Прапрадедушка Алексей.
Был прапрадедушка Алексей Александрович Магницкий (1868-1941). Смотрит с фотографий. Худощав, осанист, тонкорук, как артист или философ. О нем известно, что он хорошо играл на гитаре и пел, судя по всему, был весьма начитан и эрудирован. Потомственный священник - он взял в жены внучку священника – Алевтину Павловну (Михайлову), чей отец, Павел Михайлов, по некоторым сведениям - дворянин старинного рода, но в советское время об этом старались не вспоминать. Мама прапрабабушки Алевтины, Мария, в девичестве Стернова, была дочерью священника Василия Стернова. Недавно я нашел его в старых церковных списках. В пятидесятые годы девятнадцатого столетия такой священник служил в Макарьевском уезде, к которому относились тогда Лысково и ближайшие села, в числе которых и Очапное.
Алексей Александрович уже и при советской власти всегда ходил в рясе и его чудом не арестовали. Алексей Александрович уже и при советской власти всегда ходил в рясе и чудом не арестовали. Может быть потому, что пятеро его сыновей служили в Гражданскую в красной армии, попав туда прямиком из армии царской;
с 1-й империалистической - на Гражданскую. Может быть просто любили и не доносили. Доносительтва в Очапном было мало.
Вот пример: после второй большой войны в одной избе жили трое дезертиров. Муж хозяйки и два родственника. Жили в подвале, много лет, по ночам даже выходили гулять и их видели. Видели, как хозяйка покупала махорку. Сама она не курила. Но никто не донес - ее жалели. И они дожили до амнистии.
Один из его сыновей, Николай, был в германском плену, оттуда присылал письма и открытки с собственным изображением. На одной из них – его фотография в военной форме. Из этих писем, написанных каллиграфическим почерком, видно, что жилось в тогдашнем германском плену офицерам не вот уж как скверно, зверств не было. В послереволюционное время дедушка Алексей, не снимая рясы, даже преподавал в сельской школе странный предмет под названием «Азбука Коммунизма". Он осторожно иронизировал по этому поводу. Впрочем, в политику не вовлекался. Думаю,что присущая Магницким философичная аполитичность, умиротворенная невовлеченность отчасти и спасла семью от исчезновения. В послереволюционное время дедушка Алексей, не снимая рясы, даже преподавал в сельской школе странный предмет под названием «Азбука Коммунизма. Он осторожно иронизировал по этому поводу. Впрочем, в политику не вовлекался. Только в начале первой войны мой дед услышал от него фразу - «Если бы не эта власть, такого бы не было».
«Старое небо» - так называл он синюю прореху в тучах или облаках, каторая иной раз появляется во время долгой пасмурной погоды. «Мой дедушка цитировал это: «Смотрите, вон старое небо видать!». Мне всегда казалось, что это своеобразная метафора, как «старорежимное небо», вроде старого Нового года.
Кстати, сама фамилия – Магницкий – выдумана в начале восемнадцатого века царем Петром Алексеевичем и жалована Леонтию Телешову, знаменитому математику, автору первого в России учебника по этому предмету. С легкой руки расположенного к нему царя, Леонтий Телешов стал Леонтием Магницким. Некоторые из его задач я встречал в школе. Внук его, Михаил Магницкий, был видным государственным деятелем эпохи Александра Первого, наряду со Сперанским. Ему покровительствовал Аракчеев. Со временем он превратился из просветителя в неистового борца с просвещением. В конце концов переусердствовал, был лишен имений. Николаем Первым отстранен от службы и сослан, а его потомки ушли в белое духовенство.
Магницкие жили в добротном двухэтажном доме, куда летом стекались со всех концов многочисленные родственники и друзья. На одной из старых фотографий напротив этого дома, включая Алексея Магницкого, многочисленных детей и членов семьи, расположилось человек тридцать. А потом пришли какие-то представители и распилили дом. Верхний этаж сняли и отправили по Волге в Нижний Новгород. Часть того дома стала частью другого, и долго красовалась на теперешней улице Невзоровых. Есть зарисовки и даже написан дедушкой этюд, где изображен этот симпатичный гибрид. А тогда, в Очапном, семья своими силами привела в порядок оставшийся нижний этаж, построила крышу и стала жить дальше. Потом еще коров угоняли в колхоз и так далее. Хорошо, что Геннадий Мочалов – папа деда Андрея – был в колхозе начальником.
Алексей Магницкий умер во время войны, своей смертью. Папе деда Андрея, Геннадию Мочалову призванному на фронт, дали отстрочу на похороны тестя. Похоронен он около церкви в Татинце, в которой тоже служил когда-то. Могила, заросла и теперь затерялась. А церковь пострадала меньше очапновской, ее восстановили, она работает.
Зачем записываю все эти обрывки воспоминаний ушедших? Скорее всего, это инстинктивная попытка самосохранения, желание запечатлеть впечатление и воспоминания, которые бесследно ускользают. Попытка хоть как-то сохранить портреты жизней?... Или нет. Это разбор сегодняшнего. Пытаюсь таким образом. Попытка сориентироваться в таких условных величинах, как пространство и время, одухотворив бессмыслицу образами людей. А как еще сделать одушевленным происходящее? За окном Ока бодает Волгу и чирикает апрель.
Прогулялся у дома. Сам! По своей воле! Значит, погода улучшается. Можно сетовать на отсутствие отвращения. Даже мусор лежит лирически.
Встречаются привычные незнакомцы, переглядываемся: «существуете? Славно! Погода вот.»
Транспортные средства не смотрятся. Спасает разве что грязь, немного вписывающая их в вид. Хорошо бы иметь возможность совсем стирать их из видимости. Еще - как-нибудь гасить диссонирующие звуки в окружающем пространстве. Тут немного помогает присутствие общего шумового эффекта...
Бородатые карлики с большими фотоаппаратами, пока не снуют. Тоже грязь спасает. Временно стерлась измученная открыточность вида. Дай сам потолплюсь на просторе.
С деревьями на набережной было лучше: выйдешь, затеряешься в дорожках... Потом побрили откос - стало странно, тесно-открыто. Деревьев не хватает. Поодиночке танцуют два знакомых...
Грязь спасает. Скоро захочется палить в окно по свадьбам и кальянам. Тут спасет трусоватость.
Вот, поделился наблюдениями.
Куда-то тёрку сунул, не могу найти.
Дедушка Яков.
Был еще дедушка Яков (1852-1934), который приходился дедушке Андрею прадедушкой и про которого дедушка Андрей любил рассказывать. Фамилия ему была Каширин-Мочалов. Родня тем самым, Максима Горького, Кашириным.
Отец дедушки Якова, Мочалов из Чернышихи, (деревня в 3-х верстах вверх по реке Китмар), женился на очапновской Кашириной. Поскольку так случилось, что он «вошел в дом к невесте» а не наоборот, он присоединил к своей фамилию жены. Стал с двойной фамилией. А потом его сын фамилию «Каширин» вовсе отбросил и стал подписываться Мочаловым. В Очапном в ту пору помещиком был граф Астафьев. Дедушка Яков какое-то время был у него распорядителем, камердинером. Предшественницей Астафьева была графиня Ланская. Об Астафьеве могу сказать, что у него была прекрасная библиотека, впоследствии частично спасенная дедушкой Яковым от уничтожения. Еще этот помещик разводил сирень. И до сих пор не видел нигде такого разнообразия сирени, как в Очапном. В пору цвета запах ее слышен далеко, а холм возле кладбища издали пестрит всеми ее красками. И каждая особенно пахнет.
И сколько всего происходило в бесконечных сиреневых зарослях. Сколько там осталось воспоминаний, чьих хозяев давно нет. Но иногда такие воспоминания подлиннее зыбкой действительности. Особенно воспоминания бесхозные, которые некому вспомнить. Получившие свободу. Вот их присутствие и напоминает о себе летними вечерами, толкая на самые неожиданные мысли и поступки, про которые говорят, что они совершены "по-наитию".
Барская алея – на месте ее теперь несколько участков с садами и огородами, в том числе и наш - спускалась от усадьбы, почти доходя до озера. От господ остались цветущие в июне («к моему Дню Рождения!» говорила бабуля Желя) лилии. Они небольшие, одичавшие. Растут по всему пространству бывшего поместья и дачники борются с ними, как с сорняками. А мне эти цветы нравятся. Под аллеей располагался родник, где брали питьевую воду, называемый «Барский». Он и сейчас так зовется, но воду из него беру , похоже, только я, когда изредка удается приехать в Очапное (у соседей теперь «скважины»). (Дед рассказывал, что у помещика Астафьва была богатая библиотека. Ее разорили. Но несколько книг у нас сохранилось, на них даже есть штамп Астафьевых. Есть Гоголь, А.К. Толстой, что-то по астрономии и т.д. Возможно, дедушка Яков, когда был дворецким, взял, или дедушка священник или после забрали. Но вряд ли. Наверное, брали почитать – да так и не вернули – уже и некому было. Судьба помещиков этих мне не известна. Зато хорошо известна судьба соседних – из Малого Лебедева).
Барская усадьба давно разорена. В мое детство на ее месте стоял веселый зеленый домик. Первый, который был виден взгляду, на пути в Очапное. В этом жил ехидный дядя Лева Масляков. Помню веранду с креслами и белый «жигуль», на котором мы ездили с ним за грибами в «Лисья». («Лисья» или «»Лисьи» - так называется лес между Очапным и Чернышихой. Сверху «Лисьи» заканчиваются Большей Дорогой а внизу выходят к долине речки Китмар. Живописное место, где Лисья почти доходят до речки называлось «Жерновки» и рядом была мельница). А теперь и этот домик разрушен, участок огорожен желтым металлическим забором и за забором виднеется строение из бетонных плит. Это новое здание построено на фундаменте старого помещичьего дома. Там живут теперь приехавшие из Азии симпатичные иностранцы …
Дедушка Яков смотрелся внушительно. С фотопортрета глядит грозно. Мой папа, однажды увидев его фотопортрет в моей комнате, обознался и в шутку спросил: -«А это еще что за Дед Каширин?» -
-«Дед Каширин»- отвечаю я - «Каширин-Мочалов».
Дедушка Яков сжег женщину. Поджигательницу. Однажды в Очапном и окрестных деревнях случилась целая серия пожаров. Горели дом за домом, двор за двором. Оставались без крова семьи. Было очевидно - завелся поджигатель. Им оказалась женщина. Поджигая, она искала бессмертия. Бессмертие, по ее поверью, должно было случиться с ней, когда она устроит двенадцать пожаров. Дедушка Яков поймал ее на двенадцатом - и при всей толпе кинул в огонь. Тут ей и конец. Или бессмертие – как посмотреть.
А дедушка Яков жил дальше. И были у него до самой старости все зубы целыми и белыми, а он их чистил хлебной корочкой. Помню его мундштук, который мне показывал дедушка Андрей. Более чем за полвека он сохранял сильнейший запах махорки. И своего хозяина. Мундштук этот потерялся, когда я в детстве учился курить.
А дедушка Яков был строг и добр. И его любили.