Автор: Нина
Серёга Семёнов был ходок, из тех, кто ходят на сторону часто, походы не афишируют, лишь усмехаются на чьи-то несдержанные хвальбы. Женщины чувствовали в нём сильный потенциал, ни одна не была обманута в своих ожиданиях. Семёнов щедро делился тем, что досталось ему от природы.
Первая большая и, непременно, на всю жизнь любовь случилась в четырнадцать, была она скоротечна и сопряжена с сильной душевной травмой. Серёга влюбился в свою сестру, двоюродную. Влюблённые дали друг другу торжественные клятвы и собирались скрепить их не только словами. Семёнов-старший вовремя вмешался, доступно объяснил, как именно голубки заблуждаются, пугал кровосмешением и страшными последствиями. Любовь неземная стихла сама собой, превратилась в спокойную дружбу. Несостоявшиеся любовники обнаружили, что в таком качестве они гораздо интереснее друг другу, что мир широк и есть в нём ещё немало непознанного.
Инструкторша по спортивному ориентированию стала первой взрослой женщиной рослого восьмиклассника Серёги Семёнова. Прикосновение к серьёзному, не понарошечному делу не шли ни в какое сравнение с тисканьем стеснительных ровесниц. Испытание выдержал с блеском, чем сильно удивил партнёршу. Способности видеть правильное направление, не рыская по сторонам, у «охотника на лис» были врождёнными, таким же врождённым – точное угадывание женских желаний, простых и незатейливых, красота прилагалась к ним как приятный бонус.
В военном училище курсант Семёнов совершенствовал мужские навыки с прицелом на будущую семейную жизнь: умный муж должен быть в любое время суток в состоянии готовности, жену – держать в тонусе. Девушки отличались лишь темпераментом, а успех тем выше, чем незатейливей предлагал себя Сергей, не обещавший ни звёзд с неба, ни любви до гробовой доски. Говорил просто и грубо: я бы с тобой переспал. Метод срабатывал почти безотказно, ибо в юности жизнь мнят длинную, попробовать хочется разного. Открытием своим не делился, как и количеством одержанных побед.
При новеньких погонах и молодой жене прибыл лейтенант к месту службы в закрытый военный гарнизон в Астраханской области. К выбору спутницы Семёнов подошёл с практической точки зрения, к любви относился скептически, полагая, что любовь есть химера, созданная богатым воображением, уроки быстро угасшей первой любви не прошли даром. Для будущей жены он был первым, но не это стало причиной женитьбы: в Ниночке напрочь отсутствовала способность совершать необдуманные поступки. Именно они разрушают семью в первую очередь, всё остальное поправимо.
Пока жена догрызала ветеринарную науку, молодой муж успешно совершенствовал полученные в училище знания на практике. Нина окончила четвёртый курс и половину пятого, февральские каникулы молодые посвятили решению демографического вопроса. Прибавление в семье планировалось к ноябрю и по неслучайному стечению обстоятельств совпадало с отпуском у будущего отца. Оставалось дело за малым: уговорить не торопиться младенца и выбрать подходящие квадратные метры: к осени ожидалась большая смена старых кадров. Преддипломную практику будущая мать проходила в местном совхозе – по бумагам. Пока она старательно демонстрировала гарнизонному сообществу заметно округлившийся живот, муж оформлял документы на получение жилья.
Квартиру получили на первом этаже двухэтажного дома, просторную, с высокими потолками и широкими подоконниками, две комнаты окнами на заросший пустырь, кухня с видом во двор. Семёнов обустраивал семейное пространство, как и всё, чем ему приходилось заниматься в жизни, основательно. Мужское пространство никаких изменений со времён холостяцкой вольницы не претерпело, продолжало жить бурно, но скрытно, подальше от глаз и желаний офицерских жён, чувствовавших в молодом лейтенанте недюжинные мускульные способности. Размеренность и предсказуемость жизни устраивала Семёнова, будущее не сулило неожиданностей.
***
Располагают жизнью совсем другие силы. К капризам судьбы привыкнуть невозможно.
***
Был месяц май, жаркий и сухой, когда в дверь квартиры негромко и коротко постучали.
— Открыто! — Семёнов обернул бёдра полотенцем, вышел в прихожую и оказался лицом к лицу с… Лилей Ляпуновой. Чужой жене нечего было делать в этой квартире, но вот она, Лиля, прислонилась рукой к дверному косяку и без стеснения разглядывала хозяина, временно одинокого и практически обнажённого.
Семёнов замер. С мокрых волос упала капля, ударилась неожиданно громко об пол, мелкая влажная россыпь пала на пальцы, ознобом мазнуло по позвоночнику. Гостья выдохнула и медленно двинулась вперёд, смотрела в глаза, не отрываясь. Хозяин пятился, оставляя на полу мокрые следы, ударился о стену, локоть саднило. Когда отступать оказалось некуда, Лиля остановилась и принялась неторопливо расстёгивать на халате пуговицы. По-прежнему не отводя взгляда, переступила через упавшее полотенце, обняла за плечи, прижалась всем телом…
Она была напориста и старательна, от старательности неловка и чуть смешна даже. Семёнова озадачила неожиданная… соблазнительница, женская игра им считывалась на раз, здесь игрой не пахло. Он расслабился и двигался почти автоматически, но в какой-то момент увидел, что его поймали: Лиля усмехнулась, попробовала выбраться из-под мужского тела. Не хочешь – не надо, извини. Семёнов просунул ладони ей под спину, приподнял бёдра, вошёл глубоко, наплевать, что она хотела, нельзя так с ним, нельзя. Она закусила губу, голова моталась из стороны в сторону, глаза закрыты. Вдруг выгнулась дугой, охнула, ресницы дрогнули: безумие полыхало во взгляде. Безумие и отчаяние. Он замер, она, как бы отвечая на незаданный вопрос, обхватила его руками и держала крепко, пока не излился в неё до самой последней капли.
Кажется, он отключился, дежурство выдалось сложное, с нештатной ситуацией, и непонятные, бессмысленные упражнения с чужой женой кого хочешь выбьют из колеи. Где-то целую вечность шумела вода и были другие звуки, название которым не получалось вспомнить. Вечность длилась минут десять. Лиля присела на край дивана, провела прохладными пальцами по шее.
— Повторить можешь? — спросила будничным голосом.
— Мало показалось? — наклонился, нащупал на полу пачку сигарет. Она смотрела и… оценивала, его, Семёнова оценивала, как… как шубу перед тем, как вытащить из кошелька купюры, он так явственно увидел эти купюры, новенькие, хрусткие, ладони сжались в кулаки, в глазах потемнело, — шла бы ты отсюда, красавица.
— Это я так. Просто. Спасибо.
— Я тоже… просто, — хмыкнул и добавил зло, — дурдом.
Дверь хлопнула, стало тихо. Семёнов бесцельно ходил по квартире, вскипятил чаю, грел руки о горячую кружку, пока не остыла. В ванной на полу валялось жёлтое в розах махровое полотенце. Сунул в стиральную машину. «Вятку» он купил первым из гарнизона и представлял, как обрадуется жена. При воспоминании о Нине в душе шевельнулось раскаяние: сегодня Семёнов нарушил своё главное правило и превратил семейное гнездо в вертеп разврата, как выразилась бы жена. Так оно и выглядело с точки зрения моралиста, если бы не одно «но»: Лиля Ляпунова, именно она, не могла быть нарушительницей морали, Лиля была вне подозрений, как английская королева.
***
Ляпуновы местным сообществом признавались идеальной и самой красивой парой. Игорь окончил училище, то же самое, что и Семёнов, но двумя годами раньше, с красным дипломом и блестящими перспективами. Он мог получить лучшее распределение (отец был при немалых чинах), но причин, по которым оказался здесь, не обсуждал, пресекая разговоры снисходительной улыбкой.
Жена Игоря, Лиля, считалась дамой, безупречной во всех отношениях. Она преподавала в местной музыкальной школе, аккомпанировала иногда в самодеятельных концертах в гарнизонном Доме офицеров. В мужской компании, любившей ранжировать всё и вся, начиная от дальности бросания гранаты, размера лысины и до списка дам с которыми хотелось бы провести не только тур вальса, на жену Игоря Ляпунова не ставили, она была недосягаема, смотреть можно – трогать нельзя, правда, и мечтать никому не возбранялось. И вот такой сюрприз: Лиля пришла и предложила себя в качестве... непонятно, в каком качестве. Семёнов мог считать себя счастливчиком, но не выигравшим – точно. Должно случиться нечто из ряда вон, чтобы вполне благополучная женщина пустилась во все тяжкие при любимом муже. Не иначе, нашло на неё помрачение рассудка. Дойдя до простого, но явно ничего не объясняющего довода, Семёнов выбросил из головы и Лилю, и её мужа, и себя в качестве невольного любовника. А зря.
***
Вскоре всё повторилось. И повторялось много раз, пока длились странные отношения: ночное дежурство, душ, женская фигура в дверном проёме. Лиля вела себя как дышала, легко и свободно. Несмотря на множество глаз, ушей и скорых на выводы языков, ни разу за всё это время ни одного намёка или кривого понимающего взгляда не было брошено в сторону любовников, да и любовников ли? Они оказывались будто внутри непроницаемого купола ровно с той минуты, когда Лиля открывала двери квартиры на втором этаже и до момента возвращения обратно. Иногда представлялось, что действуют оба чужой волей, охранявшей странную эту связь. Семёнов был реалист, женщин понимал довольно верно, но нынешняя ситуация не вписывалась ни в какие рамки. Непонятное вызывало стойкое желание вышвырнуть чужую жену из своей жизни и не видеть больше никогда. Но наступало утро после ночного дежурства, и он торопился, боясь пропустить мгновение быстрого, почти неслышного стука и медленное движение входной двери.
Лиля раскрывалась постепенно, неловкость первых… встреч сменилась желанием пробовать новое, иной раз почти неприличное, что практикуют редко в супружеских спальнях, подчинялась партнёру полностью, отслеживала его малейшие движения, словно говорила: делай со мной всё, что сможешь придумать, я пойду за тобой. Она как будто ставила отметки ему, как за хорошо сделанную контрольную работу.
— Ты физкультурой приходишь заниматься, — не выдержал однажды, — тренера нашла? Что тебе надо? Идиотом себя чувствую.
— А ты не чувствуй, —потянулась, повернулась к нему, положила руку на вялый, отработавший обязательную программу орган, закрыла глаза.
— Пошла отсюда, — Семёнов поднялся, подошёл к окну, — послезавтра Нина приезжает. Финита, как говорится. Рай отменяется.
— Рай? А что ты знаешь про рай?
— Уходи, — и повторил, — просто уходи и всё.
Ушла. В ванную. Вернулась, встала рядом. Небо было почти белое, солнце выползало из-за дома, тень пряталась, подбирая прохладный подол. Между зданием и забором росло дерево со светло-серой, гладкой корой, шелестели листья, шелест казался жестяным, жёстким.
— Инжир. — Лиля осторожно ткнулась лбом в оконное стекло, — говорят, единственный экземпляр на весь городок.
Семёнов развернул её к себе, она упиралась ладонями, отгораживаясь, отстраняясь, отводила глаза и вдруг затихла, опустила руки.
— Пошла я… раз уж рай отменяется, — не выдержала, засмеялась чему-то.
После короткой паузы послышались за дверью быстрые шаги, вверху глухо стукнуло. На полу в ванной, как всегда, лежало жёлтое махровое полотенце. Семёнов поднял, сунул в мусорное ведро, постоял, вытащил ведро из-под мойки и, натянув спортивные штаны и футболку, быстро пошёл, почти побежал к мусорному баку.
***
— Серёжка! Я так соскучилась! Всё, теперь я никуда не уеду, — Нина обнимала мужа, говорила, говорила, и не могла остановиться, — представляешь, я буду с тобой всё время, каждый день, да? С работой что-нибудь решим, санитарные врачи везде нужны, ты ведь поможешь, да? Да, Серёж?
— Ты сначала роди, потом про работу будем думать.
— Нет, ты не думаешь же, что я себя дома похороню? Вот ещё! Посижу годик, а там разрешение сделаем, маму вызовем, а я на работу пойду.
— Нам только мамы не хватает для полного счастья, — сказал еле слышно, но Нина поняла, глаза наполнились слезами, пришлось пойти на попятный, — ладно, ладно, там видно будет.
Обнимал жену одной рукой, в другой нёс туго набитую сумку. Кивал, конечно, всё сделает, кто же как не он, в самом деле. Сослуживцы знали: Семёнов умеет договориться с кем угодно, хоть с богом, хоть с чёртом. Устроим куда-нибудь, пусть работает, если хочет, никак не ожидал, что так будет радоваться Нинке, волноваться как школьник на первом свидании. Хотелось вернуться в логичный, прочный мир, мир предсказуемой и несложной жены Нины.
— Ой! Как ты всё успел, как ты так… — она обходила квартиру, касалась стен осторожно, будто боялась, что сложатся они как картонный домик, — ой, стиралка! Я такую видела в магазине, там холодильники эти, с короной и «Вятки». Вот бы и у нас, а ты вот… вот у нас, да?
Она ещё что-то пыталась сказать, он не давал, крутил и вертел жену, стаскивал глупые одёжки, возбуждался как будто вернулся из одиночного годового плаванья.
— Так соскучился по тебе, Нинка, правда…
— Нет, нет, нет, подожди, нельзя же, как же маленький, — бормотала, задыхаясь, и отталкивала и притягивала к себе, и не понимала, чего ей хотелось больше.
Семейный Семёнов, обласканный теплом и заботой, изредка вспоминал странную чужую женщину Лилю Ляпунову, вспоминал легко, как помнят уехавших гостей – добрым незлобивым словом.
Нина почти ежедневно бегала в военторговский магазин, покупала детское «приданое», разглядывала, складывала стопочкой, озабоченно подсчитывала, что ещё нужно. Девочки играют в куколок, усмехался Семёнов, жена обижалась, обижалась тем чаще, чем ближе подходил срок. С началом отпуска уехали к тёще. Сын родился в начале ноября. Женщины ахали, умилялись, Нина ходила, тревожно ощупывая грудь, боялась, что не придёт молоко. Молодой отец едва дождался конца отпуска и отбыл с лёгким сердцем: сейчас ребёнку он точно не нужен. Хорошая жена как автоматическая машина «Вятка», главное – выбрать правильно программу, потом сиди – кури.
***
Квартира выглядела отдохнувшей от предотъездной суеты. Семёнов раздвинул шторы, впустил дневной свет. Дерево за окном качало мокрыми голыми ветвями, инжир, единственный в городке, вспомнилось некстати. Словно уловив тайное желание хозяина, ухо отметило короткий стук. Семёнов дёрнулся, сцепил зубы и быстро вышел, почти выбежал в прихожую, распахнул входную дверь. Никого, лишь на коврике отпечатки мужских ботинок, его, Семёнова ботинок.
Резиновой лентой тянулась осень. Возвращался с ночного дежурства, входную дверь не запирал. Не то, чтобы ждал Лилю, у него нет и не могло быть до неё никакого дела. Конечно нет. Если она получила всё, что мог дать Семёнов, – не вернётся. Была ли она в его жизни, не придумал ли он всё? Разглядывая зябнущий за окном инжир, делалось ему так тоскливо, как бывает тоскливо бездомной голодной собаке в пору поздней осени.
Она пришла через две недели, без стука, просто открыла дверь, переступила порог, прислонилась к косяку. Повторение пройденного, дежавю. Халат разве другой: бледно-розовый, стёганый, Нине куплен такой же. Лиля смотрела в лицо, искала в нём необратимые изменения. Не нашла. Воздух уплотнился, стал вязок и тяжёл, течение времени остановилось. Семёнов сглотнул, в ушах зазвенело, посыпались как из дырявого пакета уличные шумы, детские крики, шорох шагов, – слишком близко, будто лопнуло оконное стекло, улица ворвалась в квартирную тишь. Обострились запахи, мелкие, привычные детали полезли в глаза, расширяя видимый мир до бесконечности. Глубокая царапина возле замка, пятно краски на дверной ручке, комки грязи в волокнах коврика, оседающие на женском лице пылинки, подсвеченные солнечным лучом.
Он не дал ей шевельнуться, окольцевал объятием, ткнулся губами в шею, дышал щенячье мелко, замер, выправляя лицо: глупая улыбка никак не хотела подчиняться хозяину. Лиля стояла с безвольно опущенными руками. Задыхаясь и матерясь сквозь зубы, Семёнов воевал с ускользающими пуговицами, запутался в рукавах, наконец, увидел, вспомнил гладкое тело, стройные ноги, упругие груди, так ловко умещавшиеся в мужские ладони, его, Семёнова, ладони. Женское жаркое, влажное, алчное приняло его, обволокло и не выпускало, пока не осушило до последней капли. Кажется, где-то был мир, окружающая среда и даже дождь за окном, капли бились в жестяной карниз, просились внутрь.
— Ты не просишь повторить? — голос, кажется, нетвёрд, но ирония оценена тихим всхлипыванием, перешедшим в истерический смех, смех сменился молчанием.
— Мне сегодня на уроки, — она смотрела в потолок, — три дня в неделю я чувствую себя полезным членом общества.
— Бесполезных не бывает, всякая букашка… ну ты знаешь. Иди, ты первая.
Она перекатилась через него, побежала на цыпочках в ванную. Вернулась свежая, халат на голое тело, отчаянная всё-таки, подумал с усмешкой.
— Вот и снег. Будем зимовать теперь, как челюскинцы.
— Неожиданно, однако. Челюскинцы-то откуда вдруг, я думал, про них давно забыли.
— Отец у меня по морскому ведомству, — она присела на краешек дивана, сложила руки на коленях, — я поздний ребёнок, родители очень взрослые, очень. Иногда отца называли дедушкой, он смущался, краснел. Хорошо, что вы…
— Так, уходи. Убирайся, — резко толкнул, прогоняя и нечаянно коснулся женской груди, почувствовал мгновенно отвердевший сосок. Лиля закрыла глаза. И они повторили. И это было хорошо…
Снег летел в окно крупный, тяжёлый, быстро стемнело. Семёнов глядел на улицу и думал, как где-то там, в метели, идёт высокая молодая женщина, двумя руками придерживает у горла воротник, холодная вода стекает по лицу, и что-то подсказывало – вода солёная. Сжал кулаки, ударил по подоконнику, цветочный горшок подпрыгнул, едва не перевернулся. Достал из холодильника водку, откупорил и пил из горлышка, редко и громко глотая. Чёрт с ней, если так приспичило. Его дело сторона, пусть выпутывается как сумеет. Он ненавидел Лилю, но отказаться от неё не мог, пока она сама не примет решение. Или не она, а то необъяснимое, что держало их вместе и – надёжно хранило.
С этого дня время покатилось колесом, ускорялось, уплотнялось, убегало за горизонт. Лиля спешила, словно боялась куда-то не успеть, приходила как на работу, не разговаривала, лишь яростно предлагала себя как угодно и до полного изнеможения. Семёнов перестал ломать голову и напрягать мозги в попытках понять чужую логику, всё чаще приходила к нему мысль о том, как схожи они с Лилей. Чужой муж и чужая жена ближе ближнего и дальше дальнего, потому как общего будущего нет и не будет никогда, может быть, для кого-то другого, но именно для них – нет.
***
Земной шарик меж тем крутился, и жизнь на нём не прекращалась. Почти год кипели страсти между Семёновым и Лилей с той, первой… встречи. Кривая накала близости душевной ползла медленно, была она неровной: то падала почти до нуля, то резко шла вверх, близость телесная пиков не выдавала, достигнутый максимум лишь немного колебался, колебания укладывались в статистическую погрешность. Лейтенант Семёнов переводил ощущения в привычные рабочие графики, в которых разбирался лучше многих. Чужая жена заполнила нишу мужского, неохваченного браком, пространства.
Жена родная не утоляла голода, в ней жили откуда-то навязанные, бессмысленные, но твёрдые правила, вбитая программа, как в автоматической стиральной машине. Нина требовала темноты и только рабоче-крестьянскую позицию, собирала гармошкой у горла ночную рубашку и всегда закрывала глаза. Чего она боялась? Того, что муж увидит в ней больше, чем хотела и это большее, тщательно скрываемое, в конце концов иссякло, змея укусила себя за хвост. И всё же Нина была идеальной женой: у неё никогда не болела голова, если кто-то понимает в этом. Только раз Семёнов забылся (лукавил, разум не покидал хозяина ни на минуту) и отработал по почти полной программе. Жена была испугана, смотрела круглыми непонимающими глазами, в белом платке и пыточных бигудях, походила она на совёнка, насильно вытащенного на яркое солнце.
— Семёнов… — впервые назвала мужа по фамилии и после только так и звала много лет, — не делай больше этого. Никогда.
Он пожал плечами, как скажешь. В конце концов, образующаяся пустота всегда заполняется, а жена одна, и он не собирался её менять.
***
Через полгода после родов Нина оставила ребёнка у матери и приехала в гарнизон. Формально – соскучилась, на самом деле страстно хотела попасть на ежегодно проводимый бал в Доме офицеров. Затея политотдела возродить традиции царского офицерства и поднять престиж советского до уровня «белой кости» должна была провалиться, не начавшись. Неожиданно офицерские жёны проявили небывалый энтузиазм, и ежегодные балы обросли множеством ритуалов, шились вечерние платья в пол, обязательно выбиралась королева бала. Жена собиралась долго и тщательно, выспрашивала подробности, листала женские журналы, выбирала фасон бального наряда. Бедная Ниночка, малый рост и чуть расплывшаяся фигура не оставляли ей шанса на признание. Платье сшили в три дня, у Семёнова была знакомая портниха, из его тайной – мужской – жизни. Нина лезла с поцелуями, вертелась перед зеркалом, требовала восхищения. Спохватилась, разложила привезённые младенческие фотографии, требовала умиления и неземной радости. Кормить грудью жена перестала накануне поездки, Семёнов подозревал в этом тот самый бал, Нина утверждала, что пропало молоко. Делал вид, что верит.
Королевой бала предсказуемо выбрали Лилю Ляпунову.
— Тоже мне, королева, она же пустая, а вы с ней носитесь, как с настоящей, — Нина убирала в шкаф праздничное платье.
— Не понял. Завидуешь?
— Вот ещё! Мама говорит, что каждая женщина отчитывается перед Богом своими детьми, ну, что не зря живёт, мужики же рожать не могут. А Ляпуновы эти, сколько лет вместе, а детей нету, нету ведь, я узнавала.
— И что с того? Захотят – родят.
— Так не бывает, если сразу не получилось, то теперь только чудом каким-то. А тогда для чего она живёт, если после себя ей некого оставить? Вот мы с тобой, да? У нас Димочка, а потом я рожу девочку ещё, теперь три года можно сидеть с ребёнком, вот мы и подгадаем, чтобы время не пропадало, да, Семёнов?
— Тебе бы на счетовода учиться, Ниночка, — ему была неприятен и разговор, и жена, и сам себе он стал противен. — В военторг шубы завезли, хочешь, завтра купим?
— Мутоновую, да?
— Можно и мутоновую...
***
Чёртова, чёртова, чёртова баба! Так ловко водить за нос, а он как ослик за морковкой, только хвостиком помахивал и бежал со всех ног. Отчитываются, значит, они перед богом, а мужики чем хуже? Ну ладно, пусть так. Если всё-таки включить мозги, то от мужика требуется только дело приятное, секундное, а баба эту приятность девять месяцев как вьючный верблюд по пустыне тянет. Мается, а идёт, потому что отчёт, видите ли, ей держать. Рожают, а потом не знают, куда деть и пихают бабушкам, в ясли отдают, садики, школы с продлёнкой. Семёнов остановился: какая чушь лезет в голову. Злость стихала с утренним светом. Нина спала, подложив сложенные ладони под щёку, как младенец, в её жизни всё ясно и объяснимо. Счастливый человек, жена Нина, чистая совесть – здоровый сон.
Семёнов считал, что у него с совестью полный порядок, но уснуть не мог. Лиля Ляпунова и отчётность – глупее затеи быть не придумать, это понималось на подсознательном уровне, на чутье «охотника на лис», а оно никогда ещё не подводило. Лиля не брала чужого, только — лишнее, не одалживалась, если кто понимает в одолжениях. Семёнов понимал. И всё же, пусть заморочками занимаются те, кому они доставляют удовольствие, есть же такие среди мужиков с богатой внутренней жизнью. У Семёнова богатая жизнь – телесная, она его устраивает.
***
До самого отъезда Нина тормошила, отвлекала, требовала внимания, они ведь так редко видятся. Когда уехала, стало легко, будто на шее всё время сидел маленький человечек и обнимал цепкими ручками, мешал дышать. Фотография другого маленького человечка лежала на столе, Семёнов разглядывал, искал и не находил своих черт в сыне. Сын был копией матери.
***
Стук открываемой двери застал врасплох. Они не виделись больше месяца. Летняя Лиля в цветастом сарафане с тонкими лямками. Лёгкий загар тронул обнажённые плечи, кожа гладкая и горячая – солнечная.
— Тренировки пропускать нехорошо, — сказал сварливо, улыбнулся: оценила ли шутку. С ней никогда не знаешь, что думает.
— Больше не буду, — вполне серьёзно ответила Лиля. Румянец шёл ей необыкновенно, возбуждал и дразнил.
Потом… Потом всё пошло не так. Сегодняшняя Лиля словно отпустила тормоза, сдерживавшие её прежде. Семёнов был сокрушён, раздавлен, все его глубокие, почти энциклопедические познания женской страсти оказались невинными утехами. Он, веривший, в то, что может разбудить любую, вытащить наружу хоть чёрта, хоть дьявола, оказался всего лишь сопливым подростком, жалко потеющим от нахлынувшего ужаса перед сладострастной вакханкой. Лиля Ляпунова показывала напрасно мнившему себя профессионалом уроки высшего пилотажа. Она объезжала партнёра как жёсткая неумолимая наездница, вела свою партию, позволяя лишь краткие остановки – выровнять дыхание. Волосы её мотались мокрыми длинными прядями, лезли в лицо, на виске пульсировала синяя венка, глаза плотно зажмурены, казалось – ресницы втянулись в веки без следа. Получив мужское без остатка, упала без сил Семёнову на грудь. Мужской и женский пот смешался. Страсть показывала изнанку, пахнущую далеко не розами, но невыносимо сладкую, вызывающую крупную дрожь до самой последней жилки.
Он крепко обхватил изнеможённое женское тело, перевернулся, подмяв под себя. Она медленно открыла глаза: в них он увидел боль и отчаяние.
— Лиля… — осёкся, увидев предупреждающий взгляд. Не надо имён, конечно, не надо. Имена и поцелуи уничтожают обезличенность, привязывают невольными обязательствами и дают надежду там, где её быть не может.
Вода долго шумела в ванной, иногда слышны были посторонние звуки. Семёнов догадывался, какие. Чужая жена Лиля всегда безупречна, свежа и недосягаема. Прошла к окну, повернулась спиной, упёрлась ладонями в подоконник, тонкая ткань натянулась на лопатках. Когда он вышел, вытирая голову полотенцем, позы не сменила. Знойный воздух искажал очертания дерева, казалось, оно уплывает, покачиваясь плавно вдоль забора и вот-вот поднимется над ним и исчезнет из вида. Чёрт возьми, что она нашла в этой деревяшке? Словно услышав, Лиля медленно произнесла:
— Знаешь, я думаю, что люди прячут наготу души под фИговыми листками приличий.
Он понял и согласился. Они стояли, касаясь бёдрами, глядели на жёсткую серо-зелёную траву на пустыре, на широкие листья лопуха. Пахло пылью, ветер нёс первые редкие жёлтые листья.
— Скоро осень, — Лиля повернулась, лямка сарафана сползла с плеча.
До сентября ещё больше месяца, и лету не видно конца, но Семёнов кивнул, соглашаясь, да-да, вот с завтрашнего дня всё и случится. Коснулся впадинки над ключицей. Лиля задержала дыхание. Они повторили. Семёнов не был уверен в успехе, в этих делах никогда нельзя быть уверенным на все сто, но всё получилось, получилось до обидного быстро. Спустя некоторое время сделали это ещё раз, дольше, томительней, задумчивей.
Оставшись один, ходил неприкаянно, разогрел ужин, вяло поковырял вилкой котлету, позвонил сослуживцу: тот недавно просил посмотреть машину, что-то с двигателем, кажется. Семёнова часто просили что-то посмотреть, перебрать, починить, он чувствовал всякие механизмы как живые.
Душа была пуста, и пусто тянулось время.
***
Момент Лилиного ухода он пропустил.
***
С последних дней августа лейтенант Семёнов день и ночь работал сварщиком: бригада строителей срывала график ввода нового спецобъекта, надёжность монтажа металлических конструкций оставляла желать, как говорится. Последствия обещали быть катастрофическими. Генерал скорбно дышал в затылок, мешался под ногами. Семёнов на субординацию внимания не обращал: «В твою бога душу мать, не лезьте, товарищ генерал, я за себя не отвечаю!» Генерал скрипел зубами: этот мальчишка чувствовал прочность сварочного шва так, будто сто лет занимался только этим, и теперь в чужих руках и генеральская карьера и, по большому счёту безопасность родины.
Приехавшая в сентябре Нина морщила нос, глядя на пахнущего цементной пылью мужа, грязного, в оспинах от сварки, засыпавшего едва ли не на тумбочке возле входной двери.
— Сварщик! Я жена сварщика! И что скажет мамочка, когда узнает, за кого я вышла замуж!
— Не плачь, Нинка, дорога в столицу не так ровна, как ты себе придумала, — смеялся Семёнов и обнимал отворачивающуюся жену.
***
Из отпуска «привезли» второго ребёнка, будущую дочь. Ранней весной кто-то из сослуживцев обронил между прочим: Лиля Ляпунова беременна. Кажется, разговор зашёл про бал в Доме офицеров, последний, после которого все страсти по советскому офицерству сошли на нет сами собой. Семёнов на новость только пожал плечами. Рано лёг спать и спал без сновидений, утром долго стоял возле окна. Дул сильный ветер, нёс запахи с начинающей цвести степи, одинокий инжир выпустил первые резные листочки.
Дорога в столицу растянулась на десять лет. Лиля Ляпунова только однажды попалась на глаза, прошла мимо, не узнавая. Говорили, что родилась у неё девочка.
***
Подполковник Семёнов был ходок из тех, что с годами привычек не меняют. Походы свои держал не то, чтобы в большом секрете, но и не выпячивал, как выпячивают живот молодые беременные жёны. Мужской силы в Семёнове было с излишком, и он охотно её расходовал, это не огурцы, на всю жизнь не засолишь. В конце концов, среди всевозможных человеческих дел существовало только одно – парное, и вокруг него накрутили столько запретов, условий и условностей, что дело это, простое, понятное и очень приятное, превратилось в ритуальные танцы с бубнами возле шаманского костра.
Накануне дефолта, в девяносто восьмом, Семёнов уволился из армии, не стал подписывать контракт. Ему обещали очередное звание и высокий оклад, но страна, которой молодой лейтенант присягал когда-то, стала иной, пришли новые хозяева. Было понятно, что новой армии не нужны старые кадры, они мешают и путаются под ногами. Отбывать в части время, два или три дня в неделю, маршировать на плацу и ходить в наряды – занятие для старшего офицера бессмысленное, в звания и оклады пусть играют молодые.
Купил по бросовой цене недалеко от Туапсе кусок земли, дикий и почти пустынный. Жильё обустроил в списанном армейском КУНГе, единственном своём убежище в течение пяти бездомных лет. Дом, сад, виноградник – для счастья много не надо. Жена осталась в Балашихе, уволилась с работы, растила внуков, превратилась в няньку, кухарку, уборщицу – жила чужой жизнью, считал Семёнов. Что ж, каждый делает свой выбор.
Под чёрным южным небом с густой россыпью крупных звёзд, вспоминал Семёнов Лилю Ляпунову, дочь военного и жену военного. Только ей могло прийти в голову применить земную стратегию и тактику в сражении с небесными силами. Как точно она вычислила противника, оценила его сильную и слабую стороны, нашла союзника и провела блистательную операцию, завершившуюся полной и окончательной победой! Когда намерение безупречно… Будь Лиля генералом, Семёнов первым отдавал бы честь и служил под её началом до последнего вздоха.
Звёзды светили, глухо вздыхало вдалеке море, молодые инжирные деревца тянулись вверх и в стороны, обещали дать первые плоды. Самки чёрной осы начинали свой путь, так было миллионы лет назад, так будет до тех пор, пока существует жизнь…
___________________
«Когда б мы жили без затей…» - строчка из стихотворения Вероники Долиной.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2020
Свидетельство о публикации №220051002065
http://proza.ru/comments.html?2020/05/10/2065