...
Он стоял на краю высокой скалы, обрывом уходящей в еще теплое, как молоко, море, где-то на границе испанской Страны Басков и французского Биаррица. Смотрел на бушующую под ногами характерную пучину волн и тонул в лучах сентябрьского солнца, цвета соленой карамели. Он часто приходил сюда, когда был совсем еще мальчиком: папа любил показывать ему самые красивые уголки Страны Басков и учил местному языку, несмотря на то, что семья была самая что ни на есть -французская, и жизнь готовила ему Париж, где странный местный язык не понимал никто, кроме других экспатов.
Соленый порывистый ветер колыхал его темные волосы, которые она то и дело смахивала с его вечно-загорелого лица: пожалуй, только этот оливковый цвет кожи и выдавал в этом парижском снобе, настоящем nobile; который носил аристократcкую фамилию с частицей de - человека с баскскими корнями. Во всем остальном он был самым подлинным, самым эталонным молодым французом из интеллигенции с правильной семьей, достаточно правыми взглядами и нерушимой установкой на брак, навязанной родителями.
Они шли по самому краю земли, по мягкой, словно воздушный мусс траве и любовались неспокойным морем в этот сентябрьский день. В воздухе пахло ранней осенью, морем и приближающимся обедом. Он то и дело останавливался, чтобы оглянуться куда-либо и в его взгляде читалось, что мысленно он переносился в свое прошлое, в котором еще не было ни ее, ни Парижа, ни светских приемов и исключительной карьеры.
В тот день он рассказывал ей о своем детстве и юношестве, и это произошло впервые: обычно, он не был склонен к откровениям и даже монологам, предпочитая слушать ее или просто молчать, наслаждаясь ее красотой, молодостью и умом, однако, поддержать спор о политике или сексе, как настоящий француз - он любил всегда. Но сегодня, абсолютно спонтанно и неожиданно для самого себя, он рассказывал ей о том, как в самом детстве тайно сбегал от родителей играть на скалы с друзьями, а когда вернешься домой - виновато прятать глаза, когда мама без слов понимала, где ты был; рассказывал о том, как ловил бритвенных моллюсков во время морских отливов или впервые попал с отцом с секретный бар для мужчин в Бильбао - в чокос.
“Здесь он учил меня охотиться: стрелять фазанов, которые летели через залив в густые чащи немногочисленных лесов,”- говорил он и показывал в сторону Бискайского залива, разделявшего Испанию и Францию. Слушая его, она была удивлена тому, что сегодня он открывался перед ней совсем иным человеком и что сегодня невероятный и любопытный микс баскского свободолюбия и естественности, так непросто, но красиво и даже литературно сочетался с французским аристократизмом и манерами.
Если представить себе, как он охотится, она могла вполне легко: каждые вторые выходные месяца он и его не менее аристократичные друзья выезжали в лес охотиться на дичь и птицу, то видеть как нынешний парижский холеный красавец голыми руками откалывал моллюсков персебес со скалы, стоя по пояс в холодной воде или швартовал яхту - для нее было чем-то необычным, поэтому ощущение нового открытия щекотало ее воображение как первые нотки алкоголя в бокале, едва уловимые в носу.
…
Погода была переменчивой: от утреннего тревожного иссиня-черного моря, ветра, густых как творог облаков и влажности, ощутимой на губах ни осталось ни следа, а на смену им пришли легкий бриз и еще более жаркое солнце, которое даже в сентябре обжигало лицо.
Они спустились к водам залива, чтобы пообедать. Меню было простым: устрицы с французского Иль-де-Ре, морские улитки, свежий французский багет и шампанское из его имений в одноименном регионе.
Он открывал устриц голыми руками, закатав рукава идеальной рубашки. Морская вода из раковин текла по его рукам, но его это не смущало: ловко открыв первую устрицу, он передал раковину ей, щедро сбрызнув лимоном.
Устрицы она ела так, как ее научил он: даже в ресторанах с немыслимыми регалиями, она всегда выпивала их вместе с морской водой прямо из раковины.
“Es muy sabroso, amor,”- сказала она, дожидаясь второй, а он решил прервать ее поцелуем: ему нравилось целовать ее, после того как она выпивала морскую воду из раковин устриц: так ее губы носили вкус моря.
“Estoy muy feliz,”- произнес он и улыбнулся. Они часто говорили по-испански, так как баскского она не знала, а ему нравилось миксовать вычурный и помпезный французским с простым и раскатистым испанским.
“Знаешь, я впервые за долгое время чувствую себя очень спокойно: никакие мысли не одолевают меня и кажется, будто в Париже я живу слишком суетной и бестолковой жизнью, сплошь проблемами, делами и заботой о прибыли,”- сказал он, глядя на Бискайский залив перед ним.
“Сейчас, когда я уже неделю не живу на переговорах, не решаю проблемы с контрактами и партнерами, а просто наслаждаюсь этой простой, естественной жизнью на природе, где я вырос, мне кажется, я будто вернулся в детство и юность, проведенные здесь: спокойные и безмятежные, где счастье составляли такие мелочи как свежий хлеб мамы с кантабрийскими анчоусами или поездка в Сан-Себастьян с друзьями, чтобы выпить в лучших барах,”- начал он,-“Честно? Я даже не хочу возвращаться в Париж, мне кажется, я устал от него, от его прессинга, шума, от того, что у нас жутко сварливые соседи, от того, что открывая окна, в квартиру летит вся грязь мира, а моя бывшая жена не устает пускать обо мне сплетни, а друзья-аристократы осуждают мои иногда левые взгляды”.
“Левые благодаря мне,”- хотела добавить она, но промолчала и сказала лишь что: “если ты захочешь остаться здесь, мы придумаем, что можно сделать”.
Он открыл вторую бутылку шампанского, которая успела изрядно нагреться, несмотря на отсутствие активного солнца, поэтому ее содержимое вылилось словно море вышедшее из берегов.
Она взяла его лицо в свои руки и посмотрела в его глаза цвета creme br;l;e и про себя подумала, что сегодня она полюбила его еще больше за эту честность с самим собой и простоту, которой она еще не встречала в нем.
…
В тот месяц, что они провели близ Сан-Себастьяна, в старом загородном доме его покойных родителей, пока в их парижской квартире шел ремонт, он казался ей другим. День ото дня она думала, что полюбила другого человека и живет с тем, кого не знает и только сейчас узнает с новой, еще неведомой стороны, о которой она могла только догадываться.
Когда они встретились, он казался ей самым настоящим парижским принцем на белом коне: аристократ с Оксфордским дипломом, бизнесом и идеальными манерами, он разбирался в искусстве и любил высокую кухню, приучил ее читать Эпикура и объяснил в чем разница его идей с “слащавым” гедонизмом.
Онникогда не делал выбор в пользу количества, а только качества, поэтому в дом мог позволить купить только стекло Baccarat и винтажную посуду. Они часто спорили и не сходились во мнениях по многим вопросам, но то, что роднило их больше всего, была тяга к исключительно интеллектуальной роскоши и красоте, знаниям и постижению французского art de vivre. Он был манерен и галантен, но непрост и сложен характером, требователен и очень тонко душевно устроен и оттуда - раним. Нередко мог быть категоричным и позволял себе по-настоящему богемные замашки, которые она не всегда разделяла.
Он никогда не говорил о своем детстве, как и не комментировал свои чувства: он определенно точно не любил говорить о том, что было на сердце но то, каким он предстал перед ней за этот месяц еще раз доказало ей, что любой, даже самый сложный персонаж внутри создан из чего-то простого и прекрасного, понятного любому другому. Как сравнение, ей на ум пришло пирожное Сен-Оноре: такое сложное, вычурное и идеальное снаружи и такое простое, уютно-вкусное внутри.
Каждый, и он не исключение,- соткан из одних и тех же базовых ценностей и потребностей, каждый мечтает о любви и мире, спокойствии и тепле в камине дома.
За это время она увидела его простым и очень земным, умеющим ценить не только ужины в 3х звездах Мишлен и галстуки Hermes, но и их прогулки по пшеничным полям с собаками или самый обыкновенный аперитив с незатейливым pan tomat в самом негламурном баре Сан-Себастьяна.
Ей нравилось, что сейчас он вдохновлялся земляничными закатами над Бискайским заливом, теплым песком у его берегов и пускающем корни винограде у них в саду. Казалось, он даже получал удовольствие от рубки дров для камина или покраски ветхого забора, но больше всего она была рада тому, что здесь его кулинарные способности вышли на новый уровень, а моральное состояние иначе как штилем было не назвать.
…
Вечером перед возвращением в Париж, когда последние вещи были уложены по сундукам и чемоданам, он разводил огонь в камине, а она готовила кальмаров чипиронес в белом вине - старое традиционное баскское блюдо.
“Думаю, я никогда не говорил тебе этого, но моя мать была простой женщиной, которая работала на семью отца и готовила для них. Отец разошелся с первой женой, чтобы быть с ней. Семья его не поняла: посчитали, что красивый династический союз двух аристократов не стоил “какой-то там любви”. В 21 веке,” - начал он, абсолютно спонтанно, прервав треск дров в камине и тишину,-
С тех пор, все те, кто знал моих родителей, не упускал возможности напомнить им и мне, что я - не самый настоящий аристократ, а - наполовину испанец, маловоспитанный, часто слишком либеральный и свободолюбивый. Никогда не забуду, как часто мой статус и происхождение мне ставили в укор в частной парижской школе или на приватных суаре, куда ходили многие, в надежде познакомиться с “себе подобными”. Меня считали “полукровкой” и мне очень хотелось доказать им, что они не правы, что я такой же аристократ как и они, что может быть - я даже лучше. Отсюда берет начало мое увлечение роскошью, дорогими вещами и люксом во всех его смыслах. Но многое из того, что я делал в угоду моде, места, куда ходил, и люди, с которыми общался - не были тем, что я и правда любил. Я скрывал свои “скромные” пристрастия и тягу к душевности и простоте: показывать в обществе аристократов принято только то, что безукоризненно и ослепительно сверкает.
Я часто вспоминаю свою первую жену и нашу поездку на Бора-Бора, против которой я всегда был: перед сном она говорила мне о том, как восхитительно будет по приезде в Париж рассказать всем нашим друзьям об этом “роскошном” get away, в 5-ти звездном отеле, на частном острове с персональной прислугой и поваром, а я - просто закрывал глаза и молча в воспоминаниях путешествовал сюда, в Страну Басков. Мне не хотелось праздного хвастовства перед кем-то, не хотелось идти с ней к общим “друзьям” и кичиться тем, сколько мы потратили и на что, а хотелось просто надеть удобную рубашку, а не смокинг, взять бокал самой простой Риохи, есть соленых персебес и не думать о своем имидже, статусе и важности.
Тяга к простоте, удовольствие от самых незамысловатых вещей - для аристократов что-то странное и недосягаемое, поэтому, чтобы доказать им, что я достоин быть в их обществе, мне пришлось примерить на себя новую роль, в которой ты меня когда-то узнала и которая сейчас мне кажется уж слишком ненастоящей и “не моей,”- закончил он.
Она отложила нож и порезанный лимон в сторону и подошла к нему, села ему на колени и поцеловала.
“Спасибо, что доверил мне эти мысли и откровения, я и правда не знала тебя таким, могла лишь догадываться. Но ты “настоящий” мне нравишься ничуть не меньше того тебя, в которого я без памяти влюбилась в Париже,”- сказала она, нежно касаясь его лица своими пальцами.
Казалось, здесь, дома, он становился собой: вся та спесь и лоск Парижа уходили на второй план, он был проще, душевнее и “мягче”. Ей хотелось чаще обнимать его, говорить, что любит и слушать тысячи историй о его детстве, которые он рассказывал ей только здесь.
Казалось, эти зеленые пушистые луга с дикими овцами, словно облаками на небе, легкое красное вино и морской воздух кружили ему голову настолько, что он забывал о том, кто он и возвращался туда, откуда пришел: здесь его душа становилась прекраснее, без напускных обертки, бренда и имиджа.
Париж сказывался на нем совсем иначе: город крем-кофе по утрам и шампанского по вечерам делал его черствым и менее чувствительны к миру вокруг; Париж закрывал ему сердце.
…
Что делает с людьми этот Париж? Неужели каждый, кто приезжает в этот город словно отдает свою душу, как индульгенцию взамен на то, чтобы там остаться? Чтобы интегрироваться? Чтобы стать “своим”? Почему простота, естественность и легкость - не в почете? Почему стираются границы между великодушием и любезностью? А красота не в содержании, а в форме?
Рано утром, перед тем как вернуться в французскую столицу, он встал как можно раньше, чтобы сходить в пекарню за хлебом и приготовить завтрак, пока она спала, и мысли все еще штурмовали “фасады” его души, как настоящие ополченцы против установившейся власти.
Прогуливаясь по еще пустынным и не обожженным солнцем улицам Сан-Себастьяна, он много думал.
“А может быть, все дело в чертовых аристократах? В том, что общество, само того не ведая, на каждого из нас возлагает бремя “долга” по социальной принадлежности? И почему я вообще был так зациклен на том, чтобы кому-то что-то доказать? Ведь я другой, живу иначе, и мне хорошо именно так,”- думал он.
Ответов на все эти вопросы у него не было, но он любил ставить себе риторические вопросы, путешествовать внутри самого себя в поисках ответов и не находить их, думать снова и снова, но главное - будучи здесь, в Сан-Себастьяне, подальше от удушающего сердце и разум “аристократского” Парижа.