Тридцать четыре зайца. Глава 11
ПРОВЕРЯЛЬЩИКИ
В Сегеже около восьми часов утра к дежурному проводнику Лёшке Чумаченко подошли двое мужиков. Один был поджарый с кривым носом, второй — долговязый и узколобый. Билетов у них не было, вещей тоже, как впрочем, и денег. Но они обещали расплатиться по прибытию в город Калинин, названный в честь всесоюзного старосты. Якобы, там их будут встречать и передадут деньги. Оглянувшись по сторонам, Лёха пропустил «мутных» «зайцев» в вагон. Разместил их студент на крайних от нерабочего тамбура боковушках, убрав с них кипу одеял. Эти места он не передавал в сводку, берёг именно для таких случаев.
В Медвежьегорске никто, кроме безбилетных байдарочников, включая травмированного, не сошёл. Последнего вынесли на носилках. Ночью Лыткина осмотрела туриста и по внешним признакам заподозрила, что у него возможны переломы лучевых костей обеих рук и лодыжки левой ноги. Раненого перенесли в её вагон и уложили в спальном купе проводников. Ольга возилась с ним больше часа. Дала выпить обезболивающее, затем наложила на травмированные конечности шины, использовав подручные материалы: деревянные линейки и кусок доски. Старший группы, прощаясь с Аликом и комиссаром, сказал:
— Классные вы ребята, век не забуду. Спасибо вам!
Взвалив на спину огромный рюкзак, он бодро зашагал к вокзалу вслед за остальными туристами, навьюченными, как верблюды. Чефанов оставил у вагона Лыткину и отправился к кассе. Там он купил семь билетов до Москвы. Ровно столько, сколько было в наличии. Значит, девятнадцать человек поедут без билетов, и если ничего экстраординарного не случится, денег с этого рейса может хватить на оплату съёмной комнаты в течение года.
Капитан Гусев за сутки езды с неуёмными сержантами, которые беспрерывно травили анекдоты, разные байки и запивали всё это водкой, слегка утомился от вынужденного безделья. В Медвежьегорске он вышел из вагона на привокзальную площадь и решил немного размяться. У пятого купейного рядом с проводницей стояла какая-то ряженая пассажирка. Молодая и симпатичная, вроде бы чем-то похожа на жену Иришку, а одета как старуха. И с лицом что-то не так. Будто высушенное лицо, вокруг глаз чернота, а между бровей наметившаяся складка. Офицер окинул взглядом деревянное здание вокзала с красной шатровой крышей и шпилем, построенное в далёком 1916 году по проекту архитектора Р.М.Габе. Двенадцать лет назад капитан проходил здесь срочную службу. Вон там, подальше, за вокзалом располагались казармы, штаб, гаражи, склады, а на горе Лысуха сохранились остатки ДОТов финского укрепрайона времён последней войны. Когда-то посёлок Медвежья Гора был административным центром строительства Беломорканала и исправительно-трудового лагеря Белбалтлаг. Идея связать Белое море с Онежским озером судоходным каналом пришла в голову Петру 1 во время войны со шведами. И проектов за два столетия было много. Однако, дело не пошло: овчинка не стоила выделки. Слишком накладно выходило. А вот при Иосифе Виссарионыче осилили. Канал протяженностью более двухсот километров с непростыми инженерными сооружениями построили за 20 месяцев. Даже железную дорогу, мешавшую стройке, перенесли в другое место. Проект реализовали дёшево и сердито: на стройку бросили заключённых, «зэков». Дед капитана Порфирий в тридцатые годы здесь тоже «перековывался» и каким-то чудом выжил. Само слово «зэк» родилось тогда же, во времена первых пятилеток, когда заключенных в документах стали обозначать буквами «з/к». Сидельцы же расшифровывали их по-разному: «Захар «Кузьмич», «забайкальский (зауральский) комсомолец», а в случае с Беломорканалом — «заключённый каналоармеец». В этих местах, между Петрозаводском и Кандалакшей, до сих пор немало ИТК и колоний-поселений. Во время прохождения срочной службы бывало, что их, солдатиков, подключали к розыску и конвоированию беглых зэков. Получается, дед сидел, а внук — ловил и доставлял сбежавших «сидельцев» к местам заключения. Размышляя о хитросплетениях судьбы, Гусев поймал себя на том, что почему-то думает о странной пассажирке, стоявшей на платформе. Возвращаясь обратно, он надеялся снова её увидеть, но у пятого вагона, кроме смуглой кареглазой проводницы в студенческой куртке, уже никого не было.
Около полудня в Кондопоге в состав зашёл ревизор Семёныч, мужик лет сорока пяти, в форме и со значительным выражением лица. Скорее всего, оно образовалось и приросло к лицу в процессе специфической работы. Увидев Алину, он весь засиял и раскинул руки. И без того узенькие глазки, превратились в щёлочки, как у китайца.
— Алиночка! Красавица! Всё хорошеешь.
— Да ладно вам, Владимир Семёнович, похорошеешь тут, третью неделю на колёсах.
— Тебе, видно, это на пользу, — разливался соловьём Семёныч, — Эх, где мои семнадцать лет…
— «На Большом Каретном…», — не удержался Царёв.
— Не понял, — удивился ревизор, — переведи.
— Это я, Владимир Семёнович, вашего тёзку вспомнил. Высоцкого. Песня у него есть, «На Большом Каретном». Там такие слова: «А где твои семнадцать лет? На большом Каретном».
— А-а, ну-ну.
Саня давно знал ревизора, приходилось не раз с ним встречаться. Однажды даже водил его в ресторан, выполняя обязанности начальника поезда, когда тот «ушёл» в запой.
— Ну, что, соколики, как у вас дела? — приступил Семёныч, наконец, к главному. Несведущий человек, скорее всего, начал бы вываливать тому, кто задал такой вопрос, кучу малоинтересной информации. Но ни Алина, ни Царёв к таковым не относились. Выработанный на железной дороге специфический лексикон знали неплохо, поэтому Омская на пароль отвечала, как полагалось.
— Что же мы, Владимир Семёнович, разговоры о делах будем вести здесь, в коридоре. Пройдёмте туда, где удобнее.
Как это и было заведено, проверять Семёныч ничего не стал, а отправился вместе с Алиной и Царёвым в вагон-ресторан обедать. Бойцы передали по цепочке весть о ревизоре условным знаком, держа флажки в горизонтальном положении. На всякий случай они перестраховались и предупредили о возможном «шухере» своих «зайцев». Те, не мешкая, рассеялись по всему составу, находя в нём различные схроны. Одни отправились в вагон-ресторан, чтобы пересидеть там неспокойное время. Другие растворились среди добропорядочных пассажиров с билетами. Чумаченко от греха подальше спрятал двоих безбилетников в своем спальном купе. Поджарый угнездился в багажном рундуке, а Долговязый, подтянув колени к животу, залёг в нише над дверью.
В ресторане, жестикулируя руками и бровями, быстро захмелевший Владимир Семёнович пытался подпевать Высоцкому, хрипевшему из динамиков:
Сыт я по горло, до подбородка,
Даже от песен я стал уставать,
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать.
Вокруг него, заняв все свободные столики, сидели безбилетные туристы и другие «зайцы». Уходя из штабного вагона, Саня заглянул в радиокупе и поставил в магнитофон кассету с записями песен знаменитого артиста Таганки. Сидя за столиком напротив ревизора, Царёв не мог отделаться от навязчивого образа Семёныча из самиздатовской книжицы «Москва-Петушки» Вени Ерофеева. Её недавно дал Сане почитать Боря Рубинчик. В данный момент он с трудом сдерживал себя, чтобы не засмеяться, вспоминая строки: «Старшего ревизора Семёныча, заинтригованного в тысячу первый раз, полуживого, расстёгнутого — вынесло на перрон и ударило головой о перила. Мгновения два или три он ещё постоял, колеблясь, как мыслящий тростник, а потом рухнул под ноги выходящей публике, и все штрафы за безбилетный проезд хлынули из него, растекаясь по перрону». И уж совсем невмоготу было сдерживаться от мелькнувшей картинки: в панике убегающая по составу от ревизоров толпа безбилетников, которая увлекала за собой и тех, кто с билетами. Выпив пол-литра коньяка и плотно пообедав на «халяву», Семёныч откланялся и сошел в Петрозаводске с бутылкой водки в пакете и двадцатью рублями в кармане форменного кителя. Вслед ему по радиотрансляции надрывался хриплый голос:
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
А где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
А где твой чёрный пистолет?
На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
В Петрозаводске стояли полчаса. Алина передала в линейную билетную кассу вокзала сведения о наличии свободных мест и вернулась в состав. Город, его историю и достопримечательности она знала очень хорошо, здесь родилась её мама. Пока они с отцом были живы, семья приезжала сюда почти каждое лето. Мама серьёзно болела и ей помогали местные минеральные воды, источник которых был открыт ещё при Петре 1. Да и основание самого города связано с именем императора. А всё началось со строительства в далёком 1703 году на берегу Онежского озера казённого оружейного завода. И строил его по указу Петра не кто иной, как князь Меншиков. Это место стало называться Петровской слободой. Спустя десяток лет крестьянин Иван Ребоев, страдавший сердечной болезнью, случайно обнаружил незамерзающий родник, попил из него и почувствовал облегчение. Впоследствии здесь был построен первый в России курорт «Марциальные воды», куда неоднократно приезжал лечиться сам император, а крестьянин Ребоев получил в награду три рубля и обельную грамоту, потомственно освобождавшую его от всех податей. В 1777 году Екатерина Великая повелела переименовать Петровскую слободу в город Петрозаводск. Вода, действительно, маме помогала, но от смерти не спасла.
Перед самым отправлением в поезд сели проверяльщики, ответственные товарищи из Московского областного штаба ССО. Один — незнакомый, высокий и статный мужчина лет за тридцать, явно не комсомольского возраста, но в студенческой «целинке». На ней красовался шеврон со знаками отличия большого чина, а также разнообразные значки и нашивки. Второй — Димка Тобус, дружбан Вадика Стапфаева, рангом и ростом пониже, свой институтский. Он считался «стариком», потому что «отмотал» на железной дороге четыре сезона и постепенно выбился в комсомольские начальники. Только после согласования с Тобусом кандидатуры командира и комиссара СОП утверждались комитетом комсомола. Царёва тоже согласовывали с Димоном, который после заседания комитета, покровительственно похлопав его по спине, сказал:
— Всё ништяк, теперь поработаем вместе.
— Спасибо, Димон.
— «Спасибо», Царь, на хлеб не намажешь и в карман не положишь.
— И сколько я тебе должен?
— Ладно, ладно. Сезон длинный, сочтёмся.
Саня встретил штабных контролёров на перроне и повёл их по составу. Объектами пристального внимания штабистов были, прежде всего, наглядная агитация, план культмассовых мероприятий среди пассажиров, санитарное состояние вагонов, порядок оформления и ношения «целинок» — спецодежды бойцов. Однако опытный Царёв хорошо знал истинную цель подобных проверок: во-первых, поставить галочку о выполнении одного из многочисленных пунктов плана мероприятий штаба, во-вторых — хорошо расслабиться и отдохнуть под стук колёс за счёт бойцов СОПа.
Улучив момент, пока главный штабист пытал с пристрастием комиссара Лыткину и изучал отрядную документацию, Тобус, заговорщицки подмигнув Царёву, деловито озвучил:
— Мы поедем до Москвы. Впереди целая ночь. Надо бы, Саня, организовать культурный отдых, ну, ты понимаешь… Есть кто-нибудь на примете из твоих симпатичных бойцов женского пола, кто мог бы составить нам компанию? — Димка красноречиво показал ладонями соответствующий жест.
— Слушай, Димон, мои девчонки не по этой части. Они, прежде чем раскинуть ноги, сто раз мозгами раскинут, а потом решат, надо это им или нет. Вот если только твоя подружка Тэтчер. Ты её давно знаешь, так что договаривайся сам. А горячительное и закусь я организую.
— Лады Царёв, и на том спасибо.
Тобус действительно хорошо знал Марго. Она не была его подружкой, просто встречались в разных компаниях и что-то там вроде даже наклёвывалось. Но не срослось. Штабист отправился по составу в тринадцатый «плацкарт» на переговоры с Тетчер, а Царёв — в ресторан, чтобы предупредить директора Мироныча о предстоящем визите большого комсомольского начальства. Ритку долго упрашивать не понадобилось, она обещала прийти в «мягкий» вагон после Малой Вишеры, когда закончится её смена. Отобедав, штабные ревизоры залегли в выделенном им купе «СВ», дабы вздремнуть: предстоящая ночь обещала быть интересной, но затратной в смысле физической нагрузки.
Член областного штаба ВССО Виталий Иванович Прокопчук из тридцати двух лет своей жизни больше половины занимался комсомольской работой: в школе, вузе, на заводе «Рубин» и, теперь вот, в райкоме. Конечно, ревизия студенческих отрядов проводников — не его калибр. Для этого есть «шестёрки», вроде Димки Тобуса. Но так уж легла карта, с кадрами в это горячее время туговато, да и «шеф» намекнул недавно, что надо быть «ближе к народу». Пришлось почти две недели провести «на колёсах». Слава богу, командировка заканчивается, а то уже тошнит от дурацких проверок, нотаций, вздрючек командирам и комиссарам за нарушения. Вообще Виталию Ивановичу, если честно признаться самому себе, изрядно надоела двойная жизнь комсомольского начальника. Вся эта демагогия, формализм, бесконечная рутина собраний и совещаний, волокита, шаблоны в методах работы, полная подчинённость партийным функционерам сидели в печёнках. Но, с другой стороны, надо делать карьеру, а потому приходится лицедействовать. У комсомольских «середнячков», к каковым относился Виталий Иванович и у «боссов» ВЛКСМ задачи разные. «Важняки», страдая от «кремлёвской болезни», спят и видят себя въезжающими на длинной чёрной машине в Спасские ворота. А райкомовский инструктор Прокопчук подобными грёзами не заморачивался и предпочитал конкретные дела. Он умел толково провести любое мероприятие, хорошо знал, что и сколько нужно оплатить, как организовать и кого пригласить для выполнения тех или иных работ, какие силы задействовать. А как же иначе? Нужно своевременно подумать о хлебе насущном. Да чтобы ещё с толстым слоем икры и масла. Голова на плечах имеется, есть кое-какие идеи. Кое-что уже и реализовывается. Командировка на железную дорогу, хотя и досадная помеха, но отовсюду надо уметь извлекать свой «витамин». Поэтому после трудов праведных так остро захотелось полноценного отдыха. Закрыв глаза и блаженно вытянув ноги на диване, Виталий Иванович задремал.