Прошло довольно много времени, прежде чем эти двое вернулись из сарая с ведром, заполненным молоком чуть выше четверти. Они оживлённо болтали, шагая к дому, но, переступив порог, разговор между собой немедленно прервали, а Холмс проговорил, выдавая некоторые навыки сельского жители:
- Боюсь, что моё здесь появление и забота обо мне доктора слишком отвлекают хозяев этого дома от хозяйства. Овец выпускают пастись на опушку, где трава не просто неподходящая, но может быть ещё и заражена личинками. Их нужно перегнать в местечко посуше, сплести загон. Не то удои ваши упадут, мистер Вернер, да и здорового приплода не будет.
- А он с ними ловко управляется, - сказала Рона – не слишком вежливо, но живо. – Как будто всю жизнь только и делал, что возился с овцами.
- Воровал овец – это бывало, - ответил Холмс серьёзно. – Вы же понимаете, что эти годы я только воровством и промышлял, не то бы умер. А овец воровать проще всего – лёгкие, глупые и сытные, если сначала выдоить, а после съесть.
Меня покоробило от этого признания. Собственно, меня каждый раз коробило, когда Холмс упоминал о своей бытности Магоном. Словно, в нём поселились теперь две ипостаси, одну из которых я всей душой приветствовал, а другую… Другая была мне чуждой и враждебной. Не знаю – не могу знать, что чувствовал Вернер или Мэртон – впрочем, Мэртон-то как раз с обоими этими ипостасями держался по-приятельски и словно бы даже различия между ними не делал, но я по-настоящему страдал, видя эту неполную трансформацию, двуликого Януса или, ставшего как раз известным благодаря литературному таланту своего отца Стивенсона, доктора Джекила, одновременно носившего в себе мистера Хайда.
Я не испытываю ни малейшего сомнения, Холмс видел, как его двойственность действует на меня. Думаю, он даже постарался сделать её контрастнее, не то играя, не то раздражаясь моими чувствами. Разумнее всего мне было бы взять себя в руки и не меняться в лице каждый раз, когда Магон проглядывал из-под знакомой мне натуры моего старого друга, но я ничего не мог с собой поделать. Мне даже закрадывалась в душу мысль, а не месть ли это за моё заблуждение в Швейцарии, продиктованное ревностью и, по большому счёту, спровоцировавшее весь этот кошмар. Потому что, не случись нашей размолвки, в роковой час я был бы рядом с Холмсом, раненым или даже мёртвым, не потерял бы его из виду и не позволил бы ему сделаться лёгкой добычей свихнувшегося на поисках научной славы, а то и власти, мистера Салли.
Кстати, о мистере Салли. Чем дальше отдалялись от меня воспоминания о долине Шантадирага, и чем больше событий закручивалось вокруг в современности, тем ненадёжнее казалась мне моя память о том времени, ещё и приправленная жаром болезни. Например, прежде я был уверен, что Оруэлл оставался в госпитальной палатке до последнего и видел, как я убил Роста и Кругера, но после встречи с ним на кладбище меня начали мучить сомнения. Мне и тогда почудилось, что он говорит с чужих слов, а сейчас это ощущение стало уверенностью.
Но я отвлёкся на посторонние мысли, а оказалось, что Вернер снова пересказывает – на этот раз Мэртону – подробности своего визита в Клуни-Ярд.
- Мне хотелось выглядеть, как просто до смерти недовольному обывателю – раздражённому и не робкого десятка. Очень надеюсь, что я справился с этой ролью, - самодовольно проговорил Вернер. – Не думаю, что Клуни заподозрил подвох. И, если он работает на Профессора, то и донесёт ему, что сын Идэма Мак-Марель, пожалуй, действительно, не имеет понятия о том, куда подевался Магон.
- Вы молоды, - снисходительно заметил Мэртон. И я чуть не похлопал ему в ладоши за этот небрежный снисходительный тон – самоуверенность Вернера раздражала меня при всей к нему приязни – как ни далеки они были друг от друга, в манерах одного из кузенов сквозило завуалированное высокомерие другого – оставшегося в Лондоне кукловода, затеявшего всю эту игру..
Самого Вернера, однако, замечание Мэртона не обескуражило.
- А с чего ему думать по-другому? – пожал плечами он – пожал и тут же поморщился от боли – забыл, видно, о вчерашней ране. – Думать по-другому он мог бы, если бы предполагал, что мы узнали Шерлока в лицо. Но это маловероятно – мы почти не виделись последнее время, и если не допускать, что Шерлок сам вспомнил о своей прежней жизни… А с чего бы ему допускать? Я так думаю, он сделал всё, чтобы этого не произошло, и, конечно, надеется, что преуспел.
- Но Уотсон общался с ним довольно плотно и мог бы его узнать – это же весьма вероятно, - заметил Мэртон.
- Но не узнал. Они уверены, что не узнал, и Шерлок приложил к этому определённые усилия, искусав своего врача. Это, кстати, был отличный ход, могу вас поздравить, - обратился он к Холмсу, по-прежнему продолжая избегать называть его, как бы то ни было. – То, что оружием нападения вы выбрали зубы, а не нож, было безупречным решением, воздействующим на самый глубинные эмоции. Вы усыпили бдительность егерей настолько, что, может быть, нам и удастся их одурачить с этой подменой доктора Мэртона. Ну вот, а я своей угрозой жаловаться просто поддержал легенду. А для правдоподобия, кстати, возьму, да и впрямь нажалуюсь в полицию в Инвернесс.
- Недооценивать противника – опасная линия поведения, - заметила вдруг вслух Рона. – Так и попадают в расставленные ловушки – в рассказах доктора, кстати, об этом тоже написано. Возьми хоть «Рейгетские сквайры».
Вернер только хмыкнул, но промолчал, не желая признавать свою неправоту или, что неприятно задело моё самолюбие, своё знакомство с моими новеллами, но, по-видимому, всё же найдя в словах Роны толику справедливости.
После обеда, как Мэртон и собирался, мы отправились с ним в деревенский паб, где я уже однажды побывал в компании Готье, пасечника и пьяного доктора Ленца. Холмс всегда говорил, что деревенские пабы – что-то вроде органа периодической печати, где вам и новости сообщат, и литературный труд с продолжением напечатают. Важно только суметь отделить одно от другого. Ах, да, и выбрать время, потому что день сельского жителя регламентирован едва ли не строже, чем день жителя городского, который куда меньше привязан к погодным условиям и световому дню.
Так что сейчас мы с Мэртоном выбрали самое благоприятное время – между пятью и восемью часами вечера, когда традиционный невинный чай постепенно переходит в вечерний гимн невоздержанности, а языки развязываются, и разговоры становятся громче – настолько, что даже сидя в противоположном углу, можно уловить, о чём беседуют за любым из столиков, если только должным образом настроиться.
Поход сразу же оказался и удачным, и неудачным вместе. Потому что за одним из столиков я увидел сидящих друг напротив друга Готье и Лассара. Само по себе это было удачей – увидеть, что они небезразличны друг другу, с другой, оба нас прекрасно знали и могли обсудить это знание между собой.
Так что я немедленно сдал назад, вытолкнув заодно и Мэртона за дверь.
- Что случилось? – быстро спросил он.
- Там Готье и этот тип Лассар, он же Слейтер, он же Локи. Который приходил к нам с обыском и чуть было не увидел Холмса. И, если вы запомнили, он ведь ещё и один из тех, что преследовали нас от самого Лондона. Это разве не они напали на вас в Брокхилле? Или вы не разглядели их? Кстати, другого - Арчивелла - я видел ещё и в Инвернессе, не смотря на то, что в Шантадираге похоронил его. То что, придя к нам с обыском, Лассар не подал виду, что знает нас, говорит о том, что тип этот хладнокровнее лягушки. Или он, как и ваш Готье, вдруг память потерял, да ещё и надеется, что с нами то же самое случилось.
- Он надеется, что мы толком не разглядели его ни в Лондоне, ни в Брокхилле, - высказал гораздо более здравое предположение Мэртон. – Вы сказали «не разглядели», а я и не мог разглядеть. Там, когда они напали на меня, меня сразу бросили лицом в пол, не дав возможности их разглядывать, лица они скрывали за шарфами и капюшонами, а свет пригасили. Я и узнал-то их только потому, что ждал.
- Ну что ж… Возможно, так и есть, - подумав, согласился я. - И на кладбище, где этот тип гонялся за мной, было темно, а в Лондоне я разговаривал с ними через дверь, не отворяя – видел в щель, но они об этом знать не могут. Может быть, действительно думают, что никто из нас не успел разглядеть их лиц - отсюда и самоуверенность. А впрочем, странно…
- А что странно? – не понял Мэртон.
- А вот то, что у всех, причастных к этой истории, словно память отшибает. Сейчас я вспоминаю, что и Оруэлл в Лондоне говорил со мной так, будто напрочь забыл, как мы расстались.
- Как знать, как знать… - задумчиво пробормотал Мэртон. – А ну, как вы правы? А ну, как амнезия Холмса – просто не слишком удачная проба пера перед более удачными опытами на соратниках? Всё интереснее и интереснее мне этот необыкновенный профессор. Уже с научной точки зрения – не с сыскной. Слушайте, Уотсон, я ведь скоро уеду. Личная просьба: если вы с Холмсом поймаете его, оставьте мне хоть кусочек препарировать.
- Как сказала Рона, - заметил я, – хвастовство до добра не доводит.
- Ну, она не так сказала… - запротестовал было Вобла.
- По форме. А по сути – именно так. Сдаётся мне, делить шкуру неубитого медведя, как раз, и есть хвастаться.
- Шкуру неубитого профессора, - поправил Мэртон и коротко засмеялся своим скрипучим каркающим смехом.
Странно, на первый взгляд всё в этом человеке должно бы было отталкивать: водянистые выпуклые глаза без тени теплоты, редкие клочья бесцветных волос, прямая линия рта с почти постоянно поджатыми губами, скрипучий голос, каркающий смех, и весь-то он был пересушенный, костлявый – ну Вобла – и Вобла. Однако, не только я, но, насколько я знал, и почти каждый с первого же взгляда проникался к нему самой неподдельной приязнью. И Вернер, я видел, не избежал этой участи. Да и вновь обращённый Холмс – тоже.
- С другой стороны, - продолжал между тем рассуждать Мэртон. - Что мы потеряем, если возьмём, да и войдём вовнутрь? Вас уже сто раз видели, меня тоже, гостить у Вернера не возбраняется даже по законам этого мелкопоместного императора – Клуни, а Холмса сейчас, слава Богу, с нами нет и бояться за него не приходится. Так войдём и закажем пива – почему нет? Уж коли эти оба делают вид, что нас не знают, думаю, с объятьями они к нам не кинутся. А услышать краем уха, о чём они там говорят, было бы интересно. Что, рискнём?
Я подумал мгновение и кивнул – почему бы нет?
- Только сядем подальше и в тень – не хочу, чтобы они могли детально разглядеть вас. Холмс, конечно, мастер перевоплощений, но лучше не усложнять ему задачу.
- О, конечно, - согласился Мэртон.
Он поплотнее насадил свои очки, и мы вошли, сразу заприметив подходящий столик. Мэртон тут же сел за него, старательно задвинувшись в самый тёмный угол, а я подошёл к стойке заказать пива.
И, повернувшись к залу спиной, услышал то, зачем мы, собственно, и пришли.
- Теперь полиция не знает, что и думать. То ли тело священника, то ли дикаря – оно так обуглилось, что никак не разобрать.
Я скосил глаза, стараясь заглянуть себе за спину, и увидел разговаривающих – это были парни в костюмах егерей, потягивающие пиво справа от стойки. Они сидели неудобно – вполоборота к столу, но зато имели возможность хорошо видеть Лассара с Готье. Мне пришло в голову, что парни и пришли сюда вместе с Лассаром, а стало быть, исполняют при нём роль телохранителей или мальчиков на побегушках. Это уже была прямая удача – к телохранителям привыкают настолько, что перестают обращать на них внимание, обсуждая какие-то свои дела. Сами же телохранители, как правило, отличаются крепким сложением тела, а не ума, и держать язык за зубами – достоинство, присущее далеко не каждому из них. Вот и теперь они, хоть и понижая голос, обсуждали дела, которые вряд ли им позволили обсуждать.
- Кому интересно, что думает полиция, - отозвался на реплику первого второй. – Их дело всё оформить и спрятать концы в воду, а по-настоящему с нас спросит профессор, если босс не сплетёт ему истории, да не скормит так, чтобы он поверил.
- Говорят, старик Идэм кормил этого Магона, - снова заговорил первый. – Не то жалел его, не то боялся.
- Для того, что ли, ему дом подожгли? – фыркнул второй. – Вот олухи! Меня б спросили. Да старик ещё третьего дня уехал к родне, а в доме только его приёмыш от дочери, который здесь и не живёт – сам знаешь, да какие-то его гости, тоже не из наших.
- Не какие-то, - вдруг понизил голос первый. – А вон они те самые и есть. Очкастый за столиком, а хромой у стойки уши греет.
Я слегка вздрогнул, поразившись их наблюдательности – действительно, ещё с войны я в дурную погоду или с усталости слегка прихрамывал – мне казалось, совсем незаметно, а вот поди ж ты – углядели. Всё-таки, наверное, не зря их зовут егерями. И хлеб свой они , похоже, отрабатывают.
- Да он просто из гуманистов, - сказал второй – мне послышалось, что с оттенком лёгкого презрения. – Всё пытался доказать, что Магон – тоже человек, а этот человек ему чуть горло не перегрыз. Своими глазами видел.
Стало быть, парень за столом был у логова, когда нас выкуривали оттуда, а потом схватили Холмса. Но я слишком плохо видел его боковым зрением, чтобы вспомнить.
Ну что ж, не желая дальше искушать судьбу, я взял своё пиво и, не оглядываясь, вернулся к Мэртону.
- О чём там говорят Лассар и Готье я не расслышал, - сказал я.- А вот о чём говорят те два егеря, слышал прекрасно. Они говорили, что Идэм Мак-Марель уже был как-то замечен в сношениях с… с Магоном, - я решил по возможности не произносить имени Холмса здесь. – Потому его и заподозрили в укрывательстве беглеца. Что отрадно, похоже, ни нас с вами, ни Вернера всерьёз в пособничестве сыну дьявола не подозревают, и в том, что обгоревший труп – именно труп отца Ози тоже полной уверенности у них нет. У обычных егерей, по крайней мере. Нас они считают просто гостями Вернера, а меня, к тому же, малахольным человеколюбцем, чьи инициалы развенчаны теперь банальным укусом в шею.
- Вот и славно, пусть так и считают, - кивнул Мэртон.
- Да, я тоже так думаю. И ещё они говорили о том, что за пожар и побег Клуни может влететь от профессора. Не находите эту информацию интересной, милый мой Вобла?
- Да вы прямо воссияли от гордости, Уотсон, - растянул он в улыбке свои тонкие бескровные губы. – Что ж, инфрмация ценная: коль скоро уж егеря так говорят, стало быть, Клуни и впрямь работает на нашего профессора. А теперь если вы помолчите, я насторожу уши – они у меня лучше ваших – да попробую услышать что-нибудь из беседы наших главных фигурантов.
Не уверен, что уши Мэртона, действительно, были лучше моих, но я знал, что он немного владеет липрейдингом, хотя зачем-то скрывает это – может, в силу скромности и несовершенства своего умения, хотя и что-то ведь лучше, чем ничего. Так что я послушно притих, а Мэртон уставился на губы сидящего к нему почти лицом Лассара, и его синие очки мешали тому видеть, как пристально за ним наблюдают.
Прошло, должно быть, минут десять – не меньше, и я успел унестись мыслями далеко от нашего столика, как вдруг Мэртон положил свои костлявые пальцы мне на запястье.
- Как я и полагал, - проговорил он очень тихо. – Они попросту торгуются. Должно быть, всё уже прежде обсудили, только в цене сойтись не могут. Так что мы…
Он не договорил, потому что я вдруг сильно вздрогнул и уставился в пол. А по тому, как похолодели мои щеки, должно быть, и побледнел.
- Что случилось? – быстро, но ещё тише, чем было, спросил Мэртон.
- Не ждал этого гостя, - пробормотал я. – Вот уж кому никак нельзя меня видеть...
А дело в том, что в дверях показался собственной персоной мой несостоявшийся покойник Томазо Арчивелла. Он остановился и обежал взглядом зал. Мэртон при этом задел кружку, пролив немного пива на стул и легонько хлопнул меня по затылку, подсказывая, что делать. Я понял и быстро уткнулся лицом в сложенные руки, словно я вдребезги пьяный. Не слишком хорошая маскировка, учитывая, что только что я был на своих ногах на глазах у егерей, но ничего другого, чтобы не выдать себя, просто не придумалось. Хорошо ещё, что пролитое пиво, замочив мои волосы и рукав, придало картине правдоподобия и дало нам время придумать, как действовать.
- Он прошёл и сел, но не к тем, и не к этим, - между тем еле слышно проговорил Мэртон. - Если не ошибаюсь, это второй молодчик, который гонял вас в Лондоне, а мне разбил голову в Брокхилле?
- Это мой афганский летальный исход, - ответил я тоже едва слышно. – Помните, я вам в поезде рассказывал? Это Арчивелла. Он меня прекрасно знает в лицо, и ни за что не поверит, будто я его не узнал, если конечно его смерть тоже не стёрла ему память.
- Хорошо бы его отвлечь, чтобы мы могли незаметно скрыться.
- Хорошо бы. Но как? Наш общий друг всегда был неистощим на такие выдумки, они рождались у него спонтанно, но мне они, боюсь, не по зубам.
- А вот! – сказал вдруг Мэртон.
Оказалось, нам на помощь милостиво пришёл случай – в паб забрела со двора крупного размера рыжая кошка. Задрав хвост, она величественно прошлась между столами и приблизилась к стойке.
Мэртон вытащил из кармана платок, зубами вытянул из подрубленного края нитку, а потом крепкими пальцами оторвал от собственного обшлага пуговицу.
Я по-прежнему прятал лицо, но исподтишка всё-таки поглядывал за ним, силясь понять, что он такое делает. А Мэртон продел нитку в отверстия пуговицы, закрутил быстро и туго, завернул в платок и бросил кошке.
Едва коснувшись пола платок развернулся, и пуговица заскакала на нитке. Кошка с ошалевшими глазами взвилась вертикально вверх, издав что-то среднее между воплем и шипением, пружинисто оттолкнулась от пола и помчалась по залу, словно ошалевший акробат, совершая прыжки и кульбиты.
Мэртон пихнул меня в бок:
- Скорее!
И, пользуясь тем, что все посетители, включая Арчивелла, отвлеклись на кошку, мы проворно выскользнули из паба.