Это я о Шмойлове Иване Петровиче. А на фотографии он слева, справа его сосед Кортунов Михаил Павлович, в средине шабер через улицу Иван Тимофеевич Павлов.
1 января 2019 года герою моего рассказа исполнился 81 год. Но внешне выглядит он еще на много лет моложе. По дому много хлопочет, порой еще и работает, делами домашними ловко управляет, порядок во всем наводит.
Плотницкие уроки отца ему пригодились в строительстве собственного дома и в обустройстве подворья. Разумно и удобно разместил он все свои закутки, клетушки, сарайчики, которые я с большим интересом теперь вот и осматриваю. Да, теперь они без скота, возраст не тот, но все хоромы на его подворье убраны под метелку. И только в курятнике, где хозяйничают его курочки-хохлатки с петухом красавцем чувствуется дворовая жизнь. Там стоит с зерном деревянное корыто, сделанное руками хозяина, кастрюля с подогретой водой, метла, ведро для мусора, совок. К стене пристроены гнезда со свежей подстилкой. Ближе к окну расположены насести для птиц. Был полдень, птица вся была либо у кормушки или на их калде. Заглянул за изгородь, где на меня сердито залаяла хозяйская собачка. Поинтересовался я и баней Шмойловых: маленькой, срубовой, внутри уютной, железом листовым покрытой. Красивая банька, удобная, с окном единственным, двухрамным, смотрящих во двор, с дверями толстыми, обшитыми, с порогами высокими (для удержания тепла). Понравилось мне его подворье, оно хорошо продуманное.
Подхожу к сеням. Берусь за фигурную ручку старых времен бородка, легким поворотом освобождаю защелку, без скрипа открывается дверь. В сенях чисто, уютно, под обувью и в проходе постелена резиновая дорожка. Услышав мои шаги, навстречу появляется хозяин. К нему уже зашла моя Раиса Васильевна, о моем появлении предупредила. Ивана Петровича я знаю с детства, а с начала шестидесятых годов прошлого века мы проживаем на общей улице, исстари называемой Кармышом, а с 1935 года эта улица носит официальное название - Пролетарская.
Начинали мы нашу беседу с просмотра его семейного альбома. Остановились на этой фотографии.
- Это мои друганы, говорит Иван Петрович. – С ними я, почитай, всю жизнь у соседях прожил и в колхозе вместе проработал. Они шоферами работали, на бойлерах, а я плотничал, строил.
И у всех у нас с женами не повезло, рано мы овдовели, по одному последние годы жили. Они старше меня, Павлов на четыре года, а Кортунов на год. Вот я, как младший, их постоянно и проведывал.
Однова прихожу к Михаилу, у него входная дверь открыта. Из сеней шумлю, он не откликается. Думаю "Чей-то с ним не то..." Захожу, а он на полу валяется. Начал его на диван затаскивать. И пока я его затаскивал, он оклемался, глаза открыл. А его так вот иногда накрывало. Спрашиваю - "В скорую помощь звонить?" - говорит "Не надо".
Я тогда его дочери позвонил, она приехала, забрала. И он у нее вскоре умер. А недавно, ты знаешь, покинул меня и мой другой сосед. Жалко обоих, и скучно без них. А куда деваться-то? С этим ничего не поделаешь. Жизнь наша такая.
Достойными качествами природа моего собеседника наградила. Он спокойный, вежливый, честный, заботливый, отзывчивый, справедливый. В нынешнее время это дар редкий, даже для селянина. Это и позволяет Ивану Петровичу быть в числе заслуженных и уважаемых жителей нашего села.
Накануне приближающегося восьмидесятилетнего юбилея Ивана Петровича, глава поселения Решетов Михаил Алексеевич и председатель совета ветеранов Беляев Валерий Евгеньевич просили меня рассказать о нем моим читателям. Я им тогда же и пообещал. Но вот с небольшой задержкой наша беседа вышла.
Детство Вани Шмойлова
Когда я Ивана Петровича об этом периоде жизни попросил рассказывать, он заулыбался. Нравится всем моим собеседникам этот вопрос. И не важно, сколько им лет, вопрос о детстве всех захватывает, завораживает, возвращает в лучшее прошлое, в самое счастливое время. И когда Шмойлов вспоминал о детстве, а видеокамера на него смотрела, он забывал о ней, о мире, который его окружал. Он не слышал телефона, который ему зазвонил... Его захватывали далекие воспоминания детства.
Иван Петрович с большим удовольствием делился ими, рассказывал, как он в детстве жил на улице Девица (ныне - Советская), каким их домик был, который стоял на берегу озера Тепловка, как его окна передние смотрелись на высокую церковь старинную, пяти купольную, деревянную. А их домик действительно отличался многим от соседских саманных домиков. Он был деревянный, с крышей тесовой, с наличниками резными, с красивыми резными перилами на крыльце.
- Да, в таком домике, уютном, но очень тесном семья наша огромная и проживала – соглашается он, - в нем я родился первого января 1937 года. И в этом родном уголке наши родители нас растили, воспитывали, учили. А жить-то нам в такой большой семьей было каково? В таком скопе, на такой площади..., ты представляешь. А нас на этих метрах было восьмеро детей и двое родителей. Особенно зимой трудно, на улице холодно, из дома не убежишь. Вечерами все дома, печь половину избы занимала, на нее все заберемся, либо в передней у голландки ютимся, греемся. Вечером ее сушняком протапливали, в жар картошки наложим, она там обуглится и мы ее с большим удовольствием уплетаем. А постоянно были голодными. Летом, куда ни шло. родители занятые были своими делами: колхозными или домашними, мы на улице играем или родителям помогаем.
И годы в стране были тогда тревожными. Но мы тревог не ощущали. Нам о них родители позднее расскажут. И мы поймем, почему наши дедушки, бабушки уходили так рано из жизни, я их даже не помню. Причина для этого была. Старики нам рассказывали о мужиках зуевских, которых поубивали на Первой мировой, в революцию, на гражданской войне, в ссылки многих отправили, репрессиям многих подвергали.
А потом отец - Шмойлов Петр Павлович и мама - Анна Степановна нам историю рассказали. Как они семью нашу создавали. У него жена умерла, а на руках оставалась Нюрка - трех лет и Васька годовалый. Но, как я помню, родители нас не различали, мы появлялись на свет. Они считали всех нас общими, любимыми, неделимыми. Жили мы дружно, не обижали друг друга. Я после Васьки был третьим, за мной шел Колька, потом Машка, Валька, Любка, Витька.
Но с Валькой чего-то получилось. Она стояла на подоконнике, глядела в окно. И чего там увидела, не знаю, помню, она вскрикнула, испугалась, отпрянула от окна и задрожала. Мать спрашивает "Валя, чего с тобой?". А она уже никакая. Положили мы ее на кровать, ей хуже и хуже. Вскоре наша любимая сестренка и умерла.
И ребятня со всей нашей улицы между собой дружила, партиями играла, кино посещала, когда передвижка в село приезжала. А тогда как было? Николай Щербаков или Санек Левашов на афише о кино сообщат, наша задача - найти пятак на билет. Вечером у дверей в клуб киномеханик стоял, деньги требовал. А пятак не у всех находился. И кто-то из сообразительных ребят в фундаменте зрительного зала лаз находил, через него на клубную сцену смелая ребятня вся и полезла. За экраном тихо посидят, дальше ползут, в зал зрительный. Там, на полу вповалку они и размещались.
Но скоро способ наш просмотра фильмов на халяву ими был разоблачен . Безбилетников из зрительного зала провожал либо завклуб, либо киномеханик. И делалось это прилюдно и с обязательным пенделем. А чего нам теперь делать? Стали способы другие искать, как деньги на кино зарабатывать. О церкви вспомнили, в которую ссыпали колхозное зерно. А где зерно есть, птице живется вольготно. В том числе и голубям пестрым, белым, красным, их-то мы там ловили и продавали. А пара голубей стоила десять яиц, которые мы в магазин сдавали, деньги получали.
Купание лошадей в озере Тепловка было нашим любимым занятием. Пожарка у нас под боком, которая прямо на берегу озера стояла. Мы туда шли, мужиков уговаривали, брали у них самых смирных лошадей, сами купались, их холили-купали, отмывали от пота. Озеро глубокое, широкое, простора! Но, правда, вода в ней холодноватая, ключи били. От этого была прелесть лошадям, а мы терпели. Накупаемся, на спинах лошадей с одного берега на другой накатаемся, в пожарку лошадей ведем, хозяевам сдаем. Начинаем их о войне расспрашивать, слушать. От купания отогреемся, на огороды идем. Бзнюки, морковки наедимся, на луга бежим сусликов выливать, яйца из гнезд разных птиц вынимать, травы съедобные себе на еду собирать.
Так до школьных лет мы и жили. Настала пора учиться, когда война еще шла, когда отец с войны раненым пришел. А учила нас до четырех классов Мария Сергеевна Горлова (Елхимова). И моя академия наук на этом закончилась. Я как бы уже подрос, пошел в тракторный отряд водовозом работать, трудоднями родителям стал помогать.
А отцу немец левую ладонь прострелил, но в военном госпитале ее неправильно лечили. Рука в кулаке была зажата, он ее другой рукой расправит, она опять в кулак собирается. Но отец не хотел быть инвалидом, он работал, плотничал, дома строил. Потом мельник, дед Володюшка заболел, отца заведовать ветряной мельницей поставили. Завидовали нам соседи. Поповы рядом жили. У них тоже семья большая. По их мнению, отец наш должен был с мельницы муку приносить. И наверное приносил, но сметки из под камней. Ими семью кормил. Но какая была это еда? Не еда, а беда. Отец муку хорошую брать боялся, а мучной смет был с пылью, с каменной крошкой. Пышки из нее мама пекла. Мы их ели, а от этой еды зубы всегда сильно скрежетали из-за той самой каменной крошки.
Потом его мельницу ветряную прикрыли, старая стала. Колхоз новую построил. Она теперь работала не от ветра, а от дизельного мотора. И отец ей управлял до 1968 года. Пока не умер. Это уже когда ближе к юности время мое шло, мы вырастали, в колхоз на работы нас привлекали. С Шуркой Анютиной (Чеховских) на прополке я был. По полю с ней ходили, сорняки рвали, Есть захотели, она говорит "Вань, иди на бугор, стой там, смотри, чтобы объездчик или председатель не подъехали". Я на бугре стоял, караулил, а она в ведре пшеницу на костре жарила.
Начальников тогда все боялись, время строгое было. Отец рассказывал, на мельницу зерно колхозное привезли на размол, девчата его мололи: Поля Плетнева и Настя Гурьяниха (Попова). Спрашивают отца "Дядь Петь, а нам можно зерна по ведерку взять?" Он им отвечает "Девчата, я этому зерну не хозяин. Вас я не видал и не слыхал". На другой день приехал из Утевки участковый милиционер, их забрал, строго допрашивал. Но они ему отца не выдали.
Потом я по посиделкам шастал, к Сивковым мы на них ходили. Они в сторожке бригадного двора тогда жили. В сторожке лошадь привязана, жеребенок рядом, хомуты висят, седелки, в углу дуги. И мы тут, кто стоит, кто на чем сидит, в гармонь играем, пляшем, припеваем. А от призыва в армию меня почему-то забраковали. Тогда же много молодежи было. Это теперь она в дефиците.
И чего мне оставалось делать? Девчонку я в клубе хорошенькую замечаю, Зиночку Елхимову (везло на Елхимовых), быстро на ней и женился. Но и быстро развелся, обжегся. После ней еще два года холостым ходил, с родителями жил. А потом какой-то праздник зуевцы отмечали. В клуб прихожу, там играл на баяне, молодежь развлекал твой брат Михаил. К нему подсел, разговорились, он на Нюрку Елхимову показывает. Она может быть выпила перед этим, осмелела. До этого на круг никогда не выходила, не плясала. В тот вечер домой я ее и проводил, поговорил. Понравилась она мне. И до сватовства я с ней встречался, дружил, а потом и влюблялся.
Самостоятельная жизнь
Разными путями к ней приходят молодые люди. Но приходят и познают в ней себя как личность, узнают свои способности. А иначе как узнаешь себя, не отделившись от родителей? Хотя теперь примеров других много, сынок или дочка живут себе у родителей припеваючи, питаются, одеваются за их счет. А по-простому выражаясь, эти чада у терпеливых родителей сидят на шеях. Иван Шмойлов оказался не из таких. У него были мысли другие, когда он посылал сватов в дом невесты. Об этом он будущую жену Аню заранее предупредил. Это было осенью 1963 года. В селах принято было, чтобы сватами были авторитетные родственники жениха. По линии отца у Ивана сватом был Поздняков Петр Филиппович, по линии матери - Пастева Евдокия Степановна, сестра матери.
А к женитьбе с ней мы были готовы, как и наши родственники. Поэтому, мое сватовство, это были просто формальные переговоры с ее родителями. Прошли они успешно. На другой день в их доме был устроен запой. Потом на резвой лошадке мы ездили с Аннушкой в Кулешовский сельсовет расписываться, в Ореховку венчаться. Через месяц в двух дворах мы играли свадьбу: широкую, веселую, где нам родственники с обеих сторон дарили полотенца, мыло, трусы, носки, майки. Мода такая была.
И стали мы жить у моих родителей, где неудобств с детских времен не уменьшилось. Тесноты хватало, теперь в таком скопе молодые семьи не живут. И мы с Нюркой задумались об отделении. А как свое жилье приобрести, на что дом строить, или на какие деньги готовое жилье купить? Обращаюсь к отцу, мол, денег давай в долг. Он отвечает "А я тебе где их возьму?".
В кассу взаимной помощи советует обращаться. К Павлу Николаевичу Кортунову пошел. Были такие кассы тогда в селах. Но я не был членом их общества. Оставалась одна надежда, на колхоз. Пошел к Овчинникову Василию Ивановичу, поясняю председателю ситуацию, мол, женился, жить у родителей не с руки, семья большая. Уезжать из Зуевки не хочется мне и моей Нюрке на Пятое отделение, где рабочим совхоза квартиры дают.
Председатель ведет меня к бухгалтеру Елхимову Петру Михайловичу, к дяде моей жены. Говорит ему "Выдай Шмойлову деньги под отчет на покупку дома. Нам такие колхозники нужны". А я до этого показал себя на колхозной работе с хорошей стороны. Это было, когда Овчинников еще работал главным зоотехником. Тогда колхозного счетовода, Ивана Кузьмича с работы сняли, он ко мне пришел, уговорил с ним отгул колхозный пасти. Сказал, мол, оплата будет с привеса, и не трудоднями, а деньгами. "Мы на этой работе озолотим". И мы пасли с ним колхозный отгул.
А мой старшой Грамотный и фронтовик смелый. У него счеты карманные, ими Кузьмич дневной привес нашего скота подсчитывал. А чтобы у нашего молодняка он был высоким, Левашев Иван Кузьмич на ночь их частенько на калду не загонял, на посевы выпускал. Но это было до поры, до времени. Объездчик колхозный, Иван Харитонович нас разоблачил, проматерил как следует и магарыч потребовал. И ладно бы, но об этом председатель колхоза узнал. Должно состояться заседание правления колхоза, нам грозили штрафы. Выручил председатель Утевского райисполкома Бурцев Иван Ефимович.
Он в наш колхоз приехал, об этом случае тоже узнал, привесом большим нашего молодняка заинтересовался. На поле с Петром Семеновичем Леус приехал, посмотрели они какой ущерб наш скот полю колхозному нанес, и какую выгоду колхоз получил. Сделали вывод. По нему выходило, от стравливания посевов из-под копыта скотиной пользы больше, чем вреда. И с того времени скоту колхозному на зеленый корм стали отводить специальные посевы. Рядовые крестьяне им об этом подсказали.
А теперь о жилье. Когда у меня появились деньги, за щитовым домом я с ними поехал на строительную базу. Машины колхозникам выделяли бесплатно. А перед этим мы с Анной Михайловной на вашей улице подобрали место для поселения. Там от Бортниковой усадьбы оставалась только погребка.К ней на четырех автомобилях я и привез детали щитового дома. Собирали нам его Кортунов Илья Степанович, Глебов Егор Васильевич и Татаринцев Николай Алексеевич. А отделку чистовую, пуск под ключ жилой дом мы с Анной Михайловной доводили до глубокой осени 1964 года.
Вселились наконец-то, начиная совместное проживание с нуля, имея долг большой колхозу, который нам хотелось как можно быстрее погасить. И мы его погасили за один год моими хорошими заработками на пастьбе отгула. Жили сами на скромные заработки жены, телочкой жили, которую купили у Санька Борисова (Кортунова), которая весной отелилась, телочку нам принесла, ее молоком кормила и нас. Яичками от курочек кормились, купленными в зиму, огородом заброшенным, который весной распахали, окультурили, картошкой и овощами засадили. Но нам хотелось на расширенном подворье иметь живности больше. Нюрка развела гусей, уток. У нас речка-то под боком, за огородом. А мясо от птицы и диетически полезное, и вкусное. А тут как-то пошли с ней к ее родителям в гости, где она была основной работницей ломовой до замужества. А теща-то моя, ее мать, ей не родная, но добрая и заботливая, возможно и лучше другой матери родной. И когда меня мой тесть Михаил Михайлович Елхимов попросил у них во дворе колодец выкопать, она ему сказала "Мишк, а за колодец ты зятю и Нюрке пару овец обещай". Он обещал. И когда мы с Васькой Тимошковым им колодец выкопали, за магарычем он сказал "Иван, забирай теперь себе на завод по праву ярку самую лучшую, а к ней и барана". С этой парочки мы у себя овец и развели. А с них в доме шерсть стала, валенки и носки шерстяные.
Я потом за дойными коровами ухаживал в четырех рядном коровнике. Корма раздавал, поил, стойла чистил. Работать там было не так трудно, как неудобно. С возом станешь разворачиваться, промахнешься, оглобли как не бывало. Ремонтируешь. Потом приспособился, привык к коллективу дружному, слаженному, работящему. Сработались, сплотились, уважая друг друга, выручая и помогая.
И все бы хорошо, детьми нас с Нюркой Бог обделил. Поэтому, нам с ней без коллектива колхозного никуда. А чем нам заниматься больше, кроме работы? Мы и работали, пока силы были, пока здоровье позволяло. Она долгие годы работала на семенах, протравливала их зимой и весной. А это опасная работа, особенно когда люди на ней от ядов не оберегаются, игнорируя средствами химзащиты. А я почему об этом узнал? Подменял жену на ее работе пару раз. И там так надышался этих протравителей, домой еле пришел. Говорю ей об этом, а она смеется, мол, ты такой слабый. А она и ее подруга Занина Анна Тимофеевна сильные, доработались на семенах колхозных до того, что обе слишком рановато и умерли,
И я не поберегся, себе повредил на работе левую руку. Это случилось в плотницкой бригаде, куда я по примеру отца попал. С Николаем Татаринцевым мы доски строгали на фугорезе. Он стоит с одного конца агрегата, я с другого. Я доску на стол кладу, ему ее через ножи подаю. У доски попадается сук, доходя до ножей, на этом месте доска лопается, летит в сторону, а моя рука ладонью попадает в ножи. Чего было с ней, со мной, я помню смутно. И чего бы со мной было, не будь сообразительного партнера. Он ко мне подбегает, сажает на скамейку, на ней мы перекуривали, успокаивает "Ваня, терпи, дыши глубоко, сиди смирно". Руку выше локтя ремнем брючным перетянул. "Вены твои перевяжу, чтобы крови меньше вышло". Быстро это делает, полотенце с гвоздя снимает, на счастье оно было чистым, утром сменили, рану им заматывает. После этого ведет меня в красный уголок.
У молокопрома автомобиль стоял Павлова Василия Михайловича. Он бросает все дела, на машине везет меня в сельскую больницу, оттуда с медичкой в районную больницу. В хирургическое отделение, к Юрию Шевченко мы ехали. С ним был трудовой договор между колхозом, с одной стороны, и им, с другой. Колхоз оплачивал его труд по своему. Наша плотницкая бригада строила в Нефтегорске его семье жилой особняк. В составе этой бригады был и я".
Но к Шевченко Иван Петрович не попадет, он был в отпуске. Его напрочь снесенную ладонь и один уцелевший палец обрабатывал и лечил доктор Гмыров.
- А как он ее лечил? Мы же не понимаем, доверяемся докторам. Заживать стала ладонь, палец единственный сросся, не гнется, в сторону смотрит. Прибыл с отпуска Юрий Михайлович Шевченко, поглядел мою руку, головой помахал, говорит "Будем дефекты исправлять, палец ломать, если согласишься". Но палец ломать я побоялся, а на ладонь он клоки кожи с других мест брал и наживлял.
И спасибо докторам, я хоть и с дефектом, но живу, работаю. Как жил, работал, нас кормил и воспитывал отец, который на боевом фронте руку повредил, а я на трудовом. Судьба нами распоряжается. Но береженого бог бережет, как говорится. Братья ушли из жизни, жена, сестра... У каждой смерти своя причина. Николай рано ушел, много пил. И я бы, наверное, давно умер. Желудок болит, донимает. Поехал к врачу Звягинцеву, был такой. Он проверил мой желудок, сфотографировал, мне рисунок показывает, поясняет о слизистом слое, которого в желудке нет. Предупреждает "Будешь продолжать в свой желудок крепкое спиртное заливать, схоронят и тебя. А выпивать не будешь, жить будешь". И я уже лет двадцать пять спиртного в рот не беру, и живу. А вот самого младшего брата Виктора тоже рано похоронили. Этот выучился на агронома, работал по специальности. В Зуевке на учительнице женился, переехали в Нефтегорск. Там работал агрономом в управлении сельского хозяйства. Зима была, ночь. И зачем он поехал в южную Алексеевку, с кем? Загадки. В кювет съехал, вышел на дорогу просить буксир. Встречные машины ослепили, он оказался под их колесами.
Такая жизнь, ее по-разному мы проживаем. У нас семья была большая, теперь мы с сестрой Марией вдвоем доживаем этот век. Встречаемся, общаемся, звоним по сотовому друг другу, жалеем, бережем.