Двадцать две ступени.
Двадцать две, вверх, вниз, в голове кружение. Это была долгая смена в трое суток. Если бы сейчас меня послали за свежим хлебом, я как бешеная собака готова пробежать километры несмотря на усталость, и какую- то марионеточную неподвижность во всем теле. Оказывается гречка без соли вкусная вещь.
Десять минут на обед.
Герасимов ждёт.
Что ему сказать?
Ума не приложу. Смятение в душе. Здесь даже не ошибка, а насмешка Господа. Вот Шпица, там все понятно, и говорить не надо. Сколько мужа не выгоняли, он все носит, и носит, верит. Верит в жизнь, в себя. Пять лет прошло, долгих, нудных, я кажется наизусть выучила его руки. На правом пальце родинка, они большие эти руки, тёплые, в такие помешается легко талия его жены, в ней осталось килограмм тридцать, врач сказал неделя, а прошла одна, вторая, пять лет прошло.
Герасимов иное дело.
Не верит. Как заставить верить?
Никак.
Ноет, гневается, выражается, плачет, но не верит.
Все могу, а заставить поверить не могу. Иногда ощущение такое болезненное- ждёт когда эта тяжесть исчезнет, он ждёт, а Господь ему не даёт избавления, даёт день, второй, третий. Вдруг даст пять лет? Что тогда? Без веры то?
С верой то оно лучше, с верой пять лет счастья, а без - мука.
Шпица идёт.
- Сестра, можно я вам икру оставлю, не хочет, спокойно так - Не хочет.
- А что хочет?
- Пива хочет, но нельзя же.
- Нельзя. А очень хочет?
- Ага.
Смотрит так по- собачьи, надеется.
- Ну, если хочет, неси.
Герасимов сидит смеётся в коридоре.
Бумагу вечером написал - О неподобающем поведении медперсонала. Это о моем то есть. Выговор выписали. Наш «Наполеон» стращал, метр пятьдесят, махонький, глазки бегают, ругается: - Я вас, я вам, смешно.
А Шпица после пива на поправку пошла. Странно. Выпила, попросила икры, второй месяц, уже сорок пять килограмм весит, ходить стала, пять лет на руках носил, всё же у ее мужа добрые руки.
А Герасимов «Слепец». Долго ему прозревать, если не сломается.
Но я это уже не увижу. Не хочу видеть.