Грохочет трамвай, раскачивается, пробиваясь сквозь полночь. Тянется звёздным шлейфом небо над городом. Лукавит месяц, прячась за тёмные кроны деревьев, и кусает, рвёт изнутри обида.
Эх, оставить и полночь, и всё позади. Вольной птицей вырваться: крылья — под ветер и лететь куда захочу. Не остановите, не прижмёте к ногтю, не получится, да и не смеете. Душа она вольная, неподвластная. Не вещь я и не собственность.
Повсюду дома с тёмными окнами, лишь в немногих ещё горит свет. Город уснул. Слишком миролюбиво всё вокруг: не под стать моему состоянию.
Вот же живут люди никому ничего не должные, — накручиваю я сама себя, — а тут на тебе! Это не делай, тут не шали, там не разбегайся, здесь подумай, да и каждый раз чуть ли не вслух, — мала ещё! Это я то? Неужели?
Все подруги с родителями давно договорились. Уходят, приходят и не отчитываются, а я каждый раз как в армейском строю.
Вру, конечно, про подруг, да только и в самом деле, — ну что случится если хоть раз не приду домой ночью? Украдут что ли?
А трамвай не разгоняется. Старенький, будто боится по рельсам до того допрыгаться, что и двери не откроет.
— Какие же гады все!
Я как-то и не заметила эту дамочку. То ли раньше меня вошла, то ли из другого вагона сейчас на место впереди плюхнулась.
Трамвай ночной: из последних и пассажиров-то тут вроде по пальцам пересчитать.
— Гады, — продолжает тётенька беседу с собой, а я её рассматриваю.
Лицо одутловатое, хмельная улыбка губы презрением кривит, и даже из-под седой чёлки видно как сверкает недобрым блеском взгляд.
— Ты б меня к себе пригласила, подруга, — она повернулась в мою сторону, легла телом на спинку сиденья и ухмыляется, — я по тихому ночь перекантуюсь где укажешь. До дома-то уже не успею. На вокзале ночевать — менты привяжутся. Лады? Ах понятно, родичи не дозволяют.
Смотрит с насмешкой, а я вся сжалось: что-то знакомое в её лице. Хоть и хмельные глаза, ввалившиеся, а цвет у них зелёный, прям как у меня. А что за кольцо на руке? Нет, не может такого быть!
— Что на колечко уставилась? Матушкин подарок. Берегу. Хотя чего беречь-то. Батюшки с матушками прессовали так, что и по сей день по горло сыта.
— Вы где живёте?
— Под Выборгом домишко мой. На электричку не успею, а знакомые — все, как на подбор, сволочи и знать меня не хотят. Забей, без тебя обойдусь.
Порылась в потрёпанной сумке и, вытащив бутылку, отпила из горлышка, — Будешь? Или мама не велит?
— Не велит, — меня передёрнуло от резкого запаха перегара.
— Вот и мне моя не велела. Слезами заливалась если под шафе приходила. Подумаешь, с девками бутылку раскатали, а сразу крику-то.
Что-то неуловимо жалкое было в ней. Не в одежде, вроде и добротная, не грязная, а в чём-то ином, проскальзывающем сквозь всё: взгляд, поворот головы, сутулость. Не старая ещё, а сломленная что ли.
— А семья ваша?
— Какая семья, девочка, — она положила подбородок на сложенные руки, — я тебя умоляю, у таких как я семей не бывает.
— Друзья?
— Какие друзья, дура? Думаешь в этом мире есть хорошие люди? Размечталась. Все, — она махнула рукой обведя взглядом почти пустой трамвай, — все вокруг гады и сволочи. И жизнь — сука поганая, если сдохнешь пораньше, считай повезло.
Я закрыла глаза, обожженная гневом и стылым одиночеством чужого пути.
***
Слетала ворожба, снимая седину со спутанных волос. Отражение в стекле — моё лицо. Перевела взгляд на руку, сжавшую спинку пустого трамвайного кресла. Мамин подарок — кольцо с чёрным камнем, где по кругу, под солнечным светом, всегда летает звезда. Моё кольцо, а чьё же ещё.
Оглянулась. В полутёмном вагоне ещё пара пассажиров и никого больше.
***
Спящий город бесконечен и тревожен. Трамвай давно исчез за поворотом, оставив меня одну.
Позвонить? Мол, сори, не приеду. Вытащила телефон и задумалась, — кому звонить? Кого я там знаю? Кто меня там ждёт? Брякнули про тусовку рядом с метро и кладбищем — романтика! А мне это надо на самом деле?
Надо моему второму: бунтующему по любому поводу, Я. Мы ведь одно целое. Вот только одному Я редко угодишь, и тянет его туда, куда легко идти, да не всегда потом легко выбраться.
Поднявшийся ветер, пролетая мимо, шепнул, — оглянись, ещё успеешь проститься.
По рельсам покатились лунные блики, а может это звёзды сделали их такими сияющими? Они теперь не бежали за поворот, а сливались в одну точку: светлую, яркую вспышку в которой я на миг увидела силуэт уходящей Вестницы. Она махнула мне рукой и растворилась в гаснущем свете.
И снова спящий город, россыпь звёзд над головой, серебристый серп, будто улыбается сверху, глядя как я набираю домашний номер на телефоне.