Это достаточно многострадальная история. Если быть честной до конца — я горда своей покойной матерью. У меня бы никогда не хватило дерзости признаться в столь непристойных вещах. Не принятых социумом. Возможно, навсегда оставшимися «запретной темой». Даже собственной дочери.Тем более дочери.
Видимо, предчувствуя приближающийся конец всё чаще и острее, она решила, что я смею «заглянуть за ширму». Я ненавидела её. Так сильно, как мог брошенный родителем ребёнок. Мне было безумно больно, я презирала её, проклинала. Собиралась делать всё вышеперечисленное до конца дней своих.
Если бы не покаяние матери на смертном одре.
Этого я никак не предвидела. Всю ту тяжкую скорбь неудач и лишений, большую часть жизни преследующих её, угнетающий груз потери любимых я проживала вместе с ней. С Карининым дневником в руках.
Завяжем с напрасными демаршами. Перейдём сразу к сути. Она спала со своим сыном. Я всё ещё её дочь, и мне не стыдно это признать. Наше общество отвыкло от суровости реализма, залежавшись на перине вымученного счастья. Постеленной с таким трудом, облитой столькими литрами слёз, что уже давно застыла соляной ванной для всего человества.
Каждое утро ей приходилось вставать с осознанием того, что сегодня ей снова придётся играть на малодушную публику. Изображать вновь и вновь радость натянутой улыбкой и фальшивым смехом. Ногами отбивая себе место под негреющим солнцем, моя мама засыпала в трущобах с мыслями о Париже. Сияющем всеми цветами и самоцветами, на какие только способен людской рабский труд для нуворишей.
Её жизнь можно описать одним незабвенным словосочетанием — «из грязи в князи». Всё-таки доскалась.
Игра, вроде как, стоила свеч. Встреча с моим отцом-миллионером, безбедное существование, положение обществе... В одночасье потерять всё ради какого-то малолетки, коих тысячи? Слабо верилось. Их раз на раз не приходилось. Но что-то в этом мне не давало покоя. Некая недосказанность. Я искренне считала свою мать очень мудрой и целеустремленной женщиной. Она рвала ради своего куска. Выживальщица. Выросшая в Тюмени, она прогрызла себе дорожку сначала в Москву, а там и до Америки чуть ли не рукой подать... Никто не знал об её душевых терзаниях. Об адских муках от потери мужа, ребёнка, востребованности. Всего и сразу. Пряничный домик, с таким трудом склёпанный из бесконечно вечных мук, рассыпался в одночасье. Только крошки лови по ветру.
Почувствовав себя буквально на вершине мира даже на долю секунду, больно падать назад, на Тюменскую трассу. Не получилось, не фартануло.
Мечтать о господстве, смеясь, пробираясь и побираясь с самых низов, и снова уронить «облико морале» в грязь. А ведь все вокруг топят тебя твоими же огрехами, с лыбой до ушей сыпя соль на неизлечимую рану.
Сытой девке похуй на проблемы. А ей всегда было мало. И даже «американ бой» не помог в этом. От судьбы не уйдёшь. И тайные желания, истинная сущность рано или поздно найдут выход, столкнув с жестоким к роковым ошибкам обществом. Так сказать, «фэйс ту фэйс». Именно это с ней и произошло. Она просто дорвалась до того, чего больше всего на свете желала — настоящей любви. И получила за это такую пощёчину, после которой не так уж и просто встать на ноги. Но она и это смогла.
Перешагнуть через себя — это её кредо по жизни. Конёк распутства и привычки идти по головам. Карина Константиновна Лазарева поднялась из самых глубин народного горя, делая всё, чтобы расправить плечи. Живя с гордой поднятой головой.
***
Родилась в 70-м на краю Тюмени. Школа, юность, нищета. Дети, злоба, гопота. Маты, крики, торгаши.
Весёлые деньки.
Родители забили на пропадающую дочь. Время протекало. Позвали наивную в Нерезиновую на смотр манекенщиц.
Самолёт до Москвы в один конец после очередного дня за прилавком на «Черкизовском». Шереметьево. Шило на мыло. Вот и всё. Приплыли.
У Владика поинтереснее было. Приют.
В голове с детства на корачках сидела дурость — матерился наравне с пяти, под юбки лазил. Переизбыток мочевины в мозгу приводит к слабоумию. Мальчик и без этого был оторви да выбрось.
В спецухе форму не любил. В отличие от драк. Расслаблялся толуолом, набирался сил. Сам беспризорник, прошёл путь от карманника в школьных раздевалках до рэкетира. Рано начал дуть плюхи, кинул палку профуре ещё шкетом. Обследовал с босотой местные свалки. С****ил боксёрские перчатки, пятна крови на ковре — поставили на учёт. Чуть не посадили по бытовухе. Брежнев сдох. Обняли кирзачи с телагой на пару лет. После армейки стал дюжим, в качалку начал ходить.
Позвали на Рижский.
Приобрёл первый «лупатый». Потроша кооператов, перестарался — попал в федеральный. Зависал на винте, исцелился в бутырке. Пошёл в раскрутку. Чуть не засел в крытке на пятнаху.
«Консерву» брать не пришлось.
С чёрным налом скрылся у братков. Сменил мандат. Ксива, бабки, связи. Решал вопросы, горы кокоса. Среди пацанов почёт.
Но всё мимолётно. Лёгкие деньги имеют свойство быстро заканчиваться. Покормил голубей, посидел на Таганке. С друзьями сколотили банду.
Не за горами маячила музыкальная нива — новое пристрастие.
Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не в тюрьме.
Как вы уже поняли, мальчик плохо учился, был настоящим хулиганом. Но, кроме запретных токсикоманских увлечений и мордобития, была ещё одна заноза. Всё свободное время он тратил на посиделки во дворе с песнями под гитару. Не раз ему приходилось быть участником потасовок в не самых благополучных районах города. Да, не без этого. Но музыка спасала его грешную душеньку, превращая помалёху в человека.
Смышлённый, развитый не по годам, несмотря на местами отвратительнейший характер, Влад посвятил чтению всю юность, в перерывах между стычками. Это была вторая сторона медали, доселе никому не известная.
В детдоме одна няня привила ему безграничную любовь к поэзии, которую Владик пронёс сквозь года. Далеко не самый простой уклад его бытия не стал этому помехой. Парень писал песни о жизненном опыте и окружающих людях с их вечными проблемами. Раскрепощённые и неприличные сочинения Владыкина о реалиях обычных рабочих моментально завоевали популярность во всём СССР. Незатейливые сюжеты текстов о повседневности социальных низов, российской провинции — трудяг, алкоголиков, бомжей многим пришлись по душе.
Так поднялась новая звезда на небосводе отечественного панк-рока — «Владыкинский опус».
А длинноногой, но лопоухой Карине мягко намекнули, что она подходит им как модель. Для эскорта.
Девушка в расстройстве покинула душный барак, двинув коньки куда подальше от притона. Разочарование. Снова на рынке торговать? Опять...
Понурая, она не заметила чересчур лояльных кавалеров барышень напротив. Сивый «мерин» отливал на солнце сверкавшим капотом. Юные пьяные богородицы ног вместе не держали. А их был четверо, четыре пацана. Владик, Святик, Алмаз и Дюша. Девочки щебетали как птички. Мальчики весело ухмылялись и недвусмысленно предлагали любовь. К сожалению, лишь на одну ночь. Карине тошно стало. Но один из очаровательных странников, нежданно-негаданно, преградил ей дорогу.
— Куколка, постой, — поддатый навязчивый тон её покоробил. — Побудь сегодня для нас богиней. А мы тебе покажем небо в алмазах, да, Алмаз?
— Меня тошнит от вас. Хамло, — с еле сдерживаемым гневом бросила блондинка и прошла мимо. Но плечо до синяков сжали шустрые пальцы наглеца.
— Не торопись, куда пошла! — уже резче, криво оскалившись, рявкнул в ответ шатен с полубоксом.
Металлические кольца с черепами больно впились в её кожу. В помутневшем взгляде серых глаз не читалось ни капли здравой мысли на море пошлости и бестактности, что ушатом вылились на неё.
Звонкая затрещина чуть охладила его пыл. Удар слегка скосил скулу, Влад сплюнул. Не успел опомниться — а её уж и след простыл.
Один из корешей, чернявый, с «ёжиком» на голове, изобразил подобие галантного джентльмена и крикнул напоследок неудавшейся фотомодели:
— Умрёшь же в одиночестве, курица!
Очень удручает тот факт, что приходится порой фильтровать слова, поступки. И людей. Но им он неведом.
Каринка-малинка, только лишь скрывшись за поворотом, разревелась как белуга от давления сегодняшнего дня. В столбах пыли стояли маты в её честь, визгливый хохот проституток и свист колёс дрифтующей машины. Люди меж собой теряли нити. И, по немногу сходя с ума, летели вдаль на всех парах под гитарный жестокий рок.
— Прелесть, что за дурочки! — улыбался во все тридцать два Алмаз. Девчата, одна рыжая, вторая — нет, сладко постанывали на заднем сидении в объятиях «горячего шоколада».
— Ужас, что за дуры... — вовсе не радужно ответил Влад, не обращая внимания на девочек.
— Лицо попроще, Владос, — отозвалась татарская морда. — Из-за блонди расстроился? Женщины никогда пощёчин не давали?
Ему всё было смешно.
— Отвали, Базар, не до тебя, — устало, но грубо послал его Владыкин учить жизни кого-то ещё.
— Алмазик, дорогой, — решила встрять рыжая, — оставь ты его. Что ты имеешь против его плохого настроения?
Несмотря на то, что говорила одна из путан, обратился Базаров именно к кенту:
— Я имею вас и опыт, май дарлинг. И посему, — хитро прищурил чёрные очи Алмаз, — накормлю наших милых дам как следует. Сытые девки не бьют посуду.
Поросячий визг по приезде на чью-то бесхозную дачу мантрами глушил смолившиеся косяки подруг. Колоритное шоу с диким аппетитом обнуляло хрустальные рюмки.
Что-то типа вечеринки.
Запах дыма блантов и танцы с грохотом костей. Улыбки за чистоган расползались гарью по комнатам. Друзья кейфовали.
— Свят! Ай, Свят! — с призывным гонором окликнул его Алмаз. Девчонок как на рынке яблоки выбирал.
— Ты какую будешь?
— А есть разница?
Они пели им в уши о вреде наркотиков, находясь на грани смерти от передоза.
— Какой ты плохой, — рыжая крутила кольца татарских кудрей на фалангу, будто бигуди.
Влад непривычно скромно курил в сторонке на ступеньках перед мызой. Весёлые развлечения с низкой социальной ответственностью местных «манекенщиц» сегодня проходили мимо.
— Чего приуныл, Владос? — подсел к нему участливый Святик. — Никогда тебя таким не видел прежде...
— Любовь эта, сука, — сильнее затянулся Владыкин. — Покоя не даёт.
— Ты серьёзно? — приятно удивился бледнолицый.
— Серьёзнее некуда. Из головы у меня не выходит...
— Так найди её!
— Ха, ты смеёшься? — иронично выгнул бровь дугой шатен. — После того, что я ей наговорил, она даже в мою сторону не взглянет.
На худых щеках Святика заиграли крошечные морщинки едва заметной полуулыбки. Стремительные метаморфозы в поведении его друга были довольно забавными.
— Я думаю, ты лучше меня разбираешься в женской психологии. И сам прекрасно понимаешь — женщины многое прощают. С той оговоркой, если ты откроешь им своё сердце, покоришь его. Чёрт, не подумал бы, что когда-нибудь буду учить тебя этим любовным «штучкам-дрючкам»!
Светлая чёлка Святослава вздымалась от конвульсий его хохота, а для Влада в тот момент будто открыли Америку. Он опустил руку с сигаретой к земле, задумавшись. Во что бы то ни стало она будет его. Добьётся. Рано или поздно. Неважно. Эта гордая модистка станет его женой.
— Алмаз где? — резко прервал бесконечный поток мыслей у себя в голове Влад.
— О... — театрально возвёл палец к небу Свят. — У него сейчас своя... атмосфера.
— Хм, ясно, — ухмыльнулся Владыкин, отбрасывая окурок. — Составим компанию дамам, а то Базар там один на всех.
— Не думаю, что он там сильно страдает... — парировал блондин.
— Настроение так быстро поднялось?
— Не хранить же мне себя до свадьбы!
***
— Цепи-цепи-цепи на шее и поцелуи... — завывал пьяный Алмаз, не глядя тиская очередную ****ь под боком. — Папа подарит тебе весь «Луи»...
Очухавшись, парень пулей вскочил с кровати как ошпаренный. Натянул джинсы, пока что только их, нацепил первую попавшуюся рубаху. Поднял деваху ни свет ни заря, чтоб та выметалась на все четыре стороны.
— Как чёрт всю ночь бухал, с утра завалился на хату... — потёр репу в беспямятстве Алмаз, вещая о похождениях своим закадычным.
Прошёл к холодильнику вразвалку, достал хавчик. Потерянные лица приятелей чутка поубавили горячку.
— Что такое, братцы?
В ответ молчание. А потом Дюша выдал опустошённо:
— За границу охота. Мы же жизни даже не видели. Как животные в клетке.
Алмаз невозмутимо повёл плечами. Такие проблемы были ему незнакомы.
Холод гасил комом, застрявшим в горле. Кругозор блевал от разнообразия. Повсюду фанфары и лужи блевотины. Ниже плинтуса, ниже пояса... Приторно. Шило ежедневно меняя на мыло, сразу понял — дунул васильков. Не торкнуло. Чтоб девчонка уважила «достояние республики» — ромашки нёс. Легко обходился и без забугорских духов.
— Жить, не выезжая за границу, — легко, — Базаров аккуратно нарезал ломтями белый сыр на блюдечко. — А вот жить после... Гораздо тяжелее, как по мне.
— Не только по тебе... — задумчиво подхватил Дюша. — Культурный человек у нас быдлом должен притворяться, чтоб выживать.
— Хорошо, что это к нам не относится, — улыбнулся ему в ответ Святик. Но глаза всё равно грустные. Они выдавали. Ну, и слабая мускулатура лица вследствие продолжительного употребления опиатов. Не без этого.
— Я крестился, ребята.
На пороге, свят-свят, стоял Владислав. Отныне раб божий.
— М-м-м, ладан в голову ударил? — усмехнулся татарин.
— Половина моих знакомых из Челябинска даже на море никогда не были, — не в тему пробубнил Дюша. — Потому что из города по полвека не выезжали.
— Поженился, покрестился... Дальше что? Детей рожать начнёшь?
— Тебя что-то не устраивает, Алмаз?
— Всё супер, Владос! — с силой хлопнул его по плечу Базаров. — Продолжай в том же духе, к лику святых, подись, причислят скоро!
Причиной постепенного раскола закадычных друзей служила проблема по имени Карина. Вражда разрасталась с дикой скоростью. Баба в доме, как водилось, — к несчастью. Свадьбы, крещения, прочая муть... Уже не холостяцкой берлогой была их хатёнка в Чертаново. Все они были как трутни вокруг королевы-матки. Алмаз на дух её не переваривал. Однако на фоне природного обаяния Лазаревой, высокомерие Базарова смотрелось особенно противно. Ведь оно было наигранным.
Влад досуха пьёт её тело. Дом превращая в бордель. За натянутые жилы колен рвут друг друга на куски как овец волки. Убиваясь за горечь рук. Упиваясь потом. Их обоюдным соком. Люблю, ненавижу, ебу, снова ненавижу... Задирая подол, она не давала. Брала. Кровью, годами, здоровьем. Царапала скулы, сжигая их, будто Нотр-Дам. Горбуны вокруг просят вкусить хоть каплю её красоты. Но королева неподкупна. Заплата их душ и она же камера пыток. Её стон напоминал Богу, что он ещё жив. Ярость оборачивается страстью и болью. Глупо и постыдно, словно раздел Польшу. Едва согрешив, трусы молят святых.
Боже, храни королеву от них.
Флаг мародёров канатом реял над изгибами тела. Зарывая заплаканную романтику, заново камера пыток. Весь дом в огне.
Их вторая животная сущность.
Пятница желает тело Королевы. Никем не затоптанный остров. Карамельный слиток.
Жажда гроздью впивалась в обоих, крича всем своим видом:
«Покажи мне любовь!»
Алмаз за дверью не решался отойти от щёлки. Томные вздохи, звуки поцелуев и раскалённый воздух пригвоздили его к дощатому полу намертво. Да, он бы хотел быть на его месте. Явственно представил себя рядом с ней. Как касается губами её шеи, слышит запах непослушных волос, проникновенно и без зазрения смотрит в такие же влюблённые карие глаза. Красивая сказка, после которой брюнет бы нежно опускал розовую майку-алкоголичку и вязаный свитер. Заканчивая короткий трип. Ему бы всегда было мало.
Она олицетворяла для него всё хорошее и прекрасное, что есть в этом мире — цветы, шоколад, любовь с первого и извечного взгляда, первое свидание, самый сильный наркотик, благородные вина, незабываемо пьянящий вкус победы, бензин самой дорогой машины, сжигающий его до тла изнутри, обнажённый кайф в любой одежде, звериное желание, захлёстывающее целиком, победа в казино, все миллионы мира, страсть, превосходящая секс, космос, что выше Эвереста. Она была всем. И он бы отдал всё, чтобы хоть на мгновение, на одну секунду почувствовать то же, что испытывал Влад, прижимая Карину к сердцу каждую бессоную ночь.
Но дружба была выше. Предать друга — значит умереть. Для самого себя уж точно. Это недопустимая роскошь. Влад бы никогда ему этого не простил. Да и сама Карина по уши втюрилась во Владыкина... Алмазу нет места между ними.
В его душе — ад. И единственный способ выйти из него — это алко. Охваченный пламенем, он проходит сквозь все пороки общества. Потребительство, гонку за лавэ, разврат и похоть.
Гасят, гасят, гасят...
В здравии, но бешено смотрит на обступившую толпу, пробираясь через лютую, оголодавшую по слабости стаю. Легче уйти от реальности с бутылкой.
Если готов доверится — шагни в пропасть. Познай всю глубину чистого животного страха. Осознай тёмную сторону.
Поддайся чувству, но третий всегда будет лишним. Отныне и впредь — это речитатив его жизни.
Порой Алмаз менял тактику — обходительно увивался за Кариной. Как бы из благих побуждений.
Виной всему было одно маленькое обстоятельство — Каринашу чуть не раздавил шкаф.
Лёгким румянцем запылали белёсые щёки, виски запульсировали.
Касаясь спиной мужской груди, Карина невольно поддалась назад, прислонив свою голову к Алмазу.
Тонкая натура любила грубость. Когда бурей сменяется штиль.
Стоя в непростительно близких объятиях, девушка тут же вздрогнула. Приятное тепло и какая-то странная сила, исходящая от Базарова, пугала. Сила, дурманящая разум. Запах его кожи манил, словно красное вино, стремительно разливающееся по телу. Намеренно развернувшись к молодому человеку, который явно не ожидал такого резкого поворота оробевшей особы, Карина, скорее отгоняя от себя навязчивые мысли, заглянула в его горящие глаза, из-за чего её спаситель непроизвольно сделал шаг назад. Подвластная сумбурным эмоциям, она совершенно запуталась в своих ощущениях. Не чувствуя опоры перед собой, на мгновение даже пошатнулась. Видя, что блондинка может удариться о твёрдую мебель, он схватил Лазареву за пояс, плотно прижимая к себе, при этом одной рукой держа шифанер, а второй — девушку, чуть было не упавшую на пол.
— Будь аккуратнее, — нравоучительно проговорил он, медленно убирая руку с изящной талии, а на смуглом лице появилась снисходительная улыбка, отчего-то ещё больше смутившая Карину.
— Д-да, конечно, — притворно засмеялась девушка, стараясь перевести всё происходящее в шутку. — Вот я дурочка, совсем ничего не вижу! Не хватало ещё расшибиться в коридоре...
А сама едва дышала, чувствуя новую порцию смущения всем своим телом.
Неприглашённым свидетелем этой сцены стал Влад. Он долго не мог понять — это жест доброй воли или очередная уловка, дабы обольстить его благоверную?
Когда Карина рассказала ему интереснейшую историю о том, как она, чисто случайно, наткнулась на вид обнажённых татарских телес, то в голове у Влада складывался свой пазл.
Завидев её с утра пораньше, он бесцеременно, будто невзначай, оставил едва заметную прореху между дверью в ванную и видом на голую задницу. Он мог поверить и в такое. Да во всё, что угодно. Владыкин считал Алмаза аморальным до мозга костей. Ему было безразлично, чей язык будет затягивать раны сегодня. Поэтому парень всеми силами пытался уберечь свою ненаглядную красу от загребущих Базаровских рук.
На все допросы ответ был примерно одним и тем же.
— Я вижу, как смотришь на неё, — пассивно-агрессивно зыркнули бледные глазищи. — Прекращай. Иначе это плохо кончится.
— У тебя фантазия разыгралась, — нервно закурил Базаров, ещё больше выдавая себя. Влад видел его насквозь.
— Неужели?
От цепкого взгляда Владыкина не ускользала ни одна деталь. Этот «засланный казачок» становился для него бельмом в глазу. Хоть он и ценил их многолетнюю дружбу — детство в детдоме было незабываемым — такое положение его не устраивало. Даже зная о чувствах Алмаза к своей жене, Влад продолжал относиться к нему как к брату. Так, как и всегда. Никто ж не мог вырвать сердце Базарова и очистить от пагубных терзаний. В нём даже граничило подобие сочувствия с уважением. Татарин стойко выносит вынужденную разлуку с любимой, не лезет в молодую семью третьим лишним, дабы разрушить с таким трудом выстроенный хрупкий мирок.
Но всякому терпению есть пределы.
— Ты хочешь её?
— Наплевать. Лучше, для нас обоих, раз и навсегда закрыть эту тему. Мне...
За окном собачий вой служил аккомпанементом импровизации глупых оправданий.
— Больше нечего ловить, — сплюнул Алмаз. — Всё, что надо, поймал.
Влад встал со скрипучего стула и внимательно посмотрел в глаза Базарову. Тот в долгу не остался и взгляда не отвёл. Хоть и чувствовал, что следует объясниться. В любом другом случае никакого отчёта от лихого татарина никто бы не дождался. Он просто решил хоть на минутку побыть человеком.
— Ты прав, Влад, у меня очень трепетное отношение к Карине... — осторожно подбирая слова, начал Базаров. — Я бы даже сказал, абсолютно мне несвойственное. Но я не претендую на твоё место рядом с ней. Как бы я её не любил. Хотя, возможно, это лишь потому, что она для меня недоступна? Кто знает... Однако я могу с уверенностью тебе сказать — никто из нас не станет тебя предавать. Для меня на первом месте стоит дружба, и я не буду её рушить из-за каких-то дурацких чувств. Я не хочу, чтобы ты всю жизнь меня в чём-то подозревал, смотрел косо. Мне не по себе от этого, так быть не должно. Я не позволю себе больше, чем просто доброжелательное отношение товарища её мужа. Будь спокоен. Надеюсь, конфликт исчерпан.
Нет, чёрт возьми!
Он был как смертоносная гадюка. Алкающий, готовый высосать из неё волю. Растерзать, бросить собакам, содрать кожу заживо, закопать в землю. Убить. Чтобы почувствовать. Чтобы утолить жажду каждой клеточкой тела. Самый опасный охотник денно и нощно на коротком поводке.
***
Алмаз считал неприличным ухаживать за женщиной без бутылки. А пить он стал вдвое больше прежнего. Практически не просыхая. Топя самого себя и свои чувства в алкоголе. Обывале и лакею капитала его никогда не понять.
Зато таким бесчеловечным образом легко потеряться на фоне нормального человека.
Привык. Калькировать самого себя.
В натуре искусство.
Да бросьте, действительно ****ец.
Излишний шлак мешал показать ему свою истинную суть — глубокую и осознанную. Научился, лёжа в Люблинской психушке в середине 80-х, кося от армейки.
— Пусть уволятся из органов тогда, в библиотеку пойдут, — натянутые до изнеможения уголки рта в остервенелой лыбе трескались в прямом эфире. — Не упустят шанс стать людьми обратно.
Рассуждать о беспределе полицаев Базаров любил. Почти так же, как и кирять.
Выражусь комплиментарно.
Заработки в основном были эпизодическими. После короткого пика их музыкальная деятельность больше не приносила регулярного дохода для красивой жизни в России. Перебивались то тем, то сем. Временами не было денег совсем.
Жили хоть и не богато, но весело.
Выбирать приходилось тем, кого ставили перед выбором. По сути, его и нет никогда. Можно сказать, всегда нет.
Поэтому работали на Микояновском мясокомбинате, чтобы прокормиться. Крыс ловили ящиками. Выносили мясо, перекидывая его через забор. Пускай и финнозное. Фарцевали.
Карина была на третьем месяце беременности.
Узнала по ультразвуковому портрету белого комка в щенячестве. Занимаясь туризмом по Лазаревским внутренностям, молодые родители ехали кукухой. Но договорились. С доктором через коньячок.
В трезвом уме Владу приходилось держать в узде нетвёрдый ум почти мамаши.
— Мась, это конец. Если я рожу, нам не прожить. И так с трудом выживаем, — и еле слышно, даже для самой себя, добавила то, ради чего затевался весь этот разговор. — Влад, ты думаешь... Стоит?
— Дура, что ли, Карин? Радоваться надо, а она про аборты думает.
На самом деле эта тема не по-детски трепала ему нервы. Денег ни у кого в стране нема. Питались чем придётся. И то не хватало.
Выход из этой заеды, вестимо, был рядом.
Сушили траву, толкали план с метом, всё шло ровно, без кипиша. Какой-то минимум появился. Не без грусти, конечно. Либеральная часть нашего общества в их лице получила, как им казалось, заслуженный навар.
Нарисовалась вторичная проблема...
— Ты употребляешь?!
— Молчи и не дёргайся. Сытой девке должно быть похуй на проблемы. Почему тебе не похуй?
— Потому что мой муж превратился в наркошу! — тонны посуды разбила девушка в ответ на фразы типа «сытые дети не будут глупыми». Так он уходил от оправданий.
— Отвали! Не учи меня.
— Ну и катись, сволочь!
Брюнет разворотом направился к выходу. Шаткая деревянная дверь чуть не слетела с петель от его хлопка. Карина пару минут стояла, пялясь Владу вслед и еле сдерживая подступающие слёзы. Внутри как дамбу прорвало. Вылились наружу сковывающие горло растаявшие комья солёных рек. Хлипкая рука растирала мокрое распухшее лицо. Глазищи навыкате, раздутое брюхо ткнулось к носу, тоже не давая покоя. Всё было против неё. И сразу.
Резкая боль перекрыла прочие чувства. Пелена застелила ей обзор на ближайшее средство связи. Ещё один обдолбанный торчок в соседней комнате, а другой, с дурью в голове и зубах, трёт кулаком от нервяка щёку. На огромной скорости чёрная «Волга» пересекала все возможные и невозможные границы терпения патрулей, как и сотни прямых сплошных. Влад их словно не видел. Наступал приход. У Карины враскорячку отходили воды.
— Свя-я-ятик! — не по-человечьи взревела девушка, хватаясь за живот. — Свят, помоги мне!
Но парень был в отключке.
Смерть наступила мгновенная. Вспышка. Лобовуха вдребезги вместе с черепом. Нечего ушивать. Шофёр на встречной мало пострадал — пара царапин да ушибы. Зато у гринго в кожанке вместо лица — кровавое месиво.
В ментовке зато начался мрачный замес. Нашли коку с маришкой в мазанке, сторчавшегося до смерти Святика, беглого татарина, Дюшу пырнули.
Вопросы, допросы... Коричневая краска словно вытекала из глаз вместе с тенями. Выглядело жутко.
«Можете ненавидеть меня сколько угодно. Меня это не задевает», — убеждала себя предательница Карина.
Но как будто чем-то острым проткнуло грудь. Пересохшие губы тихо воздух ловили, покрасневшие глазные белки нервно по сторонам водили. Немея, плача, головой качая, мыча. И снова немея. Без слюней и соплей сдала с потрохами. Звонкие звуки жизни тогда заткнулись, превращаясь в проклятия и вопли. Предвкушая счастливую старость. А сыночка, как батю, — забрали в детдом, сказали валить из страны. Цена свободы равна кораблю той самой травы.
— Стерва! — бешено вцепился в решётку Алмаз. Чёрные глаза налились кровью. — Шлюха грязная! Подстилка ментовская!
— Тебе никогда не понять меня... У меня ребёнок! — её глаза были на мокром месте уже третьи сутки. Но голос — сталь.
— Да что ты? — зло усмехнулся Базаров.
Желание харкнуть в её рожу превращалось в манию. А потом грохнуть. Не зря бы отсидел.
— Сущность ты свою показала — продажной шкуры. Если бы не ты, Влад бы был жив...
— Это твоя фантазия. Я любила его. Он любил меня. Признай, тебя это задевало. Предпочли твоего друга. Не нужно обвинять во всём только меня.
— Бог отвёл, — свысока, но уже обречённо ответил он. И, осознавая бесполезность бестолкового базара, Базаров равнодушно добавил:
— Исчезни из моей жизни.
Алмаз, тяжёло дыша, неотрывно следил за лицом, мимикой, жестами, шаткой походкой. Силуэт женщины, погубившей его последний шанс на свободу, таял по краям. Исчез. Свирепство бушевало в нём, проедая изнутри. Молча, сжав челюсти, сильнее стиснув металлические прутья в оцепеневших руках. Жизнь ломалась на глазах. А он как зверь, загнанный в угол, вынужденный хавать с рук судьбы-злодейки помои обстоятельств. Жертвой чувствовал себя татарин. Уже не так авторитарен.
Какую картину породила цепь неслучайных случайностей. Сборище моральных калек, гасящих самих себя. Весёлые, но злые шкеты. Чересчур нервные от такой насыщенной жизни, правда. Каждый божий день благодарили русского Христоса за то, что родились в России. Наши внутренние дети мечтают делать зло.
Детство с деревянными игрушками, прибитыми к полу, нечаянно выливавшимся на ноги кипятком, холодными горшками и скакалкой, бьющей по ногам сильнее ремня.
Поющие симпатичные сироты с нелёгкой — это и приносило плоды в виде мешков денег и славы.
Целыми днями считали купюры, жгли их от избытка и безумия.
Их хотели даже расстрелять за «хищение государственного имущества». Перестройка сменилась перестрелкой.
Полстраны сидит, полстраны сторожит.
Рождённые в СССР. Свобода, нищета и деньги. Завтрак — овсяная каша. С телика — голос любимых властей. Как пройти этот ад на земле знал лишь русский человек.
***
— Валюш, я на недельку, до 2-го, в Москву. Потом к вам в Париж. Встрети тогда меня с Никишей в аэропорту. Вместе оттуда вылетим в Санта-Монику.
— Как скажешь, Кариночка, мой персик... — промурлыкал в трубку её муж.
Он смотрел ей в рот в ответ на любой каприз. За его деньги, разумеется. Кататься по всему миру каждый месяц за чужой счёт для «персика» была отнюдь не зазорно. Благо огромное состояние господина Валентина позволяло. Бордо был французским эмигрантом, делавшем деньги на неумирающем бутлегерстве в Штатах. Взять в жёны начинающую русскую модель, как она ему представилась, казалось ему шиком и последним писком.
А Кариночка только этого и ждала. Как побыстрее и покрепче вцепиться в чью-нибудь масляную харю. Валя и глазом моргнуть не успел, как оказался у Лазаревой на крючке. Жизнь заставила её быть хладнокровной лицемерной мошенницей. Чтобы элементарно выжить.
В Москву она вернулась примерно через год. Валечке наплела, что шибко соскучилась по Родине. Хотя, на самом деле, единственной её целью было забрать сынулю из беспризорника. Как же она убивалась, узнав, что мальчик умер чуть ли не сразу после её скоропостижного отъезда. Горю матери, потерявшей своё дитя, предела нет. Пришлось запихать его поглубже, натянуть маску, завести прежнюю шарманку и жить дальше. С пробоиной в грудной клетке.
Как бы не старался Валентин, как бы не сорил перед её ногами деньгами и любыми доступными человеку благами, печаль в карих глаза застыла навечно и утекать не собиралась.
На толику отпустить ситуацию с гибелью ребёнка Карина смогла только с рождением дочери — Веронички.
Никуся росла смышлёнышом и умничкой. Но не красавицей.
Мать с детства прививала ей хороший вкус и манеры едва ли не Марии Антуанетты. Чтобы в ней не осталось ни грамма от русской души. Этим она хотела истребить собственную память о больном прошлом. О рынке, о родителях, что наплевали на дочь и даже не пытались искать. И Владе.
Да, она плакала в подушку каждую ночь ещё очень долго. Она считала, что это был преждевременный уход. Иногда Карина ненавидела его за это сильнее, чем требовалось для душевного успокоения. Бывало, что, наоборот, корила до самоистязания собственное отражение.
Часто ей мерещился в темноте спросонья Алмаз, что режет ей глотку за то, что сдала ментам. Чувствуя вину, Лазарева однажды собиралась навестить заключённого, но не рискнула. Навряд ли бы вернулась живой. И, как и тогда, причиной стал ребёнок. Намеренно лишать дочь матери было нелепо. А Алмаз бы сделал всё, чтобы похоронить её заживо. В этом сомнений не было. И никакая решётка его бы не остановила. Это не вызывало у неё ни малейшего сомнения.
Однако жгучее желание посетить место, где она встретила свою любовь, пусть и самым неприглядным образом, где она провела свои лучшие годы, было непреодолимым. Хоть на чуть-чуть. Хоть на мгновение вновь почувствовать Белокаменную под ногами. Воздух, пропахший душистой хвоей, «Красной Москвой» и слезами на перроне.
Хрустящий снег, иней на замёрзших мехах, церковные свечи, запах вокзала, на котором Каренина без конца бросалась под поезд. Ей тоже хотелось. Но она себя пересилила. Ведь её Москва жила в цветах и конфетах, что без конца дарил ей Владыкин без повода. Красная икра вперемешку с мандаринами на столе, клюквенный морс и новогодние тосты под бой курантов. Блеск ёлочной мишуры, вишнёвой «девятки», застольного безумия, когда коньяк запивали фруктовым ликёром, но неизменно отдавая предпочтение крепкой русской водке. Этими оттенками отливала в те годы её жизнь. Как и она сама. Она цвела сиренью, подснежниками и ландышами. Она была настоящая.
Тёмная горечь древесины пылала на задворках заснеженного города. Морозный январь кружился белыми хлопьями за окном, окутывая люд кружевной пеленой.
Карина не молодела.
2000-ые. Чертаново. Зима. Даме уже под сорокет. С загаром и напомаженная не «Уральскими самоцветами». Ирина Салтыкова в лучшие годы отдыхает. Стрелки для «кошачьего взгляда», серьёзный брючный костюм из белоснежного итальянского полотна. Звучит как вызов. Духи «Шанель», винтажные клипсы и красный жемчуг в зачёсанных как у Брижит волосах. В гоп-стоп районе она смотрель куклой для украшения мрачной действительности.
Женщины косо и с нескрываемой завистью чинно шли мимо, желая плеснуть высокомерной барышне а-ля местный секс-символ кислотой из пасти. Получалось лишь выпрастывать оскорбление на ушко соседней ведьме.
У нас выскочек не любят. Карина, видать, подзабыла в своих Парижах.
Анальгин здесь спасал всех от невыносимой боли. Стакан всегда наполовину полон для потерянных людей. На щеках шипел морозец, покрывая тональник голубой коркой. Возникало против воли неизбежное ощущение, что из-за пазухи любой малец может вытащить Калашникова и прижать к стенке ближайшей хрущёвки. Держа периметр на мушке, без вина виновные воевали за клочок пропахшей гарью земли.
Чертаново — далеко не Эдем. «Линия фронта» района была похожа на концлагерный кластер. Подвижная, она всё раздувалась как чиновничья харя.
Они были плохими, живя в мире с самими собой. На внешние обстоятельства гордые и борзые ребятки давно положили большой болт. Ноль кокетства, зато честно. Здесь все чувствовали себя хорошо, получая то, что хотели. Продолжая тему сопротивления общественному перегною системы, самые просвящённые давно позабыли о войне с внутренними демонами. Они их кормили по расписанию. Скажи «нет» чувству долга. Будь плохим. Сохрани нервные клетки. Чтобы их не пришлось хоронить.
Карина не рождалась циничной сукой. Сломаться и очерстветь — её ответная реакция. Это было очень нелёгкое время. Оно давило своей тяжестью на обыкновенное желание просто жить и просто любить. Судьба могла бы сложиться иначе, если бы не произвол девяностых. Он и стал её долгожданным спасением из вынужденной изоляции железной клетки Советов. И, казалось, ничто не могло нарушить с таким трудом слепленную из того, что было, идиллию.
Однако настоящие чувства неподвластны страхам и обстоятельствам. Сама жизнь подкидывает дров в кипящую чашу терпения наступившего на своё горло ради его же кормёжки.
Однажды вкусивший запретный плод сладкой жизни сделает всё, чтобы не потерять выплаканное и выстраданное годами безбедное существование. Пусть и вопреки истинным желаниям, с куском хлеба на столе и в тепле забивать на них было гораздо проще.
Куда сложнее переступить грань дозволенного. Нарушить те ограничения, что поставлены своими же руками.
И загнала себя в этот террариум тоже сама Карина. Лихолетье неслось прочь, а разбитое сердце продолжало трещать по еле залатанным ложными убеждениями швам. Но благими намерениями, с такими усердием и заботой, вымощена дорога лишь в ад.
Карина с ностальгией вспоминала, как из окон пели Цой с «Наутилусом» наперебой. Во влажных фантазиях мальчики видели Сандру или Си Си Кетч. Она звонко смеялась над ними, вместе с ними. На душе так тепло. Всего на секунду забылась...
Но всё счастливое давно кануло в лету. Да, без сомнений, любые огорчения стирались на фоне нынешних реалий. Настали новые времена. Новые голоса. Неумолимо наступала на пятки своей предшественнице эпоха нулевых. Веял свежий ветер перемен. Даже в самом захолустном уголке столицы чувствовалось нечто необъяснимое.
Дети по-прежнему продолжали мечтать.
Красоту и молодость не заменит ничто. Особенно, когда ты стремительно увядаешь. Не только телом, но и душой.
Лекарство отыскало её само. С гитарой наперевес, с улыбкой словно зимнее солнце. Он сам был как звезда. Он её ослепил. С первого взгляда. С извечного взгляда. Любовь её током прошибла. Будто она знала этого мальчишку всю свою жизнь. И этот камень преткновения в стихах Карининой поэмы угрожал обратить их в жестокую прозу.
***
У соседей по хрущёвке с почерневшими обоями и посудой нараспев, под гитару, доморощенно звенел «Город золотой». Голоса снопами искр стрекотали на фоне огоньков за окном с деревянными ставнями. В сотнях тысяч таких же окон безликих пятиэтажек.
А им хватало малого. В этом мире были лишь двое. Времени не существовало. Оно — наебалово. Пространство — другое.
Русская кожа верна обладанию. Белая, с кромкой полупрозрачного пушка, холёным топлёным молоком разлилась на хлопчатобумажных простынях. Для неё слишком жёстких, не ценящих и не способных быть под стать этой хрупкой нежности.
Шёлк шафрановых волос каскадом разбивался о волны дешёвой спальной ткани, контрастируя божественное с земным.
Он курил сидя. Чуть поджав ноги к себе. Ни одна ткань, кроме хлопкового волокна, не касалась их священных тел. Его глаза были устремлены в пустоту ночи за гранью мироздания — их разделяло мутное стекло.
— Флабер — это для клиентов. «Бритого человека» читала? Ну, у Мариенгофа, — с видом знатока русской классики одухотворённо пропел «чтец». — У него там был Саша, только Фрабер. Я одну поменял букву — и вуаля. Мне кажется, иностранные слова звучат как манна небесная для наших соотечественников...
— Ты прав, — согласно тряхнула светлой головкой Карина. — И я на это велась. Особенно, пока не побывала за «железным занавесом».
— А как там, в Америке, всё устроено?
Саша закусил губу, в ожидании красивой сказки про принцев и принцесс, или же развенчания давно устоявшихся мифов. Чужое всегда привлекательнее. Но, несмотря на весь свой богатый жизненный опыт, Саша больше любил хэппи-энды.
— Для меня это было сродни загробной жизни. Сначала как будто в раю, но это всё фикция. Заранее сложившееся мнение. Потом разочарование. Я моделью стать хотела, так мне ни здесь, ни там не дали. Сказали, что недостаточно хороша. Пришлось стать содержанкой, — рассмеялась Лазарева, мгновенно переведя в шутку сказанное.
— Не верю, — по-станиславски качнул головой парень. — Ты настолько красива, что была бы знаменита как... — Саша задумался, подбирая прообраз модели для кареглазой блондинки Карины. — Как Наташа Водянова!
— Ха-ха-ха! — её на самом деле забавляла неосознанно проявляющаяся детская наивность в голубых глазах. — Какой же ты всё-таки смешной!
Саша притворно надул губки, явно входя в образ.
— А что смешного? Ты не веришь мне? — изогнул он тонкую, как чайкино крыло, графитовую бровь. Настроение обнулялось за долю секунды, как и бокалы с вином.
— Можешь так не стараться. Свою цену ты уже отработал.
— А я от чистого сердца!
Он повернулся к Карине всем телом, нависая над. Не давая спрятаться в излюбленный кокон.
— Знаешь, Кариш... — неожиданно выдохнул полынью малолетка. — Как сильно готовы погубить себя люди ради материальных благ?
Мозолистой подушечкой большого Саша бережно водил по зардевшейся от алкоголя щеке, мягкой кайме губ.
Красный жемчуг, приколотый к кудрям, отливал в свете единственной, ещё не перегоревшей лампочки Ильича, всполохами адского пламени в предутреннем лиловом сумраке. Вся её натура словно олицетворяла греховность и пороки, таинственно живущие за милым личиком. Они хорошо сдружились в ней, ад и рай. Она была и тем, и другим для него. Он сгорал в ней, воскресая вновь. Его маленькое спасение от целого мира.
Ей вопрос не понравился. Саша явно давил на больное. Ей больше приходилось по вкусу, когда он строил из себя дурачка. Но, увы и ах, он таковым не являлся.
— А разве у них есть выбор? — риторически уклонялась от ответа женщина, показушно отворачиваясь от задумчивых бирюзовых омутов.
Оголенная спина обожглась от прикосновения горячих пальцев, выводящих лёгкие, одному ему очевидные узоры да завитки. Карина прикинулась, что не чувствует тех незримых рисунков. Однако нутро сияло всеми цветами радуги, захлёстывая тягучим наслаждением и без того туманное сознание.
— Люди — тупое стадо, — шепнул ей на ушко Саша, опалив мучительным дыханием лакомую чешую. — Сами на себя надевают пояс Саддама. Лезут из одних долгов в другие, беря кредиты...
Как же он любил обсуждать остросоциальные темы. Даже непосредственно перед вязкой. Эти положения не оставляли его пытливого воображения даже в минуты радостей страсти.
— Может, не сейчас о кредитах и Саддаме? — резко перевернулась Карина. Ставила перед фактом.
— А когда, золото моё? — искренне удивился Флабер. — Меня гнетёт эта действительность с её проблемами. Я хочу их решать.
Карина лишь недовольно фыркнула, закатив глаза.
— Будь реалистом, мальчик мой, — щёлкнула по веснушчатому носику женщина. — Бесполезная трата времени. Жизнь всех под себя прогибает. Мы не исключение. Думаешь, две щепки могут противостоять железной машине системы и её конвееру? Ответь на этот вопрос самому себе, а не мне. Поэтому нужно научиться подстраиваться. Смени отношение к ситуации. Ты не сможешь спасти тех, кто не хочет спасаться. Неси ответственность хотя бы за свою жизнь. Уже неплохо. Ты слишком много на себя берёшь, раздумывая о том, что тебе неподвластно.
Саша расстроился до глубины души её рубящими правду-матку словами. Для него подобное вообще впервой — обычному ему глубоко плевать на чужое мнение. Но это же Карина... Умная, состоявшаяся, видавшая виды...
Обида всё равно взыграла в нём больше, чем чёткое осознание и принятие позиции его «умудрённой жизненным опытом» подруги.
И когда их отношения успели перейти из разряда «клиент-подчинённый» в страстных любовников?
— Наверное, какой-нибудь Валя имеет больше прав...
К удивлению Саши, и даже самой Карины, вместо возражений и брани Лазарева чуть хихикнула в ладошку. Её не заденешь Валей и кем-то из «того» круга. А, собственно, с чего бы вдруг? Он безразличен ей. И если молодой любовник бальзаковской мадемуазель желает утвердиться за счёт ненавистного для неё мужа — пожалуйста, хоть два раза. Не жалко.
— Ха-ха, не угадал, — тонкий пальчик скользнул по его приоткрытым губам, — Я просто люблю подчиняться. Я против даже феминитивов.
— Всё ещё не верю тебе, малыш, — снисходительно поцеловал её Саша. — Такая не может под кого-то прогибаться.
— Могу всё, если вижу в этом смысл.
— Ну и дурочка.
— А ты просто жизни не видел.
— Правда, что ли? — с лукавым злорадством усмехнулся лисоволосый. — Тогда возьми да покажи.
Игриво глянув на пацанёнка, Кариночка, мой свет, запела излюбленную трель о правде жизни:
— Когда накормлен — посуду бить и истерить не будешь. Но, что удивительно, не всё решает пачка денег с MasterCard’ом. За вечным поиском «капусты» реальные проблемы ненадолго уходят на второй план. Да, Штаты — «страна грёз». Я всегда хотела купаться в роскоши. Хотя... Счастье же не в деньгах! — обречённый смех гасил мрачную тишину. — Но у меня была мечта. И я всего лишь хотела воплотить её. Чем больше меня ломала жизнь, тем сильнее было желание спасти своё положение. Презиравшие когда-то теперь пресмыкаются, каждый день как день рождения. Никому не понять, какого это — быть в моей шкуре. Выше лезешь, больнее падаешь... Неизменная аксиома. Чувствуя себя лишней, левой, непринятой обществом. Они жгли словами как бензином. Несмотря на гнобление, острая потребность подняться выше небес, к самому необъятному космосу. Планка так и не спала.
Во времена, когда я была богата без зарплат, я лучше чувствовала жизнь. Я по-настоящему любила. И эта любовь мне заменила всё: еду, жильё, друзей и, самое главное, — гонку за лавэ. Первый и последний раз в жизни чувство смогло заменить мне материальные блага.
— А... сейчас? — робко спросил Саша.
Ему-то она давно заменила даже воздух.
— Да. И сейчас, — взъерошила пшеничную копну Карина рукой с единственным, ещё не заложенным перстнем. — Ты мой лучик, Саша. Мой светоч. До тебя моя жизнь была вымученным третьесортным спектаклем с известным, а оттого и скучным концом. Теперь же я дышу свободно. Как дышала в душной Москве почти четверть века назад.
Он опустил голову. Засаленные прядки свисали до самого матраса с его торчащими пружинами. Не доставало пары дюймов.
— Знаешь, как тяжело, когда идёшь по улице, тебе плохо и ты не понимаешь, что с тобой происходит. Не можешь это объяснить, потому что тебя считают сумасшедшим, если ты заводишь подобные разговоры. Это очень тяжело... Но изнутри на меня всегда смотрит мой единственный судья.
Руки вскинуты на коленные чашечки, обтянутые батистом. Из-под занавеси гривы виднелись опущенные ресницы. Пушистая окантовка, дрожа, еле сдерживала натиск расширающихся зрачков.
— Я, может, создам Империю, где будем только мы с тобой.
Из него так и искрился юношеский максимализм с нахальством и непосредственностью. Он бросал жизни вызов. Этот мир не мог сломать его. Искренний и лучащийся жизнью — ребёнок, короче.
Бешеная энергетика захватила её воображение, поработила и заставила признать в Сашеньке полубога. Импульсивного, порывистого. Настоящего.
Вся суть русского менталитета для неё — лизоблюдство, подхалимство и предательство, граничащие с завистью. Они сосуществуют с этой любовью за просто так. Она и перечёркивала всё остальное.
Рядом с ним она расцветала.
Хоть и манеры — улица, но этот взгляд печальных глаз...
Она просто хотела стабильной любви.
***
— Валя, мы расстаёмся.
— Что? Как же... Что произошло? Что я сделал не так?
— Ничего. Я так хочу.
— Давай помиримся, всё будет хорошо...
— Мы и не ссорились, Валь. Я просто решила уйти. Так нужно.
— У тебя появился другой?
— Неважно... Оставь меня в покое. Я буду навещать Веронику. Большего мне от тебя не надо.
— «Большего»?! Да как ты можешь?! Почти четверть века в браке! Скоро «хрустальную» должны отмечать были... Моншер, прошу, умоляю тебя! Возьми себя в руки и не рушь свою жизнь. У тебя нет никого, кроме меня, на всём свете. Ты полностью от меня зависишь. Тряпки в руках сколько лет не держала! А тут... Живи своим умом, Карина. Не слушай сплетни и домыслы, они завидуют нашему счастью! Чёртовы клеветники...
— Валентин, неужели ты думаешь, что я сама не способна принимать такие решения? Без чьей-либо подсказки я не посмею бросить тебя, по-твоему? Сними розовые очки! Наш брак трещит по швам. Ты женился на мне только из-за смазливого личика. Я для тебя — красивый аксессуар. Столько лет терпеть друг друга под одной крышей, как врага перед носом держать... Самому-то не смешно?
— Шлюха долбанная! Обобрала до нитки и опрокинула... Теперь ты довольна?!
— Дорогой, я не шлюха. Я просто знаю, чего хочу. Что ты всё ноешь каждому встречному в уши «она жила со мной только ради денег», а? Дальше-то что? Любовь — это, конечно, замечательно, но она не решает всех проблем. Она не накормит голодного человека, не купит одежду с квартирой. Красота стоит денег. Если ты не хочешь тратить деньги — шуруй в деревню. Выбери там себе любую лохушку, которая согласится жить с тобой задарма. Лишь бы кто-то. Может, я и сплю за деньги, но это моё дело. Можешь быть против, однако, во-первых, никого, кроме нас, это не касается. Во-вторых, 15 лет ведь ты со мной как-то прожил, разве нет? Решение очень простое. Будь в отношениях с женщинами своего уровня. Нечего нюни распускать. Мой покойный муж набил татуировку с моим именем спустя месяц после нашего знакомства. Ты же спустя три года не мог понять, чего от меня хочешь, помимо секса. Сделай выводы сам.
***
Сашу усыновили 15 лет назад. Мать вернулась за ним слишком поздно. Чтобы избежать лишних хлопот, работникам детдома пришлось солгать о смерти мальчика. Новые мама и папа оказались теми ещё психами: всячески унижали, избивали Сашу. Мамаша закрывала глаза на насилие над ним со стороны отчима. В первый раз мужчина изнасиловал его, когда ему было 9. Жизнь превратилась в сущий кошмар.
Чтобы заработать на жизнь, он занялся проституцией. Для человека, пережившего столько всего в столь юном возрасте, перспектива продавать своё тело не казалась чем-то пугающим. Наоборот, Саша находил в этом действе кучу плюсов.
Деньги за обольщение одиноких дамочек — что в этом такого? Он, можно сказать, готовил себя таким образом к театральному. В городе упущенных возможностей подавать руку страждущим на побережье залива отчаяния — сущий пустяк для театра одного актёра. На удивление, в побитом жизнью подростке ютилось слишком много любви к людям. Не слепой, нет. И помощь представлялась довольно своебразной. Вытаскивал баб из депрессии своим ублажением. Что в этом такого?
А её Саша ни за что полюбил. Продолжал ждать, что кто-то и его спасёт. Чтобы ему не пришлось преодолевать приступы тревоги и пронзающей тоски одному.
До Карины он только притворялся живым. Сам не успел опомниться, как втюрился. Как мальчишка. Хоть им и был, но в душе словно лет сорок. Может, восемьдесят. Столько, сколько не живут.
Объятия Карины отличались от прочих. Так люди хватаются за других, когда утопают. Саша сразу почувствовал нечто родное в ней.
Он её понял.
Поверил в неё. Но небеса будто алкали их разлучить. Даже во снах с ним была лишь она. Словно бабочка порхала из сновидения в сновидение.
Они оба были лишними на этом празднике жизни.
Ему хотелось узнавать её заново. Снова и снова, как в первый раз, смотреть в манящую темноту глаз.
На людях все их касания — секундное рукопожатие. Ни взглядов, ни улыбок. Ни одного неосторожного движения. Весь этот спектакль будет длиться до тех пор, пока кто-то из них не сломается и не начнёт кричать о своей любви на весь мир.
О том, кем они были на самом деле, Карина узнала слишком поздно.
В какой-то момент их взгляды пересеклись в тот зимний вечер их первой встречи. Абсолютно случайно, скорее всего, из-за её неосторожности. В тот момент Карина переменилась в лице, губы дрогнули, а глаза слишком широко раскрылись. Казалось, ещё немного, и они не смогут держать себя в руках. Однако она всего лишь отвернулась и вновь стала той, какой должна была быть. Взрослой замужней женщиной без тяги к малолетним проститутам. Правда, хватило её ненадолго.
Если она не смогла стать для него хорошей матерью, в принципе не имея возможности поучаствовать в жизни своего сына, то пусть хотя бы сейчас Карина побудет рядом.
Правда здесь была неуместна.
Она бы не пережила ещё раз потерять его. А он заполнял её пустоту. Наконец-то, после стольких лет...
Вряд ли есть определение, способное описать подобные чувства. Чувствам наплевать, как их назовут.
Каждый раз, когда Саша был рядом, ей казалось, что пустота внутри заполнялась, и она становилась полноценной. Каждый раз, когда он искреннее улыбался и ловил её взгляд, Карина наполнялась бесконечной любовью. И женщины, и матери. В такие моменты всё было верным. Их отношения уже не были неправильными. Мнение общественности не играло роли. Теперь существование преисполнилось какой-то точной целью — любить и оберегать Сашу.
Вопреки и до самого конца.
***
— Так значит он... — выпученные глаза Валентина стали ещё больше от испытанного мимолётного шока. — Неужели.
Валя не сидел сложа руки. И смотрел на ситуацию с позиции обиженного мужчины с уязвлённой гордостью. С единственно верной позиции в умах большинства. Ему предпочли мальчишку. Но его обожаемая бывшая пошла ещё дальше — парень зарабатывал на жизнь, продаваясь. Думал, что день открытий закончен — ан нет. Погавкал как собака и удивил самого себя. Деньги есть — есть и сухие факты.
Как эта пропащая, проклятая всеми богами женщина могла изменить ему с собственным сыном? Захотелось, чтоб в ужасе от такого количества информации, хватаясь за трещавший по швам скальп, посидел и поседел не только он.
— Кариша! Неужели ты вернулась?
Сашу посадили за продажу наркотиков. Семейное дело процветало.
— Конечно, мой свет. А как иначе?
На этот раз Карина не даст упасть.
Всякое чувство, бесспорно, достойно того, чтобы его опоэтизировали. Карина, всё же, несколько переусердствовала. Но ведь она ради сына. Не для каких-то там грязных утех...
Всё хорошее имеет обыкновение очень быстро кончаться. И кончать тоже. Безобидное трио любви: любящая мать-любимый сын-Валентин, не пришей кобыле хвост, увы и ах, обернулось плачевно. Кто бы мог подумать, да? Третий — снова лишний.
Укреплённое инцестом семейство при вскрытии сей малозначительной детали конструктора из одной большой лжи, зачеркнуло всю жизнь. Не оставляя и последней надежды.
Лучше б он стал жертвой аборта, Карина.
Ни стыда, ни отчаянья. Теперь уже точно и наверняка — ничего и никогда.
Улыбка снисхождения вместо упрёков — худшее наказание.
Он столько лет ждал её. Своим отсутствием она причинила ему такую нестерпимую боль, что каждый чёртов вечер хотелось вздёрнуться. Раз довериться женщине — обречь себя на добровольную кастрацию. Пусть и ментальную.
Заноза под его кожей. Зазноба. Не вырвешь, не вытащишь. Сжигал себя в костре любви к ней добровольно. Обречённо. Безвыходно.
Сквозь привычную тьму серых дней увидеть огонёк живой души — непростительная роскошь.
Как же он был рад, что она нашла его на помойке. Теперь принадлежал только ей. Всех Карининых псов будут звать его именем.
Но им не стоять на берегу моря, беспечно любуясь закатом. Он не встанет перед ней на колено. Не попросит ни её внутренностей, ни конечностей. Не произнесёт тех слов, что не единожды Карине уже приходилось слышать. Никогда не поймёт, что она — самое лучшее, что случалось в открытом переломе его жизни. Что раньше он не жил, не был счастлив. Им не быть вместе до конца дней...
— Я люблю тебя. Спасибо за всё, Карин.
Вот и всё. Такие чувства не лечатся. О них помнят годами.
Веры и надежды в людей не было и нет. Осталась лишь беззлобная пустота.
А красота — пуля в лоб чистой плоти для грязной ****и.
Он потерял своё побережье. Раньше её присутствие и было его домом. И Саша по-прежнему томился в беспорядке, созданном любовью той единственной женщины, самой любимой женщины, что вошла в него внутривенно. Хотелось просто уйти подальше. Как можно дальше. Без всяких объяснений, точек зрения, доказательств... А ему это надо?
Надо ему это?
Правды нет. Ориентиров тоже. Был месяц май. Уродина, его Родина. И жизнь. Не кино и не книга. Ложь, что заменила восприятие реальности. Выхода из бесконечного цикла замкнутых лабиринтов не существовало. Каждый день одно и то же.
Мы идём на Вы самой жестокой войной,
Кровь по капле теряя из холоднеющих вен.
Я знаю, наступит то лето дикой волной,
В которое сбросим с себя ненавистный нам плен.
Это была песня Влада. Как вовремя. Как метко он выстрелил в её сердце контрольным. Мгновение имело вкус вечности. Зимой она сама себя калечит. Теперь — любимый человечек. В метель, и в стужу, в гололёд. Всегда придёт. Послушает, поверит, встанет и уйдёт. И так по новой.
Самый изощрённый метод самоуничтожения.
Будто пепел стряхивали на слизистую рта. Выпьет за любовь. Начнётся скатерью дорога. Вечную мерзлоту всё ещё грело январское солнышко. Издалека.
Она скучала по нему. Верила, что он — тоже. Без него не могла, а Саша, казалось, может.
Особенно с ножом в грудине.
«Никогда не люби, — говорили они. — Любовь приносит лишь горе».
Вырастил рыбку, пустил её в воду. Сам утопившись в море.
С этой карусели уже не слезть. Спасибо за веру в людей. Спасибо за праздник юности, рвущий этот вечер в груди.
Просто спасибо за всё, Карина.