), Вася Леонов (Сивцов), Гена Кудрин (Гришин), Леша Стародубцев (Дубчик). На двух Лешках потом многие годы пример настоящего трудового патриотизма держался в полеводстве нашего села. О Потапове сельчанам больше известно, сообщала о нем местная пресса не раз: о его трудовых достижениях, о работе уборочного звена, возглавляемого им по ипатовскому методу. А Стародубцев парень честнейших правил, механизатор высочайшего класса и показатели его труда всю трудовую жизнь у него были высочайшие. На трактор его как в войну четырнадцатилетним пареньком посадил Тришкин Андрей Андреевич (директор МТС) так на всю жизнь он на нем и остался. За честную работу его сельчане всегда уважали и воздавали ему всякие почести.
Частично и я к их делам причастен. Помнится, вечером последние воза с зерном мы отправляли на дальний ток в поселок Юный. Я работал на парном фургоне, конюх Григорий Леонов мне доверил пару самых резвых лошадей. Но не сразу, а когда я поработал на быках, на одной лошади. А теперь на парном фургоне я крупно написал: «720 килограмм». В обозе парный фургон пускался впереди, на фургоны рассаживались и наши девчонки, с ними веселей, звучал смех, песни, шутки. Я в одно время свою песенку сочинил, мотив ее как у песни «Тачанка». Приведу здесь один куплет этой песенки: «От комбайнов до амбаров едут степью золотой загорелая девчонка и мальчишка молодой». Припев: «Эх, фургоны, вы фургоны наша гордость и краса, Кулешовские фургоны, все четыре колеса». В коллективе и устаешь меньше, после работы мы еще и на вечеринках умудрялись побывать. Проводили вечера на каком-нибудь лужку или на завалинке, наша компания к нашему дому собиралась. На балалайке играл я, сестра Мария, Стародубцев Вася и Кожаев Вася. Молодежь собиралась в группы своими улицами: заречинские, смоленские, мордовские. Позднее все стали в клубе собираться, там мы учились танцам и вместе с взрослыми играли в «Ручеек». А утром на наряд к бригадиру Кузиной Марии Герасимовне поспешали, если работа менялась, а в целом мы работали самостоятельно и честно. Старшие по возрасту завидовали нашей энергии и задору, хотя работа не каждому была по плечу. А в межсезонье молодежь и подростки охотно участвовали на коллективных субботниках, строили саманный кирпич сельчанам, ремонтировали клуб и библиотеку.
В зиму 1947 – 48 годов вспыхнуло массовое заболевание телят стригущим лишаем. Колхозникам предложили разобрать их по домам, доверили и мне десять телят. Ветеринар Шепелев Алексей Мартынович, выдал лекарство, проинструктировал меня, я их лечил, хорошо кормил и ухаживал. К весне они набрали хороший вес, и сдал я их в колхоз здоровыми. За это председатель меня наградил фабричными трусами. Надо признаться, что в Кулешовке мы материально стали жить лучше. Обувь реже стали ремонтировать, валенки нам всем свалял кинельский мастер Гриша, овец мы теперь держали на подворье регулярно, водили два десятка кур, иногда и уток. По мере подрастания усложнялась для нас и работа. Трудились мы на пахоте, на лобогрейках и на комбайновых копнителях. К Потапову Ивану Антоновичу, лучшему комбайнеру МТС меня и Шепелева Ивана Васильевича закрепили на копнитель. Его комбайн почти никогда не ломался, и мы с ним вкалывали без отдыха. Порой нам хотелось и поломки, до того мы уставали набирать солому в копнитель и вилами такую тяжесть с жердей сбрасывать. К тому же на этой работе нас пыль и мякина больше всего донимала, за шиворот сыпалась, и глаза неприятно порошила. Мама, видя меня ежедневно уставшим и чумазым, жалела меня и советовала сменить работу. «Так если ты будешь постоянно ишачить сынок, то просто здоровья твоего не хватит, сломаешь себе быстро хребет», - неоднократно напоминала мне она. И настаивала, чтобы я поступал на учебу в Кинель – Черкасский техникум. А мне не хотелось упускать хороший заработок. Там теперь учился наш Николай, после двух курсов учебы в авиационном институте он стал часто болеть, недоедание сказалось и чрезмерные нагрузки. И переводом он сразу поступает на второй курс Кинель-Черкасского агротехникума. Мне хотелось найти в Кулешовке напарника по учебе, уговорил я Стрельникова Мишу, но, в отличие от моей мамы, его отец не отпускает, говорит, что он пасти колхозных овец ему помогает. Убеждал я дядю Степана долго, согласился наконец-то он с моими доводами, что ученье свет, а не ученье тьма. Дал он добро на учебу своему сыну, обрадованный я помчался к молодому чабану в степь с радостным известием. И хотя вступительные экзамены в техникуме уже начались, но комиссия причину нашей задержки поняла, к вступительным экзаменам на факультет гидромелиорации мы были допущены. Сдали мы их успешно без всякой помощи, денег и блата. Поэтому я, как человек вышедший из того сложного времени, очень сожалею напрасно утраченную систему среднего и высшего образования в нашей стране теперь. Она была справедливой и всем доступной. Рады мы с Мишей были до небес, после того как нам вручили студенческие билеты, хотя в душе мы прекрасно понимали, что именно с этого времени заканчивалось и наше беспечное детство.
Очень хочется надеяться на то, что поколению людей, идущих за нами не придется проводить свое детство в условиях, которые мы в войну и после пережили. Не пожелал бы я и своему недругу другой такой войны, какой была Великая Отечественная война, унесшая неисчислимое число жертв ни в чем неповинных людей. А сколько горя, слез и страданий выпало на долю родителей моих сверстников, сколько терпения и труда они вкладывали в нас, чтобы сохранить, воспитать и выучить своих детей. За это мы, конечно же, у них находились и находимся в вечном и неоплатном долгу. Отец наш в связи с навязанной нашей Родине вероломной войны всего- то прожил на этом свете 36 лет, а в нашей семье - 15. Отцы наши не повинны в нашем сиротстве и в том, что миллионы молодых матерей с кучами детей так рано оказались вдовами. Наши мамы без мужей обездоленные личным счастьем продолжали жить во имя детей, проявляя заботу о них, думая, чем их накормить, во что обуть их и одеть.
Мама прожила 86 лет, умерла в 1993 году и похоронена в Кулешовке. Уже тяжело больная, она созывала нас к себе, радовалась внуками, нашим общим благополучием и говорила, что наши успехи по жизни являются и ее успехами. Она была рада своими результатами, она выполнила наказ отца, в тяжелейших условиях жизни она все же смогла вывести всех нас в люди. Выполняли и мы добросовестно свои обязательства. Со своей стороны, по заветам отца, мы всегда слушались маму, помогали ей, хорошо учились и жили дружно.
Быстро летит время, не заметили и мы, дети минувшей войны, как тоже успели состариться. Уже очередной приближается юбилей Великой Победы русского народа над фашистской Германией в ужасной войне 1941 – 1945 годов. И в связи с приближением этой даты меня всегда сверлит одна мысль и одно желание – не возвратилось бы минувшее время нашего детства, страшное время, к нашим внукам и правнукам. Пускай сами по себе живут долго и счастливо люди и в назначенное время умирают собственной смертью, без какого-либо насилия. Велик и светел человеческий разум, и он способен обеспечить для себя такие условия. Только всем людям, проживающим на всей планете «Земля» надо этого захотеть и всем надо за это сильно бороться. А что касается дальнейшей жизни нашей семьи, то она складывалась так: Николай завершил учебу в техникуме, получил специальность агронома, много лет работал по специальности, учился заочно в КСХИ. Успехами в работе добивался карьерного роста, он много лет возглавлял агрономические службы Большеглушицкого и Нефтегорского районов. Николай награжден двумя орденами «Знак почета», серебряной медалью Всесоюзной выставки достижения народного хозяйства, медалью «За освоение целины», неоднократно награждался почетными грамотами за высокие урожаи сельскохозяйственных культур. Он был женат на Раисе Григорьевне и имел двоих детей. Умер Николай Григорьевич на 72 году, 7 ноября 1999 года. Мария окончила Куйбышевскую торгово-кооперативную школу, заведовала много лет магазинами в Зуевке и в Нефтегорске, тоже ее труд неоднократно отмечался грамотами и премиями. Мария имеет сына и внуков.
Я тоже, равняясь на старшего брата, не остановился на окончании техникума, а осилил и Высшую Партийную школу в Москве при ЦК КПСС. Работал после техникума мастером на строительстве Ветлянской оросительной системы, далее инструктором Утевского РК КПСС и партийным организатором парткома Кинельского агропромышленного объединения. Потом меня избрали председателем райкома профсоюзов работников нефтяной и газовой промышленности. Позднее перевели меня инструктором отдела пропаганды и агитации, 14 лет заведовал этим отделом при РК КПСС. После этого 12 лет работал начальником отдела кадров районного управления сельского хозяйства.
Такая вот у меня трудовая биография, богатая и разнообразная. Награждали меня за нее медалью «За трудовую доблесть», юбилейной медалью «За доблестный труд», многочисленными грамотами и дипломами. Женат на учителе Лидии Александровне, воспитали двоих детей, есть внуки.
Не стало с нами и Геннадия Григорьевича. Умер он в ноябре 2016 года на 84 году жизни.
Николай Григорьевич Кудрин
(Прощальные звонки)
Мне довелось под его началом поработать несколько лет колхозным агрономом. Кудрин в те годы работал главным агрономом Нефтегорского района. Специалистом в своей отрасли он был высокого класса, у него кроме теоретических знаний полеводства была еще и огромная практика. И это давало ему возможность вести полеводство в районе успешно, при нем урожайность всех культур в колхозах и совхозах была стабильно высокой. С агрономов он строго требовал соблюдения агротехнических правил и высокого уровня земледелия.
Но наряду со строгостью в работе по жизни он был простым и доступным человеком. Руководитель он не кабинетный, рабочий стол его неделями пустовал, его рабочее место - поле. Он ездил на своем «Бобике» по колхозным полям и селам ежедневно, встречаясь на местах с агрономами, трактористами и руководителями.
Стружку с них он снимал мало, больше разъяснял, подсказывал, по агрономии беседы вел. Николай Григорьевич не имел шофера, он рулил машиной сам и останавливался у каждого комбайна или трактора, беседовал, вникал в нужды людей, зная наперечет их имена и фамилии. И его как агронома сельчане все знали и уважали, а механизаторы скучали без него, ждали его приезда. Случалось, Кудрин к ним на стан появлялся в момент приезда полевой кухни. От угощения он никогда не отнекивался, ел он полевые щи и каши с аппетитом, поваров благодарил, еду нахваливал. Агрономам, кроме встреч в поле, известен он еще и по общим поездкам на областные совещания или в другие районы обмениваться опытом. Где в те годы обязательно подводились итоги, организовывались и общие застолья с обсуждениями, часто с выпивками. А чего греха таить-то, самый откровенный и прямой разговор у нас и получается зачастую во время выпивки.
Была, к примеру, поездка в совхоз Фрунзе, Большеглушицкого района. Туда все агрономы области ездили, опытные делянки смотрели, ученые нам рассказывали про лучшие сорта зерновых культур, которые дают высокие урожаи. Потом они нам рекомендовали нужную технологию их выращивания. И было полезно агрономам вживую увидеть и услышать их достижения, перенять опыт, взять себе на вооружение самое лучшее.
Полезной была поездка Нефтегорской делегации во главе Кудрина и по селам Пестравского района в сопровождении директора совхоза Разливанова. А сопровождал нас сам директор потому, что Кудрин несколько лет работал главным агрономом в его совхозе. И, по отзывам директора, работал плодотворно, урожаи совхоз в те годы получал самые высокие. Потом Кудрина перевели в главные агрономы всего Пестравского района.
Теперь директор показывал нам свои села, где они проводят благоустройство улиц и жилых домов. «Мы хотим сделать так, чтобы наши люди в селах жили в условиях городских. То есть, со всеми удобствами: с асфальтом на улицах, с тротуарами вдоль домов, с водой и газом в домах. Чтобы была канализация, душ, горячая и холодная вода в доме и прочие удобства», - рассказывал Разливанов.
В Нефтегорском районе, в то время, это еще ни один руководитель не планировал, поэтому директорские преобразования сел нас тогда удивили. Мы брали все увиденное на карандаш, чтобы довести потом увиденное до колхозного и районного начальства.
Когда мы объехали все села, все посмотрели, директор Разливанов пригласил нашу делегацию в совхозную столовую. Угощались мы в ней вкусными обедами. А Разливанову с Николаем Григорьевичем было, о чем поговорить, что вспомнить о совместной работе.
Мы их слушали с большим интересом, выпивали столичную водку за их здоровье и за успехи и вкусно закусывали. И никто из нас тогда не догадывался, что скоро сельские колхозы и совхозы будут безалаберно разрушены, разворованы. И не у дел будут селяне, общественное хозяйство, которое стало высоко рентабельным и прибыльным, не нужным будет и не востребованным нашему государству.
Ушел на заслуженный отдых Кудрин. Одиноким стал, одноногим и многими забытым. И только своим бывшим агрономам он по привычке названивал по телефону и справлялся об их делах. Звонил он и мне, обычно по праздникам.
Поздравит, осведомится о моем здоровье, спросит, не болеет ли моя Раиса Васильевна. Выговорится. Я его спрашиваю о здоровье его и жены Раисы Григорьевны. На что он отвечал:
- Да какое уж теперь здоровье наше, когда нам по семьдесят годков уж стукнуло.
- Ну, вы уж больно-то на старость не ссылайтесь, - говорил я ему. - Вон живут и старше вас. И вы с Григорьевной поживете еще.
А это для Кудрина повод рассказать мне о своих недугах. А вообще он мало жалуется.
- А ты мне, как будешь звонить, то не спеши трубку вешать, - советует он. - А то вызов долго идет, и ты подумаешь, что дома никого нет. А я вот тут сижу с котом у окна день-деньской, на улицу поглядываю, а за окном люди куда-то спешат. Нам спешить теперь некуда, да и не поспешишь с одной ногой-то. В дверь или по телефону порой звонят, а я с костылями, пока к нему допрыгаю. Так что имей это в виду, Яколич.
Потом мы вспоминать начинаем о прожитом, не зря говорят, что молодые люди живут настоящим, а пожилые – прошлым. Эпизод какой-нибудь вспомним и его обсудим.
- А как в одном году на СЗС мы с севом напортачили, огрехи получились, помнишь? - спрашиваю я. - Подсеяли мы их с Яценко, но они же видны. Червяков - гроза человек, как председатель народного контроля поинтересовался, мол, это еще что тут за художества. Я нашелся, сказал, это, мол, опытные делянки, сеяли их в разные сроки, и теперь будем смотреть по урожаю, какие сроки лучше. Вы суть поняли и промолчали, а Анатолий Михайлович принял мои объяснения за правду. Он же юрист по образованию и в полеводстве плохо разбирался.
- Зато в другом месте он пытался учить нас агрономии. У вас на сессии местных депутатов. Помнишь? – спрашивает он меня.
- Еще бы такое не помнить. Вы тогда, как специалист, управление сельского хозяйства представляли, а его к нам райком прислал. Доклад активно депутаты обсуждали, а потом была ваша положительная оценка. А он всех критиковал.
- Вот, я, как специалист, дал вам оценку высокую. А он потом у Стаханова Василия Павловича в кабинете начал поносить твой доклад. А ты зря тогда с Червяковым сразился, лучше ему не перечить, установка была в райкоме такая. Хотя он и был бельмесом в наших вопросах.
- Именно это меня тогда и задело, Стаханов молодчина, он скандал наш сглаживал. А я горячился, мне не за себя, за вас было обидно. Он и к Стаханову повел меня опять без вас, знал, что вы его оценку не поддерживали.
- А Табунков на вашем парткоме помнишь, как на его критику среагировал? – еще об одном случае напомнил Кудрин мне. – Табунков тогда встал, злющий, брови нахмурил и говорит: «Ты, Анатолий Михайлович, за кого здесь нас считаешь, за мальчиков для битья? Ты на всех нас сейчас ушат грязной воды вылил. Мы что, Михалыч, по твоему разумению, здесь все не работаем, а только в бирюльки играем и у нас везде сплошные прорехи? Нельзя всю работу огромного коллектива начисто перечеркивать».
Ему к этому было не привыкать Иван Яковлевич. Анатолий Червяков со всеми людьми так поступает, - заключил наш телефонный разговор тогда Николай Григорьевич.
О навыках в работе, о контроле со стороны заговорили мы с ним по телефону еще как-то. Он по этому поводу вспомнил, как в селе Верхнее – Съезжее в пятидесятых годах начинал работать агрономом у председателя Табункова.
- Старался я тогда, ну просто из кожи вон лез, чтобы впросак не попасть в глазах колхозников. Я же только начинал тогда работать агрономом. А народ там дотошный, особенно старики. В МТС принесут, бывало сорняк какой-нибудь, и пытают меня на нем, знания проверяют. Допытывались, не вреден ли он для овец или коров, как сорняк называется, да еще по латыни. Вот и сижу с сорняком я потом ночью, по учебнику характеристику его изучаю. А были сельчане и такие, которые шпильки в колеса вставить пытались. Разоблачил я их и с помощью стариков, узнал, что за отца мне они мстили. Оказывается, мой отец, Григорий Васильевич в 1932 году председателем сельсовета здесь работал и прихватывал кое-кому хвосты за проделки разные. Теперь они решили на его сыне отыграться. Не вышло. Узнав об этом, я по душам поговорил с ними. И действительно, а я то тут причем?
А Табунков меня понимал, ладили мы с ним. Он ко мне хорошо относился, поэтому и восемь лет проработал я с ним в колхозе имени Свердлова. Александр Николаевич умело руководил людьми и хозяйством, человек он прямой и бесхитростный.
К грибам я его приучил, до меня он таких грибов вообще не ел. Круглый он как шар, а когда поспеет, у него внутри пыльца цветная появляется. В Кулешовке мои родители его называли дождевиком. Вкуснятина, когда гриб пожаришь, поешь и пальчики оближешь. И я в селе Верхнее – Съезжее набрал их однажды, свеженькие после дождя, пожарил, вина взял хорошего и пригласил на грибы председателя. Похвалил он грибы, сказал, что деликатес пища. И многие люди этот гриб почему-то считают несъедобным, а зря.
Я тоже до его рассказа о дождевике считал этот гриб несъедобным, зря считал, прав Кудрин.
К следующему его звонку мы с Раисой Васильевной уже трубку переносную имели, разговаривать мне с Кудриным пришлось во дворе, петух пропел, он его услышал и удивился, мол, откуда это.
Я объяснил, он мне позавидовал, сказал: «Удобная штука, мне бы приобрести тоже трубку такую. С ней я бы не спешил на костылях к телефону». В этот раз Николай Григорьевич мне сообщил, что глаза у него стали хандрить. «От диабета это все у меня», - предположил он.
В следующий раз он сообщал, что его в глазную больницу Ерошевского дочь возила.
- Измучился и я, и она со мной. Не канителься напрасно-то, - ей говорю. И был прав, зря только время она со мной тратила. Правда, положили меня, а когда обследовали, признали в глазном дне слишком высокое давление. Поезжай, говорят, домой и там лечись. Капли рекомендовали мне какие-то. Закапает жена мне их, и опять мы с котом у окна сидим на улицу поглядываем. Когда работал властям и людям нужен был, а теперь влачи друг мой у окна одиночество. И в стране нынче творится непонятно что. На книжке были деньжонки и те пропали, обещают их после восьмидесяти лет только выдать. Доживу ли?
- Конечно доживете, это с вашим-то моральным духом, - подбадриваю я.
- На дух не жалуюсь, а вот недавно меня так в сторону шибануло, ладно за косяк успел уцепиться. А к врачам по каждой мелочи не будешь обращаться, думаешь, само собой все пройдет, все обойдется.
Я стал ему советовать, все же обратиться к врачу, указал на хирурга Анатолия Ильина. Стал хвалить его способности, мол, убедился на собственной операции, которую мне он прекрасно сделал.
- А вот я на этого хирурга буду всю жизнь обижаться за отнятую у меня ногу, - ошарашил Кудрин меня неожиданным сообщением.
-Но, я слышал, что многие ему за исцеление сердечно благодарны.
 - И я бы поблагодарил. Было бы за что. Нам врачи обычно советуют: «Обращайтесь вовремя к врачу», я к ним своевременно и обратился. Они палец мой опухший и посиневший бегло осмотрели и посоветовали дома делать примочки. Неделю я их рекомендации выполнял, а с пальцем состояние все ухудшалось и ухудшалось. Опять к Ильину прикостылял, а тот уже мне говорит: «Упустили момент, теперь ногу нужно удалять, здесь гангреной уже пахнет».
И сразу на операционный стол меня положили, и теперь я вот одноногий.
Ну да ладно, чего теперь то после драки кулаками махать, давай говорить лучше о деле.
Вы зябь у себя в колхозе всю теперь вспахали? – резко перевел Николай Григорьевич тему нашего разговора.
Я ответил, что один подсолнечник на весну оставили, паровать поле будет. За урожай он нашу агротехническую службу похвалил. Кудрин со всеми производственными показателями колхоза Красное знамя был прекрасно осведомлен. «А мне еще-то дома, чем заниматься, кроме чтения газет и просмотра телевизора? А сведения о колхозах, о результатах полеводства и животноводства я просматриваю в первую очередь. Старая привычка профессионала. Уйдешь вот на пенсию, и ты результатами труда своих коллег будешь интересоваться. А как же иначе-то? От безделий все болячки к нам прилипают».
Я с его выводами согласился и на этом разговор наш тогда прекратился.
Еще он мне позвонил на день работников сельского хозяйства, который в те годы всем районом отмечался.
Настроение у Николая Григорьевича было прекрасным, его только что посетили агрономы, они пришли к нему домой с районного совещания.
- Я очень был обрадован приходу коллег, мы прекрасно посидели, обо всем поговорили, вспоминали о многом. И, знаешь, Яшань (ему понравился мой творческий псевдоним по отцу Якову и последнее время он часто называл меня так), я забыл совсем при них о своих болячках, - нахваливался он. – С ними и Володя ваш был, Останков. Я у него про старый сепаратор спрашивал, решил конструировать чего-нибудь. Точило хотел на сепараторе сделать, ножи поточить.
У меня как раз было два старых, больших сепаратора, я тоже этой идеей был заражен. На следующий день с Останковым Владимиром Николаевичем я отправил Кудрину один сепаратор. Уже через час Николай Григорьевич по телефону благодарил меня за него.
Целых десять дней он конструировал себе точило, что-то у него не получалось.
- Сказали на барабан наждачный брус нужно насаживать. У тебя нет случайно, Яшань, старого барабана? – спросил он меня.
Но барабаны хозяева на свалку не выбрасывали, в них чашечки сделаны из нержавейки, которые по цене наравне с цветным металлом идут на приемных пунктах. Я ему это объяснил.
- Ну вот, мне тут делать нечего я и вас от дел отвлекаю, - с досадой проговорил он. - Тогда по другому варианту точило конструировать буду. Отвлекаюсь я хотя бы, Яшань, и себя и кота от окна этим делом отвлекаю просто.
- А если я вам дам для отвлечения совсем другое дело, ну как партийное поручение вроде. Намекаю я ему на свою идею задуманную. И объясняю, что ему нужно делать.
- Я вам вопросник составлю по вашей биографии, а вы в тетради на мои вопросы подробно ответите. И у нас рассказ о вашей жизни получится интересный.
- Вот об этом, Яшань, честно тебе говорю, я просто никогда не задумывался. Я знаю, ты любитель брать интервью. В «Луче» читал я рассказов твоих много. Присылай, времени у меня свободного много, а ночью еще и бессонница донимает. Займусь я и этим делом после точила сразу же. Ладно?
Отослал я ему вопросы с Останковым Владимиром Николаевичем, который вез ему и найденный барабан на сепаратор. Кудрин его радушно встретил, но посидеть и побеседовать не было времени. Останков работал тогда в управлении сельского хозяйства вместо Кудрина. Останкову Кудрин в тот день показался особенно удрученным, он явно чувствовал себя неважно. Потом Николай Григорьевич мне с месяц не звонил. Думаю, занят моим поручением человек, работает с ответами на мои вопросы. Но вскоре пожалел, что первым ему не позвонил. Осенним утром в МТМ ко мне мой коллега по агрономии Виктор Осипович Денисов подходит и спрашивает:
- Слыхал, беда-то, какая? Николай Григорьевич умер.
Удар мне был нанесен под самый дых, все сразу рухнуло и провалилось куда-то. Прошлого нашего общего, задуманного с ним не стало, не состоятся теперь наши планы.
Не стало с нами такого человека! Такого великана! Человечища! Вечная память и пухом пускай будет ему земля.
Судьба Александра Водопьянова
Судьба у каждого индивидуальна. А определяется ли она, навязывается ли? Точка зрения у каждого своя.
Узнать о семейном древе Водопьяновых я решил после посещения старых кладбищ степного поселка Лесной, который был тогда уже не жилым. Но вспомнился мне февраль 1960 года, избушки саманные там еще стояли. Небольшие, пять на четыре, под соломенными крышами, с окнами маленькими, рамочными, с побитыми стеклами. За передней шли сенцы, размерами еще меньше, а в пяти метрах от них плетневые сарайчики, рядом кардёнка из жердей. Всего усадеб там было пять или семь. И почему тот поселок называли Лесным? Загадка. Никакого леса там не было, кругом степь.
Тогда я в соседнем поселке Березовый киномехаником работал, а в свободное время становился на охотничьи лыжи, брал двустволку курковую и отправлялся по следам заячьим. И, до охотился, попал под подозрение председателю колхоза «Вторая пятилетка» Карпенко Левону Егоровичу. В том, что мог побить оконные стекла тех домов он меня заподозрил. Неприятный инцидент, но без него не было бы нашего разговора с Левоном Егоровичем, от которого я впервые узнал о жителях того поселка, о семье Водопьяновых. Главу семейства Дмитрия Деамидовича он положительно охарактеризовал. Назвал его хозяйственным, работящим, раздобышным. А его жену, Анастасию Григорьевну Водопьянову (Макарову) он называл женщиной разумной, ко всему способной, любящей женой, заботливой матерью.
«И хотя до войны они имели семерых детей в семье (Василий, г. р. 1926, Раиса — 1929, Валентина — 1932, Александр — 1934, Николай — 1937, Вера — 1938, Михаил — 1939), жили они сносно, - рассказывал Левон Егорович. - На подворье своем они содержали разную скотину, птицу водили, занимались огородничеством. А это для того времени было большим подспорьем. Поэтому их семья в поселке Лесном была особенной, почитаемой, подающей пример. У нее другие семьи учились как жить, как справляться с нуждой, как правильно детей воспитывать».
И до войны таких семей было большинство. Из которых формировалось правильное общество: честное, патриотичное, трудолюбивое. В итоге такое общество и приведет нашу страну так быстро к желаемым успехам, выведя ее из патриархально-отсталой, захудалой в развитую страну.
А с чего у этих людей жизнь начиналась? С мудро продуманной реформы Столыпина. С тех мест, где пустовала целинная земля, богатая черноземами, где эти люди оседали, строили такие поселки, каким был Лесной, разводили скот, окультуривали землю А ехало туда лучшее российское крестьянство. Трудяги приезжали, готовые жертвовать всем, осваивая залежные земли. Готовые растить хлеб, кормить им себя и всю матушку Россию. И более пары десятков лет всё у них шло по плану. С 1924 по 1928 год под контролем правительства развивалась НЭП. Люди в это время богатели, радуясь результатам своего труда, не думая, что этому их развитию придет конец. А он пришел в лице насильственной коллективизации, ссылок трудового народа, репрессий. А когда они всё это переживут, на долю их испытаний нагрянет страшная война, куда Дмитрий Деамидович уходит в числе первых. Воюет бывший крестьянин храбро и добросовестно, Родину честно защищает, несмотря на нанесенные местной властью обиды, а потом, попав в окружение, пропадает бесследно. И остается Анастасия Григорьевна единственной хранительницей огромной семьи, ее главной кормилицей и воспитательницей. Задача непосильная даже ей, женщине из особого рода Макаровых, людей стойких духом и крепких волей.
Но не всё мы о их жизни, стойкости и воле знаем, чего было мне хотелось сюда для примера следующим поколениям вписать. По моему поручению Катя Баранова, правнучка Дмитрия Деамидовича и Анастасии Григорьевны, поговорила со своим дедулей (их сыном) Николаем Дмитриевичем Водопьяновым о их военной жизни, о причине уезда семьи с Лесного поселка. Вот что поведал он Кате:
- Отец написал нам только одно письмо, но оно не сохранилось. Они в это время участвовали в жестоких боях, прятались в хижине и оттуда вели обстрелы немцев. Боеприпасов у них было мало, они их экономили. И в том же письме отец сообщал «Обычно обстрелы были ночью, а в один из дней начались с их стороны еще интенсивнее обстрелы...».
Закончили мы (дети Анастасии Григорьевны) только по 4 класса. Потихоньку люди с поселка стали разъезжаться. Два брата, я и Александр принимаем решение переехать на жительство на Пятое отделение. Так как там жила моя невеста Евдокия Егоровна. И родная сестра нашей мамы Паша тоже там жила. Переехали мы все туда в 1957 году, купили дом около большого пруда. Там начали работать: пастухами, конюхами, доярками. Александр постоянно учился и учился и других учиться заставлял, но все бегали от него, не хотели его слушать…
«А еще дедушка говорил, - добавляет к рассказу Катя, - что вставал в 2 часа ночи и шел кормить коня. Он с самого детства любил коней. А к Макаровым в Зуевку, к дядьке Александру Павловичу (племяннику прабабушки) дедуля Коля всегда ездил, роднился».
Да, род Макаровых в Зуевке слыл особым. Его прославили они сами еще до замужества Анастасии Григорьевны. И селяне мне перечисляли имена и дела братьев и сестер Макаровых: Павла Григорьевича, работавшего пять лет (с 1918 по 1923) председателем ревкома Зуевской волости, Матвея Григорьевича, заслуженного хирурга, Петра Григорьевича, прославленного хлебороба, Полины Григорьевны, жены фронтовика, отважного летчика, Елены Григорьевны, в голодном 1921 году уехала в Ташкент и там с мужем проживала, Ефросиньи Григорьевны, с мужем скорняком проживала в Куйбышеве. Интересная деталь, всех Макаровых всегда называли по имени и отечеству, а это считалось за высокую честь. Они ее заслужили.
Мир тесен. 1980 год. В зуевском сельсовете я работаю председателем. Беседуем с участником Великой Отечественной войны Заниным Василием Яковлевичем. Оказывается, они с Дмитрием Водопьяновым воевали и вместе попали в окружение:
- Гонят немцы нас без еды и воды день, два, неделю. К вечеру в сарай загоняют, набивая его под завязку. До полуночи стояли. Слух пошел «Немцы сарай сжечь хотят». Активисты призывают к действию «Раскачиваться и общими силами срывать ворота». С Дмитрием договорились держаться за руки, бежать вместе. Ворота распахнулись, Водопьянов упал, я с толпой дальше бежал, в плен снова попал.
Занину приговор был после войны по трибуналу. Далее - тайга, лесоразработки. Он крестьянин, к этой работе не приучен, но порода особая. От начальника зоны у него справка «Работает лучше всех, вырабатывает больше всех. Право на досрочное освобождение представляю». Потаскала его местная власть по приезду в Зуевку не мало. Оставили наконец-то в покое, работал в колхозе, награды имел.
У Дмитрия Водопьянова после того сарая - лагерь для военнопленных в Австрии. Истощение, болезнь и смерть.
Год 2018. Между рекламных строчек районной газеты «Луч» сообщение о кончине Александра Дмитриевича Водопьянова. В Нефтегорском районе в прошлом он человек известный. Меня это коротенькое сообщение о нем зацепило. «Он же великий труженик! Бывший председатель передового колхоза. А мы кого прославляем, звезд!? Кого ставим теперь в пример нашей молодежи!?»
Он много лет работал руководителем хорошо и честно. А это во все времена было делать не просто. И нельзя заранее предугадать, какой из руководителей будет работать лучше или хуже. Этот человек проверенный временем и делами. Это тем не понять и не оценить работу руководителем, которые ими не были. У руководителя с мягким характером прирост на производстве слабый, успехи низкие. Но зато он врагов себе не наживет, нервы не рвет. У него своя рубашка ближе, как говорится. А другие руководители с головой окунаются в дела, работают на пользу людей и села. Водопьянова, председателя Кулешовского колхоза «Правда» я отнес бы к типу окунувшегося с головой в дела. Он, работая, пренебрегал спокойствием. Поэтому ему в 1978 году Райком партии и предложит эту должность, после его умелой работы ЗАВХОЗом пятого отделения, потом управляющим отделения № 3 в Утевке. Где он встретит и полюбит свою будущую спутницу жизни Таисию Ивановну Загородневу, - осеменатора его отделения. Она ему родит четверых детей, будет заботливой мамой и любящей женой, а он заботливым мужем и отцом.
Водопьянов не только хорошо работал, производством сельским управлял, но и учился сначала в Борской школе бухгалтеров, в Рождественском техникуме агрономов, в КСХИ на ученого агронома. То есть этот человек не приучен был жить спокойно. Поэтому Водопьянов и в Кулешовке не жил спокойно. Хозяйство ему досталось огромное, правда, развитое. Но Дмитрич не стал довольствоваться тем, что колхоз имел. Ему нужны были наработки и новинки. Тогда устав колхозный запрещал топтаться на месте.
Водопьянов знал, опасаются нового руководителя крестьяне «А что он за человек, справится ли с хозяйством? Не разворует ли он все нажитое?» Потом сомнений не стало. Развеялись сомнения, когда пришли успехи на поля и фермы. Год наступал необычный, в уборочную страду 1978 года селяне намолачивали с гектара зерновых культур по тридцать центнеров. За круг комбайн четыре раза разгружался. Не хватало хранилищ под зерно, элеваторов в стране не хватало. Повеселели люди. Расширялись возможности у руководителей, расширялась их деятельность. Строили жилые дома, детские сады, КБО, больницы, асфальтировались улицы.
В марте 1980 года у его кабинета я оказался. В бухгалтерии сказали «Ищи его в мастерской. Посевная на носу». Практика управления знакома. Я вчерашний агроном, теперь председатель сельсовета. Руководители к людям, к производству ближе стремятся. Там собрания и заседания теперь проводились. Управлять людьми по телефону, это не про них. Стаханов в Зуевке, Водопьянов в Кулешовке работали ревностно, улучшая производство, сёла и жизнь селян. И селяне привыкли теперь к благам, как к должному. К газовому отоплению домов, например. Освободил он нас от кизяков, от угля. В тепле живем, в чистоте, в комфорте. А не знают многие, как это все они добывали, как строили, например, передовую и самую современную молочно-товарную ферму № 1 в Кулешовке. Да за нее одну не уставая надо теперь председателей благодарить, словом добрым вспоминать за красавицу, где теперь передовыми доярками колхозницы работают, высоко классные специалисты, обслуживающие четыреста пятьдесят коров: породистых, высоко удойных, дающих море молока через доильную установку «Елочка». Благодарить руководителей за современное оборудование силосных башен, заполненных качественными кормами, за самый современный агрегат ВТГ- витаминно-травяных гранул. За механизированный зерно ток, за автопарк и современные комбайны. И за многое, что было и что ими сделано.
А ниже последует мое напоминание о их прочих делах:
- У меня и у Водопьянова лежат документы на газификацию сел в папках, - рассказывает мне Стаханов Василий Павлович, председатель зуевского колхоза Красное Знамя. - Но шагов по их реализации практических не было. Начинаем хлопотать, искать нужных людей, налаживаем связи с деловыми людьми. А как их налаживают? Приглашаем в гости газовиков, районных руководителей, финансистов, беседуем с ними. Засиживались с ними, пили, ели. А на работу утром. Но деваться куда? Александр Дмитриевич с выпивкой хитрил. Заметили это из газовой службы, спрашивают «Дмитрич, ты чего не пьешь? Твоему селу газ не нужен!?» - «Как не нужен? Ды, если в Зуевку газ придет, а в Кулешовку не придет, колхозники голову с меня снимут, с работы снимут». - «Ну тогда и газуй с нами. Не хитри», - советовали ему».
И наши руководители газовали до 1986 года, пока газ к селу не подошел. Только за это мы их ужу на руках носить обязаны, добро их помнить.
Есть недостатки в работе у всех. И критика на собраниях, просто в беседах была. Но критиковали Водопьянова за дело, конкретно указывая их, не злобно. Об этом, уж кому, а мне-то было хорошо известно. В 1984 году, общаясь с их авторитетами: Кузиным Петром Алексеевичем, Чеховских Алексеем Ивановичем, Стародубцевым Алексеем Ивановичем, Потаповым Алексеем Антоновичем, Сысоевым Николаем Филипповичем, слышу их недовольства его решением. Он с ними не советуясь освобождает от должности бригадира тракторной бригады Кузина Петра Алексеевича. Но члены правления, механизаторы ему возражали в этом. «А он взял и снял Петра Алексеевича», - жалуются они мне.
Но это не было поводом замены на посту председателя Александра Дмитриевича Водопьянова. Большинство селян его уважали, хотя в районе во всю шла перестройка, перетряхивали руководителей в районе и в селах.
Прибыл я на их собрание в марте 1984 года. Один из членов правления его открывал. Водопьянова не было. Избирается президиум, я в него попадаю. На мой вопрос о председателе Алексей Иванович мне отвечает:
- А по его кандидатуре бюро райкома вынесло недоверие. Он и оскорбился, на собрание не пошел.
Они умнее нас, все видящие, все знающие, - думали мы тогда с обидой.
Председателем колхоза «Правда» стал Засенко Виктор Васильевич. Земляк Александра Дмитриевича, со схожей судьбой и крестьянской хваткой.
P.S.:
- Отец и мама с моим братом Дмитрием уехали тогда в Утевку, - рассказывает сын Александра Дмитриевича Водопьянова Валерий. - В Кулешовке осталась Светлана, моя сестра. Она там вышла замуж, работала в местном лесхозе бухгалтером. Я жил и работал в Самаре, брат Сергей учился в КСХИ.
В Утёвке отец работал замдиректора совхоза по кормопроизводству, и мама там же работала осеменатором. Потом он работал замдиректора ПМК Облводхоза, где отвечал за жилищное строительство. А перед выходом на пенсию - создал и работал в ПМК на пасеке с моим братом Дмитрием.
На пенсии много времени уделял подворью - держал пчел, 2-3 коровы, несколько бычков на откорме, овец до 15 штук, двух, трех свиней на убой и свиноматку с выводом. Уток водил, гусей, кур. Летом огородом родители занимались. 20 соток его площадь плюс сад и бахчей 10 соток. Нас, сыновей, «гонял» на заготовку сена и прополку постоянно.
Дело моих предков, отца, продолжают мои братья - Сергей и Дмитрий. Они фермеры, их пахотная земля практически находится на родине нашего деда Водопьянова.
Здоровье у отца было отменное, но после смерти мамы в 2004 году хозяйство на подворье пришлось резко сокращать.
После перенесённых микроинсультов Александр Дмитриевич жил в Кулешовке, у дочери Светланы. Умирая, завещал похоронить его в Утевке. Просьбу его удовлетворили. А наша задача, хранить добрую память о нем, о его добрых делах.
Мы жили по соседству
Простая душа у этого человека, бесхитростная, открытая нараспашку всем. И, наверно, поэтому Михаилу Федоровичу легче других живется в нашем непростом мире. Хотя трудностей и невзгод он на своем веку пережил - не есть числа. А казалось его знаменитому деду, Занину Ивану Ефимовичу, что у его очередного внука Миши судьба сложиться должна куда лучше, чем у его погодков. И, это потому, что дед его был с головой, поэтому и был зажиточным крестьянином и всегда при власти. Причем, была и причина так заявлять, так как вся ответственность за вновь созданную семью Туровых лежала именно на дедушке. Потому как замуж дочь его младшая, Любаша вышла за Федора по желанию и с его одобрения. За пришлого мастера пошива сапог он ее выдал, ему доверился. Понравился этот человек Занину сначала ремеслом ходовым, потом общением, а потом и умением хорошо играть на гармони. Вот почему Турову Федору Федоровичу была оказана такая честь со стороны Ивана Занина, который разрешил ему жить и работать по найму в селе, а потом и на квартиру к себе взял.
И все бы у семьи Туровых в жизни получилось, как планировал дедушка. Не случись в его планах сбоя. В начале тридцатых годов, как известно в Зуевке, и других соседних селах стали создаваться колхозы. Сначала они создавались на добровольной основе. А это значит, кто первыми туда вступит? Естественно, беднейшее крестьянство. А зажиточные крестьяне стали и колхозам, и властям поперек горла. Поэтому местная власть в лице районных и сельских советов приняла решение «Если кулаки добровольно не обобществляют свое подворное хозяйство и скот, то их надо силой раскулачивать и семьями отправлять в Сибирь». В такой список зачислили и Занина Ивана Ефимовича. Он намечен властью к ссылке, но такие люди и в Сибири не пропадают, не тот он человек.
- Вот, Михаил, это как бы будет пролог, вхождение в твою линию жизни, так сказать, - предложил я.
- Правильно, но это долгая история, - смеясь он пятерней поправил не до конца еще поседевшие волосы. - Они поженились в начале осени 1928 года, а я на свет божий появился уже в конце осени, 21 ноября 1929 года. Потом, как рассказывала мне эту историю мама, он каким-то образом уговорил ее уехать с ним. Ему же не привыкать к переездам, лишь бы по миру шататься.
Михаил Федорович замолчал, испытывающим взглядом поглядел на меня, усмехнулся и как писателя упрекнул: - Да ты оказывается, историю зуевских людей плохо знаешь, а ходишь, спрашиваешь, записываешь.
Я ответил, мол, поэтому и хожу, спрашиваю и записываю, чтобы узнать о людях больше.
А далее случается в судьбах Туровых то, чего никому не пожелаешь. Этот Федор Федорович, его отец просто от собственной семьи взял и скрылся.
- И мы ни с чем приехали опять в Зуевку, где нет теперь у нас ни дома собственного, ничего. Но через какое-то время он возвратился, стал уговаривать маму и деда - простить его. Пожил после этого отец какое-то время с нами и опять уезжает, забирая у деда жеребца выездного и тарантас. Потом на нем же приехал. А доверие к себе он потерял. На этом раз пути моих родителей совсем и навсегда разошлись. А тут деда моего раскулачили и в Сибирь сослали. У Анны Ивановны Юнговой, у тетки моей лет 12 мы жили, где я подрос и чуть богу душу не отдал. Тогда мы как жили то? Впроголодь жили, наполовину обутые и наполовину раздетые. Поэтому и образование мое соответственное - два незавершенных класса.
- Значит, ты мальчиком с улицы рано стал?
- А тогда мы все были уличными мальчишками, не как сейчас все домашние дети. Мы тогда в дом не загонялись и зиму и лету. Зимой с горок на ледянках, на салазках катались, а летом на речке или в Тепловке купались. Тепловка (озеро) была рядом. Накупалась ребятня в ней, есть захотела, а ветла на берегу цвела. Вот я на нее за кашкой (за цветами) и полез. В картуз собираю, набиваю, а ребята ждут, внизу у пенечка спиленной ветлы стоят. И я к ним под ноги точно на тот пенек с ветлы и сорвись. Головой на него попал, память сразу потерял. Друзья с перепугу и разбежались.
- Хороши друзья, в беде товарища оставили.
- А там Мишка Соложонков был, Николай и Сашка Юнговы. Они, то ли растерялись, то ли испугались? Клавдя Марихина (Денисова) зерно на фургоне из церкви везла, меня увидала, домой отвезла, оттуда мать меня в Утевскую больницу. Там врачом Ковалева работала. Она и говорит моей матери, мол, у него череп проломлен, и если я эти черепки ему буду трогать, то мальчик ваш умрет. А мать моя ее просит. И Елизавета Александровна рискнула. Она косточки, которые давили на мой мозг, скальпелем отслонила, мне стало легче, и я взглянул на нее. Но и после этого она лечила меня долго, почти год. Жил я, то в больнице, то у нее. Рана зажила, но глаз правый смотрит после этого в сторону и зрение у него на 35 % ниже.
Жили мы у Юнговых до женитьбы старшего сына тетки - Ивана Ивановича. После этого нам совсем тесно стало. А тут кухненка саманная продавалась на Алешанке. Хозяйка агентом от Зуевского сельсовета работала, теперь в Утевку переезжала. Отвели мы ей за избушку на курьих ножках корову дойную и овцу скотную. А нас к тому времени в семье было трое; я, мама, и Женя, сестренка. Отдали мы кормилицу корову и овцу, а сами опять остались ни с чем. А надо было на что-то жить, чем-то питаться. Я в отряде тракторном водовозом на хлеб себе подрабатывал. Мать две должности занимала. Она ночью ферму колхозную сторожила, а днем на прицепах тракторных работала.
-И сколько же лет тебе было?
- Наверно четырнадцать с лишком. Потому что к следующей весне Ефим Петрович Никулин к нам пришел, меня в подпаски к себе уговаривал. С ним сезон я отпас, опыта набрался, а на следующее лето мы уже с сестренкой Женей индивидуальное стадо коров пасли, денег на корову, на овцу и подзаработали. Пшеницы четыре мешка и столько же картофеля за пастьбу получили. Так мы жили и с годами взрослели.
- После этого ты, наверняка, мужиком себя посчитал?
- Репин Серафим Николаевич посчитал. Он тогда нашим колхозом имени Сталина руководил, на нашей улице жил. Как сосед он первым на мое умение работать обратил внимание. Они с бригадиром нашим, с Алёхой Денисовым поручения мне разные выдавали. То мне зерно обозом надо будет на Богатовский элеватор возить, то за кругляшом в Бузулукский бор съездить, то за досками на станцию Безымянка. И я фактически дома не жил после этого, все в разъездах. Эх, Иван Яковлевич! Начальники они и есть начальники. Им ты лишь бы хорошо в колхозе работал. А как живешь, в чем нужду имеешь, это их не касается. Репин как руководитель был незаменимым. При нем колхоз имени Сталина богател, развивался. Его в этом не упрекнешь. А по жалости к людям у меня к нему есть претензия. Он однова с Утевки на Сахалине один ехал, а нас с Петькой Просяниным (Глебовым) на Утевском повороте не посадил. Лошадь пожалел «Запотеет».
- Да, за такой поступок обидеться можно на любого.
- Тогда наверно время было такое, когда скотина стоила дороже человека. За лошадей рабочих особый был спрос и особая ответственность. О случае с Талдыкиным Александром Дмитриевичем зуевцы и теперь помнят. Он горючее возил на паре лошадей. Вспотели лошади, он их напоил. Лошадь богу душу и отдала, а ездового отдали под суд. Вот и Серафим Николаевич тогда пота жеребца побоялся. А лошади в колхозе были и тягловой силой, и транспортом, то есть, средством передвижения. Поэтому о них была и первостепенная забота. Забегу немного вперед. В 1953 году на полях нашего колхоза ничего не выросло. Тем летом была сильнейшая засуха во всем Поволжье. Скот в зиму без корма уходит, его спасать надо было. И начальники нашли выход. Коров и овец в другие места не перегонишь, а лошадей перегнать проще. Пускай впереди подводу, лучше рыдваны с сеном, за ними табуны и пойдут. Таким образом, мы в зиму колхозных лошадей в Исаклинский район перегоняли и там их кормили.
- И тут председатель с бригадиром без тебя не обошлись?
- Не обошлись, но нас из Зуевки ребят туда много ездило. Из каждой бригады была группа. В нашей группе были: я, Санек Силифонихин (Натаров), Иван Лёничкин (Бортников), Татаринцев Николай, Алехин Николай, Петька Просянин (Глебов). А чего нам!? Молодежь!! Мы там жили в мордовской деревне, местные жители нас уважали, в кино бесплатно пускали, на свадьбы приглашали. Мы вечером со скотиной уберемся, похлебаем на квартире баланду и к девчатам идем на посиделки. Тогда же все люди мирно жили, дружили и русские, и мордва, и чуваши. Правда, чувашское село там за пять километров от нашего села было. Мы его редко, но тоже посещали. А Санек Силифонов красивый собой, смелый, да еще и гармонист. Он там себе самую лучшую красавицу из русских девок подобрал. Привез ее в Зуевку, привел домой, но его родные ее не приняли. Санек ее обратно и проводил.
- Санек Натаров на четыре года моложе, а с Исаклов жену привез. Почему ты не женился? Говоришь, девки были что надо.
- А я туда ездил уже женатым. И у меня сын Васька уже был. Моя Маня мне письмом сообщала, что Вася научился кое - какие слова калякать. А холостым я ездил на лесоразработки в Молотовскую область раньше, меня Репин туда еще в 1949 году отправлял. Эх, Иван Яковлевич, и куда меня судьба только не забрасывала. Я же безотказный, на меня нагружают, я везу. В ту поездку тоже мужиков со всего Утевского района много набралось. Группы отправлялись из каждого села, а во главе их был один старший. Из Зуевки в мою группу включили Зубкова Васю и Маврунина (Павлова) Ивана. Была группа лесозаготовителей из колхоза «Вторая пятилетка», ее возглавлял Васюля Дробышев. Из Кулешовки тоже была группа, ее возглавлял Федя Чеховских. Этот побыл там немного, работу организовал, сказал, что его миссия на этом завершена - сел на поезд и уехал. Наш Вася Зубков и Казаков из Утевки, эти условия труда не выдержали, сбежали, А мы степняки, но в тайге деревья еще как валяли и сучья срубали. Потом бревна в кучи укладывали и по сортам трелевали. И так каждый божий день, причем; зимой на трескучем морозе и по пояс в снегу, а летом на жаре и в духоте потом обливаемся и укусы насекомых терпим.
- А с оплатой труда было как?
- Туда нам из Куйбышевской области паек продовольственный на каждого индивидуально приходил. Запомнился в нем хлеб печеный, калач белый. Местные рабочие нам всё завидовали. Платили и деньгами, я уже не помню сколько. Но хватало денег и на столовую, и на покупку обновы для себя.
- Ну, зуевские девки, держись!
- Да, на улицу выходить теперь не стыдно. А то ни одеть тебе, ни обуть ничего не имел, если только шаровары ситцевые, рубаха самотканая и на ноги старые калоши. Какие уж тут девки, если сам оборванец. А мне по посиделкам только и оставалось блукать. От армии меня Ковалева по травме головы забраковала. Со времени призыва в армию прошло два года, можно было и жениться. А тут к соседям Крендельковым (Павловым) Маша Кузнецова из города Куйбышева приехала, там она еще со времен ФЗО жила и работала. С ней я познакомился, какое-то время встречались, понравилась она мне. И на мое предложение с ней пожениться, Мария дала согласие. А чтобы ее отпустили на жительство в Зуевку, нужна была ей справка. Поэтому нас Петр Иванович Зуев сразу же и зарегистрировал в Зуевском сельсовете. Широкую и разгульную свадьбу мы не играли, средств на это не было. А просто, собрались ее родственники, мои в доме, под скромную деревенскую закуску выпили по паре стаканов русской водки, поговорили, повеселились. И с того дня началась наша семейная жизнь.
- А где вы жили после росписи, Михаил Федорович?
- Жили мы с ней и с мамой в том же заваливающемся домике. Там же моя Мария Тимофеевна четверых наших детей рожала. Первым, как я уже говорил, на свет появился Вася, потом Коля, потом Тоня и последняя Нина. И когда мы с ней уже обдетились, в нашей избенке стена стала трескаться и отходить к соседям. В аварийном доме как с такой семьей жить? В колхозе в те годы жилье не строили, а все расширяли фермы, строили новые мастерские, гаражи, конюшни. И пришлось нам эту избушку сдвигать бульдозером, и с помощью добрых людей делать кирпичи и класть новую. Она у нас получилась, немного просторнее и светлее прежней. Жили мы на Алешанке, в конце села. Место проживания удобное, особенно по моей работе, и красивое по природе. Рядом с нашим домом протекала речка Ветлянка, которая здесь же делала два крутых поворота, а дальше прямо на восток шла. Дальше она сливалась с притоком Ветлянским, делая еще крутой поворот, уходя в сторону Кулешовки. Поэтому, весной, в периоды половодья на ее поворотах стоит сильный рев. Именно по нему наша речка Ветлянка названа «Река ревун». Наша речка в теплую весну и при дружном таянии снегов, бывало, так разбушуется, что многим мало не покажется.
- Это ты имеешь в виду половодье 1957 - го года? Мне о той весне многие зуевцы рассказывали, а сам я половодье не видел, я в Германии в это время службу в войсках танковых проходил.
- Вот ты то службу проходил, а мы тут на нижней ферме в ледяной воде тонули. Вернее, нам с Репиным тогда просто повезло. Я с делами своими отделался в обед, скотником дойного гурта работал, а Серафим Николаевич работал животноводом. Его же в 1955 году на колхозном собрании переизбрали, и председателем колхоза стал Петр Семенович Леус. И дальше чего было? Мы с Репиным ушли домой, речку по льду успели перейти, ход был нормальный. А уже апрель стоял, солнце прям с утра ярко припекало. И лога, и пруды Березовские к вечеру все водой налились, их прорвало, и вода вся хлынула в Ветлянку. Тут шумят «Ферма наша вся в воде!» Народ сбежался. Мы подошли с Репиным, а по Ветлянке льдины, снежники плывут, и навоз вокруг фермы плавает, поднялся.
- А кто в то время на ферме еще работал?
- Ну, кто? Там многие работали. Санек Борисов работал (Кортунов), Настя Скокова (Денисова), Манюричкина Маня (Останкова), Новоселов Пашка, Доня Пастьева, Исаихина Нюрка (Пономарева), Фельдшерихина Верка (Натарова). У меня было три доярки: Саша Лапушихина (Петрова), Манька Казачкина (Кортунова) и Райка Маврутина (Глебова). У них было по 25 коров. Моя задача была им корм в базу привезти с гумна на лошадке, потом базу от навоза вычистить и коров на водопой к речке сгонять и там их прогуливать. А их задача; коров своих привязывать, отвязывать, доить и чистить их. Потом помогать мне сено с соломой смешать и по кормушкам раздавать. Тогда на фермах механизации еще никакой не было, все делалось вручную. Вот я к ним из дома и шел, доярки к вечерней дойке раньше приходили и коров отвязывали, а мы, скотники к проруби их гоняли, поили и прогуливали. А тут, какая прогулка, на ферме потоп. Коровы по кардам мечутся, не знают куда деваться; и в базах вода, и тут вода. В избе телята отгорожены были, вода и к ним зашла. Верка за ними ухаживала, она на потолок (крышу) залезла, ей мужики телят туда подают, а они оттуда прыгают. И, в конце концов, все двадцать телят потонули и померзли. А Верка Фельдшерихина с ними вся мокрая, ей шумят «Сама спасайся!». Она в мокрой одежде всю ночь на крыше и просидела. Простыла насмерть, а потом всю жизнь проболела и рано умерла.
- Да, интересные были люди. Собой жертвовали, а добро колхозное спасали. Это и есть патриотизм! Теперь ты отыщешь в селе нашем хоть одного такого человека?
- Ну, мы же думали, правда «Все вокруг колхозное - все вокруг мое». К этому шло. Ты возьми восьмидесятые годы. Тогда как мы зажили, когда нашу первую молочно-товарную ферму механизмами оснастили!? Я на ней скотником так и работал, но не вилами корма скоту теперь раздавал, не гонял коров на водопой в прорубь, а на кнопки пальцем нажимал, и механизмы все выполняли. Так же и с удаление навоза, так же и у доярок с доением. В общем, работать нам стало легче, а платить за легкий труд стали больше. Нам же с продукции платили, а выход ее повысился. Повысился и материальный уровень жизни. Я о нужде прежней, собственной рассказывал; в каких домах жил, как одевался, чем питался.
А дети мои этого не видели. Они образование хорошее получили, бесплатное. От моего умственного развития и образования дети ушли далеко. Василий институт закончил, получил направление на автозавод в город Горький. Инженером работал, квартиру получил, женился. Живет теперь счастливо. Николай после техникума в колхозе работал механиком по трудоемким процессам, женат, дом собственный имеет, детей. Тоня приобрела специальность зоотехника, работала в Несмеяновке по специальности. Переехала в Зуевку, получила тут квартиру. До пенсии заведовала почтовым отделением. Нина после библиотечного техникума была направлена на работу в Семеновку. Там библиотекарем работала, вышла замуж. Теперь она живет в Зуевке.
Вот и спрашивается. А кто такую жизнь им сделал? Мы им ее обустроили и всем необходимым обеспечили. А в восьмидесятые годы мы все жили в селе хорошо. Как Никита Сергеевич Хрущев говорил «При коммунизме». Всем необходимым колхоз нас обеспечивал или бесплатно, или за символическую цену. Надо мне колхозную квартиру, дадут, надо корм или фураж для моей скотины, привезут к воротам. Зерна выдавали по потребностям на двор. Машина или трактор потребуется, объяснил причину, выделят. Мясо на похороны давали бесплатно по 20 кг. В санаторий или на курорт путевки предлагались всем желающим. И люди ездили если не каждый год, то через год или два обязательно. Вот поэтому мы и работали в колхозе так, считая его богатства собственным. Теперь и мы поняли, что ошибались. Оказалось, колхоз со всей землей и богатством принадлежал другим, которые в девяностые годы его по себе и разделили. А нас они оставили ни с чем. Я, к примеру, так и считаю, поступили они с нашими колхозами неправильно и не по совести. Ну, ты сам посуди, все председатели, которых я знал и которые до нас в Зуевке работали, они старались в селе чего-то построить для скота, для людей. Строили социальные объекты; садики, магазины, клубы, КБО. А последний председатель (не буду его имя озвучивать, потому как понимаю, он не по своей воле действовал) пришел во власть в эти годы, ничего не построил, зато поломал и стер с лица земли все, что до него было. И теперь ты как думаешь, эти люди имели право на колхозное добро и на все это? И была ли у этих людей чисто человеческая совесть?
- Я, Михаил Федорович, тебе скажу, что прочитал в интернете о правах кучки людей, которые не только развалили и разворовали наши колхозы, но и ликвидировали великую страну СССР. Юристы утверждают, что действовали они при этом нагло, бесцеремонно и противозаконно. То есть, народ им на это добро не давал. Был всенародный референдум, на нем люди голосовали за целостность нашего государства, а значит и за сохранение устройства в нем. Да, реформы проводить в стране надо было, но не надо было все крушить и ломать. И напоследок у меня еще к тебе вопрос. А за многолетний, честный и самоотверженный труд в колхозе у тебя есть какие-то ордена, медали или другие отличия?
- Есть «Другие отличия», как ты их назвал. А ордена и медали мне не выдавали. Я же не был никогда ни комсомольцем, ни коммунистом. Это одна причина. И я никогда не заигрывал и не лебезил начальству, а высказывал им в глаза всю правду. А они не любили это. И поэтому меня к наградам не представляли. Хотя, как это понимать, когда доярка из моей группы надоила за год молока на корову 3000 литров первоклассного или второклассного молока. Мою доярку за хороший труд представили к ордену Ленина, а меня к почетной грамоте. А я ее коров кормил, поил, прогуливал и случал. Это справедливо? А все знают пословицу «У коровы молоко на языке». Я не накормлю стадо летом на пастбищах, зимой в базе, коровы моей группы за год по три тысячи литров никогда доярке не дадут. То есть, были у наших начальников и тогда свои любимчики. Комбайнеры разговаривали: «Ходим по одной загонке молотим одни и те же валки, одному дают премию, награду, а другому ничего». Поэтому и у пенсионеров потом кому-то грудь мала для наград, а у кого она просто пустая. Ну да бог с ними, с наградами. Было бы здоровье. А жить счастливо и без наград можно.
- На этом разумном заключении, Михаил Федорович, нашу беседу мы и завершим. Бывай здоровым и счастливым! Спасибо за приятную беседу!
Память о политических репрессиях. Колька сирота
В 1974 году по инициативе узников мордовских и пермских лагерей был впервые отмечен «День политзаключённого». Это памятный день, в который проходят траурные акции и памятные мероприятия, посвященные людям, погибшим и пострадавшим в ходе политических репрессий.
Сейчас Николай Сергеевич Зуев среди селян Зуевки широко известный, уважаемый, порядочный, почетный, почитаемый человек. Известен Николай Сергеевич и в районных организациях: общественных, ветеранских. Он круглый сирота с детства, сын репрессированных родителей, которого долгие годы селяне называли «Колька-сирота». С десятимесячного возраста рос он без матери, с пяти лет без отца. О чем он поведал мне при нашей беседе:
— Моя мама Анисья Степановна Кортунова родом из Зуевки, а выходит замуж за Зуева Сергея Сергеевича в Пятилетку, на поселок Березовый. У отца моего там был родственник, известная личность — Денисов Иван Фёдорович. Он там всю войну работал председателем колхоза, гремел достижениями колхозными на всю округу. А в 1946 году его по сфабрикованному обвинению судили. Разговор такой шел. И он до 1952 года в тюрьме сидел.
А историю родителей я не мог помнить, со слов бабушки, отцовой матери, я ее знаю. В их семье я первым родился, 27 октября 1936 года. И когда мне сравнялось десять месяцев, мать в колхозе работала: на быках к ферме корма подвозила и зерно в уборочную с поля на ток. Где и случится с ней трагедия. Они под гору зыкнули, рассказывали, может чего испугались, она остановить их хотела. Остановила быков-то, они ее не переехали, но сильно ушибли. От этого она умерла в дороге, когда отец ее повез в Богдановку показывать врачу. Вез он ее на той же подводе.
Отец пожил со мной и бабушкой один, а молодой, вся жизнь впереди, решил жениться. Взял в жены Кортунову Просковью (из Зуевки). В 1939 году у них Сашка родился. Сейчас в Самаре живет, мужик бывалый, грамотный, он то и раскопает документы на дальнейшую судьбу отца.
Жила мачеха с нами, но мало. Отца в армию заберут, потом отечественная война начнется. И тут на зуевский сельсовет письмо пришло. В нем сообщалось «Зуева Сергея Сергеевича на фронте осудили с конфискацией имущества». А за что, никто не знает.
Приезжает на подводе председатель сельсовета Зуев Иван Сергеевич. С ним какие-то люди, зачитывают бумагу. Из дома забирают все вещи отца, наши не тронули, но забрали кастрюлю масла топленого, которую долго бабушка набирала. Во дворе корову заналыжили, к задку телеги привязали, овец четырех погрузили, гнездо гусей и всех курей, сколько было забрали. Уселись сами на подводу и под гору поехали. Мачеха после этого за Минуса (прозвище) вышла замуж. Пожили они у нас какое-то время собрали свои вещи и наш дом покинули.
И мы остались теперь проживать вдвоем, с моей любимой бабушкой Полей. Дом огромный, пятистенный. Вернее, две квартиры под одной крышей, где мы с семьей Ивана Фёдоровича Денисова проживали, но когда его осудили, жена его, тетя Маша в Покровку переехала.
А я подрастал, учился в начальных классах березовской школы, не смотря ни на что. Вокруг нашего поселка природа красивая, прудов много, колхозники себе их строили, плотины сами прудили на местных оврагах. Трех учительниц я запомнил: Клавдию Михайловну Тренькину (Денисову), из младших классов, Анну Ивановну Щербакову, Анну Филипповну Голик-из пятого класса. Мальчиком я был исполнительным, послушным, трудолюбивым. Зимой учился и на собственном подворье со скотиной возился, весной и осенью в колхозе подрабатывал, а лето наставало, я в колхозе постоянно работал, трудодни зарабатывал, бабушке пропитанием помогал.
Тогда в колхозе всем дел хватало. Мишка Батунин старше меня, ему селяне доверяли коров частных пасти, а мне свиней колхозных, двадцать голов. И, как-то, он говорит мне «На пятом отделении совхоза «Батрак» бахчи поспевают». И направляется со своими коровами туда. Я, не долго думая, со своим стадом свиней за ними. А до бахчей около двух километров. Пока я стадо туда гнал, солнце пригрело, свиней разморило, они в кустах разлеглись, я с места их не сгоню. Отправляюсь на поселок, к Просковье Ниловне, старшей свинарке. С ней лошадь запрягаем в дроги с бочкой, воды везем. Поплескали водой на них, напоили, и я вместе со свиньями ни с чем в поселок вернулся.
Потом другую работу мне доверили, водовозом в отряд тракторный поставили, где я тоже на таких же дрогах с бочкой сорока ведерной по полям и по степям ездил. Сначала рабочим быком управлял «Цоб-цобе», а потом уже лошадью. А еще такой случай был в колхозе «Вторая пятилетка». Ветврачи районные проверяли скотину на ферме, признали десятка два дойных коров больными бруцеллезом. Отбили их в отдельный сарай и оставили ждать своей участи. Приезжает со стороны закупщик, выкупает их, но сразу почему-то не увозит. А коров то кормить же надо. Он меня и нанимает их пасти почти на месяц. Заплатил за работу не плохо.
Но я, конечно, не одной работой занимался. Детство оно и есть детство. Баловством и мы занимались, играли, веселились, кино смотрели. Приезжал к нам на поселок киномеханик. Экран на стену школьного здания вешал, а мы ему по очереди аппараты крутили. Запомнилось бесплатное кино, хорошее, «Чапаев».
А когда Иван Фёдорович из тюрьмы возвратился, он предложил нам дом продать, т.к. жена его жила в Покровке. Продали мы его Михаилу Ермолаевичу Тульцеву, председателю Кулешовского СЕЛЬПО. А он под магазин его пустил. А себе мы в Зуевке с бабушкой кухню саманную купили у Лукачихи. Тогда здесь проживали три сестры и брат моей покойной мамы. Я учиться поступил в шестой класс, который закончить не довелось. И вот почему.
Когда Иван Фёдорович переехал жить в Покровку, он поступает там на работу завхозом в школу. О нас с бабушкой Полей они с женой тетей Марией не забывают и забирают к себе. Потом уже Иван Фёдорович перейдет работать завхозом в Утевский МТС, где директором был Илья Васильевич Денисов (Жарков), тоже зуевский. В Покровке я доучивался в шестом классе. Уже кое-чего понимал в жизни, в одноклассницу влюбился, в девчонку красивую. Способная она была в учении. А как дальше судьба сложится у Вали Рузаевой, жива ли она теперь, не знаю.
После шестого класса мое детство закончится. В конце мая 1952 года из Куйбышева (Самара) в Утевский район приезжают вербовщики рабочей молодежи. Едут в Утевку и наши парни, девчонки. Кто из них восемь классов закончил, кто десять. Пристроился и я к ним, шестиклассник. Забирают они нас учениками на завод. Приехали в город на крытой машине. Эти люди устраивают нас в общежитие, подъемные выдают.
Утром сажают на трамвай, едем на работу. Сходим на Безымянке, остановка «Школьная», запомнилась. Там дом пятиэтажный строился. Мне с напарником дают лом, лопату, ямки заставили копать. Работа не нравится, плохо получается. На другой день женщина, прораб поглядела, улыбнулась, на строительные работы перевела. Как подсобные рабочие строителям помогаем: леса устраиваем, материал, инструмент подаем.
До зарплаты еще не дожили, а у меня деньги подъемные кончились. Подсказали, денег в бухгалтерии под зарплату попросил, в одиннадцатом строительном тресте. Выписали под зарплату, но их тоже не хватило. Думаю - удирать. А нам паспорта выдали, в общежитии прописали.
На колхозную квартиру прихожу, а там с поселка Березового колхозники на крытый рынок с баранами приехали. Вот я с ними на поселок Березовый и уехал. У Батунина дяди Пети ночевал. Они по матери мне родные. На утро опомнился, вещи в городе оставил. Поехал туда с Петькой Коротких и с водителем Яшкой Карпенко. Коротких Петр возглавлял ревизионную комиссию в колхозе, они торговать колхозными арбузами в город ехали. Вот я в кузове на арбузах и ехал.
Петьку Коровниченко в городе встретил, друга детства, соседа. Он учился в железнодорожном техникуме. Слово за слово, он меня приглашает в клуб имени «Революция 1905 года», смотреть соревнование боксёров. Пробыли там, ночь на дворе. Доехал до своей остановки в двенадцать часов ночи, знакомой тропой шел к общежитию. И как этому быть, чиркнул спичкой, закурил, тогда я курил, вперед шагнул, в траншею провалился. Ее выкопали за мое отсутствие. Шел по ней, в самом конце еле выкарабкался.
В Зуевку отправляюсь снова с колхозниками. Удобный способ, свои люди, колхозный транспорт. Приехали к вечеру, к Горловым отправляюсь. Живу по очереди у теток: Надежды, Екатерины, Просковьи. Надо бы к берегу какому-то причаливаться. Зима 1953 года наступала. Парни зуевские учиться в школу трактористов при совхозе «Батрак» собираются. Пристраиваюсь и я с ними. Отправились туда пешим всей группой, всего нас человек тринадцать. А там паспорт потребовали, где стоял штамп прописки. Я решил его стереть. Осталась заметка, да еще какая, паспорт испорчен, в школу не приняли.
Прошел пешком двадцать километров до Зуевки. Снова к Горловым. У тети Надежды и дяди Сергея сижу, горюю. Заметили. Дядя Сергей на строительстве Ветлянского водохранилища прорабом работал. Говорит мне «Завтра со мной поедешь, я поговорю с начальником. Мы тебя там куда-нибудь устроим». А устроил он меня помощником нивелира к геодезисту Паршину. На плотине мы с ним работали. Я рейку держал, он прибором ее фотографировал. И не только эту работу я выполнял, а чего заставят.
Там работали зуевские мужики: трактористом Александр Бортников, шофером-Алексей Кортунов. Они жили в Утевке, плюс покровские, семеновские. Я шестым в их общежитие вселился. Ничего, тепло, светло. А в Утевке две столовых: центральная и крайняя. Я в центральную пришел. Туда зуевские столоваться заезжали. Сидят за столами какие-то ребята. Не наши, а лица знакомые. «Покровские!?» — узнал я их, они меня узнали. Подхожу, здороваюсь, они выпивали. А я до этого граммы спиртного не пробовал, но посадили они меня за стол, уговаривают «Выпей...». Выпил, отказываться неудобно.
Они пригласили меня на частную квартиру, которую снимали, работая в МТС на ремонте тракторов. Переночевал я у них, утром пошел с ними, встретил Ивана Фёдоровича Денисова, завхоза. Он в это время жил в Утевке, работал в МТС, проживала у него и моя бабушка.
Навестил я их, за вечерним чаем рассказал Ивану Федоровичу о своем пути. Моя трудовая деятельность его не устраивала. Он там в своем уме чего-то прикидывал, размышлял. И добился результата, уже скоро моя фамилия окажется в списках учеников тракторных курсов при Утевском МТС. Зиму 1954 года мы изучали колесные трактора. Права нам никакие не дали, а в посевную на технику посадили. Сеять мне пришлось тогда подсолнечник, кукурузу, междурядья культивировать на колесном. А в уборочную я на своем МТЗ -50 возил прицепной комбайн СК – 4, зерновые мы молотили. Уборку завершили и нас дирекция направляет в школу механизации в село Домашка.
Шесть месяцев мы там учились, чтобы получить права механизатора широкого профиля. В школе я был допризывником, чтобы потом служить в Советской армии. А желание служить нашей Родине у меня было огромное. Зимой того года с другими допризывниками прошел комиссию при военкомате города Кинеля, участвовал в лыжных соревнованиях, был на других спортивных мероприятиях. Обиды в моей душе за наказания отца не было, которого репрессировали в январе 1942 года, а в ноябре того же года в рудниках под Саранском от тяжелого труда и истощения он умер.
В апреле 1955 года мы сдавали экзамены в Домашке. Приехал председатель рабочего комитета из Утевки Иван Петрович Перепляков, забрал наши права (по положению), а мы обязаны были в МТС за них отрабатывать. Там я работал опять на МТЗ-50, в уборочную возил двойной тягой комбайн «Сталинец 1». Помню комбайнера Нефёдова Сережу, он знаменитым был.
До осени в совхозе поработал, заскучал по Зуевке, по родным местам, по родственникам, друзьям. Главному инженеру пояснил свои чувства, желания. Он меня понял, но просил трактор напарнику передать исправным и на ходу, чтобы потом не было претензий. Я так и сделал. Приехал опять к Горловым. Тетя Надя старшая из теток, она мой авторитет, но обо мне они все вместе советовались. И определили меня на жительство в Зуевке к тете Кате Трубниковой. У нее один сын Виктор, инвалид, но работал в колхозе.
Чуть больше года я жил в этой семье. На МТЗ-52 исполнял колхозные работы. Председателем был Леус Петр Семенович, руководитель строгий, но хозяйничать мог, прибыль в колхозе получалась, заработки были не плохие: от МТС деньгами, от колхоза трудоднями платили. Их семье я конечно же не был обузой. Но мои годы подошли к новому старту, к созданию своей семьи. В армию не забирают, значит жениться можно, других препятствий нет. А в Зуевке была у меня на примете девушка, Шура Соложенкова. Я с ней дружу, она мне нравится, мы с ней регулярно встречаемся. Проверить успели наши чувства, которые я посчитал давно для себя любовью. С Горловыми советуюсь, они одобряют мой выбор. На Покров (14 октября) 1956 года тетя Надя с Ильей Степановичем Кортуновым (дядя) сватались по моей наводке за Шуру. И запой тот же вечер был.
«А я их свадьбу хорошо помню. Она у них проходила шумно, весело, с гармошкой, с песнями и плясками, — рассказывала мне моя Раиса Васильевна. Она с Соложенковыми родня. Участвовали в свадебном торжестве Зуевых и ее родители, -Два дня она у них проходила, в двух дворах. От жениха гости гуляли в доме невесты, они их угощали, потом от невесты гуляли в доме тетки жениха, у Трубниковых. В селах так было принято».
— А чего, так и было. В те годы родни у всех было много, на свадьбах и двоюродные гуляли. По сорок человек насчитывалось с каждой стороны, — соглашается мой герой. — По два дня веселились, а кто и больше. Потом отрезвлялись, приступали к делам. В пятидесятые годы в селах колхоз квартир еще не строил. А у родителей кроме невесты других детей полно. У моей Шуры, например. Стали обдумывать нашу ситуацию и дальнейшую жизнь. Где нам, как теперь пребывать?
Приступаем за эту работу, условия для себя надо было создавать. А чем и с кем? Нашим упорным трудом, с помощью заботливой родни и помощи добрых людей. В селе такие правила тогда работали. В итоге и появилась собственная кухня, сложенная из самана, шифером крытая, которая считалась тогда более современной. С двором появился у нас дом, со скотом, птицей, с огородом. В таких условиях мы стали обзаводиться детьми. В июле 1957 года появился на свет первенец Сергей, в сентябре следующего года Шура рожает мне Сашу, в 1962 году Татьяну. А когда образовалась полноценная семья, повысилась забота, ответственность. На детей, на внуков (шестеро), на правнуков (пятеро) мы с Александрой Петровной теперь трудились, заботу проявляли, беспокойство. Растили их, воспитывали, как могли учили, считая это главной целью. Исполняли с ней мы эту благородную миссию в течении полувека. И продолжали бы, не разлучи нас ее безвременная смерть. В 2006 году она покинула этот мир, умерла.
В постоянных хлопотах так вот быстро и прошла их жизнь. У Александры Петровны в доме, в хлопотах с детьми, на огороде, на подворье. Ей в замужний период на колхозных работах трудиться было некогда. Тут работай, только успевай матери многодетной. Такое в семьях деревенских наблюдалось тогда сплошь и рядом. Зато мужики были востребованными на колхозных делах. Но особенно востребованным в этом плане был мой герой. За что, я думаю, Александра Александровна Дорофеева, секретарь партийной организации колхоза почести особые ему и решила создать. И создала бы, но не успела. Она принимает его кандидатом в ряды ВКП(б), а потом и в члены руководящей партии должна была принимать. Но ее на этом посту поменяли. Уже без нее ему была устроена строгая проверка перед приемом. В это время секретарем партийным в Зуевке работал Овчинников Василий Иванович. Из нового района (Богатовского) приехал к нему инструктор райкома. Овчинников привел его к Зуеву в дом. И стали они проверять у кандидата его моральный-политический дух.
О чем он сам так рассказывал:
— Они зашли к нам в кухню вечером, я дома был. Поздоровались, представились, обратили внимание на иконы. Токарева я запомнил, инструктор такой был. Он свояк селянину нашему, Александру Левашову.
-Ты бога веруешь? — спрашивают он меня. А я не готов был отвечать. Пожал плечами, промолчал.
— Тогда почему иконы в доме висят?
— А я их не вешал, — отвечаю. И они ушли, обещая еще вызвать.
Вот. А потом нас повезли в район. Там завели нас в кабинет райкома. Молодые красавцы за столами сидят. Человек шесть, наверно. Один из них меня спрашивает:
— Крещеный?
— Крещеный…
— Дети крещеные
— Крещеные…
— Значит ты не готов вступать в партию. Иди…
Я ушел. Не перевели они меня из кандидатов в члены ВКП(б).
«Забыли народное правило «Сын за отца не отвечает». Мудрость народная не сработала. Отзвуки времён сталинских репрессий сработали, — рассуждаем мы с Николаем Сергеевичем. – А возможно поэтому на службу в армию не призвали, в ряды ВКП(б) не приняли».
А кто знает, моему герою, к худшему это или к лучшему?
Жизнь им прожита нормально. Он заслуженный пенсионер, ветеран труда. Было бы здоровье и в семьях его детей, внуков, правнуков благополучие. И итоги его трудовой деятельности хорошие, если не впечатляющие. Всем бы такие. Вот его основные периоды трудовой жизни:
В 1954 году прошёл трехмесячные курсы изучения тракторов при Утевском МТС. Лето на тракторе колесном МТЗ-50 поработал полеводом, сеял, убирал. В сентябре этого года поступил в училище подготовки механизаторов широкого профиля. Весной 1955 года участвовал в посевных работах на утевских полях, в уборочную двойной тягой таскал комбайн Сталинец – 1. В 1956 году поступил на разные работы в колхоз Красное Знамя (Зуевка). С 1958г. по 1974 г. работал механизатором в колхозе Красное знамя. С 1975 по 1983 работал нормировщиком в МТМ в колхозе. С 1983 по 1999 заведующий продовольственными складами в колхозе. Осенью (октябрь) 1999 года ушел на пенсию.
И не случайно моего читателя приходится загружать этим переписыванием труда Николая Сергеевича. Да дело то в том, что коллективная жизнь селян и их трудовая деятельность была тесно переплетена между собой, зависела одна от другой. И особо ощущалось это. Например, когда Зуев в колхозе Красное знамя был нормировщиком в МТМ, вел учет труда трактористов, комбайнеров, шоферов, слесарей, токарей, его эта часть колхозников уважала, почитала, как мы уважаем и почитаем своих родителей. Он особый человек, никого из них никогда не обидел, делая им только добро, копейки в оплате их труда не упуская, их труд скрупулезно записывая по часам и дням. А в конце месяца по этим записям начислял заслуженную зарплату. Он честнейший человек, ответственный к порученному делу. И эти его качества в селе заметили, доложили главным лицам, председателю колхоза и главному бухгалтеру. О чем он так рассказывал:
-Тут заваруха какая-то получилась с колхозными кладовщиками. Одного из них за пьянку с работы сняли, другого еще за какие-то упущения. Председатель и главный бухгалтер меня в правление пригласили, говорят: «Николай Сергеевич, тебе придется склады продовольственные в колхозе принимать. Ты человек ответственный, честный, в этом деле руку набил, учет освоил, колхозников и нас не подведешь.» А я сомневался, грамотешки-то у меня маловато. А они настаивают, я и согласился. И шестнадцать лет заведовал складами в колхозе. Не подвел, никого не обижал, честно работал, не воровал, ничем чужим не нажился.
А люди об этом знают, все зуевцы убеждены в правдивости его слов. В селе каждый человек на виду. Мы всё там знаем: кто чем живет, как живет, и кто какой характером. О Зуеве селяне мне говорят так: «Он честнейший и добрейший человек, трудяга, отличный семьянин». Да я и сам убедился в этом, работая в том же селе председателем сельсовета десять лет. И как раз в то время, когда он заведовал колхозными складами. Старался и я тоже работу свою строить по его принципу. Только я то был начальником, где вольно или не вольно власть к нарушителям закона и правопорядка применять приходилось. Людей, обиженных, за 10 лет хоть сколько-то, а наживал. И на моем подворье случится пожар. Много чего тогда на нашем дворе сгорело, беда большая была, переживаний было много.
И тут возникает повод по-доброму вспомнить тех людей, которые все же так разумно, с такой большой пользой для людей придумали в селах колхозы. Колхоз не оставил и мою семью один на один с этой стихией. От руководства колхоза в таких случаях звучало: «Приходите в правление, все утраченное вам выпишем, рабочую силу дадим, все восстановим». Это же было сказано и нашей семье. А тут на складах колхозных как раз распорядителем материалов строительных оказывается человек много в жизни повидавший, поэтому и сочувствующий чужому горю. С его помощью и с помощью добрых людей моего села мы все утраченное к зимним холодам восстановили.
Богата содержанием, прославлена трудом и подвигами жизнь моего героя. Славится родословная древа Зуевых, ее корни и ветви. И в этом есть не малая заслуга Николая Сергеевича Зуева, которого я крепко уважаю, дружу с ним, желаю долго жить, быть здоровым, успешным, счастливым.
О родословной Дорохиных (Барабашкиных)
На фотографии Юрий Алексеевич Дорохин, сын Сергея Алексеевича Дорохина, механика МТС. С его слов я многое о жизни их рода записал. Его деда Алексея Ивановича Дорохина вся ребятня нашей улицы любила. Он, проходя мимо, обязательно находил в кармане чего-то съедобного и нас голодных угощал. Но после одного случая мы его стали бояться. Этот же дедушка, проходя мимо играющей ребятни, услышал грубость, вычислил виновника, подозвал. Тот подумал, дедушка даст ему гостинцев, а Барабашка (его уличная кличка) оказался сердитым. Саше он такую крутку уха сделал, тот вскрикнул, а мы разбежались, и долго потом дедушку боялись.
Но, впрочем, обращение по имени и отчеству в общении со всеми Дорохиными придет позднее, где-то в семидесятые годы. Когда уже Сергей Алексеевич заведовал мастерскими в нашем колхозе, а его сыновья находились в самостоятельном плавании. Иван Сергеевич ходил в высоких бухгалтерских должностях города Куйбышева, Юрий Сергеевич проживал и работал там же, на каком-то крупном секретном заводе. В Зуевку Юра приезжал не часто, и всегда с какими-то замысловатыми инструментами, с конструкциями, с деталями, которые в нашем быту еще не появлялись. Во время своих визитов Юра обязательно обходил всю свою родню, навещал друзей, соседей, которых запомнил с детства.
Дядя моей жены Василий Пименович Шмойлов роднился с Дорохиными по линии своего отца Пимена Гавриловича, который являлся братом бабушки Юрия Сергеевича - Надежды Гавриловны. Соответственно и Юрий Сергеевич был желанным гостем в нашем доме. Человек он воспитанный, культурный, собеседник интересный. Мне с ним вести беседы было интересно. Нравилось мне выслушивать его воспоминания. От них в нашем доме всем становилось тепло и уютно. В наших беседах было много общего, в связи с нашим общим детством, которое проходило с небольшой разницей возраста, 8 лет. И Юрий Сергеевич о городской жизни много интересного знал, нам рассказывал. В Куйбышеве он долгое время прожил при Советском строе, работая, владея разными профессиями, многими фактами развитой промышленности располагая.
А Дорохину интересно было слушать меня о моем детстве, о братьях моих Василии и Михаиле, о Володе Некрасове, о ребятах Натаровых, Сидоровых, Мишиных, о Бортникове Саше (его двоюродном брате). О том, как мы его с Володей Некрасовым в речке на самом глубоком повороте учили искусству плавать. А там ключи со дна холодные били, вода зимой не замерзала. Были «проруби», так называемые, в которых зимой рыба душилась, всплывала живой и нам в руки сама отдавалась. Я увлекся и в шубе за ней в эту прорубь свалился. Друг мой самый верный и преданный Володя Некрасов не растерялся, за полу моей шубы вцепился и на лед меня вытащил.
Знали мы с Володей много историй о дедушке Барабашки. Низенького роста старик, бледнолицый, с бородкой седой, торчащей клоками, с такими же редкими волосенками на голове, с глазками маленькими, но взглядом колючим. Он необыкновенно шустрый, строгий и во многом деловитый. А слово «Барабашка» по крестьянским меркам, по понятиям зуевским означает: «деловой», «домовитый». И это на самом деле так. Они все в своем подворье постоянно чего-то мастерили, чего-то придумывали. И мы потом поняли, внуки деда Барабашки по многим качествам, особенно по деловым способностям, по крестьянской хватке в него пошли. А вот по росту и по внешности их старший предок от своих потомков совершенно отличался. Это была абсолютная противоположность.
Вспоминается случай из нашего детства, как Юрику и его старшему брату Ивану их заботливый дедушка на зависть всей кармышовской ребятне смастерил необычный велосипед: с сиденьем из бычьей кожи, с рамой деревянной, с педалями из металлических прутьев, с крутящимися колесами, которые Барабашка применил от бабушкиных прях. И на нем катались они по улице нам на зависть, по очереди, то один, то другой, удивляя всех и несказанно восхищая.
Но на чудо-велосипеде изобретения деда Барабашки не закончились. Потом мы увидели телегу его же конструкции, которую он изготовил из деревянных брусков, из досок и продольных лаг, скрепленных проволокой. И в этот раз он своей необычной конструкцией удивил всех. Он впрягает в нее молодого бычка, выводит эту упряжь на улицу, к их дому все жители нашей улицы тут же собираются на телегу глядеть. А дедушка такому любопытству селян рад. Он рассказывает им о ее качествах, о достоинствах. Потом подталкивает телегу, сам с длинной палкой усаживается между грядок, ширяет бычку палкой то в правый, то в левый бок, командует «Цоб!», «Цобе!» (вправо, влево). Но необученному бычку еще не понятны его слова. И палка седока ему не указ. Не идет бычок вперед, а пятится назад, потом ни с чего мчится сломя голову. Примчался к яме, глубокой, обрывистой, и вместе с телегой и дедом-конструктором рухнул в карьер, из которого селяне глину брали. И вот теперь вытаскивали его бабы, соседушки добросердечные, оттуда на старом брезенте, побитого всего, с лицом ободранным. А мужики там бычка из оглоблей высвободили, кое как успокоили и, кто за обороть, кто за рога, кто за хвост, кто за копыта, не понимающего ничего бычка из ямы выводили, а потом телегу вытаскивали.
- Да, мой дедушка по отцовской линии был таким, - соглашается с моей характеристикой деда Барабашки его внук Юрий Сергеевич. - И звали его в Зуевке не иначе, а так. Хотя о случае с бычком я больше наслышан, а помню смутно. И по наличию в нашем доме разного вида плотницких инструментов, приспособлений, сразу можно было предположить - человеком каким он был: необыкновенно мастеровым. И даже тогда, когда в живых нашего дедушки уже не было, а в его мастерских все было, что требовалось для ведения плотницких, слесарных, шорных работ, для ведения крестьянского труда, подсобного хозяйства. Пилы были - продольные и поперечные, ножовки, долота, буравы, сверла - тонкие и толстые, топоры, рубанки и фуганки, колодки для валки валенок, болванки для кройки шапок. Была у него и ручная мельница - рушалка, пресс для творога, сбивалка сметаны в масло. Имелся станок ткацкий у бабушки его изделия, мялка конопли, ступа, вельки, рубели. Всем этим он и она ежедневно пользовались, и всем этим наш дедушка позволял пользоваться шабрам (соседям).
Еще дедушка рассказывал нам, что его предки, как и многие наши селяне, переселенцы из Воронежской губернии. Но род Дорохиных дольше всех поддерживал с воронежцами связь и родство. И когда летом 1921 года на зуевских полях урожая не получилось, да еще и осенью приехавшие «басурманы», как называл дедушка продотрядовцев, из общественных амбаров зерновой НЗ выгребли, голод к зиме в каждую избу и застучался. А он со своей семьей не растерялся, в дорогу воронежскую собрался. На двух подводах ехали долго, но приехали. Три года они там большой родней жили. А воронежская глубинка оказалась хлебная, родня приветливая, всем работа по способностям нашлась, зарабатывать себе на хлеб каждый стал. Чем и сбереглись все от голодной смерти, которая в это время нещадно косила зуевцев и все Поволжье.
А потом много лет пройдет, и отец мой, участник ВОВ, расскажет, как ему по случайности пришлось проходить с боями те же места воронежские, освобождать их. Отец и его товарищ уговорили командира отпустить их в то село, куда возил их и где работал в голод дедушка. Там мой отец оставшихся в живых жителей благодарил за спасение их от голода, за приют, за гостеприимство за работу и доброту. А они его с товарищем тоже благодарили за освобождение их от немцев. Но лично родственников он там не встретил. Они там не жили, уехали подальше от войны, на Юг. И обидно мне, что год рождения дедушкин я не узнал от родителей, а может не помню, как и дату его смерти. Зато родители мне рассказывали, почему дедушка Барабашка в Зуевке недолго жил. Вот именно он тоже к своим родственникам уехал, в Абхазию, на Юг жить, куда потом переехала на жительство и его дочь, моя тетка к тем самым воронежским родственникам. И умерли они там, в их красивом поселке Пицунда, речка Бзыбь (не далеко от города Гагра). Уезжала туда и моя сестра, Надежда, примерно в возрасте 16 лет. Пожила там год, сюда в отпуск приехала. А возраст какой? Она почти невеста. И ее засватали тут. В Зуевке в это время как раз прибыл из армии бравый солдат, Василий Татаринцев. Вскоре у них появятся дети: Таня, Галя, Миша. Василий Иванович Татаринцев (зять) постоянно шоферил в колхозе. Он не то чтобы много пил, но частенько позволял. Возможно, от этого получил болезнь «белокровие», которая его и лишит жизни. Он родился в 1929 году, а моя сеструха родилась в 1935 году. По времени она пережила своего мужа примерно лет на десять, а по сроку проживания всего лет на пять.
Моего отца Сергея Алексеевича Дорохина по-уличному называли Сергей Барабашкин. Его ход судьбы мы теперь обсудим, сожалея о том, чего нельзя повернуть вспять, о чем не вспомнить и чего не уточнить. Нет теперь тех людей, их не возвратить, которые ушли. В Зуевке так принято, именитых людей называть по их подворью, либо по ремеслу, пример, мой дедушка. А кого и по его внешности: косой, косоротый, косолапый. По ранению на войне моего отца в селе за глаза звали косоротый.
Родился он 16 сентября 1912 года. А уже в 1924 году работал во всю на земле: пахал, сеял, соображая, что такое НЭП, в отличие от сестры Пелагеи, которая воспользовалась свободой выбора профессии, уехала в Абхазию к родственникам. Там и определилась на жительство. А Сергей помогал им, предприимчивым родителям новую экономическую политику выполнять. Землю его родители у Трифона Неклюдина на поселке Дольный в аренду взяли, а деньги на покупку сельхозмашин, скота, инвентаря в общественной казне заняли. И у разумных хозяев Дорохиных дела сразу же в гору пошли. И этому способствовало еще то, что жена деда моего (Барабашки) Надежда Гавриловна была родом из очень предприимчивой, всем известной семьи Шмойловых, которые к тому времени были крепкими землевладельцами и скотоводами. Но недолго понравившийся крестьянам НЭП в селе продержался, пошла агитация за создание колхозов. А чего против ветра дуть, колхозам перечить решили дальновидные родители Сергея. Обобществили скот, сдали в колхоз необходимый сельхозинвентарь, лишний продали. Зажили по-новому в колхозе, учили детей, учились сами в ЛИКБЕЗЕ.
В 1934 году при МТС села Верхне-Съезжее открылись первые курсы трактористов. Поступил туда на учебу и Дорохин Сергей. Зиму учился, а весной работать по специальности пришел в только что открывшуюся Кулешовскую МТС. Туда из Зуевки, по весне, с другими мужиками трактористами и комбайнерами он ходил пешком на работу. А уже по осени того же 1934 года Сергей зашлет своих сватов в известный дом Некрасовых. Там он для себя уже давно заприметил подходящую по всем качествам девчонку в невесты. Это была средняя дочь самого известного и почитаемого Никифора Федоровича и его жены Евдокии Владимировны. Имя её - Настя. Сватовство удалось, в результате чего создалась новая семья Дорохиных.
По отзывам селян, его тесть и теща были крестьянами работящими, предприимчивыми, находчивыми. Поэтому, их зять налаживает с ними и деловые отношения. И еще его тесть в нашем селе славился по преданному служению Российскому отечеству, царю и царскому двору. Его прошлое не простое.
- Вообще-то мой дедушка по линии матери человек от земли. Он исконный крестьянин, землепашец, - развивает мои мысли Юрий Сергеевич. - Но так вышло с их призывом, из всех рекрутов только двоих шабров (соседей) отборочная комиссия отправляет на службу в царский двор. Так как парнями они оба были могучими, рослыми, развитыми, широкоплечими, красивыми. Я имею в виду моего дедушку Никифора Федоровича и его друга, а потом и сослуживца Кортунова Алексея Ивановича. Этих богатырей селяне в нашем селе очень хорошо знали, почести им особые отдавали, уважали. И многие слушали их интересные рассказы о службе Российскому отечеству и царскому Двору. Мой дедушка мне не раз рассказывал о его подразделении, которое ревностно охраняло царя вплоть до революции «Я и мое подразделение бдительно охраняло царя Николая второго и всю его семью», - много раз вспоминал он. А однажды они обеспечивали его безопасную поездку во Францию, в другой раз каких-то чиновников высокого ранга из царской свиты. А с какой целью они туда ездили, дедушка точно не знал. Возможно, та их поездка была приурочена к заключению мира после Первой мировой войны. И он мне говорил «Для этого нам всем поручалось изучать многие французские слова». И он с десяток слов французских мне называл.
И другой царский служака, дядя Алеша долго хвастал зуевцам, как они в Петрограде громили известную и на первый взгляд совершенно мирную демонстрацию в 1905 году «И мы им там тады перцу такова всыпали, энтим краснорубашечникам, дух — мать, что они потом до семнадцатого года молчали».
- А что касается жизни только что сформировавшейся молодой семьи моих родителей, об этом отец мне рассказывал так: «Зажили мы с твоей мамой счастливо. Сразу же пошли дети. В 1935 году у счастливой мамы появится дочка, которую мы назовем бабушкиным именем, Надя. О ней вскоре заговорит вся наша родня, что, мол, внешностью она скопирована со своей мамы, Анастасии Никифоровны, которая сама родилась в 1913 году. Очарует она их своей красотой, детской лаской. Это и позволяло ей быть любимицей не только у всей родни, но и у нянь колхозного садика. О чем позднее не раз вспоминала «вечная» нянечка этого садика, Денисова (Сидорова) Мария Алексеевна.
Потом Сергея Алексеевича отправили «На МНР». Была такая военно-политическая компания на пограничной реке Монголии и Китая Халхин-Гол. Именно там, в ее нижнем течении в мае-сентябре 1939 года советские и монгольские войска отражали агрессию японских захватчиков, вторгшихся на территорию дружественной нам республики. Но Дорохин оттуда, слава богу, к мирной жизни возвратится целым и невредимым. Работать будет опять трактористом. Сынок-наследник плановый, а значит и желанный, крепышом подрастал, в 1937 году у них в семье народившийся. Его они назовут Ваней. Расти бы их детям и развиваться дальше, а семье жить бы счастливо. У Дорохиных все предпосылки к этому были.
 -Но наступали опять суровые времена, военные, - рассказывает Юрий Сергеевич. - Меня в то время еще и в проекте у моих родителей не было. Это я из их рассказов знаю. Отправили на фронт вместе с трактором моего отца в начале 1941 года. От роду ему было двадцать девять лет. В условиях войны - это как раз в пору, как говорится. Он знал досконально технику, командование это учло, присвоило ему сержантское звание, становит во главе тяглового отделения тяжелой артиллерии. И будет отец с этим не поворотливым тяглом вместе со всеми позорно и долго отступать от натиска немцев, а потом наступать, освобождать территорию нашей страны от захватчиков «Освобождала наша тяжелая артиллерия Белоруссию, Восточную Пруссию», - вспоминал он.
Под Кенигсбергом, не очень, но отца в ногу ранило. Дальше их боевой путь шел через Польшу. В Германии, в уличных боях за Берлин, 25 апреля 1945 года отцу, старшему сержанту Дорохину от взрыва снаряда один осколок влетит в голову, второй повредит глаз и правую челюсть, а взрывной волной его тяжело контузит. И с этого дня начинается его путь госпитальный. До осени победного года его лечили, осколок один из его головы врачи извлечь не смогли. Он отца до конца жизни так и донимал. Но это его не останавливало. Он не воспользовался возможностью стать инвалидом, а отправился устраиваться на работу в Кулешовскую МТС. Новый директор Тришкин, выслушав его и посовещавшись с механиком Решетовым Иваном Васильевичем, тоже зуевцем, назначил отца ответственным за ходом ремонта всего парка сельскохозяйственных машин.
Помню и я послевоенную семью Дорохиных. В Зуевке она и поныне остается на слуху, как самая крепкая, авторитетная, работящая, уважаемая, гостеприимная, почитаемая. Так и мои селяне всех членов этой семьи заслуженно характеризуют. А вот так свою маму Дорохину Анастасию Никифоровну характеризует мой собеседник, их самый младший сын Юра:
- А еще моя мама в селе нашем прославилась знаешь чем? – пытает он меня, - она, еще, кроме всего прочего, славится и помнится повитухой, умением принимать роды на дому. То есть, до того, как появятся в селах специальные акушерки, она, со знанием дела, эту работу приняла на себя и умело ее исполняла. (А здесь, с моей стороны, как мне кажется, уместно будет сообщить читателю о том, что и моих детей: сначала Валеру, а потом Люду при родах, на нашей печке принимала от моей Раисы Васильевны то же наша прославленная повитуха Дорохина Анастасия Никифоровна).
А во всех других делах наша мама была такой же крестьянкой, как и все. Она много работала в колхозе и дома, у нас был большой огород, рядом с домом стояли плетневые и глиняные сараи. В них мы всегда содержали корову, теленка, овец десяток, кур пару десятков, держали уток, гусей, индюшек. Чем и питались, неплохо жили, но работали от зари до зари, особенно в войну. И мама наша пользовалась большим уважением у всех племянников, которых было четырнадцать. Они ее ласково называли «Мамаша». Она их в нашем доме гостеприимно привечала, чем могла, угощала. Была у нее швейная машинка «Зингер», за которой она строго следила, содержала постоянно в рабочем состоянии. Обшивала на ней не только нас, но и родню, соседей. Поэтому, наш дом и был всегда вхожим, в нем место хватало для всех, как в приюте, где всем находилось доброе слово. Это у нас было традицией, которая к моей маме перешла от ее мамы, а от мамы эта добрая традиция перешла к моей сестре - Надежде Сергеевне. И я уверен, что в роду нашем эта добрая линия жизни пойдет и дальше.
И в этом Юрий Сергеевич не ошибается. Свидетельствуют этому примеры, анализирующие прошедшую жизнь Надежды Сергеевны. Знал я хорошо и ее мужа Василия Ивановича Татаринцева. Они наши соседи (шабры), через улицу проживали. Наши дома стояли окна в окна. А кто лучший свидетель нашей жизни? Соседи. Я вспоминаю Надю еще девочкой, школьницей, нашей ровесницей, которая почему-то быстрее нас выросла (может потому, что она росла с отцом). Она быстрее нас и выскочила замуж за своего Васю, который прибыл в отпуск в Зуевку бравым солдатом, успев ее уговорить, сосватать и оставить всех нас, ее женихов, с носом. И у них семья скоро появится, которая будет тоже традиционно крепкой, дружной, доброй, гостеприимной, приветливой. Их тоже все родственники любили, постоянно у них гостили, а жители нашей улицы их уважали, общались с ними, дружили, взаимно выручали. Так тогда на селе жили.
- Да, жить на селе в те времена было интересно и весело, - соглашается с моими выводами Юрий Сергеевич, готовя себя к следующим воспоминаниям. - После войны я на свет появился, 23 августа 1946 года. А, наверно, всем я и запомнился перерывом большим между детьми в нашей семье. Моя сестра Надя к тому времени уже перешагнула свой первый юбилей, десять лет ей, а братику Ване семь. Он шел в первый класс. Помню и я вас всех, которые меня старше. Всю нашу веселую ребятню с нашей улицы Кармыш. Тогда улица наша была другой, против дома нашего никто еще не селился. И если в то время через улицу перейдешь весной, попадаешь на лужок такой, рядом с прогоном. На нем взрослые парни и девушки в лапту постоянно играли. И нам с ними поиграть хотелось. Но они нас не принимали, не доросли мы еще до этого. А на наших задах, за огородом речка Ветлянка протекала, крутой поворот делала, где своим течением песок на берег намывала. Поэтому, там всегда жители всей нашей улицы купались. И мне дома не усидеть, такому малышу, когда лето, жара, а на речку отправлялись купаться все, и с ними моя сестра с братом. Приду и я туда, а им не до меня. Они плавать умеют, в глубине ныряют вместе со всей ребятней, а про меня забывали. Но тут появлялись вы с Володей, мои заботливые учителя и благодетели. Вам я в науке плавать поныне благодарен. Вы жизни меня учили, и умению плавать.
В 1953 году я пошел учиться в первый класс. Моей первой учительницей была Елхимова Мария Сергеевна. Она уроженка Зуевки, дочь прославленного сельского активиста Горлова Сергея Егоровича, жена участника Великой Отечественной войны Елхимова Петра Михайловича. Моими одноклассниками были разумные девочки и мальчики. Из них всех потом выйдут способные к любым условиям жизни люди.
Всех их мне Юра перечислил и подробно охарактеризовал:
Денисов Михаил Алексеевич (Миша Старшинин). После десятилетки поступит в КСХИ, закончит мехфак, работал инженером в сельхозтехнике, возглавлял в Нефтегорском районе народный контроль.
Кортунов Владимир Ильич (Володя Солохин), окончил КСХИ, стал ученым инженером, занимался боксом, получил травму головы, в расцвете сил умер.
Денисова Раиса Осиповна (Рая Федосеева), получила специальность агронома, всю жизнь работала агрономом-садоводом, трудолюбивая, предприимчивая, жизнерадостная.
Павлова Валентина Гавриловна (Валя Гаврилова), красавица класса, рано вышла замуж, имеет семью в Самаре.
Павлов Николай Егорович (Николай Маврунин) долгое время был трактористом в Зуевке, женился на Анне Петровой. У них долго не было детей, родилась дочка, прожила меньше года, умерла. Утрата. Поехал на юг отдыхать, познакомился с женщиной из города Тольятти. Влюбляется, к ней на жительство уезжает.
Кортунова Анна Петровна (Аня Бесчастнова), красавица, рано выйдет замуж за Михаила Павлова (Гаврилова). Заведут семью, жить будут счастливо.
Училась в их классе Светлана Зуева (Сашинова), которая ему очень нравилась, но взаимных чувств у них не получилось.
 - А в школе для нас главными авторитетами были: Директор школы, одноногий Зуев Владимир Васильевич, завуч Сидоров Федор Дмитриевич, физрук и военрук Курбатов Александр Михайлович. Все они участники Великой Отечественной войны, офицеры запаса. Потом директором школы работала Мария Борисовна Симкина. А ее дочка Галя тоже со мной училась, семилетку в зуевской школе заканчивала.
В летние каникулы наше классное общение прерывалось. В это время кроме игр и купания на речке мы пололи огороды, поливали на них грядки различных овощных культур, сусликов выливали, шкурки снимали, за пять копеек синдикатам продавали, а на вырученные деньги покупали билет в кино или покупали конфеты «подушечки» в сельмаге. А зимой, в свободное время от учебы, нашим любимым занятием было катание с Сидоровой горки на «Ледянке», которую мы лепили из коровьего помета. Она замерзала, а мы ее с нижней части водой поливали и замораживали, она была скользкой. И когда на ледянке съезжаешь с горки, она мчится быстро, и вращается. Это нас увлекало, развивало в нас смелость.
К середине пятидесятых годов Зуевка стала перестраиваться. Селяне коллективно строили саманные кирпичи для построения из них более свободных изб. И взрослые люди себе на помощь приглашали и нас, ребятню и девчонок. Труд этот очень тяжелый, нудный, мы терпели, виду не показывали, что уставали. Зато после работы было коллективное угощение: взрослым с выпивкой, а нам со сладостями. Это нас закаляло и приучало к труду. Потом нас колхозные бригадиры стали привлекать на колхозные работы. Особенно в уборочную страду. Сначала мы отвозили на парных фургонах и на одиночных ящиках зерно от комбайнов, где тоже требовалось и большое терпение, и искусство на ходу к комбайну близко на лошади подъезжать, чтобы тебе в ящик девчата зерно насыпали. И самая большая честь для нас, ребятишек была, это когда кого-то из нас комбайнеры брали к себе в помощники. Особенно такие авторитетные комбайнеры, как Василий Егорович Трубников, Тихон Иванович Останков, Василий Алексеевич Денисов, Егор Васильевич Глебов. Они были для нас примером во всем: в жизни, в поведении, в работе. Как и другие наши прославленные мужики: Григорий Никитович Гребенкин, Василий Яковлевич Останков, Петр Семенович Полянских и многие другие.
В 1965 году меня призвали в армию. За время службы пришлось бывать в разных местах огромного и великого государства СССР: Анапа, Пинск Брестской области, Владивосток, Петропавловск-Камчатский, Анадырь, в бухте Провидение на Чукотке. И это потому, что служил я в морских частях погранвойск КГБ СССР. О службе тех времен у меня остались самые хорошие воспоминания и впечатления. Так как команда на нашем корабле была многонациональная, но дружная. Старшим помощником командира был белорус Захаревич Арнольд Дмитриевич, боцман, хохол Журавченко Владимир, медбрат узбек Мухитов Эркен Саидович, кок татарин Абубакиров. Сплоченной была наша корабельная команда. Теперь кто-то на службу жалуется, на дедовщину в ней... У нас была строгость, которая поначалу многим не нравилась, была воинская дисциплина, корабельные инструкции, правила, равные воинскому уставу. По ним мы жили и служили. А без них четкой работы команды на корабле быть не могло, как и его жизни. А нашим последним командиром корабельной бригады знаешь кто был? - спрашивает меня Юра Дорохин. - Им был капитан первого ранга Турков. Он зять Советского писателя Михаила Шолохова. И нам потом приближенные к нему люди рассказывали, как и почему он себе быстро карьеру сделал. И они говорили, что на похоронах своего тестя он был уже в звании вице адмирала.
Уволен со службы я был в 1968 году. После службы на флоте, как и отец, долго дома не засиживался. Уже через положенный месяц я стал задумываться о дальнейшей жизни, о квартире, о женитьбе, вообще, о дальнейшей судьбе, о самостоятельной жизни, о карьере. Поговорил на эту тему в первую очередь с отцом, который в это время работал механиком в кулешовском лесхозе (МТС расформировали). И он, конечно же, меня приглашал туда, в лесхоз, на свою работу. Но я со своими бывшими друзьями пообщался, которые из Зуевки не мечтали уезжать, а уехали, в новом месте жили, работали. Хотя тогда и в родном колхозе дел хватало всем, даже на выбор. Но на поверку оказалось, что они все разъехались: один проживает в Нефтегорске, другой в Новокуйбышевске, третий в Куйбышеве. Одна подруга вышла замуж. Читаю и я объявления в Волжской коммуне, ищу место работы. Больше всего рабочих мест на заводах Безымянских. Есть там для поступающих рабочими заводов общежития, а потом обещаются и квартиры. Устраиваюсь работать на завод «Моторостроитель». Предложили литейный цех, специальность - заливщик металла. Оплата труда сдельная, поэтому профессию приходилось осваивать как можно быстрее. Поступил учиться в авиационный техникум на вечернее отделение. По его завершению стал работать мастером литейного цеха. По производственной необходимости как-то попал в сборочный цех, мне там понравилось. И я перевелся в моторное отделение. И в этом сборочном цехе я проработал 25 лет (с 1984 года по 2009 ода). Работа наша была очень интересная, но и ответственная. Поэтому, наш рабочий коллектив был особый, проверенный временем, дружный, сплоченный, ответственный. Мы собирали мощные, высокоточные авиационные двигатели, которые сконструировал дважды Герой социалистического труда Кузнецов.
Началась перестройка. Наш завод, как и вся промышленность города Куйбышева, стал переживать экономические трудности. Начались задержки зарплаты. Я и многие мои товарищи уволились с завода, перешли в ООО «Реликс». Делали автокраны на базе автомобилей ЗИЛ-130. Но через небольшое время наш коллектив был приглашен на то же сборочное производство двигателей. Нам говорили, что российское руководство сочло необходимым заводу изыскать финансовое вливание. За счет этого наше самарское авиастроение вновь ожило, сохранился коллектив, уникальные профессионалы и уникальное производство.
Это было правильное и дальновидное решение правительства и государства российского. Иначе все было бы порушено. А тут сохраняются рабочие цеха, заводские здания, сооружения, жилье, социальная, коммунальная, культурная структура. Дорабатывает Юрий Сергеевич свой положенный срок на родном предприятии. Теперь он на заслуженном отдыхе. Проживает в благоустроенной двух комнатной квартире с женой. У него есть сын, сноха и любимая внучка. Все бы казалось нормально, но его, как и всех нас, тревожит свое здоровье, здоровье родных, близких. И особенно его тревожат потери родственников, друзей. А потери близких людей неизбежны. Рано умерла его мама. Александр Тимофеевич, ее племянник, помню, зашел с рыбалки ко мне с вестью печальной «Тетя Настя тяжело болеет. Айда к ним. Иван Сергеевич приехал, заодно с ним повидаемся и ее проведаем». А я обязан этой добрейшей женщине за то, что она на нашей печи с моей Раисой Васильевной во время рождения нашего Валерия и Люды хлопотала, их повивала. Лицо у Анастасии Никифоровны было желтым, голос тихим. Куда подевалась ее веселая прыть. Говорили, это у нее последствия от постройки дома. В эти годы появилась так называемая стекловата. О ее опасности для здоровья селяне еще не знали. Им кто-то порекомендовал ее для утепления потолков. Расстилала ее тетя Настя по потолку, не опасаясь, надышалась. Потом уехал в Ташкент отец, там женился, но там же вскоре заболел и умер. Там его и похоронили.
Такая жизнь и судьба наших героев.
Есть женщины в русских селеньях
Давно написано это стихотворение Николаем Некрасовым, которое метко и точно описывает портрет деревенской крестьянки. И меня радует, что не исчезли в наше время такие женщины, великие труженицы, неунывающие, не падающие духом в любых условиях. У такой женщины я и моя Раиса Васильевна в ее юбилейный день побывали, сфотографировали.
Девяносто лет ей. Юбилей солидный, до него не каждый человек доживает, честно говоря, а моя землячка до него долетела в добром здравии, при наличии завидной энергии, авторитета, уважения и желаемого окружения. Хвалилась нам именинница с какими важными гостями проводила она свой день рождения 20 января 2019 года. С гордостью называла нам их фамилии, показывала, чего гости подарили, какими пламенными речами поздравляли, какими добрыми словами описывали ее заслуги.
- А знаете сколько машин к дому нашему понаехало? - довольно улыбаясь спрашивала она нас. - Я даже испугалась, думаю, не беда ли какая у соседей случилась...? А они, как и вы, каждый на своей машине подъезжал. Я их звуки услышала, в окно выглянула, а машины одна за другой к воротам уже подъезжали и рядком по вдоль их располагались. Мы с Татьяной, со снохой старшей, с сыном Сашкой, с Дрёмовой Леной (социальным работником) во дворе их встречали. А я из них каво угадала, каво нет. Решетова Михаила Алексеевича, голову нашего села угадала, а начальников из Нефтегорска они мне называли, но я их не запомнила. Узнаешь сам их фамилии (а были у нее Зуев Юрий Алексеевич, председатель районного совета ветеранов, Беляев Валерий Евгеньевич председатель совета ветеранов села Зуевки, Комарова Татьяна Петровна куратор от районной администрации).
И они меня все так расхваливали, особенно женщина, которая мне письма благодарственные зачитывала. А про одно письмо сообщила, что оно самим президентом Путиным подписано. А я стою перед ними и думаю «Ды чего вы так расхваливаете-то мене? Как царицу какую. Али я чего особенного в жизни делала? Я жила как все, ту же нужду испытывала, так же работала, наравне со всеми».
Скромно и просто Елизавета Петровна себя и нам оценивала. Хотя по-уличному называют ее «Лиса», на самом-то деле чего ее прозвище означает, надо разбираться. Толи ее хитрость и проворность бралась во внимание, толи в детстве окружающие в шутку заменили одну букву в имени и вместо Лизы называли ее Лисой. Была еще одна версия. Жила в Зуевке еще одна женщина. Она старше ее, а по проворности, по характеру и по шустрости они схожи. И кличка той женщине Лиса, которая ходила туда – сюда много раз пешком в районное село Утевка. И доходилась, пока однажды, в стужу апрельскую с дороги не сбилась, долго по степям блудила, уморилась, присела, уснула и замерзла. И потом вместо нее мои селяне Лисой назвали Елизавету Петровну Мальцеву (Останкову).
А ведь великий поэт Некрасов-то в своем стихотворении описывал образ одной женщины, простой крестьянки, типа моей героини. Но он обязательно предполагал, их в Великой России миллионы. Получился общий портрет, в стихотворении - образ моей героини.
«Стройна и шустра, хоть и ростом низка
Во всякой одежде красива, ко всякой работе ловка…»
И дом моей героини в их проулке по-особому выделяется. Фронтоном крыши, фортками и наличниками окон, ярко выкрашенными, воротами обустроенного дворика, в котором много нового, но и многое сохранилось от былого времени. Погребица, например, сараи, курятник для плицы, о котором она особо скажет «Он теперь у меня только и не пустует от прочей живности. Где я содержу семь курочек и одного кочета».
Хотя мы к ним заглянули в день зимний, у Елизаветы Петровны с подъездом к дому не было проблем. Снега нет у забора, за забором, мусора нигде нет, лишнего инвентаря нет, во дворе полный порядок. Мы нигде ничего лишнего у нее не увидели.
Вошли в дом, обошли три просторные горницы. В них идеальная чистота, порядок. Коечка в передней стоит как игрушечная, нарядная, убрана под старину, на диване и над ним дорогие и тоже нарядные ковры. На кухне, в котельной, в умывальной и туалетной комнатах современная коммуникация, чистота, порядок. Сторонница такого порядка и моя Раиса Васильевна, тоже бывалая женщина, видавшая многое и разное у разных хозяек. Но и она этому всему удивлялась. Она подошла к хозяйке дома, обняла ее и похвалила ее ласково.
- Ох, Лиза, ну какая же ты молодец! Такая же и я хозяйка канительная, такого же дома и двора. И знаю, как не просто со всем этим в таком возрасте женщине управляться. А ты с такой большой территорией и так легко справляешься, поддерживаешь во всем чистоту и такой порядок. И ты сама это всё делаешь!?
- А кто же это за меня будет делать? - удивилась она. – Ды я, слава богу, еще в силах. Но не скрою, помогають и снохи, в гости када приходють. Особенно Таня Сашкина. Живуть от меня они близко. Ды, эх, Рая, ты сама знаешь, к чему мы сызмальства приучены. К труду беспросветному. А это означает - к наведению порядка во всем. Мы в доме всегда и во всем хлопотали, а во дворе наши отцы, мужья, сыновья, теперь и внуки. И в доме мои сыновья устраивали все эти удобства. Они у мене в делах мастеровые и вечные работяги. Возьми хоть Сашку с Сережкой, такой же и младший сын, Юрка. Мы пошли в наших родителей, а они в нас. Такой наш род сложился.
- А мы с этими вопросами и пришли, Елизавета Петровна. Расспросить тебя и записать. Чтобы другим о тебе рассказать. Ты согласна? - спросил я. А она на меня с хитринкой посмотрела, смело ответила:
- А чево мне тебе-то не рассказывать? Ты человек наш. Я вон тут чужим людям много чего наговорила. Они тоже у меня о моей жизни любопытствовали.
- Но, Лиз, для этого нам надо бы немного принарядиться. Чтобы на фотографии ты выглядела не хуже королевы российской, твоей тезки - советовала ей моя Рая. А та ей в ответ: - Ды, Рай, глянь, я вроде и так не плохо наряжена?
- Тогда мы с тобой платок на полушалку заменим.
На этом договорились. Усадили героиню на диван, сфотографировал я ее одну, потом и с Раисой Васильевной. А только после этого уселся я рядом с юбиляршей со своими вопросами, стал их ей задавать. Она на них четко отвечала, а Раиса Васильевна нас на видеокамеру записывала.
- Ох, Иван Яковлевич, ды чего мы только в детстве не пережили. Ты сам усё хорошо знаешь. И не дай бог этого переживать больше никому. Тяжело мы в детстве жили, но выжили. И это благодаря родителей, особенно нашей мамы Дарьи Ильиничны Мальцевой (Кортуновой). Она нас четверых дочерей сначала нарожала, сама потом работала дённо и ношно в поле и дома, нас растила. Растили, они нас с отцом сначала, учили, воспитывали, приучали к труду, потом он куда-то пропал. Я родилась третьей в семье, в 1929 году. Первой – Нюрка народилась, за ней шла Анна, а в 1931 году родилась наша последняя сестрица, Мария. С ней мы и остались теперь вдвоем живыми от большой семьи. Родилась я на поселке Дольный, это за Соляным логом который. Там дорога шла соляная. Она действовала с 1811 по 1824 год, пока по ней из Соль - Илецка обозами соль в центр России перевозили. Так нам старики рассказывали. Она у переезда ответвлялась и на ту сторону речки уходила, где и прогоном скота во времена нашего детства служила. Которая дальше шла мимо Безгинова сада (зажиточный крестьянин там жил), потом правым берегом Ветлянки, мимо Безгинова колодца и «Круглого озера». И шла дальше, в сторону Землянки (ныне Алексеевка).
В раздольной степи размещался наш поселок, в четырех километрах от Зуевки. Там проходило мое детство, в благоухающей и цветущей степи. Рядом с Дольным Ветлянка поворот делала, озеро Круглое образовывала. И там было много других прудов и озер. В них мы купались, на солнышке загорали. А за прудами и озерами пастухи скотину частную и колхозную пасли. В обеденный перерыв они наших коров на водопой пригоняли. Туда и мы с нашими матерями пешком ходили, коров наших доили. У всех жителей нашего поселка картошка на огородах своя была, молоко свое, яйца, а жили мы впроголодь, есть всегда хотели. Потому что хлеба людям не хватало. Но нехватки домашней еды мы заменяли травами степными. Рядом с нашим поселком Соляной лог проходил, он травами съедобными был богатый: луговым чесноком, солодкой, картошкой полевой, каборжовкой. Ими голод и утоляли. Но к началу войны многие жители из поселка в Зуевку переселились, в том числе и мы, но из раннего детства я многое помню. Дедушкин дом большой помню. Он отличался от других, был деревянный, пятистенный, с крышей тесовой, с двором просторным, с колодцем во дворе. Я помню, как он начинал его копать. Один копал, пока не углубился на черенок лопаты. Потом ему по вечерам стал помогать мой отец, сын дедушкин, Мальцев Петр Борисович. А я в сторонке сидела за их работой наблюдала.
А примерно в году 1936-м меня родители в первый класс в Зуевку отправили. Из одноклассников запомнилась Шура Гребенкина (Курлинова). Она жила в Зуевке, а поселковых ребятишек домой отвозил на лошадке конюх школьный или кто-то из родственников забирал. Но наступала зима, нам приходилось в Зуевке у родственников проживать, им мешать и по дому скучать. Учила нас сноха Талдыкина, Александра Михайловна, которую в войну изберуть секретарем партийной ячейки колхоза имени Сталина в Зуевке. И теперь она будеть разъезжать на племенном жеребце в тарантасе с председателем колхозным Репиным Серафимом Николаевичем, так как муж ее воевал, на отечественной войне и погиб.
Четыре года учебы в школе быстро пролетели. Мать дальше мне учиться советовала. А я посчитала себя девочкой взрослой. Решила помогать ей и старшим сестрам, пошла в колхоз работать. Так как отца в живых уже не было.
Слышал и я о его загадочной пропажи, не гибели. Специально задал Елизавете Петровне этот вопрос. А интересно, она знает, что с ним произошло? Загадочные истории с сельскими мужиками случались в революцию, в коллективизацию, в голодные (1921 и 1933) годы. Оба мои деда сгинули загадочно в те годы. Петр Павлович Меженин (дедушка по линии отца) умер в Ташкенте в 1933 году. Иванов Иван Дементьевич (дедушка по линии матери) пропал в Омске в голодные 1921 - 1922 годы. Пропал с заработками и Мальцев Петр Борисович, который в 1933 году от голода из Зуевки уехал в Ташкент - город хлебный со своим отцом. Там заработали большие деньги. С частью заработанных денег дедушка моей героини возвратился домой, а отец со своими деньгами почему-то отстал и бесследно пропал. Рассказывали зуевцы, мол, видели его в Ташкенте после, окликали «Кум!», он оглянулся, но дальше пошел, не желая с ними видеться. Не возвратился к семье, которая в трудных условиях находилась, но с дедушкиной помощью выживала.
- Перед войной я наравне со взрослыми работала в колхозе. Сначала бригадиры-полеводы таким как я доверяли простенькие дела: прополка посевов в поле, разгрузка зерна с комбайнов, сушка и перелопачивание зерна на току, в амбарах... Потом они привлекали нас на сенокос, на скирдование сена и соломы. Эта работа, трудная, но не опасная, как, например, работать на прицепах в тракторном отряде. А меня и на прицепы к трактористу закрепляли, при чем – ночью я на плугах сидела, два плуга на концах поля одна включала и выключала. И там не дремли, будь шустрой, сообразительной и осторожной. А я работала на тяжелом тракторе с Павловым Николаем Евдокимычем. За ЧТЗ-60 прицеплены два плуга, шести корпусных, на каждом плуге железное сиденье. Положен быть на каждом плуге прицепщик, а меня одну закрепили.
И я на Николая поныне обижаюсь. Он ко мне относился безжалостно. Особенно на поворотах в конце поля, когда бегала я от одного плуга к другому, включала их и выключала. А почему бы ему тут трактор не остановить? Или вести хотя бы тише. Я же могла и под плуг попасть, а он бы мог меня и запахать. Но бог меня тут миловал. И на «движке» тракторной, которой, мы, еще совсем малолетки копна на поле в большие кучи сдвигали. Меня этой «движкой» зацепило, копнами прижало. Увидал тракторист, остановился, тросы с меня снял…
А сдвинутые кучи мы в омета скирдовали. И не так, как теперь, глаза бы не глядели на их работу. После их работы омет от слабенького дождя промокает. Мы свои ометы вывершивали по-настоящему, как старики вывершивали соломенные крыши в своих избах. И ометы скирдовать, вывершивать так же они нас учили. Выглаживали мы их, уплотняли вершины ометов, чтобы потом лей дожди на них хоть какие, они не промокнуть. Так мы работали.
- А как отдыхали, Елизавета Петровна, - спросил я. Она лицом сразу посветлела.
- Находили и на веселье время. Собирались вечерами на посиделки в доме у Нюрки Родиной. Их дом мы облюбовали. Он с высоким крыльцом, просторный, с окнами светлыми. В нем мы по вечерам чулки или носки шерстяные вязали, на белом материале узоры вышивали. Игры тогда были: лапта, горелки, третий лишний. Были у парней некоторых балалайки, гитары, а у особо способных и гармошки. В клуб они с этими инструментами приходили, но туда я редко, заявлялась, если только, когда кино привезут. Мы в клуб станем ходить, когда повзрослеем, когда война закончится, когда в село кино военное стали привозить. Поглядеть его всем охота, а денег на билет где взять? Их тоже не было.
- О начале войны, о войне чего помнишь?
- Эх, хе-хе, о ней и теперь страшно вспоминать. Когда нам о ней на сходе объявили, народ помрачнел, лицами хмурый стал, молчаливый. Куда его прыть и веселье подевалась, былая радость. Мужиков из села стали партиями на фронт отправлять, на машины или на подводы сажать и к мельнице Сашиновой отвозить. Там все зуевцы слезами заливались, в Утевку их провожая. А как они уезжали!? Руками или шапками нам махали на прощанье. Такая горькая картина запомнилась. А наша семья тогда проживала в саманном домике, который мы построили с помощью селян в Зуевке. Он от центра села недалеко стоял, с Тепловкой рядом и с нашей красавицей церковью. Которую я и теперь считаю, не надо было разбирать в 1964 году. Она стояла на своем месте, служила верующим, и пускай бы стояла. Она ведь долго хранилищем хлеба для госпоставки служила. Пригодилась бы теперь…
Да, много надо было чего сохранять, все бы пригодилось теперь. В том числе и поселки, которые окружали нашу Зуевку. Там жили люди, на земле трудились, хлеб растили, скот разводили, себя кормили, в города излишки продуктов с подворий отправляли. Села и поселки в наших ковыльных степях появлялись в начале прошлого века, росли как грибы после дождя, благодаря разумным реформам Аркадия Столыпина. А потом, благодаря ленинской политики НЭП они там крепчали, расширялись, экономически развивались. Недальновидная политика довоенных лет их частично разорит, а внезапно начавшая война с Германией доконает.
- А я когда на поселке у бабушки с дедушкой росла, - продолжает Елизавета Петровна, - была сильно верующей девочкой. Там я ими приучалась к вере и к церкви. А потом я училась в зуевской школе, там мне случай запомнился. Урок пения учительница проводила, а я кроме молитв ничего петь не умела и ни за что не хотела. Сижу со своей подружкой за партой, она поет со всеми, а я краем платка себе рот прикрыла, голову к парте опустила и молитву шепчу. Учительница заметила, подошла, платок с головы моей сорвала. Но я и после этого их песню так и не запела.
А с Колей моим как мы повстречались, ты спрашиваешь. Ды так же, как и все девчонки встречаются с мальчишками. В 1953 году это произойдеть. Он работал трактористом в Кулешовском МТС. Их работу там оплачивали деньгами, не как в колхозе трудоднями. И работал мой Коля лучше других. А я знала его родителей. Он и собой хороший, парень на все сто. И чего мне искать. Где они, парни лучше-то? О нем заметки печатались в районной газете. И на вечерах молодежных Николай Останков от парней отличался. Он хорошо играл на гармони. А я в те годы была смелой и веселой. Любила на круг выйти и, под его гармонь сплясать или частушки спеть.
Но судьбу нашу дальнейшую не это решило, а скорее его авторитетнейшие сваты из города Кинеля. Их зять, Николай Дробышев (в Зуевке его все называли не иначе как Пушок), в клуб пришел со своей женой Марией (сестрой моего Коли). Вот я им на глаза и попалась, чем-то понравилась. Они Николаю меня и порекомендовали, и он после этого стал меня провожать домой, ухаживать. Но не долго мы встречались и влюблялись с Колей. Вскоре уже в нашем доме от него сваты появятся. Тот самый Пушок Кинельский, его жена Мария и старший брат Колин, Иван Егорович Останков. Пришел с ними и он, жених мой. Они сидели под матицей, как полагается. О разном с моими родственниками разговаривали, дошли до меня. Мол, у вас девка есть хорошая, работящая. «Она по возрасту на выданье. А у нас есть хороший парень, гармонист, тракторист, красивый, работящий. Он хочет жениться, ему нужна невеста. Показывайте, где она, ваша Елизавета?». И меня мои родители к ним привели. Они поглядели на меня, стали расхваливать. Говорить их сваток, который Пушок, моим родственникам что, мол, их задача, засватать вашу девку за нашего Кольку. А мои родственники с его предложением согласились.
И в этот же вечер был запой, нас с Колей они запивали, а мы в горнице сидели, тоже о разном разговаривали. Такой был порядок, так они нас в тот вечер соединили. После этого расписывались в Зуевском сельсовете у Павлова Гавриила Михайловича и, примерно через месяц, сыграли скромную свадьбу. После которой перевел меня к себе мой муж – Николай Егорович Останком. А в моей жизни чего изменилось то? Я как жила своей семьей в тесной саманушке, под крышей соломенной, с окнами кроношными, с дверями низкими, в такую же саманушку и перешла. Только я теперь в их саманушке проживаю с мужем моим любимым у его бабушки.
Лет пять мы так жили и двоих сыновей нажили: Сашку и Сережку. Тесновато пятерым стало, решили жильем своим обзаводиться. Он денег в МТСе попросил на строительство собственного дома. Начальство с пониманием его заявление рассмотрело, сумму нужную нам в рассрочку выделило. Стали подходящий сруб искать. Ездили по разным адресам, по лесным местам, нашли в одном селе подходящий, купили. Продавец оказался мошенником, сделку с нами провел незаконную. Милиция к нам стала докапываться, мы ночью сруб по бревнышкам разобрали, увезли его к двум Ветлянкам, там его прятали. Потом все вроде бы затихло. Мы плотника, Володюшку Горлова и с ним троих подсобных колхозников нанимаем, они дом начинают строить. До крыши отделали, милиция приехала, до особого распоряжения запретила работу. Уехала милиция, а Володюшка (Владимир Васильевич, участник революции и ВОВ) предлагает нам «Не подчиняйтесь милиции. Крышу возведем и у них совести не хватит нашу работу разбирать». По его и вышло. И вот он, стоит поныне наш дом, красавец, который при строительстве много нервов и сил нам потрепал. От чего наверно у моего мужа, у Николая Егоровича болезни и начались.
На этих воспоминаниях она замолчала, загоревала, скорбно поглядывая на нас. В доме стояла щемящая тишина, которую только и нарушали звуки видеокамеры работающей в руках Раисы Васильевны, наведенной объективом на мою героиню.
- Елизавета Петровна, извини, - прерываю я ее молчание, -  приходится вопрос задавать. А твой Николай Егорович, по какой причине так рано ушел из жизни?
- У него сначала признавали заболевание нерва на лице. А как вышло то? Они с Сашкой строили погребку, летом дело было, жара стояла несусветная. И они на жаре такой работали. Уморились, решили отдохнуть. Но отдыхают то по-разному. Спрятаться куда-нибудь в холодок, в дом уйти надо бы им, или в тенечке в той же погребке посидеть. А мой Николай отправляется к емкости, куда я только что колодезной воды налила. Он этой ледяной водой себя по пояс окупываеть. Шумела я на него, ругала, но он не слушался. И Сашка - сын тоже решался следовать его примеру, но я ему путь к воде загородила. Он послухался. И правильно поступил. А то бы по отцову пути в тот день пошел, простыл бы. А на самом деле так ли это? Теперь один бог про то ведаеть.
И я после того случая отработалась, с мужем становилось с каждым годом хуже и хуже. У него первые годы зрение портилось, в одном глазу его почти не стало. Где мы его только не лечили, ничего не жалели. А лекарства ему не стали помогать, а может стали наоборот вредить. У отца почки перестали работать. И на двенадцатом году болезни он скончался, после таких страданий. Помним мы его, все его награды сберегли, грамоты почетные, которых у него много. Зато я с его болезнью доборолась до того, что без пенсии чуть не осталась. При оформлении на пенсию мне сказали «У тебе стажа нету». А откуда ему быть? Я за мужем больным двенадцать лет ухаживала, законов не знала, документы по уходу не оформляла. Люди добрые потом подсказали, частично его пенсию мне начислили. Я ее несколько лет получала, потом отказали, свою опять начислили. Но к ней они мне ветеранские льготы прибавили и надбавку за года военные.
- И теперь тебя пенсия устраивает, на жизнь хватает?
- Ды, слава богу, хватаеть, - улыбнулась она и перекрестилась. - Было бы здоровье.
- Дети помогают, или ты им?
- Пока получается взаимно, - она опять улыбнулась. После этого наш разговор с Елизаветой Петровной перешел на закрытую тему, которая касается в основном семейных проблем ее детей. Но они решаемые, не сильно запущенные. Это ее радует, как и радует регулярное присутствие в ее доме всех сыновей, снох, внуков и правнуков. Родственное общение есть, оно регулярное, не планово-показательное. А это для нее главное.
И мы Елизавету Петровну стали с моей Раисой Васильевной благодарить за приятное общение, за ее интересные и подробные воспоминания, пожелали юбилярше крепкого здоровья и продолжения еще более долгой и интересной жизни. И она в ответ благодарила нас, особенно за пожелания «Долго еще жить». Сообщила нам в связи с этим о ее любимой бабушке Шуре, которая тоже была долгожительницей, прожившей в этом мире 96 лет. Так что пример долголетия у нее есть с кого брать.
Из семьи уважаемых, в звании почитаемых
Часть I
Этого звания не просто заслужить, а Валентина Ивановна Левашова уважение селян целого района заслужила. А почему селянке, жительнице Зуевки, Нефтегорского района стало это по силам? А потому, что проживала она в семье, где ее воспитывали так. Там жизнь каждого члена семьи равна подвигу, начиная с ее дедушки Кузьмы Тихоновича. Мне повезло, его я, будучи четырнадцатилетним парнишкой, узнал и запомнил. В поле зимой мы ездили за соломой на лошадках, впряженных в бударки. В колхозе ее дедушка работал объездчиком. Это всезнающая и всеохватывающая профессия, и исполнялась она уникальной личностью. Все колхозные дела велись под руководством деда Равы (все так его звали).
Все корма колхозные находились у него на учете. Все ометы в степи, в поле он знал наперечет, знал места их расположения, их номер, вес, объем. Всю зиму мы грубые корма из ометов на фермы, на бригадные дворы возили. Бывало, обоз едет в поле, он впереди. Ведет нас по снежному бездорожью в правильном направлении именно к тому омету, который в наши бударки должен разместиться. Неказистый мужичок, а какая заложена в нем сила влияния на колхозников. Все к его советам прислушивались, все указы его безропотно исполняли. В шапке-ушанке, в шубе, в рукавицах овчинных, в валенках ходит он вокруг нас с вилами или с лопатой, командует, советы дает, чего-то подсказывает: с какой стороны подъезд к омету рыть, какой ширины, чтобы в этот проем две бударки поставить, как в них солому класть, равнять, трамбовать, увязывать. А чтобы не замерзнуть наш командующий без работы не оставался, тоже чего-то делал, либо вилами солому подбирал, либо лопатой снег от бударок в сторону бросал.
А какие добротные мосты он делал на речке Ветлянка в войну и после нее. И тоже с армией тех же женщин, стариков и подростков, вооруженных так же вилами, лопатами, рыдванами-телегами. То есть, дедушка Рава был везде и во всем стратегом и полководцем. Он везде и всюду работал на совесть, добротно, умеючи и надежно. Учил он этому и других. За это люди его уважали, почитали и беспрекословно слушались.
Сейчас, при нашей беседе с Валентиной Ивановной присутствовала ее мама Анна Афанасьевна, сноха дедушки Равы. Конечно же я попросил ее рассказать о нем.
- Ды, не загонялся он, свёкор-то мой зиму и летушку, посчитай, домой не заявлялся. Летом с утра до ночи посевы от потравы охранял. А ближе к осени на бахчи ездил, за ними приглядывал. И всё-то ему надо было у колхозе видеть, слышать. А так-то он человеком был добрым, заботливым, это он с виду такой строгий. Поэтому у него в трудные годы все деверья то под одной крышей и жили: Платон Кузьмич, Андрей Кузьмич. Ну, и мы с Иваном Кузьмичем. Только не в войну, а раньше...
- Глянь, Иван Яковлевич, а волнуется-то она как, - обращает внимание на свою маму Валентина Ивановна. - Она же о той жизни всё помнит, как нашего дядю Андрея в тридцать седьмом по доносу забирали, как его жена к нам с троими сиротинушками жить перешла.
- А сама-то кума тоже долго не протянула, - добавляет к этому ее мама. – Захирела и тоже их покинула. Вот свёкор всех сирот у себя и приютил, воспитал и в люди вывел.
- А от чего умерла кума твоя? - спросил я.
- Эх, Иван Яковлевич, да кто ж знает. Слыхал небось голод то какой был в двадцать первом, а потом и в тридцать третьем. И считай, мы хлеба то досыта када наелись? В одна тысяча девятьсот тридцать пятом году. А то мужики наши по сторонам ездили и ездили, там работали, хлеб для семей своих добывали. И наш отец с деверем в тридцать третьем кажись с колодками для валенок и с рубелем на сторону отправились. Отец там сгинул. Умер, говорили, а от чего, не знаю. От колосьев люди мерли. Собирали по весне их, молотили, ели и мерли.
- Мама моя родилась в 1916 году, в семье Горлова Афоньки. Ее мама Евдокия Владимировна из рода Натаровых, - уточняет Валентина Ивановна. - А еще их звали «Соловьевы». Почему, никто толком не знает. Говорили, в их роду многие пели хорошо, как соловьи. Может поэтому.
Анна Афанасьевна многое подзабыла, но многое и помнит. Женщина она скромная, тихая, добрая, росточком миниатюрная, но шустрая, работящая. Валентина Ивановна внешне не в нее пошла. Да и характер у нее другой. Не помолчит, когда надо, то громко, внятно и прямо правду-матку в глаза скажет. В маму по всем параметрам характера, особенно по внешним данным, пошла младшая дочь Галя, Галина Ивановна Шевелева. Которую я по совместной работе в зуевском сельсовете узнал лучше всех пятерых детей их семьи. И когда я с Анной Афанасьевной об этом разговор затеял, она оживилась, улыбнулась сказала, обращаясь к моей Раисе Васильевне:
- И правда, Рай, надо же, как ведь раньше то в сельсовете они работали!? Твой как-то к нам чуть свет прибегаеть, и шумить с порога, чтобы Галя моя к нему срочно выходила. У них там на работе чего случилось, я не знаю. А сейчас они разве пешком куда побегуть? Да ни за что. Вот председатель то был. Таких председателей теперь не будеть. И не будеть таких работников по военному учету, какой была моя Галя у него…
Часть II
- Валентина Ивановна, какая же у тебя красота!!! - воскликнула моя Раиса Васильевна, войдя во двор с цветущим оазисом, - И это твоя работа!?
- А чья же? - улыбается она, опираясь на палку идет к ней.
- Тебе же работать нельзя, с твоими-то ногами…
- А куда деваться-то, Раиса Васильевна? Не могу ничего поделать с собой. Люблю цветы и, хоть убей.
Эта наша встреча с Валентиной Ивановной состоялась 1 сентября 2019 года в том же родительском доме, где она продолжает жить. Но теперь уже совершенно одна. В доме уют, чистота и порядок. При чем, порядок идеальный, уют выше чем современный.
Присели мы с Валентиной Ивановной, беседуем на том же месте, где когда-то сидела с нами и ее мама. Но обстановка вокруг нас другая и вопросы у нас другие, эпохальные. О времени, об условиях, в которых довелось нам жить. Беседа шла без запинок.
- Ты правильно говоришь, Иван Яковлевич, время удачное выпало для нас. Средняя школа была в Зуевке, учись, не ленись. Не надо никуда ехать, как раньше уезжали наши ученики после семи классов в Утевку, в Кулешовку, в Богдановку. А я до четырех классов училась в старой школе у Клавдии Семеновны Щекаевой, а с пятого по девятый уже в новой школе, которую начинал строить еще председатель колхоза Миронов Николай Иванович, а завершал Овчинников Василий Иванович. Спасибо им. С учителями везло. Были они требовательными, но разумными, заботливыми. Но с особой симпатией я относилась к учителю физкультуры Александру Михайловичу Курбатову, к преподавателю русского языка и литературы Елене Никитичне Седых. Первого я полюбила за лыжные соревнования, вторую за ее грамматику, за суффиксы. А я им нравилась общественной активностью, которая у меня проявляться начала с пионерского возраста. А в комсомол я вступала в седьмом классе, когда в нашем районе райком ВЛКСМ возглавлял Бородин Владимир Николаевич.
И работать я любила, особенно за скотиной ухаживать. В свободные дни от учебы с Останковой Ниной Тихоновной на ферму ходила. Она там в двухрядном коровнике дояркой работала, а я ей помогала, профессию ее изучала, опыт перенимала. Но десятилетку местной школы я не закончила по семейным обстоятельствам. У нас умер отец. Ему было всего-то сорок девять лет. А он в нашей семье был главный кормилица. В годы войны и после нее усилились гарантии обеспечения инвалидов работой. А он с фронта возвратился весь в ранах и в медалях. Но именно таким предоставлялось преимущественное право поступления на работу. Ивану Кузьмичу, отцу моему дали возможность окончить школу бухгалтеров и работать в колхозе по специальности счетовод. Государство о них заботу проявляла, а ответственность за трудоустройство и организацию обучения профессиям возлагалась на СОБЕСы и местные власти. Но перекосы и нарушения были. До прогрессивного председателя колхоза Миронова Николая Ивановича отец наш счетоводом поработал и тот по нему делает персональный вывод «Освободить от занимаемой должности в связи с ее несоответствием».
А он мужик не гордый и не скандальный, смирился с решением председателя. И он, как и его отец, мой дедушка, работы не боялся. Идет на первую ферму, зимой там ухаживает за молодняком КРС, летом свое стадо в степи пасет. Оплата помесячная, с привеса, которую придумывает тот же Миронов. А с чего получишь привес бычков, телочек, если скота, в то время, паслось в нашей степи-не перечесть. И мой отец идет на рисковую хитрость. Они с подпаском Шмойловым Иваном Петровичем всего на полчаса ежедневно запускают свое стадо на край поля сеяных трав. Там его молодняк сочными, питательными кормами быстро наедается, после чего они со стадом идут к прудам на водопой. В итоге, при ежемесячных перевесах общий вес их стада равнялся небывалым результатам. Соответственно, и месячная зарплата у этих двоих пастухов была самой высокой. Разоблачили их хитрость, хотели старшого наказывать большим штрафом. А потом хорошенько подумали, штраф отменили, Ивана Кузьмича назвали рационализатором, а его метод пастьбы «Стравливание посевов из-под копыта», который узаконили.
И хотя нашего кормильца к тому времени мои братья Петр и Василий уже заменяли, в колхозе немного подрабатывали, я тоже задумалась о дальнейшей жизни. И тут лозунги зазвучали, которые комсомольцев и молодежь на фермы, на поля призывали. И я в девятом классе на этот призыв откликнулась. Пришла я на первую ферму, в тот коровник, куда ходила ученицей. Набираю стельных телок сорок голов, со скотниками Степаном Мамаевым и Михаилом Туровым за ними ухаживаю. Телились они, я добросовестно чищу их стойла, вымени им подмываю, массажирую, раздаиваю, в итоге, уже в первом году надой я получаю от каждой головы по 2800 литров первосортного молока. И не только я одна доярка такая на ферме, а и мои соседки: Мария Денисова (Сидорова), Анна Бортникова (Чуликова). Были надои и выше. И загремела наша ферма по производительности в районе, а потом и в области. Делегация за делегацией из других колхозов к нам за передовым опытом потянулись. Помню, очередная делегация приезжает: руководители, доярки, скотники. И с ними наш первый секретарь райкома Виталий Андреевич Железников. А я на работе читаю свои конспекты, готовлюсь к вступительным экзаменам в Рождественский сельскохозяйственный техникум. У меня была мечта, выучиться на агронома. Я очень любила природу, и люблю ее до сей поры. Виталий Андреевич увидал, ко мне подходит, здоровается, спрашивает «А вы тут чем занимаетесь?» Я ему пояснила. Он похлопал меня по плечу и при всех стал расхваливать. А во время выборов в областные депутаты, в райкоме обо мне вспомнили, порекомендовали селянам, они за меня проголосовали. Я два созыва честно работала областным депутатом. Такое начало моей трудовой деятельности.
Такую формулу жизни вывела Валентина Ивановна, работая семь лет дояркой в колхозе Красное Знамя, не формально, под самую завязку нагруженная общественными делами, являясь областным депутатом и членом бюро районного комитета КПСС.
- А знаешь, когда я эту формулу для себя вывела? После того, как Ильин Алексей Михайлович, первый секретарь Нефтегорского райкома КПСС пригласил меня на собеседование, - поясняет мне Валентина Левашова, - Захожу, он сидит один за рабочим столом. Встал, пошел мне навстречу. Посадил меня у окна, сам сел напротив, говорит: «Валентина Ивановна, мы давно наблюдаем за твоей общественной работой. Получается она у тебя и депутатская, и партийная. Молодец. Но тебе надо выше расти. Мы тут посоветовались, решили в Саратовскую партшколу тебя направить. Сутки тебе на размышление, и ты о своем решении мне звони». Я ему позвонила на следующий день, дала согласие учиться. Тогда Галя еще с нами жила, так что маму было с кем оставить. И они не были против, отпускали меня.
Училась я в группе, где все студенты мужского пола. Поэтому, всё внимание, почет и уважение были мне. Они меня старостой группы избрали, потом председателем профкома. И какое бы не было у нас мероприятие, однокурсники поручения давали мне «Валентина Ивановна, ты всё знаешь, всё умеешь…». Помню, из ЦККПСС представитель приехал. Ректор меня вызывает, говорит: «Левашова, готовься к выступлению. Ты секретарем партийного бюро в колхозе работала, депутатом была, сумеешь». А я из доярок на учебу в высшую партшколу приехала, но училась хорошо. Убедился в этом и человек, который меня сюда направлял. Алексей Михайлович в 1977 году тоже приехал в нашу школу повышать квалификацию. Тогда я училась на четвертом курсе. Он у ректора интересовался моими успехами. Остался ими доволен, хвалил. Сказал «Мы правильное приняли по тебе решение, не ошиблись».
Пришло время нашего выпуска. Диплом получила, вернулась с ним в свой район. И наш райком направил меня работать секретарем партийного бюро в село Бариновка. А там председателем колхоза имени Чапаева работал Зуев Валентин Константинович. Он из моего села Зуевка, чуть старше. Опять мне повезло. Один год я там работала, в колхозе Красное знамя освобождается место председателя профкома. Я пишу заявление в Райком, чтобы меня из Бариновки отпустили в Зуевку по семейным обстоятельствам. К тому времени моя сестрица Галя замуж вышла за местного ветврача Валерия Шевелева. А мама старенькая, за ней нужен особый пригляд. Заявилась я в Зуевку с настроением, с планами, с мечтами сделать для селян чего-то доброе, хорошее, улучшить село и жизнь селян. Работала председателем профкома долго и, как мне казалось, плодотворно. Некоторое время была и секретарем партийного бюро в колхозе.
Пришли девяностые годы. Эти службы стали упраздняться, а вся жизнь селян, их деятельность реформироваться. Я в бухгалтерский отдел перешла работать. Новый век наступал, двухтысячный, который для меня стал судьбоносным. Годы наступали тяжелые, если не сказать опасные для руководителей. А тут как раз подыскивались кандидатуры глав поселений. По рабочим делам захожу к колхозному председателю Стаханову Василию Павловичу. Специалисты колхозные в его кабинете собрались. И они видимо разговор вели на эту тему. На меня главный зоотехник Кижаев Виктор Васильевич посмотрел, улыбнулся, говорит:
- Ну вот, Василий Павлович, а мы ищем кандидатуру, она, сама явилась, не запылилась, как в Зуевке говорят.
- Это еще какую кандидатуру!?
- Кандидатуру на главу зуевской администрации мы тут обсуждаем, Валентина Ивановна. Скоро выборы, - поясняет Стаханов.
Я отнекивалась, убеждала их, что мне эта должность не нравится. Но Василий Павлович умел приводить веские аргументы в пользу своих задумок, был мастером людей убеждать. Убедил и меня, правда не сразу, два дня я думала, потом согласилась.
И тянула я эту ношу целых шестнадцать лет. Не по силам было все вновь организовать, по-новому работать. Не женская эта работа, честно говорю, да и не безопасно было в те годы. Годы-то мне достались самые развальные, беспредел сплошной, беззаконие во всем. Опереться не на кого было, помощи ни от кого не жди. А спрос сверху был, да еще какой. Особенно с приватизацией жилья, социальных объектов, электросетей, водопровода. А проблема то в чем? На всё это хозяйство у меня не было ни документов, ни прав, ни опыта. Одни обязанности. Но со временем, потихоньку я и к этой должности приспособилась, привыкла. И конечно же не без надежной опоры и помощи моих сотрудников и народных депутатов.
Людям судить о моих достижениях, о промахах. Но я старалась работать добросовестно, как и на других должностях. Свою деятельность старалась направлять на пользу людям. И жизнь на селе потихонечку налаживалась, входила в свое русло, утрясалась. Наверно что-то полезное из моей деятельности получалось, думается мне. Во всяком случае, не хуже, чем у глав администраций других поселений Нефтегорского района. Если из них всех, за такой долгий период работы меня районная власть не корила, а хвалила. Даже в итоге они присвоили мне высокое звание «Почетный гражданин района».
Но совсем не случайно у Валентины Ивановны все выходило позитивно, а по правилам рода Левашовых, которых отличает особое качество: трудолюбие, уважение людей, забота о них, любовь к родному селу. У Валентины Ивановны эти качества удвоены. Она почему стала такой активной, неугомонной, заботливой общественницей? Потому, что ей о своей личной семье не пришлось заботиться. Так получилось. Поэтому, всю свою женскую любовь, энергию, заботу она направляла на своих близких, на общество. На селян, точнее. За что мы ее сердечно благодарим.
Художник
Очерк о нем мной был написан с его слов еще в 1983 году, зимой. Как обычно, заявляясь в Зуевку Иван Иванович не обходил наш дом. За чаем сначала посидели, потом на диване беседу вели. Поинтересовался я у него, есть ли заказы на рисование.
- Заказы-то всегда есть, только вот средств их выполнять у меня нет, - Стал перечислять чего для рисования ему надо: полотно или фанера, кисти, краски и т.д., – Иван Яковлевич, а у тебя может какая-нибудь негодная краска есть, залежалая? Типа, охры на олифе?
Я Раису Васильевну спросил, она ему банок пять старой краски нашла, которую он, не раскрывая, разболтал, сказал, «О, олифа цела, чего мне и требовалось». А у меня к нему почему-то сразу два предложения появилось, которые сам я теперь и ценю - спустя годы. К великому сожалению Голубенко Ивана Ивановича теперь нет уже в живых.
А предложил я ему тогда; во-первых, с месяц у нас пожить, нас с Раисой Васильевной нарисовать, во-вторых, интервью мне за это время обширное дать о себе: о жизни, о семье, о приобретении творческой профессии художника. Не буду скрывать, я наперед знал, что на первое предложение он с радостью согласится, поскольку Голубенко, как и многие творческие люди был любитель пожить в гостях у кого-либо. И еще, он любил выпить. А раз так, то Иван Иванович имел постоянную нужду в деньгах. А тут ему выгодный заказ давался; материалы для рисования я сам приобретаю, жильем обеспечиваю (своего жилья в Зуевке у него не было), питанием, умеренной дозой спиртного. А по ходу рисования им наших портретов и интервью сложится. Признаюсь, тяжело было его удерживать целый месяц на приколе. Он же по натуре художник-передвижник. А тут вдруг такое. Но, ничего, выдержал. А итогом его проживания и стал его рассказ о себе, который здесь представляю:
- Родился я в городе Владивосток, куда мою маму, восемнадцати летнюю красавицу, крестьянку увез проезжий офицер, поляк. Там она жила с ним какое-то время в общежитии, забеременела. Потом они посоветовались, решили, что моей матери Ирине Назаровне лучше будет уехать рожать на место бывшего проживания. А дальше они будут поступать по складываемой обстановке. Но моя беременная мама уехать в свою степную Несмеяновку не успела, и я родился в отцовом военном общежитии в июне 1940 года. Время то было для всех тревожное, неспокойное, а для семей военных и подавно. Ровно через год начнется война. И мать моя будет вынуждена уехать с мальчиком годовалым на руках опять в далекие заволжские степи, Куйбышевской, теперь-Самарской области, Алексеевского района.
Там я рос и учился, в раннем детства был я, по свидетельству матери, впечатлительным, внимательным, и необыкновенно наблюдательным. И как она же мне потом рассказывала, я любил подолгу разглядывать различные старинные украшения в крестьянских домах. Например, резные орнаменты на старинных часах, вырезы фигурные на наличниках, на фронтонах. Потом стал всё это срисовывать. Заглядывался я и на старую церковь, на ее красивые купола, кресты, колокола, на росписи ее сводов внутри. Искупаюсь с ребятишками в нашем Соляном пруду, или дедову лошадь искупаю, и уединяюсь, из стеблей или из корней дерева чего-то мастерю, вырезаю. Интерес в этом находил, или из глины какие-то фигурки лепил. А потом я со своим дедушкой на подводе любил в степь ездить, сено мы с ним на цветущем лугу копнили, красотами степными там любовался, природой живой радовался; ее разнообразием удивлялся. А еще меня увлекало рисование на старых газетах. Бумагу и карандаши тогда было трудно достать. Но я и тут находил выход, рисовал палочкой на снегу, на песочке, на беленой печной трубе углем, на школьной доске мелом.
То есть, у Ивана Ивановича уже с раннего детства вырабатывалась привычка видеть, замечать все реальное, красочное, прекрасное, запоминать им однажды увиденное. И это не каждому мальчику или девочке в его возрасте было дано. Значит, Ваня Голубенко уже тогда был не из мира сего, и это с ним на всю жизнь сохранится. И потом, когда я с ним познакомился, он отличался многим от меня, от наших общих друзей, был Иван Иванович совершенно другим, не как мы. В его характере, в поступках, поведении было много странного и необычного. Он был совсем не приспособленным к обыденной жизни, к семье, к быту. Он все терял, у него все пропадало, у него все отнимали, он не имел своего ничего, кроме каких-то цветных карандашей, рисуночных набросок, картинок, с десяток чужих фотографий, набор кистей из дорогого зверька-колонка, красок масляных в тюбиках, в баночках. В сумочке холщевой все это он хранил, с собой постоянно носил. У него не было даже пары сменных рубашек, брюк и носков. Он все это приобретал от добрых людей, от дарений и подношений. И что приобрел, он не умел долгое время хранить. Помню, в носках бумажных он пришел к нам, осень, холодно уже было. Моя Раиса Васильевна увидела его таким, сжалилась, выдала ему пару носков шерстяных, только что связанных ее руками. Он переобулся, покормила она его, ушел. А уже через две недели он опять к нам заявляется в тех же стоптанных туфлях и опять в рваных бумажных носках. На вопрос «Куда шерстяные носки дел?» Отвечает - «Украли». Украли, отобрали, потерял, выселили. Это его привычные объяснения, к этому Иван Иванович привык, он по этому поводу не переживает, не возмущается.
Работал я долгое время председателем Зуевского сельсовета, пошли с ним к председателю колхоза Стаханову Василию Павловичу насчет жилья. Выделил он ему комнату в общежитии (село Верхнее Съезжее). Тепло и светло в ней, живи художник Голубенко, твори, рисуй, зарабатывай на себя. Но, он из общежития временно отлучался, по другим селам ездил, иконы, портреты, картины рисовал. А в комнату в его отсутствие еще кого-то вселили, прописали. И так вышло, что вытеснили нашего смирного Ивана Ивановича из нее потихонечку. Но времена были тогда благоприятные для рассеянных людей. При колхозной жизни с жильем было же просто. Вселили Художника и в этот раз в пустующий домик, но уже в Зуевке, где мы за ним опять замечали странные вещи. Он в доме никогда ничего не убирал, не подметал, порядок не наводил, на столе как рисовал, так все и оставлял не прибранным, как ел, чай пил, посуду не мыл, в шкафу посуду не расставлял. Не мылся он в комнате, тем более в бане, не стирался. А объяснял он эту ситуацию так, дескать, в беспорядке, на немытом полу и на неубранном столе видятся только ему понятные красоты, какие-то светлые тона картин и любимые цвета красок. Таков был наш художник Голубенко. И это становится привычным и понятным его друзьям, когда с таким одаренным человеком долго общаешься. Нам не дано видеть или замечать то, что видят художники, замечают и радуются этому. А радоваться они умеют многими мелочами. Даже мусором или беспорядком в доме, во дворе, на улице. Для них это картины.
- А с этих странностей, с желаний все замечать, за всем наблюдать, всем интересоваться моя любовь к живописи и началась, - рассказывает Иван Иванович. - Как-то в средине пятидесятых годов ХХ века по рекомендации РАЙОНО (потом сказали, рекомендовал Голубенко первый секретарь РККПСС Алексеевского района Федор Георгиевич Боковенко) с моими селянами я попал в Ореховскую церковь. На всю округу эта церковь была единственной действующей и находилась в соседнем селе. Служба в это время не шла, мы разбрелись по ее залам, уголкам как туристы, разглядывая иконы и старинную утварь. А я по подсказке колхозного секретаря партийной организации и в церковную мастерскую забрел. Там художник из Самары - Петр Васильевич (фамилию забыл) иконы старые и потускневшие подрисовывал, рамки им подправлял. Ему и батюшке обо мне уже сообщили, видимо посоветовали: «Примите из Несмеяновки любознательного мальчика, пусть он у вас для начала хоть кисти моет. А там глядишь и чего-то из искусства схватит толкового». И там-то насмотрелся я впервые на старинную иконопись. Икон, поврежденных на чердаке, в сторожке, под полом, в алтаре было тогда очень много. Они меня заворожили и при церкви временно жить оставили.
Целый месяц я учеником там был у художника-реставратора. Давал он мне подкрашивать какие-то иконы, в основном царапины. Однажды выходит батюшка из алтаря и спрашивает меня: - «Ну как дела юный художник?» - а сам улыбается. Я не растерялся, показал ему свою работу. И тоже спросил: - «А мне можно самому еще что-то попробовать?». Батюшка красивый был, среднего роста, добрый, настоящий русский мужик. Порылся он в старых картинах и подает мне небольшую картину божьего семейства в графическом исполнении: - «Вот срисуй размером метр по большой стороне». Неделю работал я над картиной, старался, потел. Учитель подсказывал, какую взять кисть, какую грунтовку сделать. Получилась картина. Понравилась работа батюшке, одобрил мои старания и учитель. К Яблочному Спасу я ее написал. Это была моя первая работа. С этого потом началась моя реставрационная работа в селах Алексеевского района. И когда мама мою работу увидала, стала улыбаться и разводить руками: «Ды, Ваня, этот дар-то у тебя божий!? Раньше в нашем роду такова не видывали!» – удивилась она. А когда подумали мы с ней, то решили «Наверно этот талант приобретен мной от рода моего отца. Говорили о нем, что он по национальности поляк, собой грамотный и ко многому способный.
Потом мы с мамой переехали на жительство в большое село Малая-Малышевка. Там тоже была действующая церковь. Я в ней вскоре с батюшкой местным познакомился. У нас с ним завязалась творческая дружба. Я долго при их церкви художником числился, нештатным реставратором. И верующим в их дома за доступную плату рисовал и реставрировал иконы. Там я стал пробовать писать портреты людей, пейзажи с природы.
Рассказывает мне Иван Иванович о своей молодости, а я вспомнил, как я впервые его увидел. Я тогда в Зуевке только начинал работать. До этого работал киномехаником степного поселка Березовый, который находился за 12 км от моей родины. Так бы, наверно, и работал, не случись политического инцидента. Летчик США Пауэрс на своем самолете пролетел аж за Урал, где его и сбили. Это был большой позор для ПВО великого СССР. Пошли призывы бывших солдат этих войск на переподготовку. А я танкист-радиотелефонист, и тоже был туда призван. Приехал я в часть в сопровождении военкома, а там оказывается, танкисты не нужны. Говорят, «Желаешь новую специальность получить?» - Я соглашаюсь, зря ехал что ли, два месяца в Похвистнево отслужил. После службы конечно на родину в Зуевку приехал, а тут киномеханика сняли с работы, и комсомольский вожак требуется. И мне эти две специальности местный партком сразу поручает.
Тогда я с Голубенко впервые и встретился. В начале шестидесятых годов парень незнакомый в клубе зуевском появился: красивый, среднего роста, скромный, смугловатый, округлое лицо, голубые открытые глаза. Он мне сразу понравился, культурно ведет себя в компании, с людьми разговаривает свободно. И мы сдружились с Иваном Ивановичем. Оказалось, он в Зуевской средней школе уже работал учителем рисования. И его дорога в нашу школу не простая, но по его творчеству закономерная. Говорили, случайно Голубенко появился в Зуевке, где ему, как и везде посыпались заявки на реставрацию икон, на рисование картин, портретов. Дошел слух о художнике - самоучке до председателя колхоза Петра Семеновича Леус. Изловил он его, побеседовал с ним и совет ему выдал. А потом направление в Саратовское художественное училище парню выхлопотал. Именно Леус сумел увидеть в нем толк и творческую перспективу художника.
Помню наше первое открытое комсомольское собрание. На него мы пригласили и первых руководителей Зуевки; секретаря парткома колхоза Дорофееву Александру Александровну, председателя колхоза Зуева Петра Ивановича. Вопрос стоял организационный. Вожаком Зуевской комсомольской организации избирали меня. На этом собрании был и художник Иван Иванович. Мы с ним договорились сотрудничать. На этом собрании было принято много полезных для молодежи решений; оформить наглядную агитацию в клубе и в библиотеке. Написать и развесить по селу и на производстве лозунги, плакаты, картины (ответственный за исполнение - комсомолец, художник Голубенко). Приобрести для молодежи биллиард, построить летнюю танцплощадку (ответственные комсомольцы: Саша Бортников, Иван Меженин, Зина Баскакова). Естественно, после такого поручения у художника творческой работы стало - хоть отбавляй. И с того времени я для Ивана Ивановича буду постоянно находить работу. Стал он деньги зарабатывать на нормальное проживание. И тогда Голубенко не был пассивным. Он рисовал многим зуевцам портреты с их фотографий, кого с натуры, кого по памяти. Несколько портретов его работы я видел лично: Чеховских Ивана Павловича, Седых Владимира Дмитриевича и Курбатова Михаила Тимофеевича, репрессированного в 1937 году. Продолжал реставрировать и рисовать иконы в Зуевке, Верхнее Съезжее.
В 1964 году по не умному решению правления колхоза бывшая церковь, деревянная, пяти купольная красавица была разобрана. На ее месте построили новое двухэтажное здание СДК. В нем была размещена и сельская библиотека. И тут нам пригодился талант Ивана Голубенко. У председателя колхоза Овчинникова Василия Ивановича выпросили мы денег на большую картину. На картине им была красочно изображена молодежь многих национальностей. Девчата с яркими букетами в руках, парни, выпускающие голубей в синее небо. А внизу надпись «МИРУ МИР». Картина была выполнена на железе, и видимо, очень стойкими красками, она провисела на высоком фасаде клуба много лет. Потом он ее реставрировал. В фойе клуба во всю стену висела его красочная и впечатляющая картина «Хоровод». На ней парней и девушек он изобразил реальных, зуевских. Отношение селян к этой картине было особо нежным.
Настали времена девяностых годов, когда принято было почему-то все ломать и рушить. И красочную картину молодежь начала потихонечку портить: царапать, протыкать, потом и рвать. Испортили картину, стерли память нашей молодости, молодость Ивана Ивановича и память о нем, о добром и талантливом художнике. Такое у нас случается. Детский садик в Зуевке был, какой уж красавец, и он за эти самые смутные годы был порушен. Стены только и оставались с его детскими картинами. А потом и стены по кирпичику были растащены. Не ценим мы своей истории, труд людей не бережем, память и былую красоту, включая сюда и природу.
Приведу примеры на эту тему. Пасу на лужочке овечек и козочек. В лесополосу они привели. Там я обнаружил свалку. Их вокруг наших сел много. И среди прочего мусора я увидел рисованные портреты Зуевских бабушек и дедушек. Они давно умерли, их на свалку и выбросили. Но памяти почему надо было умирать? Но, слава богу, не везде такое отношение, есть и бережное. С Иваном Ивановичем ездили на моем мотоцикле «Восход» в его Несмеяновку. Заходили в школу, где он учился и рисовал для школы, для своих земляков. К счастью, все его работы на тот момент были целы. В беседах с нами его земляки Ивану Ивановичу выражали великую благодарность. Посетили мы и школьный музей в степной Алексеевке, в те годы районное село. В районном музее на самом видном месте висели его картины, изображающие местную природу и большой портрет Льва Николаевича Толстого. Посетили мы с ним и Крутеньскую Пустынь, где он с гордостью показывал портрет старца собственной работы, который когда-то в этой пустыне жил и молился за нас. Живое, кроткое, но мудрое лицо с добрыми глазами сопровождали нас, наблюдали, пока мы с ним по его холмам и долам ходили.
- Мне его лик, совсем малых размеров передали старушки из соседнего села Летниково. И я его срисовал, увеличил, - рассказывал Иван Иванович. Старания его работы над портретом пустынного старца всеми замечены, кто в те годы посещал ту пустынь. А ее посещают и поныне. И позднее, уже работая агрономом, проезжая по тем полям я и мой водитель всегда видели тот портрет свежим, не выцветшим. А ведь он висел просто на кресту; под солнцем, на ветру, под открытым небом. На долгие годы рисовал свои картины Иван Иванович, красиво и качественно рисовал, радуя глаз и душу людям.
Как-то, нас, курсантов Кинельского СХИ направили на производственную практику в совхоз «Комсомолец», Кинельского района. Герой социалистического труда Аксенов им руководил. А показывал трудовые достижения главный зоотехник. После осмотра нас кормили в совхозной столовой вкусными обедами. Расселись мы за столиками, смотрю, напротив во всю стену картина «Вечерний закат». Огромный пруд, вётла по его берегу, солнце на закате, уходящее за вечерний горизонт, его водное отражение. А на зеленом лужку, под кронами березы гармонист с красивой девушкой. В одежде они старинной, крестьянской. И мне показался знакомый почерк этой картины (теперь я бы ее сфотографировал). Потом мне Иван Иванович признался, что рисовал он там сначала портреты членов семьи директора Аксенова, героя соцтруда (в память дочери, трагически погибшей), а потом и эту картину.
К концу восьмидесятых годов колхоз Красное Знамя достиг пика в своем экономическом развитии. Руководил им Василий Павлович Стаханов, который по моей просьбе всячески способствовал творчеству нашего общего любимца Голубенко. Давал он ему заказы по рисованию постоянно. Тогда я уже работал председателем сельского совета, и у меня возникла идея в школьный музей его направить, там портреты заслуженных людей рисовать. Начиная с участников первой мировой, заслуженных селян дореволюционных времен, революции, НЭП, организаторов колхозов, фронтовиков и тружеников села. Работа началась им заинтересованно, и она была бы полностью выполнена, но наступили те самые времена разрухи, девяностые. Я вскоре буду работать агрономом в хозрасчетном звене в поселке Березовый. Иван Иванович совершенно безработный. Идем с ним к Стаханову. Нашли сообща выход - в правлении зал заседания надо картинами украсить. Большая картина «Осень в деревне» украсила переднюю сцену, а картина «Образ современной крестьянки» размещена на задней стенке зала. Оплата художнику за эту работу по тяжелым временам определялась скромно, 25 рублей за метр квадратный, с площади. И так хорошо. Художнику надо как-то продолжать жить, питаться, одеваться. Но всем было не до него, когда Советский Союз разваливался. Гибли миллионы, не чета Голубенки. Советуемся с механизаторами - звеньевой Дорохин Василий Ильич, Долматов Валерий Павлович, Зуев Алексей Дмитриевич и другие трактористы согласились с моим предложением принять Ивана Ивановича сторожем в звено (хотя сторож и не был нужен). Художник в полевом вагончике жил, спал, чего-то рисовал, с механизаторами вместе питался. До конца девяностых так жил, колхоз его от голодной смерти спасал, пока не пришла пора гибели колхозного производства.
Уехал Иван Иванович из Зуевки в Нефтегорск, изредка приезжал, ко мне заходил. Покормит его моя жена Раиса Васильевна, в носки шерстяные, совершенно новые опять обует. Поговорили с Иваном Ивановичем о его жительстве, утверждал, при строящейся церкви живет. Приехал в другой раз в синяках, подростки, говорит, избили. Молока полтора литра с хлебом домашним съел. Совершенно голодным был на этот раз Иван, наш художник Голубенко. Отдохнул на уличной скамеечке. На прохожих с любопытством все смотрел (может с завистью), со знакомыми здоровался. Кто приостанавливался, разговаривал. Уехал попутным транспортом к вечеру, на этот раз - с концами.
ПРОЖИЛ ДОЛГУЮ ЖИЗНЬ УМЕЮЧИ
Это я о Шмойлове Иване Петровиче. На фотографии он слева, справа его сосед Кортунов Михаил Павлович, в средине шабер через улицу Иван Тимофеевич Павлов.
1 января 2019 года герою моего рассказа исполнился 81 год. Но внешне выглядит он еще на много лет моложе. По дому много хлопочет, порой еще и работает, делами домашними ловко управляет, порядок во всем наводит.
Плотницкие уроки отца ему пригодились в строительстве собственного дома и в обустройстве подворья. Разумно и удобно разместил он все свои закутки, клетушки, сарайчики, которые я с большим интересом теперь вот и осматриваю. Да, теперь они без скота, возраст не тот, но все хоромы на его подворье убраны под метелку. И только в курятнике, где хозяйничают его курочки-хохлатки с петухом красавцем, чувствуется дворовая жизнь. Там стоит с зерном деревянное корыто, сделанное руками хозяина, кастрюля с подогретой водой, метла, ведро для мусора, совок. К стене пристроены гнезда со свежей подстилкой. Ближе к окну расположены насести для птиц. Был полдень, птица вся была либо у кормушки, либо на их карде (ограда, задний двор). Заглянул за изгородь, где на меня сердито залаяла хозяйская собачка. Поинтересовался я и баней Шмойловых, маленькой, срубовой, внутри уютной, железом листовым покрытой. Красивая банька, удобная, с окном единственным, двухрамным, смотрящим во двор, с дверями толстыми, обшитыми, с порогами высокими (для удержания тепла). Понравилось мне его подворье, оно хорошо продуманное.
Подхожу к сеням. Берусь за фигурную ручку старых времен бородка, легким поворотом освобождаю защелку, без скрипа открывается дверь. В сенях чисто, уютно, под обувью и в проходе постелена резиновая дорожка. Услышав мои шаги, навстречу появляется хозяин. К нему уже зашла моя Раиса Васильевна, о моем появлении предупредила. Ивана Петровича я знаю с детства, а с начала шестидесятых годов прошлого века мы проживаем на общей улице, исстари называемой Кармышом, а с 1935 года эта улица носит официальное название - Пролетарская.
Начинали мы нашу беседу с просмотра его семейного альбома. Остановились на этой фотографии.
- Это мои друганы, - говорит Иван Петрович. – С ними я, почитай, всю жизнь у соседях прожил и в колхозе вместе проработал. Они шоферами работали, на бойлерах, а я плотничал, строил. И у всех у нас с женами не повезло, рано мы овдовели, по одному последние годы жили. Они старше меня, Павлов на четыре года, а Кортунов на год. Вот я, как младший, их постоянно и проведывал.
Однова (однажды) прихожу к Михаилу, у него входная дверь открыта. Из сеней шумлю, он не откликается. Думаю - «Чей-то с ним не то...» Захожу, а он на полу валяется. Начал его на диван затаскивать. И пока я его затаскивал, он оклемался, глаза открыл. А его так вот иногда накрывало. Спрашиваю - «В скорую помощь звонить?» - говорит «Не надо». Я тогда его дочери позвонил, она приехала, забрала. И он у нее вскоре умер. А недавно, ты знаешь, покинул меня и мой другой сосед. Жалко обоих, и скучно без них. А куда деваться-то? С этим ничего не поделаешь. Жизнь наша такая.
Достойными качествами природа моего собеседника наградила. Он спокойный, вежливый, честный, заботливый, отзывчивый, справедливый. В нынешнее время - это дар редкий, даже для селянина. Это и позволяет Ивану Петровичу быть в числе заслуженных и уважаемых жителей нашего села. Накануне приближающегося восьмидесятилетнего юбилея Ивана Петровича, глава поселения Решетов Михаил Алексеевич и председатель совета ветеранов Беляев Валерий Евгеньевич просили меня рассказать о нем моим читателям. Я им тогда же и пообещал. Но вот с небольшой задержкой наша беседа вышла.
Детство Вани Шмойлова
Когда я Ивана Петровича об этом периоде жизни попросил рассказывать, он заулыбался. Нравится всем моим собеседникам этот вопрос. И не важно, сколько им лет, вопрос о детстве всех захватывает, завораживает, возвращает в лучшее прошлое, в самое счастливое время. И когда Шмойлов вспоминал о детстве, а видеокамера на него смотрела, он забывал о ней, о мире, который его окружал. Он не слышал телефона, который ему зазвонил... Его захватывали далекие воспоминания детства.
Иван Петрович с большим удовольствием делился ими, рассказывал, как он в детстве жил на улице Девица (ныне - Советская), каким их домик был, который стоял на берегу озера Тепловка, как его окна передние смотрелись на высокую церковь старинную, пяти купольную, деревянную. А их домик действительно отличался многим от соседских саманных домиков. Он был деревянный, с крышей тесовой, с наличниками резными, с красивыми резными перилами на крыльце.
- Да, в таком домике, уютном, но очень тесном семья наша огромная и проживала – соглашается он, - в нем я родился первого января 1937 года. И в этом родном уголке наши родители нас растили, воспитывали, учили. А жить-то нам в такой большой семьей было каково? В таком скопе, на такой площади..., ты представляешь. А нас на этих метрах было восьмеро детей и двое родителей. Особенно зимой трудно, на улице холодно, из дома не убежишь. Вечерами все дома, печь половину избы занимала, на нее все заберемся, либо в передней у голландки ютимся, греемся. Вечером ее сушняком протапливали, в жар картошки наложим, она там обуглится, и мы ее с большим удовольствием уплетаем. А постоянно были голодными. Летом, куда ни шло, родители заняты были своими делами: колхозными или домашними, мы на улице играем или родителям помогаем.
И годы в стране были тогда тревожными. Но мы тревог не ощущали. Нам о них родители позднее расскажут. И мы поймем, почему наши дедушки, бабушки уходили так рано из жизни, я их даже не помню. Причина для этого была. Старики нам рассказывали о мужиках зуевских, которых поубивали на Первой мировой, в революцию, на гражданской войне, в ссылки многих отправили, репрессиям многих подвергли.
А потом отец Шмойлов Петр Павлович и мама Анна Степановна нам историю рассказали, как они семью нашу создавали. У него жена умерла, а на руках оставалась Нюрка - трех лет и Васька годовалый. Но, как я помню, родители нас не различали, мы появлялись на свет. Они считали всех нас общими, любимыми, неделимыми. Жили мы дружно, не обижали друг друга. Я после Васьки был третьим, за мной шел Колька, потом Машка, Валька, Любка, Витька. Но с Валькой чего-то получилось. Она стояла на подоконнике, глядела в окно. И чего там увидела, не знаю, помню, она вскрикнула, испугалась, отпрянула от окна и задрожала. Мать спрашивает «Валя, чего с тобой?». А она уже никакая. Положили мы ее на кровать, ей хуже и хуже. Вскоре наша любимая сестренка и умерла.
И ребятня со всей нашей улицы между собой дружила, партиями играла, кино посещала, когда передвижка в село приезжала. А тогда как было? Николай Щербаков или Санек Левашов на афише о кино сообщат, наша задача - найти пятак на билет. Вечером у дверей в клуб киномеханик стоял, деньги требовал. А пятак не у всех находился. И кто-то из сообразительных ребят в фундаменте зрительного зала лаз нашел, через него на клубную сцену смелая ребятня вся и полезла. За экраном тихо посидят, дальше ползут, в зал зрительный. Там, на полу вповалку они и размещались. Но скоро способ наш просмотра фильмов на халяву ими был разоблачен. Безбилетников из зрительного зала стал выпроваживать либо завклуб, либо киномеханик. И делалось это прилюдно и с обязательным пендалем. А чего нам теперь делать? Стали способы другие искать, как деньги на кино зарабатывать. О церкви вспомнили, в которую ссыпали колхозное зерно. А где зерно есть, птице живется вольготно. В том числе и голубям пестрым, белым, красным, их-то мы там ловили и продавали. А пара голубей стоила десять яиц, которые мы в магазин сдавали, деньги получали.
И купание лошадей в озере Тепловка было нашим любимым занятием. Пожарка у нас под боком, она прямо на берегу озера стояла. Мы туда шли, мужиков уговаривали, брали у них самых смирных лошадей, сами купались, их холили-купали, отмывали от пота. Озеро глубокое, широкое, простора! Но, правда, вода в ней холодноватая, ключи били. От этого была прелесть лошадям, а мы терпели. Накупаемся, на спинах лошадей с одного берега на другой накатаемся, в пожарку лошадей ведем, хозяевам сдаем. Начинаем их о войне расспрашивать, слушать. От купания отогреемся, на огороды идем. Бзнюки (паслен черный), морковки наедимся, на луга бежим сусликов выливать, яйца из гнезд разных птиц вынимать, травы съедобные себе на еду собирать.
Так до школьных лет мы и жили. Настала пора учиться, когда война еще шла, когда отец с войны раненым пришел. А учила нас до четырех классов Мария Сергеевна Горлова (Елхимова). И моя академия наук на этом закончилась. Я как бы уже подрос, пошел в тракторный отряд водовозом работать, трудоднями родителям стал помогать.
А отцу немец левую ладонь прострелил, но в военном госпитале ее не правильно лечили. Рука в кулаке была зажата, он ее другой рукой расправит, она опять в кулак собирается. Но отец не хотел быть инвалидом, он работал, плотничал, дома строил. Потом мельник, дед Володюшка заболел, отца заведовать ветряной мельницей поставили. Завидовали нам соседи. Поповы рядом жили. У них тоже семья большая. По их мнению, отец наш должен был с мельницы муку приносить. И, наверное, приносил, но сметки из-под камней. Ими семью кормил. Но какая была это еда? Не еда, а беда. Отец муку хорошую брать боялся, а мучной смет был с пылью, с каменной крошкой. Пышки из нее мама пекла. Мы их ели, а от этой еды зубы всегда сильно скрежетали из-за той самой каменной крошки.
Потом его мельницу ветряную прикрыли, старая стала. Колхоз новую построил. Она теперь работала не от ветра, а от дизельного мотора. И отец ей управлял до 1968 года. Пока не умер. Это уже, когда ближе к юности время мое шло, мы вырастали, в колхоз на работы нас привлекали. С Шуркой Анютиной (Чеховских) на прополке я был. По полю с ней ходили, сорняки рвали, есть захотели, она говорит «Вань, иди на бугор, стой там, смотри, чтобы объездчик или председатель не подъехали». Я на бугре стоял, караулил, а она в ведре пшеницу на костре жарила.
Начальников тогда все боялись, время строгое было. Отец рассказывал, на мельницу зерно колхозное привезли на размол, девчата его мололи: Поля Плетнева и Настя Гурьяниха (Попова). Спрашивают отца «Дядь Петь, а нам можно зерна по ведерку взять?» Он им отвечает «Девчата, я этому зерну не хозяин. Вас я не видал и не слыхал». На другой день приехал из Утевки участковый милиционер, их забрал, строго допрашивал. Но они ему отца не выдали.
Потом я по посиделкам шастал, к Сивковым мы на них ходили. Они в сторожке бригадного двора тогда жили. В сторожке лошадь привязана, жеребенок рядом, хомуты висят, седелки, в углу дуги. И мы тут, кто стоит, кто на чем сидит, в гармонь играем, пляшем, припеваем. А от призыва в армию меня почему-то забраковали. Тогда же много молодежи было. Это теперь она в дефиците. И чего мне оставалось делать? Девчонку я в клубе хорошенькую замечаю, Зиночку Елхимову (везло на Елхимовых), быстро на ней и женился. Но и быстро развелся, обжегся. После ней еще два года холостым ходил, с родителями жил. А потом какой-то праздник зуевцы отмечали. В клуб прихожу, там играл на баяне, молодежь развлекал твой брат Михаил. К нему подсел, разговорились, он на Нюрку Елхимову показывает. Она может быть выпила перед этим, осмелела. До этого на круг никогда не выходила, не плясала. В тот вечер домой я ее и проводил, поговорил. Понравилась она мне. И до сватовства я с ней встречался, дружил, а потом и влюблялся.
Самостоятельная жизнь
Разными путями к ней приходят молодые люди. Но приходят и познают в ней себя как личность, узнают свои способности. А иначе как узнаешь себя, не отделившись от родителей? Хотя теперь примеров других много, сынок или дочка живут себе у родителей припеваючи, питаются, одеваются за их счет. А по-простому выражаясь, эти чада у терпеливых родителей сидят на шеях. Иван Шмойлов оказался не из таких. У него были мысли другие, когда он посылал сватов в дом невесты. Об этом он будущую жену Аню заранее предупредил. Это было осенью 1963 года. В селах принято было, чтобы сватами были авторитетные родственники жениха. По линии отца у Ивана сватом был Поздняков Петр Филиппович, по линии матери - Пастева Евдокия Степановна, сестра матери.
- А к женитьбе с ней мы были готовы, как и наши родственники. Поэтому, мое сватовство, это были просто формальные переговоры с ее родителями. Прошли они успешно. На другой день в их доме был устроен запой. Потом на резвой лошадке мы ездили с Аннушкой в Кулешовский сельсовет расписываться, в Ореховку венчаться. Через месяц в двух дворах мы играли свадьбу: широкую, веселую, где нам родственники с обеих сторон дарили полотенца, мыло, трусы, носки, майки. Мода такая была.
И стали мы жить у моих родителей, где неудобств с детских времен не уменьшилось. Тесноты хватало, теперь в таком скопе молодые семьи не живут. И мы с Нюркой задумались об отделении. А как свое жилье приобрести, на что дом строить, или на какие деньги готовое жилье купить? Обращаюсь к отцу, мол, денег давай в долг. Он отвечает «А я тебе где их возьму?». В кассу взаимной помощи советует обращаться. К Павлу Николаевичу Кортунову пошел. Были такие кассы тогда в селах. Но я не был членом их общества. Оставалась одна надежда, на колхоз. Пошел к Овчинникову Василию Ивановичу, поясняю председателю ситуацию, мол, женился, жить у родителей не с руки, семья большая. Уезжать из Зуевки не хочется мне и моей Нюрке на Пятое отделение, где рабочим совхоза квартиры дают.
Председатель ведет меня к бухгалтеру Елхимову Петру Михайловичу, к дяде моей жены. Говорит ему «Выдай Шмойлову деньги под отчет на покупку дома. Нам такие колхозники нужны». А я до этого показал себя на колхозной работе с хорошей стороны. Это было, когда Овчинников еще работал главным зоотехником. Тогда колхозного счетовода, Ивана Кузьмича с работы сняли, а он ко мне пришел и уговорил с ним отгул (молодняк) колхозный пасти. Сказал, мол, оплата будет с привеса, и не трудоднями, а деньгами, «Мы на этой работе озолотимся». И мы пасли с ним колхозный отгул. А мой старшой грамотный и фронтовик смелый. У него карманные счеты, ими Кузьмич дневной привес нашего скота подсчитывал. А чтобы у нашего молодняка он был высоким, Левашев Иван Кузьмич на ночь их частенько на карду не загонял, а на посевы выпускал. Но это было до поры, до времени. Объездчик колхозный, Иван Харитонович нас разоблачил, проматерил как следует и магарыч потребовал. И ладно бы, но об этом председатель колхоза узнал. Должно состояться заседание правления колхоза, нам грозили штрафы. Выручил председатель Утевского райисполкома Бурцев Иван Ефимович. Он в наш колхоз приехал, об этом случае тоже узнал, привесом большим нашего молодняка заинтересовался. На поле с Петром Семеновичем Леус приехал, посмотрели они какой ущерб наш скот полю колхозному нанес, и какую выгоду колхоз получил. Сделали вывод. По нему выходило, от стравливания посевов из-под копыта скотиной пользы больше, чем вреда. И с того времени скоту колхозному на зеленый корм стали отводить специальные посевы. Рядовые крестьяне им об этом подсказали.
А теперь о жилье. Когда у меня появились деньги, поехал я с ними за щитовым домом на строительную базу. Машины колхозникам выделяли бесплатно. А перед этим мы с Анной Михайловной на вашей улице подобрали место для поселения. Там от Бортниковой усадьбы оставалась только погребка. К ней на четырех автомобилях я и привез детали щитового дома. Собирали нам его Кортунов Илья Степанович, Глебов Егор Васильевич и Татаринцев Николай Алексеевич. А отделку чистовую, пуск под ключ жилой дом мы с Анной Михайловной доводили до глубокой осени 1964 года.
Вселились наконец-то, начиная совместное проживание с нуля, имея долг большой колхозу, который нам хотелось как можно быстрее погасить. И мы его погасили за один год моими хорошими заработками на пастьбе отгула. Жили сами на скромные заработки жены. Телочкой жили, купили ее у Санька Борисова (Кортунова), которая весной отелилась. Яичками от курочек кормились, купленными в зиму, огородом заброшенным, который весной распахали, окультурили, картошкой и овощами засадили. Но нам хотелось на расширенном подворье иметь живности больше. Нюрка развела гусей, уток. У нас речка-то под боком, за огородом. А мясо от птицы и диетически полезное, и вкусное. А тут как-то пошли с ней к ее родителям в гости, где она была основной работницей ломовой до замужества. А теща-то моя, ее мать, ей не родная, но добрая и заботливая, возможно и лучше другой матери родной. И когда меня мой тесть Михаил Михайлович Елхимов попросил у них во дворе колодец выкопать, она ему сказала «Мишк, а за колодец ты зятю и Нюрке пару овец обещай». Он обещал. И когда мы с Васькой Тимошковым им колодец выкопали, за магарычем он сказал «Иван, забирай теперь себе на завод по праву ярку самую лучшую, а к ней и барана». С этой парочки мы у себя овец и развели. А с них в доме шерсть стала, валенки и носки шерстяные.
Я потом за дойными коровами ухаживал в четырех рядном коровнике. Корма раздавал, поил, стойла чистил. Работать там было не так трудно, как неудобно. С возом станешь разворачиваться, промахнешься, оглобли как не бывало. Ремонтируешь. Потом приспособился, привык к коллективу дружному, слаженному, работящему. Сработались, сплотились, уважая друг друга, выручая и помогая.
И все бы хорошо, детьми нас с Нюркой Бог обделил. Поэтому, нам с ней без коллектива колхозного никуда. А чем нам заниматься больше, кроме работы? Мы и работали, пока силы были, пока здоровье позволяло. Она долгие годы работала на семенах, протравливала их зимой и весной. А это опасная работа, особенно когда люди на ней от ядов не оберегаются, игнорируя средствами химзащиты. А я почему об этом узнал? Подменял жену на ее работе пару раз. И там так надышался этих протравителей, домой еле пришел. Говорю ей об этом, а она смеется, мол, ты такой слабый. А она и ее подруга Занина Анна Тимофеевна сильные, доработались на семенах колхозных до того, что обе слишком рановато и умерли.
И я не поберегся, себе повредил на работе левую руку. Это случилось в плотницкой бригаде, куда я по примеру отца попал. С Николаем Татаринцевым мы доски строгали на фугорезе. Он стоит с одного конца агрегата, я с другого. Я доску на стол кладу, ему ее через ножи подаю. У доски попадается сук, доходя до ножей, на этом месте доска лопается, летит в сторону, а моя рука ладонью попадает в ножи. Чего было с ней, со мной, я помню смутно. И чего бы со мной было, не будь сообразительного партнера. Он ко мне подбегает, сажает на скамейку, на ней мы перекуривали, успокаивает «Ваня, терпи, дыши глубоко, сиди смирно». Руку выше локтя ремнем брючным перетянул. «Вены твои перевяжу, чтобы крови меньше вышло». Быстро это делает, полотенце с гвоздя снимает, на счастье оно было чистым, утром сменили, рану им заматывает. После этого ведет меня в красный уголок. У молокопрома автомобиль стоял Павлова Василия Михайловича. Он бросает все дела, на машине везет меня в сельскую больницу, оттуда с медичкой в районную больницу, в хирургическое отделение. С Юрием Шевченко у колхоза был заключен трудовой договор. Колхоз оплачивал его труд по-своему. Наша плотницкая бригада строила в Нефтегорске его семье жилой особняк. В составе этой бригады был и я.
Но Шевченко в это время был в отпуске. И напрочь снесенную ладонь и один уцелевший палец обрабатывал и лечил другой доктор. А как он ее лечил? Мы же не понимаем, доверяемся докторам. Заживать стала ладонь, палец единственный сросся, не гнется, в сторону смотрит. Прибыл с отпуска Юрий Михайлович Шевченко, поглядел мою руку, головой помахал, говорит «Будем дефекты исправлять, палец ломать, если согласишься». Но палец ломать я побоялся, а на ладонь он клоки кожи с других мест брал и наживлял.
И спасибо докторам, я хоть и с дефектом, но живу, работаю. Как жил, работал, нас кормил и воспитывал отец, который на боевом фронте руку повредил, а я на трудовом. Судьба нами распоряжается. Но береженого бог бережет, как говорится. Братья ушли из жизни, жена, сестра... У каждой смерти своя причина. Николай рано ушел, много пил. И я бы, наверное, давно умер. Желудок болит, донимает. Поехал к врачу Звягинцеву, был такой. Он проверил мой желудок, сфотографировал, мне рисунок показывает, поясняет о слизистом слое, которого в желудке нет. Предупреждает «Будешь продолжать в свой желудок крепкое спиртное заливать, схоронят и тебя. А выпивать не будешь, жить будешь». И я уже лет двадцать пять спиртного в рот не беру, и живу. А вот самого младшего брата Виктора тоже рано похоронили. Этот выучился на агронома, работал по специальности. В Зуевке на учительнице женился, переехали в Нефтегорск. Там работал агрономом в управлении сельского хозяйства. Зима была, ночь. И зачем он поехал в южную Алексеевку, с кем? Загадки. В кювет съехал, вышел на дорогу просить буксир. Встречные машины ослепили, он оказался под их колесами.
Такая жизнь, ее по-разному мы проживаем. У нас семья была большая, теперь мы с сестрой Марией вдвоем доживаем этот век. Встречаемся, общаемся, звоним по сотовому друг другу, жалеем, бережем.

Спасем то, что любим
Дети наше будущее. О них мы должны проявлять заботу (хотя бы для того, чтобы они потом о нас позаботились). Они должны сегодня жить полноценной жизнью, наполненной яркими впечатлениями. А чем запомнится детям моей Зуевки прошедшее лето, необычайно жаркое? Тем, что они, мучая себя зноем, ехали на велосипедах, а в большинстве случаев шли пешком под лучами палящего солнца три километра к единственному водоемчику искупаться или порыбачить?
Я хорошо помню время детства и юности, когда в нашей речке Ветлянке, во многих признанных местах вся наша ребятня улицами целыми купалась, купали лошадей, рыбачили, женщины стирали белье, мужики в колдобинах коноплю замачивали.
А теперь нашу Ветлянку не узнать. На наших глазах вся та красота испарилась. Стоит признать, что окрыленное успехами промышленности, сельского хозяйства, моё поколение не уделяло должного внимания экологическому вопросу. К большому сожалению и стыду, все эти годы мы заваливали и захламляли бытовым мусором природные озера, рукотворные пруды, а потом и русло нашей речки Ветлянки. От нашей бытовой безалаберности русла речки просто не стало. Не стало в окрестностях Зуевки былой природы: чистых озер, ветлянских водопадов, колдобин, рукотворных прудов, нет благодатной степи, богатой дичью, раздольной, красивой
Вынесенный в заголовок призыв, я позаимствовал из стенной газеты работников Дома культуры моей Зуевки. И он не только зуевцев касается, а всех россиян, проживающих в разных уголках нашей необъятной Родины, где когда-то были чистыми, полноводными, привлекательными, доступными людям моря, реки, пруды и озера. А если быть точнее, тех мест осталось совсем мало - раз-два и обчелся. Их я посетил, сфотографировал, перед тем как писать эту заметку, не поленился. Вобъектив мне попались девочка и мальчик, внуки семьи Батуниных, удочками с мостика рыбачат. Прибыли они сюда аж с Кочугур. А куда им еще подаваться на рыбалку то? Это единственное место, где по бывшим понятиям с горем пополам еще можно окунуться в воду покупаться или постоять с удочкой у бережка. Не порыбачить, не поймать крупного карася теперь, как раньше, или окунька с сорожечкой. Раньше это место для раздольного купания было. Мы называли это место «Под Щербаковыми», а теперь это место наши внуки именуют «У трех ветел».
И на другом притоке речки Ветлянки (на правом) до 2017 года был прекрасный, полноводный водоем, именуемый в народе «Водоохранка». Это водохранилище для нас дар божий, на вечное и безвозмездное пользование его оставил колхоз. А подарили этот водоем два разумных председателя: Николай Иванович Миронов и Стаханов Василий Павлович. В начале 70-х годов 20 века они это чудо-хранилище для орошение полей возвели. Воды в нем было много, селянам ее хватало на орошение полей, на разведение рыбы, на купание и отдых. Большая водная площадь, песчаные берега, камышовые заросли привлекали в наши края не только людей, даже лебедей. Но пришли разорительные и бесхозные времена годов девяностых, шлюз заградительных на плотине не стало, русло от воды опустело, рыба исчезла, а лебеди и другая водоплавающая дичь больше возвращаться в наши края не желали. А зачем теперь той дичи красивой, плавающей, плескающейся в воде, к водохранилищу нашему теперь прилетать? Когда водохранилище само хоть и сохранилось, но только в затрапезном виде, когда хозяев на него настоящих не стало. Находились временщики в целях наживы, в основном - нечестные пользователи, так называемые арендаторы. И с чего они обычно аренду хранилища начинали? Не с ремонта плотины, не с привоза песка на пляж для купания селянам и не с организации соревнований любителей рыболовов, а с вылавливания сетями рыбы из водоема, с обогащения себя и с объявления платной рыбалки для других, в том числе селян.
Поднимали тревогу по этому поводу мои селяне. Писал и я в разные инстанции тревожные заметки на эту тему. Услышала наконец-то местная власть наш голос. Меры принимать стала местная администрация в лице Решетова Михаила Алексеевича. Он стал принимать меры по ее восстановлению силами тех же селян, энтузиастов, патриотов, людей неравнодушных к проблемам природы. Пока фамилии или имена я только некоторых назову. Это Трубников Роман, Давыдов Александр, Гуреев Леша, Беляев Валера. Их результат работы очевиден, его мы на фотографиях видим. Они работу провели благородную, нужную природе и людям. Это они, простые зуевские мужики, трудяги на плотине водохранилища на место вышедших из строя шлюзовых ворот поставили бетонные плиты, приварили их, засыпали землей. Сработали на совесть. И теперь вода из «Водоохранки» весной не будет уходить, если только лишняя, через плиты. И будем мы там опять рыбачить, купаться. А может быть, обновленное водохранилище приглянется вновь перелетным птицам, которые к нам снова прилетят и опять приживутся надолго в краях наших. И селянам моим посчастливится вновь увидеть плавающих красавцев - лебедей.
 
;