- Однажды все это закончится.
- Что? Карантин? Самоизоляция?
- Все. Ты и я. Наши отношения. Эти вечера, когда мы так близко. Когда я, кажется, бесконечно долго могу держать твою руку в своей и, положив голову тебе на грудь, слушать до звона в ушах, как бешено, весенним громом грохочет твое сердце.
Когда мне было восемь, жизнь была вечностью. Казалось, все всегда так было и все навсегда так и останется. Наш обложенный белым кирпичом дом, раскидистый орех на маленьком дворике, меж корней которого в небольшой, поросший петушками холмик, зарывался холодный и сырой подвал. Со старыми деревянными, крашенными синей краской дверьми. С прошлогодними банками варенья, соленых огурцов и бочкой перебродившего еще по осени терпкого виноградного вина. Казалось, я вечно буду поливать с мамой на большом огороде рассаду помидоров, мести пышным веником из только что срезанной полыни двор и запоем читать библиотечного Робинзона. Его припасла для меня Александра Меджитовна, наша старенькая библиотекарша, к которой я так любила заглянуть на переменках. Казалось, я буду вечно подниматься по школьным ступенькам, тянуть выше всех руку, по очереди жевать с ребятами такую дефицитную в те советские времена жвачку и лупить после уроков пацанов – благо была выше всех в классе.
Школу я все-таки закончила. Закончила и уехала из этого обложенного белым кирпичом дома с раскидистым орехом во дворе. Но жизнь все еще продолжала казаться вечностью. Просто стала шире – больше лиц, домов и дорог. А потом умерла мама… И я поняла. Уже ничто никогда не будет так, как прежде! Потеря – вот что выдергивает нас из колыбели. Из колыбели вечности. Знаете, что я думаю – на самом деле никто из нас не любит перемен. Ну признайтесь, вот так вот, положа руку на сердце. Мы уезжаем в другие города и страны, ищем новые увлечения, чувства и эмоции. Но все это лишь для того, чтобы долгими звездными ночами тайком вздыхать о прошлом. Когда жизнь была вечностью. Ведь вся эта новизна влечет и радует лишь до той поры, пока мы точно знаем, что где-то там все еще стоит этот обложенный белым кирпичом дом из нашего детства с раскидистым орехом во дворе. Порой мне думается, что и ностальгия – есть совсем не тоска по Родине, а неумолимая тоска по вечности.
- Говорят, большинство людей за тридцать живут в прошлом, в той вечности, которой больше нет. И вытаскивать их оттуда не то, что бесполезно, но и в крайней степени опасно. Они просто потеряются в этой новой для них реальности. Такие обычно просто отказываются принимать какие бы то ни было перемены в жизни. А все новое для них – это не иначе как человеконенавистнические заговоры безликих кукловодов, сильных мира сего, монстров, покушающихся на их вечность.
- Как эта история с пандемией? О якобы созданном в лаборатории на погибель всего человечества страшном вирусе?
- Ага. Когда-то ее назовут чумой 21 века и скажут, что она расколола нашу жизнь на «до» и «после».
- Да что там когда-то, уже и сейчас так говорят. Те, кто знает, что вечности нет. Есть река. Она течет. И в нее не войдешь дважды.
- Иногда мне кажется, что я тоже из их числа. Но все же каждой весной, когда я звоню сестре, оставшейся в том доме, обложенном белым кирпичом, я с тайной радостью слушаю, как она рассказывает мне, что на старом орехе вновь распускаются почки. И, знаешь, что я думаю тогда? Я думаю, что пока он будет жить, будет жить и моя вечность…