Отечество нам царское село книга рассказов

Отечество нам царское село

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ - ПУШКИН
2007






ДЕТСТВО,  ОПАЛЁННОЕ   ВОИНОЙ

1
Я проснулся от яркого луча света, когда он, проникнув через щель в качающейся от лёгкого ветерка оконной занавеске, упал на моё лицо. День тёплый летний, окно нашей комнаты открыто. Со двора доносятся громкие детские голоса. Вначале я пытаюсь закрыться ладошкой, но назойливый солнечный зайчик легко перескакивает через неё и слепит мне то один, то другой глаз. Он не даёт мне досмотреть мои детские сны. Я обиделся на него и заплакал.   Удивительно, но на мои слёзы никто не реагирует. Комната пуста, мама куда-то вышла. Я поднялся на ноги и, держась за поручни ограждающей меня от падения с кровати сетки, стою и громко плачу. Слёзы обиды градом катятся из моих глаз.
Наконец, дверь открывается и входит мама. Она целует моё мокрое от слёз лицо, прижимает меня к груди и успокаивает нежными, ласковыми словами. В руках у неё блюдце с клюквой и она угощает меня. Всхлипывая, я беру двумя пальцами крупную скользкую ягоду, она мягкая и легко со щелчком лопается, брызнув на маму струйкой красного сока. Мне это нравится, и я вновь и вновь давлю мягкие ягоды. Сок оставляет красные пятна на моих руках, лице, ночной рубашке, на мамином платье. Нам очень весело, и мы дружно и беззаботно смеёмся.
Мама опускает сетчатую стенку моей кроватки и одевает меня. Мы идём в ванную комнату умываться.
Сегодня выходной день и наша квартира многолюдна. На кухне майскими жуками гудят примусы. Тётя Надя и тётя Клава – наши соседки – хлопочут около них.  Я здороваюсь с ними, и они весело отвечают мне. При этом тётя Надя, глядя на моё зарёванное лицо, смешно морщит нос, и щекочет меня. Я стараюсь увернуться и громко хохочу.
В нашей квартире живут три семьи. У тёти Клавы и дяди Коли есть двое детей, их называют двойняшками. Но они мне совсем не интересны. Они всегда завёрнуты в одеяльца и умеют только хлопать глазами, пускать губами пузыри и плакать. У тёти Нади и дяди Вани детей совсем нет.
Я нахожусь в самом интересном возрасте, мне уже исполнилось четыре года. Я общителен, приятен наружностью – этакий пухлощёкий, кареглазый, подвижный и любознательный мальчуган! И все меня любят. Дядя Ваня и дядя Коля часто берут меня на руки и, высоко подняв над головой, спрашивают: «Ну, что теперь видишь Москву?» Я ничего при этом дополнительно не вижу, кроме пыли на кухонных полках, но поскольку мне  неудобно находиться в таком положении, отвечаю: «Вижу! Вижу! Вижу!» И тогда меня ставят на ноги.
А ещё все жители нашей квартиры любят слушать, как я читаю стихи. Стихам меня учит мама. У нас много журналов «Мурзилка» и моих детских книжек. Меня ставят ногами на табуретку посреди кухни, и я громко рассказываю:
Когда я вырасту большой,
Я снаряжу челнок,
Возьму с собой бутыль с водой
И сухарей мешок! …
По окончании все присутствующие хлопают в ладоши, хвалят меня и просят почитать ещё. Я, не ломаясь, с гордостью продолжаю свой репертуар:
На Арбате в магазине
За стеклом устроен сад.
Там летает голубь сизый,
Снегири в саду свистят...
Я знаю много стихотворений и учу их с удовольствием. Приятно, когда тебя хвалят взрослые дяди и тёти!
В нашей комнате мы живём вдвоём с мамой. Наш папа уехал в длительную командировку на Дальний Восток. Этот Дальний Восток, наверное, очень далеко, потому что он долго  не приезжает.  Но он присылает нам по почте  письма и  деньги,  и тогда мама покупает много всяких вкусных вещей и, непременно, - «шоколадку от папы». Папиной шоколадкой, как учит мама, я стараюсь поделиться, но взрослые почему-то всегда отказываются. Почему-то у них у всех  или  нет зубов, или они не любят сладкого. Только Рудька никогда не отказывается – у него и зубы есть, и сладкое он очень даже любит.
Папины письма мама читает вслух по несколько раз. В них папа рассказывает о том, как он скучает  и как холодно на Дальнем Востоке. Он всё обещает приехать, но никак не едет. У него там много работы.
Иногда нас навещают мои родные дяди,  тёти и бабушка. Они живут в Ленинграде. Тогда мы все вместе гуляем в парке. Мне очень хорошо с ними.
Умыв моё зарёванное лицо и накормив, мама собирает меня на улицу,  гулять.  На меня надевается белая рубашка с короткими рукавами, чёрные до колен штанишки с лямками, сиреневые с белой полоской носочки и сандалии; на голову – белая панамка. Мама берёт меня за руку, и мы спускаемся во двор.
Двор у нас большой. Его только с двух сторон ограничивают красивые четырёхэтажные дома. Посередине двора – фонтан, а вокруг гаревая дорожка, как на стадионе, по которой дети разного возраста ездят на двух- и трёхколёсных велосипедах. У меня нет велосипеда, и я им немного завидую. На правом углу противоположного нашему дома, висит, похожее на огромный чёрный цветок колокольчика, радио. Из него непрерывно льются весёлые песни.
Во дворе нас уже ожидает мамина подруга тётя Валя со своим сыном Рудькой. Рудька, хоть и противный мальчишка, но он у меня единственный друг. Он немного старше меня и побольше ростом, поэтому задаётся и заставляет меня делать всё так, как  хочется ему.   Даже моими игрушками распоряжается как своими. Мне часто это не нравится, и мы ссоримся и дерёмся, но мамы разнимают нас и мирят. И мы снова дружим.
По тенистому прохладному бульвару вчетвером идём к большому пруду, который находится совсем недалеко от нашего дома. Здесь сегодня много и взрослых, и детей. Они загорают, играют в мяч, купаются и балуются в воде, со смехом брызгая друг на друга.  Нам с Рудькой лезть в воду не разрешается, и мы, сняв сандалии и носки, бродим вдоль берега  в поисках ракушек. Иногда, незаметно для мам, заходим по щиколотку в воду. Увидев это, они сердятся, потому что боятся нашей простуды. Наши мамы сидят под раскидистым деревом, разговаривают и следят за нами.
Когда и им и нам надоедает это гулянье, мы собираемся и идём в магазин. Моя мама покупает большую золотистую баранку, но мне не даёт и кусочка: на улице есть не прилично! Я пытаюсь канючить, но мама неумолима.
В нашем дворе происходит что-то необычное. Около радио собралась большая толпа. Доносится какой-то невесёлый мужской голос. Тётя Валя с мамой останавливаются и слушают. В толпе есть и взрослые, и дети. Все очень серьёзные. Дети не бегают, как обычно, не кричат и не шалят: притихли. Попытки баловства тут же пресекаются взрослыми. Слышатся всхлипывания, причитания и даже громкие рыдания, как это бывает, когда кого-либо хоронят.  Я это уже видел. Нас с Рудькой мамы крепко держат   за руки. Я тоже прислушиваюсь к голосу из колокольчика  и улавливаю часто произносимое слово «война». Да и мама с тётей Валей часто повторяют это слово. Мне не понятно: почему людей пугает такое интересное занятие?  Мы с Рудькой любим играть  в войну  и это совсем не страшно! А теперь, значит, в войну будем играть с немцами?! У меня  среди игрушек много оловянных солдатиков и пеших, и конных; есть танки, пушки, самолёты и корабли. Особенно я горжусь своим линкором, такого у Рудьки нет, - большим деревянным, выкрашенным серой краской, с башнями и пушками, с мачтой, увенчанной красным флагом, и железным  вращающимся винтом. Когда нам разрешает моя мама, мы сажаем на его палубу солдатиков, и пускаем в плавание в наполненной водой ванне. Это так увлекательно! Играя, мы во всё горло выкрикиваем слова очень нравящейся нам  песенки:

Возьмём винтовки новые,
На них – флажки.
И с песнями в стрелковые
Пойдём кружки!
Нам очень хочется скорее вырасти, чтобы пострелять из настоящей винтовки!
Глядя на плачущих в толпе женщин, я недоумеваю: «Все – все, и взрослые, и дети будут играть в войну, мне мама купит новые игрушки, будет очень интересно! Зачем же плакать?!»
Дядя на радио перестаёт говорить, и все постепенно расходятся с печалью и слезами на лицах.
Тётя Валя говорит моей маме:
- В Финскую войну ничего страшного не произошло. Только попугали людей! Заставили заклеить оконные стёкла бумагой да плотно зашторивать окна по вечерам. Так будет и на этот раз. Но окна заклеить всё же  придётся!
Дома мама режет ножницами старые газеты, превращая их во множество ровных, длинных ленточек. Я пробую сделать то же, но у меня это не получается.  Затем мама на примусе варит клей и, встав на табуретку, заклеивает стёкла нашего окна бумажными лентами крест – накрест. Я «помогаю» ей: размазываю пальцем упавшие на подоконник капли клея. Вид из окна становиться каким-то чудным: и противоположный дом, и двор, и деревья, и детская площадка – всё перечёркнуто белыми косыми полосами!
На кухне все уверены, что война долго не продлится, потому что у нас самая сильная армия в мире. Я всё ожидаю, когда же начнётся война, и пристаю с этим вопросом к маме. Она  пытается мне объяснить, что это война настоящая, а не игрушечная, что где-то стреляют настоящие пушки и танки, гибнут люди, что немцы могут прилететь на своих самолётах и сюда, сбросить бомбы и разрушить наш дом. Мне это кажется очередной страшной сказкой.
Как-то вечером к нам приходит дядя Слава, отец Рудьки, и говорит маме, что папин Ижорский завод эвакуируется куда-то на Урал, и он свою семью отправляет туда, потому что немцы быстро приближаются к Ленинграду. Он убеждает маму тоже уехать. Оказывается, он пообещал моему папе позаботиться о его семье. Мама очень  доверяет дяде Славе и соглашается.
- Но мы же скоро вернёмся?! - говорит она. – Даже ключи от комнат отъезжающие сдают  под расписку в домоуправление!
Дядя Слава сомневается и советует маме взять с собой  зимнюю одежду, потому что война, по его мнению,  может затянуться.
Я понимаю, что трудное слово «эвакуация» означает переезд на Урал.
- А Дальний Восток – это Урал? – спрашиваю я.
- Нет, это много ближе. Но наш папа приедет к нам на Урал.
- Ура! – кричу я. – Я очень люблю своего папу.
Мы с мамой идём в Гостиный двор и на все деньги покупаем долго хранимых продуктов: твёрдой вкусной колбасы, печенья и конфет. На конфетных фантиках нарисован похожий на стрекозу коричневый самолёт с лётчиком в кабине. Лётчик в больших очках  приветливо машет мне рукой. Вот бы полетать на его самолёте! Конфеты, конечно, очень вкусные, но картинка с лётчиком много интереснее!
На обратном пути домой, во дворе школы, вижу много сидящих на траве красноармейцев. Мне очень нравятся красные звёзды на их пилотках. Я заворожено смотрю на них, вцепившись в прутья забора, и не хочу идти дальше, как ни упрашивает меня мама. Кто-то дарит мне эту драгоценную звёздочку на память.
Дома мама складывает в чемодан продукты, моё и своё бельё и верхнюю одежду, а я стараюсь незаметно подсунуть свои игрушки. Мама сердится и выбрасывает их. Я реву горькими слезами! Чтобы успокоить меня, она кладёт в чемодан и мой любимый линкор.
На следующий день мы едем на автобусе в Колпино, нужно оформить какие-то документы. Автобус едет по мосту через реку Ижору, а в воде…на белых деревянных крестах, как новогодние…плавают настоящие зелёные ёлки! От удивления я вначале просто раскрыл рот, а затем закричал на весь салон:
- Смотрите, смотрите, ёлки, ёлки, как в Новый год! А почему они плавают в воде? Как же вокруг них водить хоровод?!
На мрачных лицах пассажиров появились улыбки. Какой-то дядя стал объяснять мне, что это маскировка моста от возможного налёта немецких самолётов с бомбами. «Вот и начинается большая игра в войну! – подумал я. – Почему же все взрослые говорят, что никакой игры не будет, а сами уже играют: сажают ёлки в воду! И зачем они так часто обманывают детей?»
Дядя Слава приехал за нами на грузовой машине. Наши вещи: чемодан, узел с зимней одеждой и узел с упакованной в подушки швейной машиной (дядя Слава сказал маме, что с её помощью, может быть, придётся зарабатывать на хлеб) – уложили в кузов. Туда же забрался дядя Слава с моей мамой и незнакомыми дядями, а тётя Валя с Рудькой и со мной села в кабину, и машина поехала в Колпино. Я никогда не ездил в кабине, и мне было очень интересно наблюдать, как дядя-шофёр управляет машиной. За окном мелькали поля и перелески, было много цветов и было ещё лето.
Вагон с семьями «ИТЭЭРА», как сказал дядя Слава, был прицеплен в самом хвосте эшелона с заводским оборудованием. На открытых платформах стояли большие, как слоны, железные машины. Кто такой «ИТЭЭР» и почему мы его семья, я не понимал, и объяснять мне никто не хотел. Все были заняты погрузкой.
Дядя Слава по железной лестнице забрался в этот вагон, затем принял на руки нас с Рудькой и помог забраться мамам. В обычном грузовом вагоне были сколочены двухъэтажные нары. Они заняли всё пространство вагона, оставив свободным небольшой кусочек напротив тяжёлых, скользящих по рельсам дверей. Сильно пахло свежими сосновыми досками. Наше место оказалось на втором этаже, куда нас с Рудькой и поднял дядя Слава. Мы сразу подрались из-за места около маленького оконца. Взрослым было не до нас, они размещали под нарами наше имущество. Вагон постепенно наполнялся женщинами, детьми, вещами, шумом, криками и плачем. Мы с Рудькой не плакали, нас очень увлекало предстоящее путешествие.
Когда, наконец, все разместились, перецеловались и распрощались, поезд загудел и тронулся. Почти все: и отъезжающие, и провожавшие плакали и утирали платками слёзы. Дверь вагона, перегороженная деревянным щитом, чтобы не выпали любопытные дети, до самой ночи оставалась открытой. Мама показала мне вдалеке какие-то строения, и сказала, что это наш город Пушкин и, чтобы я попрощался с ним – помахал рукой. «Может быть, мы его несколько месяцев не увидим!» – сказала она.
Мы с Рудькой большую часть времени лежали животами на подстеленном одеяле около маленького оконца и смотрели, как мимо нас пробегают поля, леса, деревни и полустанки. Тёплый ветер приятно омывал наши лица и шевелил волосы, а поезд всё дальше увозил нас от родного города.
Остановились на какой-то довольно большой станции. На путях стояло несколько эшелонов, похожих на наш, а мимо, в обратную сторону, непрерывным потоком шли эшелоны с танками, пушками и красноармейцами. Одни сидели, свесив ноги в проёмах дверей товарных вагонов, другие стояли за их спинами. И они, и мы махали на прощание руками и что-то кричали.
- Военные едут защищать Ленинград, немцы уже близко, - говорила мама. – Да поможет им Господь Бог и Пресвятая Богородица!
Она была верующая и вместе с бабушкой обучала меня молитвам на каком-то незнакомом языке. Я покорно зубрил их, не понимая смысла.
- Потом поймёшь! – уверяла бабушка.
Я верил ей и не перечил, старательно запоминая непонятные, трудно произносимые слова.
О том, что немцы уже близко, говорили многие в вагоне. Все опасались налёта немецких самолётов, и с нетерпением ожидали, когда поезд тронется. Но он всё стоял и стоял. Мимо часто проходили какие-то тёти, предлагали молоко, сметану, творог. Босые деревенские дети – мальчики и девочки – в цветастых рубашках и платьях, продавали чернику в кулёчках, свёрнутых из тетрадных листков. Бумага, промоченная черничным соком, была в тёмных пятнах. Мама купила молока и черники, и мы пили из железных кружек молоко с плавающими в нём ягодами. Было очень вкусно!
Невдалеке от нашего вагона виднелся небольшой рынок. Там под навесом что-то продавали. Соблазнившись, люди  стали вылезать из вагонов, но вначале, сбегав на рынок и что-то там купив, быстро возвращались - боялись, что поезд уйдёт без них.   Постепенно они всё более смелели. Вышли из вагона и мы с мамой.
На рынке какой-то дедушка продавал деревянные игрушки: смешных матрёшек, зверушек, дудки, свистки. Самой замечательной игрушкой, конечно, была мельница как бы сложенная из маленьких брёвен с вращающимися от ветра крыльями. Она просто заворожила меня. Я стал канючить, и мама купила её, но она тут же сломалась – мы ещё не успели отойти – и мама вернула её дедушке. Мне было жалко мельницы, и я заревел.
И тут со всех сторон закричали: «Воздушная тревога, самолёты, немцы, немцы! Разбегайтесь подальше от станции! Сейчас её начнут бомбить!» Я увидел над нами несколько самолётов с крестами. Они громко гудели моторами и не были похожи на наши, с конфетного фантика.
Мама схватила меня за руку и побежала в ближайший лесок. Я упал,   больно ушибся и ещё сильнее заревел. Тогда она взяла меня на руки. Сзади послышался сильный грохот и отчаянные крики людей. Мы всё бежали и бежали. Вдруг мама споткнулась и упала. Она прижала меня так плотно к земле, что мне было очень больно. Теперь я не ревел, а только всхлипывал, от страха перехватило дыхание. Земля подо мной дрожала, как будто она тоже очень испугалась немцев. Сильно запахло дымом и ещё чем-то: незнакомыми  и неприятным.
Когда грохот стих, мама приподнялась и выпустила меня на волю. Мы находились довольно далеко от станции. Там что-то горело, были видны чёрные клубы дыма.  Громко гудели паровозы. Мама подняла  меня на руки и побежала к станции. Она испугалась, что наш поезд уйдёт. Около путей лежали люди: взрослые и дети. Они были неподвижны. Кто-то стонал, кто-то рыдал, кого-то тащили за руки и за ноги, кто-то кричал: «Скорее, скорее, бегите к своим эшелонам! Они уходят со станции!»  Мама прижимала моё лицо к своей груди и не давала посмотреть вокруг.
Наконец, она нашла свой вагон. Чьи-то руки втащили нас наверх, поезд уже тронулся. Нам повезло, наш эшелон почти не пострадал. Паровоз набирал скорость и увозил нас всё дальше и дальше от страшного места на Урал.
В тот день я понял: чем отличается настоящая война от той, в которую играли мы с Рудькой!
Затем была война – война настоящая: долгая и жестокая! В родной Пушкин я вернулся только через семь лет.

2
Необычайно морозная и снежная  зима 1941 – 1942-го года. Эвакуированные из осаждённого Ленинграда, мы с мамой живём в маленькой уральской деревушке на берегу озера, в доме приютивших нас местных жителей. Мы приехали сюда совсем «нагие и босые», как говорят заходящие посмотреть на нас деревенские тёти. Все они долго ахают и охают, услышав от мамы историю нашего бегства под бомбами из Ленинграда. Многие при этом сморкаются в кончики своих головных платков и вытирают влажные глаза. Мне тогда тоже становится очень жалко и самого себя, и свою маму, и я тоже плачу. Тёти дружно успокаивают:
- Приживётесь! Здесь, у нас, народ добрый: в беде не бросит! А ты, малец, подрастёшь, в школу пойдёшь! Знаешь,  кака у нас хороша учителка! И в Ленинграде такой поди  нет! Вот спроси Ваську. А летом,  како у нас хоростьво! Дыши - не надышишься! Воздух чистый, горный; озеро с рыбой, лес с грибами да ягодами. Да тут  одними божьими дарами прожить можно! А вещи - то  новые наживёте! Бог даст, и родственники ваши отыщутся и папка твой тоже!
Мне очень хочется, чтобы скорее нашёлся папа.  Я верю, что он самый  сильный, и самый умный, и самый смелый и может уберечь нас с мамой от всяких бед. Ни денег, ни вещей  у нас практически нет - всё  утрачено по пути на Урал. В первые дни по прибытии в деревню, мама пыталась рассчитываться с хозяйкой остатками нашей одежды, но тётя Оля с обидой сказала:
- Об этом и думать брось! Не звери мы – люди, и должны помогать   друг другу в беде! Как учил Иисус Христос: «Возлюби ближнего, как самого себя!» Неужто я не православная! Будете с нами кормиться: чем Бог пошлёт. С голоду не помрём! Робить будешь - уж тогда как знаешь! А пока будем жить  одной семьёй!
Тётя Оля поделилась с мамой и тёплой одеждой - её ленинградское пальто здесь не спасало от холода.  Мне же и ходить-то было некуда.
Избушка, в которой мы жили, была, как две капли воды, похожа на все остальные в деревне:  бревенчатая, покрытая тёсом,  с тремя маленькими низкими оконцами, выходившими на улицу и одним - во двор. Вся она представляла собой одну комнату с большой русской печкой в правом углу, деревянным самодельным столом посередине, лавками вдоль стен, полками с посудой и шкафчиком на стене. Из переднего угла, на входящего с потемневшего от времени образа с любовью и нежностью смотрела Богородица. Старинная зелёная лампадка под иконой горела только по праздникам.   Здесь жили хозяйка тётя Оля с сыном Васькой и матерью – бабушкой Настасьей. Отец Васьки был на фронте. Никакой живности в доме, даже собаки и кошки, не было. Они  и до войны жили не богато, а с уходом хозяина на фронт стало ещё труднее. Тётя Оля работала в колхозе. Всё, что мог и даже сверх того, колхоз отдавал государству, армии, победе над фашизмом.
Дома в деревне до половины засыпаны снегом, а в особо вьюжные ночи заметает и двери.  Утром я наблюдаю из окна, как соседи помогают друг другу выбраться из снежного плена. Тропинка посередине улицы напоминает траншею. Бегущих по ней в школу детей почти не видно, только иногда мелькают их головы, по самые глаза закутанные поверх шапок материнскими полушалками. Я до школы ещё не дорос и потому целые дни провожу в избе, у окошка, разглядывая причудливые узоры, созданные Дедом Морозом и похожие на диковинные, сказочные растения. Если же немного пофантазировать, то среди этих растений можно увидеть и неведомых животных: зверей, птиц, стрекоз и бабочек.
Обычно я сижу прямо на подоконнике и, чтобы видеть улицу, оттаиваю своим дыхание небольшое пятно в изморози. Но оно, к моему глубокому огорчению, вновь быстро затягивается ледком.   Опасаясь за моё здоровье, мама с утра укутывает меня дополнительно, поверх одежды, своим клетчатым шерстяным платком с кистями и завязывает его концы у меня на спине. На ногах у меня - большие, старые, подшитые хозяйские валенки и мне совсем не холодно. Вот придёт с работы тётя Оля, натопит большую русскую печку и будет даже жарко. На этой печке мы и спим с вихрастым  хозяйским сыном - Васькой.
Мама и тётя Оля рано утром уходят на работу и возвращаются поздно вечером, когда на дворе уже темно. Васька учится в школе, он большой, ему двенадцать лет. Васькина бабушка - Настасья, как говорят взрослые, уже очень плоха. Она, почти не вставая, лежит на тёплой лежанке у печи и спит или стонет. Разговаривает она редко. Я всё время прислушиваюсь: не умерла ли? Я боюсь покойников. Хотя мы живём здесь уже несколько месяцев, но с Васькой не дружим. Он говорит, что я слишком мал, и ему не интересно со мной играть. Придя из школы, он делает  уроки,  выполняет задания мамы по хозяйству и убегает к  друзьям. Мы с ним почти не разговариваем. Мои книжки остались в Ленинграде, игрушек у меня нет,  вот и остаётся только смотреть в окно, где тоже мало интересного. Я скучаю.
Иногда у мамы и тёти Оли бывают выходные дни и тогда в доме куда веселее!  Можно поговорить с взрослыми, рассказать выученные ещё до войны стихотворения и услышать в награду их похвалу. Новые стихи я давно не учу - не с кем! В такие дни мы торжественно обедаем все вместе за высоковатым для меня столом. Это тоже весело. После щей и картошки с солёным огурцом долго пьём земляничный чай. На столе стоит большая стеклянная ваза на высокой ножке, а в ней - куски сахара, величиной с куриное яйцо, только не круглые, а очень похожие на камни, которыми усыпано железнодорожное полотно. Странно, но никто из сидящих за столом его не берёт, будто не любят сладкого. Когда я шёпотом спросил об этом  маму, она объяснила мне, что сейчас идёт война  и ещё неизвестно, когда сахар будет продаваться в магазине. Если этот съесть, то долго его можно вообще не увидеть.  Поэтому чай нужно пить сейчас не внакладку, как до войны, а вприглядку. Я сразу всё понял и больше не спрашивал. После обеда сахарница убирается в шкафчик на стене, который запирается от Васьки. «Он озорной, - говорит тётя Оля, - может не удержаться и съесть!» Сам Васька при этом ухмыляется.
Я напрасно боялся смерти бабушки, она умерла тихо, ночью. Когда мы с Васькой утром проснулись, она уже лежала на столе, переодетая в своё лучшее синее с белым горохом платье. Голова её была повязана чистым белым платком, руки - связаны на груди полотенцем и в них стояла горящая тоненькая свечка. На глазах у бабушки лежали большие медные пятаки. Оказалось, что покойники совсем не страшны. Я спокойно разглядывал бабушку, лежащую на столе. Она выглядела необычно строгой.
Потом пришёл незнакомый дедушка, разделся, сел в изголовье покойницы и стал что-то невнятно бормотать, поглядывая в старую, истрёпанную книжку. Пришли старушки - соседки, когда открылась входная дверь, то показалось, что вместе с ними в клубах снега  в дом вошёл Дед Мороз; все расселись на лавках вдоль стен  и стали плакать и вспоминать свою молодость и покойницу в то далёкое время. Многие сокрушались о том, что бабушка Настасья умерла зимой, когда стоят сильные морозы и трудно копать могилу.  Потом внесли пахнущий сосновой смолой белый некрашеный гроб, переложили в него покойницу и увели на кладбище. Меня туда не взяли. После похорон все вернулись на поминки: замёрзшие и голодные. Ели блины, напечённые соседкой, пили горячий чай, отогревались и говорили много хороших слов об умершей бабушке, вспоминали какая она была работящая, добрая и отзывчивая, и все очень сожалели о её смерти.
Когда провожающие разошлись, я спросил у мамы:
- Что такое смерть и что происходит с человеком после неё?
- Смерть – это конец жизни тела человека, его закапывают в землю; но у человека кроме тела ещё есть душа, которая никогда не умирает и живёт вечно. Она невидимая и обитает где-то рядом с нами до тех пор, пока мы помним об умершем человеке.
Я невольно огляделся вокруг, ища душу бабушки Настасьи, но ничего необычного не увидел.
- Пройдут годы и Бог наш - Иисус Христос - призовёт всех: и живых и мёртвых на Страшный суд, - продолжала мама, - и все мы будем отвечать перед ним за наши плохие поступки во время земной жизни. Бог всё видит, всё знает и всё помнит, и непременно накажет Адом людей злых - грешников, а хороших – праведников - наградит Раем. В Аду грешники будут вечно гореть в огне, а праведники будут вечно наслаждаться жизнью, ни в чём не нуждаясь.
Я во всём верил своей маме и потому подумал: «Буду чаще вспоминать бабушку Настасью, чтобы душа её оставалась здесь, в доме, и ей не было горько за меня!» Конечно, я хотел быть праведником и несколько дней после этой беседы не перечил ни маме, ни тёте Оле, ни даже Ваське   ни в чём!
После смерти бабушки днём в доме стало совсем тоскливо и тихо. Даже прислушиваться стало не к чему. Теперь я с нетерпением ждал прихода из школы Васьки - с ним всё же было не так одиноко. От скуки и жалости к себе я часто плакал, но пожалеть меня тоже было некому. Вечерами мама успокаивала меня словами: «Сейчас всем  тяжело – война! Вот прогонит наша армия фашистов, вернёмся домой, в Ленинград, и всё будет опять хорошо! Терпи!» И я на некоторое время смирялся со своим одиночеством. Чтобы скоротать время, стал придумывать игры. В основном я «воевал с фашистами», которых изображали поставленные «на попа» поленья. Я стрелял в них из воображаемого ружья или из пушки, или из танка, или бомбил с самолёта,  и они падали, поражённые моим метким огнём. Затем я хоронил «убитых фашистов» в тёмном углу за печкой. Так и проходили необыкновенно длинные дни.
Когда сильные морозы и метели стали ослабевать, уступая наступающей весне, мне было разрешено днём выходить во двор. Игры мои были всё те же. Теперь я строил из снега «фашистские укрепления» и разрушал их, бросая из воображаемого самолёта бомбы  или стреляя из воображаемого танка. Конечно, все мои «бои» оканчивались победой «наших» и полным уничтожением «фашистов». Фашистов я ненавидел: они разрушали наши города и сёла, убивали наших людей, нарушили нашу такую счастливую довоенную жизнь! Я представлял себе их не иначе, как страшными зверями с оскаленными мордами, передвигающимися на двух ногах.
Однажды во время «боевых действий» ко мне подошёл мальчик, немного старше меня,  и предложил играть вместе. Я очень обрадовался.
- Давай, ты будешь немецким танкистом, а я советским лётчиком, - сказал мальчик.
- Нет, лучше ты будешь немецким танкистом, - возразил я.
Однако ему эта роль тоже не подходила. Мы долго спорили, но так и не смогли договориться - никто не хотел быть «фашистом». Игра в тот раз не состоялась, но мы познакомились,  понравились друг другу,  и я пригласил его в дом. С тех пор мы стали часто встречаться. Юра был местный, деревенский, нигде дальше ближайшего села не бывал и никогда не видел большого города. Его интересовало всё: какой высоты бывают городские дома, какой ширины улицы, как быстро ездят трамваи и троллейбусы, много ли в городе машин и ездят ли на лошадях? Я с удовольствием рассказывал ему о жизни в Ленинграде, об эвакуации, о бомбёжке нашего эшелона немецкими самолётами, о зверях-фашистах и, не стесняясь, фантазировал, если чего-то не знал и не видел.  Потом я слушал его рассказы о здешних местах: деревне, лесах, озёре; о походах за ягодами и грибами, о встречах с волками и медведями. По-видимому, он тоже непомерно хвастался и фантазировал, но нам обоим было хорошо вместе. Мы оба ненавидели фашистов и желали им всем скорейшей гибели, хотя я с ними был знаком немного ближе.
Дружба с Юрой существенно скрасила мою деревенскую жизнь. Теперь мы вместе гуляли по деревне, катались с горки на санках, играли в войну с другими ребятами.  А однажды  юрина мама даже покатала нас на лошади, запряжённой в большие сани. По наезженной за зиму дороге, усыпанной лошадиными катышками, лошадь бежала легко, из её ноздрей валил пар, ледяные брызги из под копыт покалывали лицо, морозный воздух перехватывал дыхание.  За нашими санями гнались мальчишки - было необыкновенно  интересно и весело.
Мама писала много писем, разыскивая наших родных и близких. Война разбросала их по всей стране. И вот, наконец, пришло долгожданное письмо от папы. Он сообщал, что завод, на котором он много лет работал до войны, эвакуирован, что сам он отозван с Дальнего востока и теперь находится в Челябинске, что при первой возможности он приедет за нами.
Теперь я ждал папу каждый день. Но проходили дни и недели, а его всё не было. И вот однажды, когда у мамы был выходной день, и она не ушла на работу, я, сидя на подоконнике, наблюдал, как воробьи дерутся около кучки свежего конского навоза.  Вдруг на дороге появился молодой мужчина в чёрном овчинном полушубке, меховой шапке и бурках, везущий детские санки. По внешнему виду он не походил на нашего, деревенского. В деревне остались только старики и инвалиды. Обернувшись, я сказал маме:
- Посмотри, какой-то незнакомый дядя идёт по улице и, наверное, к нам! – В это время мужчина повернул к нашим воротам.
Мама бросилась к окну и закричала:
- Да это же наш папа! Ты что не узнал его?!
Я действительно поначалу не узнал папу: слишком долго не видел его, да и одет он был совсем не так, как раньше, до войны. И только, когда он вошёл в дом, снял полушубок и шапку, я с криком: «Папа, папочка!» бросился ему на шею. Он долго обнимал и целовал меня, взяв на руки, и я отвечал тем же, с наслаждением вдыхая родной запах, и  все вокруг - и мама, и тётя Оля, и Васька  - плакали и радовались вместе с нами!  Шоколадку, как бывало всегда до войны, он на этот раз не принёс; зато достал из мешка, и подарил мне набор фотокарточек: совсем маленьких, собранных в растягивающуюся, как гармошка, маленькую книжечку, на которых были изображены обитатели зоосада. Здесь были львы и тигры, бегемоты и жирафы, зебры и пони, носатые пеликаны и хищные орлы. Я был счастлив таким подарком и потом, всю войну, да и долгое время после её окончания, бережно хранил и с гордостью показывал своим друзьям.
Оказалось, что у папы совсем мало времени. В тот же день, тепло, как с родными, распрощавшись с нашими добрыми хозяевами и обменявшись сувенирами на память, мы вначале на лошадях, затем на грузовике, а в конце на поезде - уехали в незнакомый Челябинск, который на целые пять лет стал для меня родным городом.
Перед отъездом папа предложил тёте Оле деньги за её заботу и доброту к нам с мамой, но она с негодованием отказалась:
- Христос с тобой! Мы живём в своей деревне, среди родных и близких людей, в своём, хоть и не богатом доме, а вы - неизвестно сколько времени ещё  будете скитаться по чужим углам. Деньги вам больше нужны. Оставьте их себе, и да поможет вам Бог! -  Она перекрестилась и вытерла ладонью катившуюся по щеке  слезу.
В тот день мы навсегда расстались с той деревней и доброй тётей Олей. Прошло шестьдесят лет, но память о них и по сей день жива во мне!  Невозможно забыть  душевность, отзывчивость, доброту и щедрость тогдашних настоящих  русских людей, оказавших беженцам в те страшные годы самый тёплый приём и гостеприимство, и совершенно бескорыстно делившихся с ними  всем, что имели сами!

3
Рабочий посёлок возле Челябинского тракторного завода все называли просто «ЧТЗ». В 1942 году он представлял собой большой и неблагоустроенный массив деревянных бараков, частных неказистых домишек, деревенского типа, с расположенными рядом приусадебными постройками, и просто землянок. Землянки были, по-видимому, наспех построены для размещения прибывающих из европейской части СССР рабочих, либо остались с тридцатых годов от строителей завода.
По дороге в Челябинск папа рассказал,  что он тоже активно разыскивал родных и близких, а, узнав, что часть Кировского завода из Ленинграда  эвакуирована в Челябинск, и, приложив огромные усилия, нашёл моего дядю Фёдора - рабочего этого завода.  Дядя Федя был женат на родной сестре моей мамы. Вместе с семьёй дочери эвакуировалась из Ленинграда  и моя бабушка. Ютились  они теперь в землянке на ЧТЗ. Поскольку папа жил в холостяцком общежитии при своём заводе №200, на другом конце города, то мы с мамой поселились у тёти Тони – моей крёстной матери.
Хорошо помню счастливый вечер встречи родных: бесконечные объятия, поцелуи, слёзы радости. Перебивая друг друга, все спешили поделиться своими злоключениями, связанными с войной.  Разговоры затянулись до поздней ночи. Бабушка крестилась и благодарила Бога: «Слава тебе, Господи, не забыл ты нас в беде, помог воссоединению! Всем-то вместе легче будет пережить тяжёлую годину! Не оставь своими заботами и мою младшенькую - Галину! Как она там, в блокадном Ленинграде одна? Жива ли? Спаси и сохрани её, Боже милостивый!»
Младшая сестра моей мамы, тётя Галя, была активной комсомолкой, и это не позволило ей бросить в беде город революции - родной Ленинград. Она осталась защищать его.  Как выяснилось позднее, она, в свои двадцать три года, организовала в блокадном городе детский дом для собранных в квартирах умерших родителей детей, и стала его директором. Многие из спасённых ею тогда  детей помнили об этом  до самой её смерти. Она была настоящей героиней!
Наша землянка была построена по военному образцу. Яма, глубиной в три метра,  была покрыта жердями, поверх которых - насыпана земля. Чтобы стены этого жилья не осыпались, их  кое-как зашили не струганными досками. Из таких же досок сделали щелястый пол. Под самым потолком светилось  маленькое, подслеповатое оконце. Вместо кроватей – топчаны: щиты из досок, положенные на козлы. Такими же примитивными были стол и скамейки. Небольшая кирпичная печка служила и для обогрева, и для приготовления пищи. В помещении и днём стоял полумрак. К входной двери  с улицы вниз вели несколько земляных ступенек.
Та наша жизнь мне даже нравилась.  Была ранняя весна, днём хорошо припекало солнце и теперь я целыми днями «воевал с фашистами» на воздухе.  Кроме того, крыша нашей землянки представляла собой прекрасную горку, с которой было так хорошо съезжать на дощечке или прямо на попке! Правда, бабушка, увидев это, ругала меня, но  она не имела возможность постоянно наблюдать за мной, - на её попечении был ещё и мой двоюродный брат Лёвочка. Ему было всего два года, и он требовал значительно большего внимания. В моих играх он ещё не мог участвовать, а потому я опять ощутил одиночество: бабушке было чаще всего не до меня.
Обычно днём в посёлке царила тишина: взрослые и старшие ребята – на работе, немногочисленные старики и старухи  занимаются внуками, дети младшего школьного возраста при наличии одежды – в школе. Но многие эвакуированные подходящей одежды, а главное обуви, не имели и школу посещали не регулярно, больше сидели по домам.   Даже собак не было слышно, их в  голодные годы не держали.
Челябинск тех лет многие называли «ямой» (говорили, что так переводится это слово с татарского языка). Весной и осенью город, по крайней мере, его окраины,  вполне оправдывал своё название.  Грязь на улицах была такая, что не только дети, но и взрослые с трудом вытаскивали из неё  ноги. Наши ленинградские ботинки с калошами совершенно не годились для этих мест. Передвигаться по городу можно было только в русских или резиновых сапогах. Моей голубой мечтой стали самодельные, жёлтые резиновые сапоги с чёрными подошвами, проклеенные на стыках отдельных деталей чёрными резиновыми полосками. Они мне казались такими красивыми!  В них не страшны любые лужи, и можно даже ногами месить грязь во дворе!  Такие сапоги продавались на имевшейся  в посёлке барахолке. Я со слезами умолял маму купить мне резиновые сапоги, но она не послушалась, и купила русские. Они, конечно, тоже были красивыми, но пропускали воду, и мне в самую распутицу пришлось сидеть с бабушкой и Лёвочкой в землянке и наблюдать, как бабушка готовит обед для возвращавшихся поздно вечером с работы мамы, крёстной и дяди Феди. Впрочем, дядя Федя часто не приходил ночевать, рабочие не редко, чтобы не тратить время на дорогу, отдыхали тогда прямо в своих цехах. Вот таким трудом давался  выпуск заводом тридцати танков в сутки!
Собственно танков в то время, проживая рядом с заводом, я никогда не видел. Они выходили из ворот по ночам и колонной направлялись  к железнодорожной станции, а оттуда – прямо на фронт.  Когда они шли по посёлку, - земля стонала и дрожала от рёва мощных моторов и скрежета гусениц, с потолка  землянки сыпался песок и звенело стекло в нашем единственном окошке. Колеи, оставленные гусеницами,  были для меня непреодолимым препятствием, и при необходимости я преодолевал его только  на спине мамы. Это случалось не часто, например, когда мы с ней отправлялись в баню  (лет до семи она брала меня с собой и была в этом не одинока – многие матери поступали так же). О домашних ванных и, тем паче, саунах, тогда и не помышляли, а отцы воевали  на горячем или трудовом фронтах – выходных дней и отпусков у них не было.  Насекомых же на всех нас в те годы водилось множество!
Танки на улицах города создавали не столько неудобства его жителям, сколько служили доказательством наших успехов в тылу, а, следовательно, и близкой победы на фронте. Люди радовались, когда колонна была необычно большой!
Хорошо запомнился один случай из того периода жизни.
Рабочие, как я уже упоминал, во время Великой отечественной войны часто и отдыхали между сменами в своих цехах. Не был исключением и мой дядя – токарь высокой квалификации Челябинского тракторного завода. Обычно о своей сверхурочной работе или вынужденной ночёвке на заводе он   предупреждал заранее или сообщал с кем-либо из сослуживцев. Тот случай был необычен: он, не сообщив причины, не пришёл домой ни в обычное время, ни позже.   В нашей землянке возникла естественная тревога: что случилось? Тётя обежала всех знакомых сослуживцев мужа, но никто не прояснил ситуацию. Не появился дядя ни на второй день, ни на третий. Она обратилась в администрацию цеха, но и там ничего не могли сказать по поводу исчезновения своего рабочего. Все эти дни наше семейство жило в крайней тревоге за судьбу дяди. Хулиганство, бандитизм в посёлке не были редкостью. Возвращались с завода после смены в тёмное время рабочие обычно большими группами.  Дядя появился неожиданно, так же как и исчез, и вот что он рассказал.
В то утро он, как обычно, ехал на завод в трамвае. Вагон был набит рабочими, и не только сидеть, стоять было негде. Его сильно прижали спиной к стене задней  площадки. Дело было ранней весной, и стёкла покрыл слой изморози. При выходе из трамвая, у проходной завода, вдруг кто-то крепко схватил его за руку:
- Это твоя работа, сволочь? – крикнул молодой, хорошо одетый крепкий мужчина, стоявший всю дорогу рядом, – и указал на свастику, кем-то нарисованную пальцем на замёрзшем стекле. Дядя пытался сказать что-то в своё оправдание, напомнить о невозможности опаздывать к смене, ибо за это грозил лагерный срок, но мужчина его не слушал:
- Идём со мной! Там выяснят кто ты такой?!
Попутчики боязливо отвернулись и опустили глаза. Было очевидно, что властный мужчина – человек  НКВД и шутить с ним не следует.
Чекист доставил дядю в своё управление, где его  и посадили в камеру до выяснения всех обстоятельств дела. Дядя понял, что его могут обвинить в сочувствие немцами даже в шпионаже, а это в то время грозило расстрелом! В камере он просидел трое суток, пока выясняли его личность, пристрастия и взгляды. Только заступничество начальника цеха и парторга, знавших его, как передовика Кировского завода более десяти лет, спасло от серьёзного наказания «за сочувствие врагу и неблагонадёжность». Такое было тогда время!
Пришла, наконец, долгожданная весна, запомнившаяся мне непролазной грязью на улицах и безвылазным нахождением в полутёмной землянке рядом с вечно занятой бабушкой и плаксой Лёвочкой. Затем наступило солнечное жаркое уральское лето, грязь сменилась жарой и пылью. На крыше нашего «дома» появилась мягкая зелёная травка, расцвели жёлтые одуванчики. На пустыре выросла густая жгучая крапива. Теперь она стала для меня играть роль ненавистных фашистов. Верхом на палке я скакал навстречу вражескому войску и «саблей» рубил головы «солдатам». Крапива обжигала мои голые ноги и руки, и это усиливало ярость «сражения». Её  вокруг было много и воображаемых врагов мне хватило надолго. Иногда ко мне присоединялись мальчики – соседи из таких же землянок. Игр и разговоров в те дни, не касающихся войны я не запомнил. Не только взрослые, но и дети  жили  войной!  Взрослые  говорили только о положении на фронтах (особенно на ленинградском), о приобретении продовольствия и одежды и о работе на заводе. Дети невольно проникались теми же интересами.  От оставшихся в Ленинграде родственников никаких известий не было, и это вызывало тревогу. Днём, оставаясь наедине с нами – детьми, бабушка часто плакала, вспоминая свою младшую дочь, и молилась за неё Богу.
Неожиданно в конце лета я узнал, что все мы скоро покидаем, ставшую привычной, землянку. Нашей семье и ещё двум семьям рабочих папиного завода заводской комитет  выделил одну комнату в квартире местных жителей.  Нас  заселяют   «на уплотнение», в квартиру, расположенную в настоящем кирпичном пятиэтажном доме, а семья дяди переселяется в барак, во вновь построенном шлакоблочном посёлке. Мне было жаль расставаться  с друзьями и вольной жизнью на ЧТЗ.

4
Наш новый дом стоит на пустыре, на самой окраине города, в районе предвоенных новостроек. У него даже адреса настоящего нет! Что это за адрес: Третий участок семьстроя, дом два, квартира три?!  Дом заселён перед самой войной и новосёлы – местные жители своё уплотнение в пользу эвакуированных восприняли без восторга. В первое время «хозяева» квартиры – семья главного бухгалтера одного из местных предприятий - этого и не скрывала. В двадцатиметровую комнату их двухкомнатной квартиры вселились три семьи: семья из Москвы с семилетней Бэллочкой, семья из Колпино с шестилетним Славиком и наша.
Комнату сразу поделили занавесками из простыней, наброшенных на натянутые верёвки. Два передних угла с частями окна достались нашим соседям, прямоугольная площадь у входной двери – нам. Посередине комнаты был оставлен совсем узкий проход – место общего пользования. Мебелью в нашей «комнате» первоначально служили только неизменный топчан и стол, сооружённый из двух чемоданов: один был поставлен «на попа», другой заменял столешницу. Платяной шкаф заменяли гвозди, вбитые в стену, посудный – полка на стене в виде доски, висящей на верёвках. Весь набор посуды составляли две кастрюли, три голубых пластмассовых тарелки и столько же стаканов и ложек. Спал я в основном с мамой на топчане, на который вначале стелились пальто, а позже появился матрац, набитый соломой, а когда дома ночевал папа – на полу. Папу я почти никогда до самого окончания войны  не видел. Он, если и приходил ночевать, то поздно вечером, когда я уже спал и уходил, - когда я ещё спал!   Его выходных дней в военные годы я не помню.
Уходя утром на работу, мама кормила меня и оставляла обед: чаще всего хлеб, пару варёных картофелин, кипячёную воду и соль. На всю жизнь запомнилась тюря, которую я самостоятельно готовил себе в то время! В голубую глубокую тарелку я наливал воду, солил её и крошил туда хлеб вместе с картошкой. Тогда это блюдо казалось мне удивительно аппетитным и вкусным! Примерно также жили и наши соседи.
На день, до возвращения матерей, нас – детей   запирали в комнате, и мы были предоставлены сами себе. Старшей была Бэллочка и мы со Славиком, как говорили мамы, должны были её слушаться, а она -  нести ответственность за наши проделки. Бэллочка немного умела читать, и у неё были детские книжки, которые она нам перечитывала много раз. Мы – её слушатели - скоро выучили все книжки наизусть и поправляли нашу наставницу, если она что-то пропускала или искажала. Я не единожды  повторил стихи, выученные до войны, которые тоже всем быстро надоели. Но чаще всего мы, конечно, играли в войну. Поделившись на две неравные группы, мы искали спрятавшихся «врагов», гонялись за ними по комнате, стараясь взять в плен, стреляли из воображаемых ружей и пистолетов (игрушек у нас не было никаких). Не редко дело доходило до настоящих схваток, заканчивавшихся синяками, царапинами, слезами и сорванными простынями-стенами. Наверное, «хозяевам» квартиры наши игры не очень нравились, поэтому-то нас и запирали в комнате. Так что остановить нас - разгорячённых «противников» - было совсем некому. Жалобы наши мамы выслушивали по вечерам, но между ними разногласий не существовало и за проказы всем доставалось поровну!
Крупным событием в жизни нашей детской общины была покупка мне военной игры. Как сейчас, помню: на листах довольно плотной серой бумаги были отпечатаны зелёные солдатики с винтовками и автоматами, командиры с пистолетами в руках, чёрные матросы, бегущие в атаку со штыками наперевес, казаки на лошадях, танки и пушки, доты и дзоты, заграждения из колючей проволоки и прочие атрибуты войны. Картинки вначале следовало аккуратно вырезать ножницами. Чтобы они могли стоять на столе или на полу, у каждой снизу была предусмотрена подставка в виде полоски бумаги, которую нужно было согнуть под прямым углом.
Втроём мы несколько дней тщательно вырезали картинки, стараясь не отрезать руки или головы нашим солдатикам и стволы пушкам и танкам. Часть солдатиков была в форме бойцов Красной армии, другая – в немецкой. Подготовив игру, мы на некоторое время обеспечили себя интересным занятием. Мы выстраивали свои бумажные армии на полу, передвигали живую силу и технику, громкими голосами изображали взрывы,  стрельбу и русское «Ура». Играли по очереди двое, третий наблюдал за соблюдением справедливости. Тем не менее,  не обходилось без обид, слёз и схваток. Конечно, в наших сражениях всегда побеждала Красная армия, и за немцев обычно никто не хотел играть. Как мы не старались аккуратнее обращаться с бумажной игрой, нам её хватило не надолго.  Отдельные оставшиеся картинки я ещё долго бережно хранил, как память о той военной поре.
Так прошла зима 1942 – 1943 годов. Летом Бэллочка с мамой уехали в Москву. Через некоторое время и Славика устроили в детский садик. Один я категорически отказывался оставаться запертым в комнате. Не помогали никакие уговоры и угрозы мамы. Несколько дней я устраивал утреннюю истерику перед уходом мамы на работу. Она не показывала своего состояния, но ей тоже было не легко. Пришлось отдать меня под присмотр бабушки, у которой и так были уже двое моих двоюродных братьев. В марте 1943 года родился Кокочка и, как говорили взрослые, совсем не во время. Был он очень маленьким, худым,  бледным и болезненным, и я не раз слышал от бабушки, что он не жилец на этом свете. К счастью, прогнозы её не оправдались. Помню, крестить его носили в церковь бабушка,  моя мама и я.  Было это летом, церковь находилась где-то очень далеко, я быстро  устал шагать по жарким,  пыльным улицам пригорода и заныл, а мама ругалась и сожалела, что взяла меня с собой.
Ребёнок был слишком хилым, поэтому священник не стал его окунать в купель со святой водой, а только помочил ею отдельные места тельца. В церкви никого кроме нас не было и, за неимением другого мужчины, меня (шестилетнего) записали крёстным отцом младенца. Мне, как могли, объяснили, что теперь я несу ответственность перед Богом за его праведную жизнь. Я очень возгордился -  меня сочли большим, почти взрослым!
Семья моей тёти жила теперь в шлакоблочном бараке – длинном одноэтажном строении из больших шлаковых кирпичей с несколькими сквозными щелями для облегчения. Шлака на заводах от сгоревшего в мартенах каменного угля было предостаточно, вот и научились в войну делать из него кирпичи. Эта временная постройка военных лет имела посередине во всю свою длину узкий коридор с множеством комнат по его сторонам. Дощатый многоместный туалет и колонка для набора воды располагались во дворе, рядом с входом. В каждой комнате было одно окно, плита для обогрева и приготовления пищи, топчаны для сна, стол и скамейки. Вся «мебель» из нетёсаных досок, грубо, на скорую руку,  сколоченная. Дети, да порой и взрослые, в ненастье в туалет не выходили. Для неотложных нужд  у входа в комнату существовало ведро, закрываемое  крышкой. Зимой внешняя стена барака промерзала так, что у окна всегда была видна изморозь или капель во время топки плиты. Плиты топили каменным углём, получаемым по специальным талонам. Дрова были дефицитом и использовались только для растопки.
Лёвочке тогда было около трёх лет, Кокочке – полгода, мне – шесть с половиной. Я был «взрослый»! Каждое утро вместе с мамой, которая  спешила  на работу, я выходил из дома, и в темноте, самостоятельно шёл через огромное, как мне казалось, поле  по узкой тропинке к бабушке в шлакоблочный посёлок, расположенный в двух-трёх километрах от нашего дома. Особенно страшно было зимой, когда завывала метель, тропинку заметало снегом, и она была совершенно безлюдна. Мама и бабушка очень за  меня переживали. Когда я появлялся на пороге, бабушка всякий раз целовала меня, крестила и говорила: «Ну, слава Богу, пришёл, наконец!» и  вздыхала с облегчением.  Братья были слишком малы, и играл я в основном с соседскими ребятами в коридоре барака.  Благо, в бараке жили только семейные люди и детей здесь моего возраста были десятки. Мы ватагами носились по коридору, играя в пятнашки, в прятки, в казаки – разбойники и, конечно, в войну. Взрослые опасливо пробирались вдоль стен, серьёзно рискуя быть сбитыми с ног  ребятнёй. Здесь скучать не приходилось!
О детских играх тех лет хочется вспомнить подробнее. Многие из них, по-видимому, навсегда ушли в прошлое.
Вряд ли кто из современных детей знает игру в жёстку (в маялку), когда внутренней стороной ступни подбрасывается вверх круглый кусок овчины с пришитой к нему свинчаткой, и играющие соревнуются на приз: кто большее число раз подкинет ногой жёстку, не дав ей упасть на пол.  Особые умельцы могли это сделать до тысячи раз!
В тёплое время года подростки часто играли в деньги: в чику и в пристенок. В первом случае на черту, проведённую чем-либо острым по твёрдой земле, ставился кон – стопка монет одного достоинства цифрами вверх. Играющие поочерёдно с одного места бросали биту – металлический диск в несколько раз больше и тяжелее обычной монеты -  с целью попасть в кон и перевернуть его монеты. Такие монеты считались выигранными. Затем в порядке очереди, игроки ударами биты пытались  перевернуть монеты гербом вверх и, таким образом, выиграть их. Число участников игры ничем не ограничивалось.
Разве только по повести моего сверстника В. Распутина «Уроки французского» современный подросток знает правила игры в пристенок!
О широко распространённых тогда разнообразных играх в ножички сегодня узнать можно, пожалуй, только от ещё живых очевидцев.
Только из книг и от немолодых  свидетелей  теперь можно узнать что-то: об играх в лапту, в попа, в чижа, в чехарду, которые в мои детские годы ещё не были забыты. Эти народные игры достались нам в наследство от наших далёких русских предков. Они были просты, веселы, общедоступны, укрепляли коллективизм  и сегодня, как и игры в свайки и в бабки, нашим народом совершенно забыты!  Впрочем, как и многое другое исконно русское, что составляет традиции - основу национального самосознания народа!
Большой популярностью в тёплое время года тогда пользовалось фигурное катание колеса с помощью крючка из толстой проволоки, катание на самодельных деревянных самокатах; зимой – на самодельных санках, лыжах, коньках (часто на одном) хитроумно прикреплённых к валенкам, самодельных финских санях, выгнутых из старых водопроводных труб. Дети играли дружно, охотно делились санками, лыжами или коньками. «Единоличников» презирали и отторгали, не принимая в компании. Злобных, жестоких ссор или драк я не припомню!
В бараке я получал знания о подвигах бойцов и командиров на фронтах и героев – партизан в тылу у немцев, о победах и поражениях Красной армии, о трудовых достижениях в тылу, о щедрых пожертвованиях советских людей на постройку танков, самолётов и кораблей.   Радиоприёмников населению СССР во время войны иметь не разрешалось, но радиотрансляция работала исправно даже в бараках. Почти во всех комнатах на стене висела чёрная тарелка репродуктора.
Большую часть зимы 1943 – 1944 годов я прожил у бабушки в бараке, домой, да и то не всегда, мама брала меня только на ночь. Хорошо запомнилась атмосфера оптимизма, тесного коллективизма, сплочённости, семейственности, духовной близости его обитателей; доброта, отзывчивость и сострадание людей, волею судьбы попавших под одну крышу из различных городов и сёл европейской части СССР, загнанных войной в эти далеко не тепличные условия.
В дневное время в бараке находились только старухи и малые дети. Помню, как эти простые, изработанные, усталые пожилые женщины, накормив и угомонив подопечных детей, тесной семьёй  собирались в одной из комнат у топившейся плиты и вели долгие задушевные беседы: о довоенном благополучном житье; о мужьях, детях и внуках; о своих надеждах на послевоенную прекрасную жизнь. Дети постарше притихшие сидели тут же прямо на полу, внимательно слушали разговоры взрослых  и сами выглядели при этом маленькими серьёзными старичками.  Здесь по много раз читались вслух полученные от мужей и сыновей письма с фронта. Женщины, не смущаясь и не скрывая этого, гордились подвигами своих близких и горько оплакивали погибших и пропавших без вести.
Хорошо помню, как слезами и рыданиями весь барак встречал очередную похоронку, и даже самые малые дети переставали шалить, капризничать и плакать, как бы понимая тяжесть известия, а плачущие соседки, сами недавно понесшие подобную утрату, успокаивали в крик рыдавшую мать. И не было равнодушного человека  в целом бараке! В холодном, продуваемом  всеми ветрами и промерзаемом насквозь бараке, было столько душевного тепла и сострадания, сколько никогда не увидишь в самом комфортабельном особняке! Не помню и жалоб на тяжести жизни, голод, холод и бедность. Люди дружно жили трудом и ожиданием победы над врагом, и в этом единстве была сила и непобедимость нашей Родины!   Географию СССР ещё тогда я начал изучать по военным сводкам, и рассказам  людей, живших ранее в занятых немцами или освобождаемых городах, в том незабываемом бараке, слушая разговоры у тёплой, шипящей горящим углём железной плиты.
Военные сводки, регулярно передаваемые по радио,  с нетерпением ожидали  все обитатели барака, даже дети. Особенно, конечно, наша семья ждала сообщений о ленинградской блокаде. Ведь там оставались: дедушка Тимофей, бабушка Аня, тётя Галя, тётя Соня и многие другие, менее близкие родственники.  К сожалению, большинство из них погибло зимой 1941 – 1942 года. Нам - тем,  которые пережили  войну, - повезло! Значит, своей жизнью мы были просто обязаны оставить на Земле добрый след не только за себя, но и за них! И большинству из нас не стыдно за прожитые годы! Дети войны рано повзрослели и рано включились в  общественную жизнь.  Можно с уверенностью сказать, что моё  поколение не зря её прожило!  Оно активно помогало матерям и отцам восстанавливать разрушенную войной страну, именно оно создало материальную и научную базу для процветания Родины в шестидесятых – семидесятых годах.  Но «семья не без урода», нашлись и среди нас немногочисленные подлые предатели, добравшиеся до власти и доведшие страну до нынешнего её состояния. Могли ли те жители военных бараков или солдаты войны даже предположить такой исход?!
Естественно, из того периода жизни у меня сохранились в памяти только наиболее яркие воспоминания. Самым сильным после ненависти к фашистам было почти всегда присутствующее чувство голода, постоянная готовность чего-нибудь съесть. Кстати, оно ещё долго оставалось у моих сверстников и после окончания войны. Мы - дети войны – постоянно что-то жевали. Летом это были какие-то травки и листья, корешки и плоды: дикий щавель, чёрные ягоды паслёна, какие-то семена, похожие на очень мелкие помидоры (мы их называли калачиками) и многие другие, которые вспомнить уже не могу. Большим лакомством считался жмых – остатки подсолнечника после выдавливания из него масла, который в обычное время идёт на корм скоту.  Маленький кусочек жмыха можно было, вместо конфеты, сосать целый день – он не растворялся и поддерживал во рту приятный вкус подсолнечных семечек! А какой заманчивой  казалась жвачка, сваренная из  бересты: коричневая, маслянистая, тягучая, со вкусом берёзовой древесины!  Мы жевали и вар, которым заливают крыши домов!
Хорошо помню походы с мамой в пригородные колхозы за картошкой. Её  выменивали у колхозников за водку, выдаваемую рабочим по карточкам, или за остатки нашей довоенной ленинградской одежды. Осенью же, после сбора урожая, эвакуированные горожане толпами тянулись на убранные  колхозные поля  для их перекопки.  Старики, женщины и дети усердно рылись  подручными средствами или просто руками в земле (часто в дождь и непогоду) в поисках оставшихся там  редких картофелин. В ушах и сейчас стоят восторженные крики детей: «Мама, мама, смотри, какую большую я нашёл!» Как сейчас вижу счастье, написанное на бледном, исхудалом личике пяти – семилетнего ребёнка и нескрываемую гордость матери за своего «взрослого» помощника. Было мне тогда шесть – восемь лет!  Разве можно забыть божественный вкус картошки, испечённой в углях костра, разведенного тут же на поле? А вкус картошки, нарезанной тонкими кружочками и испечённой прямо на горячей плите, по возвращении домой?! Картошка использовалась в те годы полностью – без отходов. Картофельные очистки тщательно мылись, пропускались через мясорубку и из них готовились вкуснейшие картофельные котлеты!
Только мои сверстники, испытавшие это, могут вспомнить и по достоинству оценить эти экзотические блюда! Думаю, что именно картошка помогла выжить очень многим советским людям!
Никогда не забуду и такой случай. Забежал я однажды в одну из комнат нашего барака, к приятелю. Ленинградская семья обедала. За столом сидели все четверо детей, перед ними  стояли тарелки, в которые мать раскладывала аппетитную дымящуюся картошку «в мундирах», в каждую - ровно по четыре штуки. Старшим детям доставались картофелины размером побольше. Меня тоже пригласили за стол, и я не отказался. Когда я рассказал об этом бабушке, то она строго наказала мне больше так не поступать: ведь я, скорее всего, оставил без обеда маму того семейства! Мне стало ужасно стыдно за свой необдуманный поступок, я покраснел, заплакал и запомнил тот обед на всю жизнь!
О достоинствах картошки тогда даже существовала песня – своеобразный детский гимн этому спасительному продукту:
Ах, картошка – объеденье,
Пионеров  идеал!
Тот не знает наслажденья,
Кто картошки не едал!
Вспоминаются из тех времён и, хотя и не частые, но яркие, походы маминого выходного дня на барахолку. Она была  тогда сказочным городом изобилия! Здесь, как мне казалось, можно было увидеть абсолютно всё: от простейших предметов быта и всевозможных продуктов питания, до предметов роскоши и искусства. Здесь шёл не только активный торг, но и непосредственный обмен (чаще всего вещей на продукты). Мы с мамой ходили менять водку на продукты: хлеб, муку или крупу. Я широко раскрытыми глазами смотрел на красивые довоенные игрушки и книжки, и маме приходилось силой тащить меня от их продавцов. Не обходилось, конечно, и без моего  кляньчинья, нытья и слёз.   Однако чаще всего  приходилось довольствоваться только рассматриванием привлекательных предметов - денег на их приобретение у мамы не было.  Однажды мама выменяла пол-литровую банку топлёного масла. Жёлтое, мелкими крупинками, с настоящим специфическим запахом и вкусом – оно просто завораживало! Всю дорогу домой мы говорили о том, как на этом чудесном масле поджарим картошки: аппетитной с коричневой хрустящей корочкой и глотали слюни в предвкушении такого редкого тогда яства.  Но оказалось, что под тонким слоем настоящего масла в банке был обыкновенный солидол. От огорчения мы даже поплакали!
Памятен и такой случай. Однажды нашёл я на улице небольшую стеклянную баночку - грязную и потрескавшуюся – и принёс её домой, как игрушку. Увидев мою находку, мама сказала, что это бывшая маслёнка только без крышки. Она отмыла её и поставила на посудную полку уже в качестве украшения. А когда произошло замечательное событие: на детскую карточку выдали сливочное масло (насколько мне помнится, это был единственный случай за все годы войны), маслёнка нашла своё применение. Принесённый, как огромная драгоценность, из магазина стограммовый кусочек настоящего сливочного масла, мама положила в настоящую маслёнку, и мы почти целый месяц наслаждались почти забытым его вкусом, намазывая тончайшим слоем на хлеб и, представляя, что пьём чай с пирожным!
Особенно желанными, как и для всех детей во все времена, для нас - детей военных лет - были сладости, увы, нам почти совершенно недоступные. Сахара по карточкам не выдавали вовсе, лишь изредка заменяя его сахарином или патокой. Сахарин – искусственный сахар – представлял собой кристаллический порошок жёлтого цвета с похожей на марганец структурой. Несколько его кристалликов делали стакан воды очень сладкой на вкус. Густая коричневая, тягучая, как мёд, сладкая жидкость – патока - была, конечно, много привлекательней. Должно быть, это были отходы или полуфабрикат сахарного производства. После окончания войны я его больше никогда не встречал. Если не считать приторность и специфический вкус,  то она чем-то напоминала варенье или мёд. Однажды, в отсутствии взрослых, я за день, понемногу – понемногу, съел целую пол-литровую банку этой патоки. Пришедшая с работы мама долго, насильно заставляя пить воду, прочищала мой желудок. После этого случая я без дрожи даже смотреть на патоку не мог!
В самом конце войны, или сразу после её окончания, точно не помню, в Челябинске открылись коммерческие магазины. В них без карточек, но значительно дороже, чем в обычных, можно было купить «деликатесы»:  сливочное масло, сахарный песок, конфеты-подушечки и даже белый хлеб. В то время я в банке из-под американских консервов, в крышке которой, как в настоящей копилке, была проделана узкая щель, копил деньги для покупки велосипеда. Небольшие суммы с получки для этой цели давали мне мама и папа. Узнал об этом мой тогдашний друг Олег и без особого труда уговорил взломать «копилку» и на имеющиеся там деньги купить в коммерческом магазине сладостей. Так мы и сделали. В банке оказалось около восьмисот рублей (в те годы буханка хлеба на барахолке стоила пятьсот рублей, а одно яблоко – сто!)  Этих денег хватило, аж, на целый килограмм жёлтого  крупного сахарного песка! Забравшись в глубокую канаву, приготовленную для прокладки труб канализации, мы очень быстро расправились с ним, горстями насыпая его прямо в рот и смакуя божественный вкус. Подобного подвига более я никогда в жизни не повторял!
А каким необыкновенно вкусным запомнилось мне суфле – белая, как молоко, сладкая жидкость, выдаваемая изредка по карточкам детям! Правда, это было уже, вероятно, после окончания войны. Позднее, я этого продукта тоже более   не встречал, и что это было такое - не знаю!
Особо памятны из тех далёких времён, конечно, бабушкины заботы  и уроки воспитания. Бабушки вообще обычно бывают по-житейски добрее и отзывчивее матерей, поскольку к моменту появления внуков страсти у человека в основном утихают, процесс самоутверждения заканчивается, и он более полно отдаёт себя внукам, чем в своё время, –  детям. Существует версия об эффекте третьего поколения, суть которого в том, что внуков  люди любят больше собственных детей. Я верю в эту версию! Во всяком случае, пример моей бабушки не противоречит ей. В самые трудные времена эта шестидесятилетняя женщина была способна пожертвовать всем ради нас – троих своих  маленьких внуков. Отрывая от себя последнее, отказывая себе в самом необходимом, она всегда стремилась скрасить хоть чем-то наше не слишком радостное детство.
Уходя на рынок или в магазин, как говорили тогда «отоваривать карточки», бабушка часто оставляла младших на моё попечение, строго наказав, как поступать в тех или иных случаях. В это  время я не убегаю играть в коридор, осознавая свою ответственность за младших братьев и, как могу, развлекаю их. При этом все мы с нетерпением ждём возвращения бабушки, зная наперёд, что она, как добрая волшебница, хоть чем-нибудь обязательно нас порадует: то мягкой, тягучей, из непропечённой муки с маком, длинной в виде тонкой колбаски, завёрнутой в обрывок газеты,  самодельной конфетой на троих; то куском подсолнечного жмыха, то маленькой репкой. Репу мы с большим наслаждением ели во всех видах: сырой, варёной, пареной, в виде компота и киселя. Она заменяла нам все существующие на Земле фрукты. Казалось, что нет ничего лучше пареной репы. Возможно именно в те годы (или подобные) в русском языке появилось сравнение: «Слаще пареной репы!» И сегодня, через шестьдесят лет, у меня  непроизвольно выделяется слюна при воспоминании о тех маленьких репках, только что вынутых из кастрюли!
Моя бабушка родилась в девятнадцатом веке, училась в церковно-приходской школе и была очень религиозна. В христианском духе она воспитывала и нас – внуков.  Учебным пособием служила книга Протоиерея Григория Чельцова «Объяснение Символа Веры и Заповедей», изданная в Санкт-Петербурге  в 1914-ом году (сорок третье издание!) По наследству эта книга теперь досталась мне, и я храню её как драгоценную реликвию! Именно   из неё  в те далёкие годы, благодаря бабушке, я получил первые сведения из Ветхого Завета, о Вере, о молитве, о доброй и богоугодной жизни, о богослужении в Православной Церкви. Ещё тогда у меня сформировались основы понятий добра и зла, справедливости и несправедливости, чести и подлости, которые принципиально не изменились и до сего дня!
Прошло много лет. Я вырос, учился в школе, в военном училище, в военной академии, более тридцати лет служил в Советской армии, то есть жизнь, как и у всех Советских людей, протекала в атеистической среде. В среде, где даже простое упоминание о Боге вызывало смех или того хуже – воспитательные меры со стороны комсомола, КПСС или начальства. Но что-то от бабушкиных уроков Закона Божия во мне осталось. И когда у меня родился сын, я не стал возражать, чтобы мама его окрестила. Конечно, тайно, скрыв это даже от близких друзей. Я думал: «Существует Бог или нет его, в данном случае не так важно! Важно, что крещение – старая, добрая традиция моего народа и отступать от неё не следует, ибо на традициях держится общественное национальное самосознание!» Помнится один мой разговор со служителем церкви  во времена обучения в академии. Он сказал, опираясь на личный опыт,  что все люди рано или поздно приходят к Богу. Тогда я усомнился в его словах, сегодня же думаю: «Он был прав – перед лицом смерти все люди, даже самые отъявленные атеисты, обязательно вспоминают о Боге! Ведь чувство страха смерти присуще всему живому, а религия, священнослужитель, Бог - в какой-то степени избавляют от этого  страха.  Поэтому власть религии, священнослужителей над людьми будет существовать всегда, до тех пор, пока существует смерть!»
Я очень благодарен своей бабушке за её трогательную заботу обо мне в то тяжёлое время, за её безмерную, бескорыстную любовь и долготерпение, за её уроки христианской морали. Она во многом повлияла на всю мою дальнейшую жизнь!
Хорошо помню, как тогда, в челябинском шлакоблочном бараке, исполненный благодарности к бабушке, я, семилетний, пообещал:  «Вот вырасту большой, выучусь, буду зарабатывать много денег и тогда во всём буду помогать тебе и покупать тебе всё, что ты захочешь!»  Каюсь: плохо выполнял я при жизни бабушки  своё детское обещание! Судьба забросила меня далеко от родного Ленинграда, где у своей младшей дочери доживала свою непростую жизнь бабушка. Даже и письма-то я писал ей не регулярно, отделываясь в основном поздравительными открытками к праздникам. Всё было некогда, всё куда-то спешил, самоутверждался! И теперь остаётся только сожалеть о том, что мало я уделял ей внимания на закате её жизни. Я даже не был на её похоронах. Жил в это время далеко в Казахстане, готовился к защите диссертации. А ведь мог бы отложить всё и приехать, чтобы отдать ей свой последний долг!
Сегодня, кроме памятного «Закона Божия», нескольких фотокарточек, запечатлевших её в последние годы жизни, да фото 1943-го года, на котором она изображена усталой,  измождённой, сидящей с двумя внуками на коленях и мной шестилетним, стоящим рядом: стриженным наголо, в курточке, сшитой из серого байкового одеяла, и коротких, до колен штанишках из маминого старого платья, – ничего материального от неё не осталось. Но она живёт в моей душе. Уже много лет прах её покоится на павловском кладбище под Ленинградом,  и я своими посещениями и воспоминаниями стараюсь загладить  вину перед ней. Ведь существует же поверие, что душа человека не покидает Землю, пока на ней его кто-то вспоминает! Если это так, то и душа моей бабушки витает где-то рядом и радуется тому, что внук не оказался совсем уж чёрствым, бесчувственным и неблагодарным!
5
Памятным утром первого сентября 1944 года мама впервые ведёт меня в школу. «Вот я и вырос, - с гордостью думаю я, - мне  уже целых семь лет!» По этому случаю, она получила на работе увольнительную до обеда. Мне немного страшно: новая незнакомая обстановка, новые ребята. Я чувствую себя не совсем уютно.
На мне светлая рубашка, перешитая из маминой кофточки, серая скроенная из байкового одеяла курточка с короткими рукавами  (я из неё уже вырос), чёрные короткие штаны, застёгивающиеся на пуговицы под коленями, много раз штопаные чулки и далеко не новые, но недавно починенные ботинки. Как и все дети, я подстрижен «под машинку». Через плечо у меня висит небольшой мешочек с лямкой, застёгивающийся сверху на пуговицу, который мама смастерила из рукавов старой папиной толстовки. В нём тетрадь из отработанных синек заводских чертежей  (её листы скреплены белыми нитками), простой и химический карандаши и ластик для стирания, ручка (по-ленинградски - вставочка) с пером типа «Рондо» и маленький аптечный пузырёк с разведённой в воде протравой вместо чернил. 
Школа находится довольно далеко от нашего дома. Мы идём сначала по деревянным мосткам через большой болотистый пустырь, потом незнакомыми мне улицами с недостроенными домами и, наконец, выходим к зданию школы. Мама неоднократно напоминает мне: «Запоминай дорогу:  домой будешь возвращаться один!» Школа расположена на некотором удалении от жилых домов. Прямо за ней проходит ветка железной дороги, соединяющая папин завод №200 с товарной станцией «Челябинск». Чем ближе мы подходим к школе, тем чаще вижу спешащих мальчиков разного возраста с мешками, противогазными сумками, портфелями или просто с тетрадями и книгами под мышкой, в одиночку или, как и я, с мамами. Я тороплю маму:
- Пойдём скорее, а то опоздаем!
Нас обгоняет мальчишка лет двенадцати и, исказив моё последнее слово до матерного, дразнит меня, высунув язык.  Мама пытается поймать его за ухо и отругать, но он, смеясь и кривляясь, убегает.
- В школе старайся подальше держаться от таких мальчишек, - говорит она назидательно, - от них ничему хорошему не научишься!
Мама и не догадывается, что я  давно знаю много нехороших слов и даже употребляю их в среде своих друзей, но понимаю, что в присутствии взрослых так говорить нельзя.
Перед школой уже построились большим четырёхугольником ребята. Девочек среди них нет: школа мужская. Какая-то тётя машет нам с мамой рукой, приглашая в строй.
- Это твой класс и твоя первая учительница, - говорит мама и легонько подталкивает меня в её сторону. Я нерешительно подхожу и становлюсь рядом с последним мальчиком. Учительница выравнивает наш строй и становится правее него. Прямо напротив нас стоят в таком же строю старшие ребята. Один из них держит в руках красное знамя, а двое по бокам – барабан и красивую серебристую трубу с красным флажком.
В середину четырёхугольника выходит какая-то бабушка и громко поздравляет всех школьников с началом нового учебного года, а самых маленьких – первоклассников – с началом обучения. Она говорит, что своей хорошей учёбой мы должны радовать воюющих на фронте  отцов и дедов, что им будет очень горько узнавать о наших плохих школьных оценках. «Отличная учёба – это ваш вклад в Победу над фашистами!» – заключает она.
Небольшой кучкой в стороне стоят мамы первоклашек. Кое-кто из них вытирает слёзы. Никаких цветов и никакой праздничности!
Затем строй поворачивается и под звуки трубы и барабана вслед за знаменем втягивается в школьные двери.
Мы нестройной толпой, стараясь не отстать, идём за нашей учительницей по длинному просторному коридору и заходим в один из множества классов. Всё здесь для нас ново, мы озираемся по сторонам и чувствуем себя скованно. Никто не шалит и не балуется.
- Рассаживайтесь по партам! -  громко говорит учительница. – Маленькие - вперёд, большие – сзади! За каждой партой будет сидеть три человека!
Я вижу уже сидящего за одной из парт знакомого мальчика и сажусь рядом. К нам подсаживается ещё один, тоже живущий в нашем доме. Все мы очень маленькие, бледные, дистрофичные и места для троих за партой вполне хватает.
Когда не без помощи учительницы все разместились, она выходит к классной доске и говорит, что зовут её Зинаидой Александровной, что учить она нас будет одна до пятого класса, а позже у нас будут и другие учителя. Притихшие, испуганные новизной и официальностью обстановки, мы внимательно слушаем правила школьного поведения: как следует правильно сидеть за партой, где следует держать руки, как следует обращаться к учителю, что можно делать на уроке и чего нельзя, что означает для ученика школьный звонок и т.д. и т. п. Одновременно я разглядываю помещение. Оно почти пустое. Кроме классной доски, разграфлённой в косую, прямую линейку и в клетку; портретов Ленина и Сталина, на стене висит большая карта, усеянная красными флажками. Я уже знаю, что ими обозначена линия фронта. В 1944-м году эти флажки очень быстро день ото дня перемещались в сторону ненавистной Германии. 
Первый школьный день был посвящён знакомству со школой и школьными правилами поведением. Домой возвращались втроём.
- Давайте всегда ходить в школу вместе! – предложил кто-то из нас.  – Все с радостью согласились, ведь мы - ленинградцы! Мы быстро сблизились,  три года учёбы в этой школе были  добрыми друзьями и, при случае, стояли друг за друга горой!  Эта дружба продолжалась многие годы и по возвращении из эвакуации. После первого -  дни учёбы потекли непрерывной чередой.
Зинаида Александровна научила нас: писать палочки и крючочки, буквы и цифры - вначале карандашом, а затем и чернилами (до школы никто из нас ни читать, ни писать не умел:  учить было некому!) -  складывать и вычитать груши и яблоки, которые мы с начала войны не видели; читать по слогам, а потом и  слитно,   изрядно потрёпанный, доставшийся по наследству от второклассников, букварь. Учебники тогда передавались от старшего поколения школьников к младшему. Порча учебника строго наказывалась. Большинство детей и без этого хорошо понимало трудности времени и к книгам относилось очень бережно. Редко у кого из учеников нашего класса были настоящие тетради в косую линейку и в клеточку. Большинству приходилось вечерами, часто при тусклом свете коптилок, с помощью мам и бабушек чертить эти линейки и клеточки на чистых листах бумаги, чтобы затем в классе учиться правильному написанию букв и цифр. Наша учительница, как и все учителя того времени, писала каллиграфически, того же она требовала и от нас. Нам запрещалось писать перьями, не обеспечивающими начертание букв линиями «с нажимом» и «волосяных», такими как «уточка». Авторучек тогда не знали вовсе. Позднее, правда, мы научились с помощью спиральки из тонкой проволоки, прикреплённой к перу с обратной стороны, создавать небольшой запас чернил. Это, собственно, и был прообраз современной авторучки. Почерк моё поколение испортило позже, вместе с широким распространением вначале авторучек, а затем и шариковых. Ныне, к большому сожалению, даже среди учителей начальных классов не встретишь человека с каллиграфическим почерком. А жаль! Технический прогресс всегда имеет и свои отрицательные стороны!
Постепенно мы привыкли к школе, перезнакомились, у нас появились приятели  и друзья. Как и свойственно всем детям терпение у нас было весьма ограниченным. На уроках начались шалости, разговоры, проказы и даже потасовки. Но Зинаида Александровна умела держать класс в руках: шалунов она выставляла к доске для всеобщего обозрения, особенно отличившихся – отправляла в коридор охладиться. Но всегда справедливо!  Позже были заведены дневники – маленькие самодельные книжечки, куда учительница заносила ежедневную оценку по поведению, замечания и просьбы к нашим мамам. Не редкостью в тот год было, когда на вопрос учительницы: в чём причина ссоры за партой? Следовал ответ: «А Петька описался!» или   «А он испортил воздух!»  И смех и слёзы! Многие из нас были совсем крохами и совершенно не воспитанными! Вот такое было время!
Однако были  и такие ребята, которые в столь нежном возрасте уже и покуривали. Как могла, Зинаида Александровна боролась с этим злом. Помню, сидит она во время перемены за своим учительским столом. Возвращающиеся в класс ребята проходят мимо неё.
- Ваня, подойди ко мне, - говорит она. – Вытряхни, пожалуйста, свои карманы вот сюда, на стол!
Недовольно сопя и отворачиваясь, Ваня нехотя вытряхивает содержимое карманов. На столе появляется кучка махорки россыпью, недокуренная «козья ножка», сложенная для закручивания цигарок газетная бумага.
- Принеси дневник! Я напишу твоей маме о том, что ты куришь! И если не бросишь, я буду просить директора, чтобы тебя отчислили из школы. Думаю, что твоему папе – командиру-орденоносцу – будет очень неприятно об этом узнать!
Ваня усовестился. Он начинает хныкать, раскаиваться и уверять, что это был самый последний раз. Зинаида Александровна откладывает уже приготовленную ручку и дневник в сторону.
Курение табака тогда считалось признаком зрелости, взрослости, самостоятельности. Детям военных лет очень хотелось, поскорее вырасти, стать взрослыми. В школьных туалетах на переменах дым стоял столбом. Курили старшие ребята почти поголовно. Потехи ради, они давали затянуться  махорочным дымом и малышам, а потом долго  смеялись, наблюдая, как те кашляют, задыхаются и вытирают выступившие слёзы. Впервые попробовал табак в те годы и я. Курить же по-настоящему начал по тем понятиям довольно поздно – аж в восьмом классе! Некому было следить за нами! Большинство моих сверстников воспитывали себя сами, часто уже в юношеские и зрелые годы. И надо сказать добивались неплохих успехов!
Однако в те, теперь такие далёкие, военные времена нас нисколько не удивляло, а вызывало восторг известие о том, что какой-нибудь Васька Петров из шестого «б» класса  убежал на фронт. И сколько же было таких Васек и Ванек, ставших сынами полков и кораблей и в свои тринадцать - четырнадцать лет отмеченных боевыми наградами! А с каким благоговением мы смотрели на солдат – фронтовиков да ещё с медалями и орденами на груди! И как же нам хотелось быть хоть чуточку похожими на них! Наверное, у язычников такого чувства обожания и преклонения  не вызывал вид  их богов!
Наступила морозная и ветреная уральская зима. Из той же старой отцовской толстовки мама смастерила мне новое зимнее пальто. Из довоенного, сколько его не переделывай, я окончательно вырос! «Пальто получилось, - вздыхала с грустью мама, - лоскутовым!» Мои сверстники, надеюсь, помнят лоскутовые, сшитые из небольших тряпочек, часто различного цвета, одеяла и половички военных лет! Пальто было утеплено серой технической ватой. Подкладка из выкрашенной медицинской зелёнкой марли не только не скрывала этого, но и легко рвалась, поэтому вата торчала клочьями. Тем не менее, я  был рад этому пальто – у многих ребят и такого не было! Кто-то носил ушитую солдатскую шинель, кто-то мамино старое пальто, кто-то солдатскую фуфайку. Из своей зимней,  меховой шапки я тоже вырос, и мама вставила,  разрезав её сзади, чёрный суконный клин. Мне казалось, что он даже украсил шапку! Под шапку в особо холодные дни я надевал серый солдатский подшлемник – вязаный мешок с прорезью для глаз. Тогда многие их носили. На барахолке мне были куплены подшитые валенки. В таком одеянии я легко добирался до школы в любые морозы. Кстати, случаев отмены занятий я не помню.
Школа отапливалась плохо (уголь в первую очередь шёл для нужд военных заводов), и часто в классе мы сидели в пальто и шапках. Свои пузырьки с чернилами, принесённые с мороза, обычно отогревали в карманах. Заветной мечтой каждого из нас была чернильница-непроливайка. Многие из ныне живущих уже не знают: что это такое! Особо холодные школьные дни, когда писать было невозможно, полностью посвящались чтению, разучиванию песен и стихов. Хором пели "Синий платочек", "Землянку", "На позицию девушка провожала бойца…" И, несмотря ни на что, мы учились. Учились грамоте, а заодно и преодолевать и не бояться трудностей! Может быть, именно в те годы во многих из моих сверстников и была заложена любовь к знаниям – любознательность, проявившаяся в огромных достижениях советской науки! На переменах, чтобы согреться, мы «выжимали сало» из одноклассников, толкаясь у стены класса, играли в жёстку (маялку), боролись. Бегать по коридору не разрешали дружинники из старших классов. Дети оставались детьми!
Между тем красные флажки на классной карте неумолимо стягивались к Берлину. Стали приходить посылки от фронтовиков, появились игры в фантики (всю войну конфет, завёрнутых в бумажки, мы не видели!), в пёрышки. Самым ценным был выигрыш отечественного пера №86!  Всё чаще и взрослые, и дети стали говорить о близкой Победе, об окончании войны, о возвращении в родные места. И, наконец, этот долгожданный День Победы настал.
Хорошо запомнилось всеобщее ликование, слёзы радости, духовный подъём, ощущение силы и единства всего народа. В тот день обнимались, целовались, поздравляли друг друга и плакали на груди от счастья совершенно незнакомые люди. Особо ярко запечатлелось в памяти факельное шествие девятого мая 1945-го года.
Уже в сумерках, видимо, после окончания очередной рабочей смены, из ворот всех расположенных поблизости заводов стали выходить колонны рабочих с зажжёнными факелами – прикреплёнными к палкам консервными банками, набитыми промасленной ветошью. Над колоннами полыхали пламенем сотни красных знамён и транспарантов с надписями: «Наше дело правое – мы победили!», «Слава товарищу Сталину!», «Слава блоку коммунистов и беспартийных!», «Слава Героям фронта и тыла!»;  и портретов вождей, приведших нашу Родину к Победе. Колоны, сливаясь, превращались в одну, извивающуюся по кривым улочкам предместья и удаляющуюся в бесконечность, сопровождаемую множеством мерцающих во тьме огней.  Столь грандиозное зрелище мне пришлось видеть единственный раз в жизни!  Гремело почти непрерывное «Ура!», в воздух летели головные платки женщин и шапки мужчин. Рядом с колонной бежали возбуждённые стайки ребятишек.  Колонна направлялась в центр города на праздничный митинг. На огромной площади собралась многотысячная толпа. Я оказался на самом её краю и никаких слов ораторов разобрать не мог. Слышал только  нескончаемые  крики восторга, могучее русское «Ура!», гром артиллерийского салюта и из-за спин над головами толпы видел в воздухе множество шапок, красных флагов, портретов и транспарантов. Таким и остался в моей памяти День Победы!
Вскоре после этого грандиозного события школа распустила нас на летние каникулы. Мама бережно много лет хранила мой Табель успеваемости за первый класс, помеченный 1945-м годом.
 На простом тетрадном листе, сложенном пополам, разграфлённом и заполненным рукой Зинаиды Александровны, стоят мои оценки по письму, чтению, арифметике и поведению. Сейчас, глядя на него, я вспоминаю те грозные и суровые годы, добрых и отзывчивых  людей, с которыми тогда меня свела судьба, и особенно свою замечательную: мудрую и строгую первую учительницу. И, должно быть, не один я! Вечная ей память! 




РУССКАЯ  ДУША

Поезд с эвакуированными остановился на маленькой станции и стоял, пыхтя и отдуваясь, отдыхая после длительного подъёма в предгорьях Урала. Станция и водокачка были, по-видимому, единственными каменными сооружениями в посёлке, широко раскинувшемся по берегам большого овального озера, окружённого невысокими не густо поросшими кустарником горами. Дома посёлка напоминали стадо овец, рассыпавшееся по альпийскому лугу. С озера дул холодный пронизывающий ветер, принося запахи гниющих водорослей, смолёных лодок и рыбы.
Пассажиры единственного крытого вагона в товарном составе не спешили открывать двери. Хотя в промёрзшем насквозь вагоне по углам и щелям виднелся иней, он всё же защищал от ледяного ветра. В вагоне были старики, женщины и дети. Весь остальной состав – открытые платформы с эвакуированным из Ленинграда заводским оборудованием. Начальник эшелона – мужчина средних лет интеллигентного вида, проходя вдоль эшелона, громко объявил: " Приехали на место, здесь будем выгружаться и строить завод!"
После недолгих сборов пассажиры покинули насиженное место.  Более двух месяцев этот вагон был их домом. Вытащив свой небогатый скарб: узлы и чемоданы, они, одетые по-ленинградски, совсем не по здешнему климату, тесной кучкой толпились возле него.  Молодая женщина и мальчик лет шести стояли несколько в стороне.  У них не было вещей. Их подобрали по дороге. Они отстали от своего эшелона. Женщина в лёгком пальто и мальчик в курточке вызывали особое сочувствие. Мальчик прижался к матери и она, стоя спиной к озеру, прикрывала его своим телом от ветра. 
Показались подводы, гремящие по замёрзшей дороге, запряжённые низкорослыми, изработанными колхозными лошадями и вездесущие мальчишки, бегущие рядом. Они кричали: " Кувырянных, кувырянных опять привезли!" и с любопытством рассматривали измученных дорогой, бомбёжками и недоеданием замёрзших людей. Возницами в телегах сидели женщины в шерстяных платках, полушубках и валенках. Передняя подвода остановилась рядом с отчуждённой женщиной с сыном.
- Да ты совсем замёрзла и мальца заморозила! Полезай скорей в телегу! Да вещи-то, вещи-то не забудь! – на специфическом уральским наречии  заторопила её возница.
- Нет у меня вещей, пропали!
- Ну и не печалься, молодая, новые наживёшь! Больше, небось, потеряли. Откуда сама-то?
- Из Пушкина! Это под Ленинградом! Там уже немцы!
- Дааа…, - только и могла сказать возница.
- Этих я к себе возьму! Сейчас и вернусь! – крикнула она своему председателю и погнала лошадь.
Ехали не долго. Улица была пустынна, только в отдельных окнах виднелись любопытные лица.
Остановив лошадь около невзрачного, покосившегося дома, хозяйка скомандовала:
- А ну вылезай, робята, да бегите в избу греться! Я скоро вернусь, только помогу развезти остальных!
Изба состояла из одной тёплой комнаты, чуть ли не половину которой занимала русская печь с полатями. Железная кровать с горкой подушек, застеленная одеялом из лоскутков различного цвета, лавки по стенам, шкаф-горка с посудой, стол у окна, выходящего на улицу, божница в переднем углу с тёмными ликами святых, чугунки, крынки и горшки на полке возле печки – обычное скромное крестьянское жилище.
Из летней (холодной) половины избы показалась старуха:
- Откель будете-то?
- Из Ленинграда!
- Ой, вы, мои горемычные! - запричитала старуха и несколько раз перекрестилась на иконы. - Вражина, порази его, Святой Георгий, изгнал вас из родного гнезда! Ничего, поживёте пока у нас. Мы – русские не бросаем в беде!
- Спасибо, бабушка, - тихо, опустив голову, промолвила женщина.
Мальчик молчал и только смотрел своими большими васильковыми глазами.
- Как зовут-то? – спросила старуха.
- Валентиной!
- А мальца?
- Васенькой!
- Он у тебя действительно похож на василёк! Ишь, глазищи-то каковы!  Меня всю жисть Надеждой кликали, а теперича просто бабкой! Муж-то на фронте, поди? 
- Там!
Вернулась хозяйка и представилась:
- Любовью меня зовут. С бабкой, моей матерью, вы уже, должно, познакомились. Ну, а дети придут из школы, ещё познакомитесь! У меня их трое. Мужика на фронт забрали! Так и живём!
Она достала из печки чугун со щами, другой – с варёной "в мундирах"  картошкой и стала кормить беженцев.
Мальчик спешил и проливал щи на стол.
- Не торопись, не отнимут! Ишь как изголодался! – проговорила, жалостливо глядя на него, хозяйка.
- Чем заниматься-то у нас будешь? – обратилась она к женщине.
- Работать на стройку пойду!
- Робить! Какая из тебя подсобница?! – выразила сомнение хозяйка, оглядев её изящную фигуру и изнеженные руки с длинными пальцами.
- Специальность-то, поди, есть?
- Я учительница.
- Вот и пойди к председателю, просись в школу!
Председатель поселкового совета, однорукий инвалид  гражданской, принял её между делом.
- Я учитель, - робко сказала женщина. – Окончила университет и имею опыт работы в школе.
Председатель на минуту задумался:
-  Здесь у нас учителей в избытке, из ранее приехавших. А вот в … (он назвал дальнее село), там учителей не хватает.  С ближайшей оказией отправлю туда.
Женщина не успела поблагодарить. Председатель тут же переключился на разговор с представителем завода, и они оживлённо заговорили о нуждах стройки.
Ударили сильные уральские морозы, сопровождаемые ветрами предгорий. Выпал снег, и в течение нескольких дней наступила настоящая зима. Женщина, одетая хозяйкой в полушубок и валенки мужа и преобразившаяся до неузнаваемости, каждое утро уходила вместе с ней на стройку, дети – в школу; бабушка болела и, не вставая, лежала и охала на печи. А мальчик целыми днями смотрел в разукрашенное морозом причудливыми узорами окно и вспоминал прежнюю жизнь: милый тёплый и зелёный Пушкин, папу и своих дворовых друзей. О событиях последних месяцев он вспоминать боялся. Иногда он своим дыханием согревал замёрзшее стекло, и тогда в нём появлялось прозрачное пятно и становилось видно занесённые чуть ли не до крыш снегом дома на противоположной стороне улицы, дорогу посередине и траншею – тропинку, на которой изредка появлялись прохожие. Из снега была видна только их верхняя половина. Они двигались чудно, как бы плыли по снегу, не имея под собой ног.   
Однажды неожиданно среди дня пришли мама с тётей Любой, и мама сказала:
- Собираемся и уезжаем! Сейчас подойдёт машина!
Собирать-то, собственно, было и нечего. Хозяйка насыпала в тряпицу варёной картошки, соли - в спичечный коробок и отрезала ломоть хлеба.
- Председатель там деловой, устроит и поможет, - сказала она.
Под окном уже тарахтела мотором газогенераторная трехтонка. Из её котла валил дым. Он сильно клубился. Мороз был серьёзный.
Прибежали из школы дети, их брови и выбившиеся из под шапок волосы были покрыты инеем.
- Быстро раздевайся и отдай шубейку и пимы Васе! – тоном, не допускающим возражений, сказала хозяйка дочери.
- А я в чём завтра в школу пойду?
- В отцовском походишь, не прынцесса! Да бабкины пимы и шубу принеси, ей некуда ходить!
- Ещё  рогожку возьми, - обратилась она к женщине, -  да в солому поглубже заройтесь!
Отъезжающие одевались, а шофёр часто гудел. Он  спешил.
Вышли на мороз. Хозяйка помогла постояльцам забраться в кузов, и машина тронулась.
По щекам женщины, сразу замерзая на ресницах, текли слёзы. Мальчик не плакал, он ещё не знал слёз благодарности.
На дороге стояла Любовь и осеняла удаляющуюся машину крестным знамением: "Помоги им, Господи!"



УРОКИ  ЗАКОНА  БОЖИЯ

Бабушкины уроки Закона Божия в продуваемом, промокаемом и промерзаемом насквозь челябинском бараке военного времени, особо остро врезались  в мою тогда ещё младенческую память. Примитивное  строение, служившее временным жильём во время Великой Отечественной войны очень многим людям, заслужило того, чтобы сказать о нём несколько слов.
Барак – это одноэтажное, длинное, приземистое шлакоблочное либо бревенчатое сооружение, более напоминающее сарай или склад с множеством окон, нежели жилое помещение; с коридором посередине и множеством маленьких комнатушек по обе его стороны. Они строились наспех, чтобы хоть как-то укрыть от непогоды  эвакуированные из родных мест семьи рабочих военных заводов, возведённых на востоке страны  в кратчайшие сроки, либо перемещённых сюда из европейской части СССР, оккупированной немцами. В каждой комнате - плита для обогрева и приготовления пищи, деревянные топчаны на козлах – постели, грубо сколоченные столы, скамьи. Многоместный дощатый туалет и ручная колонка для набора воды – во дворе. Впрочем, для неотложных нужд детей в углу каждой комнаты непременно имелось  ведро, закрытое крышкой. Думается, что через подобные бараки и землянки во время Великой Отечественной войны 1941-1945гг. прошли миллионы советских людей! Пришлось прикоснуться к ним в детстве и мне.
Стояла уральская ветреная, холодная и голодная зима 1943 – 1944 года.
Закончив свои неотложные дела, а, возможно, просто устав от них, либо, считая воспитание внуков в духе высокой христианской морали особо важной своей задачей (Кто знает, спросить теперь её об этом не представляется возможным); бабушка, как курица цыплят, собирает нас - троих своих маленьких внуков на топчане с тощим одеялом поверх соломенного матраса; укрывает стареньким зимним ленинградским пальто, от которого так приятно пахнет её бесконечной добротой, мягкостью,  нежностью и чем-то ещё, почти забытым, счастливым, довоенным; надевает на нос очки с верёвочкой вместо одной дужки, раскрывает сильно потрёпанную книжку и читает.
За окном завывает ветер, шипит и гудит уголь в топке плиты, что-то булькает в кастрюлях, из коридора и из-за тонких боковых стен явственно слышны шум детских игр, плачь и голоса, но она умеет хоть и не надолго сосредоточить наше детское внимание.
- Кто есть Бог? – торжественно и значимо произносит бабушка. – И отвечает: Бог есть Дух вечный, всеблагий, всеведущий, всеправедный, всемогущий, вездесущий, вседовольный, всеблаженный. Он сотворил всё видимое и невидимое, всё содержит в своей власти и всем управляет.
- Значит он самый главный? Главнее самого Сталина? – спрашиваю я. – Почему же он тогда не прогонит проклятых фашистов из Ленинграда?
Бабушка на некоторое время задумывается, а затем продолжает, не обращая внимания на мою реплику:
- Почему Бог называется Духом?
- Потому что он не имеет тела и его нельзя видеть!
- Значит, у него нет, ни глаз, ни ушей, ни рук, ни ног, - опять прерываю я.
 - Ему не нужны глаза, он всё видит и без них. Он даже видит, например, что ты не хочешь учиться и балуешься. И  может наказать тебя за это!
Я с тревогой осматриваюсь: откуда может последовать наказание, но ничего угрожающего не замечаю, а она продолжает:
- Почему Бог называется Духом вечным?
- Потому что он всегда был, есть и будет!
- И он никогда не умрёт?
- Никогда! – твёрдо  отвечает бабушка.
 -   Бог называется всеблагим потому, что он щедр и милостив и всегда готов дать нам всякое благо и заботиться о нас, как о своих детях.
- А как он позаботился о нас? – спрашиваю опять я.
-   Всё что ты видишь здесь, всё от Бога! Всё это он дал нам! - И она показывает вокруг на невзрачную, грубую, самодельную мебель, нищенские постели, изношенную одежду, мятые кастрюли на плите, кучку угля рядом.
У меня возникает сомнение. Я не видел, чтобы всё это давал нам кто-то посторонний, но я верю своей всезнающей и мудрой бабушке. 
-    Слово «вездесущий», - продолжает она, - означает всёзнающий. Бог называется так потому, что он знает всё о том, что было, что есть и что будет. Он знает всё не только то, о чём мы говорим, но и о чём мы думаем!
 Бабушка долго на множестве примеров объясняет, что даже за наши греховные, неугодные Богу, злые мысли он может наказать; что и в мыслях человек должен быть правдив, честен и добр.
Кокочка во время урока, что-то говорит сам с собой на только ему понятном языке - ему всего один год – и забавляется своей соской. Лёвочка крутит ангельской, кудрявой, абсолютно белой, похожей на одуванчик, головкой и всё норовит высвободиться из  под пальто и слезть на пол. Ему около четырёх лет и терпение его уже иссякло. Вопросов он не задаёт – ему, по-видимому, ничего не понятно. Я самый старший. Мне около семи лет и смысл  урока, да и то только отчасти,   доходит до одного меня, но бабушка пока удовлетворена и этим.
Наконец, урок окончен, и мы обретаем такую желанную свободу! Я тотчас бегу в коридор, где толпа ребятишек играет в пятнашки и присоединяюсь к ним. Лёвочка, наконец, слезает на пол. Он пытается бежать за мной, но бабушка уже в дверях ловит его за рубашонку – там можно простудиться. Кокочка невозмутимо продолжает своё бормотание и игру с соской. 
На тех очень давних уроках, как интересную сказку, слушал я историю сотворения мира. В то время мне не нужно было никаких доказательств, не возникало никаких сомнений. Это, видимо, и была истинная вера!
- Сначала, - читает  свою книжку бабушка, - кроме Бога ничего не было. Потом он из ничего, одним своим Словом, сотворил, и небо, и землю, и всё видимое и невидимое.
- А что такое «невидимое», - спрашиваю я.
- Невидимы, например, ангелы. Это бестелесные духи. Они служат Богу  вестниками для передачи людям своих указаний. Их могут увидеть только святые, безгрешные люди. Но один из ангелов перестал подчиняться Богу и стал злым духом, дьяволом.
Бабушка, боясь накликать беду, никогда не употребляла слово «чёрт», заменяя его в разговоре синонимами: «чёк», «лукавый», «рогатый».
- А ангелов много?
-   Много! У каждого человека есть свой ангел – хранитель. Он учит человека всему хорошему и охраняет от всякого зла.
Первая моя  молитва, которую выучил я тогда по настоянию бабушки, была обращена к ангелу – хранителю: «Ангел – хранитель, спаси, сохрани и помилуй младенца Владимира!»
- Эту молитву в течение дня можно повторять многократно, но обязательно её нужно читать на ночь, - поучала моя наставница. – Ночью с человеком случается большинство неприятностей. В это время чёк под покровом темноты творит своё зло.
На бабушкиных уроках я впервые услышал историю грехопадения, историю Каина и Авеля, Всемирного потопа, Вавилонской башни. Рассказывая обо всём этом, бабушка воспитывала во мне правильное понимание Добра и Зла, учила различать: «что такое хорошо и что такое плохо». Прошло много лет, но моё отношение к Добру и Злу не изменилось.  Мораль, заложенная в человека в самом раннем детстве, трудно поддаётся влиянию времени и обстоятельств. Моя бабушка не была высокообразованным человеком, но она успешно передала своим детям и внукам традиционный опыт воспитания детей в русских православных семьях. Да не забудет Господь её доброго дела!
Что необходимо человеку для того, чтобы угодить Богу и получить вечное спасение, - спрашивала бабушка и отвечала: вера, молитва и богоугодная жизнь. 
Символ веры на церковнославянском языке давался мне очень трудно. Но бабушка умела излагать его доступно моему детскому разуму, и через некоторое время я научился рассказывать его своими словами. Так в бабушкиной трактовке я и запомнил его на всю жизнь.
Особо частой темой наших уроков была молитва.
- Что ещё кроме искренней веры нужно человеку, чтобы угодить Богу и получить вечное спасение? – вопрошала моя духовная наставница и отвечала членораздельно, твёрдо и внятно: молитва и добрая богоугодная жизнь! А затем  продолжала: 
- Молитва есть благоговейное обращение ума и сердца нашего к Богу, которого мы  при этом просим о чём-либо, благодарим или прославляем. Кроме самого Господа молиться можно ангелам и святым угодникам. Молиться нужно всегда и везде, но лучше всего в храме.
Храмов вблизи нашего посёлка не было, а дальние мы посещали очень редко. Время было военное, не было подходящей одежды и обуви!
- При молитвенном обращении к Богу кроме слов употребляются ещё и крестное знамение, поклоны и коленопреклонения, - учила бабушка и показывала: как складываются в щепоть пальцы правой руки,  какова последовательность крещения и как следует кланяться.  Глядя на бабушку, мы с Лёвочкой повторяли её движения. Это было несложно, и мы быстро усвоили урок.
Значительно сложнее было запоминание молитв, произносимых на непонятном нам языке. Начинала бабушка с самого простого.
- Чтобы привлечь на помощь в любом начинаемом тобой хорошем деле Бога, прочитай молитву Пресвятой Троице: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь».
- И перед едой, и перед игрой, и перед прогулкой тоже? - спрашивает маленький Лёвочка.
- Непременно! – подтверждает бабушка. Господь поможет тебе удовлетворяться малым! «Вот хорошо! - думаю я. Часто, вставая из-за стола, я не чувствую насыщения. -  Теперь обязательно буду молиться Пресвятой Троице!»
- Хотя Бог и един, но он троичен в лицах: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой, - пытается толковать нам эту молитву наша учительница. Но, видя на наших лицах полное недоумение, оставляет эти попытки.
- Потом когда-нибудь поймёте! – говорит она. – Главное выучить молитву и почаще повторять её. Господь поможет и вразумит! Славить и благодарить Господа нужно не только в случае, если ты добился успеха в деле, но даже, если не получил всего чего хотелось, нужно тоже отдать хвалу Господу – без его помощи ты не достиг бы и этого! Неблагодарность вообще – самое отвратительное качество человека! Тем паче, неблагодарность Богу!
- Почаще молитесь: «Слава тебе, Господи, слава тебе!»,  осеняя себя крестным знамением,  он услышит и поможет!
Постепенно, многократно повторяя пройденное, за зиму я освоил основные молитвы: Пресвятой Троице, Иисусу Христу, Святому Духу, Пресвятой Богородице, Молитву Господню. Последнюю мы учили особенно усердно и долго, читая наизусть бесчисленное число раз и своими словами пересказывая  её смысл, и она лучше других впечаталась в мою память.
Конечно, не обходилось и без курьёзов. Сложные, непонятные слова молитв мы с Лёвочкой частенько коверкали до неузнаваемости. При этом некоторое время бабушка спокойно и терпеливо учила нас произносить их правильно, когда же терпение её кончалось, она стучала костяшкой согнутого указательного пальца правой руки  нерадивому и бестолковому ученику по лбу со словами: «Господи, вразуми грешного младенца, а мне, будь так милостив,  дай долготерпения!»
 Хорошо помню один случай. Изучали мы песнопение к празднику Пасхи. Дело было уже к весне.
Бабушка нараспев произносит: «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и сущих во гробе живот даровав!»
Смысл этой фразы не очевиден   для многих взрослых людей, а что уж говорить о маленьких детях! Как можно отдать кому-либо часть своего тела - живот, никак  не доходит до Лёвочки. Что означает «даровать» ему тоже  не понятно. Бабушка уже с десяток раз повторила молитву, а он упорно вместо слова «даровать» произносит слово «дрова»! Бабушка и уговаривает его, и пугает божьим наказанием, и стучит по лбу – всё безрезультатно, Лёвочка неумолим! Он упорно стоит на своём: дрова и всё! Урок заканчивается горькой обидой учительницы на нерадивого ученика и не менее горькими слезами Лёвочки. В конце концов, плачут оба!
Мы не раз, уже став взрослыми, вспоминали этот случай вместе с бабушкой, восхищаясь её долготерпением и трудом, который она вложила в наше воспитание. Мы и сейчас с моими братьями  до слёз смеёмся,  вспоминая эти злосчастные дрова.
- Как угодно Богу, чтобы жил человек? – спрашивала на своих уроках моя бабушка, - и отвечала: по его Заповедям!
Христианские Заповеди в толковании бабушки были уже тогда вполне понятны и доступны моему разуму. Но сегодня я свёл бы их все к одной единственной фразе: «Поступай с людьми так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой!» В этом призыве, по сути, вся высокая общечеловеческая и христианская мораль! Как всё просто и, вместе с тем, как сложно! Увы, не хотят люди жить по законам этой морали и, к сожалению, по мере развития нынешней цивилизации всё больше удаляются от неё!
С той военной зимы 1943 – 1944 года прошло шестьдесят лет. Прошла целая жизнь: яркая, интересная, полная самых неординарных событий. Но бабушкины уроки Закона Божия даже на их фоне остались необычайно памятными,  значимыми, впечатляющими!
Помяни, Господи, усопшую рабу твою Марию, прости ей все её согрешения вольные или невольные и даруй ей Царствие Небесное!


ОТЕЦ

Своим неравнодушием, любовью к природе, к охоте во многом я обязан своему отцу – страстному охотнику и рыболову.
Я родился за четыре года до начала Великой Отечественной войны в Ленинграде. Мои ранние детские воспоминания связаны исключительно с нежным, любовным и заботливым отношением ко мне моих родителей.
Потом была война, эвакуация на Урал в эшелоне с оборудованием Ижорского завода, бомбёжки по дороге; коммунальная комната, в которой жили, как теперь говорят, три неполных семьи; бесконечные игры в войну запертых в комнате матерями детей, вооружённых кроме ненависти к фашистам, кусками хлеба, холодным кипятком, солью и ночными горшками; промёрзшая школа, чернильницы из медицинских пузырьков с протравой или сажей вместо чернил; самодельные тетради, сшитые из старых синек чертежей; первые стихи в стенгазете, посвящённые выборам в Верховный Совет СССР в сорок шестом году; возвращение из эвакуации в Ленинград, нелегальная жизнь у родственников в восемнадцатикомнатной коммунальной квартире на 8-й Красноармейской улице, учёба вольным слушателем в четвёртом и пятом классах средней школы и, наконец, обустройство-стабилизация – своя комната в Пушкине в конце сорок восьмого года. Таким образом, с отцом регулярно общаться я начал в отроческом возрасте.
Наверное, редкость общения с наставниками имеет и свою положительную сторону: получаемые уроки лучше запоминаются и больше ценятся.
Помню Новый, 1949-й, год. Я лежу больной на большом деревянном ящике, называемом тогда сундуком, на котором я ночью спал, а днём делал уроки и играл. Он же служил в качестве обеденного стола. Мы недавно въехали в свою комнату и ещё не успели обжиться. В головах у меня ёлка, украшенная самодельными бумажными игрушками: цепями, зверушками, солдатиками, танками, самолётами и клочками ваты. Игрушки раскрашены цветными карандашами и кажутся мне прекрасными. У меня температура и болит горло. Чтобы скрасить потерянный для меня праздник, отец из библиотеки приносит мне книгу и читает вслух. Книга называлась «Лесная школа». Автора я не помню, но речь в ней шла о детях, которые жили, по-видимому, в детском доме и учителя рассказывали им о лесе и его обитателях. Учили различать породы деревьев, узнавать птиц и зверей по их внешнему виду, повадкам и следам на снегу. При этом я с огорчением узнал, что около меня стоит вовсе не ёлка, а сосна. Позже я никогда не встречал эту книгу, но она произвела на меня сильное впечатление.
Вторую книгу, которую читал мне тогда отец, я перечитывал не раз и позже. Это «Животные герои» С. Томпсона. Бесстрашный и самоотверженный фокстерьер, хитрый и умный лис, преданный дому почтовый голубь – стали для меня настоящими героями. В дальнейшем ( в школьной и городской библиотеках, а часто и в читальных залах ) я уже сам брал и с жадностью поглощал книги о природе, путешествиях и приключениях; о сильных и смелых охотниках, без страха идущих один на один с медведем или тигром; о метких сибирских стрелках, бьющих из малопульки белку в глаз, а во время войны ставших отличными снайперами и разведчиками. Моими кумирами кроме рыцарей стали персонажи Дж. Лондона, Ф. Купера, Н. Смирнова, а также Аксакова, Арсеньева, Куприна, Пермитина, Соколова-Микитова, Зворыкина и Ливеровского. Тогда я мечтал стать и биологом, и охотоведом, и путешественником как Арсеньев, Пржевальский или Семёнов-Тяньшанский. Но моей мечте не было суждено осуществиться,
Отец своими рассказами об охоте, животных и птицах подогревал во мне это увлечение. Однажды он рассказал, что в детстве занимался ловлей певчих птиц и их приручением, что у него тогда жил чиж, который к удивлению взрослых, садился на обеденный стол и смело прыгал между столовыми приборами. По моей просьбе он вместе со мной соорудил клетку-хлопушку, и мы с её помощью поймали за окном нашей комнаты большую синицу. Правда из-за моего нетерпения ( я часто и подолгу смотрел на неё, снимая закрывающее клетку покрывало ), она сильно разбилась о проволочные прутья и её пришлось отпустить.
Затем отец рассказал о ловле певчих птиц сетями и показал, как вяжутся сети. Я и сегодня, при желании, могу вспомнить, как это делается. Я заинтересовал ловлей птиц знакомых ребят, и мы года два с увлечением предавались этому занятию. В то время клетками с птицами: чижами, щеглами, снегирями, чечётками к большому удовольствию отца и неудовольствию мамы были увешаны все стены нашей комнаты. С рассветом птицы своим пением поднимали такой гам, что спать под этот аккомпанемент мог только я, тогда ещё своим безмятежным детским сном. Но родители мирились с этим.
Чтобы птицы не засиделись, я выпускал их полетать по комнате. Они пачкали абажур и карниз и не слишком аккуратно рылись в цветочных горшках на подоконнике. Мама терпеливо убирала за ними, а я помогал ей в этом
С помощью отца я научился приручать певчих птиц. Они по моему желанию садились мне на ладонь и я с гордостью демонстрировал это гостям. Особенно хорошо приручались и пели чижи. Они пели даже сидя на моей руке под музыку, льющуюся из репродуктора. Чижи поют даже ночью, стоит им только услышать громкую музыку.
От увлечения певчими птицами, как-то незаметно я перешёл к голубям. В то время любителей-голубятников было много не только среди молодёжи, голубями занимались и взрослые. Голубей продавали на барахолке у «Воздушки». Мы с друзьями ездили туда полюбоваться: красавцами белыми голубями с маленьким носиком, большими восковицами, с зачёсами на голове, бантами на груди и мохнами на лапах, «чайками», «плёкими», «крытыми», «сороками». Денег у нас не было и своих голубей, чаще всего обычных «сизаков», в лучшем случае «мазарей», добывали нелегальной ловлей у церквей. Однажды богомольная старушка чуть не оторвала мне ухо, поймав с поличным с «сизаком» в сумке.
Голубей вначале приучали к своей голубятне, любовались их полётом. Особенно эффектен полёт «турманов», кувыркающихся в голубом небе. Чем больше оборотов мог делать «турман», тем выше он ценился. Голубей на спор подбрасывали в чужие стаи. Если голубь улетал в свою голубятню, ты выигрывал спор и в награду получал голубя, на которого спорил с хозяином стаи. В противном случае –жертвовал своим голубем. Естественно взрослые голубятники и парни часто дурачили нас, подростков, даже отбирали понравившихся им голубей, нашу примитивную голубятню не раз грабили, сваливали на нас свои грехи перед домоуправлением – хождение голубятников по крышам и чердакам вызывало неудовольствие и жалобы жильцов. Мой отец не раз ходил в домоуправление выслушивать выговоры за моё детское увлечение.
Интерес к певчим птицам и голубям способствовал более глубокому ознакомлению с животным миром вообще по книгам Брэма и Сабанеева.
Незадолго до этого закончившаяся война наложила свой отпечаток и на нас, подростков. Практически всеобщим было увлечение оружием. Его было предостаточно на местах ожесточённых боёв под Ленинградом. Мы, пушкинские подростки, ходили трофейничать под Пулково и под Колпино. В полуразрушенных землянках, блиндажах и траншеях можно было найти винтовки, автоматы, пулемёты, огромное количество боеприпасов – снарядов, патронов, мин. Конечно, голубой мечтой каждого трофейщика было найти пистолет. Но они попадались значительно реже. У нас, малолеток, не утерпевших и похваставших кому-то о находке, их тут же под разными предлогами отбирали старшие ребята.
Из мальчишеской лихости и бездумности мы отвинчивали взрыватели у снарядов и мин, чтобы добыть порох; таскали в карманах эти взрыватели и запалы от гранат, а порой и сами гранаты. Их мы применяли для глушения рыбы в Ижоре. Из боевых винтовок мы делали обрезы и оценивали их пробивную силу, стреляя в каски, железные балки на развалинах домов, в кирпичные стены. Мы собирали боеприпасы, обкладывали их дровами и поджигали. Нам было интересно наблюдать взрывы. Сколько подростков по своей глупости тогда погибло или стало калеками!
Возможно, для того, чтобы отвлечь меня от этих занятий и направить тягу к оружию в разумное русло, возможно, видя, моё неравнодушие к «братьям нашим меньшим», спросить теперь об этом уже некого, отец стал брать меня с собой на охоту. Сам он, по его рассказам, с юности был заядлым охотником и рыболовом. Это подтверждается сохранившимися старыми фотокарточками и репродукциями картин на охотничью тематику, всегда висевшими на стенах нашей комнаты. Особенно запомнился мне сюжет картины Кившенко «Охота на тетеревов»: легавая собака в стойке, взлетающие птицы и стреляющий охотник.
В начале войны отец, как и все охотники, сдал своё ружьё на государственный приёмный пункт под расписку о возвращении его после войны. Но этого не произошло, и в сорок седьмом году он купил у своего товарища привезенную из Австрии в качестве трофея двустволку. Это было ружьё двадцатого калибра, Тульского завода, предвоенного выпуска, сделанное на экспорт. В придачу он получил с полсотни австрийских патронов, снаряженных разной дробью и пулями. Я потихоньку от отца показывал ружьё и патроны дворовым ребятам и очень гордился ими.
На охоту мы выезжали на Карельский перешеек, в район станции Лосево (  тогда она называлась Кивиниеми ), или на юг – в Сусанино, Красницы. В те годы это были безлюдные места. Мы бродили по лесам и болотам, поднимали тетеревов, рябчиков, уток и зайцев, собирали грибы и ягоды. Отец учил меня манить рябчиков и тетеревов, рассказывал о прежних охотах, учил серьёзно относиться к оружию. В назидание он показал и дал мне пощупать отметины от дроби на своей правой руке. Под кожей у него катались свинцовые шарики. Когда-то в юности он лез на дерево за застрявшей в ветвях битой куницей, а товарищ с земли попытался стряхнуть её выстрелом и, не разглядев отца, зацепил дробью его руку.
Отец увлекательно рассказывал об охоте по тетеревиным выводкам с ирландским сеттером, которого держал до революции семнадцатого года его старший брат. Восторженные отзывы об этой породе запали мне в душу. Через много лет, когда вырос уже мой сын, я рассказал об этой собаке ему, и он подарил мне щенка. Теперь в нашем доме, рядом со мной живёт это исключительно умное, ласковое, красивое и преданное животное.
Первоначально на охоте отец меня самого использовал в качестве собаки. Я по его просьбе должен был обежать и пугнуть в его сторону сидящих на берёзе тетеревов, или обойти озерцо и, если на нём сидели утки, поднять их на крыло, или, обойдя участок бурьяна, выгнать, возможно, лежащего в нём зайца. Надо сказать, что я без обид и даже с удовольствием по мере сил исполнял его поручения, ощущая при этом свою причастность к результатам охоты.
Однажды я удачно выгнал зайца, и отец убил его. На берегу лесной речки мы освежевали тушку, выпотрошили, выбросив всё лишнее. При этом я получил урок разделки зверя. В другой раз, подстрелив тетерева, отец показал, как сохранить птицу в жаркое время с помощью хвои. Он специально подстрелил белку, чтобы показать мне, как сделать чучело из её шкурки.
Отец научил меня разводить костёр в любую погоду, готовить мясо дичи на углях, ориентироваться на местности и многому, многому другому. Но самое главное – он научил меня любить нашу неброскую северную русскую природу и не быть её бездумным, алчным потребителем! Он не был выдающимся стрелком. Во всяком случае, на моих глазах он не сделал ни одного красивого, впечатляющего выстрела. Но в любительской охоте выстрел и не самое главное!
Мне ешё не исполнилось четырнадцать лет, когда отец подарил мне ружьё и официально оформил моё увлечение, сделав меня «юным охотником». Меня приняли в общество и выдали охотничий билет. Юный охотник не имел права находиться в охотничьих угодьях самостоятельно, без наставника. Во всём остальном я стал полноправным охотником. Первым моим ружьём была одностволка 20-го калибра, лёгкая и удобная для моего возраста и комплекции. Я был так счастлив этим подарком, что готов был не расставаться с ним даже во сне. Ружьё вызывало естественную зависть и желание у моих дворовых друзей и отец не отказывался и их брать с собой на охоту, приобщая таким образом к этому занятию, развивая в них любовь к родной природе и Родине. Я точно знаю, что некоторые из тех ребят через всю жизнь с благодарностью пронесли это разбуженное в них моим отцом увлечение.
Хорошо помню яркий, солнечный зимний день. Мы с отцом на обычных солдатских лыжах с мягкими креплениями, одетыми на валенки, глубоко проваливаясь в снег, идём по опушке леса в надежде под прикрытием елей подкрасться к кормящимся на берёзе тетеревам. Снег толстым, пушистым слоем лежит на лапах елей и густо осыпается при прикосновении. Лес сказочно красив. Чёрные лирохвостые косачи кажутся тоже прилетевшими из сказки. Их блестящее оперение отсвечивает на солнце. Балансируя на тонких ветвях, они взмахивают крыльями, и тогда их белые подкрылья ярко контрастируют с чёрным верхом. Я любуюсь ими из-за толстого ствола ели, но отец жестами показывает мне: обходи! Стараясь изо всех сил, я, тем не менее, спугиваю стаю и получаю за это выговор. Он кажется мне несправедливым, и я обижен. Некоторое время мы идём не разговаривая. Но окружающая красота зимнего леса быстро гасит возникшее между нами неудовольствие и вот мы, уже скинув лыжи, ползём рядом по снегу к другой кормящейся стае.
Ещё случай: весна, 30-е апреля, Пасха. День необычно тёплый для наших мест. Мы долго шли по лесной речке, слушая перекличку рябчиков, высматривая нерестящихся щук и сидящих на разливах уток, оба устали и, найдя высокое сухое место на берегу, останавливаемся отдохнуть и перекусить. С большим аппетитом едим приготовленные мамой бутерброды с котлетой и солёным огурцом и запиваем холодным сладким чаем из бутылки. Разогревшись, на солнечном припёке, мы раздеваемся и лезем в воду. Но она ледяная и, окунувшись, мгновенно выскакиваем из неё. Одевшись, бодрыми и жизнерадостными мы продолжаем свой путь вдоль той безымянной речки: отец впереди, я метрах в ста сзади.
Осень: серо и сыро. Моросит мелкий противный дождь. На ветвях висят холодные капли, которые падают на лицо, руки, за воротник ватника, когда продираешься через мелколесье. Мы промокшие, озябшие, усталые и пустые; убившие, как говорил в таких случаях отец, только собственные ноги, бредём по просёлочной дороге к железнодорожной станции. Ноги вязнут в жидкой грязи, не хватает сил их вытаскивать. Ружьё кажется пудовым. Видя моё состояние, отец весело смеётся и забирает у меня ружьё. «Эх ты, охотничек, на сухопутную дичь ощупью!». Это была его любимая поговорка. Я унижен, оскорблён, раздосадован: не хочу отдавать ружьё, лягу костьми, но понесу сам! Однако в конце концов, соглашаюсь, я выдохся и медленно бреду за отцом по грязи, стараясь попасть след в след, а он умеряет свой ход.
Летом, в межсезонье, отец брал меня с собой на рыбалку. Он был таким же страстным рыболовом, как и охотником. Он учил меня ловить рыбу на удочку, на жерлицу, на дорожку. Спиннингов тогда практически не было, исключая трофейные. Рассказывал о повадках различных пород рыб, об образе их жизни, местах обитания, способах ловли, наживках. Но безмолвие, тишина, пассивность этого вида охоты меня в те годы не устраивали. Тогда я ещё не был склонен к размышлениям, не пришло время. Страстным рыболовом я так и не стал, хотя заниматься этим в жизни мне тоже приходилось. Отец же сломленный болезнью сердца, вынужден был оставить охоту ещё совсем не старым. Но рыболовом он оставался до конца своих дней. Вечная ему память! Я бесконечно благодарен ему за приобщение меня к охоте, за первые его уроки.
Не долгим оказался период моего ученичества. Может быть, мы и охотились-то вместе всего два-три сезона, может быть на охоте с отцом я и был-то всего пять-шесть раз, этого я уже не помню, но первый толчок был дан, «процесс пошёл», как говорил небезызвестный, отмеченный печатью дьявола политик наших дней.      
В те послевоенные годы дети рано взрослели. Не всем ребятам так повезло как мне. У большинства моих сверстников отцов не было: их отняла война. Дети рано начинали понимать трудности жизни, необходимость выхода на самостоятельную дорогу. Обычным явлением было, когда после седьмого, даже шестого, класса школы ребята уходили в ремесленное училище или прямо в заводские ученики, реже в техникумы, поскольку многие из них, уже в этом возрасте, вынуждены были  помогать своим матерям,  кормить младших братьев и сестёр. Та же судьба была уготована и мне. Мне было пятнадцать лет, когда стал полным инвалидом отец, мама же не имела ни образования, ни определённой специальности.
Как-то,  вернувшись, в очередной раз, из больницы, отец подозвал меня и завёл разговор о моей судьбе. Смысл той беседы я хорошо помню и сейчас. «Учись, сынок, постарайся получить образование. Жив буду – помогу, в противном случае не взыщи. Ты уже большой, определяйся в жизни сам», – примерно так сказал тогда отец.
Мой дядя, токарь Кировского завода, предложил мне пойти к нему в ученики, обещая сделать из меня хорошего рабочего. Кстати в те годы это было не только не унизительно, но даже почётно. Только счастливое стечение обстоятельств (благотворное влияние на меня старой образованной женщины из соседней квартиры) удержало меня от того, чтобы бросить школу и начать самостоятельную жизнь с Кировского завода.
Я окончил среднюю школу и, чтобы далее не быть обузой родителям, в семнадцать лет поступил в военное училище. Таким образом,своим образованием, интересной научной и преподавательской работой, общением с незаурядными людьми, духовно богатой жизнью, я обязан Советской Армии!
И здесь не обошлось без влияния отца. Именно он и сложившиеся обстоятельства научили меня самостоятельности, не позволили впасть в инфантилизм, который широко распространился особенно среди детей моих сверстников.
Мне всегда ближе отца, как и для большинства людей, была мама, и я не могу не сказать о ней доброго слова за её душевное тепло, ласку и заботу, которые она проявляла обо мне до конца своих дней. Наверное, так и должно быть. Ведь женщины по природе своей более мягки, сентиментальны, по житейски добрее, более склонны к всепрощению, менее – к насилию в вопросах воспитания. Моя мама, как и все матери, старалась оградить меня от житейских трудностей, от самостоятельных решений, отец же приучал к ним. Мою судьбу, безусловно, определил он. К сожалению, я слишком поздно понял это и не успел по достоинству отблагодарить его.
Большинство моих дворовых друзей, окончив семь классов и получив неполное среднее образование, что подтверждалось тогда специальным свидетельством, в восьмой уже не пришли. Они стали самостоятельными, рабочими людьми, получающими свою заслуженную зарплату. Кое-кто из них приобрёл ружьё и стал охотником. В дальнейшем мои охоты в юные годы были связаны с ними. Отец на охоту уже больше никогда не ходил. Свою двустволку он, как эстафету, передал мне.
Я твёрдо верю, что социальное начало в человеке значительно важнее биологического, генетического. В человеке никогда не разовьётся та или иная черта характера, природная склонность, если его не окружают люди, разделяющие те же ценности, что и он.
Человек, одарённый от природы художественным вкусом никогда не станет художником, если его не окружают люди понимающие, неравнодушные к этому дару, умеющие оценить его. Любитель словесности не станет литератором, если его некому выслушать и оценить: похвалить или покритиковать. Любознательный человек не станет учёным, если он находится в среде неспособной оценить его стремления к познанию тайн мира, его эрудиции и склонностей к анализу и синтезу.
То же можно сказать и об охотнике. Человек, одарённый природой душевной близостью к ней, любовью к ней и её пониманием, охотничьими задатками, может всю жизнь носить в себе эти чувства, так и не проявив их. Ему тоже нужно попасть в среду себе подобных, чтобы это тлеющее в нём чувство превратилось в страсть, в горение. Как художник острее чувствует гамму цветов, как музыкант наделён особо тонким слухом, так и настоящий охотник одарён более глубоким пониманием природы, её фауны и флоры. Охотничья страсть – тоже дар свыше, как и всякий дар, он, безусловно, обогащает человека.
Социальная среда, в которой приходится жить охотнику, может изменяться. При этом его страсть может затихать и понижаться до тления и может в соответствующих условиях разгораться ярким пламенем. Я это испытал на себе.



ПТИЦЕЛОВЫ

Открываю глаза – в комнате уже светло, родители на работе. Почти десять часов. Проспал! Ведь просил же маму, уходя, поставить будильник на восемь! Опять  Борька будет возмущаться, и дразнить "засоней"! Вскакиваю с постели, спешно одеваюсь; не умываясь, достаю из-под одеяла родительской кровати кастрюлю с горячей картошкой, вкусно пахнущую подсолнечным маслом, хлеб из ящика стола, вилку и, давясь, проглатываю несколько картофелин. Проталкиваю застревающую в горле картошку ещё тёплой кипячёной водой из носика чайника и, схватив пальто и шапку, вылетаю на лестничную площадку. В дверях вспоминаю, что надо сохранить картошку горячей до обеда.  По опыту  знаю, что перед школой греть её на керосинке  у меня не будет времени.  Возвращаюсь в комнату и прячу кастрюлю обратно под одеяло. Туда же отправляется закопчённый, завёрнутый в газету чайник. Вот теперь я свободен до часа дня! Прыгая через целые лестничные пролёты, мчусь с четвёртого этажа на первый. Там меня давно ждёт Борька.
"Борька рыжий" или просто "Рыжий" (волосы у него имеют цвет красной меди) – мой хороший приятель. У нас общее увлечение природой: певчими птицами, голубями, рыбалкой и охотой. Он на два года старше меня, а учится на два класса  ниже.   Один год он пропустил из-за войны, второй - из-за себя. Он закоренелый двоечник и второгодник, как говорят учителя.  Его мама, Мария Александровна, устав увещевать и махнув на него рукой, зовёт его "Балбесом", а меня ставит в пример, хотя я тоже далеко не отличник. "Помнишь, - говорит она ему, - когда ты был маленьким, я читала тебе книжку про Власа Прогулкина? Тебя ждёт та же участь, что и его.  И с горечью произносит своим учительским  голосом: "И под забором, вроде борова,  лежит он грязен и оборван!"  Но Борьку не смущает трагическая судьба Власа. Он всегда весел,  беспечен и увлечённо занимается своими любимыми делами, совсем не заботясь о делах школьных.  Мой же папа говорит, что у "Рыжего" руки растут из нужного места и из него может получиться хороший рабочий, а рабочему человеку в нашей стране почёт и уважение! Вот и попробуй их пойми, этих взрослых!
"Рыжий", действительно,  - очень мастеровой. Летом, например, он съездил на Невский проспект в магазин "Охота и рыболовство", посмотрел там спиннинговую катушку  и смастерил из обычной катушки для ниток и консервной банки нечто подобное. Он и блёсны делает сам, и клетки для птиц у него получаются куда лучше моих! Поэтому, несмотря на неблестящие школьные успехи, он – дворовый авторитет! К нему даже взрослые ходят, когда надо починить примус или керогаз, запаять чайник или кастрюлю или наточить ножи и ножницы. Борька всё умеет, и я горжусь дружбой с ним, хотя он и двоечник! Мастерству он научился у своего отца, который вернулся с фронта больным туберкулёзом. Он был инвалидом и подрабатывал на дому: чинил любую домашнюю утварь и обувь, даже клеил из автомобильных камер калоши на валенки.  В общем, как говорили соседи: "был мастер на все руки!"  Жаль, что после войны он не долго прожил.  "Рыжий" пошёл в него! 
 Я учусь в седьмом классе, мне тринадцать с половиной лет. Школьные предметы, за исключением зоологии и географии, меня совершенно не интересуют. Куда интереснее читать книги о благородных рыцарях, смелых и добычливых охотниках и бесстрашных путешественниках, о героях Великой Отечественной и Гражданской войн. Я мечтаю стать путешественником как Пржевальский, Семёнов - Тяньшанский или Арсеньев. И стрелять научусь обязательно как Зверобой из романов Фенимора Купера. Зачем мне какая-то физика, химия, алгебра или геометрия?! Учителя считают меня довольно способным, но ужасно ленивым, а в целом, - посредственным учеником. Они  не догадываются о моих увлечениях, а я не стремлюсь изменить их мнение о себе. Ведь "тройка" – это значит "удовлетворительно",  и она меня вполне удовлетворяет! Кого не удовлетворяет, пусть зубрит на пятёрку". Это его личное дело!
Борьку не интересуют ни книги, ни "пятёрки". Он живёт без высокой мечты. Просто, как говорится в одной весёлой песне, по принципу: "Живи, пока живётся!" В библиотеку за знаниями о своих любимых книжных героях я хожу один. 
Когда, запыхавшись, я влетел в борькину совсем маленькую комнату, стены которой  увешаны клетками с распевающими на все голоса щеглами, чижами, чечётками и снегирями, Марии Александровны  дома не было, а Борька только недовольно взглянул на меня исподлобья и ничего не сказал.  Он был увлечён чем-то загадочным. Сидя у окна, всунув правое ухо в чёрную тарелку репродуктора, он тыкал железной иглой с припаянным к ней проводом в какой-то светлый камешек.
- Ты, почему не собираешься? Ведь мы договаривались сегодня до школы  идти ловить щеглов!
-   Тише! Не ори! Кажется, я слышу голоса!
-   Что это у тебя?
-   Не видишь что ли? Детекторный приёмник!
Я не знаю и в данный момент знать не хочу: что такое детекторный приёмник.  Сейчас меня интересуют только щеглы, которые  кормятся на компостной куче опытного поля ВИРа. Я живо представляю себе, как накрытые сетью они порхают под ней, пытаясь найти выход, горю нетерпением подержать в руках это чудо природы и тороплю приятеля:
- Пойдём скорее! Мне нельзя опаздывать в школу – только неделю назад Конкордия вызывала отца!
Конкордия Дмитриевна – наш классный руководитель – известна всей школе, как очень строгий учитель. Нельзя сказать, что несправедливо, но она просто безжалостна к провинившимся ученикам. Её невозможно растрогать  ни раскаянием, ни даже слезами. За всяким "преступлением" у неё непременно следует наказание. Её уважают и боятся.
Наслушавшись своих голосов, Борька, наконец, как бы нехотя вытаскивает своё красное ухо из репродуктора, бережно свёртывает провода  приёмника и, не спеша, одевается. Но я-то знаю, что делает он это напоказ. В душе он сам горит желанием поохотиться за щеглами.
Щеглы, пожалуй, самые красивые, яркие и талантливые из наших местных певчих птиц. Они не покидают нас и зимой, прекрасно переносят морозы и вьюги, лишь бы было достаточно корма. Щеглы – птицы зерноядные. Любят зёрна подсолнечника, льна, конопли; едят плоды репейника и других сорняков. Голос у них громкий, чистый и звонкий; песня – весёлая, длинная, мелодичная  и разнообразная. Как и многие певчие птицы, они способны учиться пению, подражая другим птицам, в том числе и своим более опытным сородичам. Ярким оперением, сочетающим белые, жёлтые, чёрные и красные цвета, они напоминают нарядные ёлочные игрушки. Светлый клювик, чёрные глазки и обрамляющая их тёмно-красная шапочка с наушниками - делают внешний вид этих маленьких изящных птичек ещё более привлекательным. Перед своим сольным концертом щегол, сидя на ветке дерева или на жёрдочке клетки, непременно несколько раз поклонится направо и налево, как бы приветствуя слушателей. Естественно, щеглы для нас с Борькой являются самой желанной добычей, хотя мы не брезгуем и чижами, снегирями и чечётками.
Наши ловчие снасти ещё с вечера аккуратно собраны и лежат у двери, барашек – маленькая клетка - с подсадным домашним щеглом уже завёрнут Борькой в плотную тряпку. Слышно как в нём по жёрдочкам прыгает птица. Мы разбираем всё необходимое для сегодняшней охоты и спешим к заветному месту. В этом году нам повезло – мы оба учимся во вторую смену и с утра имеем три-четыре часа свободного времени, которое без помех можем посвятить своим увлечениям.
Всё прошедшее лето мы провели на рыбалках. Рано утром на велосипедах уезжали на Ижору или на карьеры кирпичного завода. В карьерах ловили ленивых карасей, которые в жаркие дни высовывают из воды свои поросячьи мордочки и забавно смачно чмокают, глотая вкусную тину вместе с воздухом. Какое удовлетворение получаешь, попав крючком с насаженным на него червяком прямо в рот крупному жирному карасю! На Ижоре, плавно катящей свои чистые воды в Неву, мы ставили жерлицы на щук, кидали блесну с помощью самодельного спиннинга, ловили на удочку окушков и плотвичек. Тут же купались, загорали, варили на костре уху из мелкой рыбёшки, воображали себя покорителями глухой уссурийской тайги или непроходимых джунглей Амазонки. Иногда по воскресеньям к нам присоединялся мой отец. Он страстный охотник и рыбак и к тому же хороший рассказчик. Буквально с открытыми ртами  мы слушали его байки и были. Однажды он рассказал нам, как в детстве, ещё до Великой октябрьской социалистической революции, занимался ловлей и приручением певчих птиц. Как поражал и забавлял присутствующих его чиж, который спокойно исполнял свою песенку, сидя у него на ладони, и мог,  никого не опасаясь, прыгать по обеденному столу среди столовых приборов, подбирая лакомые  подсолнечные зёрнышки.
С этого рассказа, собственно, всё и началось. С помощью отца я соорудил первую клетку-самолов (хлопушку). Повесив её за окном, мы поймали любопытную большую синицу-мяснярика.  Пришлось сделать и вторую клетку для её содержания. Правда, та синица жила дома не долго – она сильно разбилась о железные прутья клетки - и её пришлось выпустить на волю. Потом отец сделал челнок и показал, как вяжутся сети. Первую сетку мы сплели совместно с Борькой. Отец помог нам сделать из этой сетки ловчую снасть. Таким образом, к осени мы оказались во всеоружии.
Минут через двадцать хорошего хода мы уже в своих охотничьих угодьях. Наша "навозная куча", как шутливо называет её папа, - это место, куда учёные полеводы ВИРа  в течение нескольких лет собирают отходы своих опытов: картофельную, морковную, свекольную ботву; солому, сорняки, выбракованные опытные зерновые растения, снопики льна, шляпки подсолнухов и т.п. Зерно и привлекает сюда множество птиц. Тут постоянно собираются стаи воробьёв, овсянок, синиц, голубей. Посещают  этот птичий базар и певчие птицы: щеглы, чижи, зеленухи, снегири, чечётки.
Сегодня начало ноября. Ночью немного подморозило, и ледок сковал мелкие лужицы. На Колонистском пруду образовался прибрежный припой. Выпал снежок и укрыл осеннюю грязь чистым белым покрывалом, на котором теперь отчётливо видны следы посетителей "кормушки".  Кроме множества птичьих хорошо видны следы мышей, ласки и горностая.
- Шевелись быстрее! – распоряжается Борька. – Ставь сеть! Я займусь укрытием!
Я выбираю ровную площадку, по середине которой из-под снега торчит ветка репейника с колючими шариками-плодами – дополнительной приманкой для щеглов. Прямоугольную сеть, довольно свободно посаженную на верёвку, аккуратно раскладываю на ней, и одну длинную сторону прямоугольника проволочными скобами плотно прижимаю к земле. К противоположным углам сети привязаны деревянные палки-рычаги. Они располагаются вдоль меньших сторон сети и их свободные концы, привязанными к ним колышками, тоже закрепляются.  Верёвочные оттяжки, других концов рычагов, расправляют всю сеть и плотно прижимают к земле. Опрокидываю рычаги в направлении закреплённой стороны снасти, собираю сеть бугорком и слегка засыпаю снегом.  К верхнему концу одного из рычагов привязываю моток шнура и, разматывая его, бегу к уже приготовленному другом укрытию из снопов старой соломы. Борька носит хворост для наших сидений.  Осталось только снять покрывало с барашка с находящимся в нём подсадным, уже привыкшим к людям,  щеглом и поставить его рядом с веткой репейника так, чтобы резкий рывок шнура из нашего укрытия приводил к накрытию сетью и барашка, и диких щеглов, когда они, привлечённые подсадным, подсядут к нему. Выполнив подготовительные работы, мы усаживаемся рядом  в укрытии и ждём.
Хмурый с утра день постепенно разгулялся. Из-за серых мрачных облаков выглянуло весёлое солнышко и напомнило о себе посетившей нас ночью зиме:   "Знай  наших! Не спеши морозить людей и землю!" Сразу стало теплее и запахло весной. И вся природа, как будто обрадовавшись этому возвращению тепла, засверкала искрами бриллиантов. Снег стал на глазах подтаивать. Оживилась наша компостная куча. Первыми откуда-то появились спугнутые нами вездесущие воробьи. Громко радостно чирикая, они обступили нашего щегла. Привлечённая воробьями из норки высунула свою хитрую мордочку ласка. Эта маленькая, но кровожадная хищница при удобном случае может схватить и зазевавшуюся птичку, а не только мышь! Вот она молнией метнулась к стайке воробьёв, но те были начеку и во время среагировали на её бросок. Пришлось снова спрятаться в норку и затаиться. На ближайших деревьях появилась стайка маленьких сереньких в ярких красных шапочках шустрых чечёток. Не умолкая, переговариваясь: "че-че-че…че-че-че" они тщательно обследуют кору в поисках укрывшихся там насекомых. Волнообразно с писком "пии-пии-пии" пролетела куда-то по своим делам стайка чижей и скрылась из вида. Пока им хватает корма в парке – полных вкусных зёрнышек шишек ольхи. На кустах сирени и рябине красными яблоками повисли пухлые красногрудые снегири. Своими мощными клювами, изредка пересвистываясь, они легко давят твёрдые семена сирени и наслаждаются сладковатыми после мороза ягодами рябины. Легко и весело в поисках личинок бегает вниз головой по толстому дереву поползень. Просунет носик в щель коры,  слизнёт очередную находку и бежит дальше. Мы с Борькой с восторгом, наслаждением  и любовью смотрим кадры этой картины живой природы, по ходу обсуждаем и делимся впечатлениями.
Вдруг наш щегол заметно заволновался: ускорил прыжки с жёрдочки на жёрдочку, стал бросаться на стенки клетки, затрепыхал крылышками, громко и пронзительно призывно "зацыкал" – он услышал голоса собратьев. А вот и сами они. Перелетая с куста на куст чёрного, невзрачного, особенно на белом фоне, репейника, увешанного колючими плодами, они кормятся – ловко достают из колючек зёрнышки-семена. Внимая страстному призыву "узника", стайка подлетает к нему и рассаживается вокруг клетки. В тот же момент, крепко держа  конец шнура, Борька  одновременно с рывком рукой падает на спину. Сетка поднимается на деревянных рычагах и накрывает птиц. Они мечутся, пытаясь найти выход из западни. Кое-кто находит не плотно прилегающие к земле места сетки и вырывается на свободу. Мы изо всех сил спешим к ловушке, к оставшимся ещё под сеткой птицам и, осторожно, прижав  сеткой к земле, поочерёдно достаём неудачников. Внимательно рассмотрев их и выпустив молодых, не распевшихся, оставляем себе по одному. Борька, по праву старшего, берёт шестерика, мне достаётся четверик – щегол с четырьмя белыми перьями в чёрном хвостике. Чем больше белых перьев, тем старше, опытнее, голосистее маленький певец! Пойманных птиц мы помещаем в специально сшитые мешочки из плотной ткани, затягивающиеся шнурками. Если их сразу посадить в клетку, они непременно разобьются о её проволочные прутья! Первые недели мы будем держать их в клетках закрытых плотными покрывалами.  Вначале они откажутся от корма, но "голод не тётка!" и уже на второй день станут клевать лакомые размятые подсолнечные зёрнышки и запивать их водой из питейки. Покрывала с клеток снимем не сразу, а постепенно, давая день ото дня всё больше  света и расширяя обзор. Недели через три птица привыкнет к людям, не станет шарахаться от них, запоёт под музыку патефона или радиорепродуктора и её голос вольётся в домашний птичий хор. Через пару месяцев щегла  уже можно выпускать из клетки, чтобы, летая по комнате, он разминал крылышки. Проголодавшись, он сам найдёт свой домик  и дверцу в него.
На окне нашей комнаты в большой коммунальной квартире уже висят пять клеток с птицами. И я имею некоторый опыт обращения с ними. К большому удовольствию моему и папы и неудовольствию мамы теперь их будет шесть!
Как ни печально, но сегодня наше свободное время кончается, нужно собирать снасть и торопиться домой. Нас ждёт школа! Я строго предупреждён: если буду плохо учиться, опаздывать на уроки или пропускать их, то все мои птицы будут выпущены на волю! А это очень суровое наказание! 


НОСТАЛЬГИЯ

Голуби, вы мои милые,
В прошлое куда-то унеслись!

Вид старой полуразвалившейся от времени голубятни, которую ещё иногда можно встретить в нашем городе, всегда наводит меня на грустные размышления. Это - как памятник ушедшей эпохи, как прощание с местом, в котором прожил многие годы и из которого уезжаешь навсегда; или - с человеком, встречи с которым уже не будет. Вместе с ними уходят в прошлое то ли отрезок твоей личной жизни, то ли целая эпоха жизни твоего народа с её традициями, обычаями, нравами, ценностями. Может быть, это связано с возрастом или особенностями психики, но мне почему-то всегда жаль расставаться с прошлым, каким бы оно ни было! Обновление жизни, особенно такое ускоренное как мы переживаем сейчас, вовсе не радует меня техническими (материальными) новинками - бытовой техникой, современными автомобилями, электроникой и компьютеризацией – и просто убивает "нововведениями" духовными. Мне кажется, приобретая дополнительные жизненные удобства, человек всегда теряет что-то очень важное: установившийся жизненный уклад, традиции, душевное равновесие, да и национальное самосознание. И я вовсе не уверен, что приобретения хотя бы компенсируют эти потери! Я сожалею, что на моих глазах время как бы всё ускоряет свой бег, как - будто Всевышний всё быстрее перелистывает страницы нашей жизни, стремясь сократить наше пребывание на Земле. Может быть, мы – люди -  этого и заслуживаем?!
Ещё лет пятьдесят назад во дворах даже больших русских городов во множестве можно было увидеть для сегодняшнего человека странные "избушки на курьих ножках" – голубятни. Возле них всегда собирались, как в клубах по интересам, любители-голубятники. Здесь велись оживлённые разговоры о достоинствах и недостатках тех или иных пород голубей, заключались пари, торговые сделки, шёл бойкий  обмен птицами. Любители – были людьми разного возраста и профессий. Это были и зрелые отцы семейств (даже деды), и парни, и подростки – их сыновья и внуки. Всех их объединяло чувство любви к этим красивым, добродушным и особо чтимым русскими людьми птицам. С каким благоговением они доставали из-за пазухи своих любимцев, с какой осторожностью и даже нежностью держали этих благородных птиц в руках, с гордостью демонстрируя их прекрасное оперение, изящество головки и природные украшения: окрас, банты, зачёсы, особые хвосты, мохны!
Увлечение голубями, как русская национальная традиция, корнями своими уходит в глубокую древность.
Издревле к голубям на Руси было особое отношение. В Ветхом Завете можно прочитать о том, как голубь, выпущенный на волю человеком, спасённым Богом во время Всемирного потопа, из ковчега, чтобы узнать просохла ли Земля, вернулся к нему с зелёным масличным листом в клюве.  Таким образом, он известил Ноя о том, что Земля освободилась от воды и снова даёт плоды -  пора выходить из спасительного ковчега и людям и животным!
Русские люди с принятием христианства  (в 988 году при киевском князе Владимире) голубя стали считать птицей священной, божьей, а  Святого Духа часто стали изображать в виде голубя!   Они прикармливали голубей, гнездящихся под кровлей храмов, где для них даже сооружали специальные ниши. Позднее голубей стали  разводить в домашних условиях, выводить новые породы, как бы стремясь угодить этим самому Господу Богу.  Людей же, занимающихся этим, назвали голубятниками. Любовь к голубям отразилась и в русском языке. Слово "приголубить" означает: приласкать, обнять, обогреть.   
Постепенно из полудиких сизых голубей было выведено множество домашних пород. Наиболее распространёнными были: чистые (белые, красные, чёрные), окраской похожие на сорок ("сороки"), похожие на чаек ("чайки"), с пятнами на спине ("крытые", "скобые"), пятнистые по всему телу ("мазари"). Были выведены хохлатые голуби (с пёрышками на затылке, растущими навстречу оперению), бантистые (с подобием банта из перьев на груди), мохноногие (с лапками вплоть до коготков пальцев, украшенными длинными белыми перьями), голуби с совсем маленьким клювом и большими белыми восковицами, голуби с хвостом трубой, похожим на индюшачий ("трубачи"). 
Любителями очень ценились лётные качества голубей, их способность часами летать кругами над голубятней, с каждым кругом  поднимаясь, всё выше и выше и, в конце - концов, становясь еле видимыми в прозрачном голубом небе. Отдельно надо сказать о турманах, чаще всего рыжих, голоногих, иногда хохлатых голубях, не лету кувыркающихся через крыло или через хвост. Хороший турман мог, непрерывно кувыркаясь через хвост, подать с огромной высоты почти до самой земли. Бывали случаи, когда в азарте они даже разбивались!
Но голубей  люди любили не только за красоту на земле и в полёте, но и за способность привыкать к своему дому и возвращаться к нему, будучи унесёнными на значительные расстояния. Это качество было использовано при выведении породы почтовых голубей ("почтарей"). Этот крупный и сильный голубь мог пролетать сотни километров, преодолевая ветер, дождь и снег, подстерегающие его опасности в виде крылатых хищников (ястребов и соколов) и доставлять закреплённый на  лапке контейнер с письмом. Прекрасно о "почтарях" (и не только о них) написал английский писатель Сетон-Томпсон в своей книге "Животные герои". 
Ещё в 50-х годах прошлого века в Ленинграде жило много людей увлекающихся голубями. Все они: и взрослые, и подростки были, прежде всего, большими любителями родной природы! Как память о тех временах осталось название "Птичий рынок". Когда-то там можно было купить всевозможных голубей и наших местных, певчих птиц (щеглов, чижей, снегирей, чечёток), пойманных в наших лесах и рощах, приученных к жизни в городской квартире и круглогодично радующих людей своей красотой и превосходным пением, дающих ощущение  тесной связи с родной русской природой!  Давно известно, что человек, понимающий и любящий "братьев наших меньших", открывает для себя ещё одну замечательную страницу жизни, духовно обогащает себя, становится добрее, отзывчивее, патриотичнее!
О содержании и разведении голубей существовала целая наука. Голубятни устраивались на чердаке дома, на крыше сарая или строились специально во дворе в виде башенки высотой  три-четыре метра с площадкой наверху, где и размещалось само жилое помещение для голубей. Оно представляло собой утеплённую будку с полочками по стенам и углам для гнёзд, корытцами для воды и корма и закрывающимся оконцем для выхода в вольер (шарабан), обтянутый металлической сеткой. Одна из стенок вольера откидывалась при выпускании птиц на волю, в полёт. Эта стенка с помощью длинной верёвки могла быстро закрывать выход из вольера. Необходимость в этом возникала при ловле чужого голубя, зашедшего вместе со своими  в вольер. Ловля чужих голубей не только не противоречила правилам этикета голубятников, но и была узаконенным азартным развлечением, игрой.
В зависимости от материальных возможностей стаи держали разные по ценности голубей и их количеству (от нескольких штук до нескольких десятков пар).
Новых – купленных, выведенных или пойманных – голубей вначале приучали к голубятне: выпускали в вольер, затем, связав несколько маховых перьев одного крыла, – на настил и крышу голубятни. И только спустя довольно продолжительное время, связки снимали и разрешали голубю полетать в стае. Чтобы голубь более надёжно привык к дому, ему подбирали подругу (или друга), и эту новую пару на какое-то время отделяли от остальной стаи.
Существовала у голубятников и игра называемая "Спор". Суть её заключалась в том, что два хозяина стай заключали пари: голубь, подброшенный в летающую чужую стаю улетит домой или он примкнёт к чужакам, сядет вместе с ними на чужую голубятню, войдёт в вольер и будет пойман. Если голубя удавалось поймать, то он (или какой-то другой из стаи  хозяина) становился призом. В противном случае  проигравший расплачивался своим голубем, поставленным на кон. Верный своей голубятне голубь ценился очень высоко, ведь обладатель с его помощью мог пополнять свою стаю. Высоко ценились и голуби с задатками почтовых, способные найти свою голубятню, будучи выпущенными на значительном от неё расстоянии. С презрением относились голубятники к птицам, садящимся на крыши домов и особенно – на деревья. Хороший голубь должен был отдыхать только на своей голубятне.
Моё неравнодушие к голубям проявилось очень рано. Лет восьми – девяти, ещё в эвакуации, я подобрал замерзающего больного полудикого сизака и принёс домой. Соседи по коммунальной комнате не разделили моего восторга, и голубя пришлось спрятать на пустующих антресолях в ванной комнате, а выпускать его оттуда и кормить только когда этого не видели взрослые. Через пару недель голубь поправился и уже не хотел сидеть в одиночестве в заточении. Он стал ворковать и подавать другие признаки своего существования. Это было замечено недоброжелателями, и после скандала, сопровождаемого моими слезами, он был выпущен на волю. Но память о первом знакомстве осталась. Позже, уже вернувшись из эвакуации в Ленинград, я нашёл подобных себе неравнодушных к голубям друзей-мальчишек и мы, пройдя курс обучения у опытных голубятников, решили собирать свою стаю (держать голубей, как тогда говорили). Прежде всего - соорудили из старых досок будку и установили её на четырёх вкопанных в землю столбах на пустыре за домом. Благо пустырей в Ленинграде после войны хватало, и никто против подобной их застройки не возражал! Будку обили старым железом и изобрели замок – внутренний засов из толстого бруса, через специальное отверстие, отодвигающийся проволочным крючком. Накопив денег, мы купили на птичьем рынке, который тогда располагался на станции Витебской железной дороги "Воздухоплавательный парк" (в просторечье "Воздушка"), две пары самых дешёвых голубей – "мазарей", экземпляры, отбракованные профессиональными заводчиками. Однако сколько радости они нам доставили: ведь это были наши собственные голуби! В наших детских глазах они были самыми лучшими на свете! Стояла ранняя осень, и всё свободное от школьных занятий время мы проводили возле своих голубей, приучая их к новому дому, наблюдая за ними и любуясь. Мы мечтали о том, как, наконец, выпустим их в свободный полёт, и они вдруг окажутся превосходными летунами, а, может быть, на наше счастье среди них обнаружится и кувыркающийся турман?! Вот будут завидовать нам окрестные голубятники-взрослые и парни! Но радость и надежды наши оказались преждевременными. Тех голубей у нас украли, вскрыв как-то ночью наш примитивный замок. Пришлось правдами и неправдами снова собирать деньги, чтобы купить других.
Наученные горьким опытом теперь на ночь своих голубей мы стали прятать в подвале нашего многоквартирного дома, где для каждой семьи было выделено место для хранения картошки. В те послевоенные времена жилось трудно, и у многих ленинградцев за городом были огороды.
Свою небольшую домашнюю голубиную стаю мы пополняли и дикарями, пойманными возле Никольского Собора. Помню, как одна старушка, схватив  меня за ухо на месте преступления, долго объясняла мне особую роль голубя в животном мире и в жизни Православного русского народа.  Навсегда осталась в моей памяти одна из сизых голубок, добытых таким неправедным путём. Совсем невзрачная на вид, с огромным вороньим носом, да ещё и одноглазая – она обладала исключительной памятью и верностью. Возможно, оценив нашу заботу о ней и сытую жизнь в тепле и уюте, она возвращалась в голубятню, будучи выпущенной в самых отдалённых и незнакомых ей уголках большого город;  появлялась на своей будке через несколько дней, когда и ждать-то её уже давно переставали. Помню, как впервые принёс я её за пазухой к взрослому парню - хозяину большой стаи - и предложил поспорить, что она обязательно улетит, не останется в его стае, и он её ни за что не поймает. Опытный голубятник и все присутствующие при этом разговоре дружно смеялись над моей голубкой, её невзрачностью и слепотой.  "Где ты только откопал такое чудище!? – сквозь слёзы говорил мой оппонент, а его друзья просто рыдали. Абсолютно уверенный в победе, наконец, он согласился спорить с условием, что возьмёт пару голубей на выбор из нашей скромной стаи в случае своего выигрыша. Но он оказался слишком самоуверенным! Подброшенная в его летающую большую стаю наша Косая, набрав вместе с чужаками достаточную высоту, к большому изумлению зрителей, сразу взяла курс на свою голубятню. Осмеянный самоуверенный спорщик отдал нам своего породистого белого голубя. Подобные выигрышные для нас споры продолжались до тех пор, пока слава о некой необыкновенной мальчишечьей одноглазой  "вороне" ни разнеслась по всей округе.  Как же мы гордились своей верной дикаркой!
Наши голуби не были отличными летунами, способными часами держаться в воздухе, не было у нас ни хохлатых, ни бантистых, ни трубачей – негде было взять денег на их приобретение – и любоваться красавцами мы ходили к "настоящим" голубятникам или ездили на "Воздушку". Но мы твёрдо верили, что когда вырастем и будем сами зарабатывать деньги, то обязательно заведём самых красивых и дорогих голубей, и будем держать огромную стаю. Было нам тогда по тринадцать - четырнадцать лет!
 Однако обстоятельства сложились так, что той мечте не было суждено осуществиться, а вот давнее увлечение голубями осталось навсегда яркой детской страницей в книге моей жизни.  Да и само занятие голубями, к сожалению,  ушло в прошлое: как исчезли из ленинградских дворов доминошники; русские народные песни во время праздничных застолий, такие как: "Ревела буря, гром гремел…", По диким степям Забайкалья",   "Раскинулось море широко"; как забылись зажигательные народные пляски:  "Русская", "Барыня", "Цыганочка". А жаль! Ведь со всем этим мы – русские люди - теряем свою национальную самобытность, утрачиваем национальное самосознание, сплочённость и силу единого народа! 


Курсантам и офицерам
                посвящается

КОГДА  ЮНОСТЬ  ПЕРЕТЯНУТА  РЕМНЁМ

Необыкновенно для наших мест яркий солнечный жаркий июльский день. Иду по знакомой с детства зелёной улице родного города. Солнечные лучи отражаются в небольших лужицах на асфальте, оставшихся от недавнего дождя.  Воздух сегодня как-то особенно чист и свеж, в нём купаются ласточки и стрижи. Откуда-то доносится запах отцветающей персидской сирени и жасмина. Ощущение радости бытия царит в душе.
 На недавно проложенном асфальте проезжей части улицы читаю сделанную кем-то этой ночью крупную надпись синей краской: «106-й выпуск! Ура!» Рядом находится городок Инженерного военно-космического университета. Сегодня утром выпускникам нынешнего года объявлен приказ министра обороны о присвоении первичного офицерского звания и вручены дипломы об окончании ВВУЗа.
У входа в военный городок толпятся новоиспечённые лейтенанты, их родители, родственники, жёны, девушки, друзья. Все возбуждены, веселы – у них праздник! Однако редкие прохожие равнодушны к их празднику, они, не оглядываясь, спешат по своим делам. Армия, офицеры не пользуются сегодня вниманием  обывателя. Былого почтения  офицеры не вызывают.
Всматриваюсь в лица выпускников, их внешность, поведение, жестикуляцию, новенькую форму. Не так они должны выглядеть!  У многих в руках бутылки, и не только с шампанским. Некоторые сильно под хмельком. Старших офицеров не видно. Вот стоит пара: молодой лейтенант и девушка. Они плотно прижались друг к другу и, никого не стесняясь, застыли в долгом чувственном поцелуе. В своё время мы бы не позволили себе  этого!  В одежде офицеров небрежность:  тужурки расстёгнуты,  галстуки в руках, фуражки - на головах подруг. Походка расхлябанная, не чувствуется строевой выучки. Не видно воинской подтянутости, выправки, дисциплины, строгого отношения к себе. Если бы не форма, то ничто не указало бы на принадлежность этих молодых людей к офицерскому корпусу. Во всём их облике небрежность, разболтанность, чрезмерная вольность! На лицах не видно большого восторга, душевного подъёма, трепета у этих защитников Отечества от перехода  в новое качество – в офицеры. Не чувствуется, что офицерское звание  является для них чем-то необыкновенно желанным, долгожданным, заветным, возвышенным, почётным. Не видно, чтобы они гордились им. По-видимому, то же можно сказать об их отношении к дальнейшей службе Отечеству. Это, конечно, не новость для меня. Вот уже пятнадцать лет идёт разрушение всего, что было свято: нравственности, системы ценностей,  государства, армии, науки, образования, экономики. Казалось бы, пора привыкнуть, смириться, но нет, душа моя противится, мне больно на это смотреть! 
Я старый служака. Видел и другие времена, другую мораль, других офицеров, другое - справедливое и уважаемое во всём мире государство, другую армию, другой народ. И, должно быть, никогда не смирюсь с утратой! 
Постояв у входа в военный городок, иду в недалёкий парк, усаживаюсь на скамью над прудом. И тут вижу тех же выпускников; смотрю в тихую воду пруда и, как в кино при смене кадров, в сознании возникают другие видения: другие лица, другие люди, другая форма на лейтенантах, другое к ней отношение, другие взаимоотношения между людьми, другое отношение народа к своей армии! Всё другое! Как будто я нахожусь сейчас в другой стране, на чужой земле, так отличны картины прошлого от того, что я вижу сегодня, сейчас! Мне становится грустно, щемит сердце, ноет душа, неприятно дольше оставаться здесь.
Поднимаюсь со скамьи и иду домой. Стою у окна, и смотрю во двор. Передо мной городок моего училища. Вот на этом самом месте почти пятьдесят лет назад был четырёхугольник курилки, с железной полузакопанной бочкой посередине, где не один раз наш курсантский взвод ожидал своей очереди в тире. Мысленно вижу себя семнадцатилетнего, лица ребят – моих однокашников, слышу их голоса. Могли ли мы тогда предположить, что то, что произошло в последние годы с нашей страной, возможно?!
 Оказывается, память хорошо сохранила первые страницы моей военной службы. Конечно, было всё - и хорошее, и плохое. Почему бы ни вспомнить о них? Может быть, кто-то из будущих поколений прочитает и ему будет интересно, а, может быть, и полезно узнать, как жили мы? Ведь читают же и сегодня, хотя и не многие, романы: «Кадеты» и «Юнкера» А.  Куприна,  «Юность командиров» Ю. Бондарева, «Пятьдесят лет в строю»   А. Игнатьева! Прошлое не должно умереть вместе с его очевидцами. Не хочется верить в это! Ведь, если люди забудут прошлый опыт, им многое придётся создавать заново, повторяя ранее сделанные ошибки и упуская драгоценное время. Не могу поверить, что народ русский настолько неразумен, чтобы не понимать этого! Хотя злые силы и делают всё возможное, чтобы начать историю России с чистого листа! А может всё же наша страница истории  сохранится?!  К тому же, почему бы и ни вдохнуть запах собственной юности!?


Глава  1

НАЧАЛО   НАЧАЛ


На календаре август 1954-го года. Разношёрстная бурливая толпа мальчишек военных лет: худых, одетых бедновато, во что придётся, чаще всего откровенно крестьянского вида, не слишком хорошо развитых культурно и физически, приехавших со всех концов Союза Советских Социалистических Республик в Ленинград за знаниями, - собралась у входа в одну из казарм военного училища.  В этой мельтешащей толкучке и я – семнадцатилетний выпускник ленинградской школы. Здесь заседает приёмная комиссия. Мы все сдавали приёмные экзамены, но оценки нам чаще всего не объявляли, за исключением тех случаев, когда это была неоспоримая "двойка". Теперь решается наша судьба: кто-то будет зачислен в училище, а кому-то придётся получить проездные документы для возвращения домой. Большинство очень волнуется. Это большинство составляют сельские ребята. Возвращаться в деревню никто не хочет. Трудно и голодно в деревне. Хотя и в городе, даже в Ленинграде, не слишком сытная и благополучная жизнь. У многих из нас нет отцов: их унесла война. Матери,  стремясь обеспечить будущее сынов, из последних  сил дотянули их до окончания средней школы. Учёба в наши годы гарантировала полноценную материальную и духовную жизнь. Образование: знания и умения - были очень престижны. Ленинский лозунг: «Учиться, учиться и ещё раз учиться!» претворялся государством в жизнь.
Городские ребята резко выделяются в этой толпе: они одеты получше. На них можно увидеть модные тогда куртки-москвички с застёжками-молниями, украшающими карманы; широченные, по-матросски, брюки и бежевые кепки «лондонки» с резиновыми, обтянутыми материей козырьками или даже костюмы спортивного покроя. Они и говорят по-городскому: на более-менее правильном русском языке.
      Приехавшие из глубинки – одеты чаще всего в старые отцовские, сохранённые матерями с довоенных времён, пиджаки и кирзовые сапоги или в парусиновые тапочки. Они более застенчивы и скромны, объясняются на разных диалектах окая, акая или цокая - непривычно для уха горожанина. Но таких -  явное большинство. Их привлекает государственное обеспечение курсантов. Городские ребята чаще  предпочитают гражданскую карьеру.
Особую группу составляют москвичи и ленинградцы. Они отличаются и внешним видом и манерой поведения,  выглядят элитой и  резко выделяются на общем фоне. Их единицы.
Кое-кто, из здесь присутствующих, уже сдавал экзамены в гражданские ВУЗы, не прошёл по конкурсу, и теперь, чтобы не возвращаться домой, поступает в военное училище. Оно обеспечит не голодную жизнь и среднее техническое образование, не даст пропасть и после службы в армии, на гражданке. Всех присутствующих здесь объединяет престижность военной службы, кроме того, они не хотят или не могут быть обузой родителям. Большинству только семнадцать лет и до призыва в армию ещё целых два года.
На выходе из казармы возникает офицер и, обозначив собой место, командует:
  - Строиться! В две шеренги становись! 
Суетясь и толкаясь, мы кое-как выполняем команду. Офицер выходит перед строем и объявляет:
- Перечисленным товарищам, выйти из строя! – Затем читает длинный перечень фамилий.
Названные - выходят из строя и поворачиваются кругом к нему лицом.
Закончив чтение, офицер говорит:
  - Поименованным товарищам, получить документы в штабе и сегодня же убыть в места постоянного проживания (иностранное слово «абитуриенты» тогда не употреблялось).   Остальные зачислены в училище курсантами первого курса.
 Я стал курсантом.
Перед строем появляется другой офицер: среднего роста, коренастый, крепкого телосложения, сероглазый, с прямыми русыми волосами и немного кривыми, как у кавалериста ногами; он подтянут и аккуратен – настоящий строевик, у него четыре звёздочки на погонах.  Китель и брюки отглажены, хромовые сапоги блестят. Тогда мне он показался многоопытным, пожилым человеком. Хотя ему было чуть больше тридцати.
Он громко и отчётливо представился:
- Капитан Червов, командир пятой курсантской батареи! – и продолжил, - Сейчас я зачитаю список курсантов моей батареи. Перечисленным курсантам надлежит собраться в помещении батареи на втором этаже этого же здания. Вы будете подстрижены наголо, вымыты в бане, после чего получите военное обмундирование. Штатское платье вам в течение ближайших трёх лет более не пригодится, можете его выбросить или отослать домой. Хранить в училище его не положено!
И вот мы уже в умывальнике казармы, стоим в очереди к парикмахеру. Парикмахер – парень в солдатской форме – ловко,  за несколько  минут лишает нас так украшавших нас шевелюр. С большим трудом узнаём знакомых.  Рядом, в соседнем помещении, другой солдат-каптенармус, стоя в дверях, взглядом, приближённо мгновенно определяет наши антропометрические данные и без всяких разговоров бросает нам в руки комплекты нижнего белья, хлопчатобумажные гимнастёрку и брюки, кирзовые сапоги, ремень с бляхой и пилотку. Всё обмундирование - бывшее в употреблении. Капитан, находящийся здесь же, говорит, что позже мы получим новое обмундирование, а для выполнения хозяйственных работ сойдёт и б/у. Затем нас – группу из двадцати - тридцати человек – тот же каптенармус строем ведёт в баню. Обмундирование несём с собой. Помывшись, переодеваемся и совершенно не узнаём друг друга – все одинаковые!
По возвращении из бани: остриженным, помытым и переодетым, нам указывают наши койки в спальном помещении казармы. Койки двухъярусные с пружинной сеткой. Ватный матрац, тощая ватная подушка, плешивые шерстяные одеяла и когда-то белые стиранные многократно простыни – вызывают нескрываемое восхищение у многих ребят. Дома у них это считалось роскошью.   Моё место на втором ярусе. Это мне даже нравится. При моей комплекции (я весил менее шестидесяти килограммов), гимнастической подготовке и возрасте, забираться туда не представляет никакого труда; сверху не сыплется труха, а лежать на койке во внеурочное время, как нам уже объяснили, всё равно не разрешается.
Койки сдвинуты попарно. Между ними в два этажа стоят тумбочки: по одной на двоих; в проходе между рядами - персональные табуретки. На них можно в свободное время посидеть: почитать, подшить белый подворотничок к гимнастёрке, почистить металлическую бляху ремня и пуговицы асидолом, а на ночь на них аккуратно складывается обмундирование;  рядом ставятся сапоги с обмотанными для просушки вокруг голенищ портянками. Всё это разъясняет нам поступивший вместе с нами в училище солдат. Пол в казарме цементный.  Отопление у нас паровое – нам повезло, в других казармах и учебных корпусах  - печное. Когда начались холода, мы по достоинству оценили нашу казарму. В середине казармы оставлено место для построения курсантов повзводно в две шеренги. В дальнем конце – гимнастический конь и турник, по  стенам – вешалки для шинелей, над ними – портреты вождей: Ленина, Сталина, Маркса, Энгельса и военачальников. Спальное помещение казармы небольшой стеной разделено на два кубрика, в каждом из которых располагаются по два взвода.
Кроме спального помещения в казарме есть ленинская комната со стендами для портретов членов политбюро ЦК КПСС, с подшивками газет и журналов, столами и стульями, гипсовым бюстом Сталина и разбитым пианино; оружейная комната с личным оружием курсантов и офицеров, закрытая на замок; канцелярия – помещение для командира батареи и четырёх взводных командиров; комната для умывания с туалетом и сушилкой для просушки нашего промокшего на занятиях обмундирования, и кладовая – каптёрка для хранения нашего личного имущества.
На входе в казарму стоит тумбочка с телефоном, рядом с которой постоянно находится дневальный по батарее. Всё это мы – непосвящённые «салаги», узнали в первый же день от нашего «солдата» и «академиков» – курсантов старших курсов, получивших «двойки» на переводных экзаменах и лишённых за это отпуска. Всё окружающее для нас в новинку, знакомимся и делимся впечатлениями с соседями по койкам.
К нам подходит лейтенант. Для начала он делает нам, сидящим при его приближении, внушение. Поясняет, что от ныне и впредь, мы должны вставать при подходе начальника и подавать команду «Смирно!» для других, которые этого не заметили. Затем он объявляет, что назначен командиром второго взвода и мы, кто получил место в этом кубрике, – его подчинённые. Он будет нас воспитывать и учить воинским премудростям, изложенным в уставах. Фамилия его - Клотов, обращаться к нему следует - «Товарищ лейтенант».
Это был худощавый  парень лет двадцати двух, окончивший училище год-два назад, темноволосый, жилистый, подтянутый, с открытым хорошим русским лицом и карими глазами.
Надо сказать, что все офицеры тех времён, относящиеся к категории «строевых», носившие «золотые» погоны и работающие непосредственно с личным составом, имели хорошую строевую выправку. Расплывшихся  увальней даже среди старших офицеров практически не было. Сам начальник училища – генерал не раз демонстрировал курсантам отличную строевую и физическую подготовку. К сожалению, с развитием НТР это качество офицерами во многом было утрачено.  Преподаватели специальных дисциплин – инженеры и техники, тогда носили «серебряные» погоны и порой не отличались строевой выправкой. Чаще всего эти люди не проходили военной школы и в советскую армию были призваны с гражданки. По этой причине им кое-что прощалось, как специалистам своего дела.
Наш командир взвода – лейтенант Клотов провёл с нами в училище все три долгих года и знанием воинской службы в первую очередь мы обязаны ему и капитану Червову.
Сегодня, по прошествии почти пятидесяти лет, я понимаю, что они сами были очень молоды, недостаточно опытны, не имели специальных знаний по педагогике и психологии и потому их метод воспитания, мягко говоря, не отличался совершенством. Они применяли самую простую тактику: «отделились «китайской» стеной воинского звания и должности от подчинённых»; боялись, чтобы не уронить авторитета, приблизиться к ним, а потому делали множество непростительных ошибок. И в целом мои первые командиры не оставили о себе хороших воспоминаний, даже при том, что наша память хорошее хранит лучше, чем плохое.  Они не хотели замечать в нас личности со своими характерами: скромных и дерзких, аккуратных и нерях, флегматиков и холериков, самолюбивых и лишённых этого качества,  гордых и угодливых, интеллектуально развитых и не очень. Для них все мы были только подчинёнными: исполнительными или не исполнительными. По-видимому, их так учили старшие начальники и тогда это их беда, а не вина.  Но приятных воспоминаний об отцах-командирах, в отличие от преподавателей, я, как ни стараюсь, не могу отыскать в своей памяти, не припомню даже ни одной беседы по душам.
В тот первый день моей военной службы я сидел около своей койки и зашивал через край, как умел, дыры на брюках: моё обмундирование оказалось рваным и требовало ремонта. Мимо проходил какой-то курсант старшего курса, по возрасту не много старше меня. Чтобы привлечь его внимание и вызвать сочувствие, я обратился  к нему: 
- Эй, посмотри, что мне выдали! Может быть, поменяют?
Он остановился и совершенно неожиданно для меня, приняв грозный вид, произнёс:
         -   Как Вы разговариваете со мной?!
- А как я должен с тобой разговаривать, - огрызнулся я.
Я был ленинградским не слишком застенчивым парнем.
- Курсант Жданов, назначен помощником командира взвода, - теперь представился он, - то есть, являюсь для Вас начальником.  Попрошу обращаться ко мне на «Вы» с добавлением воинского звания. Мне ещё не присвоено звание «сержант», но я пользуюсь правами помкомвзвода и потому объявляю Вам наряд вне очереди на работу! Как ваша фамилия?
Сразу поникнув, я назвал себя.
- Завтра, сразу после подъёма взвод пойдёт на физзарядку, а Вы будете мыть пол в кубрике! Ясно?
- Ясно, - понурившись, ответил я.
- Не ясно, а слушаюсь! – поправил меня Жданов.
Так я начал постигать основы воинской дисциплины и так получил своё первое взыскание!
 Отвлекаясь от основного сюжета, скажу несколько слов о пресловутой, так часто поминаемой нынешними СМИ,  «дедовщине» или, как называли это явление ещё в купринские времена «цуканье». Хотелось бы напомнить нашим «свободным» журналистам, что эта мерзость пришла в Россию из «цивилизованной» Германии, и особенно хорошо привилась в привилегированных  ВУЗах, например, в Пажеском корпусе, ещё в середине девятнадцатого  века. Другими военными училищами она было отвергнута как явление  недостойное русского человека в самом начале двадцатого века и в моё время не существовало вовсе! Курсанты старших курсов покровительствовали младшим, помогали привыкнуть к воинской дисциплине. Явление возродилось в советской армии в период хаоса, предшествующего буржуазной контрреволюции.   
Жданов запомнил нашу первую беседу, пожаловался командиру взвода, и они длительное время пристально следили за каждым моим шагом. В дальнейшем я получил изрядное количество незаслуженных замечаний.
Например, ведёт батарею наш командир взвода, и кто-то разговаривает в строю, что запрещается Строевым уставом. Я слышу его окрик:
- Курсант Семёнов, прекратите разговоры!
 Или совершенно неожиданно:
- Курсант Семёнов, твёрже ногу!
Хотя я точно знаю, что он не видит меня за спинами товарищей и совсем не убеждён, что это именно я разговариваю или низко поднимаю ногу. Дерзить в ответ я не мог, но имел возможность всем своим видом, мимикой выражать своё отношение к непосредственным начальникам.  Власть была у них, и потому я обычно оставался в проигрыше, но самолюбие моё было удовлетворено хотя бы таким пассивным противостоянием. Такие у нас сложились первоначально отношения! К счастью, не надолго.
Я очень благодарен Клотову за то, что он помог мне понять простую истину: «Победителей не судят». В моей интерпретации она звучит так: «Будь специалистом своего дела, отлично выполняй свои основные служебные обязанности и тогда тебе простится многое из того, что в другом случае прощено не будет!»
Этим правилом я руководствовался позже всю жизнь. Оно позволяло мне иметь и часто высказывать вслух мнение по различным вопросам, не совпадающее с мнением начальства – проявлять своё  «я», зная наперёд, что начальство смирится и простит, поскольку я ему нужен как специалист своего дела и своей инициативой и творчеством компенсирую его недоработки.  Наверное, благодаря Клотову я стал в училище «круглым» отличником, хотя в школе успехами в учёбе не блистал. Нет сомнения, что клотовская наука помогла мне во всей дальнейшей жизни.

Своим первым командирам я обязан  основами воинского воспитания. Они плохо или хорошо объяснили мне: что такое воинский порядок и дисциплина, каковы должны быть взаимоотношения между военнослужащими, каков должен быть порядок в служебном помещении, как должен выглядеть военнослужащий. Знаний, полученных в училище, оказалось достаточно для тридцати двухлетней службы. Я и сегодня не забыл этой науки!
Пусть и не слишком умело, но они научили нас – курсантов этим премудростям, сделали из нас дисциплинированных, выдержанных, подтянутых, аккуратных людей. И в этом их большая заслуга. Именно поэтому уволенных из армии офицеров ещё  и сегодня разумные руководители различных предприятий с удовольствием  берут на работу. Не без исключений, конечно, но офицер обычно более дисциплинирован, исполнителен, собран, аккуратен, нежели сугубо штатский человек!
Что же касается трудностей привыкания к армейской жизни, то ведь воспитание – всегда насилие над личностью - и с эти нельзя не мириться. 



Глава 2

ПРОВЕРКА  НА  ПРОЧНОСТЬ

Замелькали дни, недели и месяцы, проведённые в училище. Время курсанта было так загружено и уплотнено, что ни о чём постороннем, не связанным со службой, некогда было даже подумать. Первые полтора-два месяца были полностью заняты тяжёлой физической работой. Уже на следующий день, после того, как батарея была укомплектована, началась заготовка дров для училища.
Нас поднимали в шесть часов утра, без физзарядки, после недлительного туалета, ещё сонных, строем вели в столовую на завтрак; после чего сажали в грузовики и везли в морской порт, где уже ожидали баржи с дровами. Полутора метровые плахи мы извлекали из глубокого трюма и по шатким сходням несли на плечах на берег, к образующим очередь на погрузку машинам.  Машины шли сплошным потоком – простои барж, видимо, стоили дорого. С нашим полудетским слабосилием никто не считался. Мы таскали и таскали эти расколотые вдоль тяжёлые брёвна и грузили, грузили, грузили. Никаких перекуров: уставших и замешкавшихся подбадривали командиры. Часовой перерыв делали на обед, когда из училища в специальных бачках-термосах нам привозили солдатский обед: жидкие щи, пшённую кашу и кусок хлеба. До принятия присяги мы находились на положении рядовых солдат с соответствующим денежным (тридцать рублей в месяц, примерно столько стоила бутылка водки) и продуктовым довольствием. Курсантская продовольственная норма приравнивалась к  матросской. В ней было больше мяса и сахара, в завтрак добавлялся двадцатиграммовый кусочек масла, а в обед – компот из сухофруктов. Денежное довольствие курсанта составляло семьдесят пять, сто и сто пятьдесят рублей на первом, втором и третьем курсах соответственно. Для сопоставления скажу, что студенты ВУЗов получали стипендию триста-четыреста рублей в месяц.
Уже в темноте на тех же грузовиках нас привозили в училище. Сразу после ужина разрешалось отдыхать, лёжа на койке - спать. Распорядок дня училища нами в те дни не соблюдался.
После того, как дрова для отопления всех зданий училища были заготовлены: привезены и уложены в штабели на территории, нас - молодых курсантов  стали использовать в качестве подсобных рабочих на стройках. Ленинград, сильно пострадавший во время Великой Отечественной войны, был ещё в руинах. Многие дома, выглядевшие внешне вполне благопристойно, представляли собой одни стены, с рухнувшими или сгоревшими перекрытиями и забитыми фанерой оконными проёмами. Кое-где в центре города эта фанера была даже раскрашена, чтобы создавалось впечатление наличия оконных рам.
 Нас – подсобников, утром развозили по разным стройкам наши командиры, передавали прорабам и определяли объём дневных работ, а в конце рабочего дня – собирали по всему городу. Обед из училища привозили только в том случае, если на объекте работало достаточно много курсантов, в противном случае - утром давали с собой сухой паёк: кусок хлеба и два-три кусочка сахара.
В то время велись активно и восстановительные работы в училищном городке. Некоторые ДОСы (дома офицерского состава) уже были восстановлены, другие - ремонтировались. На этих работах в качестве чернорабочих использовались также курсанты. Это продолжалось в течение всего срока обучения. В расписании занятий взводов оставлялись окна для хозяйственных работ. Многие офицеры училища в те годы снимали углы или комнаты в ближайшей деревне и даже заводили своих коров, благо, их крестьянское происхождение позволяло это делать. Время было голодное! Народное хозяйство, разрушенное войной, ещё полностью не было восстановлено. Все понимали  и не роптали, были уверены, что это временное явление: победили фашизм - победим и разруху! 
Голод мы - тогдашние курсанты, ощущали постоянно, особенно в первый год учёбы. Энергетические затраты явно превышали получаемые килокалории. При назначении наряда рабочих на кухню желающих было всегда предостаточно. В первый год обучения мы в считанные минуты поглощали в столовой свои порции в завтрак, обед и ужин, порции товарищей, уволенных в город, а так же всем отделением -  приходившие изредка кому-либо продуктовые посылки, оставляя кое-что про запас под подушкой. Надо сказать, что держать в казарме продукты, как и личные носильные вещи, категорически запрещалось, и наши командиры бдительно следили за этим, проверяя периодически не только наши постели и тумбочки, но и чемоданы, и вещмешки, хранимые в каптёрке. При этом всё запрещённое к хранению безжалостно изымалось.   
Мы – дети войны, чьё детство и отрочество совпало с тяжелейшими для страны годами, ещё долго не могли избавиться от чувства голода. Оно жило в нас вместе с памятью о войне.
Помню свой рабочий день в бригаде штукатуров, восстанавливавшей дом на Рузовской улице, у Витебского вокзала. Бригада - сплошь девичья. Штукатуры – вчерашние выпускницы ремесленного училища, деревенские, малообразованные девчонки, мои ровесницы. Мы с приятелем флиртуем с ними. Они, как малые дети, наивны, и заразительно хохочут при любой нашей не слишком остроумной шутке. Но и они, и мы понимаем, что наш флирт не будет иметь продолжения. Завтра нас бросят на другой объект, до принятия присяги не выпустят из стен училища, да и позже выпускать будут редко, тем паче в Ленинград. Флирт оканчивается ничем, оставив зарубку в памяти.
В другой раз меня назначили на ремонт одного из домов, вмонтированных в крепостную стену нашего училищного городка. Я готовил раствор и в вёдрах носил его каменщикам, восстанавливавшим третий, разрушенный этаж. Их было несколько, а я один. Я не успевал всех их обеспечивать раствором:  они простаивали и ругали начальство и меня. К концу дня я так устал, что еле передвигал ноги. После того рабочего дня я с трудом поднялся на следующее утро на физзарядку: всё тело ныло.
 Естественно, подобные случаи рождали невесёлые мысли: «Не пора ли бросить эту игру в солдатики? Ведь до призыва ещё целых два года!» До принятия присяги я мог свободно уйти из училища, что некоторые и делали. Удерживали от этого шага гордость и самолюбие. «Что, - скажут друзья, -  испугался трудностей!»  Этого я не мог себе позволить.
Сам городок нашего училища представляет собой памятник русской архитектуры. Он построен для расквартирования третьего лейб-гвардии стрелкового Его Величества полка в 1914-м  году по проекту архитектора Покровского, того самого, который много сделал при создании знаменитого Фёдоровского городка в Царском селе.
Дело в том, что в начале ХХ века под влиянием русско-японской войны и надвигающейся первой мировой, резко повысились патриотические настроения граждан России. Возглавила это движение русская аристократия. При царском дворе образовался кружок влиятельных и богатых людей, понимающих, что патриотизм народа – это основа его жизнеспособности, национального самосознания, мощи армии и государства. Он же зиждется на памяти о добрых традициях, о великом прошлом Родины. С целью поддержания лучших традиций и было создано Общество ценителей старины, в которое вошли представители лучших русских фамилий, оставивших яркий след в истории России, такие как: члены царствующего дома - Великие Князья, князья Волконские, Оболенские, Трубецкие, Шаховские, Голицыны, генералы и придворные чины. Главой  - распорядителем Общества был утверждён личный адъютант императрицы Александры Фёдоровны, полковник Ломан. Он организовывал сбор средств, заказ проектов, контроль за строительством. Было решено увековечить архитектуру древней Руси, как говорится, «музыку в камне», создать музей под открытым небом. Именно в этих целях и был спроектирован и построен рядом с императорским Фёдоровским собором в Царском селе Фёдоровский городок: боярские терема и флигели, окружённые каменной крепостной стеной с башенками. Все строения городка выполнены в стиле архитектуры древних русских городов: Киева, Новгорода, Пскова, Москвы, Ростова, Суздаля, Владимира и обильно украшены резьбой по камню. Городок уникален, неповторим. Он представляет собой шедевр архитектуры, каменную книгу о великом прошлом России. К сожалению, ни у коммунистов, ни у демократов не дошли руки до его восстановления. Он и сегодня стоит почти в тех же руинах, что и в 1944-м году.  Кстати говоря, во время первой мировой войны в нём размещался госпиталь, в котором в качестве сестёр милосердия работали последняя русская императрица и её дочери, а санитаром служил величайший русский поэт ХХ-го века Сергей Александрович Есенин.
С той же целью: сохранить в памяти потомков архитектуру древней Руси, строился одновременно с Фёдоровским городком и городок нашего училища.
Внутри каменной шести-восьми метровой крепостной стены расположены трёхъэтажные здания казарм четырёх стрелковых батальонов, учебные корпуса, штаб полка с квартирой командира, офицерское собрание, часовня,  солдатская чайная, хозяйственные постройки, строевой плац, тир, гауптвахта. Возле главных, восточных ворот, – два жилых дома для штаб-офицеров полка. В южную крепостную стену вмонтированы три жилых дома для обер-офицеров и шесть крепостных башен, воспроизводящих архитектурный стиль древних Новгорода, Владимира и Москвы. В западной стене – полковая часовня и жилой дом для унтер-офицеров полка.
Городок построен на месте бывших огородов находящегося рядом городка Кирасирского Его Величества полка, поэтому и улица, на которую выходят западные ворота,  называется Огородной. Улица, ограничивающая городок с юга называется Сапёрной, в честь Образцового сапёрного батальона Русской армии, размещавшегося на ней в  Х1Х-м  веке. Восточные ворота училища выходят на Кадетский бульвар.
Все строения городка выполнены из добротного красного кирпича, украшены художественной ажурной кладкой, изображающей замысловатые орнаменты, и белыми пилястрами. Полукруглые дверные и оконные проёмы,  островерхие крыши и каменные гирьки в окнах создают впечатление сказочных теремов, подчёркивают древнерусский колорит.  Детали декора, выкрашенные белой краской на общем желтоватом фоне, выглядят очень эффектно. Строения городка прекрасно вписываются в обильную зелень царскосельских  улиц.
Хотя городок и был построен в 1914-м году, но лейб-гвардии Его Величества третий стрелковый полк здесь никогда не размещался. В тот год началась  первая мировая война, вся императорская гвардия была брошена на фронт и, верная царю и Отечеству, уже в первые месяцы войны почти полностью погибла. В советское время в городке располагались различные воинские части Красной армии. Войсковая часть  № 75023  (Училище инструментальной разведки, как оно первоначально  называлось), оказалась здесь после возвращения из сибирской эвакуации, в 1945-м  году.
В начале пятидесятых годов, о которых сейчас идёт речь, городок представлял собой жалкий вид. Стены строений и окружающая крепостная стена носили следы попавших в них во время военных действий осколков  бомб, снарядов и мин.   Отдельные здания были разрушены полностью или частично, другие выгорели внутри и требовали ремонта, многие окна забиты фанерой.  Мы – тогдашние курсанты много трудились по восстановлению  городка:   разгружали,   складывали  в  штабели  и  подавали   каменщикам на этажи кирпичи; готовили раствор и подносили его каменщикам и штукатурам, копали траншеи для прокладки труб отопления и канализации, исправляли булыжные мостовые внутри и вне стен училища, сажали кусты и деревья, заготовляли и укладывали дёрн на стадионе и газонах, строили полосу препятствий  и училищный полигон в районе Казанского кладбища. Носили, копали, возили и катали. Шутники в те годы много острили по поводу наших тягловых возможностей.  Например, при планировании дневных работ  прораб будто бы  говорит курсантскому командиру:  «Мне не надо лошади,  дайте лучше двух курсантов!»
В течение первых двух месяцев мы – курсанты разных взводов одной батареи, даже познакомиться не сумели. Работы разъединяли нас, личного времени не было, о том, чтобы не разговаривали после отбоя, лёжа в постелях, строго следили сержанты и старшина, назначенные  из числа курсантов третьего, выпускного курса. Дни были полностью загружены, мы так уставали, что в первое время надзора и не требовалось. Засыпали тотчас, спали без сновидений.   Семь часов ночного сна казались одним мгновением: не успел голову положить на подушку, а дневальный уже командует: «Подъём! Выходи строиться!». Открываешь глаза: сержанты уже одетыми стоят около коек своих подчинённых и подгоняют. В проходе между кубриками – дежурный офицер с секундомером в руке. Через две-три минуты после команды батарея должна стоять в строю. Если, по его мнению, мы встаём недостаточно быстро, он командует: «Отбой!». Раздеваемся и ложимся по койкам. Отстающим  грозит дополнительная тренировка или наказание за нерадивость, поэтому кое-кто пытается залезть под одеяло не полностью раздетым, но сержанты бдительны и это обычно не проходит. Через пару минут снова звучит команда «Подъём!». Таких подъёмов и отбоев может быть несколько: нас тренируют для дальнейшей службы на боевом дежурстве в Войсках противовоздушной обороны: воздушная цель-самолёт противника, движется со сверхзвуковой скоростью! Времени для подготовки к её встрече очень мало!   
Однажды нам было устроено даже показательное выступление курсанта выпускного курса. После команды «Подъём» он, одеваясь на ходу, встал в строй через сорок пять секунд.
- Вот так и вы будете подниматься, - пообещал капитан Червов. – Он выполнил своё обещание!
Наконец, после построения батареи следует команда: «Повзводно на физзарядку шагом – марш!»
Заходим в туалет, и вот мы уже бежим в ногу по асфальту тротуара Кадетского бульвара, в такт клацая подковками тяжёлых кирзовых солдатских сапог. Форму одежды для физзарядки (в гимнастёрках, нательных белых рубашках или с голым торсом) определяет дежурный по училищу. В летнее время зарядка обычно проводилась в трусах и сапогах: тапочек у нас не было.  Вначале нам непривычно, холодно, часто моросит дождь (на дворе сентябрь – октябрь), но воинская дисциплина главенствует над чувствами, и все рано или поздно привыкают. Глядя на изнеженных ребят, думаю: «Вот бы посмотрела сейчас на своё чадо мама! Вероятно, она бы от сострадания лишилась  чувств!» Но, как показало время, такая «жестокость» пошла нам только на пользу!
Кое-кто уже через неделю испытаний начал хныкать, жаловаться на трудности. До принятия присяги с такими курсантами расставались в один день: получи свою одежду, документы и стриженый, на память о пребывании в военном училище, поезжай к маме! Ты не выдержал главного экзамена – экзамена на взрослость! Были и такие.
На соседней со мной койке спал парень из Новгорода, а под ним, на нижнем ярусе, - его одноклассник. Вижу однажды утром по команде «Подъём» они не спешат, и слышу их разговор:
- Поиграли в солдатики, и хватит! Поехали домой, Юрка!
Юрка соглашается. Видимо, они уже обговаривали это. К отбою их места в казарме были  свободными.
Но основная масса оказалась твёрдыми ребятами. «Взялся за гуж – не говори, что не дюж!» Сломаешься,  стыдно будет показаться своим друзьям на глаза. Они обязательно уколют: «Что: не выдержал трудностей, испугался армии?! Значит ты маменькин сынок! Держись, друг, крепче за её юбку!»
Нам, детям военных лет стыдно было задерживаться в детстве, когда наши почти сверстники уже в годы Великой Отечественной войны совершали воинские подвиги! Мы хотели быть достойными их. Словами «маменькин сынок» выражалось высшее презрение. Было трудно, неуютно, голодно, но мы стеснялись ныть и жаловаться даже самым близким людям! Мы жаждали выглядеть взрослыми, самостоятельными, многоопытными людьми!
Постепенно знакомимся друг с другом - узнаём имена, характеры, склонности, подробности прежней гражданской жизни сослуживцев. Случалось, что командиры взводов находили время и проводили с нами беседы даже в перерывах между работами. Мы садились кружком на земле вокруг своего лейтенанта, и он объяснял нам основы воинского порядка: основные положения уставов Внутренней службы и Дисциплинарного.
Однажды во время такого импровизированного занятия лейтенант Клотов задал вопрос:
- Перечислите офицерские воинские звания во флоте!
Я поднимаю руку и перечисляю, начиная с «мичмана» до «адмирала флота». Он тут же поправляет меня и говорит:
- Не верно! «Мичман» - это сержантское звание и соответствует сухопутному «Старшина».
Я возражаю, ссылаясь на авторитет писателей: Марлинского, Новикова-Прибоя и других. Но лейтенант не даёт мне выговориться и наставляет:
- Уставы надо читать, а не художественную литературу!
Я обескуражен, не согласен. Но высказаться мне не дают.
В перерыве ко мне подходит высокий худощавый парень и поддерживает меня:
- Лейтенант не прав. Зная все Уставы даже наизусть, не станешь культурным человеком! А ты, видимо, любишь читать?!
 Я утвердительно кивнул.
- Я тоже! – сказал парень.
Мы познакомились и стали самыми близкими друзьями на все годы обучения в училище. Его звали Олег Калинин. Он был из офицерской семьи, много переезжал с отцом по стране, много видел и знал, а я всегда очень ценил знания в людях!
Как я уже отмечал, личный состав нашей курсантской батареи был весьма разношёрстен. Абсолютное меньшинство составляли ребята, которые до поступления в училище имели возможность пользоваться услугами музеев, театров, библиотек, кинотеатров. Телевидение тогда было доступно очень ограниченному кругу лиц. Даже будучи ленинградцем, я впервые увидел телепередачу уже в училище. Понятно, что в маленьких городках, посёлках и деревнях даже кино было роскошью. Смотрели один фильм по много раз; я сам помню, что или во время войны, или сразу после неё, но ещё в эвакуации в Челябинске, смотрел кинофильм «Чапаев» пять или десять раз. И не надоедало, как ни странно!   То есть, приобщение к культуре для значительной части офицеров моего поколения, по сути, началось в годы обучения в училище! Среди нас были и такие, которые даже поезд увидели впервые, когда по направлению военкомата поехали учиться. Другие - впервые в жизни наелись досыта, только став курсантами! О деликатесах курсантской столовой я расскажу чуть позже. Многие воочию никогда не видели музыкального инструмента кроме гармони и балалайки, не пользовались постельным бельём,  зубной щёткой, вилкой и ножом за столом! Некоторые, приехавшие из российской глубинки, говорили на таком диалекте, что понять их было совсем не просто. Были и говорящие на не слишком литературном украинском или белорусском языке.
Однако, несмотря на всё это, я с гордостью могу сказать, что со временем из нашей курсантской батареи вышли два генерала, пять докторов наук, с десяток кандидатов наук и ещё больше полковников!
Знания заслуженно высоко ценились в советское время, и овладение ими всеми средствами поощрялось государством! Отсюда и огромные успехи, которых добилась наша страна в то время, отрицать которые могут только враги Отечества и совершенно зомбированные или бессовестные люди! 
Но неумолимо вступало в свои права предзимье. Всё чаще дни становились по–ленинградски холодными и дождливыми, нас меньше стали посылать на работы под открытым небом – курсанты стали простужаться и болеть.  Жизнь постепенно входила в нормальную учебную колею. Всё больше стало занятий, направленных на подготовку нас к принятию воинской присяги и приведению к нормальному военному виду. В первую очередь это были занятия по Уставам Советской армии, строевые занятия на плацу, занятия по стрелковой подготовке и тактике. Позднее этот начальный период воинской службы стали называть «Курсом молодого бойца».
Воинские уставы – это, по сути, конституция, свод законов, по которым живёт армия, подробнейшим образом регламентирующих все стороны её существования. Там можно найти ответы на любые вопросы, касающиеся службы, быта, взаимоотношений военнослужащих. Они содержат весь многовековой опыт существования воинских коллективов. Официально считается, что свою родословную они ведут от Петра 1 , но ведь он начал строить регулярную армию не на пустом месте. Всё  полезное им было взято из предшествующего многовекового опыта организации военного дела. Каждая статья устава – образец краткости, четкости и точности изложения мысли.
Первоначально зубрёжка основных статей уставов по недопониманию вызывала наше негодование, внутренний протест – в те времена текст Воинской присяги и штук по тридцать первых статей Устава внутренней службы, Строевого  и Дисциплинарного - учили наизусть. Я и сегодня, через полсотни лет, помню большинство из них!
К пониманию смысла строевой подготовки тоже люди приходят далеко не просто и не сразу.  Длительное хождение строевым шагом по плацу с высоким подниманием прямой, вытянутой ноги, первоначально вызывает естественное быстрое утомление и раздражение, а бесконечное выполнение команд: «Равняйсь»,  «Смирно», «Вольно», «Налево», «Направо», «Кругом»  на месте и в движении – кажется пустым время провождением! Но, когда сравнишь внешний вид первокурсника и выпускника училища, приходит озарение: выпускник явно смотрится лучше, выигрышнее. Он всегда подтянут, бодр, опрятен; у него широко расправлена грудь, высоко и гордо поднята голова, втянут живот. На него приятно посмотреть. Он овладел тем, что называется строевой выправкой.  Молодой офицер и, будучи в штатском платье, производил своим внешним видом, куда лучшее впечатление, чем его сверстник, не прошедший военной школы. Тому во многом способствовала и форма одежды Советской армии, взявшей всё лучшее из формы старой Русской армии,  выгодно отличавшаяся от демократических  «балахонов», позаимствованных нынешними «демократами» у американцев. В такой форме даже хорошо подготовленный строевик будет выглядеть огородным чучелом, а не солдатом. Попытайтесь найти отличие во внешнем виде между солдатом Российской армии, омоновцем, чеченским боевиком и охранником банка  в одинаковом камуфляже!  Но самое главное: строй, строевая подготовка сколачивает воинский коллектив, организацию, хорошо повинующуюся приказам и, потому значительно более эффективную в бою, чем слабо управляемая толпа пусть даже суперменов – богатырей! Остаётся только удивляться, почему об этом забыли нынешние военачальники!  Или не забыли, а просто преследуют другие цели?
Конечно, для  понимания всего этого требуется время! Позже курсанту или солдату приходит и приятное ощущение того, что ты – обыкновенный средний человек, в строю становишься частицей мощного единого целого, и в результате этого, ты сам чувствуешь себя сильнее, увереннее, смелее, поскольку на тебя распространяется  мощь всего коллектива. Ты уже не одинок, рядом с товарищами ты – непобедимая сила и тебе не страшны никакие враги! Именно в монолитности, в настоящем коллективизме, всегда была сила Русской армии! Разрушь воинский коллектив и поодиночке можно легко победить только что казавшееся непобедимым воинство! Это хорошо понимают враги нашего Отечества!
То же можно сказать и о гражданине  государства. В сильном государстве, ощущая себя его частицей, он и чувствует себя увереннее, надёжнее, защищённее, сильнее. Враги  разрушили наше сильное Советское государство, и народ опустил головы, поник, перестал ощущать себя сильным и гордым; обрёл все признаки духовного рабства: преклонение перед богатыми и сильными; утратил чувство собственного достоинства. В единстве, в едином народном строю - наша русская сила!  Об этом, казалось бы,  не устаёт повторять наш Президент, но искренно ли он хочет нашего единства, а может быть, он не в силах его создать?! Кто-то очень сильный, сильнее его, противится этому?!
Конечно, эти и подобные мысли пришли ко мне значительно позднее. Тогда же, в курсантские годы, было трудно и неприятно в холод и в зной, под дождём и снегом многие часы проводить на плацу в строю, с оружием  и без него, отрабатывая множество строевых приёмов.
 Лютая зима. Руки в солдатских трёхпалых рукавицах примерзают к металлу карабина, ноги – к подошвам кирзовых сапог, ветер пронизывает насквозь сукно  шинели, а ты стоишь в строю в положении «вольно» и слушаешь объяснение командира, не имея  возможности потопать ногами, пошевелиться! И только десятиминутный перерыв между часами занятий даёт право  курсантам побегать, попрыгать, потолкаться, поиграть в «Жучка» – разогреться движением. Окончился перерыв, и ты опять стоишь и с нетерпением ждёшь, когда же закончится теория и начнётся практическая отработка очередного строевого приёма или долгожданный перерыв - движение!
Идёт дождь, с мокрой пилотки вода течёт за воротник шинели и капает с твоего носа, а ты на месте или в движении,  в строю или вне строя,  уже в который раз повторяешь какой-то давно наскучивший  строевой приём. Плановое занятие - никто отменить не может! Зато какую радость испытываешь, услышав команду «Разойдись!»      
Особо тяжело вспоминаются первые месяцы пребывания в училище. Постепенно мы крепли физически и духовно, привыкали к армейской службе и на третьем курсе уже без всякого страха, даже с удовольствием, выходили на строевой плац, чтобы размяться после длительного сидения в аудиториях.  Но первые месяцы тёмным пятном остались в памяти!
 Армейские порядки, в целом, сродни порядкам в тоталитарном государстве. Вся жизнь и в том и в другом случае строго регламентирована сильной властью.Привыкнуть к ней достаточно трудно, но вполне возможно. Кроме того, большинству людей, по крайней мере русских, неограниченная свобода вовсе не нужна. В ней, по мнению психологов, нуждается всего три – пять процентов населения (лидеров от природы). Большинство же людей родятся ведомыми (исполнителями чужой воли). Привыкнув к  порядку, люди с удовольствием пользуются его благами: строгой предопределённостью своих действий. Правильно исполняешь установленный алгоритм поведения – получи поощрение; не правильно, плохо – взыскание. В одном случае командир, в другом государство (монарх, диктатор) заботятся о тебе, о каждом твоём шаге и нет необходимости думать о способах выживания – проблеме, которая непременно возникает перед каждым членом свободного демократического общества. Как, совершенно справедливо, отмечали многие неплохие историки, большинство русских людей при наличии выбора между свободой и порядком, склонны выбрать порядок! Ещё Аристотель знал, что одним народам нужна свобода (демократия), а другие могут прекрасно жить и при авторитарной  власти. Русский народ на протяжении всей своей истории никогда не пользовался буржуазными свободами, оттого-то нынешняя  “демократия” так трудно и приживается у нас!
Основы общевойсковой тактики – науки о действиях солдата в оборонительном и наступательном бою, мы постигали на училищном полигоне, не далеко от Казанского кладбища. Здесь под руководством опытного боевого офицера полковника Баринова мы учились малой сапёрной лопаткой сооружать стрелковую ячейку и траншею, бруствер и нишу; ходить цепью в атаку на воображаемого противника, обороняющегося в траншее. В роли противника чаще всего выступали старшина батареи и каптенармус. Не питая особой любви к этим людям, мы старались как бы нечаянно попасть в них болванкой гранаты или взрывпакетом, что, естественно, вызывало ответную реакцию с их стороны, и они позднее отыгрывались на обидчиках. Руководитель занятия, памятуя слова Суворова: «Тяжело  в ученье – легко в бою», всеми доступными ему способами, старался создавать реальные сложные боевые ситуации. Если наш взвод вел «наступательный бой»  в ночных условиях, он выпускал осветительную ракету умышленно в тот момент, когда наступающая  цепь курсантов пересекала низкую, залитую водой местность. Это служило сигналом, не мешкая ложиться и прижиматься к спасительной земле. Если «траншея противника», которую мы атаковали, была залита дождевой водой, то мы непременно должны были, преследуя отступающего «противника», вести с ним бой в траншее.     Полковник любил повторять: «Воевать – это не у тёщи  пить чай с вареньем!»
Была поздняя осень, предзимье. Возвращались с тактических учений   мокрыми и грязными. Надо сказать, что командование, предвидя это, для таких занятий выдавало нам специально старую, списанную форму одежды.  Как ни странно - болеть простудными заболеваниями мы стали меньше. Занятия тактикой мало приятные, но мы понимали их важность. В памяти народной ещё были свежи картины недавних боёв Великой Отечественной войны, и мы хотели быть готовыми к ним. Кроме того, командиры и преподаватели постоянно напоминали, что училище готовит из нас в первую очередь командиров подразделений и частей, а уж потом – техников – специалистов в области радиолокации; что, прежде всего, мы должны быть готовы возглавить оборонительный или наступательный бой стрелкового подразделения. Время было такое! Великая Отечественная война недавно окончилась нашей победой, но Запад начал против нас новую, холодную войну, которая в любой момент могла перерасти в  горячую, и мы - будущие офицеры, должны были быть готовы к этому!
Стрелковая подготовка на фоне занятий тактикой была просто отдыхом, она доставляла нам истинное удовольствие. Освоили несколько строевых приёмов вроде: «Лёжа одним патроном заряжай!» – всё остальное в радость! Стрельба из всех основных видов стрелкового оружия вызывала у нас дух соревнования. Спорили: кто лучше отстреляется. Призом обычно служила обеденная порция компота из сухофруктов. Эти не слишком сладкие компоты были нашим лакомством. Они даже служили единицей измерения времени. Мы говорили, например: «До принятия Присяги или до отпуска осталось столько-то компотов».   
Я имел неосторожность сказать ребятам, что до училища занимался охотой, и у меня даже есть собственное ружьё. Из этого был сделан вывод, что я должен уметь хорошо стрелять. Однако первые же стрельбы показали, что это, мягко говоря, не совсем так.  Пулевая стрельба из боевого оружия существенно отличается от стрельбы из дробовика. Качеством стрельбы на первых стрельбах я не блеснул, что вызвало хотя и беззлобные, но не приятные насмешки сослуживцев. 
 Курсанты в годы моей юности не только готовились стать офицерами, овладевали военной профессией. Они во многом исполняли обязанности рядового солдата: привлекались на хозяйственные работы, несли внутреннюю,  караульную, патрульную  службу в училище и в гарнизоне. Примерно дважды в месяц каждый курсант нёс внутреннюю суточную службу дневальным или дежурным по батарее, дважды в месяц взвод заступал в суточный внутренний караул и каждый месяц – в гарнизонный. Кроме того, существовали дежурства по кухне, по учебным корпусам и т.п.   «Любить, - как он сам выражался, - воинскую службу» – учил нас кроме лейтенанта Клотова командир нашей батареи капитан Червов. Судя по количеству наград на его мундире, «пороха он не нюхал». Как говорили наши остряки: «На груди его могучей одна медаль висела кучей!» Окончив во время войны шестимесячный курс нашего же училища, он был оставлен в нём для дальнейшего прохождения службы как исполнительный и требовательный командир, хорошо подготовленный в строевом и спортивном отношении. Эти качества особенно ценились в воспитателях курсантов – командирах разного ранга.   Никаких занятий комбат с нами не проводил, но часто приходил контролировать проведение занятий по уставам и строевой подготовке взводными командирами; он же организовывал нашу подготовку к спортивным состязаниям, которых по различным поводам проводилось великое множество. На занятиях по специальным дисциплинам он никогда не появлялся, должно быть, понимая, что собственные его технические знания ниже знаний курсантов и не хотел ронять авторитета. Но строевик и спортсмен он был отменный! Подойдёт бывало к перекладине или брусьям и безукоризненно выполнит любое упражнение, не снимая кителя и сапог. Лыжник он был тоже великолепный. Он мог образцово выполнить любой строевой приём с оружием и без оружия.  Эти качества поднимали его авторитет в наших глазах, и этого же он беспощадно требовал от нас. Командир нашей батареи мог, например, перед увольнением курсантов в город всего-то на какие-то жалкие пять-шесть часов, оторвать часть из них на скрупулёзную проверку внешнего вида увольняемых, их умения правильно отдавать честь на месте и в движении, или потренировать увольняемых в прыжках через гимнастического коня. Причём, курсант, выполнивший упражнение с его точки зрения  плохо, лишался увольнения. Понятно, что у нас это вызывало негодование! Комбат имел обыкновение переносить личные неурядицы, своё плохоё настроение на подчинённых, он не отличался выдержкой и вежливостью. Со временем мы научились определять его настроение по внешнему виду. Приходит в казарму с выпяченной нижней губой – жди разносов всему личному составу перед строем или персональных. Дневальные по батарее уже морально готовы повторно мыть полы во всей казарме, искать пыль во всех углах огромного помещения или повторно через сутки заступать в наряд. Червов, как и командир нашего дивизиона подполковник Абрамович, любил, обнаружив где-либо пыль, поднести её на указательном пальце под нос дежурному и издевательски спросить: «Это что?!»  За риторическим вопросом следовало наказание: выговор или лишение очередного увольнения, и уж непременное не расставание с мокрой тряпкой и шваброй до самой смены. Кажется, им обоим само обнаружение недостатков в службе доставляло огромное удовольствие! Не редко для поиска пыли в самых недоступных местах использовался носовой платок. Им не представлялось возможным видеть дневального сидящим, отдыхающим! По их твёрдому убеждению внутренний наряд должен был двадцать часов в сутки (исключая четыре часа ночного отдыха, положенные по Уставу) крутиться волчком, наводя чистоту в казарме. Не позавидуешь тому, кто попадался на глаза Червову, когда он был в плохом настроении.   
Вспоминается такой случай. На перерыве между занятиями я забежал в казарму за забытым конспектом. Это было, наверное, уже на третьем курсе. На входе, возле дневального, стоял комбат и выговаривал ему за что-то. Из-за малых размеров помещения, я не мог перейти на строевой шаг для отдания чести начальнику, как это положено делать по Строевому уставу за пять-шесть шагов от него.  Наверное, я сделал строевым только два-три шага, приложил руку к головному убору и одновременно повернул голову в сторону начальника. К этому времени мы были уже неплохими строевиками. Но … нижняя губа у комбата, увы, опустилась чуть ли не ниже подбородка! Я весь сжался: сейчас будет разнос! Так и произошло.  Он остановил меня, долго и нудно  объяснял мне, что из меня никогда не получится хороший офицер, затем отошёл на десять шагов вперёд по коридору  и заставил меня раз пять – шесть пройти мимо него, всякий раз отдавая честь. Каждое прохождение сопровождалось пятиминутным разбором недостатков, при этом я стоял перед ним по стойке «Смирно».  Думаю то, что происходило  тогда у меня в душе, выдавало моё лицо, и это ещё больше раздражало Червова. В результате:  плановое занятие я пропустил, но получил урок  строевой и психологический. Комбат показал мне: как не должен поступать Советский офицер! И я хорошо усвоил этот урок.
Сказать, что мы не любили своего командира батареи, было бы слишком мягко, и он прекрасно понимал это.       
Кроме Клотова и Червова на наше воинское воспитание оказал несомненное влияние и комдив подполковник Абрамович.
Абрамович, человек среднего роста с редковатыми слегка вьющимися и тщательно прилизанными на косой пробор чёрными волосами, носом с горбинкой;  характерным для тех времён, еврейским, картавым произношением; хищным взором чёрных глаз и сутуловатой фигурой. Внешне -  подтянутый, строгий и недоступный для всего личного состава дивизиона, включая командиров батарей и своего заместителя по политической части подполковника Ушакова. Обращался он ко всем одинаково вежливо только на «Вы», впрочем, в то время даже нас – курсантов наказывали за обращение друг к другу по имени или просто на «ты».   Во всём его облике чувствовалось нескрываемое превосходство над подчинёнными. Я никогда не имел с ним беседы, но по отдельным словам, произносимым перед строем противным гнусавым голосом, можно было догадаться о его невысокой культуре и скромном образовании. Курсанты его дружно не любили.  За все три года обучения в училище он не снизошёл до разговора ни с одним из нас. Он, как и Червов, не видел и не желал видеть в нас личности. Мы были для него только пешками в шахматной игре его военной карьеры.
Запомнился такой эпизод. Я – дневальный по батарее, стою у тумбочки с телефоном на входе в казарму. В дверях появляется Абрамович. Я, как и положено, громким командирским голосом подаю команду: «Батарея, смирно! Дежурный на выход!» Не обращая на меня никакого внимания, он на ходу бросает:
- Зайдите ко мне и вымойте пол!
Вытянувшись я отвечаю:
  - Слушаюсь!
И вот я уже ползаю на коленях у его ног под столом, за который он тут же не раздеваясь уселся, и неудержимо зевает, раздумывая чем бы заняться и не замечая меня.  Его сапоги заляпаны грязью, (по-видимому, он пришёл с командирских занятий), с них отваливаются комья.  Он даже не делает попытки подвинуть ноги. Я для него просто не существую!
Примерно так же, «чувств никаких не изведав», он поступал с серьёзно  провинившимися в чём-либо курсантами: никакого участия,  попытки понять и простить. Рапорт начальнику училища о неисправимости, недостоинстве быть советским офицером; и уже через несколько дней, в соответствии с приказом об отчислении из училища, Абрамович лично срывает с провинившегося  погоны, а новоиспечённый рядовой Советской армии отправляется в воинскую часть служить солдатом ещё три года. Срок службы в училище при этом не засчитывался. В те годы я встречал моряка, который был отчислен с пятого курса морского училища и ещё пять лет служил матросом на корабле.  Суровые были времена и не всегда справедливые! Но мы, как металл в огне, только закалялись в них духовно и физически; становились твёрже, надёжнее, увереннее в себе!
А вот и другой случай, характеризующий комдива. Как-то, вернувшись из бани, наша батарея под командой старшины, оставив, как это делалось всегда, шинели в казарме, следовала строем на ужин в столовую. Был холодный зимний день, но порядок есть порядок. Батарея построилась перед входом в казарму, и старшина скомандовал: Шагом – марш!  Все передвижения строем по городку осуществлялись только строевым шагом. Мы, четко отбивая шаг и заодно согреваясь движением, пошли к столовой. Но тут откуда-то появился Абрамович, старшина подал команду: «Батарея, смирно! Равнение направо!» Мы стали ещё твёрже ставить ногу. Однако  комдиву этого показалось мало,  он приказал старшине вернуть батарею обратно ко входу в казарму и повторить прохождение мимо него. Не сговариваясь, замёрзшие курсанты выразили единодушный пассивный протест, перейдя на походный шаг. Это было открытое неповиновение. Абрамович повторил репетицию: строй вновь не повиновался. Вдруг из глубины строя раздался чей-то внятный громкий голос: «Чудо!» Его эхом повторили ещё несколько человек. Подполковник приказал старшине остановить батарею и повернуть строй к нему лицом. На вопрос: «Кто сказал?» - строй ответил гробовым молчанием.
- Если не выдадите сказавшего слово «Чудо» первым, то будем стоять здесь до утра, - прокартавил Абрамович.
В ответ строй угрюмо молчал. Простояли в абсолютном молчании минут двадцать. Мы дрожали в своём лёгком хлопчатобумажном обмундировании, замёрз, видимо, и Абрамович. И он сдался. Мы, наконец, пошли в столовую есть свою холодную кашу.

 
После этого случая было назначено расследование: никто из курсантов не назвал имени произнёсшего всего одно слово, но это слово надолго стало прозвищем, дразнилкой комдива. Теперь оно преследовало его постоянно. Стоило ему войти в нашу казарму, как откуда-то из её глубины отчётливо раздавалось: «Чудо! Чудо! Чудо!»,  и он поспешно покидал помещение. Прозвищем воспользовались курсанты других батарей.  Подполковник Абрамович на нашем языке стал просто «Чудом». Таким способом мы “травили” нашего комдива. Были и другие.
Справедливости ради, надо сказать, что “травлю” не любимых и не уважаемых командиров – воспитателей придумали задолго до нас юнкера военных училищ. Об этом хорошо рассказал А.И. Куприн в своём прекрасном романе – воспоминании «Юнкера». 
Я встретил Абрамовича, уже будучи полковником, на юбилее училища и мне вдруг так захотелось назвать его нашим курсантским прозвищем, но я пожалел старика и не сделал этого. Однако руки я ему не подал! В конце восьмидесятых годов он уехал в Израиль и теперь, должно быть, покоится в земле обетованной.
Первые мои воинские воспитатели любили повторять, что теперь они для нас – курсантов и отцы, и матери, и воинские начальники. Неважными они были во всех трёх ипостасях! Но где было взять в то послевоенное время других?!
Уже много позднее, имея опыт педагогической работы, прочитав много специальной литературы и готовя докторскую работу по педагогике, я много размышлял о психологии управления. А воспитание – есть управление личностью. Ясно, что самое простое – это отделиться стеной должности и воинского звания от подчинённых и насиловать их сознание, управлять ими в интересах формирования требуемых качеств личности! Значительно сложнее искать индивидуальный подход к каждому. К сожалению, очень многие командиры – воспитатели пользуются простейшим методом. Однако искусство воспитания, безусловно, – дар божий и их приходится прощать за это!   
С большим сожалением хочется отметить также, что мои училищные   командиры-воспитатели ( да и не только мои ) слишком мало занимались воспитанием в нас человеческого и офицерского достоинства и чести. Их мало беспокоили и другие нравственные, духовные качества будущих офицеров, за исключением наказуемых по закону. В результате этого в офицерском корпусе Советской Армии появлялись «тираны» и «рабы», причём «тиран» по отношению к своим подчинённым чаще всего был «рабом» в отношении выше стоящего начальства, угодливым и льстивым. Не редко можно было наблюдать эту метаморфозу при повышении в должности того или иного офицера. Не в этом ли одна из причин такой лёгкой победы «демократов-реформаторов» над Советской Армией и доведения её  до нынешнего  состояния?


Глава  3

                ПРИСЯГА  НА  ВЕРНОСЬ  ОТЕЧЕСТВУ

Самым знаменательным событием того далёкого 1954 года было принятие нами Присяги на верность Социалистическому Отечеству – Союзу Советских Социалистических Республик. Принятие Присяги молодыми воинами в те годы приурочивалось к какому-либо крупному государственному празднику. В нашем училище это был день Сталинской конституции, который отмечался страной ежегодно 5-го декабря.
За несколько дней до этого события нам, наконец, выдали новое обмундирование, теперь уже с учётом наших антропометрических данных. Я до сих пор помню специфический запах новых брюк и гимнастёрок, новых кирзовых сапог и шинелей. Его не описать словами, и он ни с чем не сравним, а, может быть, это только казалось мне в связи с таким желанным переходом в новое качество?! Я становился полноправным советским военнослужащим не менее чем на двадцать пять лет, точнее на всю жизнь! Прослужив на действительной службе в Советской армии тридцать два года, я и сегодня, через много лет после ухода в отставку, чувствую  себя офицером. Даже сны мне снятся чаще всего на военные темы! 
Понятно, что шилось наше обмундирование не индивидуально по фигуре у Кордена, а на среднего человека на фабрике «Пролетарий», но нам оно казалось роскошным. Мы любовно, как умели, подгоняли его по себе: ушивали слишком широкие на наших худых ногах брюки в коленях, подбирали излишки на боках шинелей, перешивали пуговицы на воротниках гимнастёрок, даже фуражкам старались придать более элегантный вид. Те, у кого были деньги, покупали у торговцев, часто толпившихся в эти дни у КПП училища, габардиновые гимнастёрки и брюки, самодельные щегольские с большим верхом, бархатным чёрным околышем и совсем маленьким лакированным козырьком фуражки и парчовые самодельные курсантские погоны, на которых еле заметно были выдавлены две маленькие лейтенантские звёздочки – наша мечта! А дети наиболее состоятельных родителей покупали даже хромовые офицерские сапоги и кожаные перчатки. Ребятам очень хотелось выглядеть достойно высокого звания курсанта военного училища, будущего офицера, во время первого выхода в город, который в день принятия Присяги разрешался всем желающим!  К этому первому выходу «в свет» мы готовились, как в былые времена готовились юнкера к первому балу.
 До принятия Присяги мы ещё не были полноправными курсантами и, как я уже упоминал, могли покинуть училище, а потому нас до секретных материалов не допускали.   Однако перед самой Присягой нам показа-


ли материальную часть зенитной артиллерийской батареи среднего калибра, вкратце объяснили устройство радиолокатора (РЛС), пушек, прибора управления зенитно-артиллерийским огнём (ПУАЗО) и продемонстрировали на практике боевую работу по имитированной воздушной цели. Событие это было столь не ординарным, что запомнилось мне в деталях.
 Был редкий, по ленинградским понятиям, ясный морозный день начала декабря. На чистом голубом небе ни облачка. Как-то задорно и весело светит румяное солнце. Мы повзводно в походном строю батареи идём на училищный полигон. По команде старшины наш батарейный запевала - курсант Ковалёв, которого мы почему-то называли маршалом, затягивает Марш артиллеристов:
Узнай, родная мать, узнай жена – подруга,
Узнай, родимый дом и вся моя семья,
Что бьёт и жжёт врага стальная наша вьюга,
Что волю мы несём в родимые края!
Батарея грозно и мощно подхватывает припев:
Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас,
Из многих тысяч батарей за слёзы наших матерей
За нашу Родину: огонь, огонь!
И вот уже снова звенит голос Ковалёва:
Придёт победы час, придёт конец похода,
Но прежде чем идти к домам своим родным
В честь нашего вождя, в честь нашего народа
Мы радостный салют в полночный час дадим!
А вся сотня молодых и сильных глоток энергично повторяет:
Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас,
Из многих тысяч батарей за слёзы наших матерей,
За нашу Родину: огонь, огонь! 
Что бы ни говорили сегодня ангажированные СМИ, а, согласитесь, умели в те годы писать песни! Песня, как боевой клич древних Руссичей, поднимала боевой дух, придавала силы и бодрости, звала на бой за справедливость. Курсанты не жалели голоса, прохожие останавливались и с восхищением провожали марширующий строй. Народ в те годы искренне любил свою армию, относился к ней с теплотой, доверием и надеждой!   Совсем не так, как сегодня!
Строй  выходит за город. Здесь оборудована боевая позиция зенитно-артиллерийской батареи. Обслуживают технику офицеры и солдаты дивизиона обеспечения учебного процесса училища. Они же демонстрируют нам – первокурсникам, боевую работу комплекса после вступительного слова незнакомого подполковника.
Мы увидели эту ультрасовременную по тем временам боевую технику впервые и были поражены высочайшей степенью автоматизации стрельбы по сверхзвуковым самолётам и, казалось, непостижимой её сложностью. Мы заворожено, буквально раскрыв рты, наблюдали, как после обнаружения самолёта радиолокатором орудийной наводки (СОН), он берёт цель на автоматическое сопровождение, и большая гиперболическая антенна локатора начинает самостоятельно, без участия человека следить за ней.  При этом длинные стволы  восьми артиллерийских многотонных орудий, повинуясь командам, прибора управления зенитно-артиллерийским огнём, дружно поворачиваются в рассчитываемую, постоянно перемещающуюся точку встречи снарядов с целью. Заряжающим номерам расчётов орудий (солдатам) остаётся только по команде, одновременно нажать пусковые рукоятки и произойдёт автоматическая установка взрывателя снаряда, досылка его в ствол орудия и выстрел. Все восемь орудий пошлют свои смертоносные осколочные снаряды в ту точку на траектории движения самолёта, где он окажется в момент подлёта туда снарядов. Эта зенитно-артиллерийская система была разработана нашими советскими конструкторами в начале пятидесятых годов и являлась тогда верхом научной и конструкторской мысли!  Нам, тогда первокурсникам, предстояло её освоить, а в дальнейшей офицерской службе с её помощью защищать воздушные рубежи нашей Родины от непрошеных гостей! Нас переполняла гордость за выпавшее нам счастье служить Отечеству с таким грозным оружием в руках.
Морально мы были уже готовы, не жалея сил, приступить к изучению этой волшебной техники. Но до этого было ещё целых два года изучения теоретических и физических основ её построения. Пока это была для нас только экскурсия в будущее, возвращались мы с неё восторженными и вдохновлёнными. Уже не такими неприятными стали казаться  хозяйственные работы, строевые занятия и наряды по службе. Впереди замаячила прекрасная цель, ради неё можно было и пострадать! 
Пятого декабря в училище во всём чувствовался праздник. В городке воинскими маршами и победными песнями военных лет гремели огромные динамики, всюду красовались красные флаги. Казармы и территория  «вылизаны» до блеска - в помощь внутреннему наряду были выделены дополнительные силы. Весь личный состав училища с утра был одет в парадную форму одежды. В те времена она во многом походила на форму одежды царской армии: и офицеры и рядовой состав в однобортных, со стоячими воротниками мундирах  и брюках в сапоги:  офицеры -  в синих, рядовые – в зелёных. Воротники офицерских и сержантских мундиров украшали золотые и серебряные  галуны. Кажется, радовалась празднику и сама ленинградская природа. День был морозный солнечный, какой-то ласковый, радостный и торжественный!   
После завтрака и небольшого перекура нас повзводно развели по отдельным помещениям казармы. Курсанты – первокурсники стояли в двухшереножном строю с личным оружием. Кроме командира взвода у нас присутствовал  командир  дивизиона.  У  меня  сохранилась  старая  пожелтевшая от времени фотокарточка, запечатлевшая момент моего личного принятия Присяги. Тоненький темноволосый, несколько испуганный юноша с карабином в правой руке и папкой с текстом Присяги - в левой, -  на фоне строя нашего курсантского взвода. Смотрю на фото пятидесятилетней давности, и как будто сейчас вижу знакомые лица: серьёзные и сосредоточенные, на них застыла навеки печать торжества момента. Где они? Что с ними сейчас? Чем они живут? Да и живут ли вообще? Кое-кого  из своих тогдашних сослуживцев я не встречал после окончания училища больше никогда! Велик был Союз Советских Социалистических Республик!  Судьба же некоторых из тех ребят мне хорошо известна. 
Гена Травин – профессор Военной Академии, один из первых докторов наук в области квантовой электроники в СССР, полковник.   Валя Шумилин, тоже доктор наук, полковник. Его служба прошла на одном из научно-исследовательских полигонов. Петя Чернышов, кандидат наук, доцент, полковник; он посвятил свою жизнь подготовке инженеров для войск ПВО.  Вася Макаров – член Олимпийской сборной СССР, полковник, доцент.  Но всё это было много позже. В тот же памятный день они, почти дети, с интересом и каким-то душевным трепетом смотрят в объектив, всем своим видом отражая значимость происходящего события.   
«Я – гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю Присягу и торжественно клянусь: быть честным, правдивым, храбрым, дисциплинированным воином …», – читаю я наизусть текст. У меня и сейчас возникает какое-то особое волнующее и торжественное состояние, когда я даже мысленно произношу эти слова. Как жаль, что сегодня многие, даже из моего поколения, их забыли!
Прочитав, я ставлю свою подпись под текстом Присяги.  Поочерёдно Присягу на верность Родине дают все мои товарищи.
Заканчивая процедуру, подполковник Абрамович поздравляет нас с вступлением в ряды самой могучей армии мира и желает успехов и продвижения по службе. В ответ стены казармы сотрясает наше: «Служим Советскому Союзу!» и  мощное,  троекратное «Ура!»
Затем был праздничный обед. В столовой все батареи одновременно не помещались, и пищу принимали поочерёдно. В огромном зале, с цементным полом и печным отоплением, были поставлены длинные дощатые столы с прикреплёнными к ним скамьями. За столом помещалось одно курсантское отделение – десять человек. К приходу батареи дневальные – заготовители разносили по столам большие алюминиевые кастрюли с пищей, нарезанный ровно на десять частей хлеб, десять маленьких кусочков масла на завтрак, двадцать кусочков пилёного сахара (на завтрак и ужин), по десять кружек,  мисок и ложек, чайники с жиденьким чаем (в завтрак и ужин). В обед наши кружки были наполовину наполнены компотом из сухофруктов. На завтрак чаще всего была каша с редким вкраплением отдельных нитей мяса. На ужин – винегрет из квашеной капусты, свеклы, картофеля и солёной селёдки. Мы называли это блюдо силосом. Обед состоял из трёх блюд: обычно щей, каши или картошки с небольшим добавлением мяса и уже не раз упомянутого компота.
Войдя строем в столовую, курсанты занимали закреплённые места за столами. Садились по команде старшины, после чего один из курсантов (поочерёдно) начинал делить содержимое кастрюль. Первое и второе в одни и те же миски.   Пища поглощалась молниеносно. По команде старшины: «Встать! Выходи строиться!», - батарея покидала столовую, уступая место следующей.
Сегодня у нас обед особый, праздничный. Он отмечен дополнительной булочкой и, кроме того, по сохранившейся с царских времён традиции, присутствием в столовой училищного духового оркестра, который услаждает курсантов непрерывным исполнением бравурных маршей и жизнеутверждающих песен советских композиторов. Более всего нас радует, конечно, то, что сегодня мы идём в первое за несколько месяцев увольнение в город!
    Сегодня даже Червов не так придирчив. Уже через час после обеда он обходит строй увольняемых в казарме, делает, как всегда свои многочисленные замечания по внешнему виду, предупреждает в сотый раз о достойном поведении и, наконец, командует старшине: «Ведите батарею строем до КПП!»  Но вот уже позади и КПП, старшина даёт команду: «Разойдись!» и мы впервые за четыре месяца предоставлены сами себе, да ещё вне стен училища! Мы ликуем:  свободны до вечерней проверки!
  У меня в Пушкине живут родители и я, естественно, направляюсь домой. Хочется хоть немного побыть в домашней семейной обстановке, которая кажется такой привлекательной после жизни в казарме! Друзья с нескрываемой завистью смотрят на меня, и я приглашаю их с собой. Ребята тоже скучают по домашнему теплу и уюту и с радостью соглашаются.
Вместе с четырьмя друзьями я иду по знакомым и вместе с тем не знакомым улицам. Изменились не они, изменился я сам. Я стал самостоятельным взрослым человеком – защитником Отечества. У меня появились обязанности перед всеми встречными военнослужащими: нужно своевременно увидеть начальника и отдать ему воинскую честь. Начальниками для нас – рядовых курсантов, являются все военнослужащие, кто носит хотя бы одну лычку на погонах.  Все они  вправе сделать тебе замечание,  о котором ты обязан доложить непосредственному начальнику, а он - далее по команде. Любой же офицер имеет право прекратить увольнение и отправить в военную комендатуру или в училище. Мы не видим даже встречных девчонок, к которым, конечно, далеко не равнодушны:  всё наше внимание встречным военным – командирам и начальникам!  Торжественность, величие этого дня не покидает нас. Мы – воины самой могучей армии мира, совсем недавно доказавшей это на практике, победив, по сути, всю объединённую Европу! Мы – граждане самого могучего, самого уважаемого государства Земли!  Мы очень горды собой!  Лихо вскинув  правую руку к виску, отдаём честь всем встречным офицерам и несколько менее старательно – сержантам. Армейских сержантов  в душе мы считаем стоящими на служебной лестнице ниже себя, курсантских – равными.  А на улицах в праздничный день так много военных! В то время в нашем небольшом пригороде Ленинграда, кроме воинских частей, располагались пять военных училищ, причём четыре из них были морскими, и только одно наше - сухопутным!
По дороге домой мы с друзьями обсуждаем достоинства и недостатки различных училищ, и единодушно приходим к заключению, что, хотя мы и проигрываем морякам в красоте формы одежды (выглядели мы действительно не так блестяще, как курсанты – моряки), зато в важности и сложности задач, решаемых нашими войсками, в перспективности -  мы, во всяком случае, не уступаем морякам. Время показало правоту наших тогдашних рассуждений. Уже в следующем десятилетии наши войска по значимости были признаны вторыми, после ракетных войск стратегического назначения; все училища ПВО стали высшими инженерными, а к концу семидесятых годов в войсках ПВО не осталось офицеров со средним образованием и солдат не окончивших средней школы!
Дома нас всех встречают мои приветливые радостные и возбуждённые родители. По случаю торжественного дня, вступления сына и его друзей на самостоятельную дорогу жизни, мама приготовила домашнее угощение. Вскоре на столе появился домашний пирог и более чем скромная закуска: квашеная капуста с картошкой и луком, политая постным маслом и второе блюдо, тоже картофельное. По старинному русскому обычаю праздничный стол украшала бутылка маминой, сладкой домашней наливки.  Отец произнёс тост: «За молодых воинов, их успехи в учёбе и  службе, и пожелал всем нам дослужиться до генеральских званий». Мы чокнулись маленькими стаканчиками из толстого стекла и выпили. Мама и отец алкоголя практически не употребляли.
За чаем с черничным пирогом потекла непринуждённая задушевная семейная беседа. Моя мама умела найти подход к любому из моих друзей, и они с удовольствием открывали ей свои самые сокровенные тайны. Она умела успокоить, ободрить, помочь ненавязчивым советом. И ребята, лишённые обстоятельствами своих матерей, тянулись к ней. На протяжении всех трёх лет  обучения в училище дом моих родителей был и домом моих друзей. Они заходили к маме и без меня, когда я оставался без увольнения. Даже по прошествии многих лет после окончания училища, ребята, бывая в Ленинграде, заходили к моей маме поделиться успехами в службе и личной жизни, обсудить свои проблемы, выслушать житейский совет.
 В те такие далёкие теперь годы я не думал о том, каким тяжёлым бременем ложатся на скромный бюджет моих родителей посещения друзей. Мама никогда не говорила мне об этом. Будучи истинно русским человеком,  она отличалась большим хлебосольством и никогда никого не отпускала, не напоив хотя бы чаем! Вечная ей память и благодарность за её бесконечную доброту и душевность!
Мы сидим вокруг стола,  развернуться-то было и негде -  мои родители жили в шестнадцатиметровой комнате коммунальной квартиры – и мама спрашивает сидящего рядом курсанта Луничкина:
- Откуда ты родом, Саша, есть ли у тебя родители, где они, чем занимаются?
Саша – огромный, как медведь, неуклюжий деревенский парень с Поволжья, который на протяжении всего времени обучения в училище приносил нашей батарее первые места и призы в соревнованиях штангистов, поскольку других таких тяжёловесов просто не было, отвечает специфическим волжским говорком:
- Мы из Саратовской области, деревни Кистендей, наш дом пятый от чайной!
Перебивая его дальнейшую речь, все дружно беззлобно смеются, а новоиспечённый воин смущается и краснеет. Мама улыбается и ободряет  его:
- Не обижайся, Саша, но так в городе не говорят. Скоро и ты научишься говорить и жить по-городскому, в Ленинграде есть чему поучиться. Только постарайся не терять времени!
Луничкин,  волнуясь, рассказывает о своей деревне, семье, её проблемах. Все участливо слушают, не перебивая.
А теперь ты, Иося, расскажи о себе, - говорит мама. И Иосиф Мелентьев повествует всем нам о своей малой Родине на Вологодчине
Здесь, в домашней обстановке все становятся открытее, искреннее, ближе друг другу. Укрепляется наша курсантская дружба.
- Если ваши родные захотят навестить вас в Пушкине, мы с отцом с удовольствием примем их у себя. Не стесняйтесь, ребята, напишите домой! – говорит мама.
Кто-то предлагает послушать патефон, его торжественно ставят на середину стола, и мы с большим удовольствием слушаем душевные, лирические песни Ружены Сикоры, Клавдии Шульженко, Изабеллы Юрьевой, Леонида Утёсова, Петра Лещенко.
Курить мы периодически выходим на лестничную площадку. Отец мой не курит, но тоже выходит с нами. Он рассказывает о своей армейской службе в двадцатых годах, а мы сравниваем былое состояние армии с настоящим. Нам это очень интересно. За прошедшие годы наша армия во многом вернулась к старым, испытанным временем русским традициям. Незаметно переходим ко всякого рода байкам.  Отец рассказывает свежий по тем временам анекдот:  «Едут в автомобиле Сталин, Трумэн  и Черчилль. На дороге стоит корова и мешает проехать. Выходит  Трумэн, и просит её пропустить автомобиль – корова не реагирует. Затем повторяет попытку уговорить корову Черчилль: тоже безрезультатно. Наконец, дохо-
дит очередь до Сталина. Он подходит к корове, и что-то тихо говорит ей в самое ухо. И тут же корова, задрав хвост, галопом удаляется с дороги.
Трумэн спрашивает Сталина:
– Как Вам, Иосиф Виссарионович, удалось уговорить корову?
Сталин, прищурившись и хитро улыбаясь, отвечает:
– Я сказал ей, что если она тотчас не уберётся, отправлю в колхоз!»
Все присутствующие громко и дружно смеются.
Незаметно проходят отпущенные нам часы увольнения, тепло попрощавшись с родительским домом, мы покидаем его. По дороге, мой самый близкий друг Олег Калинин предлагает мне приотстать и тихо говорит:
– Скажи своему отцу и сам знай и постоянно помни, что в любом коллективе есть тайные агенты КГБ. Есть они и среди нас – курсантов. Они  собирают сведения о политически неблагонадёжных и разглашающих военную и государственную тайну людях, и на таких заводится дело. Будь осторожен. Меня предупредил об этом отец – начальник особого отдела части. Я поблагодарил его за предупреждение.   
Примерно на эту же тему у меня был разговор и с отцом, когда я решил поступать в военное училище. Отец сказал мне тогда:
– В нашем семейном альбоме есть фотокарточки, на которых мой  брат Шурик в военной форме. Он был штабс-капитаном на фронтах  первой мировой войны, командовал ротой. Потом служил в армии Юденича. Он пропал без вести, возможно, остался за границей. Когда будешь заполнять анкеты, не упоминай об этом. Кроме дополнительных неприятностей это ничего не сулит. Никогда и никому не говори и о том, что я был членом ВКП (б) и добровольно вышел из партии в 1930-м году, не согласившись с методами коллективизации. Ты об этом просто можешь не знать!
– Я всё понял, - ответил я, - и сделал для себя вывод: далеко не обо всём можно говорить даже с близкими друзьями. Думаю, что это относится не только к тем временам! 
Вечерняя проверка проводится ежедневно в двадцать три часа. За полчаса до неё мы должны быть в казарме, чтобы успеть переодеться в повседневное обмундирование, убрать в каптёрку парадное и во время встать в строй. 
Во время переклички Червов вплотную проходит вдоль строя курсантов, стараясь унюхать запах спиртного, но признаков не обнаруживает, и остаётся доволен. Употребление алкоголя рядовым и сержантским составом Советской армии в те годы очень строго каралось. Курсант, замеченный в этом грехе, обычно отчислялся из училища. Офицеры и сверхсрочники имели привилегии: в училищном  городке  существовал буфет, где им продавались и вино, и водка, и пиво.   
После вечерней проверки командир батареи подводит итоги  и без обычной вечерней прогулки даёт команду «Отбой». Мы, перегруженные

впечатлениями необычно наполненного событиями дня, засыпаем в своих скрипучих, качающихся, двухярусных койках гордые собой и вдохновлённые на дальнейшие ратные дела. 
 

               


                Глава  4

                УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И ЕЩЁ РАЗ УЧИТЬСЯ

Плановые учебные занятия с первокурсниками  начались в октябре. В казарме появилась доска с расписанием. Часть дисциплин мы изучали лекционно-семинарским методом, другую - классным, как это в основном принято в средних учебных заведениях. К первым относились социальные дисциплины, объединённые  общим названием «Основы марксизма – ленинизма» (ОМЛ). Сюда входили: История КПСС, Политическая экономия, Философия и текущая политика партии,  растянутые на все три года обучения. Основным учебным пособием служила очень популярная тогда книга «История ВКП (б)». Эти дисциплины призваны были формировать в нас гражданские качества советского человека. Кроме того, лекционным методом мы изучали основы высшей математики и физики.
Повзводно в классах начались занятия по электротехнике, радиотехнике и иностранному языку.
Наладился строгий ритм жизни: подъём, физическая зарядка, туалет, утренний осмотр, завтрак, шесть часов плановых занятий, обед, тихий час (послеобеденный сон), тренаж, самостоятельная подготовка к завтрашним занятиям, ужин,  личное  время, вечерняя проверка, прогулка, отбой. Каждая минута курсанта была строго регламентирована, на личные нужды: чтение художественной литературы и газет, написание писем родным и близким, приведение в порядок формы одежды отводилось ровно пятьдесят минут личного времени!   
Но это только в первое время, может быть, в первый год было некогда остановиться и, что называется, подумать о душе. Позже мы научились и для этого изыскивать возможности! 
Занятия по общеобразовательным дисциплинам с нами вели гражданские преподаватели, по ОМЛ и специальным – офицеры.
 Историю КПСС – важнейшую в формировании советского офицера (соответствующие кафедры в советских ВВУЗах носили номер один), мы изучали под руководством подполковника Матюхина. Это был вальяжный, упитанный сверх меры человек лет сорока пяти, лысоватый шатен; весь какой-то округлый, скользкий и самовлюблённый. При чтении лекций он часто со значением вздыхал, закатывал глаза, всей мимикой изображал: какое он испытывает счастье от того, что ему доверено преподавание марксистско – ленинской науки, как он горд этим и как беззаветно её любит и предан ей. Он важно расхаживал по возвышению кафедры, положив руки за спину на заметно оттопыривающуюся, какую-то женскую казённую часть, и выпятив, как индюк, грудь и живот. На каждом занятии он усердно демонстрировал нам умиление от изучаемого материала, безграничный восторг от его научности и глубины излагаемых мыслей классиков. Он так переигрывал, что даже мы - неопытные мальчишки, видели всю фальшь и лицемерие его поведения!
ХХ-й съезд КПСС 1956-го года внёс полную сумятицу в наши юные головы. Тот же Матюхин, который ещё вчера, взахлёб, восхвалял «Вождя всех времён и народов», сегодня, в соответствии с решениями съезда, проклинает его как тирана, уничтожившего миллионы своих сограждан; обливает грязью те его дела, которые ранее преподносил нам как благодеяния. Из Ленинской комнаты нашей казармы вынесли бюст Сталина и, пробив его гипсовую голову, превратили в урну для мусора. Исчез и памятник, стоявший на пьедестале перед штабным корпусом училища. Мы были в недоумении: где же были ранее нынешние вожди партии, в частности сам Хрущёв, исповедующие истинную коммунистическую идеологию, честные и правдивые, «верные ленинцы»? Куда они смотрели? Почему допускали все эти злодеяния?
Помнится, у нас с моим другом произошёл тогда такой разговор:
- Как ты думаешь, - спросил меня Олег, - как поступит приемник Хрущёва с его памятью? Может быть, так же, как он сам поступил с памятью Сталина?!
 - Очень может быть, - согласился я. - Ведь он отверг нравственное правило: «об ушедших - или хорошо, или ничего!» В интересах утверждения своей власти он опорочил Сталина. Это даёт моральное право в будущем поступить так же и с ним самим!
- Я тоже так думаю, - сказал Олег. – Интересно только знать: кто и как скоро сделает это?  Кроме того, своим выступлением на съезде Хрущёв подорвал веру народа в непогрешимость Советской власти, партии!
 - Он поступил очень недальновидно, - добавил Олег, немного помолчав.
Позднее я часто вспоминал этот разговор юнцов, которые оказались провидцами. Должно быть, мы были далеко не одиноки! Хрущёв своей недальновидной политикой способствовал расцвету диссидентства в нашей стране со всеми его плачевными последствиями.
 Тема, поднятая на ХХ съезде, была тогда очень злободневной. Как-то, будучи дома в увольнении, мы говорили об этом с отцом. Я спросил его, как очевидца тех событий, свидетелем многих ли репрессий тридцатых годов был он сам.  Отец ответил так:
– Тридцать седьмой, год твоего рождения, очень памятен для меня. В том году я сдавал  экстерном экзамены за техникум, приходилось много работать, и политикой я активно не занимался; однако, видел всё, что происходит в стране. О политических процессах много писали газеты, но на нашем Ижорском заводе заметных арестов не было, он работал слаженно и ритмично, как обычно. Моих знакомых это тоже не коснулось, исключая брата Григория, который в пьяном состоянии, за кружкой пива, ругал  начальников – евреев.  За это он получил десять лет лагерей. Меня, во всяком случае, никуда не вызывали и ни о чём не спрашивали, хотя я и добровольно покинул партию в 1930-м году. Думаю, что это была борьба с оппозицией и  газетная шумиха, организованная для запугивания истинных врагов государства.  А таких тогда действительно хватало! В целом, жизнь в 1937-м шла на подъём, и мы это чувствовали. Посмотри вокруг: сколько твоих сверстников родилось в эти годы. Если бы народ действительно трепетал от страха, он бы не рожал детей! Политика – дело грязное, сынок, постарайся в неё не ввязываться. Я воспользовался этим советом отца!
- А зачем Хрущёву понадобилось обнародовать эти мрачные страницы нашей истории? - допытывался я. 
- Всё в интересах той же политики, в интересах самоутверждения.
- И что же произошло с дядей Григорием? – не прекращал я расспросов. – Мне было интересно докопаться до сути происходившего в тридцатые годы в нашей стране.
  Помедлив, отец с неохотой ответил:
- Революцию 1917-го года у нас возглавили евреи, они же и составили первое ленинское правительство, они же явились инициаторами ленинского декрета двадцать третьего года, обеспечившего им, как особо обиженному царским правительством народу, преимущества в доступе к образованию, к власти. Власти стали карать за само, показавшееся им оскорбительным, слово «жид». Обрати внимание: теперь никто не употребляет этого слова, хотя оно ранее было обычным названием национальности, как, например, слово «русский». Григорий попал под действие этого декрета. Многие тогда пострадали за непочтение к правящим в нашей стране евреям.
Так отец открыл мне глаза на существование еврейской проблемы.
Но вернёмся к нашему преподавателю общественных дисциплин подполковнику Матюхину. Не знаю, имел ли он высшее образование, скорее всего - нет. Очень многие и командиры, и преподаватели училища в те годы такового не имели. В лучшем случае они окончили несколько курсов гражданских ВУЗов перед войной. Однако иконостасом Матюхин вполне мог гордиться, на его груди красовалось несколько рядов орденских планок. Я уже тогда заметил, что офицеры, принимавшие непосредственное участие в боях Великой Отечественной войны, всегда почему-то наград имели значительно меньше, чем политработники и штабисты. И мне было неприятно и больно видеть эту несправедливость.  На семинарских занятиях Матюхин высоко оценивал тех курсантов, ответы которых на любой вопрос состояли в основном из дифирамбов родной КПСС. Ему не нужны были знания конкретных фактов и положений марксизма-ленинизма, ему нужна была бездумная безграничная вера и преданность идее. Думаю, что из-за подобных Матюхину идеологических работников времён социализма мы и получили то, что имеем сегодня в России! О принципе: «Всё познаётся в сравнении», такие идеологи никогда не вспоминали и превращали марксизм-ленинизм из науки в бездоказательную веру. Потому-то западная пропаганда, сделавшая ставку на биологическую сущность человека, простая и весьма ощутимая на практике, так легко опрокинула веру многих советских людей, внушаемую целых семьдесят лет идеологами и пропагандистами типа нашего Матюхина! 
За годы революции и гражданской войны наша страна лишилась людей, на генетическом уровне зафиксировавших такие качества личности как честь и человеческое достоинство. У многих советских людей чувство собственного достоинства оказалось не прочным, и, видимо, потому они так легко в девяностых годах снова обратились в лакеев, рабов для новых хозяев жизни – буржуа. Именно матюхины обрекли на провал прекрасный социальный эксперимент, поставленный историей в СССР. Сами эти пропагандисты идей справедливости и равенства ни во что не верили, и они это проявили сразу после ХХ-го съезда КПСС, как флюгеры развернувшись в точном соответствии с направлением нового ветра. Надо сказать, что на протяжении последних пятидесяти лет они делали это неоднократно! Особенно отвратительно они выглядели в девяностых годах. Только Яковлев и  Волкогонов чего стоят!
Может быть, глубоко не понимая, но ощущая это интуитивно, большинство рядовых советских граждан и офицеров, в частности, всегда настороженно с недоверием и даже с презрением относились к партийным функционерам, так же как и к сотрудникам КГБ -  чувствовали их неискренность, фальшь и готовность к предательству. Впрочем, точно так же относились и офицеры царской армии к «голубым мундирам». О том, что политика и нравственность – несовместимы, знал ещё Платон! К сожалению, эта мысль не овладела человечеством даже сегодня, через две с половиной тысячи лет!
Матюхин был евреем только наполовину. Электротехнику нам преподавал майор Вольпин – чистокровный караим: темнокожий, черноволосый, низкорослый, подслеповатый, плешивый и крайне неряшливый человек лет сорока. Это был сугубо гражданский человек, несмотря на то, что с самого образования училища в 1941-м году, военную службу проходил только в нём. Тогда нам трудно было оценить его истинные знания предмета, но он всеми силами демонстрировал себя перед нами как очень большого специалиста. Во время изложения учебного материала он мог надолго замолчать, остановиться и уставиться в окно или в угол класса, изображая момент посещения  необыкновенно глубокой мысли. С нами он был высокомерен, придирчив, считая нас в принципе неспособными понять всей сложности электротехники. Лицо Вольпина постоянно носило какое–то величаво-снисходительное выражение. Он свято верил в своё несомненное превосходство над нами и в то, что, общаясь с нами, он делает нам – тупицам, огромное одолжение. Для нас он был «удавом». Мы боялись его и одновременно презирали, поскольку перед начальством он резко менялся: становился угодливо – исполнительным. Что–то лакейское появлялось в нём, когда на его занятии присутствовал начальник. Тогда он сам становился «кроликом». Язык его начинал заплетаться, руки дрожать, менялся  голос. Даже нам -  первокурсникам было смешно видеть, как майор, трясясь, путаясь в словах и заикаясь, докладывает проверяющему, прикладывая руку к «пустой голове». А однажды, будучи дежурным по гарнизонным караулам, на разводе в присутствии коменданта и офицеров – начальников патрулей, подал команду: «Развод, слушай пароль!»  Для не служивших в армии, поясню.  Пароль – это секретное слово, известное из всего суточного гарнизонного наряда только дежурному по караулам и начальникам караулов, и дающее возможность дежурному проверять несение службы караулами, а караулам произвести смену.  Даже коменданту не сразу удалось привести гарнизонный наряд в подобающее случаю серьёзное состояние. Все на плацу просто «рыдали»! Однако, несмотря ни на что, этот «гражданский майор», благодаря чьёму–то покровительству, продолжал оставаться в училище и даже рос по службе.
Уместно отметить, что евреев в училище был очень значительный процент и не только среди преподавателей и тыловиков, был даже один командир дивизиона. Мне «повезло», я служил под его началом.
Курсы шли, постепенно усложняясь. После электротехники начали изучать радиотехнику. Её нам преподавал интеллигентный майор Левичев. Это был тридцатилетний, среднего роста, темноволосый, стройный, очень выдержанный человек, участник Великой Отечественной войны. Понятие «радиотехника» включало в себя все сведения, начиная от элементной базы радиолокационных станций: сопротивлений, конденсаторов, радиоламп всех типов, отдельных каскадов и устройств; до методов определения координат воздушных объектов и их практической реализации.
Левичев был прекрасным методистом. Он приходил на занятие всегда с коробкой разноцветных мелков, здоровался с нами, спокойно в хорошем темпе излагал учебный материал, иллюстрируя его чёткими и красиво выполненными рисунками и графиками. Мы очень любили его занятия. С нами он был вежлив, обходителен, видел в нас не просто рядовых солдат, а будущих коллег; оценивал наши знания всегда объективно, не проявляя эмоций. Учась в академии, да и позднее, я не раз вспоминал его добрым словом. Он умел самые сложные для понимания вопросы изложить просто и доходчиво, что называется «на пальцах». Я не раз в жизни убеждался в том, что это доступно далеко не всем учёным и преподавателям, даже среди обладателей самых звучных титулов!               
Надо отдать должное, училище наше пользовалось заслуженным авторитетом в войсках. Его выпускники занимали высокие должности и были подготовлены не только для службы в частях ПВО, но и для дальнейшего поступления в академии, а затем и работы на научных и педагогических должностях.  Может быть, здесь сказалось то, что училище было первым в стране военным учебным заведением, готовящим специалистов по радиолокации - тогда совсем новой отрасли знаний. Первоначально оно не давало высшего образования, а имело целью подготовить специалистов по ремонту и эксплуатации сложнейшей по тем временам автоматизированной системы управления зенитно–артиллерийским огнём по скоростным реактивным самолётам. Вся ответственность за исправное состояние многообразной техники батареи ложилась на техника – единственного грамотного специалиста. А чувство ответственности тогда в людях очень хорошо воспитывалось и поддерживалось строгими законами!
Не слишком вдаваясь в теоретические тонкости построения различных радиотехнических устройств, преподаватели нам прекрасно излагали физические основы явлений и процессов,  протекающих в аппаратуре. Это давало возможность сознательно искать, находить и устранять неисправности в радиотехнических устройствах, в отличие от радиомехаников, часто не понимающих принципов работы ремонтируемой аппаратуры, и инженеров – выпускников тогдашних высших училищ, не чувствующих физики процессов.
Хорошие знания физических основ радиотехники, полученные в училище, позволили многим из нас в кратчайшие сроки самостоятельно переквалифицироваться в эксплуатационников зенитно-ракетных комплексов и успешно работать на совершенно другой аппаратуре. 
Я встретился с Левичевым уже сам, будучи полковником в отставке. Ему было за восемьдесят лет, но он сохранял светлый разум и отличную память. Ему очень хотелось напоследок написать и оставить потомкам историю становления радиотехники в нашей стране, живым свидетелем которого он  являлся. Но наступившее смутное время не позволило ему этого сделать. А жаль!
  Артиллерию и материальную часть зенитных орудий мы изучали под руководством подполковника Кузнецова, человека средних лет, всегда серьёзного и сосредоточенного, великолепно знавшего свой предмет не только в теории, но и на практике, окончившего войну командиром фронтовой зенитной батареи. Ему не раз доводилось вести борьбу не только с самолётами. Фронтовые зенитные батареи часто выставлялись на танкоопасных направлениях, так что зенитчикам приходилось участвовать и в танковых боях, отражать танковые атаки. Теоретические вопросы он часто иллюстрировал примерами из собственного боевого опыта, иногда увлекался и спохватывался только к звонку. Нам это даже нравилось. Живые рассказы о войне были куда интереснее сухой баллистики, курса стрельб или устройства противооткатного механизма пушки. В тот период любимой нашей шуткой над курсантами младших курсов были вопросы типа: «А ты знаешь, чем смазывается ось канала ствола орудия, будущий офицер-артиллерист?» Или «Покажи, пожалуйста, где находится у пушки зад, а где перед?». Или «Скажи, что такое банник?» Вопрос озадачивал новичка, а мы - старшекурсники, дружно беззлобно смеялись.  Перед увольнением в город нас самих капитан Червов частенько заставлял  по команде: «Иии – рраз! Иии – рраз!…» прогонять этим самым банником деревянную чурку через ствол орудия для его чистки. Практической стрельбой из орудий мы, как будущие техники,  не занимались. Это был удел командиров – огневиков.
Весь третий, последний курс училища был посвящён изучению материальной части зенитно-артиллерийской батареи среднего калибра. В расписании занятий значились в основном матчасть РЛС, матчасть орудий, матчасть прибора управления зенитно-артиллерийским огнём, матчасть средств связи и их ремонт; реже Основы марксизма – ленинизма и ещё реже: строевая, стрелковая, физическая  подготовка и т.п.
Занятия по матчасти проводились на реально работающей технике, развёрнутой в классах и на полигоне 
Материальную часть РЛС нам помогал осваивать капитан Николаев – рыжий, наполовину облысевший, среднего роста и возраста гражданский инженер, призванный недавно в армию.  Он ещё не усвоил военную манеру поведения и часто разговаривал с нами как со студентами, не терзая нас уставными нормами.  Путешествуя длинной указкой по огромного размера схемам устройств станции орудийной наводки  (СОН), он показывал цепи прохождения сигнала от входа до выхода устройства, комментируя функции отдельных каскадов. Мы должны были научиться прослеживать работу устройств локатора в различных режимах его функционирования. Параллельно Николаев имитировал введение неисправностей в  изучаемое устройство и учил нас анализировать его функционирование по принципиальной схеме.  Мы учились отвечать на вопросы типа: что изменится в работе устройства или станции  в целом, если произойдёт отказ радиолампы Х, сопротивления У, конденсатора Z и т.п. В любой момент он мог поднять любого из курсантов и спросить:  «Что Вы думаете по этому вопросу?»   Такой метод не позволял нам отвлекаться, и заставлял следить за мыслью преподавателя. Николаев с указкой, очень напоминающей копьё, расхаживал перед аудиторией, а мы восторгались им как рыцарем, победившим на турнире грозного противника – сложное радиотехническое устройство. Надо отдать должное, он хорошо научил нас читать принципиальные схемы, и, если я и сегодня могу что-то исправить в старом ламповом телевизоре или приёмнике, то этим  обязан во многом капитану Николаеву.
 На занятиях по практическому ремонту радиолокационных станций взвод курсантов разбивался на несколько бригад, в зависимости от наличия свободных РЛС. Каждая бригада на своей  РЛС все шесть часов плановых занятий занималась поиском и устранением неисправностей, вводимых преподавателем. 
После устранения очередной неисправности, старший бригады докладывал об этом преподавателю; тот подводил итоги, комментировал нашу работу, выставлял  оценки и вводил новую. Такие занятия давали большой эффект и очень помогли нам в нашей дальнейшей, самостоятельной работе на технике.
Важное место в учебном процессе занимала самоподготовка. На младших курсах она проходила повзводно в классах под контролем командиров взводов. При этом не разрешалось заниматься чем-либо посторонним, не относящимся к учёбе, включая разговоры, чтение художественной литературы, написание писем и т.п. Хочешь – не хочешь, а, посидев даже некоторое время бездумно, включаешься в работу и готовишься к завтрашним занятиям! Отсюда эффективность обучения в военных учебных заведениях была существенно выше, чем в аналогичных гражданских. Кстати говоря, обязательная самоподготовка в наше время существовала и в военных академиях, где обучались окончившие училища и уже послужившие в войсках более опытные и серьёзные люди – офицеры. Ревнители свободы могут, конечно, усмехнуться, но я считаю, что в интересах общего дела строгость вполне уместна. В конечном счёте, она приносила пользу и человеку, и государству в целом. Я это утверждаю, как человек много лет посвятивший работе и с курсантами училища, и со слушателями военной академии.
На старшем курсе самоподготовка проводилась в специальных классах, с развёрнутой в них боевой техникой. При этом курсанты имели возможность ближе знакомиться с материальной частью зенитной батареи. Особенно эффективно она использовалась при подготовке к государственным выпускным экзаменам.
  Нельзя не сказать несколько слов и о физической закалке курсантов нашего времени. Ей уделялось, быть может, даже чрезмерное внимание, не даром мы в шутку называли наше училище «Физкультурным с радиотехническим уклоном». Условий для занятия другими видами спорта, пожалуй,  кроме гимнастики, в училище не было, поэтому занимались в основном кроссовой подготовкой: пешей и лыжной.   
Каждое утро и в зной, и в холод, и в дождь, и в снег – курсанты на физической зарядке во взводном строю пробегали не менее километра. Зарядка заменялась утренней прогулкой только в случае, если мороз превышал двадцать пять градусов. Не припомню воскресного или праздничного дня, когда бы не проводился кросс (лыжный или пеший)  в ознаменование  какого-либо события, а в поиске знаменательных событий политотдельцы были большими мастерами! Не даром наш училищный поэт в своих воспоминаниях о тех годах особо отметил:
                Сколько раз, мечту лелея,
                Пробежать победно кросс
                В поэтических аллеях
                Мы дышали через нос!
Кроссы организовывались чаще всего в чудесных пушкинских парках: Отдельном или Александровском.  Особо можно выделить не редкие марш – броски в форме и с полной боевой выкладкой: личным оружием, скаткой шинели, противогазом, подсумком и малой сапёрной лопатой. Бывали кроссы и в противогазах. Представьте себе ленинградскую зимнюю ночь, огромное поле, по которому проложена лыжня и длинную цепочку курсантов на лыжах, одетых на кирзовые сапоги, в шинелях и противогазах с запотевшими стёклами очков, движущихся на ощупь по десятикилометровой дистанции. Чтобы не сбиться с лыжни, позади идущий лыжник старается периодически нащупывать лыжи впереди идущего. Люди часто спотыкаются, падают, поднимаются и идут, идут, идут … неведомо куда. Параллельно цепочке курсантов, по целине идут проверяющие офицеры, следящие за тем, чтобы кто-либо не снял противогаз или не вытащил из маски клапан. При обнаружении такого нарушения дисциплины, всё  повторяется на следующую ночь. А теперь представьте себе мысли и чувства, идущего по лыжне курсанта!
«Тяжело в учении – легко в бою!» – успокаивали тогда нас наши отцы – командиры.
Если добавить к сказанному плановые занятия по физической подготовке, тренажи и дополнительные тренировки, устраиваемые плохо подготовленным курсантам комбатом, то вы получите достаточно полную картину физической закалки в училище тех лет. Расплывшихся, неуклюжих «тюфяков» среди курсантов и офицеров тогда просто не могло быть! 
Понятно, что идеологическая работа с нами велась непрерывно все три года. Изучение истории КПСС перемежалось с анализом текущей политики, решений ХХ-го съезда партии; даже Олимпийские игры 1956-го года в Мельбурне и наши успехи на них мы рассматривали на плановых занятиях. Патриотическое воспитание молодёжи было поставлено блестяще! Советская армия моральным духом превосходила любую армию мира! И не только им!
Философию и политэкономию мы изучали на последнем курсе,  руководством служила  четвёртая глава «Истории ВКП (б)». К счастью, во мне рано пробудился интерес к философии, и я читал не только этот учебник. Уже тогда сложилось моё мировоззрение, которое мало изменилось за всю жизнь. Сущность его в следующем: 
Коллективизм – основа человеческой жизни. Любое сообщество, начиная от семьи и кончая коалицией государств, должно  создаваться в интересах большинства его учредителей и  жить по обычаям (традициям), отражающим опыт, приобретённый людьми в течение длительного времени методом проб и ошибок, то есть по законам морали! Юридические нормы должны соответствовать  нравственным. Если этого нет, то сообщество не выполняет своей основной функции и должно быть изменено. 
Люди различаются и рождением, и средой обитания. Они исповедуют разные системы ценностей, имеют разные потребности, воспитание, образование  и родословную. Поэтому и мораль у различных слоёв общества различна. Иными словами, классовый подход при анализе общественных явлений верен, но следует не из экономических различий, а из духовных.  Государство  должно служить  большинству населения, а, следовательно, и жить по моральным законам большинства. Только в таком случае государство можно считать справедливым.   Справедливость – высший критерий оценки государства, причём справедливость следует рассматривать с точки зрения большинства! Несправедливое государство не имеет права на существование. Большинство населения должно иметь действенный механизм его изменения в сторону улучшения. Естественно, государство, в свою очередь, должно иметь рычаги для подавления меньшинства, противящегося существованию справедливого режима. Единовластие сильнее демократии и либерализма, поэтому ему следует отдавать предпочтение (любое управление всегда лучше хаоса).  Либерализм допустим только в строго ограниченных нравственными и юридическими нормами пределах.
В целом, безусловно, училищная подготовка сформировала меня не только как специалиста по радиотехнике, но и как личность, как офицера, твёрдо верящего в коммунистические идеалы.  Однако уже в молодые годы я понял, что теории на практике реализуют люди и при этом вносят в них своё видение, субъективизм, часто основанный на корыстолюбии, властолюбии, эгоизме.
«Слаб человек!» – любили повторять пророки!



Глава  5

ДЕНЬ  СЕДЬМОЙ

«День седьмой посвяти Господу Богу твоему», - гласит четвёртая библейская заповедь. Остановись, человек, отвлекись от дел твоих повседневных и подумай о Душе. Если понимать под термином «Бог» человеческую Совесть, как это делает В.И. Даль, под  «Совестью» - мерило (контролёра) внутренней сущности человека – его Души, то, очевидно, призыв этой заповеди не утратит своей актуальности во все  времена!  Человек обязан заботиться о своём внутреннем состоянии, о своей Душе, формировать её в соответствии с общепринятыми законами морали, если, конечно, он - Человек!
До тех пор, пока ни было широко распространено телевидение, души людские наполняли и формировали книги. В отличие от мелькающих и уходящих тотчас в прошлое  кадров телеэкрана, на какой-то странице книги можно остановиться и подумать над её содержанием или вернуться к ней неоднократно, спустя время. И в этом безусловное преимущество книги. Мысль, изложенную в книге, человек может принять или отвергнуть сознательно, после тщательного её обдумывания.  Иное дело – телевидение: многократно повторенная им мысль становится собственной не только для детей, но и для большинства взрослых, не желающих или не могущих размышлять. Власть имущие прекрасно это знают и используют в своих интересах.
В наше время души людей формировали книги, причём книги хорошие. Государственная цензура заботилась о том, чтобы книги тиражировались лишь те, которые соответствовали принятой тогда, так называемой социалистической системе ценностей, в которой духовная составляющая пользовалась заслуженным приоритетом перед  материальной.  Ведь именно своей духовностью человек отличается от животного!  К сожалению, животное начало в человеке, полученное в наследство от его диких предков,  и по сей день остаётся много сильнее духовного, социального, возникшего много позднее. Стоит только снять общественный моральный контроль, как из всех нас выползает животное, зверь. В этом наше поколение убедилось на практике дважды: во время хрущёвской оттепели и особенно в период нынешних демократических реформ. Тогда, в пятидесятых годах, это проявилось в развитой и свободолюбивой  студенческой и интеллигентской среде; сегодня -  во всех слоях общества.  Слава Богу, армия в пятидесятых годах была хорошо ограждена от тлетворного влияния западной, основанной на животных инстинктах морали!
В прекрасно подобранной, богатой  училищной библиотеке мы брали и в огромных количествах поглощали труды классиков: русских, советских и зарубежных. Мы состязались в количестве прочитанных книг. Читали подряд тома сочинений: Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Толстого, Герцена, Бальзака, Флобера, Гюго, Мопассана.  Для чтения художественной литературы, кроме свободного времени, использовали время неинтересных лекций, читали на многочисленных собраниях, в карауле и внутреннем наряде, читали при каждом удобном случае. Прочитанные книги мы обсуждали с близкими друзьями, делали житейские выводы.
Холодный  зимний субботний вечер, свободный от увольнения и наряда. Мы недавно прочитали «Хождение по мукам» А. Толстого, сидим в казарме на табуретках рядом со своими постелями, чистим пуговицы к завтрашнему утреннему осмотру,  и Олег спрашивает меня: 
- Скажи, как ты относишься к Рощину и Телегину? Кто тебе из них больше нравится и почему?
- Рощин, - без промедления  отвечаю я. – Он представлен более реальной личностью. Он не спешит расстаться со своими идеалами, как это делает Телегин.
И мы подробно анализируем поступки того и другого героя.
- А их девушки:  Катя или Даша? – опять задаёт вопрос Олег.
Я задумываюсь на некоторое время. Мне по душе обе, но Катя более эмоциональна, поступки её менее рассудочны и я, в конце концов, предпочтение отдаю ей. Олег не соглашается. Мы горячо спорим о своих идеалах, а в завершении спора находим компромисс: «О вкусах не спорят!»
- А как мы с тобой должны повести себя в случае революции у нас в стране? - с ехидцей, понимая всё коварство вопроса,  спрашиваю я в свою очередь.
Олег долго думает, ему явно не хочется отвечать на этот вопрос. Сложно!  И, наконец, говорит:      
- Во-первых, у нас этого не может произойти, у нас нет сил, способных поднять восстание против народной власти. Во-вторых, мы, согласно данной нами Присяге, должны быть безусловно верны Советской власти и выступить с оружием в руках на её защиту. В-третьих, строй у нас самый справедливый, он служит большинству населения. Хотя, конечно, существуют и инакомыслящие, но их явное меньшинство и они люди обманутые, как те студенты ВУЗов, которые недавно митинговали за допущение американских свобод в нашей стране. Я уверен, что ничего подобного 1917-му году больше никогда  не может быть и нам не придётся решать вопроса, который решали Рощин и Телегин!
 Я тогда был полностью согласен с его рассуждениями.
Взахлёб мы читали недавно вышедший тогда роман Шолохова «Тихий дон». Его герои, в отличие от героев классиков, нам ближе и понятнее, их поступки соответствуют нашей морали. Хорошо различимы положительные и отрицательные личности.
Как-то, придя домой в увольнение, я увидел у отца сборник стихов Сергея Есенина, изданный в двадцатых годах. В пятидесятые годы (не убеждён, что ошибочно, скорее злонамеренно) творчество этого великого русского поэта замалчивалось. Книга была чужая, отец сам взял её у кого-то почитать, однако, поколебавшись, он отдаёт её мне на неделю. Всю следующую неделю, до ближайшего увольнения, мы с друзьями переписывали из неё неповторимые есенинские стихи. Позднее, при первом удобном случае, мы учили их наизусть. Особенно удобно это делать, находясь в наряде (внутреннем или в карауле), – ни один начальник не в состоянии заметить, что ты отвлечён от несения службы повторением чудесных, так волнующих русскую душу,  строк!   
Почти каждое стихотворение Есенина – это песня, она поётся самой душой. Не надо быть человеком музыкальным, чтобы иметь возможность её исполнить. Именно певучесть я считаю лучшим критерием для оценки качества стихов. Есенинские стихи прекрасно гармонируют с  мечтательной, задумчивой, сентиментальной и всегда немного печальной русской душой!  Я и сегодня помню многое  из заученного в те далёкие годы.
Надо сказать, что некоторые  из нас в юные годы и сами «баловались» стихами, но с годами, правильно оценив свои возможности, бросили это занятие. Писали тогда стихи и мы с Олегом. Тетрадь со своими стихами я давно потерял, но помню, что в училищные годы написал их достаточно много. Сочинял в основном, стоя на посту. Была у меня даже «Курсантская баллада», которая начиналась торжественно-возвышенными словами:
Я не поэт и не писатель
И муза не часто приходит ко мне,
Но не гнушайся, любезный читатель,
Выслушай песнь о моей судьбе!
Далее следовало описание моего не лёгкого военного детства и  мои «глубокие» размышления о смысле жизни, о счастье, о любви. Иногда я сожалею о той, утерянной, тетради. Было бы интересно сравнить - каким я был и каким стал!
  Свои стихи мы чаще всего посвящали Родине, девушкам, возвышенным, благородным чувствам, как настоящие рыцари духа. Выносить на суд общественности мы их стеснялись, доверяя лишь самым близким друзьям. Будучи достаточно тактичными, никогда жёстко не критиковали друг друга за примитивные, наивные не профессиональные вирши. Однако, независимо от качества стихов, уверен, что их пишут всегда люди с развитой душой, склонность к стихам – критерий оценки духовности человека.
Хорошая поэзия, на мой взгляд, неотделима от песни, музыки. Ведь известно, что ещё Гомер свои поэмы исполнял под аккомпанемент кифары. Правда, по этому критерию даже современные песни нельзя считать таковыми! Вы попробуйте их спеть, вряд ли у Вас это получится! А поются ли стихи современного «классика русской поэзии»  Иосифа Бродского или других русскоязычных «классиков»?
Абсолютное большинство из тогдашних курсантов не имело никакого музыкального образования. Даже предмета «Пение» в средней школе тогда не существовало. Поэтому к восприятию серьёзной симфонической музыки или оперы мы были не готовы. Не понимая классической музыки, чтобы не выглядеть профанами,  мы старались больше узнать о ней, о великих композиторах и их произведениях из книг. Куда понятнее и ближе нам была оперетта с её зажигательными песнями и танцами, с простыми,  доступными и  весёлыми сюжетами. Мы с большим удовольствием посещали Театр ленинградской музыкальной комедии, на сцене которого тогда блистала восходящая звезда Виноградова. Отчасти мы любили этот театр именно из-за неё.
В Ленинград нас увольняли не часто. Для поездки туда нужно было иметь отпускной билет, который выписывался в штабе училища.  В Пушкине же был свой военный гарнизон, и здесь мы имели право гулять с личным знаком – алюминиевым жетоном, на котором были выбиты номер войсковой части и личный номер курсанта, записанный в солдатской книжке, служившей нам удостоверением личности. Личные знаки хранились в канцелярии батареи, и ими распоряжался комбат, а в его отсутствие даже старшина. То есть, получить его было много проще, чем отпускной билет. Поэтому в театры мы ездили чаще всего командой во главе с офицером или сержантом. Передвигались по улице строем. При этом наши девушки шли самостоятельно по тротуару, в то время как строй следовал по проезжей части улицы.  Но это не смущало ни нас – курсантов, ни наших девушек – порядок есть порядок – и нисколько не уменьшало удовольствия от спектакля и от общения с любимой! Кроме Театра музыкальной комедии мы довольно часто бывали в Пушкинском, Большом драматическом, Театре сатиры. 
Дополнительную возможность общения с музыкой и песней предоставляли нам участие в художественной самодеятельности, батарейные спевки и самостоятельное пение популярных тогда песен под аккордеон или гитару в сушилке нашей казармы по выходным дням, когда оставались без увольнения. Попутно замечу, что мы увольнялись в город только по выходным и праздничным дням до двадцати трёх часов и только двадцать пять процентов состава батареи. Естественно, в эти проценты не входили те курсанты, которые были лишены увольнения в наказание за плохую дисциплину или учёбу. Иными словами, курсант мог рассчитывать на увольнение в самом благоприятном случае только через три выходных дня на четвёртый. Строгое правило! Не баловали нас свободой! 
В те времена были широко распространены всякого рода соревнования, в том числе и в армии. У нас в училище частенько устраивались соревнования между курсантскими подразделениями по исполнению строевых и лирических песен. Обычно в соревновании участвовала вся батарея, независимо от наличия голоса и слуха. Доходило до смешного, когда «хорист» и говорил-то совсем плохо по-русски, а руководитель хора вызывал его вперёд и приказывал исполнять соло. В конец смущённый курсант пел, как мог, остальные смеялись до слёз! Дирижировать хором курсантов иногда приглашался профессиональный музыкант, который в порядке ликвидации нашей безграмотности, кое-что рассказывал из теории музыки и пения.
Куда проще и приятнее общение с музыкой проходило в сушилке. В холодной зимой казарме это было самое тёплое место. Здесь можно было расслабиться, курить, не стесняться в выражениях. В сопровождении  аккордеона или гитары  курсанты с душой пели русские народные песни,  популярные тогда песни Клавдии Шульженко,  Изабеллы Юрьевой,  Леонида Утёсова, Петра Лещенко, Александра Вертинского. Пели, целиком отдаваясь музыке, мечтательно и протяжно, как в давние времена пели свои былины русские люди, как пели в застолья наши отцы и деды и как теперь уже не поют! Да и песен-то протяжных, мелодичных, героических или немного грустных, но всегда содержательных и патриотичных теперь уже почти нет!
С одинаковым вдохновением мы пели песни старинные, такие как «Ермак», «Бродяга», «На сопках Маньчжурии», «Раскинулось море широко»; песни военных лет:  «Землянка», «Тёмная ночь», «Платочек», «Махорочка», «Вот солдаты идут»; современные тогда песни:  «О глазах», «Мишка», «Вишнёвый сад», «Мучо». В военное время и сразу после войны песен сочиняли мало, поэтому мы – дети войны, воспитывались на песнях предвоенных, песнях тридцатых годов. Прекрасные: мелодичные и содержательные были песни в ритме танго!
Песня сопровождала нас и в строю. Ни одна вечерняя прогулка, ни одно передвижение в составе батареи не обходилось без строевой песни. Эти песни носили маршевый, героический, вдохновляющий на борьбу и победу характер. Мы часто исполняли «Марш артиллеристов», «Ладогу», «Дальневосточную», «Краснознамённую». Тогдашние строевые песни поднимали моральный дух, воспитывали патриотизм, коллективизм, товарищескую взаимопомощь, вдохновляли на подвиг во имя Отечества! Ведь воинская строевая песня – это видоизменённый боевой клич, с которым ходили в бой с врагами Земли русской наши далёкие предки. Он существует с незапамятных времён, и сегодня, в неизменном виде, сохранился только в виде могучего русского «Ура!».
 Одним из непременных атрибутов армейской жизни была вечерняя прогулка. Не припомню случая, чтобы она не состоялась, была отменена. В любую погоду после вечерней проверки наличия личного состава, батареи выстраивались в колонну по четыре перед входом в свои казармы и, обычно под командой старшины, следовали на вечерний моцион; перед сном дышать свежим воздухом. Прогулка обязательно сопровождалась песней. При этом проходило как бы негласное состязание между батареями. Места всем в городке не хватало, и батареи через открытые ворота выходили на городскую  улицу. Она была немноголюдна, многих ныне стоящих на ней домов тогда не существовало. На их месте были пустыри, оставшиеся после сгоревших во время войны строений. Стройные, мощные, молодые голоса курсантов летели над городскими кварталами, эхом отражаясь от стен домов. Было невозможно оставаться равнодушным, не испытывать подъёма духа, слушая их! 
Прекрасно помню, как в походном строю, выдерживая равнение, по проезжей части бульвара Киквидзе идёт наша батарея, и запевала заканчивает свою партию «Марша энтузиастов»: 
                …………………………..
                Мечта прекрасная, ещё не ясная
                Уже зовёт тебя вперёд!
А сотня голосов тут же дружно и вдохновенно подхватывает:
                Нам нет преград ни в море, ни на суше,
                Нам не страшны ни льды, ни облака,
                Знамя страны своей, пламя души своей
                Мы пронесём через миры и века!       
Навстречу нам движется колонна девятой батареи. Это курсанты параллельного курса. Мы часто встречаемся с ними на занятиях, имеем общие интересы и потому ближе знакомы, чем с курсантами других батарей. Их запевала приятным баритоном выводит слова знаменитой тогда «Дальневосточной»:
Дальневосточная, опора прочная,
Союз растёт, растёт непобедим,
И всё, что нашей кровью завоёвано
Мы никогда врагу не отдадим!
Стоголосый хор батареи поддерживает своего запевалу бравурным припевом:
Стоим на страже всегда, всегда,
А, если скажет страна труда,
Прицелом точным врага в упор,
Дальневосточная, даёшь отпор,
Краснознамённая, смелее в бой!
Стараясь перепеть друг друга, напрягая всю силу голосовых связок и тренированных лёгких, батареи расходятся по своим казармам, чтобы завтра встретиться вновь.   
Где-то впереди слышно запевалу первой батареи. Он поёт очень популярную тогда «Ладогу»:
                Зимой машины мчались вереницей
                И лёд на Ладоге трещал,
                Возили хлеб для северной столицы,
                И Ленинград нас радостно встречал. 
Невидимый в темноте строй тут же подхватывает припев:
                Эх, Ладога, родная Ладога,
                Метели, штормы, грозная волна,
                Недаром Ладога родная
                Дорогой жизни названа!
И какая же русская душа, душа патриота своей Родины может остаться безучастна  к таким словам и таким мелодиям?!   

Моё увлечение изобразительным искусством началось совершенно случайно со встречи с замечательным человеком.
Однажды, будучи в увольнении в Ленинграде и гуляя по Невскому проспекту, мы с другом решили зайти в Казанский собор, чтобы почтить память М.И. Кутузова, и натолкнулись на вывеску: «Музей истории религии». Был ранний час, посетителей почти не было. На входе скучала молодая женщина – экскурсовод. Видя наше замешательство, она тут же предложила свои услуги. Отказываться было неудобно, и мы согласились осмотреть экспозицию. Подошли ещё два-три человека, и она повела нас по залам.  Ни лицо, ни фигуру женщины нельзя было назвать красивой, но  когда она остановилась  около очередного живописного экспоната, она вся преобразилась. Восторгом загорелись её глаза, голос зазвенел и приобрёл какие-то нежные волнующие   нотки, она вся засветилась, как влюблённая молоденькая девушка. Она действительно была искренне и непомерно сильно влюблена в классическое искусство и этого не могла и не хотела скрывать! Она знала великое множество подробностей, связанных с сюжетами  картин и их авторами и, казалось, могла говорить о каждой  часами, только бы её слушали. Говорила так вдохновенно, что, мне кажется, равнодушным не мог остаться даже самый бесчувственный человек! Мы, затаив дыхание и забыв о времени, слушали её необыкновенно красочные рассказы о художниках и скульпторах, об эпохе, в которой они жили и творили, о происхождении сюжетов, об аллегориях. Тогда мне стало абсолютно ясно, что нельзя понять и полюбить большое искусство, не зная мифологии и библии.  Очарование рассказов нашего экскурсовода заставило нас дождаться укомплектования следующей группы и ещё раз пройтись по залам музея. Я, конечно, давно забыл внешний облик той замечательной женщины, увлечённой своим делом и с большой любовью занимающейся им, оказавшейся, к её великому счастью, на своём месте в жизни, но то, что её любовь к искусству отчасти передалась и мне я не забуду никогда!
« К сожалению, - думаю я сегодня, - общество организовано так не рационально, что огромное количество людей занимается в  жизни не своим делом. Все эти люди с нетерпением ждут обеденного перерыва в работе, конца рабочего дня, наконец, - пенсионного возраста, забывая о том, что второй жизни, вероятнее всего, не будет! И этим наносят ущерб не только обществу, но и себе.  Есть и другая сторона этого явления. Не имея данных совершенствовать традиционные методы, применяемые в их профессии, они, дабы скрыть свою бездарность, выдумывают что-то новое, не традиционное, преподнося это обществу как более перспективное. Посмотрите на современных модернистов: художников, музыкантов, поэтов. Ведь, в действительности, они наносят большой ущерб своей отрасли культуры, тормозят её развитие! Многие люди вместо того, чтобы быть хорошими портными, сапожниками, слесарями, торговцами  стали плохими врачами, инженерами, учителями, нанося при этом неизмеримый урон обществу. Людям давно пора обратить самое серьёзное внимание на проблему профессиональной ориентации молодого поколения. Ведь человек, находясь на своём месте, сделает для общества значительно больше и лучше, поскольку для него его труд – радость, потребность!»
Я бесконечно благодарен той женщине за то,  что она открыла для меня ещё один источник истинного богатства – богатства духовного: изобразительное искусство!  Мне доводилось и ранее бывать и в Эрмитаже, и в Русском музее, но тогда меня больше привлекали такие экспонаты как часы «Павлин»,  серебряный иконостас,  самая большая в мире ваза или са-
мая древняя мумия.  Экскурсовод Музея истории религии  провела меня в дальнейшем по всем встречавшимся на моём пути большим и малым  музеям и выставкам!   
Завороженные в тот день  мы вышли из музея и, не сговариваясь, направились пешком на Витебский вокзал. Так  не хотелось портить настроения возвращением из прекрасного прошлого в обыденное настоящее! Молча, думая каждый о своём, прошли Невским и свернули на Владимирский проспект. Шли местами Достоевского. Невольно мысли о Боге, о религии вообще, о христианстве нахлынули с новой силой.
Первым заговорил Олег:
- Мы, конечно, атеисты, - сказал он задумчиво, - но, может быть, это только от того, что слишком мало знаем о Боге, о религии.  Нас этому никогда не учили. Мне никогда не попадали в руки книги духовного содержания: ни Библия, ни Коран. А быть настоящим, убеждённым атеистом можно только тогда, когда сопоставишь противоположные учения и утвердишься во мнении, что религия – бред!
Слушая его, я думал: «Стоит ли говорить даже другу, не поднимет ли он меня на смех, поймёт ли, если открою ему:  что меня в детстве просвещала на этот счёт моя бабушка, что она читала мне Закон Божий, что я знаю основные молитвы, что не раз бывал с ней в церкви и что я крещёный православный христианин?»  Я доверял моему другу и потому решился:
- В отличие от тебя я кое-что знаю о христианской религии. Конечно, не более чем в объёме учебника для начальных классов гимназии, но убеждён, что это вопрос не простой и заслуживает внимания. Наверное, такие люди как Л.Н. Толстой  или  И.П. Павлов не глупее наших преподавателей, однако были верующими! 
- Но, может быть, они просто не были вооружены теорией Маркса и Ленина и поэтому заблуждались?
- Не думаю, - сказал после некоторого раздумья я. – При желании они имели возможность почитать и Маркса, и Энгельса, и Ленина, если бы посчитали нужным!
- Действительно, - согласился Олег. – У них была полная свобода выбора: знакомься с разными точками зрения, сопоставляй и выбирай то, что более по душе!
- Наверное, именно так и поступали все мыслящие люди в прежние времена, - добавил я.
Наступило длительное молчание. Мы шли Загородным проспектом; мелькали машины, автобусы, троллейбусы; потоком двигались люди. Город жил своей шумной жизнью выходного дня, а мы предавались серьёзным размышлениям, не замечая этого. Военных попадалось мало и своевременное отдание чести не слишком отвлекало нас.
- Давай не будем делать скоропалительных выводов, будем читать, думать и сопоставлять разные подходы.  Постараемся разобраться в этом вопросе досконально и только тогда станем или настоящими атеистами, или верующими, или останемся сомневающимися, - подытожил Олег.
– И, кроме того, будем почаще возвращаться к этой теме, - добавил я. – Поищем у стариков Библию. Но не будем рекламировать наш интерес к религии.  Начальство, да и ребята могут  нас не так понять!
На том и порешили.
За прошедшие с тех пор годы я не стал ни верующим, ни атеистом – я остался сомневающимся. В настоящее время нет прямых доказательств отсутствия Всевышнего, но в то же время и нет доказательств его существования. Не существует даже единого, общепринятого понятия «Бог».
Во всяком случае, я убеждён, что, принимая или отвергая культовую составляющую религии, нельзя отвергать её нравственную часть. Всякая религия пропагандирует и утверждает в народе нравственность и уже за это заслуживает благодарности.
Библию, прекрасно изданную в начале ХХ-го века, я впервые увидел уже, когда учился в академии. Перелистав её, я понял, что это, прежде всего, сборник мудрости многих племён и народов, начиная с самых древних времён, а учение  Иисуса Христа – рисует  прекрасную перспективу развития человечества. Это вечная мечта  униженных  и оскорблённых, быть может, и реализуемая в далёком будущем!
Наше открытие мира искусства не прошло бесследно и для многих других курсантов. Видя нас, с увлечением рассматривающих репродукции в альбомах и путеводителях по музеям, взятых в библиотеке, к нам присоединялись и наши друзья. Теперь, по многочисленным просьбам,  командир взвода вынужден был ездить с нами в Эрмитаж, в Русский музей, в Петергоф, Гатчину и Павловск, бродить по пушкинским паркам, а заодно и сам приобщаться к великой русской культуре.
Памятен день нашего первого выезда всем взводом в Петергоф.
Раннее лето. Стоит тёплая,  ласковая, солнечная погода, цветёт персидская сирень и жасмин. Мы в парадных мундирах, застёгнутых на все крючки и пуговицы, туго перетянутые ремнём с медной бляхой, бродим по аллеям старинного тенистого парка, любуемся недавно восстановленными  знаменитыми на весь мир фонтанами, восхищаемся умело выполненной копией Самсона, раздирающего пасть шведскому льву, вспоминаем аллегории – скрытый от непосвященных смысл парковой скульптуры. При этом мы с Олегом удивляем остальных своими познаниями мифологии и пробуждаем, таким образом, их самолюбие. Лейтенант Клотов тоже смотрит на нас с уважением, которое, надо сказать, с тех пор сохранилось у него до самого выпуска.
Мы гордимся собой!
На обратном пути в училище - знакомимся с какими-то девушками и фотографируемся с ними на платформе Варшавского вокзала.  У меня сохранилась эта старая фотокарточка: я сам – юный и задорный, улыбающийся, радующийся жизни, в габардиновой гимнастёрке и модной фуражке; Гена Травин – будущий профессор, а в тот момент наивный деревенский юноша и наш сержант - Толя Гулин – любвеобильный и не целеустремлённый, держащие под руку трёх девушек. Что с ними сейчас?

 Читая хорошие книги, бывая в театрах, бродя по паркам и залам музеев, рассматривая живописные полотна и скульптуру, любуясь «музыкой в камне» -  ленинградской архитектурой, мы старались проникнуть с суть, в замысел авторов, понять не всегда лежащий на поверхности смысл произведения. И это очень благотворно сказывалось на нашем умении понимать окружающий мир, людей, жизнь в целом и своё место в ней; учило анализировать действительность.  Восприятие классической литературы и искусства формировало в нас рыцарскую модель понимания мира, социалистическую - несколько расширенную и видоизменённую, но в основе своей  аристократическую,  исповедуемую в России до октября 1917года, систему ценностей!    

Глава  6

                ДЕВУШКА,  КАКАЯ  ДЕВУШКА

Как и должно быть в юности, значительное место в нашей курсантской жизни занимали девушки. Но мы имели очень ограниченную свободу действий, подчинялись строгому распорядку и наши возможности по общению с внешним миром были очень ограничены. Это - вечная специфика всех закрытых учебных заведений. Однако тем радостнее, заметнее, важнее, желаннее  были для нас встречи и увлечения. Наше отношение к девушкам соответствовало вложенной в нас духовной системе ценностей, было лишено примитивизма, пошлости, грязи, первоочерёдности секса – всего того, что поднято ныне на такую высоту! В женщине мы видели не предмет потребления (как это обстоит сегодня), а, прежде всего, Человека, товарища, друга, возможного спутника всей нашей, казавшейся тогда бесконечной, жизни! Но дружбу с женщиной, в отличие от  чисто  мужской, украшало ещё и нежное чувство. 
Нашим идеалом была тургеневская девушка: чистая нравственно, скромная, обаятельная, умная и начитанная, нежная и красивая; вся какая-то невесомая и не земная в своём белом ажурном одеянии; рыцарская Дама сердца, блоковская Прекрасная Дама!  Этому идеалу мы посвящали свои самодеятельные стихи, этот идеал носили в своём сердце. На практике идеалы встречаются редко, но это не смущало нас. Ведь идеал – это то, к чему следует стремиться, и не всем и не всегда суждено его достигнуть!
Из всех качеств, идеализирующих девушку в нашем представлении, только, пожалуй, скромность встречалась в достатке. Родители тогда воспитывали своих детей, руководствуясь принципом: «Скромность украшает человека!». Нынешние «демократы» это прекрасное, исконно русское качество, назвали закомплексованностью, сделали его отрицательным в общественном сознании. Теперь всеми средствами проповедуются: наглость, хамство, распущеннось, эгоизм.  Всё это называется теперь общим понятием «крутость» и проповедуется как необходимое качество человека для достижения им успеха в жизни. Нельзя не согласиться, что в налаживаемой ныне жизни в России действительно без него не обойтись! Вопрос только: та ли жизнь налаживается? Принесёт ли она счастье всему или хотя бы большинству населения?  Мне нынешние взгляды кажутся убогими, свидетельствующими о желании лишить человека его основного преимущества перед животными –  духовности. Не хотелось бы верить, что человечество пойдёт этим тупиковым, ведущим назад к природе путём!
Жил наш Советский народ в послевоенные годы очень не богато, страна ещё не оправилась от военной разрухи и напрягала все силы, чтобы её преодолеть. Запад затеял холодную войну, и мы должны были иметь возможность достойно встретить очередную горячую. Богатых  (нажившихся на войне) в стране тогда было очень мало, а если и были, то не демонстрировали своих богатств, скрывали их, боялись справедливого возмездия. А ведь именно богатство растлевает души людские. Народ в целом, вёл тогда высоконравственный образ жизни. Строго каралась всякого рода безнравственность, в том числе и половые извращения. Помнится в пушкинском городском суде проходил один такой процесс, люди толпами ходили, чтобы воочию взглянуть на этих нелюдей! Ныне же, как известно, объявить себя «голубым» или «розовой», не только не постыдно, но даже престижно! Современные скоморохи делают себе таким способом хорошую рекламу. Вот, что можно сделать с помощью телевидения с целым народом за какие-то пятнадцать лет!
Мы – курсанты общались тогда чаще всего со своими сверстницами – студентками ленинградских ВУЗов, обычно это были студентки Ленинградского  сельскохозяйственного  института  (ЛСХИ),  находящегося в Пушкине. По большим праздникам  командование разрешало организовывать танцы в клубе училища или даже в казармах.  На танцы каждый курсант мог пригласить свою девушку и, встретив её на КПП, проводить в танцевальный зал.      В старинном актовом зале бывшего офицерского собрания гремел духовой оркестр, в вальсе плавно кружились пары, по случаю, одетых во всё самое лучшее дам, и кавалеров в парадных мундирах. Вальсы чередовались с фокстротами и танго. Изредка исполнялись бальные танцы.  Из-за сложности  они не пользовались у нас особой популярностью. Их танцевать выходили только ранее обучавшиеся танцам в кружках домов культуры или пионеров. Для наблюдения за порядком в зале всегда присутствовали офицеры, поэтому никаких эксцессов никогда не было, пьянство также было полностью исключено. Во время отдыха оркестрантов включали радиолу,  и зал танцевал под прекрасные,  нежные,  берущие за душу мелодии танго:  «Руки», «Портрет», «Счастье моё», «Старые письма» или зажигательную -  «Рио – Рита». Ближе к отбою объявлялся последним «дамский танец», когда дамы приглашают кавалеров. Облагороженные женским обществом, проводив девушек до границ училища, курсанты возвращались в казарму.
Во время таких встреч завязывались многие знакомства, сопровождавшиеся чаще длинными письмами, чем личными встречами. В письмах мы оттачивали своё эпистолярное искусство, делились радостями и огорчениями, прогнозировали будущее, объяснялись в любви. В нагрудных карманах гимнастёрок курсанты долго носили наиболее значимые письма любимых, зачитывая их до дыр.
Поделиться впечатлениями, радостью и огорчением – великая потребность русской души, особенно души юношеской! Ни один народ на Земле более славян так не склонен «поплакаться в жилетку друга»! Это особое качество русских людей ярко проявлялось в прежние годы  теперь, с приходом западной культуры на нашу землю, к сожалению, всё более теряется.    Вернувшись из увольнения в город или из очередного отпуска, мы спешили рассказать друзьям об увиденном, услышанном и прочувствованном, чтобы по их реакции проверить верность своих оценок, чтобы облегчить свою душу  сопереживанием. Мы верили, что друг всегда поймёт и порадуется вместе с тобой или разделит с тобой твою неприятность. Внимательное и заботливое товарищество, взаимопомощь и гордый патриотизм составляли основу нашей жизни;  и не только в курсантские годы!
 В редкие дни увольнений мы посещали дома знакомых девушек и танцы, которые по выходным устраивались в Доме культуры и в студенческих общежитиях. Ярко запомнилась одна встреча.
Мы – трое самых близких друзей: Олег, Анатолий и я, получив личные знаки, отправились на танцы в красный уголок центрального общежития ЛСХИ, на Пушкинской улице в бывшем Доме полиции. На входе стоит старуха – вахтёр и тщательно производит отбор кавалеров. К курсантам она относится доброжелательно, от них менее всего можно ожидать неприятностей. Они всегда трезвы и не буйствуют.
Был конец осени, и мы ещё не перешли на зимнюю форму одежды. Войдя в небольшой танцевальный зал, осматриваемся,  находим свободное место у окна и устремляемся туда. Фуражки положили на подоконник и изучаем танцующих и сидящих на поставленных вдоль стен стульях девушек. Радиола в углу играет чувственное танго «Старые письма». Мелодия вызывает щемящее чувство – острое желание любви и нежности. «Где же ты, моя желанная? - взывает моё сердце. И, вдруг, что такое? Какая-то мистическая сила заставила меня повернуться и взглянуть в дальний угол зала. Недаром говорят, что глаза людей могут излучать какие-то флюиды, заставляющие обратить на себя внимание другого человека! Особо это относится к влюблённым. Считается, что непорочные души выдерживают это излучение, а греховные - отводят взгляд. 
В самом дальнем углу стояла миниатюрная, с точёной, как у Афродиты, фигуркой, темноволосая, в приятно обтягивающем её стан скромном тёмном платьице со стоячим воротничком и белой кружевной вставкой на груди, девушка.  По виду она была младше меня. «Первокурсница, - подумал я, - несерьёзное дитя!»  Лицо её не было классически правильным, но немного вздёрнутый симпатичный носик и ямочки на щеках сразу привлекали внимание. Встретив мой взгляд, она сразу потупилась, застеснявшись. Странно, но и я, не будучи слишком застенчивым, тоже отвёл глаза. Кто-то будто внутри меня сказал: «Подойди, пригласи на танец, не пожалеешь!» Радиола заиграла очередное танго «Дождь идёт», и я бодрым шагом направился к избраннице, опередив незнакомого гражданского парня. Подошёл, поклонился, щёлкнул каблуками  (мы старались в обществе девушек подражать старым юнкерам – своего рода форс) и пригласил незнакомку. Она положила свою левую руку на мой правый погон, и я почувствовал её нежный девичий запах, невесомость и особое, непередаваемое словами чувство близости желанной женщины. Всё вокруг закружилось и потеряло чёткие очертания. Я видел только её нежно улыбающееся смущённое лицо, симпатичные ямочки на щеках, чётко очерченные розовые губки, немного вздёрнутый носик и ласковые зовущие карие глаза в тени длинных вздрагивающих ресниц.
- Как Вас зовут? – очнувшись, спросил я. – Нужно было о чём-то разговаривать, не хотелось выглядеть немым истуканом.
- Верочка…, - ответила она, ещё больше смутившись и опустив голову, отчего перед моими глазами оказались кудряшки на её затылке.
Я представился, и что–то бойко заговорил о нашем городе. Сказал, что  здесь и родился; город знаю и очень люблю, и мог бы послужить экскурсоводом очаровательной первокурснице, должно быть, не местной. Мне сразу стало ясно, что я не хочу её терять и, что встречи с ней мне будут приятны.  Она отвечала односложно.
Танец кончился, и я проводил девушку на место. Друзья от окна делали мне знаки, призывая подойти, но я остался рядом с ней, и продолжил разговор:
- На каком факультете Вы учитесь?
- На зоотехническом.
- А на каком курсе?
- На пятом, - неожиданно ответила она, и добавила: – Вы, вероятно, приняли меня за первокурсницу, ошиблись и теперь очень огорчены. Это я выгляжу очень молодо, мне многие об этом говорят! Тем не менее, я через год оканчиваю институт и уезжаю по распределению.
- Я тоже, - вставил я, - через год оканчиваю училище,  получаю офицерское звание, назначение  и … прощай любимый город!
Тема будущего волновала нас обоих, и разговор завязался. Весь оставшийся вечер мы танцевали только вместе.  Мы не замечали музыки, весь мир для нас сосредоточился только в партнёре. Мы говорили о наших увлечениях: книгах, стихах, искусстве; у нас оказалось много общего. Нам было интересно друг с другом. «Духовное родство – важнее кровного!» – говорит древняя русская народная мудрость. Здесь это было воочию! 
Расставались с грустью и большим сожалением, обменявшись адресами, и пообещав друг другу завтра же засесть за большое письмо. Эта переписка продолжалась более года. Жаль, что письма Верочки у меня не сохранились!
Возвращались в училище возбуждёнными, жизнерадостными, вдохновлёнными. Я жил теперь ожиданием встреч с моей принцессой от увольнения до увольнения. К счастью,  я попал в сборную дивизиона по плаванию и получил разрешение на самостоятельные тренировки вне стен училища. Чего греха таить, многие, из предназначенных для этого часов, я проводил с Верочкой! 
К встрече Нового 1957-го года – года нашего выпуска в офицеры, готовились особенно тщательно. За прошедшие два месяца мои друзья познакомились и подружились с подругами Верочки. Образовалось содружество курсантов пятой батареи Пушкинского радиотехнического училища и студенток пятого курса зоофака ЛСХИ. При первой возможности мы посещали их в общежитии, на квартире одной из подружек или встречались и бродили, беседуя, по прекрасным пушкинским паркам. Естественно Новый год решено было встречать всем вместе на квартире одной из подружек - Тани.  На общий стол мы – курсанты, положили большую часть своего месячного содержания.
Верочка  жила в общежитии, на втором этаже большого четырёхэтажного дома на Пушкинской улице. Бывало, мы заходили туда погреться в зимние холода и выпить горячего чая. До 1917-го года это был Дом царскосельской полиции. В пятидесятых годах  в нём во всю длину здания проходил широкий коридор, по обеим сторонам которого находились комнаты студентов. По концам длинного коридора – умывальники, туалеты и кухни. В комнате жили четыре человека. Обстановка - самая скромная: кровати железные солдатские с панцирной сеткой, тощими ватными матрацами и подушками, покрытые такими же, как у нас в казарме, синими  вытертыми одеялами. По персональной тумбочке в головах. Обычный четырёхугольный обеденный стол посередине комнаты и четыре табуретки, стоячая вешалка для верхней одежды в углу. Всё очень напоминало нашу казарму, кроме, пожалуй, открыток с лицами актёров и актрис и репродукций картин на стенах. Этого у нас не допускалось. В комнате: чистота, порядок и уют. Чувствуется женская рука! О хозяйках напоминают и предметы женского туалета на тумбочках: зеркальца, пудреницы, простенькие безделушки.
Жили студенты тех лет очень скромно. На получаемую стипендию можно было едва свести концы с концами. Большинству из дома помогать было некому. Их отцов унесла война, а у матерей были и другие дети.  Большинство студентов  ЛСХИ были сельскими ребятами и,  если и помогали им чем-то из дома, то только примитивной домашней снедью: картошкой, капустой, грибами, ягодами. О приобретении новой модной, да и просто обычной одежды девушки только мечтали. Я неоднократно наблюдал, как они собирали одну из своих подруг на важное для неё свидание, выделяя их своего скудного гардероба  самое лучшее. Давно известно, что бедность сближает людей, а богатство – разделяет. Скорее нищий поделится последним куском хлеба, чем богатый оторвёт что-то от себя! Несмотря на материальные трудности, студенты, да и весь советский народ, жили дружно, целеустремлённо, весело  с надеждой на реально достижимую мечту, с полной уверенностью в завтрашний более благополучный день! Ведь всё, как известно, познаётся в сравнении; а мы – старшее поколение, имеем возможность, в отличие от молодых, сравнивать разные времена, а не жить сказками, услышанными из ангажированных буржуазией СМИ.
  К предстоящему празднику - встрече Нового года, мы готовили не дорогие, но оригинальные, с сюрпризом подарки. Естественно, между собой друзья обсуждали их. Как оказалось позднее, девушки в выдумке превзошли нас. 
Весь предшествующий празднику месяц  наша курсантская компания старалась не иметь и малейшего замечания по учёбе или по службе. Из-за любой провинности можно было лишиться такого желанного увольнения на Новый год, тем паче, это увольнение обещало быть суточным! 
И вот, наконец, наступает долгожданный предпраздничный день. Всё сложилось благополучно: мы увольняемся на целые сутки! Наши чувства может оценить лишь тот, кто сам прошёл подобную школу! Тщательно моемся, бреемся, гладим брюки – готовимся к празднику. Стоим в строю на последнем предувольнительном осмотре внешнего вида. Капитан Червов, дважды пройдя вдоль строя, остаётся доволен подчинёнными. Он ещё долго  говорит о чести: курсанта, училища, Советской армии; о нашем воинском долге и т.д. и т.п. – слова уже много раз слышанные, въевшиеся в плоть и кровь, хорошо нами осмысленные и усвоенные.  Его речь мы уже знаем наизусть и можем повторить слово в слово. Изображаем на лицах внимание, хотя мысли наши уже далеко отсюда, там за воротами училища в уютной комнате Тани, рядом с нашими подругами.
Строем, под командой нашего взводного Клотова, выходим за КПП училища. По дороге он продолжает наставления комбата, соблюдая принцип непрерывности воспитания. Наконец, и это кончается. Раздаётся  команда: «Разойдись!» и мы, как положено по Строевому уставу, поспешно разрушив строй,  оказываемся  на свободе. Душа ликует – впереди целые сутки приятного общения с милыми сердцу,  нежными существами в непринуждённой домашней обстановке, вдали от неусыпного  ока Червова!
Квартира родителей Тани располагалась где-то на Московской улице.  Нас так рано не ждали. Дверь открыла хозяйка, не прибранная к празднику:  на голове её красовались импровизированные бигуди из бумажных са-
модельных трубочек и разноцветных ленточек. Она, увидев нас, пригласила войти, указав в какую именно комнату большой коммунальной квартиры, засмущалась, расцветя при этом пунцовым цветом, и убежала на кухню.
В коридоре, у входной двери комнаты, на стене была прибита вешалка, сняв шинели и шапки,  вошли. Здесь никого не было, и мы спокойно  осмотрелись.  Комната была довольно большая с единственным, выходящим во двор и заслонённым деревьями окном. Посредине стоял обеденный стол, покрытый белой скатертью; на нём громоздилась разнокалиберная посуда, по-видимому, собранная со всей квартиры.  В те годы это часто практиковалось в ожидании большого количества гостей. Никто этого не стеснялся, и соседи относились с пониманием к просьбе поделиться на время тарелками или ложками, ибо завтра сами могли оказаться в подобном положении.  Здесь были и фаянсовые и глиняные, глубокие и мелкие тарелки и миски, стаканы   и кружки, вилки и ложки разного фасона,  размеров и степени изношенности.  Над столом висел, обычный в те годы, матерчатый абажур с кистями, придающий всему находящемуся в помещении свой розовый цвет. По стенам стояли две железные крашеные кровати с никелированными шарами по углам, застеленные белыми с домашней вышивкой по низу покрывалами и горками взбитых подушек в наволочках тоже украшенных вышивкой. Вокруг обеденного стола располагались несколько венских стульев с гнутыми спинками и жёсткими фанерными сиденьями.  Старинный шкаф, маленький столик с патефоном,  пластинками и  ёлочкой, увешанной печеньем, конфетами и самодельными игрушками,  довершали интерьер. Родители Тани были учителями, и обстановка в их комнате была вполне обычной для людей среднего достатка тех лет.
Сержант Гулин подошёл к патефону, завёл его пружину, поставил пластинку и комнату наполнили прекрасные звуки старинного вальса «Дунайские волны». Ведя тихую беседу и слушая музыку, мы ожидали девушек.  Хозяйка хлопотала на кухне, мы пробовали предложить ей свою помощь, но она отказалась:
- Не мужское это дело, - твёрдо сказала она, и прибавила: - Когда будет необходимость, обязательно пригласим!  Мы не настаивали.
Часам к десяти начали подходить наши подруги. При звуках очередного звонка, меня что-то толкнуло в сердце. Я встал и поспешил открыть. За дверью стояла раскрасневшаяся от мороза, усыпанная белыми пушистыми снежинками, вся как сказочная снегурочка, моя Верочка!  Мы скромно, благопристойно и неумело поцеловались, хотя сердце моё стучало молотом, а в ушах стоял шум от взбунтовавшейся молодой крови. Воспитание не позволяло нам  открыто, при людях, проявлять эмоции!
- С Новым годом, с новым счастьем! -  первым поздравил я Верочку.
Она протянула мне холодную, маленькую и нежную ладошку, и я слегка пожал её пальчики, стараясь их согреть и подольше задержать в своей руке. Левой рукой я легонько обнял её и шепнул в ушко:
- А ещё я очень благодарен старому, уходящему сегодня году, за нашу встречу и за то счастье, которая она мне принесла!
Верочка чуть заметным пожатием моей руки согласилась.  При этом, мне показалось, что она немного прислонилась ко мне.
Наконец, вся молодёжь была в сборе, родители Тани – хозяева комнаты – тактично удалились встречать Новый год к друзьям, предоставив нам веселиться самостоятельно. В половине двенадцатого стали усаживаться  за стол. С большим трудом, прибегнув к помощи подручных средств типа стиральной доски, уложенных между стульями,  компания разместилась. Хозяйка стала извиняться за неудобства.
- В тесноте, да не в обиде! - сказал весело кто-то из присутствующих  и разрядил обстановку.  Теснота послевоенного жилья чаще способствовала сближению людей, чем их разъединению! Это могут подтвердить многие жители тогдашних коммунальных квартир.
Тост «За старый, уходящий в небытие, 1956-й год!» произнёс Олег. Он умел говорить красиво, непринуждённо, хорошим русским языком. Он говорил о том: что нам всем повезло в уходящем году уже тем, что мы встретились; что наши дружеские отношения грозят перейти в более серьёзные, что нам ещё более полугода предстоит жить в Пушкине и для этого ещё есть время. Он предложил поднять бокалы за дружбу и любовь!  Мы чокнулись гранёными стаканами с Московской водкой и выпили. Девушки только пригубили свои чайные чашки с какой-то наливкой. В те времена абсолютное большинство женщин водку не пили  и не курили вовсе, и пьяная женщина была чрезвычайной редкостью!  Закуска не была изысканной. На столе стояли тарелки с обычным тогда винегретом, селёдкой, квашеной капустой, картошкой. Но все мы не были избалованы жизнью, и нас это вполне устраивало. Я не припомню разговоров в своей среде с жалобами на бедность и однообразие пищи. «Пища существует для поддержания жизни в организме, а не для чревоугодия!» – были уверены мы.
Общая беседа за столом расстроилась. Ребята были более всего прочего увлечены своими соседками. Пары обсуждали интересные только им  темы. Хорошо, хоть кто-то вовремя спохватился и напомнил, что наступает Новый 1957-й год. Спешно ещё раз наполнили стаканы, и вместе с последним ударом кремлёвских курантов, транслируемых по городскому радио и звучащих из чёрного репродуктора на стене, выпили стоя.
Потом танцевали под патефонную музыку, сдвинув стол с остатками ужина в угол; шептались, сидя рядом со своими подругами; украдкой, незаметно, вполне пристойно и невинно целовались.
Ночь прошла как одно мгновение, спать улеглись под утро. Нам девушки выделили комнату, сами же разошлись по соседям. Ребята устроились на кроватях, я же предпочёл спать на постеленных на полу, рядом с батареей отопления шинелях, положив под голову сапоги. Угомонились и соседи по квартире. Наступила тишина, слышны были только чьи-то посвистывания носом, да привычные всхрапывания Гулина.
Проснулся я позже других, меня разбудили голоса товарищей. Открываю глаза: на одной кровати сидит уже в брюках и белой нательной рубахе, с завязками на груди, в одном сапоге сержант Гончаков и натягивает на другую ногу, запеленованную в портянку, второй сапог. У стены лежит Олег, и они разговаривают.  На другой кровати ворочается Гулин, он просыпается. Стол с неубранными остатками ночного пиршества и двумя бутылками из-под водки стоит посредине комнаты. На спинках стульев висят наши парадные мундиры с курсантскими погонами, рядом с ними стоят наши яловые сапоги. Картина самая мирная. Мне не хочется вставать, и я молча нежусь под шинелью.
Вдруг дверь в комнату с шумом открывается и на пороге возникает фигура незнакомого офицера. Он в полевой форме: габардиновой гимнастёрке, брюках в сапоги, перепоясан ремнём с портупеей, на котором видна кобура с пистолетом.  На левой его руке – красная повязка. «Патруль!» – беззвучно  вскрикиваю я. Сердце бешено заколотилось, мысли замелькали одна страшнее другой: «Налицо коллективная пьянка. Как минимум это грозит пятнадцатью сутками строгого ареста с содержанием на гауптвахте, с горячей пищей - через день; как максимум – отчислением из училища в воинскую часть солдатом. И это с третьего курса, когда до выпуска осталось чуть больше полугода. Ломается вся жизнь, такая определённая и неплохая судьба! Что же делать? Что делать? Патруль стоит в дверях, он загородил собой выход. Может быть, прыгнуть в окно? Но стоит зима, окно плотно закрыто, да и высоковато. Кроме того, мой мундир висит рядом на стуле, тут же сапоги, а шинель подо мной. Чтобы одеться, нужно время. Мысли проносятся с бешеной скоростью, но выхода из положения я не нахожу! Остаётся только уповать на милость патруля!»  Вижу как после первоначального шока Гончаков с наполовину натянутым вторым сапогом и ещё не закрытым от изумления ртом, ныряет под одеяло, ища там спасение; как, ничего лучшего не придумав, прячется под одеяло с головой Олег, как после немой сцены замирает с вытаращенными глазами и застывшими на губах словами Гулин.  Немая сцена была поярче, описанной Гоголем! Увы, у меня не хватает способностей, чтобы её достойно изобразить! Но меня поймут и без слов мои сверстники – курсанты пятидесятых годов!
Вся сцена длилась-то, может быть, десятки секунд, может быть, минуту,  но сколько  было пережито за это время, сколько перечувствовано, сколько мыслей пронеслось в наших головах, сколько возможных и невозможных вариантов решения было просмотрено?!
В самом апогее нервного напряжения в проёме двери появляется смеющееся, лукавое лицо Тани, из-за неё выглядывают другие.   Атмосфера разряжается взрывом смеха вбежавших в комнату девушек.  Больше всех хохочет старший лейтенант, он просто рыдает, утирая слёзы носовым платком. Ему очень весело. Хотя он, конечно, и предвидел реакцию курсантов на своё появление заранее, но у него не хватило воображения, чтобы представить её в деталях. Медленно, но приходим в себя и мы. До нас, наконец, доходит, что появление офицера с повязкой – просто розыгрыш, новогодний сюрприз, придуманный нашими подругами. Жестокий розыгрыш!  Их можно простить – они не знали тонкостей воинской службы, но простить старшего лейтенанта, который сам недавно заменил курсантские погоны на офицерские, трудно! Он оказался соседом Тани по квартире и в Новогоднюю ночь нёс службу в своей части. Утром пришёл домой завтракать и заодно, по договоренности с Таней, проделал с нами злую шутку.
Через какое-то время мы оправляемся от потрясения, убираем со стола и пьём чай с бутербродами из не слишком белого хлеба, намазанного маргарином и брусничным вареньем. Тогда это казалось вкуснее всякого пирожного!  Наш Гулин – большой сладкоежка, намазал на хлеб толстый слой варенья, оно стекает и, чтобы не пачкать скатерть, он слизывает капли. Одновременно он любезничает с Таней. Вот он повернулся к ней в пол оборота, а Гончаков ему незаметно для окружающих подменяет стакан с чаем на аналогичный стакан с остатками водки. Гулин, ничего не подозревая, с полным ртом сладкого варенья медленно отхлёбывает из него. Глаза его расширяются и заметно смещаются на лоб. Он некоторое время с недоумением озирает всё вокруг, затем, закрыв рот ладонью, бросается вон из комнаты. Никто ничего не понимает, а Гончаков покатывается от смеха. Когда сквозь смех он объясняет случившееся, Олег с укором  говорит:
- Ну, зачем ты так, Гена, ведь только  что сам испытал подобную шутку и в сапогах полез под одеяло.   Шутить, конечно, можно, но не так зло, - помолчав, с грустью в голосе, добавил он.
Гончаков соглашается и извиняется перед вернувшимся  в комнату Гулиным.  Что делать: молодость далеко не всегда рассудительна! «Если бы молодость знала, если бы старость могла!» – гласит народная мудрость.
Очень памятной для меня оказалась встреча того последнего в училище, 1957-го года!
Наша дружба с Верочкой, оставшаяся в памяти навсегда, окончилась ничем. Сдав государственные экзамены и получив свои дипломы, мы расстались навсегда. «Ты уехала в знойные степи, я ушёл на разведку в тайгу. Надо мною лишь солнце палящее светит, над тобою лишь сосны в снегу», - как говорилось в популярной примерно в те годы песне! Наша дружба не выдержала испытания временем и разлукой. Жениться сразу после окончания училища, не имея ни жилья, ни предметов первой необходимости, не зная даже условий будущей жизни, мы не считали возможным. Чувство ответственности перед женой, перед будущими детьми не позволяло сделать такой легкомысленный шаг. «Создав семью, ты обязан обеспечить её всем необходимым!» - рассуждали тогда мои сверстники в свои двадцать или чуть более лет! Мы были уже серьёзными, ответственными людьми и не даром Родина многое доверяла нам! Это позже появилось понятие «инфантилизм» и нередкие его представители, к сожалению, и среди  детей моих сверстников. Мамы, сами, «хлебнув шилом патоки», постарались уберечь своих детей от жизненных невзгод, а сердобольные папы потакали им в этом! Потом плакали вместе, увидев нежизнеспособность своих чад, но было уже поздно! 



Глава  7

ПУТЁВКА  В  ЖИЗНЬ

Бытует мнение, что скорость течения времени в субъективном восприятии человеком, обратно зависит от количества получаемой им информации. Обыденная жизнь, практика, не противоречат ему. Три года, проведённые в училище, стали целым отдельным, значительным периодом жизни.  Попробуйте, мой коллега, выделить какие-либо более яркие три – пять лет из своей жизни и Вы не найдёте их, также как не сможете выделить десятилетия, равного по значимости и памятности -  школьному. 
Однако всё в этой жизни имеет начало и конец. Неумолимо приближалось время государственных экзаменов, время выхода из училища в армейскую, самостоятельную жизнь.
Уже изучены физические и отчасти теоретические основы  построения  и собственно материальная часть зенитно-артиллерийской батареи среднего калибра:  пушка КС-19, радиолокационные станции разведки и целеуказания  П–8 и П–10, наземный радиозапросчик самолётов «свой – чужой», станция орудийной наводки СОН-4 , прибор управления зенитно-артиллерийским огнём  (ПУАЗО - 7), средства связи, станции автономного питания локаторов и орудий, стрелковое оружие, автомобили, тягачи. Все плановые занятия и тренажи теперь посвящены повторению пройденного – подготовке к государственным экзаменам, назначенным на август.
Чувство ответственности за будущую самостоятельную работу техника батареи за годы учёбы хорошо воспитано в нас. Мы понимаем, что, скорее всего, будем самыми крупными специалистами на батарее, и оперативно помочь нам в сложных ситуациях при неисправности техники будет некому. Нужно наилучшим образом подготовиться к ремонту и эксплуатации всех сложных устройств  здесь, в училище. И мы все силы отдаём этому. Целыми днями мы путешествуем указкой по радиотехническим схемам, задавая себе и другим вопросы типа: «А что будет, если …?» и, стараясь найти ответы на них самостоятельно или с посторонней помощью.
Время летит быстро, заброшено всё остальное, кроме учёбы:  художественная литература, культпоходы, дружеские беседы. Часто и выходные дни используем  для подготовки к предстоящей самостоятельной работе. Комбат не забывает потренировать нас и в строевом отношении на плацу. По строевой подготовке тоже будет государственный экзамен и оценка имеет тот же вес, что и оценка по радиотехнике.
Лето стоит жаркое, дожди – редкость. В металлических, нагретых солнцем кабинах РЛС - страшная духота, но мы не позволяем себе даже расстегнуть верхние пуговицы гимнастёрок. Ведь, став офицерами, мы должны будем подавать пример своим подчинённым.  А если сам не дисциплинирован, то какими будут они?!
Иногда, вечерами по будням и в выходные дни, командир взвода строем водит нас на Колонистский пруд. Здесь мы немного расслабляемся от дневных забот: валяемся пару часов на траве, купаемся в тогда ещё чистой, прозрачной воде. На встречу с нами сюда приходят наши девушки, и офицеры теперь уже сквозь пальцы смотрят на наши недолгие отлучки в аллеи Нижнего парка.
Вообще, дисциплинарное давление на нас заметно снизилось. С одной стороны мы вот-вот сами станем офицерами, с другой – командование, видимо, решило, что мы уже достаточно воспитаны и ответственны за свои действия. Со своей стороны мы стараемся не разочаровывать его. Даже Червов как будто смягчился, он уже почти не повышает голос, реже появляется в казарме вечерами, доверяя нас взводным командирам, а те передоверяют  старшине. Справедливости ради надо сказать, что Червова, несмотря на его бездушие, чрезмерную строгость и требовательность, мы всё же уважали. Уважают людей сильных, а он был  таковым. Уважение – это внутреннее признание власти над собой, будь то власть административная или духовная. О командире нашего взвода Клотове этого сказать нельзя, он не был человеком с сильным характером. Часто воля коллектива взвода была сильнее его воли, и мы интуитивно чувствовали это. К нашему выпуску он существенно переменился. Теперь он откровенно заигрывал с нами, по-видимому, стараясь оставить о себе хорошие воспоминания. Утром, придя в казарму, он строил взвод,  и с каждым из нас здоровался за руку. Но этот его деланный демократизм вызывал у нас обратную реакцию. Люди хорошо, на уровне подсознания, ощущают неискренность и лицемерие!
 Старшиной батареи недавно назначен старший сержант Счастливенко (будущий мой близкий друг,  мы дружили более тридцати лет до самой его смерти).  Он общителен, не заносчив и выдвинут исключительно за исполнительность; в то время как ранее важнейшим качеством старшины считалась  требовательность к подчинённым курсантам. Теперь по вечерам, в отсутствие офицеров, старшина является нашим старшим начальником. В его ведение находятся  личные знаки и, если есть острая необходимость, можно с его разрешения  отлучиться в город на пару часов, до вечерней проверки. Но мы этим не злоупотребляем, скоро станем офицерами и тогда вдоволь насладимся свободой!
В городских ателье нам начали шить офицерскую форму: наглухо застёгиваемые зелёные кителя со стоячим воротником, синие с красным кантом брюки в сапоги; серые, недавно введённые (жуковские), парадные мундиры с множеством «золотых» украшений на воротнике и рукавах, парадные и повседневные шинели. Это произошло впервые в нашей жизни, ранее нам и в ателье-то бывать не приходилось, и мы на примерках с гордостью разглядываем  себя молодых и ладных в подогнанной офицерской форме. Портные смотрят на нас уважительно, они уже видят в нас офицеров! При наличии денег можно  заказать и синие брюки навыпуск. В соответствии с тогдашней модой, их шили широкими внизу, как юбки.  Носить такие брюки во внеслужебное время офицерам разрешалось, но шили за свой счёт.  Всем хотелось выглядеть эффектно, приехав в родные края в первый офицерский отпуск;  хотя военные и без того высоко котировались в советском обществе, а офицеры были самыми завидными женихами!  Формы своей в те времена военнослужащие не только не стеснялись, но с гордостью носили её, и не только на службе.  Это много позднее офицеры стали спешить во внеслужебное время переодеться в штатское платье! -  Престиж армии начал падать.
Наиболее значительным событием лета 1957-го года был июньский пленум ЦК КПСС, разоблачивший антипартийную группу Маленкова, Кагановича,  Молотова. Этим разоблачением Хрущёв добивал близкое окружение Сталина, хотя и сам принадлежал к нему. По-видимому, опасался обнародования своих неблаговидных деяний с их стороны. Но более нас касающимся было празднование 250-летия Ленинграда и подготовка к нему.
Учтя недавний, печальный опыт, – побоище на Кировском стадионе по случаю проигрыша ленинградского «Зенита», власти позаботились о том, чтобы во время торжества, которое предполагалось проводить на том же стадионе, вместе с публикой, здесь же присутствовало с десяток тысяч войск со своими командирами. Для этого были использованы и мы – курсанты Пушкинского радиотехнического училища. Всех курсантов, солдат и матросов переодели в белые брюки, майки и парусиновые тапочки и под видом спортсменов Ленинградской области ими заполнили один из секторов, на стороне противоположной трибуне. Во главе каждой колонны сидящих в затылок друг другу курсантов, был офицер, тоже переодетый и сидящий в первом ряду. Для маскировки каждому из нас вручили по двухцветному с древками по бокам флагу, переворачивая которые под музыку, и, держа над головой, мы писали на поле одного цвета другим здравицы  партии и народу -  имитировали огромное современное электронное табло. Естественно, для тренировок требовалось время,  и нас – выпускников, для этого отрывали от основных занятий. 
На празднование приехал Хрущёв. Для его встречи, на всём пути от Московского вокзала до правительственной резиденции на Васильевском острове, шпалерами посередине улиц были выстроены войска. По одной стороне от цепочки солдат шли демонстранты, другая была свободна для проезда кортежа правительственных машин. Курсанты нашего училища стояли в две шеренги посередине дворцового моста затылками друг к другу с интервалом в два метра. На инструктаже нам было приказано задерживать демонстрантов, несущих плакаты в поддержку членов антипартийной группы. Лично я таких плакатов не видел.
Ожидали проезда Хрущёва   несколько часов. Наконец, со стороны Дворцовой площади показался долгожданный кортеж. В одном из открытых лимузинов стоял толстенький, кругленький, лысый, всем тогда очень хорошо  известный человечек, в светлом плаще и серой шляпой в левой руке; правой – он приветствовал народ. Особого восторга от встречи с ним люди не выражали. Вождём нации и отцом народов, в отличие от Сталина, он не был. Машины проехали, демонстрация окончилась, нас на грузовиках отвезли в училище.
На следующий день Хрущёв присутствовал на юбилейных торжествах, проходивших на стадионе имени Кирова. Празднование обошлось  без эксцессов. Были заздравные речи, массовые хоровые и танцевальные выступления, выступления известных тогда певцов. Яркого, незабываемого впечатления от праздника у меня не осталось. Зато осталась фотокарточка: курсанты нашего отделения на фоне пышной зелени кустов, юные, хорошо развитые физически, стройные и подтянутые, в белых отглаженных брюках и майках весело и с надеждой смотрят в объектив, как бы пытаясь разглядеть своё офицерское будущее.
В трудах и заботах время бежало неудержимо. Наступил август. Приехала государственная экзаменационная комиссия. Мы со страхом и интересом всматриваемся в лица старших офицеров, набранных из различных боевых частей войск Противовоздушной обороны страны, чтобы оценить нашу готовность к самостоятельному несению службы.
Стало известно расписание, начались экзамены. Мы с любопытством ходим по циклам, где уже проходят испытания наши однокашники из других батарей и взводов: стараемся учесть их опыт. Внимательно выслушиваем характеристики членов комиссии, даваемые курсантами уже сдавшими тот или иной экзамен. От результатов сдачи экзаменов  ну и, конечно, общей успеваемости и дисциплины, многое зависит в дальнейшей нашей судьбе:  выбирать место своей будущей службы мы будем в очерёдности, определяемой этими факторами. Из всех имеющихся вакансий первыми будут выбирать место службы круглые отличники. Их имена, кроме того, будут занесены на мраморные доски в клубе училища. Все остальные выпускники делятся на три разряда, в зависимости от процента отличных, хороших и удовлетворительных оценок, полученных на экзаменах за всё время обучения, включая государственные. Первый и второй разряды предполагают полное отсутствие удовлетворительных оценок. Кроме приоритета в выборе места службы, лейтенанты, выпустившиеся по первому и второму разрядам, поощряются дополнительно двумя или одним офицерскими окладами.
Однако на практике комиссия по распределению начала работу, не дожидаясь конца госэкзаменов. Видимо, исход их был предрешён текущей успеваемостью, кроме того, требовалось время для оформления множества документов на всех выпускников.
Я предстал перед комиссией одним из первых в батарее. Пожилой подполковник из Управления кадров Войск ПВО страны предложил мне на выбор:  Северную группу войск  (она дислоцировалась в Польше),  Бакинский округ ПВО и службу в специальных войсках в Подмосковье.  Я, не задумываясь, выбрал последнее, поскольку  Подмосковье  прежде меня выбрал мой училищный друг.  Об этом назначении мне было приказано  не распространяться.  Как выяснилось позже, я попал во вновь создаваемые зенитно-ракетные войска, и мне сразу пришлось переквалифицироваться. О должностях на комиссии речи не шло: мы все шли на должности равноценные – технические, лейтенантские, с минимальными офицерскими окладами. Но впереди у нас была вся военная карьера! В упоминании о карьере я не вижу ничего плохого: военная, как и всякая государственная, служба  во все времена была основана на здоровом карьеризме!  «Каждый солдат несёт в своём ранце маршальский жезл», - говорил Наполеон. Разумная  власть, заботящаяся о величии государства,  всегда поощряла это стремление людей выдвинуться морально и материально!
Более других запомнились мне экзамены по Ремонту РЛС и Основам марксизма –ленинизма. 
Взяв билет на экзамене по Ремонту РЛС,  и мельком просмотрев вопросы, я тут же успокоился: ответы на них мне были хорошо известны. Сложнее с практическим вопросом: в процессе подготовки к ответу необходимо найти и устранить заранее введённую в РЛС неисправность. Включаю здесь же в классе развёрнутую станцию, и … большая и тяжёлая металлическая антенна сразу начинает вращаться, чего не должно быть. Она делает один оборот, поднимается на несколько градусов по углу места, и идёт на второй. Я быстро выключаю соответствующее устройство, иначе можно повредить антенну. Неисправность необычная. Сажусь за стол, задумываюсь, глядя на схему устройства управления, и прихожу к выводу, что неисправность в синхронной передаче.  Выдвигаю блок управления антенной и вижу отсоединённый экзаменатором провод сельсина. Неплохо подготовил меня к неожиданностям капитан Николаев! Комиссия удовлетворена, и я получаю отличную оценку.
 На экзамене по Основам марксизма - ленинизма я вытащил билет с вопросом  о восьмом съезде  ВКП (б). Я и сегодня хорошо помню, что главной его темой было военное строительство в Советской России.  Что бы ни говорили о Советском Союзе нынешние СМИ, все очевидцы подтвердят:   армии, флоту, их вооружению и быту Советская власть, в отличие от нынешней, всегда уделяла самое пристальное внимание, и именно её заботами в СССР были созданы лучшие  в мире вооружённые силы!  И только благодаря этому в те годы существовал двухполярный мир, и никто не осмеливался посягнуть на наши природные богатства!  Человек устроен так, что уважает он только силу!  Наша Армия внушала уважение и США, которые не рисковали тогда навязывать миру глобализацию по-американски, как это они делают сегодня!  И мы, советские люди, очень гордились  своей  армией и своей  страной,  которая без посторонней помощи сумела добиться такого положения, и были настоящими патриотами. Откуда возьмётся патриотизм у современной молодёжи, если страна усилиями своих руководителей поставлена на колени и стоит с протянутой рукой, а все средства массовой информации работают в интересах её врагов?! 
«Всё проходит!»  -  написано на знаменитом кольце царя Соломона. Вот и сданы государственные экзамены, пошита офицерская форма одежды. Какое-то время мы с нетерпением ждём приказа Министра Обороны СССР о присвоении нам воинского звания «техник-лейтенант» и назначении для дальнейшего прохождения службы в воинскую часть. Приходит и этот знаменательный в нашей жизни день. Об этом на утреннем построении батареи объявляет капитан Червов.
День выдался типично ленинградский осенний пасмурный. Идёт мелкий затяжной дождь, небо затянуто плотными серыми тучами. Ожидать просветления не имеет смысла. Церемония вручения офицерских погон и дипломов об окончании училища переносится со строевого плаца, где она обычно проходила  с большим торжеством в присутствии всего личного состава, в клуб. Одетыми в офицерскую форму, перетянутые ремнями с портупеей, но с курсантскими погонами на кителях, мы выстраиваемся в освобождённом от стульев зрительном зале. Наша батарея, построенная  в четыре шеренги, стоит фронтом к сцене, слева от нас – первая, справа – девятая батарея. В середине каре стоят два стола, на них коробки с серебряными лейтенантскими погонами и стопки дипломов.
Входит генерал Морин – начальник училища, его сопровождают заместители. Командир первого дивизиона командует: «Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!» Строевым шагом подходит к генералу и докладывает о готовности к церемонии. Натренированные курсанты чётко и слаженно выполняют команды. Начальник строевого отдела подаёт генералу красную папку и тот торжественно, громко и внятно, хорошо поставленным командирским голосом читает:
– Приказ Министра Обороны Союза Советских Социалистических Республик  № …от …сентября 1957-го года. Ниже поименованным курсантам, успешно закончившим полный курс Пушкинского радиотехнического училища  Войск Противовоздушной обороны страны, присвоить воинское звание «техник-лейтенант» и, в соответствии с показанными знаниями, выпустить по первому, второму и третьему разрядам для дальнейшей службы в войсках.  Всех выпускников училища поздравляю с присвоением первичного офицерского звания и желаю достойно и с честью нести его во славу Отечества – Союза Советских Социалистических Республик.   
                Маршал Советского Союза Жуков.
Стены старинного здания сотрясаются от троекратного, мощного русского «Ура!», единым духом произносимого тремя сотнями молодых и сильных мужчин.
– Я присоединяюсь к этому поздравлению, – говорит начальник училища, – но последнее напутственное слово скажу позже.
И он начинает читать вначале фамилии круглых отличников затем поразрядно. Каждый названный курсант, если он стоит в середине строя, хлопает левой рукой по плечу впереди стоящего товарища, тот делает шаг вперёд и  вправо, пропуская вызываемого из строя. Чётким строевым шагом очередной курсант подходит к начальнику училища и докладывает:  «Товарищ генерал, курсант Петров по Вашему приказанию прибыл!».  Генерал поздравляет его, пожимает руку и вручает передаваемые ему начальником отдела кадров: погоны, диплом и нагрудный знак об окончании нормального военного училища – овальной формы, с красным знаменем вверху, «золотой» радиолампой, излучающей электромагнитные волны на белом эмалевом поле в центре, и надписью СССР под ней.
– Разрешите встать в строй, - произносит новоиспечённый лейтенант.
И, получив разрешение, повернувшись кругом, возвращается на своё место в строю. Хотя нас и предупреждали, чтобы мы не особенно усердствовали при пожатии руки генерала, но боюсь, что он всё же  потом неделю лечился компрессами! Закончив процедуру, начальник училища командует:
– Командирам батарей, развести батареи по казармам. Лейтенантам, прикрепить на кителя новые погоны. Встретимся здесь же через час!
Он поворачивается и окружённый свитой заместителей уходит. Следует команда Червова: «Пятая батарея, разойдись! Построиться во дворе перед клубом!»  Мы выходим из зала и в последний раз в стенах родного училища строимся повзводно в колонну по четыре. Червов командует: «Батарея, Равняйсь! Смирно! Шагом - марш!» Мы идём по центральной улице училищного  городка, слева и справа от нас здания казарм. «Баттарея!» – подаёт предварительную команду комбат таким привычным зычным голосом. Молодые офицеры твёрже, полной ступнёй, старательно печатают шаг. Эхо, многократно отражаясь от кирпичных стен, гремит как в огромной каменной трубе. На прощание выпускники с удовольствием демонстрируют свою высокую строевую выучку.
Воспитанных в училище дисциплины и ответственности, физических и строевых навыков хватило нам не только на время службы, но и на всю жизнь!
– Стой! – командует Червов. Мы останавливаемся у входа в свою, ставшую за эти годы родной, казарму. - Разойдись!  И уже иным тоном добавляет: – В клубе быть через пятьдесят пять минут! Свободны, товарищи офицеры!
В последний раз мы прошли по территории училища строем и в первый раз нам приказали явиться на офицерское собрание поодиночке! Мы, наконец, стали офицерами! Какую гордость, какой душевный подъём испытывал при этом выпускник училища, ещё помнят мои однокашники!
Возбуждённые и счастливые, делясь впечатлениями о только, что окончившейся процедуре, сняв кителя, меняем погоны курсантские на офицерские – серебряные, с одним красным просветом и двумя маленькими золотыми звёздочками. Они теперь, как звёзды небесные, поведут нас по дороге жизни! Под их сиянием мы вступаем в ещё неведомый, но такой желанный и многообещающий мир!
В назначенное время мы сидим на уже установленных курсантами младших курсов стульях в том же зрительном зале клуба.  На сцене появляется генерал Морин. По команде «Товарищи офицеры!» все дружно встают. Он подходит к трибуне с изображением символа училища – ромба с пушками на белом фоне, золотой ветвью справа и надписью на красной табличке «УИР» внизу.  Командование училища, видимо, долго противилось  переименованию его в ПРТУ, не желая расставаться с его прекрасной историей и традициями. Ведь оно было первым военным учебным заведением в нашей стране, готовящим специалистов по радиолокации! 
Генерал говорит с трибуны о недавно окончившейся Великой Отечественной войне, о роли офицерского корпуса в ней, о своём боевом опыте, о важной роли Войск ПВО в будущей войне, которую нам навязывает мировой империализм, об офицерской чести и достоинстве, о долге перед Отечеством. Свою речь он заключает словами:
- Ещё раз поздравляю вас с важнейшим в вашей жизни событием – производством в офицеры! Всем вам желаю успешной воинской службы на благо Родины! Надеюсь, что вы никогда не забудете родного училища, будете по возможности посещать его и передавать свой опыт последующим поколениям курсантов! А ещё желаю вам всем через двадцать – двадцать пять лет,  встретиться здесь же, но уже  полковниками и генералами!
Бурными аплодисментами поблагодарили выпускники своего начальника за последние наставления и добрые пожелания. 
Памятуя напутствие генерала Морина, мы встретились в клубе училища через двадцать пять лет. Полковников было много, генералов, как и должно быть, - значительно меньше! Все эти годы  мы шли разными дрогами, но к единой цели – укреплению обороноспособности нашей Родины.  И мне не стыдно ни за себя, ни за своих однокашников. Мы честно и добросовестно служили Отечеству на разных постах! Один из нас, став профессиональным писателем, посвятил этой юбилейной встрече свои стихи. В них всё сказано о нашем отношении к училищу. Лучше я не скажу.

Город Пушкин, город Пушкин –               
Поворотный пункт в судьбе.
От подмёток до макушки
Вечно преданы тебе.

Здравствуй город, где когда-то
Вдруг погоны – по плечам,
Где потопали ребята
В такт подковками стуча.

Здравствуй парк, стократ воспетый!
Здесь поэт великий зрел.
Зрели здесь и мы – поэты
Радиолокационных дел.
Сколько раз, мечту лелея
Пробежать победно кросс,
В поэтических аллеях
 Мы вдыхали через нос!

Сколько раз из увольненья
Мчались здесь – успеть бы в срок!
Жаль, что наши достиженья
МОК фиксировать не мог.

Здравствуй плац – свидетель строгий
Наших радостей и мук.
Здравствуй тир, где стыли ноги.
Здравствуй клуб – курсанта друг.

Разлетелись мы, как птицы
Из родимого гнезда.
И в тайгу, и за границу,
И в пески, и в города.

Наше дело – где бы ни был,
День и ночь, в пургу и зной
Охранять надёжно небо
Над великою страной.

ПВО – всегда работа,
 ПВО – всегда война,
ПВО – всегда до пота,
ПВО – всегда без сна.

Четверть века отстучало
Двадцать пять, как ни крути,
Но вернулись мы в начало
Офицерского пути.

Поседели, погрузнели,
Валидол порой во рту.
Но ничуть не погрустнели,
Так как мы – из  РТУ.

Разорвав оковы буден,
Мы приехали гурьбой.
Город Пушкин, вечно будем
Сердцем связаны с тобой!
Суматошным был последний день пребывания в училище. Мы получали офицерские удостоверения личности, продовольственные и вещевые аттестаты, отпускные билеты и проездные документы к новому месту службы, комплекты постельного белья и одеяла, наматрасники (набив  сеном или соломой на них, возможно, кому-то придётся спать). Укладывали и увязывали   своё имущество, собирались в первый офицерский отпуск, чтобы после него сразу явиться к назначенным местам службы, разбросанным по всей нашей великой стране – Союзу Советских Социалистических Республик! 
Позже было многое: и служба техником на РЛС в зенитно-ракетных войсках, и учёба в военной академии, и научная работа, и работа над диссертациями, и преподавательская работа в академии, и снова научная работа уже в гражданском НИИ, но здесь, в среднем (нормальном) училище я получил путёвку в жизнь! И, надеюсь, не только я, но и все мои однокашники никогда не забывали об этом!
Общее праздничное застолье в стенах училища начальник не разрешил, но групповые - никто не запрещал. Мои близкие друзья решили прощальный вечер провести по старой памяти вместе, в доме моих родителей.
С чемоданами и узлами, прихватив по дороге кое-что съестное, к вечеру мы, наконец, добрались до дома.  Своими вещами заняли весь коридор нашей коммунальной квартиры.   Дома нас ждали, и стол был уже накрыт. В суете сборов мы забыли об обеде и сейчас ощутили сильный  голод. Раздевшись, сразу сели за стол. С большим аппетитом в последний раз всей компанией ели сваренные мамой домашние щи. Вспоминали первое здесь застолье в день принятия Присяги, три года назад.
 В тайне от меня Олег Калинин организовал сбор денег и, по согласованию с товарищами, заранее в подарок моей маме купил чайный фарфоровый сервиз, в благодарность за её тёплое заботливое отношение в течение всех трёх лет. Он же с хорошими словами преподнёс его.  Мама более сорока лет бережно хранила этот, от всего сердца сделанный курсантский подарок, никогда не используя его по прямому назначению. Все годы, до самой  смерти, он украшал её комнату, и  напоминал ей о юности сына и его друзей!  Я и сейчас, после смерти мамы, храню этот сервиз. Теперь уже мне он напоминает и о друзьях-курсантах, и о маме! 
Все мои друзья в тот вечер оставили на память  свои лейтенантские фотокарточки с прекрасными  словами благодарности и добрыми пожеланиями моим родителям. 
Напутственное слово отъезжающим сказал отец, пожелав всем нам блестящей карьеры, длинной и счастливой общественной и личной  жизни. Со слезами на глазах прощалась со ставшими ей родными ребятами мама. Вечер провели в тёплой семейной атмосфере, омрачённой только близким расставанием. Все понимали, что в таком составе мы сидим за столом, скорее всего,  в последний раз. Ночевали в нашей комнате, с трудом разместившись, где придётся. Родители ушли к соседям. В двадцатиметровой комнате всем места не хватило!
После окончания училища наше курсантское братство распалось. Мы пошли разными дорогами, покорные душевному влечению и велению судьбы, однако, все с гордостью за принадлежность к советскому народу, советскому офицерскому корпусу, к советской армии!
 На следующий день мы поочерёдно провожали друзей, уезжающих с разных вокзалов. Расставались как родные, не слишком надеясь на встречу в будущем.  Велика была наша страна!
Рассматриваю старые, пожелтевшие, хранимые полсотни лет, фотокарточки; на обороте каждой - тёплые, дружеские, порой наивные слова посвящения.  Вот Олег Калинин, худощавый тёмный шатен с острым, умным и проницательным взглядом. Судьба его мне неизвестна. В последний раз мы встречались в конце пятидесятых годов. Вот Анатолий  Гулин, круглолицый, с красивой волнистой шевелюрой, прямым греческим носом и добрыми, доверчивыми глазами. Как выяснилось позже, он был слишком доверчив, за что и наказала его судьба. Вот Иосиф Мелентьев, светлоглазый, светловолосый, с простым русским крестьянским лицом. У него тоже была не лёгкая судьба. Вот Лев Авдеев, голубоглазый блондин, с открытым взглядом. Я его больше никогда не встречал и судьбы его не знаю. А вот Виктор Зеленин, судьба которого мне хорошо известна. На обороте этой фотокарточки читаю: «Сурова жизнь, когда молодость в шинели, а юность перетянута ремнём».      ( А.В. Суворов). А это общая  взводная фотокарточка. Вверху надпись:  Пушкинское радиотехническое училище, выпуск 1957 года.  В овальных рамках - фотокарточки командного состава, в центре -  генерал Морин. Ниже, в более мелких рамках - совсем юные лица моих однокашников, с надписями под ними. Мне не надо их читать, я всех их помню по именам и фамилиям и сегодня. Где вы, друзья? Как сложилась ваша жизнь? Чем живёте сегодня?  Живы ли?
Да, не простую, беспокойную и суровую, но  честную и благородную жизнь прожило большинство моих друзей курсантской юности. Они отдали все  свои силы службе Отечеству, а вот Отечество, точнее его нынешние правители, к сожалению, не нашли возможным по достоинству отблагодарить их за это! Не делает это им чести!
Быть может, и в самом деле существует телепатия, и тогда, я призываю вас, друзья мои, вспомните наш курсантский вальс:

Промчатся годы серые, мы станем офицерами
И, если нам придётся вспоминать
С друзьями закадычными юность не тепличную,
Курсантский вальс мы будем напевать!

Выполните данное когда-то обещание,  вспомните сегодня  наше училище, курсантские годы  и друзей  юности, перетянутой ремнём!







 ЛЕЙТЕНАНТЫ

Середина октября 1957 года. Несмотря на воскресный день двор небольшого двухэтажного дома на Таганке, где располагалось управление кадров Первой армии противовоздушной обороны особого назначения, был необыкновенно многолюден и оживлён. Несколько десятков таких же, как и я, новоиспечённых лейтенантов в не обношенных, ладных, пошитых по фигуре шинелях, начищенных до блеска хромовых офицерских сапогах и фуражках с недавно введёнными кокардами; с золотыми и серебряными погонами артиллеристов, связистов и лётчиков толпились группами или сидели на чемоданах. Одни курили и оживлённо обсуждали полученные назначения, перспективы дальнейшей службы, и маршруты следования в указанные в предписаниях воинские части. Другие, ещё только ожидавшие вызова в кабинет кадровика, внимательно прислушивались к разговорам и немного завидовали определившемуся положению первых. Большинство мало пугало место и условия будущей службы. Они были молоды, энергичны, здоровы, холосты и морально хорошо подготовлены училищными воспитателями к превратностям офицерской судьбы. Трудности быта их не волновали. Несколько обособленно от бесшабашных холостяков тоже на своих, но более объёмистых чемоданах, к некоторым из которых были привязаны алюминиевые чайники, кружки и постельные принадлежности, рядом со своими молодыми жёнами, как голубки, ворковали успевшие обзавестись в первом офицерском отпуске семьёй женатики. Правда, кое-кто из них уже с завистью поглядывал на свободных, как ветер, однокашников. Они успели взвалить на свои юношеские плечи заботы о семье, и их, естественно, интересовал быт в тех частях, куда им предстоит отправиться служить, быть может, на долгие годы.
Октябрьское небо дышало приятной прохладой, московское солнце улыбалось доброй улыбкой, ровный гул толпы выпускников военных училищ, как морской прибой, заглушал городской шум. Вся окружающая обстановка радовала меня новизной впечатлений, пробуждала ожидание чего-то неизведанного, но непременно прекрасного и много обещающего. На душе у меня в этот час была полная уверенность в счастливом исходе сегодняшнего судьбоносного дня. Мы с моим однокашником и другом Володей Воронцовым, оговорив главное - будем добиваться назначения в одну часть независимо от места её дислокации и условий службы – теперь молча наблюдали за толпой и ожидали вызова. Наконец, на крыльце дома появился офицер и громко объявил: "Выпускники Пушкинского училища, поочерёдно заходите в комнату №34!" Нас оказалось только двое. Володя подтолкнул меня, и я вошёл первым.
 - Наверное, хотите служить поближе к Москве, на первом кольце? – начал майор. Не глядя на меня, он перелистывал моё совсем тоненькое личное дело. – Как отличник имеете право выбора.
 - Мне всё равно! Единственно прошу Вас не разлучать меня с другом! Майор поднял глаза: "Похвально!"
- И где же Ваш друг?
- Ожидает за дверью!
 - Позовите! Я открыл дверь и позвал Володю. Он представился и встал рядом.
 - Дружбу людей вообще и офицерскую в частности надо поощрять! - философски заметил майор и, покопавшись в своих бумагах, через минуту продолжил. – Есть две вакансии техников в в/ч 52031. Прямо скажу: место не из лучших. Далековато от Москвы и добираться до неё не просто, но на что не пойдёшь ради друга!? Правда? – он посмотрел на меня. Я согласно кивнул. – Однако московские телепередачи видеть будете! Часть дислоцируется у села Семёновское. – Кадровик теперь разглядывал какую-то схему. – Маршрут следования: Павелецкий вокзал – станция Михнево – рейсовым автобусом или попутной машиной до Семёновского. Там спросите, как добраться до статуи рабочего или, иначе, – до хозяйства Лебедева. Предписания получите в соседней комнате через час. Счастливой службу! Можете идти!
Как на строевом плацу чётко повернувшись кругом, мы пошли к двери. Назначение состоялось.
Часа через три электричка остановилась на станции Михнево. Здание станции больше напоминало будку железнодорожного стрелочника. Кроме билетной кассы здесь был крохотный "зал ожидания" с круглой печкой, деревянной лавкой и бачком для питьевой воды. Станцию окружали деревенские, приземистые неказистые домишки с хозяйственными постройками, огородами и палисадниками.  По сравнению с большим городом - картина унылая. Москвой здесь даже  не пахло!
Рейсовый автобус отправлялся через час. Стемнело. Деревня утонула во мраке. Стал накрапывать противный затяжной осенний дождь. Утренний оптимизм постепенно куда-то улетучивался. В здании станции сидели вдвоём, даже кассир спряталась, закрыв своё окошко. Молчали, каждый думал о своём. Я вспоминал прошедший весёлый первый офицерский отпуск, милую Юленьку, пообещавшую писать каждый день, прощание с училищными и школьными друзьями, оставленный, должно быть, навсегда родительский дом. Что-то меня ждёт впереди!?
Подошёл автобус. В салоне нас оказалось всего трое: Володя, я и кондуктор - молоденькая девчонка, стрелявшая лукавыми глазками в очень престижных в то время потенциальных женихов – молодых симпатичных офицеров. Всё её поведение свидетельствовало об огромном желании познакомиться. Разговорились. Она поведала: что живёт в Михнево, но по выходным часто бывает на танцах в семёновском клубе; что там бывают и офицеры из части, расположенной где-то невдалеке в лесу; что статуя рабочего стоит на шоссе в семи километрах за Семёновским.  Раечка посоветовала нам ожидать попутной машины у чайной. Она пригласила нас почаще посещать клуб, сказав, что все девчонки будут нам очень рады. Тепло, попрощавшись  с общительной девушкой, нагрузившись тяжёлыми совершенно одинаковыми чемоданами, купленными в военторге училища и вместившими всё наше имущество, в темноте потащились в конец села к чайной. Ярко освещённые окна одного из домов, пьяные голоса и крутая лестница из двадцати ступенек, которую образно описала Раечка, подсказали, что это и есть знаменитая семёновская чайная.  Из соседнего барака доносилась музыка. Вероятно, там находился культурный центр всей ближайшей округи – семёновский клуб.
На наше счастье попутка не заставила себя долго ждать. Вначале из темноты показались приближающиеся лучи света, затем заскрипели тормоза, и рядом с нами остановилась машина, выше бортов загруженная какими-то ящиками. Шофёр - молодой парень в лихо сдвинутой на затылок кепке, с сочувствием оглядев нас, сразу согласился подбросить.
 - Кабина занята, забирайтесь в кузов! Я мигом сбегаю за папиросами.
Помогая, друг другу, мы влезли на вершину пирамиды из мокрых деревянных ящиков и, опасаясь испачкать новенькую офицерскую форму, устроились на  чемоданах.
 - Держитесь покрепче! – предупредил шофёр, садясь в кабину. Он включил передачу и машина, разрезая фарами ночную, мокрую тьму полетела. Ветер с дождём больно хлестал лица, норовил сорвать фуражки. Мы намертво вцепились в верёвки, которыми были увязаны ящики.
 - Ну и лихач! – прокричал мне в ухо Володя. Хорошо, что нам недалеко ехать. Ведь убьёт, не дав дослужиться до очередной звёздочки!
Вскоре, к нашему большому удовольствию, в свете фар показалась белая гипсовая статуя рабочего с вытянутой как бы приглашающей в гости правой рукой. Машина остановилась так резко, что мы  по инерции чуть не вылетели на крышу кабины.
 - Приехали, станция Березай – кому надо вылезай! – весело прокричал шофёр, высунувшись из окна. Мы выгрузились и поблагодарили лихача.
 - Служите верно, Родине! А мы, если надо, всегда подмогнём! - напутствовал парень.
Через минуту красные огоньки скрылись из глаз.  Я огляделся. Вокруг сквозь сетку дождя и ночную тьму едва различался вековой смешанный лес. Вершины могучих деревьев качались под порывами ветра. Было сыро,  неуютно и, после совсем недавно покинутого большого города, одиноко и тоскливо. Слева невдалеке мерцал слабый огонёк. Потащились на этот манящий признак человеческого жилья. Постепенно стали вырисовываться будка и шлагбаум, перекрывающий въезд на ответвляющуюся от шоссе дорогу. Из будки вышел солдат с керосиновым фонарём в руке. Разглядев офицеров, красиво отдал честь.
 - Мы ищем хозяйство Лебедева! – сказал Володя.
 - Вначале предъявите ваши документы.
Мы показали свои удостоверения личности и предписания.  Дежурный зашёл в будку и при тусклом свете керосинового фонаря долго изучал наши документы. Наконец, он вышел. 
 - Чемоданы, товарищи офицеры, можете оставить здесь, на КПП-1. Когда приедет мой сменщик, я на машине доставлю их в городок. А сами идите по этой дороге, никуда не сворачивая. Придёте на КПП-2. Тут недалеко, всего километра три!
Оставили чемоданы и пошли. Лес всё пел свою мрачную песню и шёл противный мелкий дождь. Капли воды скатывались за ворот, шинели заметно потяжелели. Дорога показалась бесконечной.
На КПП-2 дежурный сержант, снова проверив наши документы, показал на расположенное рядом приземистое деревянное строение, в котором светились несколько окон.
 - Это штаб полка. На входе вас встретит и устроит на ночлег дежурный по части. 
Комната дежурного находилась сразу при входе. За прозрачной  перегородкой, наклонившись над столом, сидел капитан с красной повязкой дежурного по полку на левой руке. Услышав стук двери, он поднял голову. Мы приняли стойку "Смирно" и я доложил: "Товарищ капитан, техник-лейтенант Сумной для дальнейшего прохождения службы прибыл!"  "Техник-лейтенант Воронцов…" – слово в слово повторил Володя.
 - Капитан Демидов! – представился дежурный. – Предъявите документы! Мы подали в окошко свои удостоверения личности и предписания. Внимательно изучив их и сравнив фотокарточки с оригиналами, капитан приказал:
 - Ждите! Командир ещё работает. Сейчас я доложу ему о вашем прибытии, и он примет решение, как с вами поступить.
Он вышел из своей комнаты и направился в глубь коридора. Мы стояли в ожидании дальнейших распоряжений.
 - Пройдите! Последняя дверь направо по коридору – кабинет командира. Он хочет вас видеть, – сказал дежурный вернувшись. Постучав, мы вошли и доложили о прибытии. Перед нами сидел полковник. Сероглазый шатен с добрым русским, усталым  лицом.  В неярком свете электрической лампочки он показался мне человеком пожилым. О том, что полковник прошёл через огонь Великой  Отечественной войны, свидетельствовали три ряда орденских планок на кителе. С первой минуты он производил благоприятное впечатление и, как выяснилось позднее, не только на меня.
 - Садитесь и рассказывайте: кто вы и откуда? - начал разговор по-отечески просто командир. Внимательно выслушав наши  очень короткие биографии, задумчиво посмотрел на каждого из нас.
 - Да, быстро бегут года! Вы мне уже в сыновья годитесь! Я старше вас на двадцать лет! При этих словах у меня мелькнула восторженная мысль: "Ему только сорок, а он уже заслуженный полковник и командир полка! Должно быть, воевал геройски!" 
 - Но в сторону лирику! Перейдём к делу! – сменил тон полковник. Мы с вами братья по оружию. Раньше я тоже был артиллеристом-зенитчиком. Правда, на фронте сражался не только с воздушным противником! Вот пришлось переквалифицироваться. Это же предстоит и вам. Будете служить в зенитно-ракетном полку, обслуживать новейшую, самую современную, сложную технику радиотехнического центра наведения ракет на вражеские самолёты (РТЦН). Обстановка в мире напряжённая, поэтому можно всего ожидать! Верю, что с задачей справитесь. Ваше училище хорошо зарекомендовало себя в войсках. Ну и старшие товарищи помогут освоить новую для вас аппаратуру. Завтра вы начинаете свою военную карьеру. Она в ваших руках! Пожелаю  успеха на службе Отечеству! Сейчас я вызову начальника центра, он позаботится о вашем ночлеге. Утром с его же помощью устроитесь основательно.
Полковник куда-то позвонил и через десять минут в дверь кабинета постучал майор в лётной форме. Вид у него был не строевого офицера. "Товарищ полковник, майор Забродин по Вашему приказанию прибыл!" – доложил вошедший как-то вяло, не по-военному. 
 - Знакомьтесь! Это Ваше пополнение, – полковник кивнул  в нашу сторону. Мы встали и представились - Устройте их на ночлег.  Завтра с утра решите с моим заместителем по тылу  вопросы их быта! А теперь все свободны! Как положено по Строевому уставу повернувшись кругом, мы вышли. Наши чемоданы уже стояли возле дежурного. Прихватив их, пошли за своим новым начальником.
 - Я сам недавно прибыл сюда из запаса! Тоже приходится осваиваться! – говорил по дороге Забродин. – Ничего, ребята, научимся бить врага, так же как мы научились его бить на фронте! Завтрашний день даю вам на обустройство. Получите комнату, на складе – койки, постельное бельё, кое-что из мебели, набьёте сеном свои матрацы и подушки, ну и т. д. и т.п. Послезавтра мы побеседуем о ваших функциональных обязанностях.
Между тем - пересекли две короткие, слабо освещённые улочки, застроенные типовыми деревянными финскими домиками, и подошли к отдельно стоящим трём небольшим двухэтажным каменным зданиям.
 - Здесь находятся две холостяцкие квартиры – офицерские общежития, - сказал Забродин. – Кто-то обязательно в наряде или на боевом дежурстве. Переночуете на свободных койках! Войдя в подъезд, он постучал в дверь правой квартиры. Открыл взлохмаченный лейтенант в кителе, наброшенном на нательную солдатскую  рубашку с болтающимися на груди завязками.   
 - Заходите, заходите, товарищ майор! Что-нибудь случилось?
 - Привёл новичков. Им нужно переночевать. У вас есть свободные места?
 - Рожков и Аника на дежурстве.
 - Вот и прекрасно! Примите ребят, как подобает принимать гостей! Завтра мы им найдём постоянные места!
 - Не беспокойтесь, товарищ майор, не обидим!
 - Утром отправляйтесь в штаб к заместителю командира по тылу. Я с ним предварительно свяжусь! – обратился к нам Забродин. - Устраивайтесь основательно, рассчитывая на длительное здесь пребывание. В общежитиях пока, насколько мне известно, мест нет, поэтому подполковник Синицын поселит вас в финском домике, уплотнив кого-то из старожилов. Послезавтра на утреннем разводе извольте быть в строю подразделения!  Начальник РТЦН попрощался и ушёл.
 - Проходите, ребята, не стесняйтесь! Здесь все свои! – позвал лохматый лейтенант. – Давайте познакомимся: "Юрий Лебедев, Владимир Воронцов, Иван Сумной". Мы пожали друг другу руки.
 В комнате, куда мы вошли, за столом сидели ещё человек пять молодых офицеров, одетых по-домашнему. Вид у всех был возбуждённый. Назвав себя, познакомились за руку с каждым. Было накурено так, что, как говорила моя мама, "хоть топор вешай", царил хаос, чувствовалось отсутствие женщины -хозяйки и старшинской твёрдой руки.   
 - В картишки перекидываемся! – сказал Юрий. – Хотите - присоединяйтесь! А нет – на кухне электрическая плитка, чайник, заварка. Можете чайком побаловаться! У нас самообслуживание. Да, в соседней комнате всего две койки, обе сегодня свободны! Он присоединился к компании и игра "в козла" продолжилась. Понаблюдав некоторое время за игрой, мы осмотрели холостяцкое хозяйство и отправились спать. День был перенасыщен событиями.
В то первое утро в части проснулись поздно. В квартире было тихо. Хозяева ушли на службу. Мы тоже собрались и пошли в штаб. С завтраком "пролетели" – столовая оказалась уже закрытой. При свете дня увидели, наконец, свой городок. Он оказался совсем маленьким: десятка два финских домиков с двумя входами по торцам, три уже знакомых восьми квартирных, барачного типа штаб, клуб, солдатских казармы; солдатская и офицерская столовые, хозяйственный двор с гаражом, кочегарка с баней, магазин военторга. Перед штабом красовалась широко распространённая в те годы "раковина" с несколькими рядами скамеек перед ней – местные летний кинотеатр и эстрада. В "раковине" при необходимости вешали экран или выступали самодеятельные артисты. Городок был окружён двумя рядами колючей проволоки, натянутой на бетонные столбы. Сразу за столбами начинался густой смешанный лес с преобладанием елей и сосен. 
 - Современная пушкинская Белогорская крепость! – сострил Володя. – только пушки с вороньим гнездом в стволе не хватает!  Должно быть, здесь течёт  "развесёлая" жизнь!
 - Поживём - увидим! Может и не до веселья будет!? – отозвался я.
Подполковник Синицын – небольшого роста крепыш лет сорока пяти – встретил нас радушно. Ему уже было известно о нашем прибытии и решение о размещении созрело.
 - Поселю вас у старшего лейтенанта Богданова. Это последний дом по правой стороне крайней улицы. Вход со стороны леса. Правда, у него большая семья: их двое, двое детей плюс тёща, но придётся потесниться. Поживут пока в двух комнатах, а маленькую освободят! При первой возможности вас переселю в общежитие. Там вам, конечно, будет лучше: центральное отопление, водопровод, канализация – курорт! А Богданову придётся помогать и с топкой печи, и с водой из колонки. Будете жить вместе, значит и тяготы надо делить! Вы молодые, вам даже полезно дров попилить, поколоть, за водичкой сбегать! Разминка! – он весело рассмеялся. Меня же – городского жителя – эта перспектива не очень обрадовала. Но выбора не было.
 - Бодров! Зайди ко мне! – позвал кого-то подполковник. В дверях тут же появился плечистый сержант. – Назначь пару гвардейцев в помощь офицерам!
 - Слушаюсь, товарищ подполковник!   
 - Мои солдаты всё покажут и помогут. Богданов об уплотнении предупреждён. Вопросы есть?
 - Пока всё ясно, - уныло ответил за двоих Володя.
 - Тогда действуйте! Мы вышли вслед за сержантом.
Наше устройство на новом месте действительно заняло целый день. Зато ночевали уже в своих, пахнущих душистым сеном и ласковым июльским солнцем постелях. Шаги, разговоры, детский плач за тонкой стенкой не были помехой молодому здоровому сну. Хозяев, конечно, не очень радовало подселение, и они сделали всё, чтобы мы не задержались в их доме. Кроме того, через пару месяцев в полк прибыли выпускники других училищ, и Синицын был вынужден, к нашей большой радости, организовать ещё одно общежитие. Так что тяготы быта нам преодолевать пришлось не так уж долго.
Хорошо выспавшиеся проснулись, как по команде "Подъём", в семь утра. По выработанной и пока не забытой привычке выскочили во двор на зарядку, умылись водой из висящего на стене дома рукомойника и отправились в столовую завтракать. Начиналась наша строго регламентированная офицерская служба. 
Офицерская столовая располагалась в маленьком, отдельно стоящем домике невдалеке от асфальтированного строевого плаца. Видимо, этот домик первоначально предназначался для семьи командира полка, но тот отказался от своей вполне заслуженной привилегии и поселился в обычной квартире, а домик переоборудовали под столовую, объединив жилые комнаты в обеденный зал и использовав кухню по её прямому назначению. В углу зала невысокой стойкой был отгорожен буфет, где можно было купить лимонад, конфеты, пряники, папиросы и спички. Буфетчица одновременно выполняла функции кассира столовой, получая за довольно однообразные блюда деньги наличными, или кормила полковую молодёжь в долг ("на  плюсики", под будущее офицерское содержание), записывая долги в специальную тетрадь и помогая, таким образом, поистратившимся лейтенантам не умереть с голода. Асю за такую благотворительность лейтенанты щедро одаривали комплиментами, от которых она буквально расцветала. Какая же женщина остаётся равнодушна к комплементам?! Она не была красавицей, потому кавалеры никогда не задерживались в столовой. Они постоянно куда-то спешили.
Утром, проглотив свою неизменную яичницу с кружком жареной колбасы и стакан чая, на ходу застёгивая пуговицы шинели и ремни портупеи, мы бегом бежали на плац, чтобы успеть встать в строй своего подразделения до команды начальника штаба: "Полк, равняйсь! Смирно! Равнение на средину!" В это самое время в дверях штаба появлялась подтянутая фигура полковника. Командир и начальник штаба красивым строевым шагом направлялись навстречу. "Товарищ полковник! Полк для развода на занятия построен!" – поставленным командным голосом докладывал подполковник Гагин и, пропустив командира, следовал за ним. Выйдя на середину плаца, командир здоровался с личным составом: "Здравствуйте, товарищи!" И полк отвечал мощным, слаженным хором:  "Здравия желаем, товарищ полковник!" Громким эхом откликался, как бы повторяя наше приветствие, стоящий рядом могучий лес. И нам - молодым – было приятно видеть прекрасную строевую выправку своих начальников, и невольно  пробуждалось желание подражать им, быть похожими на них.
Командир коротко, по-военному ставит задачу полку и делает необходимые объявления. Затем раздаётся команда начальника штаба: "Полк, к торжественному маршу, по подразделениям, штаб прямо, остальные напра – во! Равнение направо, шагом марш!"  Соблюдая равнение, твёрдо печатая шаг, повернув головы в сторону начальников, проходят мимо подразделения полка и направляются на объекты. Начальники, оценивая строевую выучку, стоят в положении "смирно", приложив правую руку к козырьку фуражки.
Когда РТЦН выходит за КПП-2, майор Забродин покидает своё место в строю и командует: "Барабанщик, вперёд! Держать ритм 120 шагов в минуту!"  Рядовой Васильев с барабаном на шее обгоняет строй, становится впереди, подбирает ногу и ударяет палочками по натянутой коже барабана. Ритмичные звуки разносятся далеко по лесу, распугивая  всю живность. В сердце каждого из нас пробуждается гордое чувство принадлежности к братски единому, мощному, способному преодолеть любые трудности воинскому коллективу. Это чувство распирает грудь, заставляет быстрее бежать кровь, делает  нас многократно сильнее, ибо на каждого проецируется мощь всего строя: трёх десятков офицеров и сотни солдат – сильных, здоровых телом и духом молодых мужчин – советских воинов! 
При входе на наш объект, спрятанный от любопытных глаз в густом лесу,  - свой КПП. Дежурные солдаты встречают личный состав распахнутыми настежь воротами. Втянувшись на территорию РТЦН, подразделение останавливается на бетонированной площадке антенного павильона.  "По рабочим местам, приготовиться к контролю функционирования аппаратуры радиолокационной станции, разойдись!" – командует майор Забродин и строй мгновенно рассыпается. 
 - Старший лейтенант Стульников, лейтенанты Воронцов и Сумной, ко мне! – перекрывая возникший гул голосов, кричит Забродин.
 - Через минуту на площадке перед двумя массивными треугольными рупорными антеннами, напоминающими крылья ветряной мельницы, остаются четверо.
 - Старший инженер-лейтенант Стульников, познакомьтесь со своим пополнением и поставьте задачу. Я с ними поговорю позже.
 - Слушаюсь! – отвечает тот.
Небольшого роста, белобрысый и остроносый, чем-то похожий на дятла, старший инженер-лейтенант поочерёдно протягивает нам руку:
 - Начальник первой группы РТЦН Стульников Леонид Семёнович. В ответ мы, в который раз, представляемся.
 - Сразу вникайте в боевую работу, товарищи. Один из вас, кто повыше ростом (он указывает на Володю), будет эксплуатировать блоки выработки команд, другой (то есть я) – координатные шкафы. Пойдёмте в зал, я покажу вам аппаратуру, которую надлежит изучить по техническим описаниям, конечно, с помощью моей и старших, опытных техников, а затем и обслуживать: проводить все виды регламентных работ и устранять возникшие неисправности. Надеюсь, двух месяцев вам хватит! Вот и весь первоначальный инструктаж. Будут вопросы, не стесняйтесь, обращайтесь!
По длинному коридору, миновав две тяжёлые металлические двери – защиту от ядерного взрыва, -  мы вошли в хорошо освещённое подземное помещение, плотно заставленное радиоаппаратурой, когда по громкой связи (ГГС) уже слышался голос Забродина: "Начальникам групп, доложить о готовности к функциональному контролю станции (ФКС)!" Стульников лишь на минуту задержался у какого-то внушительных размеров металлического застеклённого шкафа, сказал: "Это координатный шкаф! Верхний ряд панелей – блок выработки команд" и тут же скрылся, побежал проверять наличие на рабочих местах техников. Затем по ГГС раздался его писклявый голос: "Первая группа к работе готова!" "Вторая группа к работе готова!" "Третья группа к работе готова!"…"Седьмая группа к работе готова!" – прогремели по залу доклады.   "Включить станцию!" – скомандовал Забродин. Через секунды засветились нити накаливания катодов радиоламп. Аппаратура ожила.
Моего возраста кудрявый, круглолицый, сероглазый брюнет с надетыми наушниками и ларингофонами и погонами старшего лейтенанта, медленно передвигавшийся вдоль линейки из пяти одинаковых координатных шкафов, подошёл ко мне:
 - Меня зовут Василий Жаров. Я – старший техник четвёртой координатной линейки и у меня не хватает техника. Должно быть, будем работать вместе. Так что присматривайся!" Почти одновременно Володю пригласил следовать за собой какой-то высокий, лысоватый старший лейтенант и они скрылись за шкафами.
 - Сейчас офицер наведения, сидящий в другом зале за индикатором, проверяет работу наших следящих систем по сопровождению имитированных целей! – говорил Жаров. - В каждом координатном шкафу их шесть: три по  координатам цели и три по координатам ракеты. Позже я покажу тебе, как это делается. Если какая-либо из следящих систем не работает, то наведенец сообщит мне об этом. Наша задача устранить неисправность. Сказать - просто, сделать – не всегда!
К счастью, на этот раз наши шкафы работали нормально. Но я увидел, как техник соседней, третьей линейки быстро покатил на тележке осциллограф к одному из своих шкафов и стал в гнёздах панелей просматривать форму импульсов, измеряя их параметры.
Минут через двадцать по ГГС послышался голос Забродина: "РТЦН готов к боевой работе восемнадцатью каналами. Техникам устранить неисправности, проверить каналы и доложить!" Он выключил микрофон. Из разных концов большого зала послышались громкие голоса, споры, пререкания. Техники разных подсистем радиолокатора выясняли отношения: чья именно аппаратура неисправна. 
Жаров оказался общительным доброжелательным человеком, грамотным техником и не плохим преподавателем. После окончания ФКС он провёл меня по всем залам локатора, познакомил со многими техниками, рассказал о принципах работы зенитно-ракетного комплекса и назначении каждого элемента. Именно от него я получил первое представление о наведении зенитной ракеты на воздушную цель. Из-за строгой секретности этого вооружения в те годы в училище о нём не было сказано ни слова.
Первая армия ПВО особого назначения была развёрнута в Подмосковье в самом начале пятидесятых годов теперь уже прошлого века. Она включала четыре корпуса по пятнадцать полков и пять баз хранения и обслуживания ракет. Полки располагались на двух специально построенных бетонных кольцевых дорогах, примерно в пятнадцати километрах друг от друга и образовывали два пояса сплошных зон поражения самолётов вероятного противника. На вооружении полков стояла зенитно-ракетная система С-25 "Беркут". Она обеспечивала возможность одновременной стрельбы по двадцати воздушным целям. Полк включал: штаб, РТЦН – радиолокатор сопровождения цели и ракеты, совмещённый с командным пунктом; дивизион, состоящий из двух батарей по десять взводов в каждой (взвод обслуживал три пусковых стола  жидкостных зенитных ракет с вертикальным стартом), специальные и тыловые подразделения. Предусматривалась возможность стрельбы ракетами с ядерными зарядами. Советское правительство неплохо заботилось о неприкосновенности столицы СССР! В те времена практически ни один вражеский самолёт не мог безнаказанно достичь Москвы!
Встретив нас на моей первой "экскурсии" по залам РТЦН, пробегающий мимо Стульников (он был суетлив и вечно куда-то спешил), обрадовался:
 - Вы уже познакомились? Вижу, Жаров, Вы уже приступили к подготовке молодого специалиста. Молодец! Чем скорее Вы его подготовите, тем лучше для Вас! Обеспечьте его литературой и помогайте с ней разобраться. Если возникнет необходимость, обращайтесь ко мне!
И он побежал дальше. Жаров проводил меня до секретной библиотеки. Она помещалась рядом, в отдельном маленьком домике, представил секретчику – старшине-сверхсрочнику и назвал инвентарные номера томов технического описания РЛС "Б-200", которые мне надлежало изучить. Я взял первый том "Общее описание", расписался в журнале и, вернувшись в наш зал, открыл первую страницу. Мне предстояло за два месяца осилить две толстенные книги, насыщенные математическими формулами и принципиальными схемами, научиться выполнять регламентные работы на аппаратуре и сдать экзамен для допуска к боевому дежурству. Нужно было научиться отыскивать и устранять неисправности в координатном шкафу, включавшем около трёх сотен электровакуумных приборов (радиоламп) и многие сотни сопротивлений, конденсаторов, индуктивностей и реле! Объём аппаратуры просто пугал! "Однако не боги горшки обжигают!" – успокаивал я самого себя. – Осилил же всё это Жаров! Терпение и труд всё перетрут!" 
День за днём, упорно продвигаясь  по страницам объёмистых томов, разбирая физические процессы, происходящие в схемах, практически настраивая аппаратуру, с помощью Жарова, я выполнил поставленную начальником задачу и через два с половиной месяца был допущен к несению боевого дежурства в должности техника. Это было серьёзное достижение! В свои двадцать лет я, впервые преодолев существенные трудности, оправдал доверие старших, более опытных и уважаемых мною людей, уверовал в свои возможности, вырос в своих глазах, во мне стало зарождаться чувство собственного достоинства! Именно это чувство делает человека гордым и независимым, не позволяет ему  становиться лакеем, слугой в любых, самых сложных жизненных ситуациях!  Я и сегодня высоко ценю это качество в людях.
В тот далёкий памятный день - первый день офицерской службы - меня ожидал ещё один сюрприз. Вернувшись из городка после обеда в уже знакомой столовой на объект, я был приглашён незнакомым лейтенантом в зал дизельной электростанции. Три танковых дизельных двигателя, на валах которых размещались якоря мощных электрических генераторов, занимали большую часть подземного зала. На небольшом свободном пятачке, за столом, сидели пять офицеров. Я вошёл и представился. Сидящий посередине серьёзный старший лейтенант в чёрных роговых очках, придававших ему очень важный, начальственный вид, обратившись ко мне, строго произнёс:
 - Техник-лейтенант Сумной, Вы начали службу на электрифицированном военном объекте. Вокруг Вас и даже под ногами в специальных кабельных каналах проложены десятки кабелей высокого напряжения, большие электрические токи протекают в радиоаппаратуре. Человек, находясь в таких условиях, ежеминутно подвергается огромной опасности. Он обязан постоянно помнить об этом и знать назубок основные правила обращения с электроприборами -  правила техники безопасности. Конечно, в училище Вы слышали об этом, но по существующим правилам здесь, в части, Вы обязаны в первый же день сдать зачёт. Сейчас члены комиссии будут задавать Вам вопросы. От Ваших ответов будет зависеть очень многое и, прежде всего, можно ли Вас вообще допускать в здание.
 - Кто первый? – обратился он к сидящим рядом. Поднялся высокий скуластый блондин с погонами старшего лейтенанта:
 - Скажите, Сумной, что такое электрический ток? Я ответил как отвечал на занятиях по электротехнике.
 - А закон Ома для переменного тока Вам известен? Я стал взглядом искать доску и мел, чтобы написать формулу. Видя моё небольшое замешательство, председатель комиссии тут же обратился к членам:
 - Товарищи, да он не знает! Наверное, придётся сразу поставить "неуд",  дать время на подготовку и доложить об этом майору Забродину!? Я, естественно, стал оправдываться.
 - Ну, хорошо, хорошо! На первый раз простим Вашу растерянность! Оставим теорию! Покажите практически, как Вы будете менять сгоревший в радиоаппаратуре предохранитель. Всё необходимое находится рядом с Вами. Я огляделся. У стены лежали резиновые боты, перчатки, коврик, большие эбонитовые щипцы и электрический щиток с предохранителями, рассчитанными на сотню ампер.
 - Смелее, смелее, не стесняйтесь! – подбадривали меня члены комиссии. Сую ноги в огромные неуклюжие бахилы, надеваю такие же безразмерные перчатки, беру в руки злосчастные щипцы. И тут слышу, кто-то прыснул за моей спиной. Оборачиваюсь: в дверях толпится десяток лейтенантов. Раздаётся общий неудержимый хохот. Должно быть, я выглядел очень комично. До меня, наконец, доходит, что это просто розыгрыш.
 - Не обижайся, друг, сквозь слёзы говорит "председатель комиссии". У нас в полку такая традиция. Мы все через это прошли. Я и не обижаюсь. Смех-то добрый, товарищеский.
 - Тебе ещё предстоит пройти процедуру приёма в казачество. Так у нас называют приём в полковую офицерскую семью. Читал, как это делалось в царское время в гвардейских полках? Если не знаешь, узнаешь, но чуть позже! Ему почему-то стало ещё веселее.   
 Незаметно пролетела неделя. Наступила суббота. Завтра выходной день. Мы с Володей получили подъёмные деньги: оклад техника плюс лейтенантское звание составили 1400 рублей! Для сопоставления скажу, что мой отец – инженер Ижорского завода - имел зарплату около 1000 рублей. Советское государство высоко ценило воинский труд. Офицерская служба была не только очень престижной, но и сравнительно неплохо оплачивалась!
Решили съездить в ближайший город, чтобы приобрести необходимые в быту: электроплитку, кастрюлю, чайник, кружки, ложки и кое-что из продуктов – по выходным столовая не работала, и холостяки должны были самостоятельно заботиться о своём пропитании. Для души решено было купить общий радиоприёмник. К концу рабочего дня подхожу к своему непосредственному начальнику Жарову и обращаюсь, как положено по Уставу: "Товарищ старший лейтенант, разрешите завтра на шесть часов отлучиться из городка, чтобы съездить в Серпухов за покупками!" "Обратись к Стульникову!" – отсылает он меня по инстанции. В боевой расчёт мы ещё не входим, и начальник группы милостиво отпускает нас на весь день.
Серпухов – ближайший центр городской цивилизации – был удалён от нашего городка на сорок километров. Автобус Михнево – Серпухов и обратно делал один рейс в сутки. Движение всякого транспорта по бетонным кольцевым подмосковным дорогам было строго ограничено секретностью. Добраться до Серпухова и во время вернуться назад, было совсем не просто! Но молодая кровь бурлила и не давала покоя. Выход из положения был найден довольно быстро: через полгода мы с Володей приобрели общий мотоцикл!
Старинный купеческий и мещанский Серпухов, расположенный на берегу Оки, в те годы сохранял вид небольшого провинциального городка средней полосы России XIX века. Ни индустриальные стройки советской власти, ни недавно прошедшаяся здесь Великая Отечественная война не изменили его облик. Типовой гостиный двор,  ресторан "Москва", милиция, кинотеатр "Дружба" и гостиница "Колхозник" - на центральной площади; театр без своей труппы, краеведческий музей, несколько продовольственных магазинов и рынок - составляли все его достопримечательности.   
Осмотрев город, нагруженные покупками, благополучно вернулись домой, и вечером, лёжа на своих благоухающих сеном, скрипучих солдатских койках, уже слушали прекрасные песни В. Трошина, Н. Дорды, К. Шульженко, льющиеся из динамика радиоприёмника – первого крупного приобретения в нашей офицерской жизни.
Жизнь личного состава полка (да и членов семей офицеров и сверхсрочников) была строго регламентирована распорядком дня. В 8.00 развод на занятия, с 9.00 до  14.00 работа и боевая учёба на объектах. В это время в соответствии с расписанием проводилось обслуживание техники, регламентные работы, теоретические занятия по специальности и марксистско-ленинская подготовка. С 14.00 до 15.00 отводилось время на обед. После обеда был предусмотрен час отдыха. В это время военнослужащие срочной службы имели возможность отдохнуть, лёжа в постелях; для офицеров - устраивались тренажи: стрелковый, химический, строевой и т.п. Затем следовал обязательный для всех час физической подготовки. Этот ежедневный час ФИЗО назывался жуковским или индийским. Он был введен во всей Советской армии Маршалом Советского Союза Жуковым Г.К. после посещения им Индии, где это практиковалось издавна. Наш командир полка был большим любителем футбола и хоккея, поэтому летом в отведенное время офицеры гоняли мяч на оборудованном в городке стадионе, а зимой – шайбу. Каждое подразделение имело свою команду, и между ними шли непрерывные состязания. Физическая культура позволяла офицерам поддерживать хорошую форму.  В те годы не только среди молодёжи, но и среди старших офицеров практически не встречались разъевшиеся толстяки и беспомощные слабаки, не способные сдать нормативы на значки "Готов к труду и обороне" (ГТО) и военно-спортивный комплекс (ВСК). Офицер, даже в штатском платье выглядел как на строевом плацу: стройным и подтянутым с гордо поднятой головой. Помывочное помещение в полковой бане отапливалось только по субботам и воскресеньям. Но в душевой всегда можно было смыть пот и грязь, что обеспечивало соблюдение элементарных гигиенических правил и без персональных ванн. В тёплое же время года существовала и более привлекательная возможность.
В километре от нашего городка протекал лесной ручей. Силами личного состава полка на его пути был вырыт котлован, построена земляная запруда и после первого же весеннего половодья образовалось рукотворное озеро. Травянистый пляж оборудовали раздевалками, построили помещение для дежурного. Дежурство спасателем на озере стало желанным нарядом на службу для офицерской молодёжи. В летнее время наш небольшой пляж был не менее многолюден, чем ялтинский. В воде весело плескались и визжали дети, с берега за ними внимательно следили и одёргивали чрезмерные шалости молодые загорелые мамы. В тихих местах с удочками сидели свободные от службы папы. За всей этой идиллией внимательно наблюдал дежурный лейтенант-спасатель. И как же приятно было нырнуть в прохладную проточную воду озера, прибежав разгорячённым с расположенного невдалеке стадиона!
После ФИЗО для офицеров, не имеющих в подчинении личного состава, наступало личное время. Выезжать из городка даже в деревню Семёновское без специального разрешения командования они не имели права – полк нёс постоянное боевое дежурство по защите неба Москвы. Несмотря на то, что, на объектах постоянно находились сокращённые боевые расчёты, способные самостоятельно в любое время обстрелять четыре воздушные цели, полк по сигналу "Боевая тревога" должен был быть готовым реализовать все свои боевые возможности – встретить ракетами двадцать самолётов противника. Мы – офицерская молодёжь – прекрасно понимали важность и ответственность возложенной на нас задачи. Кроме того, за самовольную отлучку можно было угодить и под суд военного трибунала! Поэтому личное время заполнялось чтением художественной литературы, игрой на клубном бильярде и картами, хотя последние и не приветствовались нашими воспитателями-политработниками.
 Читали мы очень много. В клубе существовала вполне приличная библиотека, но в общежитии стихийно закрепилась традиция: из поездки в город без книги не возвращаться. Подписка на собрания сочинений русских и зарубежных классиков в то время не являлась проблемой. Кто-либо из нас выписывал, а выкупали очередные тома все жители "ночлежки", как назвал нашу холостяцкую квартиру за её беспорядок как-то заглянувший командир. Постепенно в общежитии была собрана вполне приличная собственная библиотека. Для общего пользования мы выписывали толстые журналы и читали их от корки до корки. Помнится в те годы начал выходить журнал "Юность", который, естественно, нам был ближе других. Совсем не редкостью были стихийно возникавшие обсуждения прочитанного. С жаром, до хрипоты лейтенанты обсуждали характеры и поступки литературных героев – учились философии жизни, впитывали нормы высокой морали, которой учила тогдашняя литература.  Целые главы вышедшего в те годы в свет байроновского "Дон Жуана", в прекрасном переводе Т. Гнедич, мы заучивали наизусть! Мы переписывали от руки, бывшие редкостью, книги С. Есенина. Его трогательные, певучие, немного тоскливые стихи были особо созвучны нашим молодым русским душам!   
Года через два в полку появился лейтенант-моряк. Он был настоящим романтиком моря, с детства мечтал о дальних походах и солёных ветрах, но военная судьба закинула его в леса Подмосковья. Юра Плотников увлекался живописью, неплохо рисовал и собирал открытки с репродукциями картин классиков. Он умел так вдохновенно говорить о них, что увлёк этой страстью и многих из нас – своих слушателей. В нашей не слишком уютной комнате порой собиралось на Юрины "лекции" полтора десятка офицеров. Теперь при каждой поездке в Москву мы непременно посещали Третьяковку, Пушкинскую галерею или очередную художественную выставку, привозили альбомы и путеводители по музеям. На стенах наших комнат появились красочные репродукции. Помню, над моей койкой висела репродукция картины К. Брюллова "Итальянский полдень". Просыпаясь по утрам, я  всегда видел обращённый на меня взгляд красавицы-итальянки, ощущал на своём лице лучи не скромного подмосковного, а яркого итальянского солнца и вдыхал не застоялый запах табачного дыма, а сказочный аромат итальянской виноградной лозы.
Конечно, однообразие жизни, оторванность от городской цивилизации и женского общества, очень ограниченный круг лиц, которые видишь изо дня в день в течение нескольких лет (как на корабле в длительном морском походе); иногда скрашивались и холостяцкими пирушками с водкой, неизменными килькой в томатном соусе, картошкой "в мундирах" и чёрствым хлебом в качестве закуски. При этом излишние шум, песни и чрезмерно громкие разговоры тут же пресекались наиболее бдительными из нас. Над нами была квартира командира полка, рядом – заместителя по политической части, а пьянство в армии в те годы жестко и совершенно справедливо каралось! Кроме того, своего командира полковника Лебедева Николая Николаевича все в полку глубоко уважали и любили. Мы считали бесчестным не оправдывать оказанного доверия и возлагаемых им на нас надежд! Между собой и солдаты, и офицеры называли его тёплым именем "батя".  А что может быть выше этой оценки!? Кстати, мне было очень приятно встретиться с ним через много лет на Балхашском полигоне. К тому времени я успел окончить академию, стать подполковником, кандидатом технических наук, начальником научно-исследовательского отдела, а он - генералом. Я пригласил его в гости, и мы до поздней ночи вспоминали свой полк, сослуживцев, наши общие победы и курьёзные случаи. "Ты думаешь, я не знал тогда о ваших юношеских шалостях? – между прочим, сказал генерал. – Но ведь я ни разу не спустился на один этаж, чтобы пресечь "преступление". Я понимал, что молодёжи, годами живущей в постоянном напряжении, в отрыве от цивилизации, от прекрасного пола, когда душа рвётся на волю, а её насильно держат в клетке, иногда нужно позволять разрядиться. Иначе может произойти психический взрыв, последствия которого непредсказуемы!" Я подивился прозорливости, пониманию человеческой психики тогда ещё совсем молодым человеком.  Светлая ему память! На заре моей офицерской службы он показал мне образец советского командира! Однако вернёмся в пятидесятые годы.
Целью существования каждого солдата и офицера полка было поддержание высокой боеготовности вверенной техники и умелое её применение, при отражении возможного налёта воздушного противника. Для этого требовались глубокие знания и умения. И личный состав  упорно ежедневно трудился. Трудился, что называется, не за страх, за совесть! Стимулом являлось не денежное вознаграждение, как это стало ныне, а чувство долга перед Родиной, народом, защитившим нас в годы Великой Отечественной войны, обеспечившим возможность получения образования, гарантирующим вполне достойное существование до конца наших дней. Абсолютно прав Э. Кант, утверждая, что самым отвратительным, дьявольским качеством человека является отсутствие чувства долга – неблагодарность! Ему, кстати, вторят нравственные заповеди всех мировых религий! Между тем сегодняшние "наши демократы", вопреки всему опыту человечества, проповедуют нравственно неограниченную свободу и независимость индивида, отрицают понятие "долг", ставя, таким образом, в принципе под сомнение необходимость существования человеческого сообщества!  И этот бред широко пропагандируется в СМИ, разрушая итак уже во многом утраченные нашим народом нравственные устои. Такое во времена нашей молодости не могло присниться даже в страшном сне!
За отведенные мне два месяца я с помощью Жарова освоил координатную систему РТЦН и научился выполнять все виды регламентных работ, что обеспечивало успешные поиск и устранение неисправностей в аппаратуре. Надо сказать, что к инженеру Стульникову за помощью практически не обращался. Дело в том, что наши инженеры, окончившие четырёхгодичные военные инженерные училища (техников готовили три года), обладая большими по сравнению с техниками теоретическими знаниями, в практическом плане были подготовлены слабо. А эксплуатационникам, какими мы все были, практические навыки требуются больше, чем теоретические знания. Между техниками и инженерами в полку существовала заметная грань. Инженеры, если даже работали на технических должностях, считали себя более образованными и перспективными, нередко держались в стороне от техников, проявляли непозволительное высокомерие, несмотря на то, что в вопросах касающихся практики, выглядели неважно. При этом техники имели возможность отыграться. Что частенько и делали. Это только усиливало разделение.
Помню, на служебном совещании старший инженер-лейтенант Стульников поучает техников группы на примере старшего техник-лейтенанта   Дяшкина: 
 - Подумать только, Дяшкин!  Старший техник! -  при поиске неисправности в аппаратуре стучит по радиолампам обратной стороной отвёртки! Разве это научный подход!? – говорит он с возмущением.  В ответ, задетый за живое, опытный техник язвит:
 - В следующий раз я непременно позову Вас! Вы скомандуете лампам, чтобы они восстановили нарушенные внутри них контакты и покажете мне, как нужно искать неисправности! Он прекрасно знает, что Стульников не умеет даже толком измерить параметры импульса с помощью осциллографа. Все присутствующие довольно ухмыляются.
То, что годы учёбы в училище и работы техником не прошли даром, я понял после окончания академии. В отличие от тех, кто этого не проходил, я научился не бояться не только  радиоаппаратуры, но и любой техники и смело браться за её освоение и ремонт, получил хорошие навыки работы с измерительными приборами. Впрочем, это касается не только техники! Своего же бывшего начальника я встретил через несколько лет. Увы, он так и остался плохим специалистом!  Может быть, это была и не его вина. В годы начала научно-технической революции стране остро требовались инженерные кадры и их готовили ускоренными темпами. Конечно, кое-кто из тех четырёхгодичников самостоятельно компенсировал недостатки образования и стал отличным инженером и даже учёным. Были и такие.
В целом же между офицерами полка существовали правильны, добрые  взаимоотношения: младшие - уважали старших за их опыт и знания, старшие - помогали в становлении младшим.
Солдаты в нашем техническом подразделении исполняли операторские должности различных подсистем РЛС и командного пункта такие как: оператор передатчиков, оператор приёмников, оператор ручного сопровождения цели, планшетист и т.п. Они придавались техникам в качестве помощников. Отношения между офицерами и операторами можно было назвать дружескими, как дружит старший опытный мужчина с юношей. Каждый техник старался обучить специальности своих операторов в такой мере, чтобы в случае необходимости они могли его заменить. Солдат в наши части набирали грамотных, большинство из них имело за плечами техникум или десятилетку. Попадались и ребята до армии, работавшие настройщиками радиоаппаратуры на заводах. К ним, естественно, было особое отношение. Такой оператор часто был специалистом лучшим, чем его молодой неопытный техник, и потому пользовался большим уважением. Никакой дедовщины в армии в те годы не было. Не существовало даже самого слова! Старослужащие солдаты старались подготовить себе замену из вновь прибывших, с удовольствием делились знаниями и опытом. Армия тогда ещё сохраняла традиции военных лет, когда перед лицом смерти все были равны: и офицер, и старослужащий, и молодой солдат. Дедовщина в нынешней российской армии будет полностью ликвидирована лишь тогда, когда солдат объединит идея совместного добровольного служения Отечеству, основанная на чувстве долга,  и все их мысли будут заняты службой!
Через два с половиной месяца, после сдачи экзамена по специальности комиссии во главе с майором Забродиным, я был допущен к самостоятельной работе на технике и несению боевого дежурства. Мой наставник старший техник-лейтенант Жаров был переведен в другую группу, оставив меня  полновластным и ответственным "хозяином"  пяти координатных шкафов.  Примерно в это же время я был впервые назначен в сокращённый боевой расчёт, который в то время нёс непрерывное боевое дежурство в течение недели, находясь неотлучно на объекте.
Сокращённый боевой расчёт РТЦН  включал кроме старшего, которым обычно назначался один из офицеров наведения ракеты, по офицеру-технику из каждой группы (всего семь человек) и около двадцати солдат-операторов. По сигналу "Боевая тревога" сокращённый расчёт должен был, до прибытия на объект полного во главе с командиром полка, провести контроль функционирования дежурных средств, а при необходимости, например, в случае гибели всего личного состава полка, самостоятельно вести боевые действия по отражению воздушного налёта противника. В последнем случае обязанности командира полка возлагались на оперативного дежурного командного пункта, располагавшегося в индикаторном зале РТЦН. В мои обязанности, как дежурного техника координатной системы, входило поддержание в исправном состоянии четырёх дежурных координатных шкафов и контроль за работой двадцати термостатов – устройств, обеспечивающих стабильность частоты кварцевых генераторов.
Хорошо помню волнение и гордость, которые я испытывал, когда начальник штаба полка читал приказ о заступлении на боевое дежурство расчёта, в составе которого прозвучала и моя фамилия. Впервые в жизни мне было доверено в составе группы офицеров и солдат прикрывать пятидесятикилометровый участок обороны неба над столицей Союза Советских Социалистических Республик!
В будние дни, когда весь личный состав РТЦН присутствовал на объекте,  лица сокращённого боевого расчёта выполняли свои обычные функциональные обязанности. В остальное время я должен был периодически и днём, и ночью обходит координатный зал, контролировать работу термостатов и устранять возникшие неисправности.
Домик для отдыха лиц сокращённого расчёта находился вблизи подземного объекта и имел кроме прихожей три помещения: офицерское, солдатское и общее – ленинскую комнату, где на столах лежали подшивки газет и журналов, а несколько позже  поставили телевизор. Телевизор принимал одну московскую программу и, включив его после трудового дня, три десятка молодых, здоровых оторванных от мира ребят имели возможность полюбоваться тогдашним диктором – Анечкой Шиловой - красивой девушкой с толстой русой косой!   
Кормили весь состав расчёта по солдатским нормам, доставляя еду из солдатской столовой. Кормили не изысканно, но сытно, за что из офицерского денежного содержания высчитывались небольшие деньги. До появления телевизора личное время полностью заполнялось чтением художественной литературы, которую либо приносили с собой, либо заказывали в полковой библиотеке.
Расчёт заступал на дежурство и сменялся по пятницам. Каждый техник ежемесячно дежурил одну или две недели. Зато после смены офицерам разрешалось выезжать за пределы городка на субботу и воскресенье! И какую же радость испытывал лейтенант, выбравшись из леса и оказавшись среди мельтешащей людской толпы, "в цивилизации"!  Все городские строения казались дворцами, шумное уличное движение – сказкой, встречные девушки – писаными красавицами! Сегодня я бы сравнил тогдашнее своё состояние по прибытию в Москву с так называемым телячьим восторгом. Представьте себе, как скачет по молодой зелёной травке, впервые выпущенный на волю  счастливый телёнок и вы поймёте лесного лейтенанта! А ведь сегодня не редко можно услышать от людей, всю жизнь топтавших асфальт Невского проспекта, завистливые высказывания относительно "высоких" офицерских пенсий. Не думаю, что в те времена они тоже завидовали нам! 
Увы, в Москве мы бывали очень не часто, может быть, всего несколько раз в год. Ограничивали служебные обязанности и финансовые возможности. Чаще свободное время проводили в Серпухове или в Ступино, расположенных в сорока – пятидесяти километрах от нашего городка. В общем, с позиции современной избалованной и распущенной молодёжи наша молодость прошла, чуть ли не на каторге. Однако мы так не считали тогда и не считаем сегодня! Долг перед Родиной, интересы общества всегда были для нас выше личных, эгоистических! Несмотря ни на что убеждён, что наше поколение, поколение, рождённое в тридцатые – сороковые  годы, было счастливее более поздних! Мы были романтиками, людьми, пренебрегающими бытом и материальными ценностями; людьми, жившими высокими идеалами! 
Поздней осенью 1959 года наш полк выезжал для проведения боевых стрельб на сталинградский полигон "Капустин Яр". Из восьми техников - координатчиков были отобраны четыре, в том числе и я. Я был горд оказанным доверием.
 Эшелон формировался в Серпухове из десятка товарных вагонов-телятников. Кроме личного состава везли автомобильную технику, походные кухни, дрова, продукты и прочее имущество. Вагоны для перевозки людей своими силами оборудовали дощатыми нарами, печками - буржуйками, столами и скамейками. Солдатские вагоны ничем не отличались от офицерских. Офицеры разместились в двух вагонах. В штабном – стояла одна солдатская койка для командира полка. Ехали около четырёх суток. Часто останавливались на каких-то полустанках, пропуская пассажирские поезда, отстаивались в тупиках. Начались морозы. Буржуйка создавала "Ташкент" вблизи себя, но совсем не гарантировала тепла на нарах. Спали, тесно прижавшись друг к другу, не раздеваясь, укрывшись шинелями. В углах вагона за ночь выступала изморозь.
 - Ребята! – кричит как-то утром из дальнего угла верхних нар старший лейтенант Коваленко, - помогите! Голова примёрзла к стене! Со всех сторон слышится смех. Кто-то подаёт совет: Волос не жалей, смелее отрывай! Будешь лысым, зато больше не прилипнешь, а голову береги,  пригодится. Без неё ты нам стрельбы завалишь!.
 Были и другие неудобства. Например, отсутствие в вагонах туалетов, невозможность накормить людей горячей пищей во время движения поезда и т.п. Однако никто не роптал, стойко, как и положено, перенося тяготы военной службы, воспринимая трудности с юмором. Они были не сравнимы с трудностями, которые переносили многие из нас во время Великой Отечественной войны. Война ещё жила в памяти народа.
Выгрузились на станции Капустин Яр, на своём транспорте добрались до военного городка, где полку были выделены солдатские казармы с двухэтажными кроватями. В помещении было душно и тесно, но, по крайней мере, тепло. Офицеры и солдаты разместились рядом. Здесь нам предстояло прожить неделю.
Зенитно-ракетная система вооружения "С-25" была стационарной. Оставив свою технику на месте постоянной дислокации, полк должен был показать своё боевое мастерство на технике чужой, полигонной. Под бдительным наблюдением экзаменаторов-офицеров полигона – провели регламентные работы. При этом каждому члену боевого расчёта была выставлена оценка за знание материальной части и навыки по выполнению регламентных работ на ней. Это заняло два – три дня. Наконец, контроль функционирования показал идеальное состояние техники. Настал решающий момент испытаний – на утро были назначены стрельбы. В те годы подмосковные полки на полигоне обычно стреляли по имитирующим  воздушные цели металлическим уголкам (похожим на те, которыми обивают для прочности деревянные ящики,  но значительно большего размера), сбрасываемым с самолёта на парашюте. Нам же по каким-то соображениям была оказана высокая честь - стрелять по реальной цели – самолёту МИГ-15. Было это большой редкостью, поэтому наблюдать за стрельбой собралось много высокого начальства. Для него, как в театре, на антенном павильоне были поставлены стулья и приготовлены мощные бинокли.
День выдался ясный, морозный.  На ярко-голубом небе ни облачка. Ранним утром, приехав на объект, провели последний перед стрельбой контроль функционирования техники. Недостатков в подготовке к стрельбе выявлено не было. Полковник Лебедев доложил проверяющему генералу о готовности полка к бою. В сопровождении двух истребителей предназначенный для уничтожения  ракетами МИГ  направился в нашу зону поражения за своей кончиной. На подходе к зоне истребители сопровождения отвернули в стороны, чтобы самим не быть сбитыми. На них возлагалась задача уничтожить мишень, если она по каким-то причинам не будет уничтожена ракетами.
Взволнованный как никогда прежде, с громко стучащим сердцем в наушниках и ларингофонах я слушал доклады своего офицера наведения стреляющему – командиру полка: "Вижу цель! Азимут X, угол места Y, высота Z." "Цель направляется в зону поражения!" Последовало показавшееся мне бесконечным молчание. Затем голос командира: "Взять цель на автосопровождение!" и…через секунду доклад наведенца: "Нет захвата цели по дальности!" Голос командира: "Повторяйте попытки!" …Напряжённая тишина и снова: "Нет захвата цели по дальности!" …"Цель входит в зону поражения!" …
По имеющимся у меня индикаторам вижу, что отказала дискриминаторная панель. Решение созревает моментально. Оглянулся. На счастье вокруг никого, контролирующий офицер куда-то отлучился. Рывком выдёргиваю неработающую панель из боевого шкафа и заменяю её аналогичной из соседнего. Вроде никто не заметил! И тут же  слышу  радостный голос офицера наведения: "Есть захват цели!" и сразу изменившийся голос командира: "Уничтожить цель!"  "Пуск!"- командует офицеру пуска наведенец. Затем слышу его доклады: "Есть отрыв!"… "Ракета захвачена ждущими стробами!"… "Идёт на сближение!" …"Есть встреча!"  По громкой связи раздаётся облегчённый вздох, и голос командира полка объявляет всему составу боевого расчёта: "Цель уничтожена первой ракетой!"
Рукавом гимнастёрки я вытираю выступивший на лбу пот и стараюсь успокоить рвущееся из груди сердце. Общее напряжение сразу спадает. Офицеры покидают рабочие места, обнимаются, поздравляют друг друга с победой. Отличная оценка полку обеспечена!
Спасая полк от "двойки", я не думал о возможных последствиях своего поступка. Если бы самолёт нами не был уничтожен, аппаратура и том числе мой координатный шкаф, была бы опечатана, началось расследование причин неудачи, выяснилось, что в шкафу стоит нештатная панель, нарушившая его настройку. Это обстоятельство могло быть принято за причину отказа аппаратуры и даже за умышленное вредительство. Мне могли грозить очень серьёзные неприятности! Воспользовавшись всеобщим ликованием, я вернул злосчастную панель на её родное место.  О происшествии рассказал только самому близкому другу Володе.
С победой возвращались домой. Отмечали полученную отличную оценку годичной работы всего личного состава полка. Неудобств обратной дороги в памяти не осталось. Вскоре  после удачной сдачи экзамена на знание трёх систем РТЦН приказом по корпусу мне было присвоено почётное звание "Специалист первого класса". Командование высоко оценило мой труд, и я был повышен в должности: стал офицером наведения. Мне было доверено возглавлять сокращённый боевой расчёт РТЦН.
На мой взгляд, моральное поощрение деятельности человека обществом (конечно, при соответствующем воспитании) стимулирует его активность даже в большей степени, чем материальное. Конечно, всё зависит от того, какими ценностями живёт человек, в чём он видит смысл своей жизни. Естественно, примитивный человек, мечтающий только о бытовом комфорте, материальных благах, не видит большой ценности в чести, оказанной ему обществом в виде почётной грамоты, медали или ордена; смысла жизни в служении людям! Ему подавай большую зарплату, денежную премию, автомобиль, Канары – всё сразу и сегодня! Были и в наши времена такие. Но их было явное меньшинство, окружающие осуждали их и они старались скрыть своё мировоззрение. Они-то, благодаря предательству верхушки КПСС, при активной поддержке Запада с его потребительской идеологией и смутили народ, и захватили власть в России в начале девяностых годов XX века! Прервали первый в истории планеты Земля эксперимент по созданию справедливого сообщества равноправных, духовных, счастливых людей!
Следующий 1960-й год памятен двумя событиями. Первое произошло в праздничный День солидарности трудящихся всего мира, первого мая.
Как обычно, в пятницу, предшествующую празднику, сокращённый боевой расчёт полка был построен на плацу. Лично командир зачитал приказ о заступлении на дежурство и напутствовал личный состав. Он говорил о напряжённой мировой обстановке, об особой ответственности службы в праздничные дни, о чести, которой удостоился каждый из нас, о своей уверенности в наших знаниях и опыте, позволяющих надеяться, что в случае необходимости мы достойно встретим налёт на Москву воздушного противника. Он как будто что-то предвидел. Я же, стоя на правом фланге расчёта РТЦН, с тоской думал о том, что ещё неделю не встречусь с любимой девушкой и майские торжества увижу только по телевидению.
Закончив инструктаж, командир ушёл в штаб, а мы строем направились на объекты. Как положено по инструкции я провёл контроль функционирования дежурных (боевых) каналов, выслушав доклады своих техников об отсутствии претензий к сменяемым, принял дежурство и доложил об этом командиру. К ужину в здании остался оперативный и дежурный техник с операторами. Поужинали. Наступило личное время: солдаты приводили в порядок обмундирование и обувь, выполняли необходимы хозяйственные работы, незанятые - смотрели телепередачи. Офицеры отдыхали, читали или тоже сидели перед телевизором. В 23.00 старшина скомандовал "Отбой!", и солдаты легли спать. Я проверил выполнение распорядка дня, сделал какие-то замечания старшине, разрешил ему по случаю праздника сделать подъём на час позже, и сам отправился спать. Спал отлично, как спят в молодости люди, полностью выполнившие свою дневную работу, без всяких сновидений, не обращая внимания на ведущиеся рядом разговоры, храп соседа, скрип коек, хлопанье дверями и прочий шум.
Разбудил ревун. Мощный динамик в прихожей домика издавал такой вой, что вполне мог поднять и мертвеца из могилы. Мгновенно всё пришло в движение. Кто-то включил свет. Было около шести утра. Через минуту офицеры и солдаты, застёгиваясь на ходу, уже бежали на объект, чтобы занять свои рабочие места. На входе в индикаторный зал меня встречает оперативный дежурный старший лейтенант Круглов.
 - Что случилось, Гриша? Кому это из начальства не спится? В праздничный день решили устроить нам проверку?
 - Ошибаешься, Иван! Дело серьёзнее. Оперативный корпуса сообщил, что самолёт-нарушитель пересёк нашу государственную границу где-то в Средней Азии и на большой высоте движется в сторону Москвы. Вся наша "Первая конная" поднята по боевой тревоге. Может он несёт атомную бомбу? Уж не начало ли это войны?
Я обернулся в сторону командного пункта. На огромном планшете дальней воздушной обстановки была нанесена контурная карта европейской части СССР. Целей на нём не было. За полупрозрачной стеной стояли солдаты - планшетисты в наушниках, готовые отображать каждое изменение в воздушной обстановке как только к ним будет поступать информация.
Послышались доклады техников о готовности к контролю функционирования. Последним доложил дизелист-электрик. Командую на пульт: "Включить станцию!"  Завращались антенны, засветились экраны индикаторов. Мощный радиолокатор прозрел. В зоне обнаружения  целей нет. Все четыре дежурных канала готовы к бою. Из дивизиона последовал доклад: "Дежурные ракеты заправлены и готовы к старту".  На командном пункте появились командир полка, начальник штаба и главный инженер. Они приехали на командирской "Победе". Постепенно подтягивается, запыхавшийся от утренней пробежки весь личный состав РТЦН. Докладываю командиру о результатах контроля дежурных средств, и он берёт управление полком в свои руки, а я занимаю место офицера наведения четвёртой группы каналов. Слева от меня уже сидит за индикатором  мой офицер пуска старший лейтенант Науменко, дальше – три оператора ручного сопровождения цели. Майор Забродин проводит полный контроль функционирования РЛС. Аппаратура проверена, но остаётся включённой, готовой к боевым действиям, личный состав полка не покидает рабочих мест. Периодически по громкой связи слышим информацию о продвижении самолёта. Высота полёта более двадцати тысяч метров. Он недоступен для наших истребителей-перехватчиков и зенитной артиллерии. Надежда только на молодые зенитно-ракетные войска. Наша стационарная система С-25 прикрывает Москву, по остальной территории страны разбросаны немногочисленные дивизионы, вооружённые мобильной, совсем недавно начавшей поступать в войска, системой С-75.  Наткнётся ли нарушитель на боевой дивизион или доберётся невредимым до самой Москвы? Этот вопрос задают себе все солдаты и офицеры.
В ожидании проходят часы. Напряжённая атмосфера постепенно разряжается. Самолёт движется медленно, до Москвы ему ещё несколько часов полёта. Всем приказано быть в готовности к бою, рабочие места разрешено покидать только на незначительное время. Между тем стрелки часов приближаются к десяти. На Красной площади должен начинаться парад войск Московского гарнизона, а затем и демонстрация трудящихся. "Любопытно: отменят или не отменят парад и демонстрацию? Седьмого ноября 1941 года парад состоялся, несмотря на то, что немцы стояли под самой Москвой! Но тогда не было ядерного оружия! Неужели нарушитель долетит до нас!?" – тревожные  мысли не дают мне покоя. Предупредив Науменко, украдкой покидаю рабочее место и бегу в домик расчёта, чтобы включить телевизор и посмотреть: что делается на Красной площади. В ленинской комнате уже толпились несколько офицеров и солдат, я оказался далеко не первым.
Военный парад уже начался. По брусчатке площади тягачи везли ракетную технику. На трибуне мавзолея в окружении членов правительства стоял мрачный Н.С. Хрущёв.  Он поднятой рукой приветствовал воинов и изредка перебрасывался отдельными фразами с приближёнными. На его лице явно читались напряжение и тревога.
Парад кончился, и пошли колонны трудящихся Москвы. Нарядные, по-праздничному весёлые люди несли детей, гроздья  воздушных шаров, цветы и флажки; гремела музыка; раздавались здравницы, произносимые диктором с трибуны. Над толпой колыхались сотни красных знамён и транспарантов. Народ ликовал, не подозревая о самолёте-нарушителе. Мрачный Хрущёв что-то выговаривал стоящему рядом маршалу. И вдруг, мы все заметили, как мгновенно изменилось, засветилось радостью, расплылось в широкой улыбке его лицо, когда какой-то человек в штатском, приблизившись вплотную, что-то сказал ему на ухо.  Информация Хрущёву  была явно по душе!
Вернувшись в индикаторный зал РТЦН, я услышал из динамика  чей-то торжествующий голос: "Самолёт – нарушитель уничтожен нашими зенитно-ракетными войсками в районе города Свердловска!" Все присутствующие встретили это известие бурными овациями. Позже, как и все советские люди, из газет мы узнали, что американский самолёт-разведчик типа U-2, пилотируемый майором Пауэрсом, оснащённый только фотоаппаратурой (облегчённый и потому имевший возможность набрать большую высоту) вёл фотосъёмку территории Советского Союза. Имея информацию о дислокации наших зенитно-ракетных средств, он обходил их зоны поражения. Пауэрс наткнулся на неизвестный американской разведке дивизион подполковника Воронова, ракетой которого и был сбит. 
После сигнала "Отбой боевой тревоги" весь личный состав полка отправился в городок отмечать праздник, а мы остались на объекте, чтобы продолжить несение боевого дежурства. Холодная война разгоралась, и очередной провокации вероятного противника можно было ожидать в любую минуту.
Второе важное для меня событие произошло в самом конце 1960 года: я  женился. Моя избранница была скромной, женственной серпуховичкой. Она оказалась хорошей хозяйкой и матерью. И вот уже скоро  пятьдесят лет, как мы без особых разногласий совместно шагаем по жизни.
 Мы - дети войны - были людьми рано повзрослевшими, неизбалованными судьбой, серьёзными и ответственными. Принимая решение об обзаведении семьёй, мы не уповали на  помощь родителей, мы чувствовали ответственность за благополучие жизни жены и будущих детей. Создавали семьи только тогда, когда были уверены в своих способностях обеспечить их материально и духовно. Я не встречал среди своих сверстников инфантилов, сохраняющих иждивенческое мировоззрение до седых волос. Они появились позже, к сожалению, среди наших детей. Их сотворили чаще всего сами матери, жёны моих ровесников, рассуждая примерно так: "Мы росли в трудностях, так пусть наши дети их не знают!" Совершенно не верная посылка! Как показывает опыт, именно  преодоление  препятствий рождает активную, жизнеспособную личность! Обычно такие "сердобольные" мамы потом всю оставшуюся жизнь кусают локти! Увы, у них поздно наступает просветление!
Моя скромная свадьба (на скопившиеся за счёт  боевых дежурств тысячу рублей) прошла без марша Мендельсона, букетов роз и битья бокалов "на счастье",  в кругу моих самых близких друзей – лейтенантов, родных и подруг невесты; в более чем скромном домике её родителей. Однако в памяти она осталась надёжнее, чем богатые свадьбы сегодняшних нуворишей с катанием в длинных, как трамвай, лимузинах, сопровождаемых кавалькадой мерседесов и фордов; гулянием до утра в шикарных ресторанах или залах бывших императорских дворцов под звуки оркестров, пение продажных певичек и грохот фейерверков. Если нет души, нет чувств, их не разбудишь и артиллерийским салютом! Давно известно, что богатство и  алчность убивают душу человека – вместилище духовных ценностей! О прочности сегодняшних брачных союзов  беспристрастно свидетельствуют цифры: более половины их расторгается! В наше время такого не было! А ведь здоровое государство, общество держится именно на хорошей, прочной  семье!
Надо сказать, что тягу к знаниям, к пониманию окружающего мира я почувствовал очень рано, наверное, ещё в начальной школе. Как способ удовлетворения этой духовной потребности тогда же возникло необыкновенное уважение и любовь к книге. Многие свои первоначальные знания я почерпнул в скромных послевоенных школьных библиотеках. Недостаток образования, полученного в средней школе и военном училище, необходимость дальнейшего обучения, получения квалификации инженера, я понял вскоре после прибытия в полк при самостоятельном овладении новой для меня техникой. Мне явно не хватало теоретической базы, чтобы глубоко понять идеи, заложенные в технику, позволяющую наводить ракету на движущуюся с огромной скоростью, да ещё и способную к маневру воздушную цель. С большим трудом усваивался смысл происходящего в сложных радиотехнических устройствах. Я загорелся желанием понять все теоретические тонкости процесса управления ракетой. Первый рапорт с просьбой командировать меня для сдачи вступительных экзаменов в радиотехническую академию, я подал по команде через год после прибытия в часть. Начальник РТЦН ответил отказом, мотивируя его тем, что ещё не прошло два года после окончания училища. В то время существовал приказ Министра обороны СССР, обязывающий перед поступлением в академию для получения достаточного опыта прослужить минимум два года. Кроме того, мне было поставлено условие: овладеть двумя смежными системами - координатной и системой выработки команд управления ракетой. Выполнив поставленное условие, через два года я подал второй рапорт. В ответ, теперь уже командир полка, гарантировал  мой служебный рост на месте, в полку. Этого мне было явно недостаточно. После поездки на полигон я подал третий рапорт. На этот раз моя просьба была удовлетворена. Я успешно прошёл корпусную и армейскую отборочные комиссии и готовился ехать на экзамены, когда отказ, мотивированный недостатком в академии свободных конкурсных мест, пришёл из штаба Московского округа ПВО. Утратив надежду на возможность получения высшего образования в армии, я написал рапорт с просьбой об увольнении. Меня вызвал командир и, пожурив за горячность, дал слово, что ещё через год гарантирует реализацию моей мечты. Ещё год, исполняя служебные обязанности, я самостоятельно повторял школьную учебную программу. Готовился к экзаменам тщательно – поступление в академию, как и для поручика Николаева из купринской повести "Поединок", определяло всю мою дальнейшую судьбу. Вспоминается один эпизод из того времени.
Вдвоём с Николаем Науменко едва заметной лесной тропинкой возвращаемся после окончания рабочего дня с объекта в городок. В Подмосковье ранняя весна. Лес дышит свежестью и вешней водой, сильно пахнет прелыми прошлогодними листьями. Под ногами мягким влажным ковром хлюпает густой мох. Где-то стучит дятел, попискивают синицы. Вот одна из них пропела свою особенную весеннюю песенку – весну приветствует! На душе у меня легко и радостно. Грезится прекрасный солнечный и ласковый Киев с его памятниками седой старины, могучим Днепром и тенистыми каштанами. Состояние такое, когда хочется обнять и поцеловать весь мир.
 - Иван! – говорит Науменко, - ты слышал, что должность офицера наведения сделали капитанской. Теперь Попов, Власов и Ребров, - он называет фамилии всех наведенцев кроме моей, - получат звание "капитан технической службы". (В его голосе улавливается грусть.) А я ведь уже почти два срока проходил старшим лейтенантом и никакого просвета! Наверное, надо уходить из полка. Как раз идёт набор в формируемые мобильные зенитно-ракетные дивизионы. Офицеров, имеющих опыт службы в нашей армии, берут с повышением! Но мне не очень хочется покидать наш полк и сослуживцев. Привык!
Я понимаю, что мешаю ему получить очередное воинское звание, и он так неуклюже намекает мне об этом. Проносится мысль: "Может быть, предоставить ему эту возможность!? Мне до капитана надо служить ещё около двух лет. Я всё равно буду учиться или в академии, или в заочном институте!…  Или  вообще уволюсь из армии! В последнем случае должность мне будет совершенно не нужна. В двух первых…Получив высшее образование, одновременно обеспечу себе продвижение по службе. Решено!"
 - Слушай, Коля! Я, пожалуй, уступлю тебе должность наведенца! Будешь ты в скором времени ходить капитаном!
Науменко открывает рот, да так и застывает. Он не может поверить в чудо. Он никогда не слышал, чтобы кто-либо отказывался от высшей должности в пользу сослуживца.  Насладившись произведенным впечатлением, я продолжаю:
 В пятницу на читке приказов я обращусь к командиру с просьбой поменять нас с тобой местами. Ты сядешь за индикатор наведения и убеждён, что прекрасно справишься, а я -  на место офицера пуска и тоже, думаю, сработаю!
По-моему он не верил мне до самого момента, когда я, выполняя обещание, встал со своего места в клубе части, где командир читал приказы, и обратился к нему:
 - Товарищ полковник! Прошу Вас поменять нас со старшим лейтенантом Науменко должностями. У него уже вышел срок службы в звании, а мне до капитана ещё два года!
Присутствующие в зале повернули головы в мою сторону, не веря своим ушам, и некоторое время внимательно смотрели на меня как на умалишённого. Все знали, что технических капитанских должностей в полку очень не много и отказаться от заслуженной привилегии считали не актом человеколюбия и благотворительности, а чрезвычайной глупостью.
После окончания совещания командир попросил меня остаться.
 - Что с тобой происходит, Сумной? Карьера во все времена в армии была стимулом для человека, посвятившего себя службе Отечеству! "Каждый солдат в своём ранце должен носить маршальский жезл! – любил повторять Наполеон. Или, по-русски: "каждый солдат должен мечтать стать генералом!" А ты вдруг отказываешься.  Не понимаю тебя!
Я пояснил  смысл своего поступка.
 - Благородно и разумно! – сказал полковник, подумав. – Одобряю! К сожалению, такой альтруизм – большая редкость. Потому и вызывает недоумение.
Это было поощрением, честью, оказанной мне уважаемым человеком!
В июне 1961 года пришёл долгожданный вызов на вступительные экзамены в Киев. Я ликовал – сбывалась моя заветная мечта. Тщательная многолетняя подготовка вселяла уверенность в благополучном исходе испытаний. Так и произошло. Получив только одну "четвёрку" на пяти экзаменах я был принят в академию на вновь создаваемое отделение технической кибернетики. Для сдачи дел и полного расчёта со ставшим за эти годы родным полком вернулся из Киева, что называется, "на коне"!  Начальники и коллеги-техники от всей души поздравляли меня с осуществлением мечты, дивились настойчивости в достижении поставленной цели и высказывали прогнозы на не плохое будущее. И они, на мой взгляд, не ошиблись.
Прощание с друзьями проходило в нашей трёхместной комнате общежития, где было столько пережито, переговорено, осмыслено. За сдвинутыми столами с традиционной холостяцкой закуской и выпивкой собралось человек двадцать лейтенантов, с которыми было прожито бок о бок первые четыре года офицерской службы. Пили за лейтенантскую молодость, за офицерскую семейную дружбу и взаимопомощь, за тех, кто сейчас хотел бы быть рядом с нами, но не может, поскольку охраняет небо Родины. В завершение поклялись никогда не забывать свой полк и тех, с кем свела судьба в самом начале офицерского пути. Сегодня я с удовлетворением могу сказать, что выполнил эту клятву.
Потом было офицерское собрание, на котором полковник Лебедев, поблагодарив меня за добросовестную службу,  наградил почётной грамотой и пожелал и впредь не жалеть ни сил, ни времени для блага Отечества.  На что я, как было положено по Уставу внутренней службы Вооружённых сил СССР, повернувшись лицом к сидящим в зале боевым товарищам, с гордостью громко и чётко ответил: "Служу Советскому Союзу!"




 




ТАНЯ

Ему не спалось. С некоторых пор это стало довольно обычным явлением. Сказывались возраст, болезни, изношенность нервной системы. А может быть, бессонница в старости – это проявление заботы Господа Бога о более эффективном использовании отведенного человеку времени пребывания на Земле?  Кто знает!?
Он лежал на спине с открытыми глазами в полной ночной тишине и темноте. Ни малейшего уличного шума, ни луча света не проникало в комнату через плотно закрытые и зашторенные окна. Ничто не мешало работе его мозга, который ещё, слава Богу, безупречно, как и в молодости,  служил ему в отличие от других органов, поражённых всевозможными недугами, и это обстоятельство бесконечно радовало его. Теперь, когда будущего у него не было, осталось только сумрачное,  разочаровывающее настоящее и яркое, незабываемое прошлое -  богатое встречами с неординарными людьми, значительными, памятными  событиями, поисками и переживаниями – вся прошлая длинная, полнокровная жизнь. Ему было о чём вспомнить! И он посвящал каждую такую бессонную ночь воспоминаниям.
Жена, спящая рядом, повернулась, тяжело вздохнула о чём-то ему неведомом, по-видимому, приснившемся ей, и опять тихо и ровно задышала, досматривая свой сон.
"Сколько же лет прошло с момента нашей первой встречи? Как это произошло? Как дальше развивались события? …Вот и определилась тема сегодняшней ночной беседы с самим собой!" – подумал Иван Петрович и мысленно довольно потёр руки. Ему даже приятны были эти ночные бдения. Они помогали настроиться на волну тех чувств и мыслей, которые он испытывал когда-то, вновь оказаться в том безвозвратно ушедшем прошлом, ещё раз пережить те далёкие события,  встретиться с теми незабываемыми людьми, ощутить аромат того дорогого для него времени, которое,  в отличие от сегодняшнего, доставляло столько радости и наслаждения.
Когда тематика сама собой определилась, мысли его потекли плавно, последовательно, логически цепляясь одна за другую.  Жизнь научила его логическому мышлению. Не даром он многие годы занимался наукой!
Итак, ранняя осень 1960 года. Иван Петрович отчётливо представил себе крохотный военный городок в Подмосковье, скрытый от любопытных глаз плотной стеной леса; подземный объект, на котором он тогда работал; узенькую лесную тропинку, ведущую к нему; и желтеющие пряди берёз на фоне тёмно-зелёной  хвои вековых, мохнатых елей.  Весь городок: две коротенькие улочки одноэтажных финских домиков  офицерского квартала, барачного типа деревянные здания двух  солдатских казарм,  склада, столовой, штаба полка и клуба.  Три ряда колючей проволоки, подвешенные  на бетонных столбах, окружали  эти убогие постройки. Быт жителей того городка принципиально мало отличался от быта обитателей пушкинской Белогорской крепости.
Отдыхать от воинской службы, усугубляемой несением постоянного боевого дежурства, офицерская молодёжь с разрешения начальства ездила на проходившем два раза в сутки в трёх километрах от части автобусе в старинный, построенный в незапамятные времена на берегу Оки, небольшой купеческий город. Самыми примечательными местами этого ближайшего центра культуры  были кинотеатр "Дружба", ресторан "Москва", гостиница "Колхозник" и безымянный театр, не имеющий своей труппы. Представления в театре были редкостью, зато по субботам и воскресеньям здесь организовывались танцы, чаще всего под радиолу. Известность театру, кроме танцев, обеспечивал полуподвальный буфет, где в наличии всегда бывали горячительные напитки, так необходимые для поднятия тонуса, долгие годы отлучённой от женского общества тогдашней, не такой раскрепощённой, как ныне, военной молодежи.  Где же ещё было знакомиться с девушками выбравшемуся из леса на выходной день лейтенанту, как не на танцах? Там их и представила друг другу общая подруга.
 Новая знакомая была  миловидной, изящной, скромно, но аккуратно одетой, шатенкой лет двадцати. При знакомстве она почему-то опустила свои карие, необыкновенного разреза (как у известной актрисы Татьяны  Самойловой) глаза, и густо покраснела.  Эта застенчивость понравилась Ване – довольно бойкому, выросшему в большом городе, симпатичному техник-лейтенанту, пользующемуся успехом в местном обществе. В том, что он холостяк тогда можно было не сомневаться. Нравы в советские времена были далеко не сегодняшние. За ними строго следили партия, комсомол, да и всё советское государство. А в  армии - особенно бдительно! Семья, как первичная ячейка государства, строго охранялась; прелюбодеяния и разводы в офицерской среде, мягко говоря, не поощрялись!
Он пригласил новую знакомую на очередной танец. Она послушно положила правую руку на его серебряный погон с двумя маленькими звёздочками, и они плавно закружились под прекрасную мелодию старинного вальса. Девушка была невесомой, воздушной, двигалась удивительно легко и грациозно. Казалось, что она летит, не касаясь земли. Они разговорились. Партнёрша ему сразу понравилась какой-то особо сквозившей от неё домашностью; тем семейным уютом, теплотой, заботой о ближнем, которых он был лишён последние шесть лет, и по которым, пусть и бессознательно, тосковал.  Три года курсантской казармы и три года не обустроенного холостяцкого офицерского общежития не только не выветрили из него, но даже усилили воспоминания о материнской заботе, ласке и нежности, о тогдашнем послевоенном,  очень скромном, но таком дорогом домашнем очаге.  Расположение к себе девушка, может быть, и непроизвольно, на много укрепила, пригласив его, после того как он проводил её до калитки, в дом и, напоив чаем. Семья её родителей была большая, жила бедно, но исконно русским радушием и гостеприимством отличались все её члены.  "Эту черту моя Таня сохранила на всю жизнь!" – с гордостью за жену и благодарностью подумал Иван Петрович.
С того памятного вечера и завязалась их дружба, длящаяся уже около полувека! Тогда Таня жила у родителей вместе с тремя сёстрами и братом. Повышая свою медицинскую квалификацию, она училась. Это обстоятельство ему тоже понравилось. Уже в те годы он особо уважал людей любознательных, ищущих. Бывая свободным от боевого дежурства, Ваня по субботам приезжал в город. Они ходили на танцы, гуляли по  узким, кривым улочкам, осматривали останки древних, полуразрушенных церквей и монастырей, говорили о  русской истории, о культуре Эллады, обсуждали прочитанные книги и жизнеутверждающие советские кинофильмы. Он читал ей стихи своего любимого поэта Сергея Есенина, и она с глубоким пониманием слушала их. Они симпатизировали друг другу: совсем молодые медсестра и техник-лейтенант.
В те годы в мире разгоралась холодная война, и зенитно-ракетный полк, в котором служил Иван Петрович, частенько, помимо планового боевого дежурства, пребывал в состоянии повышенной готовности. В этом случае офицеры не имели права покидать расположение части. Однажды именно в такое время он письмом пригласил Таню в гости, и она приехала с подругой. Тогда она впервые увидела вблизи жизнь военного городка, поняла, что значит быть офицерской женой и не испугалась. Не испугалась оторванности, изолированности  от привычного для неё мира; ограниченности круга людей и развлечений даже в сравнении с их городом; специфичности отношений между военными  и их жёнами; частых  отлучек мужа в любое время суток;  громкой сирены, оповещающей о боевой тревоге и способной поднять на ноги мертвеца, а не только мирно спящего, уставшего за день человека; ограничений в свободе передвижения и выборе работы; постоянной готовности к сбору вещей и переезду к новому месту службы мужа.  Иван Петрович выяснил это, когда на следующий день провожал подруг на автобус.
Помнится, стоял пасмурный, морозный декабрьский день. В ожидании автобуса они стояли на лесной остановке. Подруга со своим провожатым, занятые собой,  о чём-то шептались. Хмуро глядели на них укутанные снегом сосны и ели. И необыкновенно привлекательно на фоне этого берендеева леса выглядела Таня. Излучающая радость и счастье, разрумяненная морозом, лёгкая и подвижная в своей девичьей юности и такая необыкновенно желанная; она приплясывала от холода на низеньком пеньке, а он держал её за руку, когда, глядя в её тёплые, милые, зовущие глаза, задал вопрос, решивший их дальнейшую судьбу: "Ты будешь моей женой?"  Она не раздумывая, только немного смутившись, едва слышно ответила: "Да!"  Он оторвал от земли её лёгонькое девичье тело, крепко прижал к себе и, в знак признательности,  поцеловал в губы долгим нежным поцелуем. 
Подошёл автобус. Девушка легко вскочила на подножку, а он, всё ещё не отпуская её руки, решительно сказал: "Жди меня в следующую субботу! Мы поженимся!"
Автобус фыркнул, выпустил облако морозного дыма и уехал, увозя с собой  частицу его будущего. Замёрзший товарищ бегом помчался домой, а Ваня, не ощущая холода,  ещё долго одиноко стоял на шоссе и старался глубже осознать произошедшее: он, двадцатитрёхлетний старший техник-лейтенант Сумной Иван Петрович, вступает в новую жизнь, жизнь семейного человека со всеми её достоинствами и недостатками, берёт на себя ответственность за такую хрупкую Таню и их будущих совсем поначалу немощных детей! 
Очнувшись от дум, он, медленно побрёл в городок, пытаясь представить себе своё будущее. Но тогда он был слишком молод и неопытен, чтобы предвидеть даже тысячную долю из того, что его ждёт впереди!
О своём решении он сказал только двоим, самым близким друзьям. В следующую субботу они втроём появились в доме будущих родственников. Таня на занятия не пошла, ждала.   
- Ты сообщила родителям о нашей женитьбе? – спросил он уже  с порога.
- Нет! – ответила она. – Наверное, это должен сделать ты! Теперь, конечно, не принято просить руки дочери у родителей, но какое-то подобие старинного ритуала следует соблюсти!
Отец Тани был на работе, мать гремела кастрюлями на кухне. Он вошёл, поздоровался и начал без предисловий:
- Валентина Сергеевна, мы с Таней решили пожениться!  Глаза будущей тёщи от неожиданности округлились. Она отвернулась, чтобы спрятать охватившие её чувства. Минутное молчание показалось ему бесконечным.
- Ну что же! – не сумев скрыть накатившуюся слезу, взволнованно произнесла, наконец, тёща. – Вы взрослые самостоятельные люди. Имеете профессии и, хотя и небольшой, жизненный опыт. Если считаете, что готовы жить самостоятельно, да поможет вам Бог! Я не возражаю. Думаю, отец согласится со мной! Многого мы вам дать не сможем, но, в случае необходимости, можете рассчитывать на нашу посильную помощь. 
Мы вернулись в комнату, и Валентина Сергеевна в присутствии моих друзей торжественным голосом благословила нас на долгую счастливую совместную жизнь в радости, согласии и достатке.
Шофёр такси под окнами дома нетерпеливо сигналил. Поторапливал. Вчетвером сели в "Победу" и поехали в ЗАГС.
В приёмной две молодые пары ожидали своей очереди на регистрацию брака.
- Друзья! – обратился к ним старший лейтенант Коля Дьяченко (на пару лет старше остальных, уже женатый, он взял на себя роль ведущего). – Мы очень спешим! Жених завтра уезжает в длительную командировку! Поймите  правильно: дело военное! Пропустите, пожалуйста, нас вперёд!  Возражений не последовало.
Работница ЗАГСа встретила  привычной деланной улыбкой.
- Как ваши фамилии? Когда было подано заявление?  Она наклонилась над столом и зашелестела бумагами в своей папке.
- Видите ли, - заговорил Дьяченко, - не ищите заявления, его  не было, а документы новобрачных у меня! (Он показал моё удостоверение личности и паспорт Тани). В виду чрезвычайных обстоятельств,  просим Вас зарегистрировать брак без испытательного срока. Мы – свидетели -  знаем новобрачных не один год,  и можем под присягой подтвердить прочность их чувств. Кроме того, на лицо особый случай: по делам государственной важности жених завтра  уезжает в длительную командировку. Может быть, на год или даже больше! Жену он оставляет здесь, у родителей. Туда, куда он едет, семьи не берут. Он будет выполнять важное правительственное задание. Для успеха дела нужно, чтобы душа его была спокойна! А уж за Татьяной мы последим! - добавил он шутливо.
Всё было истинной правдой за исключением, может быть, срока командировки. Полк, и в его составе старший техник-лейтенант Сумной, выезжал на полигон, на первые в своей истории боевые стрельбы!
Женщина вначале заколебалась, видимо, с подобными случаями ей приходилось сталкиваться не часто, но уже через минуту решилась:
- Не имею оснований сомневаться в чести и порядочности советских офицеров! Давайте ваши документы и пишите заявление!
Так за какие-то сорок минут мы с Таней стали обладателями Свидетельства о браке и штампов в удостоверениях личности. Ни торжественных церемоний, ни обручальных колец, ни марша Мендельсона, ни шампанского, ни встречающей цветами возбуждённой толпы друзей и подруг не было. В те далёкие времена нравы были аскетические!
На улице поймали такси и попросили водителя отвезти туда, где можно купить букет цветов.
- А у нас живые цветы зимой нигде не продаются! – растерялся парень. – В Москву, что ли вас везти? Так далеко и дорого! Вот домашние цветы в горшках с землёй на рынке иногда бывают!
- Тогда вези нас на рынок!
В одном из крытых павильонов рынка на наше счастье нашлась старушка, торгующая геранями и фиалками. На радостях мы купили весь её товар.
В доме Тани в экстренном порядке собрались близкие родственники и подруги. Усилиями нескольких женщин наскоро был приготовлен очень скромный свадебный ужин. Зато было произнесено множество тостов с самыми искренними и добрыми пожеланиями жениху и невесте, их семейной жизни и будущим детям.
Вечером следующего дня Ваня Сумной  вместе с друзьями-однополчанами  уехал в часть. Жизнь продолжалась. Таня продолжила учёбу – через год она должна была получить диплом зубного врача – он – службу в боевом зенитно-ракетном полку противовоздушной обороны страны. Встречались редко, даже не каждую неделю. Но у них впереди была целая жизнь, и они были счастливы.
"А помнишь, - сказал себе Иван Петрович, - у Тани тогда была модная в те годы белая юбка-колокол, но к ней недоставало белых "туфалек", как она, немного кокетничая, говорила, и ты с первой послесвадебной получки купил их? Сколько радости ты ей доставил этим подарком! Как светились счастьем и бесконечной благодарностью её необыкновенные глаза, и как же было это приятно видеть тебе самому! Ведь делать подарки и видеть благодарность за них не менее приятно, чем их получать!"
Вместе с воспоминаниями на него нахлынула волна тёплых чувств. Ему захотелось тотчас нежно обнять и  поцеловать жену, но она мирно спала, не слыша его мыслей, и он пожалел её сон.
А разве можно забыть их первый, совместно встречаемый в полку в весёлой компании друзей юности, Новый год  со стрельбой пробками, вылетающими из бутылок с почти безалкогольным сидром; с весёлыми хороводами и песнями в тёмном, ночном  лесу вокруг огромной, разлапистой, украшенной ледяными сосульками, шишками и хлопьями снега живой вековой ели? А состояние твоего сказочного, неописуемого никакими словами ощущения счастья от одного пребывания рядом с любимой? Та памятная ночь яркой картинкой навсегда украсила книгу твоей жизни! Так счастливо и безмятежно всё начиналось. Но, к сожалению,  не весь жизненный путь человека усыпан розами!
В июле ты уехал в Киев, сдавать вступительные экзамены в академию. Те нежные, полные любви письма, которые тогда ты писал молодой жене, и её ответные - отчасти сохранились. Чтение их и сегодня расшевеливает, пробуждает  твои, увы, угасающие страсти. Старые драгоценные для нас письма! Сколько о них уже сказано и написано, и сколько ещё будет!  Ибо …"Хранят так много дорогого чуть пожелтевшие листы!"
Ты успешно сдал вступительные экзамены и был зачислен слушателем на первый курс военной академии. Откликнувшись на твои горячие призывы, Таня пожертвовала своим дипломом врача и приехала в Киев. Её приданое состояло из ватного одеяла, подушки и чемодана с носильными вещами. Всё твоё имущество тоже легко укладывалось в один небольшой чемодан, как говорится: "Всё моё, всё со мной!"  Мы сняли комнату в шесть квадратных метров на Ямской улице, которую хорошо описал А.И. Куприн в своём известном романе "Яма". Весьма возможно, именно в том доме, где происходили описанные им события. По договору в наши обязанности вменялось: ухаживать за парализованной старушкой-хозяйкой, заготовлять дрова и уголь для отопления, топить печь, убирать всю квартиру и ещё отдавать за всё это треть моего денежного содержания.  На подъёмные деньги  купили кое-какую мебель и предметы первой необходимости, и начали жить своей семьёй. На работу без киевской прописки Таню нигде не брали, учебного заведения с преподаванием на русском языке подобного тому, в котором она училась в родном городе, здесь не было, и она занялась обустройством нашего первого жилища и ведением домашнего хозяйства на наши более чем скромные доходы. Я не знаю, как она умудрялась это делать, как изворачивалась, но наша комната через некоторое время задышала уютом и чистотой, а завтрак и ужин, пусть и не самые изысканные, всегда своевременно появлялись на столе.
"Помнишь, как ты обходился четырнадцатью копейками в сутки на личные нужды, то есть на проезд в академию и обратно на двух видах транспорта: трамвае и троллейбусе?"
Таня держалась молодцом! Ты никогда не слышал её жалоб на недостаток развлечений, одиночество, скуку, бедность, неустроенность, неудовлетворённость бытом и жизнью! И это относится не только к тому периоду жизни! Далеко не каждый офицер может этим похвастать! 
В январе она родила сына и кроме обязанностей домохозяйки взвалила на свои ещё хрупкие, девичьи плечи заботы нежной и любящей матери. Ты постоянно пропадал в академии. Программа была сложная, перенасыщенная последними достижениями в науке и технике управления - из тебя готовили ещё мало кому тогда понятного специалиста по кибернетике - и часто просто не имел времени помогать жене по хозяйству. Таня не роптала; ни упрёка в свой адрес, ни даже намёка на тяготы жизни, на судьбу ты ни разу не слышал из  уст тогда ещё совсем молодой своей боевой подруги!  Ребёнок рос болезненным и капризным и, оберегая твой сон, сколько же бессонных ночей провела она, укачивая на руках плачущего сына! Совершенно измученная, обессиленная, проводив тебя в академию, она буквально падала на тахту, а ты уезжал сдавать очередной экзамен или зачёт. Своими успехами в учёбе и дальнейшей службе ты, безусловно, во многом обязан своей заботливой жене! По справедливости, золотые памятники должны стоять по всей Земле самоотверженным женщинам – матерям и жёнам, подобным моей Тане! А чего стоили ей семь переездов только в Киеве с квартиры на квартиру!? Ведь всякий раз обустройством на новом месте приходилось практически заниматься ей одной да ещё с маленьким ребёнком на руках! Что значит приспосабливаться к прихотям каждой новой хозяйки, знает только тот, кто это испытал сам! И Таня научилась наступать на горло собственной гордости. Признаться, я мало помогал ей во всём этом в течение тех пяти лет! Она благородно пожертвовала своими лучшими молодыми годами ради моей карьеры. К сожалению, тогда я недооценивал этой жертвенности!
Когда сын немного подрос, Таня устроилась воспитателем в детские ясли: и сын постоянно рядом и деньги, хоть и смешные, не были лишними  в нашей семье. На четвёртом курсе, в качестве поощрения за отличную учёбу, командование выделило мне комнату в слушательском общежитии. Вот только тогда мы немного вылезли из так унижающей человека бедности.  Купили Тане её мечту – красное импортное пальто их кожзаменителя, мне – первый гражданский костюм, стиральную машину "Рига" и, наконец, на зависть всей шести комнатной квартире, - самый маленький и дешёвый телевизор "Восход". Теперь все соседи по вечерам стали часто собираться в нашей двенадцатиметровой комнате, чтобы  посмотреть очередную хоккейную баталию, театральную постановку или кинофильм. Приятно вспомнить те вечера, проведённые в тёплой, дружеской, жизнерадостной, весёлой компании молодых офицеров и их подруг! Женщины-соседки, не скрывая,  удивлялись и восторгались хозяйственностью моей Тани:
- И как это у тебя всё получается, Татьяна!?
- Не голова, а дом советов! – вторили им их мужья. Я гордился своей женой - она самостоятельно в совершенстве постигла науку хозяйствования! Убеждён, что только преодоление трудностей формирует настоящего, достойного человека! Разве может он  адекватно оценить достигнутое, если это не стоило  никаких усилий!? Разве такое же счастье ощущает сын миллионера, получая в подарок дорогую яхту, как сын бедняка, собственными руками сделавший примитивную игрушку!? Только затраченные усилия могут быть истинной мерой стоимости!
"Помнишь, какое потрясающее письмо ты получил от жены в Архангельске, когда она, накопив в твоё отсутствие восемьдесят рублей, купила наш первый, такой желанный для неё, далеко не роскошный,  простенький коврик! Он доставил ей такое удовлетворение, такую радость, какую не доставит сегодня жене нувориша подаренный  "Мерседес" или коттедж на Кипре! Как бы мне хотелось, чтобы поняли люди, что в общем случае дело вовсе не в самом произошедшем событии, а в нашем отношении к нему, в нашей реакции, в нашей системе ценностей; научились управлять собой, своими потребностями; научились ограничивать их! Ведь ещё Аристотель знал, что в бедах человека виновата не частная собственность, а жажда обладания ею, алчность!"
После окончания академии и нашего отъезда из Киева для Танюши начался новый этап испытаний. Служить меня направили в закрытый гарнизон, расположенный в пустыне Бетпак-Дала в Казахстане, в пяти тысячах километров от европейской цивилизации. Я сразу увлёкся интересной научной работой и бытом, прямо скажем, опять занимался мало. Человеком я всегда был гордым, самолюбивым, меня никогда не устраивали последние роли. Сразу начал готовиться к сдаче кандидатских экзаменов, взялся за диссертацию. Опять денно и нощно пропадал на службе! Тане достались хлопоты по обустройству на новой квартире, ведение домашнего хозяйства, борьба с болезнями сына, плохо переносившим тамошний резко континентальный климат: с нестерпимой летней  жарой и сорокаградусными зимними морозами, пыльными бурями и штормовыми ветрами. Результатом были бесконечные простуды, пневмонии и, наконец, астматический бронхит.  Один Бог точно знает, сколько сил отдала Мать на борьбу за здоровье сына! Соискательство требовало много личного времени. Всем, чем могла, Таня безропотно помогала, обеспечивала тылы. Был период, когда нашей семье приходилось отказаться даже от телевизионных передач и включения радиоприёмника, от посещения родных во время отпуска! Таня в это время работала в госпитале, а после ночных дежурств занималась хозяйством: варила, жарила, пекла, стирала, шила, проверяла выполнение школьных домашних заданий сыном, лечила его болячки и всё стойко, безропотно, мужественно, самозабвенно! Она пожертвовала молодостью, личной жизнью. У неё не было близких подруг: мои друзья были её друзьями, мои и сына заботы были её заботами. Она полностью посвятила себя мужу и сыну! Растворилась в семье!
  Благодаря Тане наш дом стал желанным для многих моих коллег и друзей. Гостеприимная, заботливая и общительная хозяйка она умела так подготовиться и принять людей, что те – по большей части учёные, командированные  в наш город из различных культурных центров страны и тоскующие по дому - восхищались ей и тянулись в наш дом. При этом никто, в том числе и я сам, не вспоминали о том, что Таня предыдущую ночь провела на дежурстве в госпитале или у постели больного сына!
"Героиня ты моя! – с нежностью подумал Иван Петрович о жене. И как же эгоистичны и недогадливы мы бываем в молодости!"
Умелая, жизнерадостная, весёлая и общительная она играла заметную роль и в пикниках, и в наших  многочисленных путешествиях  вначале на мотоцикле, а затем на машине по Средней Азии, Уралу, Причерноморью, Прибалтике. Трудности кочевой жизни туриста,  будь то в пустынях Казахстана или в горах Памира, переносила наравне с молодыми тренированными мужчинами, без каких-либо скидок на женскую слабость.  Многие друзья завидовали мне. Она была не только женой, но и другом, единомышленником, соучастником всех моих начинаний и увлечений.
Шло время. Я самоутверждался, рос по служебной лестнице, Таня отлично обеспечивала тылы. По совести признаться, половина, если не большая часть, моих достижений по праву принадлежит ей!
К сорока годам я достиг вполне приличного положения в службе и науке. Вроде, всё, наконец,  устроилось: была интересная работа, хорошая должность, оклад, квартира, обстановка, машина. Начали более или менее размеренно, нормально жить. И тут нас постигло серьёзное несчастье – я тяжело заболел! Совершенно неожиданно, что называется: на полном скаку вылетел из седла и грохнулся о землю.  В палату реанимации госпиталя меня привезли без сознания на носилках прямо из академии, где я в то время работал. Первое, что  увидел, придя в себя, родное лицо моей Тани, в слезах склонённое надо мной. По-моему я тогда сам заплакал, но не из жалости к себе, а из нежности и любви к ней. Меня поместили в отдельную палату, надели кислородную маску, непрерывно чем-то кололи. Я пребывал в полубессознательном состоянии: то надолго проваливался в темноту, то на короткое время приходил в себя,  сознание возвращалось, и  в тумане  видел лицо Тани. В палате появилась ещё одна койка. Подумал: она всегда здесь, рядом и мне стало как будто легче!   Однажды очнувшись, увидел маму. Понял: её вызвали из Ленинграда, значит мои дела – дрянь! И вновь впал в беспамятство. Сколько это продолжалось, не помню. Но память запечатлела Таню, постоянно находящуюся рядом. То она поправляла какие-то трубки, прикреплённые к моему телу, то кислородную маску, то одеяло, то умывала моё лицо, то кормила или поила из ложки, то протирала моё тело спиртом, то помогала перевернуться на другой бок. Когда она отдыхала, я не видел. И ведь своими заботами  вытащила-таки меня с того света! Я пережил тогда нечто похожее на клиническую смерть. Конечно, об этом  узнал и понял значительно позже.
Месяца через полтора врач вместе с Таней попробовали посадить меня на постели. Вначале и сидеть я не мог: тело совершенно высохло и обессилило. Преодолев этот барьер, начал учиться, держась за жену, стоять, ходить по палате, потом по коридору. Наука давалась трудно. Как только стал приходить в себя, понял, что мои физические возможности, вероятнее всего, не восстановятся. Осознание этого – психический удар – был, пожалуй, чувствительнее физического!  Человек далеко не всегда использует свои физические возможности, но сознание их наличия делает его уверенным в себе. Он знает, что в случае необходимости он это может!  Иное дело, когда он осознаёт, что лишён каких-то возможностей. Это действует угнетающе, делает человека неполноценным не только физически, но и морально! И Таня оказала мне неоценимую услугу, в трудную минуту укрепив мой ослабший дух. 
Помнится, я на трясущихся ногах стоял у своей больничной койки, опираясь на её плечо, а она убеждала:
- Пойми: самое страшное осталось позади! Благодари Бога, что выжил и как бы  заново родился!  Начнём всё сначала. Ходить постепенно научимся, а бегать тебе вовсе необязательно! Слава Богу, голова не пострадала! Пересмотришь жизненную программу, цели и будешь жить дальше! Можно быть вполне счастливым и с другими, отличными от прежних, жизненными ориентирами!
 Со временем я так и сделал: пересмотрел систему ценностей и вполне счастливо живу по сей день! 
  Когда больше держать в госпитале было нельзя, и меня выписали  (иначе нужно было комиссовать по болезни, а врачи пожалели) самостоятельно я не мог пройти и ста метров!  Таня ухаживала за мной как за годовалым ребёнком. Ежедневно по вечерам она выводила меня на прогулку. Мы медленно под руку бродили по окрестным улицам, и озорные мальчишки, принимая нас за дружинников, прекращали шалости и прятались во дворах. Только через год я окончательно пришёл в себя и смог приступить к работе и то с большими ограничениями. Было мне тогда всего сорок лет. Рухнула прекрасная карьера, пришлось отказаться от честолюбивых замыслов. Но главное, конечно, жизнь! И жив я до сих пор только благодаря усилиям моей Танюши! Благодаря её самоотверженной, материнской заботе!  Всякая ли жена  способна пожертвовать собой, своей личной, дающейся всего один раз жизнью, ради безнадёжного инвалида!? Мне лично известно множество противоположных примеров! Молодая красивая женщина, женщина с большой буквы, – она вполне могла найти своё счастье рядом с таким же молодым, здоровым, жизнерадостным и перспективным мужчиной. Оставаясь со мной, ей предстояло всю  жизнь быть в большей степени не женщиной, а матерью!
Болезнь, как известно, - это жизнь в условиях ограничений. На меня теперь они были наложены до конца моих дней. Строгий режим  труда и отдыха, постоянный врачебный контроль и лекарства, лекарства, лекарства. Ни о какой большой и серьёзной научной или преподавательской работе нельзя было и помышлять! Мои физические возможности сразу сократились до уровня старика. Таня всё понимала, однако без колебаний приняла эту нерадостную перспективу, отдавая себе отчёт, что впереди ждут не менее серьёзные испытания. И они не заставили себя ждать. Процесс начался и пошёл, как говорил известный Иуда наших дней с отметиной дьявола на лбу. Болезнь прогрессировала: пришлось совсем оставить работу и перейти на положение пенсионера. Затем последовали одна за другой две тяжёлые операции. И опять Таня ухаживала за мной как за младенцем: кормила и поила из ложки, проводила дни и ночи у моей постели; учила сидеть, стоять, ходить, выполняя функции сиделки, няньки, хозяйки дома, матери. Опять водила, поддерживая под руку, гулять меня, с трудом передвигающего ноги. Правда, наступили другие времена: теперь нас уже не принимали за дружинников, дружинники "за ненадобностью" исчезли с улиц города!
 В ежедневных заботах и трудах незаметно подошла старость. Я давно уволился из рядов Советской армии. Выросли дети, племянники  и внуки и на юбилеях первый тост непременно поднимают за её золотое сердце. А она продолжает скромно и достойно нести свой нелёгкий, но такой благопристойный крест.
Наверное, правы те, кто утверждает, что жена офицера должна носить воинское звание на ступень выше звания своего мужа! Если это так, то моя Таня – генерал!
Честь и безмерная хвала тебе доброй и отзывчивой, любящей и сердечной, заботливой и бескорыстной, верной и самоотверженной - женщине, супруге, матери; достойному человеческому воплощению богини Весты – хранительнице нашего семейного домашнего очага! 






НА  ПЕРЕДНЕМ  КРАЕ  НАУКИ

Уже третьи сутки поезд, преодолевая расстояние в добрую треть нашей огромной страны, неудержимо несёт нас в плохо представляемое и прогнозируемое будущее. На календаре август 1966 года. В Москве, где нас провожали дружные стайки стройных, белоствольных, ярко-зелёных берёз, почти не чувствовалось приближения осени. Потом потянулись ещё тоже по-летнему весёлые, изумрудные поля и луга средней полосы России, затем - мрачные, как бы уставшие от жизни, груды камней Уральского хребта; седые, аккуратно причёсанные ковыльные степи северного Казахстана и бескрайние целинные поля с ещё не убранным урожаем. Быстро промелькнула дымная, прокопчённая  промышленная Караганда, поезд повернул  на юг; и вскоре мы  ощутили знойное сухое дыхание каменистой, безжизненной пустыни. Как же велика,  многолика, богата  и могущественна наша страна – Союз Советских Социалистических Республик!
Сегодня, наконец, последний день пути. Отлежав за трое суток бока на тощих вагонных матрацах, проснулся, как только в вагонное окно заалел восток. Стараясь не потревожить мирно спящие в купе семью будущего сослуживца Григория и свою собственную, осторожно открываю дверь и выскальзываю в коридор. Пассажиры ещё досматривают свои сны. Ритмично постукивают колёса вагона на стыках рельсов, а в моей голове в такт повторяются одни и те же слова: Что-то нас ждёт? Что-то нас ждёт? Что-то нас ждёт?… Мысли уже в который раз возвращаются к надоевшим вопросам: Как встретят новые сослуживцы? Как сложится служба? Найду ли своё место в совершенно для меня новой, очень ответственной и ещё неизведанной научной работе? А быт? Неужели опять придётся жить в общежитии?  Вопросы, вопросы, вопросы… Они, как назойливые осенние мухи, уже более месяца жужжат и жужжат в ушах, и нет возможности избавиться от них. Только время способно дать ответы. И как же хочется ускорить его бег, заглянуть в будущее!
Всего около двух месяцев назад окончена пятилетняя учёба в Академии. Отшумели торжества по поводу защиты дипломных работ, выслушаны последние наставления академических педагогов и начальников, получены долгожданные дипломы и такие желанные, многообещающие белые ромбики с золотистым, гордым гербом СССР  (поплавки, как мы их называли).  Подняты тосты за успешную инженерную карьеру на памятном банкете в киевском доме офицеров.
Вспомнился короткий разговор на комиссии по распределению выпускников:
 - Где хотели бы продолжить службу, капитан Сумной? – задал непременный в таких случаях и, вместе с тем, риторический вопрос полковник-представитель Управления кадров войск ПВО. Программу Академии Вы усвоили отлично, характеризуетесь положительно, отмечается Ваша склонность к научной работе.
 - Хотелось бы - на Родине, в Ленинграде! Тем паче, я знаю, что на меня есть запрос из ленинградского научно-исследовательского института ВМС!
 - Вот это однозначно исключается! Мы готовим специалистов для своих войск. Пусть моряки позаботятся о себе сами! Что же касается научной работы, то её и у нас хватает! Обещаю, что будете служить советской науке на самом её переднем крае. Там, где создаётся новейшее, ещё неизвестное миру оружие. Рядом с Вами будут трудиться самые лучшие умы нашего государства! Более ничего сказать не могу. Всё узнаете на месте. Правда, место это находится по понятным причинам не в Москве и не в Ленинграде. Но условия для людей, насколько мне известно, там созданы неплохие! Кроме того, Вы - пока капитан - назначаетесь на должность майора. Некоторый рост по службе Вам уже обеспечен. Ну а дальше всё будет зависеть от Вас! Желаю успеха! Вы свободны!
В полученном мной Предписании было указано: войсковая часть № 03080-Л, место дислокации: станция Сары-Шаган Казахской железной дороги. Как выяснилось позже, это означало: первое управление Десятого государственного научно-исследовательского испытательного полигона. Офицер не в праве распоряжаться своей судьбой, он служит там, где более нужен Родине!
Немногочисленные пожитки отправлены к месту службы совсем маленьким контейнером. Быстро промелькнули тридцать суток отпуска на  Родине,  и сегодня, наконец, мы добираемся до этой самой, мало кому известной, затерявшейся в неоглядной безжизненной пустыне, железнодорожной станции с непривычным для русского уха названием -  "Сары-Шаган".   
Картина за окном вагона далеко не самая привлекательная. Голая рыжевато-бурая степь в основном ровная, как блин. Изредка проплывают невысокие холмы, напоминающие остановленные объективом фотокамеры бугры морских волн. Бесконечной цепочкой мелькают такие же рыжие от жгучего солнца телеграфные столбы. Иногда слева между холмами блеснёт зеркало воды – это жемчужина здешних мест - казахское море-озеро Балхаш. Пустынной жёлтой змеёй извивается вблизи железной полевая дорога. Она то приближается к нам, то исчезает вдали. Очень редко по ней  движется что-то совершенно неразличимое в густом шлейфе пыли.
"Явно не Крым, конечно, но ведь и здесь живут люди!" – успокаиваю я себя, и на память тотчас приходят услышанные от кого-то строки:   
Здесь полуостров, точно как в Крыму.
Шумит волна, могли б цвести нарциссы!
И одного никак я не пойму:
Какая б. срубила кипарисы!
"Большой остряк, однако, этот поэт!" – усмехаюсь про себя, оглядывая бесконечную, голую, без каких либо признаков жизни каменистую пустыню. На географических картах она помечена именем "Бетпак-Дала", что в переводе с казахского означает Голодная степь. Жить здесь действительно могут только очень неприхотливые к пище и воде растения и животные, да  человек…
Вагон постепенно оживляется. Появляется сонная проводница-казашка с помятым темнокожим, плоским и широким, как и её родная степь,  лицом и объявляет, что через час поезд прибывает на станцию Сары-Шаган. Стоянка одна минута! Нам нужно собираться. Открываю дверь купе и по-военному командую: "Подъём! Приготовиться к выходу!"
Всем нам, включая детей, за трое суток чертовски надоело жить стеснёнными тесными рамками купе. Моё известие воспринимается с радостью. Завтракаем в последний раз за вагонным столиком, укладываем чемоданы и дорожные сумки и, гурьбой выбравшись из купе, с любопытством прилипаем к вагонным окнам. Станция, как сказала проводница, покажется слева по ходу поезда. Солнце поднялось над горизонтом и нещадно слепит глаза. На прозрачном голубом небе ни облачка. Поезд движется строго на юг вдоль берега Балхаша. Всё чаще он показывается нам из-за холмов во всём своём величии. Наконец, движение замедляется, и мы останавливаемся. Это и есть цель нашего путешествия – казахский посёлок из нескольких десятков глинобитных с плоскими, покрытыми камышом крышами хижин, разбросанных в беспорядке по берегу большого залива. Рядом с человеческим жильём – примитивные, грубо сработанные из корявых стволов деревьев, загоны для скота. Доминантами выглядят три одноэтажные каменные здания барачного типа, видимо, административные. Наш вагон остановился у самого вокзала – маленького одноэтажного кирпичного домика. Перед ним большая зелёная лужа – скальные породы плохо впитывают воду. Из остановившегося состава, кроме нас шестерых, выгружается ещё несколько человек, русских, должно быть, наших будущих сослуживцев. Гриша обращается к проходящему мимо старшему лейтенанту:
 -  Подскажите, пожалуйста, как добраться до войсковой части 03080–Л?
- Вон там, у шлагбаума, остановка автобуса, - указывает тот рукой. – Доедете до городка,  там уточните! Поспешите, сейчас будет автобус! И тащится дальше со своим огромным чемоданом. За ним идёт молодая женщина с ребёнком на руках. Мы, нагрузившись вещами, следуем в указанном направлении. Нашим детям по четыре года. Света и Шурик шагают самостоятельно и с любопытством разглядывают вблизи непривычный вид казахского селения и особенно виднеющихся тут и там верблюдов.
Полосатый металлический шлагбаум перегораживает начинающуюся сразу за ним бетонную дорогу, уводящую куда-то в степь. Рядом – зелёная металлическая армейская будка на колёсах - помещение для наряда КПП. Впереди не видно никаких признаков жилья. Должно быть, сам военный городок спрятан за холмами.
Усаживаемся в подошедший небольшой автобус. Молоденький солдатик-шофёр почему-то долго не едет, чего-то ждёт. Наши жёны Таня и Вера с трудом удерживают детей, порывающихся выбраться на волю. Наконец, появляется сержант-сверхсрочник и тщательно разглядывает документы пассажиров.  Особый интерес он проявляет к нам. Не только изучив, но, кажется, даже обнюхав наши удостоверения личности и предписания, он выносит вердикт:
 - Товарищи офицеры, вы можете ехать, а вот ваши семьи не пропущу! Таков порядок. Они не вписаны в предписания. Привезите на них разовые пропуска!
Ничего не попишешь! По-видимому, здесь такой строгий режим. Провожаем жён с детьми и вещами в здание вокзала и оставляем на неопределённый срок.  Офицерские жёны привычны к превратностям военной службы и не проявляют особых эмоций. Дети даже рады долгожданной свободе.
Не прошло и получаса, как автобус доставил нас на следующий КПП, и  процедура проверки документов повторилась. Ещё через пять-семь километров показался военный городок, как выяснилось, тот самый полуостров - предместье Приозёрска, о котором говорилось в стихах и с которого начиналось строительство города. Теперь он представлял собой посёлок, застроенный небольшими деревянными щитовыми одноэтажными домами и бараками. Строения выглядят неухоженными, отчасти совсем заброшенными. В некоторых размещаются какие-то склады, хозяйственные дворы, мастерские, гаражи. Проехали четырёхэтажные здания госпиталя. За небольшим пустырём начинается  массив типовых бетонных трёхэтажек – собственно город Приозёрск, о чём свидетельствует художественно выполненный щит с надписью. Слева на берегу озера виднеется ажурная мачта телецентра. 
 - Не так уж и плохо! Городок солидный и даже телевидение есть! – говорит Гриша. До Академии он служил в радиотехнической роте, стоящей в такой глуши, где о таком уровне цивилизации и не мечтали! 
Широкая, прямая как стрела, центральная улица города представляет собой молодой бульвар. По обеим её сторонам ровными рядами тянутся  невысокие деревья и кустарник, объединённые миниатюрным арыком.  Правда, листья на них уже пожухли и скрючились от здешней жары и мало напоминали совсем недавно виденную нами европейскую зелень.
На перекрёстке шофёр остановил автобус: "Вам туда, товарищи офицеры!" - он указал рукой направо, на виднеющиеся вдалеке высокие серые бетонные сооружения. "На КПП спросите: как пройти в отдел кадров!" – добавил уже знакомый старший лейтенант.
Вышли из автобуса, когда время приближалось к полудню. Солнце нещадно палило, асфальт дышал жаром. Одетые по европейской форме в полушерстяные тужурки и застёгнутые, как положено, на все пуговицы, обливаясь потом, пошагали в указанном направлении. На очередном КПП сержант, ещё раз тщательно проверив наши документы, согласился проводить в здание штаба войсковой части № 03080 и показать расположение отдела кадров.
 - А, новички!? С прибытием! – чему-то, радуясь, поднялся нам навстречу майор-кадровик. Я представился: " Инженер-капитан Сумной для дальнейшего прохождения службы прибыл!" "Инженер-капитан Куженков…, - начал Гриша, но майор остановил его, не дослушав.
 - Мы не на строевом плацу и вообще у нас тут особая служба, всё проще, чем в линейных частях! Давайте знакомиться! Меня зовут Пётр Петрович Зайцев, - первым представился он. Познакомились, пожав, друг другу руки.
 - Садитесь! – хозяин кабинета указал на стулья.
 - Доехали нормально? Семьи с вами?
 - Наши семьи ждут пропусков на станции Сары-Шаган! – в один голос ответили мы.
 - Ну, это поправимо! Пётр Петрович куда-то позвонил и скоро появился солдат с пропусками, украшенными какими-то непонятными значками: птичками, бабочками и жучками.
 - Один вопрос решён! Теперь второй: Сразу представить вас вашему непосредственному начальнику или подождём пока обустроитесь?
 - Лучше уж сразу, чего тянуть! – сказал Гриша и посмотрел на меня. Я кивнул. Майор снял трубку телефона и попросил кого-то зайти к нему. Через десять минут в комнату вошёл подполковник - среднего роста, по-спортивному подтянутый шатен с уже начавшей редеть шевелюрой и глазами необыкновенного лазурного цвета. Доброе, простое русское лицо его лучилось улыбкой. Поняв, что это и есть наш начальник, мы встали и представились. Он подошёл и крепкой рукой спортсмена поочерёдно пожал нам руки.
 - Садитесь! – устроившись напротив, подполковник заговорил: Меня зовут Тобольский Константин Васильевич. Я начальник отдела исследования и испытания боевых программ новейших автоматических систем вооружения ПВО. Будем работать вместе. Личные дела ваши давно пришли, и я знаком с вами заочно. Что же касается меня, то я старше вас ровно на десять лет, окончил Академию в Харькове, здесь служу уже восемь лет. Ближе познакомимся в процессе совместной работы. Сейчас же, не теряя времени, вам надо ехать за семьями и устраиваться с жильём. В этом вам поможет наш сотрудник капитан Никитов Геннадий Вадимович. Он встретит вас при возвращении со станции, поможет поселиться в гостинице и расскажет всё первое необходимое о городе. Чуть позже получите квартиры. Здесь с этим проблем нет. Будет даже некоторый выбор! До прихода контейнеров с вашими вещами, наверное, с этим спешить не следует. Поживите лучше в гостинице – удобнее! Завтра, оформив пропуска,  предлагаю явиться на службу. Куда именно, расскажет Никитов. Он сейчас подойдёт. К сожалению, я спешу – работы много -  и прощаюсь до завтра! – он протянул руку. 
Через несколько минут вошёл сухощавый, загорелый до черноты капитан  наших лет, небольшого роста, с тонкими чертами широкоскулого лица и умными, проницательными, очень живыми карими глазами. В отличие от подполковника, он был в южной – "мабутовской" облегчённой форме – хлопчатобумажных брюках и рубашке с короткими рукавами. Мы позавидовали ему. В комнате, даже при наличии вентилятора, было для нас нестерпимо жарко.
 - Привыкнете! – увидев, что мы непрерывно утираемся носовыми платками, - сказал вошедший. Мы познакомились.
 - Я приехал из харьковской Академии три года назад, - продолжил Никитов. – Вначале, как, должно быть, и вы был шокирован здешней природой и климатом. Потом, ничего, привык. Завлекла интересная работа. Теперь не только не жалею, что попал сюда, но даже благодарю судьбу! Уверен, что это произойдёт и с вами! Вспомните мои слова через годик! А сейчас поскорее поезжайте в Сары-Шаган, забирайте свои семьи – они, наверное, уже заждались! Да по дороге постарайтесь внушить оптимизм жёнам! Пусть не вешают носов – всё будет нормально! Я встречу вас на обратном пути и помогу обосноваться на первое время. Сам я тоже первые две недели жил в гостинице. И дети у меня тоже уже были! 
На том же ПАЗике съездили на железнодорожную станцию за оставленными там жёнами, детьми и вещами. Вернувшись в город, на первой автобусной остановке сразу увидели Никитова. Он ожидал нас, стоя в тени навеса, облокотившись на велосипед. " Поезжайте до универмага! Я следую за вами! – сказал наш провожатый через открытое окно автобуса и вскочил в седло. Слева и справа замелькали похожие друг на друга как близнецы-братья аккуратные трёхэтажные дома с балконами, часто украшенными цветами. Проехали две остановки и оказались на небольшой площади. Слева высилось типовое здание универмага. Мы выгрузились. Через пару минут рядом остановился велосипедист.
 - Это местный ГУМ! – кивнул Никитов на трёхэтажное здание промтоварного магазина, глядевшего на нас большими глазницами пыльных окон. – А примыкает к нему пятнадцатая гостиница. Для начала попытаем счастья здесь! 
 - И что в городе столько гостиниц? – удивилась Вера.
 - Думаю - больше! Здесь живёт очень много различных специалистов командированных от промышленных предприятий всего Советского Союза! Мы их называем промышленниками. Некоторые  живут в гостиницах годами!   
Оставив женщин с детьми и вещи у входа, вошли в холл. Оказалось, что свободны только большие комнаты на четыре – шесть человек. Привыкшие за время пути жить вместе, мы согласились поселиться в шестиместном номере. Внесли вещи и разместились. Наш добрый провожатый рассказал: как найти ближайшее кафе и продуктовый магазин, где располагается бюро пропусков, куда нам надлежит завтра прибыть, и набросал план города. Мы поблагодарили его, и он откланялся.
 - Ну,  вот, наконец, и добрались до места! – сказала с облегчением Таня.  Все молча согласились. Обсудив план проведения остатка этого насыщенного  событиями дня, решили немного отдохнуть, а затем  отправиться осматривать город. Неугомонные дети с весёлым смехом уже прыгали на пружинных сетках облюбованных коек.
День клонился к вечеру, жара заметно спала и наступила приятная прохлада, когда, отдохнув и перекусив остатками подорожников, всей компанией отправились осматривать город.
Параллельно центральному проспекту имени Ленина, упирающемуся в большую площадь,  вдоль берега Балхаша тянулись ещё две улицы. На самом берегу, рядом с пляжами, обособленно расположились коттеджи военного и гражданского начальства, конструкторов и видных учёных. За дальней от озера улицей Советской Армии - солдатские казармы, клуб и кафе. На  окраине города возвышалась водонапорная башня, трубы кочегарки и четырёхэтажные дома "шахтёрского посёлка", названного так за обилие остатков несгоревшего в печах кочегарки каменного угля. Четыре перпендикулярные основным улицы делили город на микрорайоны. Дом офицеров, кинотеатры "Октябрь" и "Спутник", телестудия,  магазины, мастерские и ателье – обеспечивали быт населения города. Самым впечатляющим было здание Дома Офицеров, большая площадь перед которым предназначалась для проведения военных парадов и демонстраций трудящихся.  Между Домом офицеров и Балхашом располагался ухоженный городской парк с низкорослыми, похожими на облепиху, деревьями, кустарником и цветочными клумбами. Достопримечательности парка составляли: летний кинотеатр "Родина", танцплощадка и макет ракеты с вертикальным стартом. На самом берегу, над обрывом, мы обнаружили как бы устремлённый  в вечность самолёт МИГ-15. На пьедестале памятника были начертаны слова благодарности и фамилии лётчиков, погибших при испытаниях военной техники на полигоне. Весь облик компактного современного города свидетельствовал о большом внимании властей к работам, которые здесь проводились, и об их стремлении всеми силами скрасить быт живущих в этих суровых  природных условиях людей. Витрины и полки продуктовых и промтоварных магазинов свидетельствовали о том же. 
В парке, с наступлением темноты ярко освещённом фонарями, оказалось много гуляющих. Чаще всего это были молодые пары с детьми и молодёжные компании. Аборигенов здешних мест-казахов видно не было. Город был русским. Лёгкий бриз тянул с Балхаша. В вечерней прохладе сильно пахло душицей. В свете фонарей особенно привлекательно смотрелись яркие цветочные клумбы. Парк сейчас действительно напоминал ялтинский сквер. На освещённых участках парковых дорожек ползали какие-то экзотические насекомые. Шурик, давно неравнодушный ко всякой мелкой живности, бросился ловить чудовище, похожее на стрекозу, однако прохожие предупредили нас, чтобы мы этого не разрешали детям, поскольку здесь могут встретиться и фаланги, и каракурты, и скорпионы, укусы которых опасны для жизни.
Полные впечатлений от первого дня пребывания в Приозёрске усталые, но настроенные оптимистически вернулись в гостиницу. Угомонившиеся дети на обратном пути мирно посапывали на отцовских шеях.
Второй день также ярко запечатлелся в моей памяти. Получив пропуска на объект, полноправными членами коллектива шестого отдела первого управления в/ч 03080 мы миновали КПП объекта и контролёра нашего рабочего здания. Пройдя длинным коридором, поднялись на четвёртый этаж и оказались в помещении отдела. Разговор с Тобольским длился буквально  минуты:
 - Вы оба назначаетесь в первую лабораторию, - сказал, не отрываясь от своего занятия, подполковник. – Отправляйтесь туда, всю информацию о нашей работе и задание получите у своего непосредственного начальника капитана Мартынова. Мы повернулись кругом и вышли.
Полноватый для своих двадцати восьми лет, круглолицый, держащий себя с превосходством, подобающим, по его мнению, начальству, Мартынов, выслушав рапорт о прибытии и вступлении в должность, указал наши рабочие места – жёлтые двух тумбовые канцелярские столы со стоящими на них вентиляторами-подхалимами. Несмотря на то, что были включены шесть вентиляторов, в комнате стояла нестерпимая духота. Пот струился по всему телу, кажется, даже капал с пальцев рук. Ещё два капитана, находящиеся в помещении, молча сидели за своими столами и с любопытством наблюдали за происходящим.
 - Располагайтесь и чувствуйте себя, как дома! – перешёл на обычный тон Мартынов. Вероятно, вам придётся здесь провести не один год! По крайне мере  мы, он кивнул на присутствующих, работаем здесь уже пять лет. Кстати, познакомьтесь! Мы назвали себя.
 - Андрей, Евгений, - представились будущие коллеги.
- Откуда приехали? - спросил широкоплечий, с непослушной гривой кудрявых волос и светлыми глазами капитан, назвавший себя Евгением.   
 - Из Киева.
 - Приятно узнать, что все мы - выпускники одной Академии! – с каким-то даже восторгом и гордостью сказал стройный шатен, назвавший себя Андреем.
  - Будем считать, что первое знакомство состоялось! – подвёл итог начальник лаборатории. Теперь я с каждым из новичков побеседую отдельно. Пододвинув стул к моему столу, он сел напротив и для начала предложил, как сверстникам, обращаться друг к другу на "ты". Я не возражал.
 - Опиши вкратце свой жизненный путь от рождения до сего дня, - попросил Мартынов и взялся за карандаш.
Я рассказал о довоенной жизни в Ленинграде, эвакуации под немецкими бомбами на Урал, о возвращении в родной город, о школе, военном училище, службе в зенитно-ракетном полку, учёбе в академии. Для моего поколения офицеров биография не отличалась оригинальностью. Конечно, не преминул с гордостью сообщить, что в училище три года учился только на пятёрки, а в Академии за пять лет получил только четыре четвёрки.
 - Ну, это говорит только о твоей прилежности! Посмотрим, на что ты способен в деле, - прокомментировал без всяких эмоций начлаб.
Замечание задело меня за живое. Я промолчал, но про себя подумал: "Увидишь!" Самолюбие пока ещё никогда не позволяло мне оказываться в числе последних!
 - Чем-либо занимался в Киеве кроме выполнения учебного плана Академии? В слушательском военно-научном обществе работал? Если да, то над чем именно?
Я рассказал, как под руководством преподавателя кафедры тактики занимался моделированием наведения истребителя-перехватчика на воздушную цель на ЭВМ "Урал-2"; вспомнил, как увлекался  математическими методами поиска экстремумов на гиперповерхностях да и дипломную работу выполнил на близкую тему, проведя сравнительную оценку нескольких приближённых методов целераспределения в интересах дивизии ПВО. Сказал, что, обучаясь в Академии, одновременно закончил трёхгодичные курсы иностранных языков и получил диплом переводчика. При этом, как мне показалось, Мартынов посмотрел на меня с некоторым удивлением и даже уважением.
 - Здесь есть своя адъюнктура, Учёный Совет, филиал Новосибирского университета – все возможности для повышения квалификации. Собираешься дальше двигаться в науке?
 - Хотелось бы! Во всяком случае, при первой возможности постараюсь сдать кандидатские экзамены!
На лице Мартынова появилось недоверие.
 - Не преувеличиваешь свои возможности? Ведь теперь придётся много работать. Подготовка к экзамену по философии требует много времени, а  университетская приёмная комиссия будет работать у нас в мае! 
 - Вот и буду сдавать сразу два экзамена: философию и немецкий язык! – твёрдо сказал я.
 - Ну, что ж, - ухмыльнулся собеседник. Пожелаю удачи! Сразу скажу, что повышение квалификации офицеров командованием  поощряется всеми средствами! Здесь очень нужны грамотные люди. Но мне кажется – ты много на себя берёшь!
 - Постараюсь не обмануть!
 - Посмотрим! Теперь перейдём к делу! Чем же мы здесь занимаемся. Из-за большой закрытости работ в Академии об этом тебе, наверняка, не сказали ни слова!
И Мартынов дал мне первые сведения о проблеме борьбы с баллистическими ракетами вероятного противника, о составе первой в стране боевой системы, о её элементах, отчасти существующих пока только на бумаге, о порядке её функционирования. С гордостью подчеркнул, что экспериментальная система у нас в стране, в отличие от нашего вероятного противника – США, уже создана и испытана. Доказана принципиальная возможность поражения межконтинентальной баллистической ракеты вне атмосферы Земли осколочной боевой частью противоракеты. Отдельные элементы боевого стрельбового комплекса, такие как электронная вычислительная машина, радиолокаторы сопровождения цели и противоракеты, аппаратура передачи данных и т.п. уже проходят заводские испытания.  Задерживает разработка общей боевой программы ЭВМ – мозга всей системы. Поэтому программисты в настоящее время пользуются особым почётом и покровительством генерального конструктора. А для нас – военных инженеров большая честь принять участие в этом важном и сложном деле.
 - Программистов, насколько мне известно, пока не выпускал ни один ВУЗ. Мы - все самоучки. Тебе, Иван, повезло – ты получил эту специальность в Академии и приехал сюда в горячее время! Быстрее включайся в работу и не подведи ни себя, ни нашу Академию! Поскольку ты уже знаком с целераспределением, я включаю тебя в группу программистов, занимающихся этой задачей. Руководит ей опытная программистка-разработчица из ведущего конструкторского бюро. В помощь ей придаётесь вы с Евгением. Испытывать пока нечего, поскольку общей боевой программы не существует. Поэтому мы – военные программисты по просьбе Генерального конструктора будем выполнять функции разработчиков. Когда же боевая программа будет готова – перейдём к исполнению своих прямых обязанностей: её испытаниям и оценке! Чтобы быстрее ввести тебя в дело буду брать с собой на машину. Но не особенно радуйся – машинное время нам выделяют чаще всего ночью!
Я и сегодня с благодарностью вспоминаю Мартынова. Он существенно помог мне быстро освоить совершенно новую для меня довольно сложную для программирования ЭВМ: особенности её системы команд и работу за пультом.
Через несколько дней мы с Гришей получили почтовые извещения о том. Что наши контейнеры, наконец, прибыли на станцию Сары - Шаган. Настало время получать квартиры. В домоуправлении нам предложили на выбор по два адреса и дали ключи. Все квартиры были двухкомнатными. Захватив жену и сына я отправился выбирать местожительства, возможно на очень длительный срок. Первая из предложенных мне квартир оказалась в очень запущенном состоянии с окнами, выходящими на юг. Вторая, по адресу: пр. Ленина, 13, кв. 13, оказалась лучше. Её окна смотрели на восток, что обещало относительную прохладу во второй половине дня. Не будучи мистиками, мы с Таней остановились на ней. Как выяснилось позже, чёртова дюжина несчастья нам не принесла! Опять же вместе с однокашником по Академии заказали машину и на следующий день привезли наше имущество. Подъехали к моему дому, открыли контейнер и стали выгружаться. На скамье под большим карагачём сидели двое наших сверстников.
 - Вот и молодёжь приехала! – сказал один из них среднего роста немного сутуловатый брюнет с характерным русским лицом и живыми весёлыми глазами.  Его товарищ: грузный и широколицый молча смотрел на нас изучающе и, как мне показалось, несколько свысока.
 - Да не такие уж и молодые! Вряд ли много моложе вас! – не сдержался я. Три года училища, четыре года службы в войсках плюс пять лет в Академии!
 - Да ты не сердись! Я вовсе не хотел тебя обидеть! Меня зову Юра, Юра Ерохин. Соседями будем. Зачем начинать со ссоры! - примирительно отозвался чернявый.
 - Засов Григорий! Тоже твой сосед из соседнего подъезда, - мрачновато представился плотный.
 - Сумной Иван! – назвал себя я. Так мы познакомились, подружили, прожили несколько лет рядом, да и позже общались до самой смерти с будущим генерал-лейтенантом доктором технических наук профессором начальником СНИИ  Ю.Г. Ерохиным. Он был хорошим учёным, организатором, добрым и отзывчивым человеком, верным другом! Светлая ему память! 
 - Может помочь? – спросил он тогда.
 - Спасибо! Сами справимся!
Всё наше имущество составляли: кухонный стол, тумбочка, два стула, два чемодана и узел с постелью! Вселение в новую квартиру заняло не более получаса. Шкаф вместе с жившими в нём клопами, обеденный стол и солдатские кровати с пружинными сетками получили позже во временное пользование в домоуправлении. Начался очередной этап  жизни!
Интересная работа полностью захватила меня и понесла. Дни замелькали.
Полковник на комиссии по распределению выпускников Академии не обманул – я действительно оказался на переднем крае Советской науки! В первые дни, проходя по коридорам зданий научно-испытательного центра, я поражался количеству табличек на дверях кабинетов с именами известных всей стране и пока неизвестных по причинам секретности проводимых работ, имён крупных учёных и конструкторов, отмеченных высокими учёными степенями,  званиями и государственными  наградами. Нередко здесь можно было встретиться лицом к лицу с академиками Лаврентьевым, Велиховым, Минцом, Сосульниковым, Басистовым, Бурцевым, Бабаяном, Грушиным, Бункиным и многими другими выдающимися Советскими учёными и конструкторами. Крупные учёные и организаторы Советской науки часто выступали перед офицерами полигона, рассказывали о последних достижениях в области естественных наук и открытии физических принципов, которые могут быть положены в основу новых видов оружия. Сама атмосфера полигона способствовала научному творчеству!
Группа целераспределения включала кроме Галины Зубовой и нас - двух капитанов - ещё двоих молодых инженеров: парня, окончившего три года назад Московский авиационный институт и прелестную девушку - блондинку с кукольными голубыми глазами, окаймлёнными длинными, как опахала ресницами, нежной розовой девичьей кожей и поведением избалованной кошечки. Кстати,  близко знакомые её и называли Кисой! Все они на многие годы стали моими друзьями. Мы были молоды, энергичны, жили интересами коллектива конструкторского бюро, понимали важность стоящей перед страной  задачи:  в кратчайшие сроки создать надёжную защиту от весьма вероятного ракетно-ядерного удара США, и испытывали глубокое чувство ответственности за порученный Родиной участок работы. Жизнь кипела и днём и ночью. Со временем никто не считался.  Программисты и военные и гражданские трудились дружно, напряжённо, не жалея сил, стараясь приблизить сроки заводских и государственных испытаний. О вознаграждениях разговоров не было. Уже через три месяца совместно с Юрием мы написали, отладили и сдали готовую программу управления средствами системы заведующему отделом программирования КБ.
В те годы профессия программиста была ещё очень редкой, в ней было что-то мистическое, плохо осознаваемое непосвященными. С трудом воспринимался сам факт возможности описания любого реального процесса с помощью очень ограниченного языка ЭВМ, включающего  несколько арифметических и логических операций, и всего две цифры: нуль и единицу!  К программистам относились с особым уважением, поскольку только они могли "разговаривать" с машиной, ставить перед ней сложнейшие вычислительные задачи и получать их молниеносное решение.  Это было время, когда автокоды, алгоритмические языки, трансляторы и компиляторы ещё не были признаны учёным миром. Им не доверяли. Считалось, что человек-программист способен составить программу значительно более быстро выполнимую и экономичную. А бороться за эти показатели особенно в нашем случае, при вычислении команд управления антиракетой, наводимой на цель, движущуюся со скоростью до семи километров в секунду, было просто необходимо! Ведь тогдашние ЭВМ имели очень ограниченные ресурсы по памяти и быстродействию. Ещё не существовало библиотек стандартных программ для вычисления значений даже самых распространённых математических функций. Сталкиваясь с такой необходимостью, программист был вынужден всякий раз разрабатывать свой алгоритм решения задачи. Дело осложнялось ещё и тем, что ЭВМ типа той, для которой создавалась боевая программа, в природе существовало всего три! Опыт её эксплуатации только накапливался. Она была сложна для применения и требовала от программиста серьёзных знаний математики, изобретательность и аккуратности. Зато, какое удовлетворение испытывал человек, осознавая, что он, возможно, первым в мире нашёл решение задачи, сегодня многим кажущейся элементарной! 
Творчество всегда увлекает, преображает людей, повышает их вес в собственных глазах и в глазах окружающих! А наша работа была, безусловно, творческой, увлекательной и так необходимой стране! Мы гордились своей Родиной, своей профессией, своими достижениями, собой! Это воспитывало в нас чувство собственного достоинства – очень важное человеческое качество, не позволяющее в любых жизненных ситуациях превратиться в раба, в лакея!
Надо сказать, что в те годы в нашей стране шла активная дискуссия между физиками и лириками о первенстве в современном мире. Она способствовала развитию научно-технической революции – крупным достижениям в различных областях науки и техники – с одной стороны и созданию художественных произведений, украсивших наше советское искусство - с другой. Именно тогда были изобретены лазеры, позволившие достигнуть нынешних успехов в электронике, решена задача просветления атмосферы, многого достигли космонавтика и изучение космического пространства. Советская живопись, музыка, литература, киноискусство добились мирового признания. Были заложены основы современной коммуникации: появился прообраз Интернета. Специалисты по вычислительной технике искали и находили всё новые области применения ЭВМ. Хорошо помню восторг и удивление, вызванные первыми опытами применения электронной вычислительной машины в качестве музыкального инструмента. Люди застывали очарованными, входя в машинный зал и слыша мелодию песни: /Где-то на белом свете, там, где всегда мороз, трутся спиной медведи о земную ось/, воспроизводимую ЭВМ. Помню, как они становились в очередь к программисту, чтобы получить на память рисунок волка из мультфильма "Ну, погоди!", отпечатанный крестиками ЭВМ на устройстве широкой печати. Это было самое начало эры компьютеризации жизни. И не наша вина в том, что современные компьютеры и их программное обеспечение родились не в СССР!   
Несмотря на большую загруженность работой, весной 1967 года я отлично сдал кандидатские экзамены по философии и немецкому языку.
 - Ну, старина, ты – гигант! – похвалил Мартынов.
 - Теперь, Толя, помоги мне найти интересную и диссертабельную тему. Расскажи, чем в научном плане занимаешься сам, для души? Может быть, твоя тематика заинтересует и меня?
 - Её надо выносить, как дитя! Она при большом  желании родится сама и своевременно! Только работай!   
И он оказался прав. Тему я нашёл самостоятельно через четыре года, когда накопил достаточный опыт разработки, анализа и оценки столь большой и сложной программы, как боевая программа стрельбового комплекса системы противоракетной обороны. Запомнился и ещё один тех времён совет зрелого учёного – разработчика боевых алгоритмов: "Прежде, чем выйти на трибуну для защиты диссертации, следует добиться того, чтобы члены Учёного Совета уже считали тебя состоявшимся учёным и были удивлены, узнав, что ты ещё не имеешь степени!"
Мой первый наставник Мартынов через год успешно защитил кандидатскую диссертацию и получил повышение по службе – стал заместителем начальника Вычислительно центра.
Между тем в Подмосковье было введено в строй ещё несколько ЭВМ, аналогичных нашей, и часть работ по созданию боевой программы перенесена туда. Следом по просьбе Генерального конструктора переместились в Подмосковье и мы – военные программисты. Начались длительные командировки. Более года с небольшими перерывами я жил и работал в Подмосковье, изредка наведываясь в Приозёрск к семье. Теперь совместно с физиком-теоретиком я занимался разработкой алгоритма и программы определения точки старта баллистической цели на американском континенте и точки падения на территории СССР. Пришлось самостоятельно разобраться с небесной механикой и аэродинамикой. В это время ко мне прилипло прозвище "Теоретик космонавтики". Я не только не обижался, но в душе даже гордился им. Увлечённый и беззаветный труд дал свои результаты. Вызывает меня однажды Заместитель генерального конструктора и говорит:
 - Ну, похвастай, Сумной, сколько успел наполучать звёздочек на погоны (в командировках мы – офицеры-испытатели не носили военной формы)? 
 - Четыре! – отвечаю.
 - Ну, а если мы тебе предложим должность подполковника - ведущего инженера - в нашей организации, согласишься?
Не раздумывая, я утвердительно киваю. От неожиданности предложения я на мгновение даже "проглотил язык". Ведь это голубая мечта: всю оставшуюся жизнь заниматься разработкой новейших образцов военной техники. Именно на этой задаче сконцентрированы лучшие научные силы нашей страны. Жить и работать среди самых выдающихся людей своего времени! Чего ещё можно желать?!
 - Но ведь тебе известно, какую кочевую жизнь мы ведём! И дома-то в Москве бывать станешь  не часто, и квартиру получишь далеко не сразу!
Конечно, эти житейские мелочи не могли изменить моего решения. Что они значат на фоне интереснейшей работы и жизни среди не ординарных людей?!
Как выяснилось позднее, подобные беседы состоялись ещё с несколькими военными программистами из активно участвующих в работе над боевой программой. Обнадёженные мы ожидали. Оказалось, Генеральный обратился в самые высокие инстанции с просьбой откомандировать в его КБ ряд необходимых ему офицеров в/ч 03080, но получил отказ. Разрешено было взять всего несколько человек, среди которых оказался и мой коллега Евгений, успевший к тому времени сыграть скромную, как тогда говорили, комсомольскую, свадьбу с нашей бывшей руководительницей Галей.
В то незабываемое время всё моё программистское окружение было так увлечено проблемой написания, отладки, стыковки и оценке эффективности  боевой программы, что даже редкие праздничные застолья и воскресные выезды на природу обычно, в конце – концов, обязательно превращались в производственные совещания.
Как-то в день празднования очередной годовщины Великой октябрьской социалистической революции мужская часть компании уединилась на кухне и затеяла спор о возможности запуска ЭВМ по программе от её конца к началу. Если бы это удалось реализовать, то появилась бы возможность определения начальных условий, при которых произошла та или иная аварийная ситуация. Спор так захватил присутствующих, что они не заметили, как пролетели часы. Подогретые спиртным, мы безостановочно курили и спорили до хрипоты, приводя свои аргументы "за" и "против".  Наконец, дверь открывается и в облаке дыма возникает едва различимая фигура хозяйки дома: 
 - Как вы ещё здесь не задохнулись! – с негодованием почти кричит она. – Сколько можно? Неужели не надоело на работе? Вы, должно быть, как те канадские лесорубы: "В лесу говорите о женщинах, а с женщинами - о лесе!" Ведь жёны ваши уже разошлись по домам! Возмущению её нет предела.
Подобные стычки нередко происходили и у меня с женой, после того как, укрывшись на кухне и нещадно отравляя атмосферу квартиры табачным дымом, мы - несколько увлечённых своим делом молодых инженеров -  почти до утра рассуждали, например, о возможностях теории графов, теории потоков в сетях или метода статистических испытаний по теоретической оценке эффективности программ и  учёте их качества  при оценке эффективности автоматизированной системы управления в целом. В те годы эта проблема остро стояла именно перед нами. Вряд ли где-либо в нашей стране тогда велись работы по созданию программы объёмом в несколько десятков тысяч ячеек оперативной памяти ЭВМ, ошибки в которой стоили бы так же дорого, как при неудавшемся наведении антиракеты на межконтинентальную баллистическую цель с ядерным зарядом, не говоря уже об огромных напрасных денежных затратах на не достигшие результата  по вине боевой программы натурные эксперименты!  Мы – испытатели хорошо понимали это и были проникнуты глубоким чувством ответственности!
Работы по созданию боевой программы стрельбового комплекса подходили к концу, когда представителями СНИИ на полигон был доставлен комплексный испытательный моделирующий стенд (КИМС)  для проверки её работоспособности. Он представлял собой совокупность имитатора цели и связанных между собой математических моделей всех элементов системы: радиолокаторов, пусковых установок, противоракеты, линий передачи данных и т.п.  Модели были  реализованы на одной боевой ЭВМ, в оперативной памяти другой находилась реальная боевая программа.  Между машинами была организована двусторонняя передача данных. Боевой цикл имитировался в нереальном времени. "Летящую в нашу зону поражения баллистическую ракету" обнаруживал "радиолокатор канала цели" и данные о ней поступали в боевую программу, которая завязывала траекторию её движения, строила теоретическую траекторию движения антиракеты в точку встречи, вычисляла требуемое время старта, выдавала команду на пуск и на включение в работу "радиолокатора слежения за  противоракетой".  Отклонения от кинематической траектории компенсировались командами управления. В нужный момент из боевой программы выдавалась команда на подрыв боевой части антиракеты.  В конце процесса фиксировался промах. Но главная цель моделирования первоначально заключалась не в его оценке, а в  выявлении и устранении всевозможных ошибок и недоработок в боевой программе при  работе во всей зоне поражения стрельбового комплекса до проведения реальных стрельб.
Представители СНИИ сдали КИМС инженерам испытателям и вернулись в Москву. На полигоне была создана группа из инженеров эксплуатирующих КИМС и испытателей боевой программы. В эту группу вошёл и я. Теоретической базой для оценки качества боевой программы после долгих обсуждений была выбрана теория графов. В принципе программа может считаться проверенной, если проверены на отсутствие ошибок все ветви её граф-схемы. Очевидно, за один боевой цикл этого сделать невозможно. Следовательно, необходимы многочисленные циклы при различных начальных условиях. В нашем случае это стрельба по различным целям, обнаруживаемым в различных точках зоны поражения. Если в боевом цикле зафиксировать проверенные ветви графа и накладывать на них проверенные в последующих, то когда-нибудь проверкой окажется охвачена вся грф-схема. Нами были разработаны программы, обеспечивающие решение этой задачи. Особо важную роль играла созданная мной программа, имитирующая движение баллистической цели, появляющейся в заданное время, в заданной точке пространства, с заданными параметрами.  Начались бесчисленные модельные эксперименты, не редко проводимые по причине большой загруженности ЭВМ в ночное время. Офицеры трудились не жалея сил. Обнаруженные многочисленные ошибки и недоработки описывались, протоколировались и устранялись совместными усилиями военных и гражданских программистов. По результатам моделирования оформлялись научные отчёты.
В разгар работ в наш отдел был прикомандирован адъюнкт. Мы подружили. Работая бок о бок с ним, я  глубже осваивал методику научных исследований. Появились научные статьи в сборниках научных трудов и доклады на конференциях вначале совместные, а затем и мои самостоятельные. Хорошо помню своё первое выступление на научной конференции перед опытными оппонентами, естественное волнение и удовлетворение успехом. Такое не забывается! Совместная работа с адъюнктом Кротовым помогла мне войти в научный мир, что называется, "других посмотреть и себя показать!" Через какое-то время я был назначен старшим инженером-испытателем и возглавил группу моделирования.   
Заполненное интересной творческой работой время летело незаметно. Прошло четыре года моего пребывания на полигоне. Начались государственные испытания боевой системы противоракетной обороны (ПРО). Испытания стрельбового комплекса шли с переменным успехом. Были и удачи и неудачи, глубоко переживаемые каждым участником. Равнодушных не было. Все понимали важность решаемой задачи. Весьма значительная роль в испытаниях отводилась программистам. Только знающий боевую программу человек мог быстро извлечь экспресс-информацию из памяти машины, расшифровать отпечатанную длинную колонку чисел и тем обеспечить экспресс-анализ прошедшего боевого цикла, определить причину того или иного сбоя и предварительный результат проведенного натурного эксперимента.
Однажды, после какой-то очередной успешной боевой работы близко знакомый по многолетней совместной работе программист-разработчик, встретив меня, сказал:
 - Сегодня Г.В. по случаю успеха устраивает небольшое застолье! Приходи в "домик" к девятнадцати часам!   
 Домиком называли небольшой коттедж на самом берегу Балхаша, спрятанный в тени уже довольно больших южных тополей. Аккуратная дорожка от жилья Генерального конструктора вела прямо на центральный городской пляж. По аналогии с не безызвестным конструктором баллистических ракет С.П. Королёвым, которого в его конструкторском бюро за глаза сотрудники называли  коротко инициалами, Генерального конструктора первой противоракетной системы генерал-лейтенанта, члена-корреспондента АН СССР, Героя социалистического труда, доктора технических наук, профессора  Григория Васильевича Кисунько сотрудники между собой тоже звали сокращённо.
В назначенное время  я  был в указанном месте. Приглашение было  большой честью. Генерального все без исключения сотрудники младшего и среднего звена очень уважали и любили. Иное дело его ближний круг - заместители, главные конструкторы элементов системы, соисполнители.  Среди них были и завистники, и злопыхатели, и попросту предатели! Но это выяснилось, по крайней мере для меня, значительно позднее. Тогда же я, как и всё моё окружение, просто боготворил Григория Васильевича за его большие научные достижения и организаторские способности. В создании системы ПРО принимали участие сотни заводов и конструкторских бюро, разбросанных по всей нашей огромной стране. Кое-что делалось и на заводах Средней Азии. На полигон аппаратуру не редко доставляли транспортным самолётом в сопровождении ответственного лица. Иногда Генеральным ему давалось поручение побаловать сотрудников КБ плодами южных садов и бахчей. В пустыне Бетпак-Дала, увы, виноград и персики не растут! Энтузиастами собирались деньги и на них на рынках Ферганской долины закупались свежие овощи и фрукты.
Первое, что бросилось  в глаза в большой комнате коттеджа - ярко-красные и нежно-розовые внутренности огромных полосатых арбузов и длинных, похожих на торпеды дынь, лежащих на сдвинутых  простых канцелярских столах, покрытых простынями. На фоне этой роскоши бледно выглядели тарелки с самой обычной скромной закуской, бутылки привычного уже  "Москванына" – местной казахской водки - и типично столовская посуда. Ничего кроме нескольких репродукций картин русских художников не украшало спартанскую гостиную Генерального конструктора. Всё выглядело скромно и умеренно, как в квартире каждого из нас.
Первое слово сказал хозяин дома. Простыми, но проникновенными  словами он поздравил присутствующих с очередной победой и поблагодарил за внесённый каждым вклад. Затем было много других тостов, были произнесены слова гордости за нашу страну и нашу советскую науку, прекрасно проявивших себя в решении сложнейшей научно - технической задачи, опередивших  самую богатую страну мира – Соединённые Штаты Америки. Подхалимства и лести в адрес Генерального я не услышал. Какой-то сотрудник КБ очень маленького роста, видимо, переоценив свои возможности, неловко повернувшись за столом, столкнул на пол несколько приборов и они со звоном разбились. Соседи вывели его на воздух. Хозяин, памятуя рекомендацию А.П. Чехова, сделал вид, что не заметил инцидента. Потом кто-то попросил его спеть какую-либо песню собственного сочинения. Он без сопротивления и даже, кажется, с удовольствием встал из-за стола, принёс гитару и спел под её аккомпанемент всеми нами любимую на мелодию очень популярной тогда из кинофильма "Тишина". Песня была героическая и вместе с тем сентиментальная, немного грустная, как раз такая, которая так трогает русскую душу:
Балхаш сияет бирюзою, струится небо синевой,
А над площадкою шестою взметнулся факел огневой.
Не в первый раз я вижу это, но как волнуется душа,
Когда летит антиракета над диким брегом Балхаша!
Я смотрел на Генерального конструктора, сидящего во главе стола,  с обожанием. Высокого роста, крепкого телосложения, с простым, даже грубоватым крестьянским лицом и лохматыми бровями, скрывающими умные глаза, одетого в самую обыкновенную, как все мы, тенниску, лёгкие брюки и сандалии; и мне казалось, что нахожусь не в гостях  у светила науки, только по причинам секретности мало известного миру, а в доме простого, доброго, хлебосольного русского крестьянина, с открытой душой принимающего близких родственников. В тот момент меня осенила мысль: "А ведь только существующий на нашей земле общественный строй мог дать возможность способному человеку из простой среды своим трудом на благо Родины достичь подобных высот!" 
Незаметно в трудах и заботах подошло время начала государственных испытаний сложнейшей автоматической системы наведения антиракеты на баллистическую цель. Во время заводских и конструкторских испытаний была отработана техника, подготовлена, отлажена и проверена моделированием на КИМС общая боевая программа – мозг системы.
Надо сказать, что в процессе создания общей боевой программы в неё вносилось множество изменений и дополнений. В результате она оказалась состоящей из основной части и множества "заплат", что существенно затрудняло её эксплуатацию, приводило к дополнительному расходу и без того ограниченной памяти машины и замедляло её исполнение. Очень важную модернизацию провёл наш товарищ Никитов. Он создал программу "расчёска", с помощью которой выстроил все команды боевой программы в линию, обеспечив тем самым естественный порядок их выполнения. Геннадий Васильевич был, пожалуй, самым выдающимся программистом, программистом от Бога, среди всей группы разработчиков и испытателей. Только он, да ещё из разработчиков программист Рипный, знали в деталях всю боевую программу и во многом способствовали быстрому и качественному проведению государственных испытаний! К большому сожалению, из-за его скромности и бескорыстия, о нём не вспомнили при раздаче наград после принятия системы на вооружение. Кому-кому, а ему в первую очередь следовало присвоить учёную степень кандидата технических наук без защиты диссертации! Добрый, обходительный, скромный, отзывчивый, трудолюбивый  человек, талантливый программист, он и нашей группе моделирования не раз оказывал услуги, помогая создавать необходимое программное обеспечение. Глядя на Никитова, ещё тогда у меня возникла мысль о том, что существующая в нашей стране оценка заслуг научного работника далеко не совершенна. Повышая в порядке поощрения человека в должности, часто убивают в нём творческое начало и, вместе с тем, не получают хорошего руководителя-организатора научных исследований. В данном случае работали бы лучше моральные и экономические стимулы, например, возможность присвоения отличному специалисту очередного воинского звания, выше положенного по штатной категории, или повышение денежного содержания до уровня много большего, чем у непосредственного начальника.    
В процессе государственных испытаний стрельбовый комплекс последовательно прошёл испытания в режимах БРУП (боевой режим с условной противоракетой), БРУЦ (боевой режим с условной целью), затем комплексные. Несмотря на то, что я успел привыкнуть к роли программиста за пультом управления боевой ЭВМ, проведя множество модельных стрельб, ощущение, которое испытывал в реальных боевых работах, было несравнимо. Тяжелейшей нагрузкой на психику давила ответственность за каждую операцию по управлению боевой программой, постоянная готовность к принятию решения в нестандартных ситуациях, если таковые возникнут. Слава Богу, в работах с моим непосредственным участием их не было! Тем не менее, я всегда испытывал необыкновенное, ни с чем не сравнимое  нервное и физическое  напряжение от начала боевой работы до её завершения. Да и после - нервная система ещё длительное время оставалась в возбуждённом состоянии, не давая заснуть по ночам. 
С началом государственных испытаний системы напряженность наших работ по моделированию несколько спала. У меня появилась возможность больше времени уделять, что называется, работе "для души", связанной с научными исследованиями нашего адъюнкта. Он завершал свою диссертацию и формулировал результаты. Помогая ему, я приобретал опыт, очень пригодившийся мне в дальнейшем. В сентябре 1970 года Кротов представил работу к защите. Защита прошла успешно. Как водится, после заседания Учёного Совета состоялся банкет, на который был приглашён и я.  По счастливой случайности за праздничным столом оказался рядом с одним из членов Совета, молодым, но уже состоявшимся учёным. Мы разговорились:
 - Скажи, Юрий, тебя что-нибудь увлекает в науке кроме плановых работ вашего отдела? – поинтересовался я. (По должности он был старшим научным сотрудником радиотехнического отдела).
 - С большим удовольствием слежу за развитием теории распознавания образов! – сразу загоревшись, отвечал он. -  Это направление мне кажется очень перспективным, хотя практических результатов в ближайшем будущем оно не сулит! Мне кажется, что я даже могу внести в неё свой скромный вклад. У меня созрела идея: как получить дополнительную различающую эталоны образов двух объектов, скрытую в их статистической зависимости информацию!  И он с жаром человека увлечённого, влюблённого в предмет, стал рассказывать о не слишком близких, но вполне достижимых возможностях автоматического различения карандаша и авторучки, портретов разных людей, их речи, а в очень отдалённом будущем - даже ввода информации в ЭВМ голосом и автоматического перевода текста с одного языка на другой. Обратной стороной вилки на бумажной салфетке он стал наглядно пояснять мне идею выявления дополнительной различающей объекты информации.  Я слушал, не перебивая, мне нравилась его бескорыстная увлечённость своей наукой.
 - Возьми меня под свою опеку! Я ищу направление, которое бы увлекло меня, как тебя!
 - Приходи завтра вечером ко мне. Я дам тебе книги. Посмотришь. Может быть, понравится!
 Юрий жил в отдельной комнате офицерского общежития, стены которой скрывались под книжными стеллажами. Такой огромной собственной технической библиотеки не было ни у кого из моих прежних знакомых. Поражало также разнообразие научных и технических интересов хозяина. Из всего множества книг он отобрал десяток и, перевязав их бечёвкой вручил мне:
 - На полгода, думаю, хватит! Если заинтересуешься проблемой, дам другие! На этом мы и расстались. Дома в тот же вечер, ранжировав литературу по доступности, я принялся за её изучение. Проработав две-три монографии, почувствовал вкус и существенное облегчение при чтении последующих. Сама собой пришла мысль о том, что эту теорию с некоторой коррекцией можно использовать для количественной оценки степени соответствия цифровых моделей элементов испытываемой системы вооружения реальным объектам. При первой встрече сказал о своём открытии Юрию. Подумав, он согласился.
 - Работай! – благословил он меня. – Дай Бог года через три-четыре подготовить диссертацию! Да ещё не забудь: нужно сдать кандидатский экзамен по специальности. А это тоже не просто и требует времени!
 - Надеюсь всё сделать за два! Я и так потратил семь лет на получение диплома радиотехника и четыре  - на практическое овладение этой специальностью. Надо навёрстывать упущенное время! Юрий недоверчиво посмотрел на меня и ничего не сказал. Я понял, что он глубоко сомневается и считает моё намерение нереальным.
Однако упорства в достижении поставленной цели и трудоспособности в те годы у меня хватало. Началась упорная работа. Днём, в служебное время, я продолжал моделирование боевого цикла. Вечерами – трудился над теоретической частью диссертации. Дело несколько упрощалось тем, что, набирая статистику для оценки боевой программы, я одновременно получал необходимые данные для экспериментального подтверждения теоретических положений своей диссертационной работы. Кроме того, в отличие от многих диссертантов, мне не нужно было искать помощи программиста. Я самостоятельно разработал библиотеку из пятнадцати программ, обеспечивающую практическую реализацию методики оценки адекватности математических моделей реальным объектам.  Следующей осенью, сдав на отлично кандидатский экзамен по специальности, я уже имел готовой значительную часть своей  работы.    
 Закончились государственные испытания первой в стране боевой системы вооружения противоракетной обороны. Система решением государственной комиссия была принята на вооружение корпуса ПРО, объекты которого параллельно с испытаниями на полигоне строились в Подмосковье. Розданы награды участникам разработки и испытаний: ордена, медали, денежные премии, благодарности и учёные степени (по совокупности трудов), как обычно, не всегда заслуженно.  Нам – испытателям ставится новая задача. На горизонте уже показалась другая, теперь уже многоканальная система ПРО. Мне предлагается срочно переключиться на овладение ею. Завершение моей диссертационной работы оказывается под угрозой. Состоялся такой разговор с начальником отдела (к этому времени прежний начальник, защитив диссертацию, перевёлся в Новосибирск и его место занял заместитель):
 - Алексей Иванович! – обратился я к Воскресенскому. – Оставьте меня на прежней работе ещё на полгода. Моя диссертация связана с ней. Через полгода я обязуюсь представить её в Учёный Совет!
 - Вначале должен защититься я, а только потом  Вы!  Ответ ошеломил меня своим откровенным цинизмом. С этим человеком я более не мог вместе работать.
 - В таком случае я поищу себе другое место!
 - Не возражаю! Стало абсолютно ясно, что он будет только рад избавиться от меня.
Мне совершенно не хотелось уходить из коллектива, от людей, с которыми за прошедшие пять лет сдружился, которых близко узнал и по работе и по совместно проводимому досугу: охотам и рыбалкам. Но самолюбие моё было серьёзно задето. Не откладывая, направляюсь к Мартынову. Теперь он - начальник Вычислительного центра. Живём мы по-прежнему в одном доме и на службу частенько ходим вместе.
 - Анатолий Иванович, возьми меня к себе! Должность не имеет большого значения. Обязуюсь порученную работу выполнять качественно и через полгода представить готовую диссертацию. Ты же мне когда-то говорил, что полигон нуждается в грамотных людях! Знаешь меня давно. Убедился, что слово своё я держать умею!
 - А в чём дело? Почему уходишь от привычной работы, в которой успел самоутвердиться?  Я кратко передал содержание нашего разговора с Воскресенским.
 - Понимаю тебя! Наверное, в подобной ситуации сам поступил бы также!  Беру, конечно! Лабораторию в новом отделе примешь? Предупреждаю, трудно будет и хлопотно. Отвечать будешь не только за себя, но ещё и за тринадцать молодых специалистов- выпускников Академии.
 - Придётся только больше работать! Не подведу! 
Через неделю приказом по в/ч 03080 я был назначен начальником лаборатории Вычислительного центра. Лаборатория только комплектовалась. Все инженерные должности замещались молодыми выпускниками Академии, на должности старших инженеров были приглашены, уже успевшие проявить свои деловые качества, "старички". Общий язык с сотрудниками был быстро найден. Работа пошла. Лаборатория занималась разработкой программного обеспечения испытаний различных новейших систем вооружения ПВО. Нашими заказчиками выступали научные сотрудники и инженеры-испытатели. Сложность моей новой работы заключалась в том, что мне необходимо было не только быть в курсе всех многочисленных работ, ведущихся в лаборатории, но и вникать в отдельные детали, поправлять неопытных программистов и помогать им. Однако чтобы помогать, прежде с задачей необходимо разобраться самому: Изучить и понять алгоритм разрабатываемой модели, поговорить, если требуется с алгоритмистом - эаказчиком, выяснить отдельные детали алгоритма, общий замысел, цели и задачи модели и т.п. Одновременно в лаборатории велись работы в интересах нескольких проходящих полигонные испытания систем вооружения ПВО.  В общем, на недостаток работы жаловаться не приходилось! Вечером, немного передохнув, садился за книги. Нужно было разбираться с последними достижениями в теории распознавания, изучать теорию статистических решений, теорию информации и специальные разделы математической статистики. Даже молодой организм не выдерживал нагрузки: начало падать зрение – потребовались очки, нарушился сон. Жена умоляла прекратить эту бешеную гонку, но я был твёрд. Из-за меня страдала и она: ей не разрешалось вечерами включать ни радио, ни телевизор, ни магнитофон.   Маленький сын на это время был отправлен в Ленинград к моим родителям. Мой очередной отпуск прошёл в труде. Недельный отдых я позволил себе лишь когда работа была закончена и авторефераты отправлены на отзыв. В сентябре, в период утиной охоты, семь дней я провёл в экспедиции в устье реки Или в компании двух друзей. Охота, рыбалка, туризм – вообще природа – всегда действовали на меня как самое целительное средство, помогали полноценно отдохнуть и душой и телом, отвлечься от всего повседневного, почувствовать себя в полной гармонии с окружающим миром! 
Таким образом, несмотря ни на что, я сдержал слово, данное Юрию! Ещё весной я показал работу в черновом виде доктору технических наук Стальному и попросил посмотреть, и в случае одобрения выступить оппонентом на моей защите. Через неделю он дал согласие, не сделав ни одного существенного замечания. Отрицательных отзывов на разосланные мной в различные организации близкого профиля авторефераты тоже не было. Ровно через два года после первого разговора на банкете с моим формальным руководителем Юрием Гаем (он считал, что лучшим руководителем является тот, который не мешает самостоятельной работе) я успешно защитился и стал кандидатом технических наук. На памятном заседании Учёного Совета в/ч 03080, одобрив работу, несколько вопросов задал его член Генеральный конструктор. Он получил удовлетворившие его ответы. Профессор из СНИИ отметил, что в данном вопросе полигон ушёл дальше его организации. Чёрных шаров при голосовании не было.  Это была моя трудная, но приятная победа!
Помню, как шутя оценил мой труд Юрий:
 - Теперь ты, Иван, можешь называть себя на "вы"! С такими темпами я не удивлюсь, если ты через три-четыре года станешь доктором!
 Увы, этого не произошло: судьба сыграла со мной злую шутку. В возрасте сорок лет я получил тяжелейший инфаркт миокарда. Пришлось забросить докторскую работу, а вместе с ней и дальнейшие честолюбивые планы, отказаться от весьма заманчивого  карьерного предложения. "Бодливой корове не даёт Бог рог!"
Я до сих пор храню объявление:

30 ноября 1972 года в конференц-зале на заседании Учёного Совета в/ч 03080 состоится открытая защита диссертации на соискание учёной степени кандидата технических наук инженер-майором Сумным И.П. С работой можно ознакомиться в библиотеке.   

Учёный секретарь совета  инж. м-р                /Ерохин/

В то время КПСС проводила очередную компанию по борьбе с пьянством. Были категорически запрещены официальные банкеты по поводу присвоения очередных воинских и учёных званий, а также присуждения учёных степеней. Председатель Учёного Совета – командир в/ч 03080 генерал-майор Марков - на свой страх и риск разрешил организовать скромный ужин на квартирах новоиспечённых учёных, куда кроме близких друзей пригласить официальных оппонентов и членов Совета.  Сам он в тот вечер обошёл с личными поздравлениями все три адреса. Несмотря на тесноту наших квартир, не рассчитанных на приём трёх десятков гостей, ужин удался на славу. Присутствующими было высказано много искренно лестных слов и добрых, от всего сердца,  пожеланий виновнику торжества. Было много веселья, смеха; прекрасной, неповторимой музыки и песен шестидесятых годов! Гости высоко оценили организацию приёма моей женой Таней и с чувством глубокой благодарности разошлись уже далеко за полночь.
Через пару месяцев Высшая аттестационная комиссия утвердила решение Учёного Совета и Учёный секретарь Ерохин  в торжественной обстановке вручил мне диплом. К этому времени я уже с год исполнял освобождаемую должность начальника отдела. Как-то в начале рабочего дня мне позвонил Мартынов:
 - Сегодня в 12 часов состоится заседание Военного Совета нашего объединения. Тебе необходимо явиться!  Я понял, что речь идёт о моём утверждении в новой должности.
 Военный Совет возглавлял генерал Марков. В зале присутствовали  его заместители, командиры крупных испытательных центров, начальники испытательных и научных управлений, всего более  двадцати человек. В приёмной кроме меня оказалось ещё два претендента на полковничьи должности. Вызвали меня.  В большой комнате за длинным столом сидели члены Совета.  Я вошёл. Не доходя трёх шагов до стола, остановился и доложил: "Товарищ генерал майор Сумной по Вашему приказанию прибыл!"  Сесть мне не предложили. Я стоял по стойке "смирно" на виду у всех членов Военного Совета, под их испытывающими взглядами, ощущая некоторое смущение и, вместе с тем, торжественность момента. Мартынов дал мне краткую характеристику, отметил активное участие в создании первой в стране боевой системы ПРО, высокую квалификацию и тягу к знаниям, а также проявленные организаторские способности.  Он  предложил утвердить меня в должности начальника отдела Вычислительного центра. Было задано несколько вопросов с мест, касающихся моей биографии и прохождения военной службы. Заключил беседу начальник полигона:
 - Справитесь? Не подведёте!? Вам доверяются десятки офицеров и серьёзный участок работы! Это и почётно и очень ответственно! Вы хорошо показали себя в науке, работайте над собой и дальше! На этой должности Вы можете получить воинское звание "полковник", а при наличии учёной степени доктора технических наук и учёное звание "профессор"!
 - Буду стараться, товарищ генерал! – заверил я командира и членов Совета.
 - Желаю удачи! Представление на Вас в ближайшее время будет отправлено в вышестоящую инстанцию! Вы свободны! - благословил меня генерал.
Я чётко, через левое плечо, повернулся кругом и вышел. Удовлетворение и гордость за достигнутое переполняли мою душу: "Я, тридцати пяти летний майор, всего через шесть лет после получения высшего образования удостоен профессорской полковничьей должности! Такое случается совсем не часто! Мне доверено более трёх десятков научных сотрудников! Конечно, обострённое чувство совести и ответственности не позволят мне не оправдать оказанного доверия!" И сегодня, по прошествии десятков лет, я не стыжусь об этом говорить, ибо всегда считал и считаю, что здоровое честолюбие не является недостатком личности.  Напротив, оно - двигатель прогресса в человеческом обществе! И я всегда уважал честолюбивых людей, если, конечно, их деяния были направлены во благо общества!   Вовсе не случайно Наполеон Бонапарт сказал: "Каждый солдат в своём ранце должен носить маршальский жезл!"  Настоящая армия во все времена держалась не на материальных, а на моральных стимулах. Это хорошо понимали ещё древние римляне и на наиболее ответственных участках сражения для страховки позади наёмных легионов держали римские, готовые сражаться и умирать не ради денег, а за честь и величие Рима! Жаль, что этого не понимают (или по каким-то причинам не хотят понимать?) наши нынешние кремлёвские, либеральные правители!
Отныне круг моих задач существенно расширился: мне необходимо быть в курсе работ трёх с лишним десятков научных сотрудников, чтобы своевременно спросить с них за сорванные сроки выполнения заданий или низкое качество. Не то чтобы я не доверял своему заместителю и начальникам лабораторий – это были преданные делу, хорошо подготовленные, опытные люди – но считал, что руководитель такого ранга обязан быть, как специалист, на голову выше подчинённых. Кроме того, я никогда не мог себе позволить не соответствовать своей учёной степени! Это унижало бы моё личное достоинство! Работа полностью поглощала меня. Тогда я был молод, здоров, энергичен и не видел препятствий, которые не смог бы преодолеть. Да и что может быть радостнее и важнее, чем самосовершенствование и, хотя и в совсем малой, доступной тебе области, совершенствование общества, в котором живёшь!? А здесь я был нужен! Однако, как говорится, мы предполагаем, а Господь Бог располагает!
Мой малолетний сын очень плохо переносил суровый, резко континентальный климат пустыни Бетпак-Дала: сорокоградусные морозы с сильнейшими ветрами зимой и пятидесяти градусную с пыльными бурями жару летом. У него начались постоянные бронхиты, постепенно перешедшие в лёгочную астму. Нам с Таней было нестерпимо больно видеть, как напряжённо, широко открытым ртом хватает недостающий ему кислород сидящий в подушках ребёнок, как непомерно раздувается его грудь во время приступов удушья, как  неполноценно развивается физически и морально личность сына, часто вырываемого болезнью из детского коллектива. Несколько зим он вынужденно прожил у моих родителей в Ленинграде, где физически чувствовал себя вполне удовлетворительно. Однако при этом на его воспитании начало сказываться  влияние сердобольных бабушек и дедушек. Он всё больше становился избалованным, неблагодарным эгоистом.  В общем, семья так долго существовать не могла!  Необходимо было срочно менять климат. Пришлось искать новое  место службы в европейской части СССР.  В военных научных организациях, с которыми мне приходилось вести совместные работы, и где меня знали, подходящего места не нашлось, и я согласился на должность старшего преподавателя Военной командной академии противовоздушной обороны в городе Калинине. Командование полигона подошло к моей проблеме с участием и, выразив сожаление, отпустило. В 1975 году я с грустью покинул столь памятный и дорогой мне город Приозёрск.
Насколько же точно и проникновенно звучат слова неизвестного мне поэта-приозёрца из Приглашения принять участие в праздновании юбилея Вычислительного центра в/ч 03080, присланного мне в Калинин через несколько лет!

Покинув Приозёрск, Вы здесь оставили
Частицу жизни, сердца своего!

Хорошо сказано! Лучше не придумаешь! К этому можно только добавить, что хотя позже были и хорошо известная в войсках Военная командная краснознамённая академия ПВО, и почитаемая alma mater – Пушкинское высшее училище радиоэлектроники, и Всесоюзный научно-исследовательский гражданский институт, и творческий Союз, однако лучшие, самые памятные и плодотворные годы моей жизни всё же прошли там – на пустынном берегу озера Балхаш - в родном Приозёрске!







 В  ПУСТЫНЕ  БЕТПАК–ДАЛА

Свело меня с ним моё занятие литературой. Я обходил различные небольшие и малоизвестные издательства Санкт-Петербурга в поисках недорогого и вместе с тем имеющего репутацию выдающего более или менее качественную печатную продукцию. Новое время наложило на пишущую братию и новый вид цензуры – финансовую. Рукопись очередной книги  томилась в моей папке в ожидании  выхода на божий свет. В одном из таких второразрядных заведений, каких с некоторых пор в городе появилось великое множество, я и встретил его. Это был человек среднего роста с ещё пышной, но уже украшенной сединой шевелюрой, сероглазый с приятным русским лицом человек  лет 68 – 70, очень статный и энергичный для своего возраста. По моим данным в издательстве он работал уже много лет и слыл человеком, хорошо знающим профессию. Столкнувшись с ним в коридоре издательства, я на ходу изложил суть своего дела и он, заинтересовавшись, пригласил меня для обсуждения деталей в свой кабинет.
В довольно большой комнате со всеми атрибутами издательства: рулонами бумаги и кипами готовых книг и брошюр, стоял компьютер последней модели. Было видно, что хозяин кабинета только что прервал какую-то работу. Попросив извинения и предложив мне сесть и подождать несколько минут, он устроился в своём рабочем кресле и, уверенно оперируя клавиатурой, завершил прерванную задачу,  после чего повернулся ко мне.
 - Теперь давайте поговорим о Вашем деле. Меня интересует: в каком оформлении, цветном или чёрно-белом, Вы хотели бы видеть свою книгу; каков предполагается её тираж и качество бумаги, желаете ли Вы воспользоваться услугами литературного редактора и художника, какую сумму Вы готовы заплатить и тому подобное?   
Я достал папку с рукописью, положил её перед ним и начал последовательно излагать свои пожелания. Он внимательно слушал, изредка перебивая меня уточняющими вопросами и одновременно машинально листая рукопись. Ничего до этого не выражающие глаза его вдруг вспыхнули:
 - Вижу знакомую военную тематику и очень близкие мне географические названия, связанные с Казахстаном и пустыней Бетпак-Дала! Понимаете ли, - заговорил он горячо и сбивчиво, - я треть века прослужил в Советской Армии, и значительный отрезок лучшей части моей жизни прошёл там, в этой самой пустыне, с постоянно чистым голубым небом и невыносимо палящим, смертельно надоедавшим солнцем летом и лютыми со штормовыми ветрами морозами зимой. Сейчас трудно даже представить: как мы всё это переносили! Вокруг ни деревца, ни кустика, ни жалкой травинки! Только бурая, каменистая, бескрайняя степь, перемежающаяся с растрескавшимися от жары гладкими, как столешница глинистыми такырами, палящее солнце да пыльные бури, заставляющие даже днём включать свет в помещениях. Кстати, те небольшие деньги, которые нам выплачивали за службу в сложных климатических условиях, мы называли "пыльными"! Зимой столбик термометра нередко опускался ниже 40 градусов! И никакого человеческого жилья на сотни километров вокруг!
 Чувствовалось, что тема необыкновенно взволновала моего собеседника. Я слушал его с пониманием. Ведь всё это прошёл и сам и тоже во времена своей молодости.
 - Уж, не на десятом ли государственном научно-исследовательском  испытательном полигоне Вам довелось служить?
 - Именно так! И целых шесть лет! Вначале - на семнадцатом объекте, а затем в девятом управлении в/ч 03080!
 - И в какие же годы? – так же как и он, загоревшись, поинтересовался я.
 - С 1960-го по 1966-й!
 - Да мы с Вами совсем немного разминулись! А, может быть, даже и встречались на сороковом объекте! Я прибыл туда в 1966 году и служил до 1975-го!   Оказывается,  встретились сослуживцы! Мир действительно тесен!
Не сговариваясь, мы встали и протянули друг другу руки.
 - Кандидат технических наук, доцент, полковник в отставке Сумной Иван Петрович! Ныне свободный художник: писатель и публицист – представился я.
 - Кандидат технических наук, доцент, полковник в отставке Акиньшин Юрий Семёнович! – вспомнив молодость, отрапортовал по-военному мой новый знакомый. - Ныне  главный редактор и начальник типографии этого издательства. 
И мы обнялись, как старые  добрые приятели. Ветераны полигона, где бы они ни встречались, как в давние времена выпускники Пажеского корпуса, и через много лет ощущают себя членами одной дружной семьи! И эта добрая традиция продолжается уже более полусотни лет. Видимо, всех этих людей накрепко сплотила важность, сложность и ответственность решаемых там научно-технических задач; гордость за успешное их выполнение,  преодолённые при этом трудности и лишения да, пожалуй, и то, что служили все мы там в самые  лучшие, молодые годы своей жизни! И всегда, как при многочисленных организованных, так и при индивидуальных встречах кто-нибудь обязательно с гордостью скажет: "А всё же нам здорово повезло, что пришлось послужить на полигоне - переднем крае советской науки, рядом с самыми выдающимися умами своего времени, трудиться над созданием сложнейшей техники второй половины XX века!" К счастью, память человека устроена так, что лучше сохраняет хорошее, чем плохое!
Нахлынувшие воспоминания захлестнули нас и унесли в далёкое прошлое. Перебивая друг друга, мы стали вспоминать те полузабытые времена и связанные с ними события, сослуживцев и казавшиеся сейчас такими родными и такими дорогими те не слишком уютные и комфортные места. Когда прошли первые наиболее бурные минуты встречи и начал иссякать поток этих: "А помнишь…", беседа потекла более размеренно. Расчувствовавшись, мы постепенно перешли к воспоминаниям времён предшествующих службе на полигоне. Вспомнили курсантские годы и, несмотря на то, что Юрий Семёнович учился в морском училище, а я – в артиллерийском,  мы были сверстниками, и время нас во многом объединяло. Вспомнили жёсткую дисциплину пятидесятых годов, не всегда адекватные проступку наказания провинившихся. Оказалось, что оба в юности понюхали запах гауптвахты. Я за не отдание воинской чести лейтенанту, будучи в каникулярном отпуске, он – за подобное нарушение дисциплины, на которые сегодня никто бы даже не обратил внимания. С высоты своего нынешнего возраста мы дружно согласились с формулой Суворова: "Тяжело в ученье – легко в бою!" А нас в те годы готовили не для парадов, а именно для войны! Потому и Советская Армия была лучшей в мире!
После развала СССР, Советской Армии и государства, резкого упадка морали и, в частности, патриотизма в нашем обществе, меня, как литератора,  особо интересовали сюжеты, способные повлиять на мораль молодёжи, вернуть ей память о нашем героическом прошлом, о забытых понятиях долга и чести; вызвать желание подражать отцам и дедам, восстановить утраченное чувство гордости за свой народ, свою Родину – всё то, что называется национальным самосознанием. Воспользовавшись возникшей в нашей беседе паузой, я попросил:
 - Юрий Семёнович, вспомни, пожалуйста, что-либо яркое и поучительное из своей службы в армии, а лучше из времён службы на Балхашском полигоне. Он задумался.
 - Ну, пожалуй, ничего героического я не вспомню, поскольку не совершал, но свой воинский долг всегда выполнял честно, несмотря ни на какие трудности. Об одном таком не совсем ординарном эпизоде я  могу рассказать. Может быть, он тебе и пригодится.
Собравшись с мыслями, хорошо поставленным голосом и грамотным языком  опытного преподавателя он, не спеша, повёл свой рассказ. Я привожу его здесь полностью.
"Служил я тогда на 17-ом измерительном объекте, в просторечье – на 17-ой площадке. Эта небольшая воинская часть располагалась в Голодной степи, примерно в 250 километрах от нашего культурного центра – города Приозёрска: сто километров бетонки, остальные – полевая дорога. Летом эта дорога представляла собой почти сплошной слой мельчайшей, как пудра, пыли порой доходившей до колёсных осей. Машина в таких местах двигалась, как в тумане, и шофера были вынуждены днём включать фары. Зимой её так заносило снегом, что машина не без помощи бульдозера иногда преодолевала этот путь часов за десять. Предназначалась наша часть для слежения за ракетами-целями, прилетавшими к нам из Капустина Яра, и антиракетами; измерения параметров их траекторий и величины промаха при наведении противоракеты на баллистическую цель. На вооружении части кроме радиолокационных станций были оптические устройства. Службу здесь несли 15 – 20 офицеров и 30 – 40 солдат, которые располагались в нескольких домах барачного типа. Для отопления жилых и служебных помещений существовала своя котельная. Как я уже говорил, морозы там бывали лютые, да ещё со штормовыми ветрами. В степи им есть, где разгуляться! Спать частенько приходилось, в шапках, не снимая шинелей. Солдаты свою трёхлетнюю службу проходили на площадке практически безвыездно. Офицеры, хоть и не каждую неделю, получали увольнение в Приозёрск для свидания с семьями. Надо сказать, что служба на площадке мало отличалась от корабельной во время длительных походов или от службы в пушкинской Белогорской крепости: месяцами и годами ежедневно перед глазами одни и те же лица! Каждое новое лицо или происшествие – уже событие! И, конечно, если экипаж космического корабля подбирается с участием психологов, то у нас этому никто не придавал никакого значения. Что, безусловно, не облегчало жизнь. Однако должен сказать, что жалоб ни от солдат, ни от офицеров я не слышал. К тому времени мы ещё не успели забыть, что нашим отцам во время Великой Отечественной войны приходилось значительно труднее. Мы хорошо понимали свой долг перед обществом. Мы говорили: "не почему это должен делать я, а не другой; а  почему - другой, а не я!" Мы руководствовались понятием: "если это нужно обществу, значит нужно и мне, то есть я должен! Должен за то, что кто-то спас мне жизнь во время войны, кто-то помог мне получить образование, кто-то трудится на полях и заводах, чтобы содержать меня – офицера!" 
То, о чём я хочу рассказать, произошло в 1960-м или в 1961-м году. Помню, было, начало марта – ранняя весна. Днём яркое казахстанское солнце уже пригревало землю, ночами же зима напоминала о себе двадцатиградусными морозами. Январь и февраль были необычайно снежными для этих мест и долины между невысокими холмами, ямы и промоины были занесены толстым слоем снега. Была пятница, и оставался один день до каких-то выборов. Выборам в те годы придавалось большое политическое значение, этот день был праздничным, а у нас в котельной, как назло,  прорвало трубу.  Аварию кое-как ликвидировали, но давление в системе отопления пришлось снизить. Служебные помещения и люди стали замерзать. Кроме всего прочего, это грозило срывом важной боевой работы, назначенной на ближайший вторник. Срочно требовался сварочный аппарат, которого на площадке не было. Его можно было доставить либо с 35-й площадки, преодолев 130 километров по занесённой снегом степной дороге, либо с рудника "Джамбул", находящегося в шестидесяти километрах. Командир принял решение отправить машину на рудник: ближе и к тому же с начальником рудника у него были дружеские отношения. Он был уверен, что тот в просьбе не откажет.
В полдень снарядили лучший из имевшихся автомобилей - "ЗИЛ-157" с двумя ведущими мостами - залили полные баки бензина и, на всякий случай, в кузове закрепили дополнительно бочку. В пути по безлюдной степи всё может произойти и никто не поможет! Делегация включала двух офицеров: капитана-начальника авто службы и меня - старшего инженер-лейтенанта, и двух солдат-водителей. Предусмотрительно оделись тепло. На всех были ватные телогрейки и брюки, овчинные полушубки и валенки. Втиснулись в кабину и тронулись. Впереди было 60 километров заснеженной степи и никаких признаков дороги. Направление на рудник держали по компасу. Ориентиров, увы, в пустыне нет. Объезжая глубокие ямы, занесённые снегом, нетрудно потерять направление и заблудиться. Двигаясь по снежной целине, машина передним бампером, как ножом бульдозера, нагребала огромный сугроб. Когда мотор уже больше не мог его двигать, водитель сдавал назад и пытался объехать это место справа или слева. Машина оставляла на снегу след похожий на ёлочку. Мощный мотор ревел на первой или второй передаче, постоянно работали оба ведущие моста и бензобаки быстро опустошались. Незаметно сожгли содержимое обоих баков и заполнили их из припасённой на этот случай бочки. К полночи израсходовали и это горючее,  машина встала. К счастью, сквозь морозное марево уже были видны огни фонарей посёлка. Не дотянули километров десять. Мороз к ночи заметно окреп и, должно быть, превысил двадцать градусов. Связи у нас ни с кем не было, и ждать какой-либо помощи не приходилось. Дальше двинулись пешком.
Думаю, что эту ночь все участники того ледового похода запомнили навсегда. Снег доходил до колен и выше. Каждый шаг давался с огромным трудом. Дело усугублялось тем, что подтаявший за день снег  ночью покрылся толстой ледяной коркой, которую приходилось ломать дважды при каждом шаге: когда ступаешь на целину и когда вытаскиваешь ногу из снега для следующего шага.  Попытка двигаться след в след, как это делает волчья стая, не увенчались заметным успехом. Всё же люди не волки - сноровка не та.
Несмотря на мороз, взмокли уже на первой сотне метров пути. Было неудержимое желание бросить полушубки, но, к счастью, разум победил эмоции. Если бы это произошло, то мы бы сегодня с тобой не разговаривали– все бы непременно в ту ночь замёрзли! Силы быстро покидали нас. С трудом, преодолев несколько десятков шагов, мы падали навзничь на снег и, глядя в морозное бесчувственное, усыпанное равнодушными мохнатыми звёздами небо, некоторое время отдыхали. Успокоив частое, прерывистое, как у собаки после бешеной скачки, дыхание и пытающееся выскочить из груди сердце, делали очередной бросок. С каждым броском отдых удлинялся, сколько было таких бросков не счесть! Наш старший и наиболее опытный товарищ – капитан – бдительно следил за тем, чтобы кто-либо не уснул во время очередной передышки. Понимая, что сон означает верную смерть, он, отбросив всякий этикет, изощрённым русским матом гнал нас вперёд. Десяток километров до посёлка горняков преодолевали более четырёх часов, последние сотни метров до накатанной дороги – бук-
вально ползком и на четвереньках.
Время тогда было спокойное, не теперешнее, и жители степного посёлка, не опасаясь ни воров, ни грабителей,  своих домов на замки и засовы не закрывали. На трясущихся ногах мы ввалились в  первый попавшийся на пути барак. Рядом с входной дверью оказалась кухня с ещё тёплой плитой и кастрюлей с каким-то варевом. С жадностью, прямо руками, съели содержимое, не заметив не только вкуса, но даже того, что именно ели. По шаткой дощатой лестнице с трудом заползли на второй этаж. Дверь одной из комнат тоже оказалась не запертой. Не стучась, не спрашивая разрешения хозяев, вошли и, упав на пол, тут же заснули мертвым сном.   Проснувшиеся хозяева, по их словам,  пытались разбудить нас, выяснить: кто мы и откуда, но это им не удалось. Измученные до предела, мы никак не реагировали. Как мёртвые проспали часов пять. Тогда мы были молоды, здоровы и хорошо, как и все воины тех времён, тренированы. Крепкий сон и добрые люди, которые  совершенно бескорыстно не только приютили, но и накормили и напоили  до отвала, быстро вернули нас к жизни, а память о долге перед замерзающими товарищами на площадке добавила энергии.
Оставив солдат на попечение хозяев, вдвоём отправились искать начальника рудника, чтобы просить о помощи. Советские люди были отзывчивы на чужую беду. Без слов нам дали лошадь, запряжённую в сани, и бочку бензина. Прихватив по пути водителей, осторожно, стараясь двигаться по своим ночным следам, чтобы не ранить ноги лошади, довезли бензин до брошенной машины, заправили бак и поехали в сторону посёлка. Но, как говорится, беда одна не ходит! Буквально на последнем километре не выдержало перегрузки, задымило и перестало работать сцепление. Теперь наша машина замерла окончательно. Возвращаться в свою часть стало не на чем. Подходящей исправной техники не оказалось и на руднике. Оставалось только ждать, когда обеспокоенный нашим длительным отсутствием командир части поднимет тревогу и с аэродрома взлетит вертолёт на поиск пропавших в степи людей. Подобные случаи уже бывали  не один раз.
Так и произошло. К вечеру в небе над посёлком появился вертолёт. Лётчик, заметив в степи одинокую машину, опустился рядом. Группа спасателей, в составе которой был врач, несказанно обрадовалась, найдя нас живыми и здоровыми, и от бурной радости совершенно затискала нас в своих родственных объятиях. По рации доложили о находке в штаб полигона и нашему командиру. На рудник был выслан гусеничный тягач с запчастями, водителем и ремонтниками. Через пару дней машина, сопровождаемая тягачом, благополучно вернулась в часть. Нас же – бедолаг - доставили домой с комфортом на вертолёте вместе со злосчастным сварочным аппаратом. Сверху был хорошо виден путь, пройденный нами ползком и на четвереньках и "ёлочка", оставленная на снежной целине колёсами нашей машины. Однако задание было выполнено, тепло на объекте обеспечено и боевая работа, запланированная на вторник не сорвана!"
Юрий Семёнович немного помедлил, видимо, внутренним зрением доссматривая картины давно минувших  дней, и заключил:
"Память о том злоключении и, особенно, о преодолении последних  километров до посёлка горняков морозной ночью по глубокому снегу безжизненной пустыни Бетпак – Дала, осталась на всю жизнь. Я и сейчас ясно представляю себя совершенно выбившегося из сил и всё же ползущего к кажущимся  недосягаемыми огням. Страха за свою жизнь не помню, помню только требовательное чувство долга: "Необходимо во что бы то ни стало добраться до посёлка и поскорее вернуться в свою часть со сварочным аппаратом – там "стоит" котельная, мёрзнут товарищи и возможен срыв очень ответственной боевой работы!"




 
ЕСТЬ ТАКАЯ ПРОФЕССИЯ – РОДИНУ ЗАЩИЩАТЬ !

Объединяться в сообщества люди начали в глубокой древности. Семья – род – племя – союз племён – государство – вот основные ступени развития человеческого общежития. Первоначально единственной целью объединения была потребность в сохранении человека как биологического вида, защита его от подстерегающей на каждом шагу опасности: диких зверей и агрессивных соседей. С тех пор прошли тысячелетия, но защита населения от внешних и внутренних врагов и  ныне, является основной задачей государства.
На заре цивилизации в защите потомства, жилища, огня, охотничьих угодий принимали посильное участие все члены сообщества, в том числе и женщины. Не даром в памяти людской сохранились мифы о сиренах и амазонках. При необходимости и стар и млад превращались в  воинов. Кто-то из них выделялся силой, храбростью, ловкостью, умением организовать вооружённую борьбу и становился авторитетом, вождём  (князем), обладателем власти - человеком, имеющим возможность навязывать свою волю другим. То есть власть, как таковая, к слову сказать, родилась именно в военной среде.
С развитием человеческого общества произошло разделение труда: в нём появилась специализация. Особую категорию составили люди, основным занятием которых стала вооружённая борьба, защита соплеменников от посягательств на их жизнь, свободу и имущество. Эти люди и внешне стали отличаться от сородичей ношением оружия: копья, лука, пращи, боевого топора, меча. Объединяясь вокруг вождя, такие люди образовывали особо почитаемую группу соплеменников, как выполняющие наиболее важную для племени функцию – защиту от врагов.
Так, начиная с самой глубокой древности до совсем недавних пор во все времена и у всех народов Земли человек, посвятивший себя защите других людей, Отечества, готовый ради этого пожертвовать своей жизнью, стал самым уважаемым и почитаемым среди своих сородичей, соплеменников, сограждан! Воинская служба считалась самой почётной, привилегированной и высоко  оцениваемой обществом!  В древней Руси воинское сословие, члены княжеской  дружины, в отличие от остальных граждан, назывались людьми чести. Существует гипотеза, что слово "честь" произошло от слова "часть", т.к. дружинник имел право на часть военной добычи. Со временем термин трансформировался и перешёл из материальной сферы в нравственную. Из членов княжеской дружины и родилось первое, служилое, дворянское сословие в России.
В Своде законов Российской империи говорилось: "Дворянское название есть следствие, истекающее из качества и добродетелей начальствовавших в древности мужей, отличивших себя заслугами; обращая самую службу в заслугу, приобрели потомству своему нарицание благородное".  Общий титул всех российских дворян "Ваше благородие" выражал принадлежность человека к благородному роду, то есть роду, чьи заслуги Отечеством официально признаны. Благородный – это сделавший благо Отечеству род!
Вначале все люди служилого сословия жили при дворе князя.  Отсюда и термин "дворянство", который впервые появился в письменных источниках в XII веке. С расширением Московского княжества число дворян растёт. Им раздают участки государевой земли под условие службы "людио, конио и оружио". Главной службой считалась военная,  хотя дворяне исполняли и судебные, и налоговые, и посольские должности. Право владеть населёнными землями неразрывно связывалось с обязанностью дворян служить царю и Отечеству. Указом 1701 года было категорически определено, что "все служилые люди с земель службу служат, а даром землями никто не владеет". При Петре I дворяне служили пожизненно.
Богатство в России рассматривалось, прежде всего, как условие экономической независимости и возможности целиком посвятить себя государственной, общественной службе! Может быть, и сегодня стоит вспомнить об этом?! Служба обеспечивала дворянину приоритет перед другими гражданами государства. Например, Указом Петра I предписывалось, чтобы "каждый давал почесть и первое место каждому обер-офицеру", то есть служащему дворянину. Чем выше был чин (заслуги перед Отечеством), тем большими почестями обладал служилый человек! Так полковник во времена Екатерины II имел право по  столице империи ездить на тройке лошадей, а вот не служащий князь – только на паре!
Служилое дворянство было потомственным, то есть передавалось жене, детям и дальним потомкам заслуженного перед Отечеством человека по мужской линии. Наследование дворянства порождало интерес к истории своего рода – к его происхождению, заслугам  отдельных представителей. Эта история оформлялась в виде письменной родословной, генеалогического дерева, родового герба, что воспитывало  чувство собственного достоинства и гордости за своих предков, патриотизм, скрепляло род, побуждало к заботе о сохранении его доброго имени, удерживало от неблаговидных поступков, ибо они бросали тень не только на самого человека, но и на весь его род.
Честь служилого человека (высокая его оценка обществом) воспринималась им самим и окружающими как некая важная реальность, вызывающая особое к нему доверие. Нарушение правил чести рассматривалось как чрезвычайное происшествие.
Атрибутом, позволяющим отличить служилого человека, уже в средние века служила особая одежда – мундир. Отношение общества к военному мундиру всегда было самым любовным. Он служил символом воинской  доблести, чести и боевого товарищества. Изменения в военной форме одежды санкционировались в России самим императором! Военная форма всегда была самой нарядной и привлекательной мужской одеждой. Впрочем, и не только мужской. Даже русские императрицы с гордостью носили её по торжественным случаям. В военные мундиры с раннего детства одевались наследники русского престола, не говоря уже о самих императорах. Кстати сказать, со времён Петра I они довольствовались чином  полковника.
За соблюдением правил ношения военной формы всегда существовал  контроль. Виновные в нарушении строго наказывались. Например, великий русский поэт гвардейский офицер М.Ю. Лермонтов за ношение не форменной сабли отсидел на царскосельской гауптвахте тридцать суток! Пристрастие в русском обществе к военному мундиру было так велико, что право ношения его рассматривалось как высокая награда, большая честь! Этим правом специальными Указами царя награждались дворяне за особые заслуги перед Отечеством.
Русские военные мундиры отличались большим разнообразием фасонов, цветов и оформления. Фасоны со временем изменялись, приспосабливаясь к потребностям каждого вида и рода войск. Утверждал изменения лично царь.
Первые сведения о военных мундирах в России относятся к 1661 году, когда каждый из стрелецких полков получил кафтаны, сапоги и шапки особого, своего  цвета. В те времена офицеры от солдат отличались покроем мундира. Но уже с  XYIII века солдатский мундир от офицерского стал отличаться лишь качеством сукна и портновскй работы. Знаки отличия солдат, офицеров и генералов в русской армии на протяжении её истории менялись многократно.  Особый интерес для современника представляет история погон – наплечных знаков различия на форменной военной одежде.
Погоны и эполеты появились в русской армии в 1732 году. Они имели вид жгутов, сплетённых из металлических нитей, иногда с кистью на конце и носились  только на левом плече.  Вот как определяет слово "погон" и "эполет" В.И. Даль:  "Погон – тесьма или ремень для носки через плечо; полоса, нашиваемая на плечо военного мундира….Солдатские суконные погоны с высечкой номера полка. Офицерам даны золотые погоны. …Погончики, поперечные узенькие нашивки на плече для украшения эполет".  "Эполет" – наплечник, наплечье; украшение военных в виде защиты плеча от сабли". Первоначально эполет изготовлялся из металлических блях. Кстати, аксельбант тогда представлял собой продолжение эполета. Интересно, что согласно одной из версий, аксельбант – это шнур для измерения длины, а наконечники – карандаши. Согласно другой версии, аксельбанты появились в ходе борьбы за независимость Нидерландов против Испании. Они означали готовность восставших быть повешенными на носимых ими в знак презрения к испанцам верёвках!  Прямым, практичным назначением погон было удобство ношения на плече тяжёлой сумки с ружейными зарядами, а также самого ружья.
В 1802 году цветные суконные погоны, обшитые по краям галуном, стали основным знаком офицерского отличия.  В 1807 году они были заменены эполетами, представляющими собой суконную, галунную или продолговатую металлическую пластину, завершающуюся к краю плеча круглым утолщенным полем. У генералов это поле было обрамлено золотой или серебряной бахромой, у штаб-офицеров (старших офицеров) бахромой более тонкой, а у обер-офицеров (младших офицеров) бахрома вовсе отсутствовала.
В 1827 году во всей русской армии были установлены одинаковые отличия офицерских чинов звёздочками на эполетах. У прапорщика – одна звёздочка, у подпоручика – две, у поручика – три, у штабс-капитана - четыре, капитану звёздочек не полагалось,  у майора – две, у подполковника – три, у полковника эполеты были без звёздочек; у генерал-майора – две, у генерал-лейтенанта – три, у полного генерала звёздочек не было.
В1854 году офицеры и генералы получили, дополнительно к эполетам, галунные погоны на цветной суконной подложке для ношения на шинелях и сюртуках, на которых чины обозначались галунными просветами и звёздочками. Погоны обер-офицеров имели один просвет, штаб-офицеров – два, генеральские погоны просветов не имели, но имели галунный зигзагообразный рисунок.
В 1907 году форменной одеждой стали кители с нагрудными и боковыми карманами.
В 1913 году была введена комбинированная походно-парадная форма одежды, погоны заменены эполетами. Первая мировая война заставила перейти к кителям и гимнастёркам с полевыми погонами защитного цвета.
После октября 1917 года форма одежды, воинские звания и знаки различия изменились в сторону упрощения. Появились звания: комвзвода, комроты, комполка и т.д. и знаки различия в виде треугольников (у сержантов),  кубиков (у младших офицеров),  шпал (у старших офицеров) и звёздочек у генералов.  Все знаки различия носились в петлицах. Количество кубиков соответствовало количеству звёздочек у нынешних младшего лейтенанта, лейтенанта и старшего лейтенанта. Капитан носил одну шпалу, майор – две, подполковник – три, полковник – четыре. Комбриг -  одну звёздочку, комдив (генерал-майор) - две и т.д.
В 1943 году Приказом Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина Советская армия, по сути,  вернулась к форме одежды и воинским званиям старой русской армии времён  Первой мировой войны. Тогда же  вновь появилась гвардия!
Шло время. Проходили годы, столетия, тысячелетия. Менялись формы организации жизни человеческого сообщества, типы государств. Но оставалось неизменным главное их предназначение – защита свободы, независимости, жизни и имущества граждан, территории их проживания. Менялись символика вооружённых сил, мундиры, знаки различия, техника и вооружение. Но защитник Отечества во все времена  у всех народов Земли оставался  самым значимым, почитаемым в обществе, независимо от того назывался он просто воином, дружинником,  дворянином,  солдатом или генералом! Защита Отечества всегда считалась самой почётной и важной службой народу. Профессия офицера была самой престижной. Гибель за Родину почиталась за честь. Матери, несмотря на большое личное горе, гордились сыновьями, отдавшими жизнь за Веру, Царя и Отечество. Совсем в недавние советские времена парня, не служившего в армии, девушки считали неполноценным и не хотели с ним знаться! Проводы новобранцев в армию были праздником. Офицеры, и царские, и советские,  считались самыми завидными женихами. 
Более тридцати лет прослужив в Советской армии,  хорошо помню, с какой гордостью я носил офицерские погоны в пятидесятые, шестидесятые, семидесятые годы теперь уже прошлого столетия; с каким уважением относились люди  к любому военному, в том числе и совсем молодому. Война, благодаря хорошо налаженной патриотической работе,  жила в народной памяти и заслуги фронтовиков распространялись народом и на молодое поколение солдат и офицеров.  И я, всеми силами старался не уронить честь офицера, быть достойным продолжателем дела фронтовиков и этого большого уважения сограждан к моей военной профессии.
Телевидение, радио, кино, театр, литература создавали ореол могущества, славы и героизма Советской армии. В этом была причина её высокого морального и боевого духа, боеспособности и боеготовности, да и победы в Великой Отечественной войне.
Увы, всё это было реальностью до заражения сознания нашего народа идеей либерализма.  Рождённая в Западной Европе и впервые заявившая о себе во времена Французской революции 1793 года, она через столетие проникла в Россию и проявила себя  в виде капитализма в экономике и  буржуазной демократии - в политике. Будучи основанной на эгоизме, личном благополучии отдельного человека, интересы общества, служение обществу, альтруизм - она отодвигает на задний план.  Отсюда и заслуги перед обществом, перед Отечеством теряют цену. Сегодняшний государственный служащий в России, как это и должно быть в капиталистическом обществе, важнее службы народу считает службу  себе любимому, своим корыстным интересам; важнее служебной карьеры – деньги!
Имея в руках такое мощное оружие обработки общественного сознания как современное телевидение, его хозяева, наше нынешнее государство в короткие сроки сменили у значительного числа граждан систему ценностей с альтруистической на эгоистическую буржуазную. Теперь служить в армии, быть защитником Родины, носить погоны стало не только не престижно, но даже свидетельством неумения приспособиться к новым условиям, неполноценности, "непродвинутости" человека! Какой бред! Какая бессмыслица и аморальность!  К сожалению, это пропагандируется уже много лет "свободными" СМИ и находит отклик в недоразвитых душах людей. Военный мундир, погоны в глазах многих стали символом низкого, лакейского  положения их обладателя – слуги нуворишей. Вот как изменился мир за какие-то десять-пятнадцать лет! С ног встал на голову! Обратите внимание: кто в голливудских фильмах носит погоны или эполеты? Это швейцары ресторанов, баров и казино; мальчики-подносчики чемоданов в гостиницах, посыльные и прочие мелкие слуги. Погоны из символа принадлежности к высшему слою общества превратились в символ принадлежности - к самому низшему!  Кому же это было нужно?
 Капитал, как известно, космополитичен. Он не имеет Родины и перетекает туда, где приносит в данное время больше прибыли. Его обладатель, в принципе, не может быть патриотом. Границы между государствами для него являются помехой в наращивании богатства. И, что бы ни говорили ангажированные СМИ,  это его единственная цель в жизни! О защитнике Отечества капиталист вспоминает только в случае возникновения необходимости защиты его личного богатства от посягательств себе подобных.
С горечью недавно сказал об утрате воинской чести в своих стихах заместитель начальника Генерального штаба генерал-полковник Ивашов:
И завидуем мы поколению старших - 
Вместе с ним уваженье к погонам уходит в запас!
Однако, вопреки заверениям СМИ, как очень убедительно доказывает этот же генерал, военная опасность для народов России в настоящее время не только не уменьшилась, она возросла. Вместе с военным и экономическим ослаблением страны с каждым днём появляется всё больше желающих завладеть её природными ресурсами и территорией. Опасность не для нашего нынешнего государства, как формы организации жизни россиян, оно-то хорошо вписалось в мировое капиталистическое сообщество и вполне его устраивает, а для народов России, для нашего Отечества.  Государство и Отечество – вовсе не одно и тоже!
"Отечество (по определению В.И. Даля) – родная земля, Отчизна, где кто родился, вырос, корень, земля народа, к коему кто по рождению, языку и вере принадлежит; РОДИНА в обширном смысле".
 Правительства и государства приходят и уходят, а ОТЕЧЕСТВО остаётся! Поэтому профессия Родину защищать (по крайней мере, для её верных сынов) всегда будет существовать и для настоящих патриотов России всегда будет самой уважаемой и почётной!



ПОКЛОНИМСЯ  ВЕЛИКИМ  ТЕМ  ДЕЛАМ!

Само рождение и становление войсковой части - Десятого государственного научно-исследовательского полигона, пятидесятилетие которого отмечается в этом году, неразрывно связано с именем Григория Васильевича Кисунько – генерального конструктора первой советской противоракетной системы вооружения. Поэтому и первые добрые слова должны быть сказаны именно о нём.
Григорий Васильевич родился в 1918 году в маленькой украинской деревушке  Запорожья, в семье паровозного машиниста. После окончания педагогического института в Луганске учился в аспирантуре института имени Герцена в Ленинграде,  где весной 1941 года успешно защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата физико-математических наук. С началом Великой Отечественной войны, отказавшись от назначения доцентом в Астрахань, добровольно вступил в народное ополчение, но как высококвалифицированный специалист был направлен не на фронт, а на учёбу в первое в стране Военное училище противовоздушной обороны (ныне  Военный институт радиоэлектроники космических войск в городе Пушкине). Через полгода, получив по окончании училища воинское звание "техник-интендант",  он уже обеспечивает боевую работу радиолокационной станции обнаружения воздушных целей в Московском районе ПВО. С 1944 года Кисунько – преподаватель Военной Академии имени Будённого. Здесь он защитил докторскую диссертацию и стал начальником одной из первых в стране кафедр радиолокации. В 1950 году решением ЦК ВКП (б) Григорий Васильевич был направлен во вновь создаваемое  московское конструкторское бюро (КБ-1) под патронажем Л.П. Берия для работы по созданию первой советской зенитно-ракетной системы вооружения "Беркут", позднее получившей наименование С-25. Система стояла на вооружении  Первой армии ПВО особого назначения включавшей кроме ракетных баз четыре корпуса по пятнадцать полков, располагавшихся двумя эшелонами вокруг Москвы и надёжно прикрывавших подступы к столице с воздуха уже начиная с 1956 года. За работы по созданию радиотехнического центра наведения зенитных ракет (РТЦН Б-200) в 1956 году Кисунько был удостоен высокого звания Героя социалистического труда. 
Как вспоминал сам Григорий Васильевич, история полигона в пустыне Бетпак-Дала Казахстана и соответствующей войсковой части началась с письма семи маршалов Советского Союза во главе с начальником Генерального штаба Соколовским в Правительство СССР. Маршалы поставили вопрос о необходимости начала работ по созданию надёжного щита для защиты от возможного ракетно-ядерного удара вероятного противника, каковым тогда однозначно были Соединённые Штаты Америки, активно развивающие свои средства нападения.  Письмо было направлено в сентябре 1953 года. Правительство быстро отреагировало, и начались поиски человека, который бы взялся за решение казавшейся тогда многим учёным и конструкторам неразрешимой задачи. По сути, нужно было научиться попадать пулей в летящую пулю! Задача была не менее сложна, чем обеспечение полёта человека в космос! Человеком рискнувшим взяться за разработку необходимой для этого техники оказался Г.В. Кисунько. Он и возглавил специальное конструкторское бюро.
Оценку принципиальной возможности поражения головной части баллистической ракеты в полёте было решено провести с помощью экспериментальной системы, получившей название "Система А". Комплекс средств  включал: три радиолокатора (РТН), определявших координаты цели и противоракеты триангуляционным методом, пусковую установку (ПУ) и командно-вычислительный центр (КВЦ), с которого осуществлялось управление всеми элементами системы с помощью ЭВМ  М-40. 
Когда технические средства были воплощены "в металле" и отработаны на специальных стендах  в московском СКБ,  встал вопрос о натурных испытаниях, то есть понадобился полигон. Первоначально экспериментальный огневой комплекс противоракетной обороны (ПРО), предполагалось разместить вблизи точек падения баллистических ракет конструктора С.П. Королёва в районе Аральска. Но маршал артиллерии Неделин, курировавший работы Королёва от Министерства обороны и предвидевший скорое увеличение дальности их полёта, посоветовал Кисунько полигон создавать западнее озера Балхаш, в практически всегда безоблачной пустыне Бетпак-Дала, а город для военных и гражданских специалистов, участвующих в создании и испытаниях техники, – на берегу озера, обеспечив тем самым более или менее приемлемые условия для жизни людей. Так, благодаря Неделину, город стал Приозёрском!
Тринадцатого августа 1956 года на станции Сары-Шаган Казахской железной дороги высадилась войсковая часть № 19313 – Управление военного строительства – в составе тринадцати человек во главе с будущим генерал-майором Губенко. Казахский посёлок представлял собой два-три кирпичных одноэтажных здания, включая Поселковый Совет, школу и клуб, и два десятка глинобитных с плоскими крышами казахских хижин и юрт. Посёлок электрифицирован не был, даже железнодорожный светофор работал на керосине. Председатель Поссовета разрешил прибывшим офицерам разместиться в школе, показал озеро и жалкую харчевню. Уже следующим утором, как вспоминал Губенко, они отправились искать место для будущего города. Километрах в двадцати от станции на полуострове увидели несколько  юрт скотоводов. Место понравилось. Здесь и решили основать жилой городок. Через три дня прибыл первый строительный батальон: 540 солдат и офицеров вооружённых строительной техникой. Прежде всего, соорудили платформу для приёма грузов. Эшелоны с техникой экспериментального огневого комплекса и строительной  пошли непрерывным потоком. Образовалась очередь на разгрузку.
Через несколько дней прибыли первый командир войсковой части № 03080 генерал-майор Степан Дмитриевич Дорохов и генеральный конструктор  Григорий Васильевич Кисунько. Строительство полигона  началось с технических объектов. Главной задачей было обеспечение испытаний. На месте будущего Приозёрска соорудили только штаб и казармы для прибывающих офицеров и промышленников. Несмотря на запрет, некоторые офицеры приехали с семьями. Всех размещали в казарме, отделяя семьи повешенными на верёвках простынями.  Когда на станции собралось пятнадцать строительных частей, большой колонной прямо по Голодной степи двинулись на точку, где должен быть установлен второй РТН. Прокладывая себе дорогу в каменистой безводной пустыне, колонна триста километров шла  шесть суток.
На строительстве площадок первой, второй и третьей, где должны были разместиться радиолокаторы, работали тысячи военных строителей. В короткие сроки были построены бетонные заводы (щебень и песок порой доставляли на баржах с противоположного берега Балхаша), в безжизненной степи проложены бетонные дороги, сооружены технические объекты и жильё.  Грунт на объектах оказался такой, что не редко приходилось прибегать к взрывчатке. Стройка была действительно ударной. Люди работали не жалея сил и днём и ночью, чтобы обеспечить проведение испытаний в назначенные сроки. И обеспечили! Не было слышно ни жалоб, ни стенаний! Все понимали необходимость создания в чрезвычайно сжатые  сроки  в ответ на агрессивные намерения США нашей противоракетной обороны!
Первый пуск противоракеты был осуществлён уже в 1957 году. В 1958 году на подготовленные площадки были доставлены и смонтированы все средства огневого комплекса, в том числе и ЭВМ. Начались плановые испытания и доводка техники. 
Особым днём следует считать четвёртое марта 1961 года. В этот день  был осуществлён первый  перехват головной части ракеты Р-12 конструктора Королёва противоракетной В-1000 с осколочно-фугасной боевой частью конструктора Грушина.  Мы опередили Соединённые Штаты Америки на двадцать три года!
Эта наша победа на месяц предшествовала полёту в космос Ю.А. Гагарина!
Восхищённый успехами советской науки и техники тогдашний глава советского правительства Н.С. Хрущёв сказал, что отныне мы – советские люди - способны в космосе попадать в комара. Эти его слова обошли СМИ всего мира. На всей Земле наши друзья восторгались достижениями Советского народа, как и в освоении космоса, в создании ПРО опередившего США! Особую гордость за свою страну испытывали советские люди! В память об этом событии в Голодной степи позже на пьедестал была поставлена ракета В-1000. Надпись на памятнике гласила, что здесь были сожжены тюльпаны ради того, чтобы советский народ имел возможность мирно трудиться на своей земле. Эти слова принадлежат генеральному конструктору Григорию Васильевичу Кисунько.
Первая боевая система ПРО проектировалась параллельно с испытаниями экспериментальной. В 1970 году она успешно прошла испытания на полигоне и была поставлена на боевое дежурство по охране столицы нашей Родины Москвы.
Признав своё существенное отставание, американцы в 1972 году пошли на заключение с СССР договора по ограничению развития ПРО. Мы – офицеры-испытатели, трудившиеся не жалея сил и времени  ради идеи величия своей Родины, гордились  победой над соперниками из США, работавшими за большие деньги над созданием аналогичного оружия на мысе Канаверал.
Кроме противоракетных систем вооружения на полигоне проходили испытания и доработку зенитно-ракетные комплексы С-75, С-125, С-200, С-300, радиолокаторы дальнего обнаружения воздушных и космических целей и другая военная техника. В обработке результатов натурных испытаний применялись самые совершенные для своего времени ЭВМ. Полигон был на переднем крае советской науки и техники. Там существовала своя адъюнктура, Учёный совет, филиал Новосибирского государственного университета. Стремление офицеров к знаниям всемерно поощрялось командованием. Полигон  дал стране целую плеяду крупных учёных. За успешное выполнение правительственных заданий в 1966 году он был награждён Орденом Ленина, а в 1981 – Орденом Красной Звезды.
Менялись начальники полигона, менялись офицеры-испытатели, а полигон долгие годы, вплоть до нынешнего смутного времени, решал важную задачу по укреплению обороноспособности нашей Родины. Его крёстный отец Герой социалистического труда, член-корреспондент Академии наук СССР, доктор технический наук, профессор, лауреат Государственной премии генерал-лейтенант Григорий Васильевич Кисунько был не только большим учёным, конструктором и организатором, но и широко эрудированным, простым в обращении, весёлым  человеком, поэтом и бардом. Он оставил нашему народу книгу своих воспоминаний "Секретная зона" и сборники стихов. Песня на его слова и музыку очень популярной в 60е-70е годы песни из кинофильма "Тишина" (начиналась она словами: "Светилась, падая, ракета…") стала гимном офицеров-испытателей.   Мне посчастливилось слышать её в исполнении  под гитару самого автора. Вот её первый куплет:

Балхаш сверкает бирюзою, струится небо синевой,
А над площадкою шестою взметнулся факел огневой.
Не в первый раз я вижу это, но как волнуется душа,
Кода летит антиракета над диким брегом Балхаша!

Последний куплет, думаю, пришёл на память Григорию Васильевичу, когда он уходил от нас в мир иной. Наверное, его вспомним в своё время и мы – его соратники:

Когда наступит час инфаркта или другой случится сбой,
Я вспомню день четвёртыё марта и красный вымпел над шестой.
Тогда, быть может, с песней этой, а, может, смолкнув не дыша,
Я пролечу антиракетой над диким брегом Балхаша!





АМАМБЕК

Южная бархатная безоблачная ночь уже опустилась над степью. Чёрное низкое небо усыпали яркие мохнатые звёзды. Чётко обозначился млечный путь. Круглая белая луна взошла из-за ближайших холмов. Заметно похолодало. Все предвещало ночной за¬морозок. Для конца сентября в Прибалхашье это не редкость.
Я сидел возле небольшого костерка, в покое напоминающего букет нежных красных и жёлтых цветов. Взметнувшиеся после подбрасывания очередной порции веток сухой верблюжьей колючки языки пламени освещали стоящий рядом мотоцикл с увесистой связкой уток, подвешенной на руль, прислонённое рядом  ружьё, мой импровизированный стол из куска брезента с походным ужином, стену камыша и крохотный участок пологого берега небольшого озерца. Лёгкий бриз доносил с недалёкого Балхаша приятный, успокаивающий рокот прибоя. Иногда было слышно легкий шелест и посвистывание крыльев пролетающих над головой уток и всплеск сазана в прибрежном камыше.
Умиротворённый хорошей вечерней утиной зорькой, пережитым чувством волнения, душевного трепета, охотничьего азарта – я наслаждался тишиной и покоем, тем состоянием удовлетворённости и блаженства, которое ощущает по-настоящему влюблённый в природу человек при близком соприкосновении с ней и которое хорошо знакомо только этой категории людей.
Вокруг простиралась бесконечная и безжизненная Голодная степь. Ближайшее человеческое жильё – казахские рыбачьи посёлки – находились в десятках километров севернее и южнее. Выстрелов, кроме своих, вечером я не слышал и не предполагал встречи с кем-либо в этом Богом забытом месте, тем паче ночью. В те далёкие годы мне не раз приходилось ночевать в одиночку или вдвоём с напарником в самых глухих и безлюдных местах и никакого чувства опасности я тогда не испытывал. Народы нашей великой страны жили по-братски дружно, проявления криминала были весьма редки.
К ночи ветер угомонился, и стало совсем тихо. И в этой звенящей тишине вдруг до моего слуха донёсся отдалённый топот конских копыт. Звук приближался, всадник явно держал курс на одинокий огонёк в степи. Через некоторое время и сам он показался в свете моего костра.
На мохнатой низкорослой лошадке, под примитивным седлом, сидел человек в овчинном полушубке, сапогах и традиционном для степняков лисьем малахае. Резко осадив коня, он бодро спрыгнул на землю и, бросив поводья, шагнул ко мне. Пламя костра осветило его типично казахское молодое лицо. Он был примерно моим ровесником.
; Здравствуйте! Меня зовут Амамбек! – сказал незнакомец и протянул мне руку.
Я поднялся, представился и ответил на приветствие.
; Садитесь рядом,  гостем будете! – предложил я.
; С удовольствием отдохну и погреюсь у Вашего костра, – согласился он и сел на расстеленный на земле брезент. 
; Хотите чаю?
; Не откажусь!
Я достал из вещевого мешка вторую кружку и налил ему чая из закоптелого чайника. 
; Угощайтесь! – указал я на свои бутерброды.
Он поблагодарил и отказался. 
; Еду из Сары-Шагана в Тасарал, – начал Амамбек, отхлёбывая чай, – Увидел огонёк и завернул к нему. Думал наши кто, поселковые. Ошибся. Вы, наверное, из военного городка, офицер, охотник?! – Он показал на ружьё и связку уток. Я кивнул.
; Неплохо поохотились!
; Да, зорька была удачная! – подтвердил я.
; Я тоже охотник. У нас здесь все мужчины с раннего детства рыбачат и охотятся. Это наш образ жизни. Мы – прибалхашские казахи постепенно утрачиваем навыки и склонность к скотоводству, чем издревле жили наши предки. Обосновавшись на берегах нашего моря, мы становимся профессиональными рыбаками и охотниками. Но посёлки здесь появились недавно, вместе со стро¬и¬тельством железной дороги. Ведь мы – кочевники.
Он говорил на правильном литературном русском языке почти совсем без акцента и своей речью сильно отличался от ранее мне встречавшихся аборигенов этих мест. Да и держал он себя как человек, где-то хлебнувший европейской культуры.
; Вы, должно быть, не здешний уроженец? – поинтересовался я. – Наверное, приезжий учитель или врач?
; Вы угадали, но только отчасти! Я – директор школы в посёлке. Но родился и вырос именно здесь! Окончил исторический факультет Алма-Атинского университета, потом служил в армии. Военной кафедры у нас не было, поэтому служил солдатом.
; И где же?
; Вы знаете, мне повезло! Я служил в секретном отделе штаба соединения, которое дислоцировалось в Будапеште. Мне довелось побывать и в Болгарии, и в Румынии, и в Чехословакии! Собственными глазами видел Софию, Бухарест, Будапешт, Прагу и многие другие европейские города и сёла. Мне, как историку, это было особенно интересно. Офицеры политотдела покровительствовали мне как человеку с университетским образованием, и мне удалось многое повидать. Согласитесь, одно дело читать, другое – видеть достижения европейской культуры! Но там своя цивилизация, у нас – своя! – заключил Амамбек и  задумался.
Костёр угасал, и я подбросил веток верблюжьей колючки. Вспыхнув, они ярко осветили его лицо: широкое, скуластое, загорелое до черноты с узкими прорезями глаз, устремлённых в огонь. "Что он там сейчас видит?" – подумал я. Как бы отвечая на мой невысказанный вопрос, Амамбек вдруг встрепенулся и с жаром заговорил: 
; Наверное, Вы думаете, что я сейчас мысленно сравниваю то, что я видел в Европе с тем, что вокруг нас? – он сделал широкий жест рукой, указывая на невидимую в темноте бескрайнюю, выжженную солнцем ровную голую рыжую степь, – и это сравнение не в пользу моей малой Родины? Да, Вы правы, именно об этом я и размышлял! Я вспомнил ту тоску, ностальгию, которую испытывал там, в центре Европы, по этой, на Ваш взгляд, жалкой Голодной степи, почти совсем лишённой дорог и других средств коммуникации, по-европейски комфортного жилья, учреждений культуры и прочих достижений европейской цивилизации. Я вижу Ваше удивление и недоверие. Вы ещё больше удивитесь, если я скажу, что после окончания срочной службы мне было присвоено офицерское звание и предложено остаться в кадрах Вооружённых Сил СССР – продолжать служить там, в Будапеште! Командование соблазняло хорошим жильём, приличным денежным содержанием, военной карьерой. Но я не принял предложения, уволился из рядов Советской Армии и приехал сюда, на свою малую Родину. Хотите – верьте, хотите – нет, но мне было тесно в городе, город давил меня, стеснял дыхание, рождал во мне отрицательные эмоции, тоску. Мне очень не хватало простора наших степей. Впрочем, то же я ощущал и во время учёбы в Алма-Ате.   Я смотрел на прекрасную архитектуру европейских дворцов, общественных и жилых зданий, памятники истории и культуры, а видел свой скромный, неказистый посёлок. Смотрел на зелёные ухоженные человеческим трудом европейские поля, а видел родную буро-жёлтую бесконечную почти полностью лишённую растительности степь. Смотрел на голубую тихую воду Дуная, а видел чаще всего неспокойный, бушующий, мутный, но такой близкий мне  Балхаш. Ностальгия  не давала мне покоя все годы, пока учился и служил. Я постоянно видел родные места во сне. Обратите внимание, казахи – и не только я – не стремятся покинуть эти суровые места ради жизни в городском европейском комфорте. Наверное, жажда простора у нас в крови! Кроме того, у нас очень сильны традиции. Посмотрите, рядом со стационарным, современным кирпичным домом в наших посёлках часто стоят юрты кочевников. Государство строит для наших колхозников целые посёлки домов по типу европейских коттеджей, а они ставят во дворах юрты и живут в них. Нас вполне устраивает здешний беспощадный зной, почти постоянно чистое голубое небо и яркое солнце, очень редкие осадки летом и лютые морозы да ещё с ураганным ветром зимой. Нас только радует бесконечная даль, когда взгляду, не на чем остановится. Родину, как и мать, не выбирают! И любить её нужно такой, какая она есть, ибо она дала тебе жизнь и сделала именно таким, а не другим!
Я учился и работаю для того, чтобы по мере сил способствовать подъёму жизненного уровня и общей культуры моего народа. Но я хочу, чтобы мой народ остался верен своим древним традициям, вере отцов, своей земле, и не хочу, чтобы он ассимилировал. Уверен, что каждый народ должен стремиться сохранить свои национальные особенности. Это только украшает Землю, как украшает июльский европейский луг растительное разнообразие. Если лишить его этого разнотравья, он станет серым и унылым, как наша степь. А ведь в ней далеко не всем людям комфортно! Стремление некоторых наших партийных лидеров стереть национальные особенности, создать единую общность людей – советский народ – ни к чему хорошему не приведёт! Но грань между национализмом и единой общностью людей мало заметна. Хорошо бы, чтобы наши вожди во время остановились перед ней в своей национальной политике!
Я слушал его, не перебивая. Мне были по сердцу его мысли.
Мы допили свой чай и некоторое время молча смотрели в огонь. Я давно заметил, что огонь способствует сосредоточению на философских проблемах. Наконец он поднялся.
; Ну, мне пора, да и Вам нужно поспать. Ведь скоро начнётся утренняя зорька!
Мы тепло попрощались, пожелав друг другу удачи и исполнения желаний. Амамбек легко вскочил в седло и тронул поводья. Отдохнувший конь взял с места в карьер, и скоро топот копыт пропал в ночи. Я остался один у догорающего костра со своими впечатлениями от не совсем обычной встречи. Собрав остатки еды и спрятав всё в коляску мотоцикла – ночью ими вполне могли поживиться грызуны – я забрался в спальный мешок. Но сон не шёл ко мне. Перед глазами стоял знакомый казахский, лишённый всякой растительности посёлок: с беспорядочно построенными жалкими глинобитными домишками из одной комнаты с подслеповатым маленьким оконцем, земляным утрамбованным полом, печкой-плитой и почти совсем без мебели. Убогие загородки для скота, сооружённые из корявых стволов и ветвей саксаула, с каким-то подобием крыши из камыша. Кучи навоза, сухой верблюжьей колючки и баялыча, используемых как топливо. Поселковый нищенский магазин, где кроме водки, превратившихся в камни печенья и пряников, конфет-подушечек, сахара, соли и хлеба обычно ничего не было. Да и электричество-то здесь появилось недавно, когда строился наш военный городок!
Как же нужно любить свою Родину и каким же самопожертвованием нужно обладать, чтобы отказаться от жизни в центре европейской цивилизации и вернуться сюда?! Мы, военные, приехали сюда не по своей воле – нас позвала армейская служба, живём в несравненно более комфортных условиях и, тем не менее, никто из нас не собирается оставаться здесь навсегда!
Насколько же глубоко проникли в сознание Амамбека понятия: "род", "родня", "народ", "Родина" и насколько же они для него священны! Наверное, казахи не пользуются греческим термином "патриотизм" для описания чувства любви к Родине. По всей вероятности, в казахском языке есть свой термин-аналог?! Что-нибудь вроде "родолюбие", "отцелюбие" или "землелюбие". При слу¬чае обязательно узнаю. Вот он – пример истинной, высокой, достойной подражания, настоящей любви к Отечеству! 




В КАМЫШАХ

Слышьте-ка, Иван катит! – оторвавшись от еды и прислушавшись, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Артамон - мужчина средних лет, плотный, загорелый, заросший недельной щетиной, одетый в усыпанный рыбьей чешуёй комбинезон.
Компания из четырёх человек – двое мужчин и две женщины – сидела на чурбаках за грубо сколоченным  из не струганных досок  врытым в землю столом. Шагах в двадцати находилось неказистое жилище – домик с одним маленьким подслеповатым оконцем, построенный из подручного материала: дикого камня, глины и камыша. Рядом  дымился примитивный очаг.
 Домик стоял почти на самом берегу одной из многочисленных проток в дельте реки  Или, в километре от её впадения в озеро Балхаш.  Стеной его окружал четырёхметровый камышовый лес. Позади, невдалеке, виднелась цепь довольно высоких песчаных барханов, за которыми был  мелкий залив Балхаша  густо, как болото кочками, усеянный ондатровыми хатками. Это был промысловый участок Артамона. Летом, охраняя его покой, он вместе с семьёй постоянно жил в этой избушке, зимой – только во время промысла ондатры. Он был промысловиком - охотником и рыбаком: ловил рыбу и ондатру и свою добычу периодически сдавал заготовителям из города Балхаш, что-то оставляя и себе для личных нужд и для продажи.
Километрах в сорока отсюда, в камышовых дебрях, прятался небольшой посёлок из двадцати – тридцати подобных промысловому, только чуть больше размером глинобитных домишек с плоскими крышами, и мало от них отличающихся овчарен. В посёлке кое-кто держал овец и здешних мелких, малопродуктивных, но зато неприхотливых коров, довольствующихся в основном камышовым кормом. Был в посёлке приют и у Артамона. Административно посёлок считался промысловой бригадой большого колхоза.
Две женщины за столом: жена и приёмная дочь Артамона, удивительно схожие между собой блондинки с голубыми глазами, несмотря на длительное проживание в южных широтах, в облике сохранили что-то холодное, нордическое.  Жена – Мария была из выселенных во время Великой Отечественной войны в Казахстан поволжских немцев. Отца её дочери никто в посёлке не знал. Мария тщательно оберегала тайну её рождения. Как все  женщины в этих краях Мария выглядела  старше своих пятидесяти лет. Дочери Зинке было около двадцати. Не будучи красавицей, она привлекала внимание всякого мужчины цветущей молодостью, живостью характера и независимостью поведения. Она, должно быть, осознанно старалась демонстрировать свою власть над сильным полом, и это ей безусловно удавалось.  Вокруг неё  вились и молодые мужики, и не очень, но предпочтение по непонятным причинам она отдала совсем ничем не примечательному, даже невзрачному, небольшого роста и не богатырского телосложения, далеко не красавцу лицом -  парню лет двадцати семи. Звали его Петька.  Он был самым обычным рыбаком и охотником: не шибко грамотным, разговорчивым и весёлым. По-видимому, какие-то душевные качества привлекли к нему внимание Зинки. Заметив это, большинство поселковых претендентов на благосклонность Зинки оставили свои назойливые ухаживания. Четвёртым за столом был он.
Клонился к закату самый обычный летний трудовой день. Мужики с раннего утра вытряхнули сети и сдали рыбу на стоящую на якоре в Балхаше плавбазу. Оставленную для личных нужд – женщины обработали: вычистили и засолили для ухи и для дальнейшей сушки  и заготовки на зиму. И сейчас, когда солнце уже опустилось до гребней ближайших барханов, образовав длинные тени на воде протоки и на обжитой поляне; дневная жара сменилась вечерней приятной прохладой, а беспощадные здесь комары ещё не преступили к своей работе; они, наслаждаясь покоем и отдыхом, сидели за столом, ели привычную рыбацкую уху да изредка перебрасывались ничего не значащими фразами. Их  лица, прокалённые солнцем  и продублённые постоянными  ветрами, цветом мало походили на европейские и ничуть не отличались от лиц аборигенов – казахов. Обращали на себя внимание руки этих людей: непомерно большие, красные, в неуспевающих заживать трещинах и царапинах от постоянного общения с водой, рыбой, камышом и солнцем. Лица старших не отражали никаких эмоций кроме покоя.  Зинка и Петька были оживлены, их глаза блестели в предчувствии близости во время предстоящей ритуальной прогулки по камышам вдоль берега протоки.
Изредка над ними проносились утки, совершая свой вечерний моцион, заливались камышевки и щурки, громко и раскатисто кричали огромные серо-белые чайки-мартыны – всё было так мило и привычно и располагало к блаженному покою.
Шум моторов,  постепенно приближаясь, превратился в грозный рёв, и, наконец, два мощных  «Вихря» вынесли дюралевую «Казанку» из-за поворота протоки.   Моторы заглохли, и лёгкая лодка по инерции  наполовину выскочила на пологий берег рядом с сидящими за столом.
- Общий привет! – крикнул лодочник и встал со скамьи.
Огромного роста, с накаченными как у культуриста руками и грудью, с бычьей шеей, стриженый наголо, в брюках, майке и кедах, загорелый – он всем своим видом отличался от местных жителей.
Переступив через борт лодки, он решительным шагом направился к столу. Вынул из карманов брюк две бутылки  «Москванына» и, поставив их на стол,  по-хозяйски сел на свободный чурбак напротив Петьки,  небрежно бросив:
- Зинка, закуску тащи, пить будем!
- Сиди, Зинка, я сама, - остановила её мать и пошла в дом. 
Вернулась она нагруженной, неся большой кусок вяленой осетрины, гранёные стаканы, миску,  ложку  и бумажные пакеты. Нарезала балыка и хлеба, высыпала прямо на стол содержимое пакетов: сахар и пряники и налила гостю ухи. Всё было готово к нежданному пиршеству.  Гость угрюмо и молчаливо наблюдал за приготовлениями.
В посёлке он появился недавно. Никто толком не знал: кто он, откуда и зачем приехал. Назвал себя Иваном, спросил: у кого можно пожить некоторое время и, договорившись с хозяином, поселился в одном из домишек. Хозяин был стар и одинок.  У пришельца водились деньги. Вскоре он приобрёл два новеньких «Вихря» и, подвесив их на хозяйскую «Казанку», стал местным королём – такого богатства ни у кого не водилось.  Этому  высокому положению  в посёлке способствовали  и его внушительная комплекция, и воровской жаргон, и татуировки, обильно «украшавшие» его тело, и рассказы парням и подросткам о «героических» похождениях. Подростки особенно, как мухи, липли к нему, когда он вечерами усаживался на бревне около своего жилища, курил и во всей красе демонстрировал обнажённых красавиц, русалок, змей и драконов, мечи и кинжалы – синей тушью выколотые на его могучем теле. Говорили, что даже на ягодицах у него были изображены кошка и мышка,  которые при движении создавали иллюзию кошачьей охоты. Он щедро угощал молодёжь водкой, отчего авторитет его ещё больше возрастал. Было ему на вид лет тридцать, но, если верить его рассказам, он прожил в десять раз большую жизнь. Даже взрослые мужики и бабы порой присоединялись к молодёжной компании, чтобы послушать его удивительные рассказы, которые касались чаще всего праздной, развесёлой  жизни на южных курортах, ресторанов, продажных женщин и драк.   Хотя о целях своего прибытия в эти глухие места Иван ничего не говорил,  многие догадывались о его неладах с законом, но никого это не удивляло и не возмущало. Живущие здесь люди и сами не очень руководствовались юридическими нормами, предпочитая жить по традициям предков. Совесть – как они её понимали – была главным мерилом их поступков. Никакими делами Иван не занимался: носился на моторке по протокам, распугивая всё живое, купался и загорал на песчаных балхашских пляжах, а вечерами организовывал весёлые гулянки.
Разлив водку по стаканам и, никого не приглашая, выпив, он без длинных предисловий начал: 
- А я ведь приехал забрать Зинку. Уж очень она мне приглянулась! Сегодня верный человек доставил мне маляву, и завтра же я покидаю вашу дыру. Хватит, отдохнул, дело зовёт!  Обещаю тебе, Зинка, роскошную, беззаботную и весёлую жизнь. Как куклу тебя наряжу. Жить будешь в хороших домах с отоплением, ванными и уборными, которые тебе и не снились! Увидишь со мной весь белый свет. Тебе не придётся больше возиться с этой вонючей рыбой, ходить в грязных лохмотьях, мёрзнуть зимой и печься на жаре летом. Ты у меня будешь красавицей, королевой! Очень многие будут завидовать тебе! Деньги у меня есть и всегда будут! Я сильный и фартовый!
Недоумение появилось на лицах слушателей. Никто не ожидал такого оборота дела. Ранее Иван никак не проявлял своих чувств к  Зинке.
Медленно, но решительно поднялся из-за стола Петька. Его тщедушное тело сильно контрастировало с бычьим обликом Ивана.
- Зинка – моя невеста! И я женюсь на ней! – членораздельно, растягивая слова, тихо, но твёрдо сказал он.
Иван рассмеялся:
- Что можешь ты дать ей? Вот эту нищету? – он указал рукой на хижину. – Кучу голодных, сопливых детей? Если она останется с тобой, то всю жизнь будет сожалеть об упущенной возможности и проклинать тебя!  Я убеждён, что у неё хватит ума для правильного выбора! Ну, что скажешь, Зинка?!
Зинка, опустив глаза, молчала. Мария с умилением смотрела на Ивана, готовая сию минуту заменить дочь. Артамон не проявлял никаких эмоций. Он был выше этого: «Пускай молодые сами разбираются!»
- Зинку не отдам! – в голосе Петьки, в выражении его лица чувствовалась готовность защищать своё право. Сощуренные глаза стали колючими, кулаки сжались добела. – Если попробуешь взять силой, убью!
По всему было видно, что он готов и на это. В его не богатырском  теле жил могучий боевой дух, как и у многих русских людей, нашедших приют в этой глуши. Ежедневная борьба со стихией закаляла  их волю и характер. Петька не шутил! Иван тоже встал. Огромной глыбой он навис над маленьким Петькой.
- Мокрица! Да я раздавлю тебя!
Петькина рука с неизвестно откуда взявшимся ножом метнулась в сторону Ивана. Хорошо подготовленный к подобным схваткам  Иван  среагировал мгновенно. Уклонившись вправо, левой рукой он поймал руку с ножом за запястье, рывком подтянул Петьку к себе, а правой - нанёс сильнейший удар в лицо нападавшего.  Петька перелетел через чурбак, на котором только что сидел,  и рухнул в камыш. Иван не спеша  обошёл стол и направился к лежащему сопернику.  У него был вид разъярённого медведя. Женщины бросились к нему и повисли на руках.
- Не трогай! – нечеловеческим голосом закричала Зинка.
В этом крике были и мольба, и угроза, и бесконечная любовь женщины, и готовность самки до последнего защищать своего детёныша. И этот крик достиг недоразвитой души Ивана. Стряхнув, как пыль с рукавов, висящих на нём женщин, он остановился:
- Я жду твоего последнего слова!
Зинка уже бережно, как мать ребёнка, приподнимала  голову Петьки.
- Я люблю его и здесь моя Родина! Мне  хорошо и ничего другого мне не надо!
- Дура!
Иван резко повернулся, в сердцах плюнул и, подойдя к лодке, столкнул её в воду. Взревели моторы, и «Казанка», поднимая буруны, понеслась в сторону посёлка.
Намочив подол платья, Зинка обтирала окровавленное лицо любимого. Пришедший в себя Петька, несмотря на  кровь из носа и зелёные круги в глазах, ощущал себя победителем Голиафа. Он был совершенно счастлив.   




ЧТИ  ОТЦА  ТВОЕГО …

Сегодня … августа 196…года мы отдыхаем. Поднялись довольно поздно, позавтракали и лежим на резиновых матрацах возле своей палатки. Вспоминаем наполненный событиями вчерашний день: пробуждение жарким утром на арыке в окрестностях города Фрунзе; раскисшие от дождя со снегом серпантины подъёма на перевал Тюзашу в горах Тянь-Шаня, что открывает дорогу в Ферганскую долину; мрачный, влажный, длинный туннель на самом перевале и открывшуюся нам сразу после него солнечную, завораживающую картину альпийских лугов; фотографирование на память с арбузами и дынями в руках на фоне снега и цветущих эдельвейсов и, наконец, поиски места для ночлега, и остановку именно здесь.  День был впечатляющий!  Вчетвером на двух мотоциклах мы проводим свой отпуск в туристской поездке по трём советским республикам (Казахстану, Киргизии и Узбекистану) по маршруту: Балхаш – Фрунзе – Алма-Ата – Фрунзе – Иссык-Куль – Ош – Самарканд – Бухара – Ташкент – Чимкент – Джамбул – Фрунзе – Балхаш. В колясках мотоциклов кроме груза мы везём по пассажиру. У меня – моя жена. У Юрия – его пятнадцатилетний племянник Вовка - неугомонный и непоседливый, с энергией бьющей через край любознательный мальчишка - ходячее ЧП - каждый день преподносящий нам какой-нибудь сюрприз: то он что-либо теряет, то разбивает, то вдруг сам пропадает на кратковременной стоянке. Он – острая приправа к нашим впечатлениям от путешествия.
Юрий – тридцатилетний инженер-капитан, мой добрый приятель по охотам и рыбалкам, человек близкий мне по духу. Это я сагитировал его ещё прошлой зимой на это турне. Моя жена Ольга, как настоящая боевая подруга, принимает участие в большинстве моих начинаний. Сам я - тридцатилетний инженер-майор, человек любознательный и большой любитель природы.
Солнечное утро. Холодный горный воздух свеж, чист и прозрачен. Недостаток кислорода  не ощущается. Удобно лёжа на мягком резиновом матраце, я спокойно и внимательно осматриваю окрестности.
Наша стоянка находится на берегу небольшой, но быстрой и говорливой горной речки. Безупречно чистая, хрустальная ледяная вода её, разделяемая камнями небольших водопадов на множество серебряных струй, методично облизывает и без того идеально гладкие гранитные валуны. При этом струи как бы переговариваются между собой, и их бормотание создаёт непрерывный гул, висящий над речкой. Водяные протоки в солнечных лучах то переливаются всеми цветами радуги, то кидают яркие блики, от которых невольно зажмуриваешь глаза. Если долго наблюдать, то можно увидеть перелетающих буруны некрупных форелей. Берега речки практически голые, лишь кое-где виднеются островки ивовых кустов. Речка бежит по дну огромной нежно-зелёной чаши, окаймлённой пологими склонами Тянь-Шаня.  Даже сейчас, жарким летом, вершины гор укутаны снегом. По склонам, не густо поросшим лесом, виднеется множество ручьёв и речек, подобных нашей. Скоплением тёмных точек на зелёном фоне кажутся многочисленные отары овец, пасущихся в долине. Кое-где еле различимы дымки очагов у юрт скотоводов. Впечатление такое, что перед твоим взором пейзаж сентиментального немецкого живописца. Недостаёт только на переднем плане игривого пастушка с дудочкой в яркой национальной одежде в окружении кудрявых белых овечек и пухленькой кокетливой пастушки. Как всегда в горах я ощущаю себя ничтожной букашкой перед неизмеримыми силами природы и божеством её создавшим. Может быть, отсюда и такой душевный восторг?! Поистине величественнее гор могут быть только другие горы! Достаточно вот так, как я сейчас, вписаться в горный пейзаж, чтобы это понять!
Созерцание моё прерывает неугомонный и глазастый Вовка:
- Смотрите, смотрите: к нам кто-то скачет!
Все дружно оборачиваются. Со склона горы, от чуть виднеющейся вдали юрты пастуха, к нам движется всадник. Вначале хорошо видна только пыль, шлейфом тянущаяся за его конём. Приближаясь,  он постепенно растёт, растёт, и, наконец, перед нами, резко осадив низенькую мохнатую лошадку, останавливается мальчишка лет двенадцати: черноволосый, темнокожий, узкоглазый, скуластый.  На его очень смуглом лице выделяются белые, ровные, крупные зубы. Он улыбается во весь рот и смотрит на нас как на что-то диковинное. Босые, чёрные его пятки упираются в бока лошади. Он готов тут же толкнуть её и ускакать. Ольга встаёт и протягивает ему яблоко:
- Алма, алма! Возьми!
Он принимает дар, что-то говорит, но мы не понимаем его языка, по-видимому, благодарит, и с хрустом откусывает большой кусок. На лице появляется удовольствие. Затем мы угощаем его арбузом и дыней. Мальчик принимает подношения и с нескрываемым наслаждением ест, не слезая с коня. Должно быть, фруктами его балуют не часто.
Пытаемся завести разговор:
- Ата бар? – Он понимает и кивает головой.
- Апа бар? – Оборачивается в сторону юрты и показывает на неё рукой.
На этом весь наш запас казахских слов исчерпан, и наступает молчание.  Мальчик, доев кусок арбуза, разворачивает коня и, что-то крикнув, гонит его вверх по склону, к своей юрте.
Через час они появляются  вдвоём, позади уже знакомого мальчика на неосёдланной лошади сидит ещё один малыш. Смеясь, больше жестами, чем словами, старший объясняет, что отец зовёт нас к себе в гости. Нам интересно познакомиться с бытом аборигенов, мы с Юрием заводим мотоцикл и по целине вслед за скачущими впереди ребятами едем к юрте. Мотор мотоцикла ощущает недостаток кислорода, плохо тянет, и догнать мы их не можем. Нас прежде хозяев беззлобным лаем встречает стая собак и сопровождает до юрты. У входа стоят все её обитатели: глава семейства, его жена и их многочисленное потомство – дети разного возраста от двух до семнадцати лет обоего пола.  Лица у всех радостны и приветливы.  Они что-то оживлённо обсуждают, глядя на нас. Вперёд выходит хозяин, протягивает руку и представляется: «Турумбай!» Мы называем себя. Членов семьи Турумбай представлять не посчитал нужным. Он прилично объясняется по-русски. Говорит, что языку научился во время службы в армии. Ни жена, ни дети по-русски не говорят. Оказывается он - казах и на летний сезон пригнал колхозное стадо овец в восемьсот голов на горные пастбища Киргизии. С наступлением холодов он вернётся в свой колхоз. Мы рассказываем о себе, о причинах своего пребывания в долине, о пройденном уже маршруте и дальнейших планах. Наш замысел вызывает уважение Турумбая. Завязывается тёплая дружеская беседа. Солнце уже хорошо прогрело холодный ночной воздух: мы снимаем ватники и садимся на них. Вокруг расселось всё  любопытное семейство. Этим людям не часто приходится встречать посторонних, и они искренне рады нам. Нас же интересует близкая к природе и мало меняющаяся от времени жизнь скотоводов. Мы задаём вопросы, Турумбай с удовольствием отвечает на них. Его удивляет, что такие «важные и образованные люди» – офицеры – не знают элементарных по его понятиям вещей. На его лице появляется даже какое-то превосходство, будто он разговаривает с малыми неразумными детьми. Он явно гордится собой.
Вся временная стоянка чабана включает большую юрту – это жилое помещение. Подсобным - служит юрта поменьше. У коновязи – двух врытых в землю столбов с жердью перекладиной – привязаны три лошади. Несколько собак неопределённой породы дремлют в тени. Вокруг бескрайний зелёный с невысокой и негустой травой альпийский луг, это только издали он кажется сплошным ковром. В  километре от стоянки – стадо овец, охраняемое верховым – одним их сыновей Турумбая  и собаками. Наше посещение – событие для кочевника. Тоном, не терпящим возражений, он  говорит, что его жена будет в честь нас готовить бешбармак, что  один из сыновей уже послан с приглашением к ближайшим соседям, и что его брат уже поехал в магазин, находящийся всего в тридцати километрах, за водкой. Мы с Юрием не можем отказать себе в удовольствии присутствовать на пиру мало затронутых современной городской цивилизацией степняков и с благодарностью соглашаемся.
- Чтобы вы не беспокоились за сохранность своего имущества, оставленного на стоянке, я пошлю туда своего  сына! – говорит гостеприимный чабан.
Часа через полтора, съездив на свою стоянку, уговорив Ольгу и прихватив Вовку, которого уговаривать, не пришлось, всей компанией, сняв обувь у входа, мы уже входим в жилую юрту.
Юрта – проверенное веками, легко разбираемое, собираемое и перевозимое жилище скотоводов -  имеет круглое основание диаметром до десяти метров. Деревянная конструкция из дугообразных рёбер, соединённых несколькими кольцами, с внешней стороны покрывается войлоком и брезентом. В вершине оставляется полуметровое отверстие для выхода дыма от примитивного очага их дикого камня, сложенного прямо под ним. Двери заменяет полог, окна отсутствуют вовсе. Свет проникает только через верхнее отверстие и дверной проём, отчего внутри всегда стоит полумрак. По стенам юрты, прикрывая кое-где деревянный каркас, развешаны ковры. Пол застелен толстым войлоком-кошмой. Постели на день собираются и складываются стопкой у стены. Никакой мебели кроме стола на очень низких ножках - достархана - в помещении нет. Единственные признаки цивилизации ХХ-го века – радиоприёмник «Спидола», работающий от батарей, да автомобильный аккумулятор и маленькая электрическая лампочка, подвешенная на стене. В юрте стоит крепкий запах овечьей шерсти и молока.
Джамиля, жена Турумбая, жестом предлагает нам располагаться вокруг стола. Для удобства каждый получает по маленькой подушечке, чтобы иметь возможность полулежать, подложив её под бок. Однако в ожидании торжества, подражая хозяину дома, мы сидим, по-восточному скрестив ноги, и ведём с ним неторопливую беседу об обычаях его народа. Постепенно собираются и другие гости. Это мужчины – чабаны с обветренными, прокопчёнными солнцем, коричневыми морщинистыми лицами, скуластые и узкоглазые. Возраст этих людей трудно определить. Как я не раз убеждался позднее, обычно они выглядят много старше своих лет. Одеты все примерно одинаково: дешёвая пиджачная пара, высокие кирзовые или кожаные сапоги и зимняя шапка. Старших отличает редкая, недлинная борода с проседью. Входя, они здороваются, прикладывая руки к груди и кланяясь, а затем подавая каждому руку для знакомства. Хозяин называет имя очередного гостя, мы представляемся, вставая. Все сравнительно неплохо говорят по-русски,  каждый спрашивает: откуда мы и зачем здесь, в горах, и нам приходится многократно повторять своё повествование. Все гости Турумбая, кроме нас, - его родственники, и он долго объясняет нам степень родства с каждым. 
Между тем обречённая на бешбармак овца уже зарезана, освежёвана, разделана и варится в большом котле на очаге возле юрты. На столе появляется местная водка «Арака», нарезанный крупными ломтями хлеб без каких-либо хлебниц, и хозяин предлагает всем гостям выйти и вымыть руки. Нам он объясняет: «Бешбармак по-казахски значит «Ешь руками!»». Перед входом в юрту Джамиля поочерёдно подаёт каждому гостю мыло, полотенце и поливает на руки водой их узкогорлого кувшина. Вымыв руки, гости возвращаются на свои места за достарханом. Начинается торжественный обед по-казахски.
В юрту церемонно входит хозяйка с круглым подносом в вытянутых руках,  на котором лежит чёрная, обугленная, с обгорелыми ушами и оскаленными зубами голова овцы, и останавливается перед одним из аксакалов с жидкой седой бородой.
 - Назарбай – самый старший и самый почтенный из нас, поэтому ему принадлежит право начать пир! – поясняет несведущим хозяин дома.
Самый почётный гость с поклоном принимает деликатес в руки, достаёт из ножен, висящих на поясе, нож, обрезает куски мякоти с черепа и с аппетитом, медленно, явно демонстрируя наслаждение, жует их. Иногда, если отрезать кусок мяса ему что-то мешает, он, удерживая его зубами, отрезает большим острым ножом у самых своих губ. Я с опаской смотрю, как бы он не порезался, но ничего не происходит:  делает он это очень ловко. Ковыряя остриём ножа череп, он достаёт кусочки мозга, ест их и закатывает глаза от наслаждения. Лакомство у меня не вызывает восторга и я думаю: «Только бы эту голову не передали мне!» Успокаиваюсь, когда понимаю, что голова переходит по старшинству, а поскольку я молод, то вероятнее всего до меня очередь не дойдёт - всё съедобное будет съедено раньше. И я, к моей радости, не ошибся.
Одновременно с началом ритуала хозяин начал наливать водку в гранёные стаканы. Первый тост был «За предков!» Говорил Турумбай по-казахски, но для нас сделал пространный, по-восточному цветастый перевод. Вряд ли я смогу его повторить! Затем пили: за родителей, за сидящих за столом, за детей, за хороший приплод скота и т.д и т.п. Тостов было много, водки тоже, хозяин щедро пополнял стаканы, и я незаметно стал сливать содержимое своего стакана на землю, под кошму.
После «расправы» с головой Джамиля стала носить на стол пиалы, до краёв наполненные мясным бульоном, и ставить их перед Турумбаем. «Это называется ухо», - сказал нам хозяин и стал передавать пиалы гостям опять по старшинству. Пиалы казахи держали всеми пальцами правой руки снизу, как это делали русские купцы и мещане, когда пили горячий чай из блюдца. Запивать водку горячим ухо мне было неприятно, однако хозяевам почему-то нравилось. Они это делали с видимым удовольствием.
Наконец, Джамиля внесла на подносе с довольно высокими бортами жирный, наваристый мясной бульон, щедро посолённый и приправленный перцем, в котором плавали большие куски баранины и варёного теста, подобные разрезанным на квадратики величиной в пол-ладони русским блинам или нашей домашней лапше. Хозяин своим ножом, беря мясо в руки, разрезал его на более мелкие куски, соизмеримые с кусками варёного теста. Ни ложек, ни вилок на столе не появилось. Пришлось прежде присмотреться: как будут есть  это блюдо казахи.
Аккуратно сложив пальцы правой руки в какое-то подобие ложки, они брали кусочек теста, затем мяса с бульоном и очень ловко, даже, я бы сказал изящно,  отправляли всё это в рот. Ни по рукам в рукава пиджаков, ни на стол почти ничего не проливалось. Попробовал скопировать это действо и я, но у меня получилось значительно хуже. Пришлось отказаться от бульона и есть только мясо с лапшёй. Посмотрел на других наших: они поступали также. «Век живи и век учись!» – гласит наша народная мудрость.
Обслужив мужчин, насытившихся и теперь возлежащих вокруг стола на подушечках, подложенных под правый бок и опершись на локоть, хозяйка внесла таз с остатками мяса, требухой и костями овцы и, расположившись у входа в юрту на полу вместе с детьми, принялась за еду. За стол здесь допускались только взрослые мужчины и парни, отслужившие в армии. Исключение (и то не всегда) делалось для русских гостей. Позже мне приходилось бывать в гостях у аборигенов в других местностях степного Казахстана, и я убедился, что такой порядок строго соблюдался и там. Бросались в глаза патриархальные традиции степняков: уважительное, подчёркнуто почтительное отношение младших к старшим. Молодые не считали возможным перебить старшего в разговоре, вмешаться в разговор двух старших, тем паче перечить им в чём-то.
Выпив водки и хорошо закусив, мужчины блаженствовали, полулёжа за столом: курили, лениво перебрасывались отдельными репликами, кое-кто уже всхрапывал. Несмотря на обилие спиртного, откровенно пьяных не было. Какое-то время отдохнув, принялись за чай. Опять суетилась вокруг стола Джамиля, разливая в пиалы крепко заваренный горячий чай и разбавляя его молоком. Кусковой сахар и печенье не первой свежести были высыпаны из бумажных пакетов прямо на стол. Сигналом к тому, что гость чаю напился, для хозяйки служила его пиала, перевёрнутая вверх дном. 
Когда света, падающего из отверстия в крыше и дверного проёма, стало недостаточно, Турумбай включил аккумуляторную двенадцативольтовую лампочку. Она тускло осветила помещение, и постепенно гости стали едва различимы. Темная южная ночь укрыла горную долину. Люди стали подниматься с кошмы и выходить на воздух. Обнявшись  с хозяином и погладив по голове подвернувшегося под руку кого-либо из его детей, попрощавшись с нами за руку, они с заметным трудом садились в сёдла дремавших у коновязи лошадей и исчезали в темноте. Небо заволокло тучами:  ни звёзд, ни луны видно не было. Вокруг юрты стояла кромешная темень. Мы тоже уселись на  мотоцикл, чтобы ехать на свою стоянку. Юрий включил фару, но она подавила незначительную часть темноты и только мешала ориентироваться в пространстве. Распрощавшись с гостеприимными хозяевами, мы медленно поехали  по ровному склону горы. Где-то там, внизу была наша палатка.
- Мой сын встретит вас, не заблудитесь, обязательно упрётесь в речку! – сказал Турумбай и на прощание помахал рукой. - Вокруг него, как и при встрече, толпилось всё его многочисленное  семейство. Все махали руками и что-то кричали. Мы тоже кричали слова благодарности. 
Через полчаса перед мотоциклом вырос всадник. Это был наш знакомый мальчик. Привычно ориентируясь в темноте, он поехал вперёд. Вскоре стал слышен шум реки и, наконец, мы увидели нашу палатку. Попрощавшись, наш охранник ускакал домой.
Полные впечатлений от бешбармака и знакомства с бытом чабанов мы забрались в свои спальные мешки, но быстро засопел только Вовка. В полной темноте под шум горной речки мы ещё долго обсуждали увиденное и услышанное.
- Азиаты-кочевники ещё сохранили веками установленный патриархальный уклад жизни. Отец семейства, обеспечивая материально его существование, является для всех его членов господином, монархом, божеством. Его указания выполняются беспрекословно. Он имеет возможность передать традиции своего народа, воспринятые им самим от отца и деда, своим детям. Его жизненный опыт не пропадает впустую, не нарушается связь времён и поколений. Эти люди, оторванные самими условиями жизни от европейской цивилизации ХХ-го века, живут более по нравственным законам, чем по юридическим, - по законам справедливости. И это прекрасно! – медленно,  раздумчиво, с восхищением  говорит Юрий.
- А униженное положение женщины тебе тоже нравится? – возмущается Ольга. – Женщина у них – бесправная и безмолвная рабыня и стоит не дороже мешка орехов, как утверждает их Коран. 
- Тебя, конечно, более устраивает  европейская эмансипация?! – подключаюсь к разговору я. – Тебе  по душе, что у европейцев, да и в нашей России, женщины порой стали образованнее мужчин, их работа оценивается государством выше мужской, они становятся экономически независимыми от мужа, перестают его уважать и это невольно передаётся детям. В конце – концов, дети начинают игнорировать не только отцов, но и самих матерей. В результате падает авторитет обоих родителей, опыт предшествующих поколений не передаётся последующим, забываются народные традиции, падает национальное самосознание, происходит ассимиляция народа. В Европе уже спохватились и призывают женщину вернуться к семейным делам, заняться тем, что ей предписано природой: рожать и воспитывать детей! Ты сама - медик и знаешь, что больные больше доверяют врачам-мужчинам, чем женщинам. А разве лучше стала воспитывать молодёжь школа оттого, что учителя теперь почти сплошь – женщины?
- Наверное, не следует впадать в крайности, - перебил меня Юрий. - Одинаково плохо, когда женщина – раба мужа и, когда она становится «эмансипэ»!  Разумное всегда лежит между крайностями!
Я соглашаюсь с ним, Ольга молчит, подыскивая аргументы в свою пользу.
- Патриарх – родоначальник, праотец, уважаемый глава семейства, - продолжает философствовать Юрий. – Патриархальные обычаи, отношения: простые, традиционные, семейно-домашние. Они достались нам от далёких предков. Но время идёт, европейская цивилизация уже давно разрушила такой уклад жизни. То же происходит сейчас и у нас – русских.  Семейные, родственные связи рвутся на наших глазах. Ещё совсем недавно было время, когда непререкаемым авторитетом, главой семейства из трёх – четырёх поколений были старшие в роду. Но, к сожалению, таких семейств становится всё меньше и меньше и особенно в городах.  Запад давит на нас. Распадаются наши большие семьи. Уже редко увидишь отдыхающие где-нибудь в парке вместе три поколения одной семьи. Всё чаще двоюродные братья и сёстры не знают друг друга, да и родные – никогда не встречаются. По-видимому, это закономерно для европейской цивилизации. Хотя я и сожалею об этом! Мы – русские люди – наполовину азиаты и, потому нам больно видеть утрату патриархальности. А вот Восток пока не поддаётся европеизации! Возможно, потому, что он более религиозен? «Будь, благодарен мне и родителям твоим! – так звучит Сура Корана аналогичная пятой христианской Заповеди: «Чти отца твоего и матерь твою…» Нарушение этой Заповеди и ведёт к нарушению связи поколений, к ослаблению единства народа, его жизнестойкости и, как следствие, к его ассимиляции. Я сегодня спросил у Турумбая: знают ли его дети своих предков? И он ответил, что каждый казах обязан помнить не менее семи предшествующих  поколений. Это удерживает его от дурных поступков. Ведь поступая плохо, он бросает тень не только на себя, но и на предков! Вспомните: русские люди (в большей степени, конечно, дворяне) тоже знали своё генеалогическое дерево, гордились им, и боялись опорочить неблаговидным поступком своих праотцев! К сожалению, наша советская педагогика забыла этот очень эффективный воспитательный приём! Утраченной во многом  в последнее время  духовности нам – русским надо учится на Востоке! Наше увлечение материальными ценностями Запада и пренебрежение духовными ценностями Востока ни к чему хорошему не приведёт!
- Те, которые не слушают старших, умирают молодыми. Зачем им старость, ведь они её не уважают! – вспоминает слова Конфуция Ольга.
Все надолго замолкают, осмысливая этот гимн патриархальности и духовности азиатов.
- Давайте останемся здесь ещё на пару дней, чтобы лучше ознакомиться с обычаями и нравами степного народа! – предлагаю я. – Никто не возражает.
Ровно гудела бурная горная речка. Иногда сквозь её шум слышались шелест крыльев и голоса каких-то ночных птиц. Ритмично застучали капли дождя по крыше нашей палатки, и сон постепенно сморил меня. С радостным чувством за народ, бережно хранящий свои традиции и духовные ценности и неподдающийся влиянию западной материальной цивилизации, я и уснул. Мне снились освещённые солнцем сверкающие вершины гор, эдельвейсы среди островков снега, изумрудный альпийский луг и почтенный аксакал на склоне горы, то ли пророк Магомет, то ли сам Аллах, поучающий меня восточным мудростям и объясняющий: какую важную роль в жизни людей играет Сура Корана «Будь, благодарен мне и родителям твоим!»   






БЛАЖЕННЫ  МИЛОСТИВЫЕ

- А я к тебе с подарком! – не проходя дальше, уже в дверях квартиры, загадочно улыбаясь, говорит мой добрый  приятель Валерий Васильевич.
- Подарки всегда получать приятно! – в тон ему смеюсь я.
- Подарок у меня не совсем обычный!
- Так не дразни же, показывай скорее, не томи! – изображаю я нетерпение, подавая ему вешалку, чтобы раздеться и повесить куртку в шкаф.    
 Но он не собирается раздеваться.
- Ты неоднократно говорил, что самое ценное в этом мире для тебя – Человек, интересный Человек, Человек с необычной судьбой! Вот я и дарю тебе встречу с одним из таких людей. Одевайся, внизу стоит моя машина, и мы сейчас же едем к нему! Поверь, ты не пожалеешь! Интересной и трудной судьбы нас ждёт человек. История его так и просится на бумагу!
Я давно знаю Валерия   Васильевича как человека, не бросающего слов на ветер. Ни на минуту не усомнившись в его обещании, одеваюсь, и уже через десять минут мы едем по городу.  «Наверняка хочет познакомить меня с каким-нибудь современным Наполеоном, мечтающим о переустройстве всего уклада жизни на Земле или с каким-нибудь непризнанным гением из мира богемы: поэтом, музыкантом, художником!» -  думаю я.
- Не утруждай себя догадками! Скоро ты увидишь этого человека воочию! – как бы услышал мои мысли мой друг. – Лучше готовься протянуть руку нуждающемуся!
Незаметно остались позади многоэтажные городские дома, и началось предместье: стройные ряды уютных маленьких деревянных домиков постройки пятидесятых годов прошлого века, утопающие в разросшихся запущенных садах. Мы свернули с магистральной на какую-то боковую улочку, и остановились перед когда-то зелёным, а теперь обшарпанным, обшитым вагонкой, совсем небольшим домом с мезонином и верандой. Рядом расположились скромные хозяйственные постройки. Когда-то крашеный зелёный забор вокруг усадьбы давно облупился, а кое-где и вообще лишился отдельных звеньев. Решётчатые железные ворота вросли в землю: их давно никто не открывал - по-видимому, не было необходимости. Оставив машину на улице, входим через покосившуюся калитку во двор. Здесь тоже во всём ощущается  длительное отсутствие прилежного хозяина. По узкой дорожке выложенной растрескавшимся кирпичом огибаем дом. Валерий Васильевич стучит в одно из окон, и в нём на миг появляется мужское лицо. Должно быть, сразу узнав моего приятеля, человек пошёл открывать дверь. Однако ждать нам пришлось довольно долго. Потом за дверью послышались какие-то стуки, шаркающие неверные шаги и, наконец, она открылась. На пороге стоял мужчина, правой рукой он опирался на палку, левой – держался за косяк двери. Вокруг него со звонким незлобным лаем крутились  две неопределённой породы, но ухоженные собачки. 
- Проходите, проходите! Рад тебя видеть, Валерий, и, тем паче, не одного!
Мужчина с трудом поворачивается и идёт вперёд. Он – инвалид: левая нога его почти не сгибается, в таком же бедственном состоянии - его левая рука. Видно, что каждый шаг даётся ему с большим трудом. «Очередная жертва немилосердного  инсульта!» – думаю я. Теперь я понимаю: зачем привёз сюда мой приятель. Он прекрасно помнит мою историю. Знает, что ещё в молодости я сам перенёс подобное потрясение. Как природный и профессиональный душевед, он уверен, что, скорее всего, я быстро найду с хозяином дома общий язык, поскольку хорошо представляю себе психическое состояние человека «внезапно, на полном скаку вылетевшего  из седла», поделюсь с ним опытом реабилитации, а, возможно, и помогу ему найти себя в новой для него жизни. 
Валерий Васильевич здесь свой человек. Он предлагает мне раздеться и пройти в комнату, куда удалился хозяин. В комнате: стол, стулья, потёртые кресла, диван, сервант с посудой, работающий телевизор – всё советского ещё производства и изрядно поношенное. Хозяин, сидя на диване за журнальным столиком, предлагает нам расположиться рядом. Валерий Васильевич знакомит нас:
- Александр Евгеньевич Соколов, бывший капитан дальнего плавания,  теперь, как видите, в полной отставке! – с грустной усмешкой представляется незнакомец.
Я называю своё имя, отчество и прочие титулы. Беседа поначалу не клеится, как это и бывает  обычно между людьми, впервые увидевшими друг друга. Мы некоторое время перебрасываемся общими, ничего не значащими фразами. Незаметно я разглядываю собеседника, стараясь понять его характер.
 Передо мной ещё недавно крепкого телосложения, широкий в кости, рослый мужчина лет шестидесяти, с угловатым, волевым, властным лицом; сероглазый, совершенно седой.  Глубокие морщины на высоком лбу и переносице выдают склонность к размышлениям, плотно сжатые губы – твёрдый характер, решительность. В глазах застыла плохо скрываемая печаль.  Красивое, типично русское, волевое лицо. Лицо человека жестокой судьбой вырванного преждевременно из активной жизни.
Атмосферу неловкости разряжает Валерий Васильевич:
- Давайте сварим кофе. Я прихватил коньячку. Согреемся душой и взбодримся!  - Мы соглашаемся, и он выходит на кухню.
Чтобы быстрее сблизиться и установить контакт, я, вкратце, рассказываю, Александру Евгеньевичу о себе, о своём психическом состоянии в то время, когда в возрасте сорока лет совершенно неожиданно стал примерно таким же инвалидом, как и он,  и мне пришлось поступиться множеством очень привлекательных ранее вещей, занятий и привычек; сменить систему жизненных ценностей и утвердившийся образ жизни, отказаться от честолюбивых помыслов и вполне реальной неплохой военной и научной карьеры, начать жизнь практически с новой страницы.
Вначале собеседник не слишком внимательно слушает меня, мысли его заняты чем-то своим. Но постепенно взгляд  становится всё более и более заинтересованным, он заметно увлекается моим повествованием, видимо, находит параллели в наших судьбах. Он начинает задавать вопросы, заострять внимание на отдельных деталях, спрашивает: чем я  занимаюсь теперь, увлекает ли меня моё занятие, не слишком ли часто вспоминаю и сожалею о потерянных безвозвратно былых возможностях, не утрачивал ли я когда-либо чувства ценности жизни.  Его явно заинтересовала моя  жизнь. Он хочет ухватиться за открывающиеся ему новые перспективы, познать методы психологической реабилитации, которые использовал я.
 - Болезнь – это жизнь в условиях строгих ограничений, – задумчиво говорит Александр Евгеньевич, - которые хочешь или не хочешь, а приходится накладывать  на себя. -  Мне нравится, что собеседник уже  осознал самое главное. 
К приходу с кофейником в руках Валерия Васильевича, мы  ведём оживлённую интересную для обоих беседу. 
Между тем на столе появляются чашки с ароматным, чуть-чуть пахнущим коньяком, дымящимся кофе. Напиток бодрит наши тела и души, и разговор становится всё веселее и откровеннее. Валерий Васильевич вдруг вспоминает, что у него есть неотложные дела, и оставляет нас вдвоём, пообещав заехать за мной через пару часов. Незаметно для себя мы с Александром Евгеньевичем переходим на «ты», и он решается рассказать мне свою историю.
Родился он в Ленинграде  в семье моряка, так что при выборе профессии сомнений у него не было. С раннего детства под влиянием рассказов отца – тоже капитана дальнего плавания – и множества прочитанных книг писателей-моренистов, он мечтал о романтике дальних походов, о штормах в ревущих сороковых широтах и штилях в ласковых бирюзовых морях, о бесконечных морских просторах, о диковинных дальних странах и видел себя этаким прославленным морским волком.
После ленинградской мореходки была служба штурманом, помощником капитана на разных морских судах и, наконец, капитаном большого теплохода, курсирующего по всем морям и океанам. Он повидал весь белый свет, все океаны и континенты. Он был влюблён в свою профессию, ощущал гордость за принадлежность к Советскому Союзу, с честью нёс его флаг на мачте своего корабля. Родина высоко оценила его труд, он был неоднократно отмечен  её высокими наградами.
В двадцать семь лет он встретил свою любовь, вскоре родился сын. Семья жила в Ленинграде, он же большую часть времени бывал в плаваниях. Постепенно появился материальный достаток (советская власть не обижала тружеников моря) – отдельная трёхкомнатная квартира, дача, «Волга». Жену и сына он любил и, как мог, баловал. Их фотопортреты постоянно занимали самое видное место в его каюте. Из рейсов он всегда привозил им дорогие и дефицитные в то время подарки. Надежда и Гарик ждали его с нетерпением, уверенные, что получат очередные обновки, электронику, что-нибудь экзотическое -  недоступное тогда их друзьям и подругам и очень гордились им.  Воспитанию сына он не мог уделять должного внимания, море полностью  захватывало его.  Постепенно он стал замечать, что жену и сына больше интересует не он сам: муж, отец, личность, а его подарки и возможности. Он пытался говорить об этом, но, тем не менее, ощущал, что трещина между ним и домочадцами росла и расширялась. С течением времени всё больше и больше чувствовалось охлаждение к нему жены и сына. Ему не раз говорили, что у жены есть любовник, но он не хотел верить этому. Трещина превратилась в полынью, когда два года назад он совершенно неожиданно, собираясь в очередной рейс, перед самым выходом из дома, вдруг почувствовал себя плохо: появилась общая слабость, закружилась голова, помутилось сознание. Из последних сил он поднял трубку телефона и позвонил в пароходство, затем провалился в чёрную бездну. Жена обнаружила его лежащим на полу, когда поздно вечером вернулась домой.
Затем была одиночная палата реанимации в больнице, возвращающееся и опять уходящее куда-то сознание, какие-то незнакомые люди в белых халатах.  Общими огромными усилиями они вернули его к жизни, но, придя в себя окончательно, он понял, что парализован, что левая половина тела стала как бы чужой, неповинующейся ему. Врачи успокаивали, уверяли, что ещё возможно полное восстановление двигательных функций, что время лечит этот недуг. Однако проходили дни и недели, а к лучшему мало что изменялось, и вера в исцеление постепенно покидала его. Заходили проведать друзья, коллеги-моряки, он старался выглядеть весёлым, бодрился, они изо всех сил подыгрывали ему, но он улавливал в их глазах жалость и неверие в его возвращение в строй. Когда посетители уходили, его ещё сильнее одолевали мрачные мысли, отчаяние. 
Жена и сын посещали не часто, отговариваясь занятостью, да и особого участия не проявляли. Разговоры были какими-то казёнными. И вот тогда он впервые почувствовал своё одиночество, оторванность от совсем недавно бьющей ключом вокруг него жизни, свою никчёмность, неприкаянность. Единственным человеком, который мог по-настоящему утешить, войти в его положение, по-женски, не унижая  достоинства,  пожалеть и посочувствовать, была одна немолодая сменная медсестра. Только она умела находить слова, поднимающие его дух, отвлекающие от чёрных мыслей. С ней ему становилось почти как прежде хорошо и тепло на душе, и он на время забывал о своём несчастье. Несмотря на не молодой возраст, все в больнице называли её просто Милочкой.
Особо мучительны были его ночные бдения. В темноте девятым валом наплывали воспоминания. Вот он, как представитель великой державы, на приёме у руководства одной из экзотических стран.  Вот он уважаемый всеми, энергичный, крепкий, волевой, вызывающий поклонение женщин, в белом кителе с капитанскими нашивками на мостике своего корабля, который, как огромный живой организм повинуется каждой его команде, своими грамотными решительными действиями спасает судно и пассажиров из, казалось бы, самого бедственного положения. Вот его, как триумфатора, на пирсе встречает восторженная толпа, в которой видны лица высокого начальства, друзей, родных и любимых.  Торжественные речи, цветы, объятия, поцелуи, всеобщий восторг. Вот в кремле ему вручается очередной орден, и корреспонденты  щёлкают объективами фотоаппаратов. Всё это было, прошло и никогда более не вернётся!   
Через месяц его выписали из больницы. За это время он научился, опираясь на костыли, а затем и только на палку, неуклюже, как краб, медленно передвигаться по коридору. С большим трудом, с помощью рук, втянул он свою негнущуюся ногу в «Волгу», на которой приехал сын, чтобы отвезти его домой. Ни жена, ни сын видимого восторга от его возвращения не проявили. Он попытался поговорить с сыном о своём нынешнем, бедственном положении, надеясь на сочувствие и участие, но тот, занятый собой, ответил, что у него самого много жизненных трудностей, а проблемы отца – не его проблемы! Что сам он даже не надеется прожить жизнь, подобную отцовской. Что отец должен понять, что свою жизнь уже прожил и неплохо! Ему было очень горько видеть жестокий эгоизм, чёрствость и бездушие сына. Во время разговора он сумел скрыть охватившие его эмоции, но ночью, оставшись наедине с собой, впервые заплакал, перебирая в памяти  подробности. Его угнетало и то, что плакал он - совсем недавно здоровый, сильный, волевой, властный, всеми уважаемый мужчина -  и от этого ему было ещё больнее!
Ему вспомнился день, когда он – счастливый двадцатисемилетний отец – встречал жену с новорожденным сыном на пороге родильного дома. Как трудно он преодолевал неловкость при вручении вынесшей на руках его ребёнка медицинской сестре презента – скромного пакетика с конфетами. Как с большой опаской впервые взял на руки это беспомощное, красное, пищащее существо, называемое его сыном. Как подросший Гарик в первый раз сказал: «па-па» и «ма-ма»,  а увидев капли дождя, и, делая первые в своей жизни шаги, – «капа-капа» и «тяпа-тяпа». Как водил его, держащегося за отцовский указательный палец, обучая ходьбе. Как носил его на своих плечах, возвращаясь домой поздним вечером из гостей и держа в своих  крохотные ручки, а сын, склонив головку, при этом мирно посапывал у его уха.  Сколько надежд и радости вызывали в нём и этот детский лепет, и эти первые проявления самостоятельной жизни сына! Он тогда был совершенно уверен, что из этой беспомощной крохи вырастёт его самый близкий и преданный  друг, наследник, нескончаемое живое продолжение его самого и его предков  на Земле! Сегодня эти надежды рухнули окончательно! Сын элементарно предал его, не оправдав надежд!
Вернувшись из больницы, жене он невольно тоже создал дополнительные проблемы. Теперь ей приходилось готовить для него какую-то еду, убирать за ним, терять на него время, которое она бы могла со значительно большим удовольствием проводить с сильным, здоровым и красивым мужчиной. Вначале  она сдерживала себя, но через какое-то время её истинные чувства к мужу вырвались наружу.
- Лучше бы уж ты не выжил! – в сердцах как-то вечером сказала она. – Было бы легче всем нам, в том числе и тебе самому! Ведь ты теперь мучаешь и себя и меня! А может быть тебя следует устроить в дом инвалидов?!
Ему вспомнилось их знакомство, красивое ухаживание, прогулки белыми ночами по набережной Невы, клятвы во взаимной вечной любви и верности, шумная, весёлая свадьба и восторженно встреченное всеми присутствующими пожелание его друга: «В согласии и счастье дожить им до ста лет в окружении многочисленных, благовоспитанных и  благодарных детей и внуков!». Никто тогда не мог предвидеть такого финала!
Именно этой ночью  ему впервые пришла в голову мысль о возможности свести счёты с жизнью, и он до самого утра перебирал различные варианты её реализации. 
 Друзья и коллеги всё реже стали навещать его. Жизнь для него становилась обузой.
 Он теперь всё чаще и чаще и о своём пропитании был вынужден заботиться сам. Передвигаясь с большим трудом, часто отдыхая, прижавшись к стене,  он добирался до ближайшего магазина и покупал себе пельмени и хлеб. В его рацион теперь непременно входила водка. Она дурманила голову, освобождая  от мрачных мыслей, на какое-то время успокаивала, вселяла надежду, оптимизм. Всё своё время он проводил теперь один в своей комнате, контакты с женой и сыном к взаимному удовольствию практически прекратились. Он вёл почти растительную жизнь.
И вот однажды во время своего очередного вынужденного выхода «в свет», он встретил ту самую медсестру Милочку из той памятной больницы, которая так резко изменила всю его жизнь. Сразу вспомнились её сердечность, умение найти самые подходящие для текущего момента слова, её ловкие, лёгкие женские руки. Она была крайне удивлена его неухоженным внешним видом, полным упадком духа, равнодушием ко всему на свете, в том числе и к собственной жизни. Будучи человеком, от природы добрым, отзывчивым к чужой беде, по-христиански, милосердным, она предложила свою помощь по хозяйству и стала навещать его. У них оказалось много общего во взглядах на мир, им было интересно друг с другом.  Однажды вернувшаяся домой раньше обычного жена, столкнулась с ней на кухне. Криво усмехнувшись, она сказала:
- Можешь ходить к нему, не думай, что я буду ревновать! А впрочем, если заберёшь его к себе, я буду только рада! - С этого краткого разговора у Милочки появилась мысль соединить свою судьбу с судьбой Александра Евгеньевича. Она уже давно потеряла мужа, единственная дочь вышла замуж и мало интересовалась жизнью матери. Ей самой было одиноко. Позвонила дочери и договорилась о встрече. Дочь сразу не одобрила её намерения связать жизнь с инвалидом, калекой.
- Зачем тебе лишние заботы! Да у тебя просто «крыша уехала»! – резюмировала она свои доводы.
- Души у тебя нет! – только и нашла, что ответить мать. – Вроде я тебя не так воспитывала! С раннего детства учила быть доброй и отзывчивой! Значит - плохо учила! Запомни, люди будут относиться к тебе так же, как ты относишься к ним!
И они расстались, не поняв друг друга, как совершенно чужие.
Как-то счастливым днём Милочка набралась решимости и сделала предложение Александру Евгеньевичу переехать жить к ней и остаться вместе до конца. Он, не задумываясь, с радостью согласился. Они вызвали такси и, прихватив только самые необходимые его вещи, переехали в этот маленький домик в предместье.
Постепенно острая обида за предательство родных всё реже стала жечь его истерзанное сердце. Всё реже стали навёртываться на  глаза непрошеные слёзы при чтении сентиментальной литературы или просмотре жалостливого кинофильма, при встречах со старыми друзьями и знакомыми. Постепенно уходила жалость к себе. Он стал читать библию. Разумом он уже почти был готов по-христиански простить предательство. Добрая душа Милочки сделала больше, чем лучшие врачи психотерапевты! Милостивы те, которые имеют добрую душу и сострадательны к другим, помогают в беде, заботятся о больных, утешают в горе и печали и Господь в свою очередь будет милостив к ним – говорится в Нагорной проповеди Иисуса Христа! Безусловно, не будет обойдена милостью Господней Милочка!
 - Уже год живём вместе. Я хозяйничаю по мере моих скромных сил, Милочка работает. Живём скромно, но счастливо! Ни на что не жалуемся! – закончил свой рассказ Александр Евгеньевич.
 Он отвернулся и надолго замолчал, по-видимому, в который уже раз  остро переживая чувство горькой обиды  на подлость и предательство бывших самых близких людей, разбуженное сегодняшними воспоминаниями. Наконец, он потянулся к бутылке и налил две рюмки. Я заметил, как по  лицу его скатилась крупная мужская слеза.  Простить подлость особенно самым близким людям, очень не просто! Мы чокнулись и выпили за то, чтобы этот самый ужасный человеческий порок, дьявольский, как называл его Э. Кант,   встречался в жизни как можно реже.
Радостно залаяли собаки и бросились к входной двери.
- Милочка пришла, - сказал Александр Евгеньевич, поднялся и заковылял навстречу. Собаки и муж, ласкаясь, буквально облепили вошедшую усталую женщину.
- Она всех бездомных собак и кошек в округе привечает, и все они её любят! Да и как её можно не любить?! 
По её засветившемуся, сразу помолодевшему и ставшему удивительно красивым лицу,  по сверканию его увлажнившихся глаз я понял, что они действительно вполне счастливы и ему уже не требуется моя психотерапевтическая помощь. Сам Господь облагодетельствовал их в конце жизни!  «Блаженны милостивые, ибо помилованы будут!»
Под окном послышался шум мотора.  Это приехал за мной Валерий Васильевич. Он куда-то очень спешил и, не войдя в дом, подавал непрерывно звуковые сигналы. Наскоро попрощавшись с хозяевами, и, пообещав непременно навещать их, я оделся и вышел.
- Ну, что скажешь? – спросил Валерий Васильевич, намекая на моё новое знакомство.
- Благодарю тебя за предоставление мне ещё одного доказательства истинности Христовой веры – Блаженств Нагорной проповеди!
Пересказывать наш разговор и обсуждать судьбу человека, с которым он меня сегодня познакомил, мне сейчас не хотелось. Поговорим как-нибудь позже.



МЕТАМОРФОЗА

Тяжёлая, обитая железом, дверь со скрежетом отворилась. Сильный толчок сопровождающего надзирателя в спину и он оказался в камере. Дверь с таким же скрежетом закрылась, громыхнул засов, лязгнули на связке ключи, щёлкнул замок, еле слышно простучали по коридору каблуки сапог удаляющегося тюремщика, и всё стихло. Он огляделся. Камера похожая на все те, что он не раз видел по телевидению и, по которым сам полгода скитался, пока шло следствие и суд. Десяток железных двухэтажных коек, покрытых когда-то синими жёсткими, вытертыми многими поколениями постояльцев, одеялами; тощие ватные подушки в серых, застиранных  наволочках; голые оштукатуренные стены; тусклая лампочка,  как и обитатели этого помещения, заключённая в густую проволочную клетку; маленькое пыльное оконце с добротной металлической решёткой под самым потолком; жёлтое открытое очко параши и чугунная  раковина в углу. Почему-то сейчас он здесь один.  Выбрал койку подальше от грязного, периодически журчащего спускаемой водой туалета и сел.
"Слава Богу, хоть здесь повезло! Мне отпущено некоторое время для акклиматизации, время спокойно подумать обо всём, что произошло, как и почему я оказался здесь! Дальше будут неизбежные разборки, сопровождающие установление социального статуса каждого из сокамерников. Будет не до философствования! Эту процедуру он уже не раз испытал и кое-чему научился! Арест, обезьянник, КПЗ, допросы следователя и беседы с защитником, суд – всё осталось позади. То было время, когда все его мысли были заняты поиском выхода из создавшегося положения, оправдания своих поступков – ложью и лицемерием. Вот только теперь можно быть до конца искренним и честным перед самим собой, перед своей совестью". Подумал и про себя грустно усмехнулся: "А что у тебя от неё осталось, друг мой Алик?! Да и не только у тебя, у всего твоего последнего продвинутого окружения! Ведь совесть – это внутренний судья человека всё знающий о нём и постоянно оценивающий все его поступки на предмет их соответствия общечеловеческим моральным нормам. Если бы этот внутренний судья у нас был, он не позволил бы нам подняться над обществом, разбогатеть за счёт тех – остальных его членов – от природы менее активных и наглых либо сохранивших эту самую совесть! Ишь, куда меня понесло! Что-то не припомню, чтобы в последние годы у меня появлялись подобные мысли! Всё некогда было. Нужно было спешить ковать своё счастье. Так рассуждал не я один, так думали все  мои друзья последних лет. "Совесть – химера, мешающая жить по-новому!" – прямо говорили многие. И всё же давай-ка, не будем отвлекаться и постараемся быть последовательным и логичным! – остановил он себя. – Ведь что-то же осталось в твоей памяти из того, чему учили в университете. - Об университетских профессорах, школьных учителях,  родителях и других родственниках он тоже уже давно не вспоминал. – Давай проследим твой не такой уж длинный жизненный путь и проанализируем причины, по которым ты оказался здесь – в тюремной камере – и, по всей видимости, надолго, скорее всего до конца твоих дней! 
Итак, родился и вырос в московской потомственной интеллигентской семье. Все твои близкие родственники были врачами, учителями, инженерами, учёными. С тех пор, как начал себя осознавать, постоянно слышал: "Алик, ты коренной москвич из хорошей семьи и это обязывает тебя:  расти культурным, воспитанным, образованным человеком!"  Отец не раз повторил: "Настоящий интеллигент – тот, за спиной которого три университетских диплома: свой, отца и деда!"   Дед и отец таковые имеют, значит, моя обязанность - получить свой.
Будучи единственным ребёнком, продолжателем рода, я не испытывал недостатка внимания со стороны своих предков. Дед – отец мамы – психолог по образованию, доцент пединститута, разработал целую программу моего воспитания. Она включала перечень качеств личности, которые я должен был приобрести, и способы их формирования. Другой дед – филолог – составил список назидательных сказок для моего воспитания в раннем детстве, детских книг и рыцарских романов – в отрочестве и книг выдающихся на его взгляд писателей-классиков – в юности. Естественным для меня с самого раннего детства было посещение театров, музеев, выставок. Меня растили добрым, отзывчивым альтруистом; любознательным человеком, поклоняющимся знаниям, гордящимся своей родиной и готовым её защищать, презирающим предательство, алчность, ложь, лицемерие, трусость, поклонение богатству. Сами мои предки были благородно бедными и таким же хотели видеть меня. Иными словами, как и они, я должен был стать "благородным рыцарем без страха и сомнений". Увы, как выяснилось, они были идеалистами, опоздавшими родиться. Они не хотели видеть, что их время истекает и в России наступает век западного протестантского рационализма.
В детстве, отрочестве и ранней юности я был окружён нежной, трогательной заботой всей многочисленной интеллигентной родни и рос именно таким, каким хотели видеть меня мои воспитатели: ласковым, добрым, не по годам развитым, довольно избалованным пай-мальчиком. Хорошо помню сказку про доброго, доверчивого зайца и неблагодарную, коварную лису и выводы, которые из неё следовали. Назидательные рассказы, по-моему, Льва Толстого о неблагодарных, жестоких детях, стесняющихся показывать своего престарелого отца и потому держащих его за печкой. О мальчике, однажды обманувшем односельчан призывом о помощи от якобы напавших волков и впоследствии наказанном за ложь. Добрым мои воспитатели считали всё то, что способствует жизни людей по законам высокой морали, а зависть и неблагодарность - самыми страшными пороками. Помню, как воспитывали во мне щедрость, обязывая делиться самым дорогим.
Уже в пятилетнем возрасте я бегло читал детские книжки и знал об окружающем мире много больше моих сверстников. Учиться в школе мне было неинтересно, но воспитанный в уважении к людям, тем паче к старшим по возрасту, наставникам и учителям, я добросовестно выполнял все задания и был круглым отличником. Меня постоянно ставили в пример другим ученикам и исправно награждали почётными грамотами. В пионерском возрасте я был бессменным председателем совета отряда, в комсомольском – пионервожатым. Оказываемая мне честь способствовала росту моего человеческого достоинства и, как это часто бывает в таких случаях, некоторой переоценке себя, как личности. Наблюдая за моими успехами, родственники и учителя были уверены, что меня ждёт большое будущее. Оправдывая их надежды, за отличное окончание школы я был удостоен золотой медали. 
Выбор моей профессии также был предрешён ещё в девятом классе. Начитанный и развитый я неплохо писал школьные сочинения. Под руководством деда-филолога писал репортажи о школьных и городских событиях в стенгазету. И несколько раз мои очерки даже были опубликованы в "Пионерской правде". Мне это было очень лестно. Профессия журналиста обещала дать возможность увидеть мир, стать известным в стране человеком. Тогда, ещё неосознанно, на интуитивном уровне, у меня уже пробудилась, как и у многих людей, начиная с глубокой древности, жажда бессмертия. В те годы я ещё не понимал, что, вырезая на парковой скамье фразу: "Здесь был Петя", этот никому неизвестный Петя обращается в будущее, этой надписью хочет в каком-то смысле себя увековечить, продлить своё земное бытие. Что каждым творческим человеком движет именно это желание, даже если он не хочет признаться или действительно не думает об этом.  Желанием остаться в веках руководствовались ещё в древности и египетские фараоны, воздвигая свои пирамиды, и простые люди, рядом  с которыми закапывали хотя бы чашку с едой, и наши современники, добивающиеся власти не важно какой: государственной, финансовой или духовной.  До этого я додумался позже.
Как и следовало ожидать, я легко поступил на журналистский факультет МГУ и, как и в прежние школьные годы, отлично учился. И здесь окружающие восхищались мной и были уверены в моей перспективности. Может быть, всё и было бы так, как задумали мои наставники, но  к власти пришёл Горбачёв, началась перестройка, как я понял чуть позже, прежде всего сознания людей  и моего, в частности. 
В 1989 году, когда я учился на четвёртом курсе, резко активизировалась общественная жизнь: было объявлено о свободе получения и распространения информации, запрете цензуры, плюрализме мнений; начались беспрерывные митинги и демонстрации; жизнь забурлила, закипела. Стало скучно заниматься теорией, захотелось практики. Как грибы стали расти кооперативы, деловые люди перестали скрывать свои огромные левые доходы. Деньги – этот золотой телец, бог тех, у которых биологическое (врождённое) начало преобладает над  социальным (воспитанным), nature над nurture,  были выпущены из тени на свет божий. 
Воспитанный на принципах высокой морали, в начале я отнёсся к этому негативно. Мне было хорошо известно, что инстинктивные механизмы психики обеспечивают только: во-первых, сохранение жизни индивида (удовлетворение голода, жажды, поиск пропитания); во-вторых, сохранение вида (сексуальное поведение, забота о потомстве и безопасности). Тогда ещё мои духовные запросы значили для меня больше, чем животные, я ещё чувствовал себя Человеком, не хотел опускаться до примитива.   Однако, как оказалось, несмотря на все усилия моих воспитателей, окончательно подавить во мне животное им не удалось. Поспособствовало моему падению и стремление к социальному доминированию, то есть власти над себе подобными, которое вольно или не вольно во мне развивали  с самого детства. Не даром кем-то из великих сказано, что властолюбие - самая сильная страсть после самолюбия. Ну и зависть, конечно, как дьявольский, по словам Канта, порок  сделала своё дело.
Видя, как выползшие из подполья, недавно презираемые мной недалёкие  фарцовщики, спекулянты, хулиганы и бандиты, волею судьбы практически полностью лишённые nurture, поднимаются как на дрожжах, я стал думать: " а разумно ли в новой ситуации сохранять высокую мораль, которую мне прививали все эти годы, продолжать обучение в университете, даст ли что-либо теперь университетский диплом? Время-то изменилось! Сомнительно, что новому обществу в обозримом будущем потребуются высоконравственные, интеллигентные и высокообразованные люди. Может быть, пока не поздно следует сменить систему ценностей на внедряемую всеми медиасредствами в стране буржуазную, либеральную, протестантскую, западную? Поскорее перестроиться и успеть занять достойное место в строящемся  у нас буржуазном обществе? Кому сегодня нужен мой консерватизм? Может, он кстати моим предкам? Они доживут и по-старому, им немного осталось! А у меня впереди вся жизнь! Упущу время и останусь навсегда нищим интеллигентом, никому не нужным благородным рыцарем. Мои сомнения усилились в связи с явно пренебрежительным отношением властей к науке, образованию, культуре, в целом. Разговоры с отцом и дедом ничего не дали. Они сами были в полном смятении. Дед в своём институте далеко не регулярно получал нищенскую зарплату; НИИ, в котором трудился отец, перевели на хозрасчёт, работы не стало, и он уже лежал на боку, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег. Усиленно обрабатывали общественное сознание СМИ, убеждали, что историю Росси, как историю полководцев, пора заменить историей деловых людей. По телевидению выступил сын известного певца Кобзона и заявил, что он бросает университет ради занятия бизнесом.  А чем я хуже!?
Как-то случайно встретил одноклассника Вовку Зайцева. Закоренелый троечник он в ВУЗ и не рвался. После окончания школы занялся ремонтом автомобилей. Теперь  у него, оказывается, есть своё дело – мастерская. Катается на дорогой иномарке в компании прехорошеньких, доступных девиц. Конечно, они легкомысленны и просто глупы, а нужно ли им быть образованными умницами, если предназначили себя для удовлетворения похоти таких не слишком грамотных деляг, как Вовка?  В голове моей был полный сумбур. Что делать? Как жить дальше? Но ведь я почти дипломированный журналист! Попробовал себя в газете. Первый же мой репортаж редактор забраковал.  "Ты что не понимаешь: какое сейчас время? Что нужно хозяину? Не слышал, что кто платит, тот и заказывает музыку? Либо пиши в духе времени: восхваляй западную свободу и демократию, громи коммуняк, не стесняйся в выражениях, лги и подтасовывай факты, если это нужно! А не хочешь, желаешь остаться моралистом – уходи!" И он ушёл. Тогда он ещё не созрел для свободной журналистики, не до конца перестроился. Но жизнь торопила, подталкивала.
Тот же Вовка однажды пригласил на какое-то торжество в свою компанию современных нэпманов-бизнесменов. "Насколько же они не образованы, дики, вульгарны! – думал я, глядя на них. - Насколько примитивны их интересы и разговоры! Отбросив высокую мораль, я, безусловно, способен дать большую фору каждому даже в их пока незнакомой мне коммерции!"
В тот вечер он прилично выпил, и ему стало легко и весело. На коленях у него примостилась очень милая, с кокетливыми ямочками на щеках, распущенными прекрасными волосами и соблазнительным вырезом полупрозрачного платья на груди, совсем молоденькая девушка. Она мурлыкала что-то приятное  на ухо  и ласкалась, как маленький, нежный,  пушистый котёнок, принимая его за полноправного члена этой продвинутой компании, и, ожидая хорошего вознаграждения за свои сексуальные услуги. Именно тогда он принял решение: "Иду в бизнес! К чёрту прошлая, праведная жизнь! К чёрту мораль! К чёрту журналистика!" Он сказал об этом Зайцеву, и тот познакомил его с приятелем, владельцем  фирмы "Московская недвижимость".
Первой его работой был поиск "синяков" - беспробудных пьяниц, имеющих квартиры в Москве или в Подмосковье. Потом он создал и возглавил  бригаду  парней, которые толкались по злачным местам, знакомились с забулдыгами, входили к ним в доверие и узнавали адреса. Он собирал и передавал эту информацию хозяину фирмы, который находил способы и исполнителей лишения этих несчастных их "священной и неприкосновенной" единственной собственности, а частенько и не только её. У него появились деньги. Родные заметили его длительные отлучки, изменение образа жизни, узнали о том, что он бросил университет. Состоялся нелицеприятный разговор – они не одобряли его решения.  Пришлось уйти из дома и снять комнату. Его авторитет в фирме быстро вырос. Он стал правой рукой хозяина. Фирма процветала. Он завёл автомобиль, собственную квартиру, любовницу и в компании себе подобных занял свою нишу. Торговля дармовым жильём приносила солидные барыши. Началась весёлая разгульная жизнь с ресторанами, барами, казино, обилием женщин и вина. Для него не стало недоступных развлечений.
Как человек самый грамотный, он взял в свои руки рекламу. На экранах телевидения, по радио и в газетах замелькали обещания фирмы одиноким старикам, в обмен на завещание о наследовании их жилья,  пожизненного обеспечения безбедного существования, ухода и дорогих подарков.  Алик, конечно, знал, что в штате есть люди, которые помогают ускорить смерть этих простаков,  но совесть его уже не реагировала, не протестовала, не мучила. Она постепенно успокоилась. Теперь ему часто приходилось принимать самостоятельно решения об участи подопечных, доверившихся им, стариков, и он без колебаний лишал их и жилья, и остатков жизни. Конечно, не своими руками, для этого существовали приматы-исполнители. Окончательно освободившись от внутреннего морального судьи, он теперь уже жаждал большой власти. Ведь возможность навязывать свою волю миллионам себе подобных, неразрывно связана с бессмертием, пусть и относительным. Ему мерещилось большое, очень большое своё дело. Например, нефтянка, торговля оружием, золотом, наркотой. Было желание, были способности, не было нравственных ограничений. Не хватало только солидного начального капитала. Жажда денег, власти не давали покоя. Он уже не опасался подсылаемых к "денежным мешкам" киллеров, хотя слышал об этом ежедневно. Честолюбие, алчность лишили его чувства самосохранения. Он, конечно, помнил из истории, к чему это приводило даже римских императоров,  но и это его не останавливало. Деньги, большие деньги и обеспечиваемая ими власть полностью захватили его и понесли в пропасть. Какие-то Чубайсы, Березовские, Гусинские, Ходорковские, Абрамовичи ворочают миллиардами. Он должен подняться за ними, а, может быть, и выше их!" 
Алик даже содрогнулся, вспомнив это сумасшедшее, безумное время. Деньги, деньги, деньги! Он не мог думать ни о чём другом. И днём и ночью мозг его искал способы получения солидного начального капитала и дальнейшего его удвоения, утроения,…удесятирения… "Глупцы те, которые думают, что человек подобный мне может удовлетвориться даже и большим, с точки зрения кого-то, богатством, остановиться! Алчность, если уж она есть, - беспредельна! Ещё Аристотель говорил, что причина всех бед кроется не в собственности, а в жажде обладания ею! Насколько же он был прав! Я забыл обо всём на свете! Передо мной постоянно маячил золотой телец!  Жил как во сне. Давно известно: кто хорошо  ищет, тот всегда найдёт! И я нашёл. Женщины – вот кто даст мне нужный капитал! В Москве появилось немало богатых женщин. Я молод, красив, силён, умён, образован. Почему бы и не продать себя за хорошую цену!?"
И случай подвернулся. Однажды на улице он стал свидетелем того, как какие-то парни приставали к довольно привлекательной, ухоженной, прекрасно одетой женщине лет сорока пяти, пытающейся укрыться от них в своей дорогой машине. Алик легко расшвырял их: они были пьяны, а он не даром несколько лет занимался каратэ. Спасённая от домогательств не знала, как его отблагодарить. Пригласила домой, угощала изысканными винами, не скупилась на лестные для него слова благодарности. У ней была шикарная, даже для видавшего виды Алика, квартира в центре Москвы. По разговору чувствовалась её близость к современной российской элите. Захмелев, он позволил себе некоторые вольности, – к этому времени он уже научился легко добиваться благосклонности женщин – она не противилась. На утро он проснулся в её постели. Завязалась связь. Он переехал к ней. Она влюбилась в него, что называется, по уши. Он умел подать себя. Да и как можно было не полюбить такого воспитанного, образованного и умного красавца, выгодно отличающегося от её грубых и наглых деловых партнёров, помешанных на способах добычи денег и не умеющих говорить ни о чём другом! Злоупотребляющие сексом все они, по сути, и мужчинами-то не были!
Лариса ввела его в круг своих приятелей, и он сразу понял, что эти люди рангом много выше прежних знакомых бизнесменов. Эти явно ворочали миллионами и были связаны с верховной властью. Далеко не сразу Лариса посвятила его в свои дела. Ему пришлось потрудиться, чтобы она стала доверять. В замкнутом кружке крупных финансовых и промышленных акул, в который он попал, друзей не было. Были только партнёры по бизнесу, да и то чаще всего временные. Здесь никто никому не доверял, постоянно ожидая подвоха, обмана, интриги. Деньги, особенно большие деньги, делают людей ядовитыми пауками, помещёнными в одну банку, где действует один закон: сильный всегда рано или поздно побеждает, слабый обязательно должен погибнуть! Все знают об этом, но алчность, как мотивация поведения,  настолько сильна, что нейтрализует даже инстинкт самосохранения! К тому же никто до самого печального исхода конкурентной борьбы не считает себя слабым! Увы, чужой опыт им недоступен! Алик не был исключением, он  тоже не допускал мысли о возможном своего поражении в борьбе алчных, аморальных эгоистов за кусок богатого советского пирога.  Только бы к нему подобраться!
 Как женщина, Лариса быстро ему надоела – свежестью она не отличалась -  годилась в матери. Но ради поставленной цели он усердно играл роль обожателя, лгал и душой и телом, лицемерил, льстил. Порой он сам себе становился противен и тогда многократно произносил про себя, как заклинание,  излюбленную фразу: "Цель оправдывает средства!" Помогало. Высокая мораль, совесть, порядочность – всё чему учили в семье, в пионерии, в комсомоле – как  будто испарились.  А может быть, просто укрылись где-то в глубине души от той мерзости, в которой он последние годы жил, и когда-нибудь всплывут, вернутся? Ведь тогда придётся держать ответ за всё содеянное! А вдруг и действительно существует всевидящий и всезнающий бог!?   Ему стало жутко.
Последовательно, вспоминая и анализируя события последних лет, Алик постепенно приближался к развязке.
Как-то в порыве откровения Лариса обмолвилась, что далеко не все взаиморасчёты между партнёрами в её бизнесе производятся через банки. Укрывая доходы от налогов, порой они рассчитываются наличными долларами. При этом суммы составляют миллионы. Как же он обрадовался этому известию! Об убийстве он никогда не думал. Допустимость жестокости в делах существовала в его подсознании. Ведь цель оправдывает средства!  Зайцев ранее его самого понял это, да и сотрудники по  фирме тоже, между собой  за бездушие, называя Каином. Давний приятель однажды сказал:
- На удивление резко ты изменился в последнее время, Алик! Хорошо помню тебя совсем другим: активным комсомольцем, как мне казалось, вполне искренне верящим в коммунистические идеи всеобщего равенства и справедливости, строго соблюдающим Моральный кодекс строителя коммунизма. Ни единого пятнышка не было заметно на твоей комсомольской совести!  Полная противоположность того, как тебя характеризуют сейчас! Я всё думаю: "Когда же ты был на самом деле искренним – тогда или теперь? Или никогда? Страшный ты человек! Чего угодно от тебя ожидать можно!
- Лично тебе нечего бояться! – отшутился я. – Всё течёт, всё изменяется! Закон диалектики. Вот и я сменил систему ценностей на более соответствующую времени!
А ведь Зайцев был прав. Услышав от любовницы, то чего так жаждал, я стал выжидать подходящий момент и дождался.
Обычным вечером, когда они с Ларисой после трудового дня, уютно устроившись на мягком диване, потягивали коктейль и возбуждали друг друга ласками, в дверь позвонили и вошли два по виду очень приличных молодых человека. В руках у них были объёмистые, тяжёлые кейсы. Обменялись любезностями с хозяевами, а затем уединились с Ларисой в кабинете для делового разговора. Через незначительное время все вышли в гостиную. На лицах сияли праздничные улыбки – договорились! Выпили по рюмке за успешное предприятие и гости ушли, но уже с пустыми руками. Они остались вдвоём. Женщина-прислуга ушла домой сразу после ужина. Охрану Лариса, как это часто случалось в последнее время – ведь рядом с ней теперь постоянно был рыцарь – тоже отпустила. К тому же дом был элитарный, и на входе постоянно дежурили портье с охранником.
Алик и сам сразу догадался, что было в кейсах, но Лариса не удержалась, чтобы не похвастать удачей. Плеснув в бокалы коньяка, она предложила тост за успешную, очень успешную сделку. Она выглядела счастливой как никогда. Видимо, деньги в квартире были очень большие. Он сделал вид, что это его совсем не трогает. Нежно, как он умел делать, обнял, поцеловал Ларису и повёл в спальню.
Когда уставшая от любовных утех, удовлетворённая, она, откинувшись на подушку, ровно задышала, он тихо встал и вышел на кухню. На стене вымытый и вычищенный до блеска висел набор кухонных ножей. Он выбрал самый большой и острый, спокойно, без спешки перебрав несколько и ногтём оценив  остроту лезвия каждого, и вернулся в спальню. Лариса мирно похрапывала. Красивые белокурые волосы её разметались по подушке, обнажив белую нежную шею. Некоторое время он постоял над ней, вглядываясь в знакомые черты, подумал: "Всё же она довольно привлекательна!"  и полоснул ножом по шее любовницы, которую ещё полчаса назад целовал.
Кровь брызнула пульсирующим фонтаном. Она открыла глаза, некрасиво выкатила их из орбит, схватилась руками за дымящуюся рану, открыла рот, чтобы закричать. Но из горла вырвались только какие-то нечеловеческие звуки. Он вырвал из-под неё подушку, прикрыл ей окровавленное лицо и прижал руками. Тело немного подёргалось в агонии и успокоилось. Он не почувствовал ни тени сожаления о содеянном, ни каких-либо душевных перемен. Не торопясь, тщательно вымыл лицо и руки, переоделся в чистое бельё, надел костюм, только после этого пошёл в рабочий кабинет хозяйки дома. Деньги, как он и ожидал, были там. Чёрные знакомые чемоданчики, тесно прижавшись, стояли под письменным столом. Он поочерёдно открыл их. Они были полны драгоценными, так им обожаемыми, американскими  зелёными купюрами. 
С деньгами и подложными документами он давно решил скрыться где-нибудь в Сибири, поближе к нефтяным, золотым или алмазным приискам, и там, имея начальный капитал и организаторский опыт, начать своё большое дело. Он вполне допускал, что, возможно, придётся ещё  не раз  прибегнуть к подобным способам зарабатывания денег. Что поделаешь, такова сегодняшняя жизнь России! Цель оправдывает средства!
Ему не суждено было стать очередным олигархом. Его быстро вычислили службы безопасности партнёров Ларисы и сдали государственным органам правозащиты. Взяли Алика в аэропорту. Суд назначил наказание  в виде двадцати лет лишения свободы, благо демократы добились запрещения смертной казни!
"День седьмой посвяти Господу Богу твоему!" – призывает христианская Заповедь. Теперь у него для этого будет время.
- Вот и конец во многом типичной истории перевоплощения, метаморфозы, советского интеллигента в самом конце двадцатого столетия! – непроизвольно вслух  сказал Алик, и серые кирпичные стены камеры  подтвердили гулким эхом.



НА  РЫНКЕ

Площадь гудела как пчелиный улей. Толпы покупателей медленно перемещались вдоль рядов палаток, прилавков, столов, стеллажей или  просто кусков полиэтиленовой плёнки с разложенными на них самыми разнообразными товарами. Люди двигались хаотично, мешали друг другу, толкались, огрызались и сквернословили. Здесь же шныряли карманники, собирая дань с ротозеев. Торговцы елейными голосами зазывали покупателей, расхваливая на все лады свой товар, обещая уступить его чуть ли не даром. Покупатели спорили, торговались, стараясь сбить цену понравившейся вещи, уходили, демонстрируя равнодушие,  и возвращались вновь к тому же продавцу. Цели у них были противоположные: одни хотели купить подешевле, другие – продать подороже. Иногда они приходили к соглашению  и расставались довольные друг другом. В других случаях - с взаимными проклятиями, произносимыми вслух или про себя.
Стоял погожий воскресный день бабьего лета. Я, не спеша, бродил между торговыми рядами в поисках удобных и не дорогих осенних  туфель. Однако, всё, что мне попадалось, не удовлетворяло моим потребностям то ли дороговизной, то ли качеством. Я  делал уже второй "круг почёта" по базарной площади, когда обратил внимание на одну особу. Она  неоднократно попадала в поле моего зрения то у одной, то у другой лавки. Средних лет, броско по моде одетая, с толстой золотой цепью на шее и множеством перстней на руках, крашеная блондинка, с ухоженным и не в меру заштукатуренным лицом.  Во всём её облике чувствовалось желание обмануть природу, спрятать признаки недалёкой старости: тяжеловатую походку, полнеющее тело и глубокие морщины лица. Разговаривая, она энергично жестикулировала. А руки человека, увы, всегда выдают его истинный возраст! Несмотря на регулярное применение кремов и мазей и отличный маникюр, руки говорили, что их обладательнице уже за шестьдесят. Вела она себя как-то странно. Я не мог даже себе объяснить, в чём это выражалось, но у меня возникло какое-то предчувствие; какое-то шестое чувство говорило, что с этой женщиной связано что-то необычное, какая-то тайна.  И, как выяснилось позже, оно меня не обмануло.
Незнакомка подошла к палатке, торгующей женской одеждой, остановилась и заговорила с продавщицей. Было очевидно, что они давно знакомы.  Делая вид, что внимательно рассматриваю развешанные по стенам  женские кофточки, блузки, свитера, куртки и юбки, я приблизился настолько, что мне стало слышно, о чём они говорили.  Не вызывало сомнения, что посетительница играет в этой паре заглавную роль. 
- Всю прошлую неделю тебя здесь не было, – говорила она покровительственным тоном. – Куда на этот раз ездила: в Китай, в Турцию, в Москву?
Продавщица – женщина лет сорока, бледная шатенка, по виду совсем не богатая, скромная и задавленная судьбой – подобострастно улыбаясь и всеми силами демонстрируя почтение к посетительнице, стала подробно, как ученица на экзамене, рассказывать о перипетиях поездки: дороге, таможнях, ценах на рынках Китая. О достопримечательностях страны, и людях речи не шло. "Она там просто работала. Ей было не до удовлетворения любознательности. Да и есть ли она у неё"? – подумал я.   Сам я в Китае никогда не бывал, и мне было бы любопытно услышать что-то об особенностях тамошней жизни. Но разговор шёл   мне не интересный, и я уже хотел уходить, когда тема переменилась.
- Как идёт торговля? – спросила блондинка. Продавщица стала жаловаться на отсутствие покупателя, на их бедность, на задержки зарплаты. 
- Только не ври мне! Я наблюдала  за тобой!  Ты продала несколько дорогих вещей. – И помедлив, видимо, о чём-то соображая, добавила: - Немного  пройдусь по рынку, а на обратном пути зайду к тебе, чтобы получить своё. Приготовь деньги!
Решительно повернувшись, она двинулась дальше вдоль рядов. В её облике даже со спины  чувствовалась властность и сила. В ту же минуту продавщица как по волшебству изменилась в лице. Исчезла маска подобострастной угодливости, приниженности.  Лицо стало недобрым, жёстким, в глазах сверкнул огонёк ненависти. 
- Кровопийца, пиявка, сука, чтоб тебя черти съели! – чуть слышно пробормотала она и бросила в след уходящей взгляд полный злобы.
Такой оборот дела ещё больше заинтриговал меня и я, покинув свой наблюдательный пункт, в некотором удалении последовал за объектом.
Незнакомка двигалась явно целенаправленно. Ловко, привычно маневрируя в плотной, бурлящей толпе, не обращая внимания по сторонам, она подошла к лавке детских игрушек и остановилась. Я, укрывшись за брезентовой стенкой палатки, сделал вид, что внимательно изучаю  совершенно ненужные мне вещи.
Лавка поражала изобилием и разнообразием товара. Здесь были мягкие игрушки: кошки, собаки, львы,  тигры, медведи всевозможных размеров и расцветок; красавицы - куклы, одетые как для подиума,  голосистые и немые, размером от совсем маленьких до настоящих младенцев - всё для взыскательных современных девочек; заводные и не заводные разноцветные машины всех моделей мира, самолёты, корабли, танки, пушки, пистолеты и автоматы, стреляющие шариками и проблесками света - для насмотревшихся современных боевиков мальчиков. Игрушки на всякий, даже самый изощрённый,  вкус!  Торговка – привлекательная, улыбчивая, бойкая женщина – навязывала по виду совсем не богатой маме то одну, то другую игрушку, а стоящий рядом мальчик лет пяти их с восхищением рассматривал и никак не мог на чём-либо остановить свой выбор. Ему так хотелось заполучить всё это богатство, но мама готова была разориться только на единственный, не слишком дорогой экземпляр. Продавщица дразнила ребёнка и всеми силами старалась вытянуть из маминого тощего кошелька побольше денег. Когда торг, наконец, был окончен и довольный малыш с удручённой мамой отошли, вполне удовлетворённая сделкой торговка, заметила стоящую чуть поодаль  блондинку. Минуту назад счастливое, сияющее улыбкой лицо её мгновенно изменилось, как будто она неожиданно ощутила во рту вкус лимона или зубы пронзила очень сильная  боль. Однако уже через секунду оно вновь приняло благостное даже льстивое выражение. 
 - А, Любовь Самуиловна, здравствуйте! Вы, как всегда, смотритесь на миллион долларов! И как Вам это удаётся!? Поделитесь опытом. Такая цветущая, совсем юная девушка. За тот месяц, что мы не встречались, Вы помолодели на десять лет! Я так рада видеть Вас!
  "Ну и лиса! – подумал я. – Ей явно что-то нужно от этой дамы!"
 - Ну, ну! Будет льстить, Валентина! Годы берут своё, как ни старайся их скрыть, и я это прекрасно знаю! Однако при этих словах лицо говорившей  расплылось в блаженной улыбке. Лесть относительно внешности была ей, как и любой женщине,  по душе.  – Вижу дела у тебя идут хорошо! Процветаешь!
   - Какое там, Любовь Самуиловна! Вот застряла большая партия товара на таможне – оплатить нечем. Одна надежда на Вас! Наверное, сам бог Вас ко мне прислал!  И Валентина заискивающе взглянула на возможную благодетельницу.
  - Выручу, конечно, выручу! – с готовностью отозвалась собеседница. – Ведь мы с тобой так давно работаем. И очень довольны друг другом. Не правда ли!?
  -  Правда, правда! – поспешила подтвердить Валентина.
  - Сколько же тебе нужно на этот раз?
  - Зайдите сюда, Любовь Самуиловна, здесь всё и оговорим! Хозяйка приподняла прилавок. С трудом, согнувшись, гостья, проникла в лавку, и они некоторое время о чём-то шептались. Потом она достала из сумочки какую-то бумагу, что-то вписала туда, дала подписать Валентине, спрятала обратно и, тщательно оглядевшись вокруг, отсчитала деньги.
  - Всё как всегда, - сказала Любовь Самуиловна негромко, но так, что это донеслось до моих ушей. – На три месяца, под десять процентов в месяц, плюс десять процентов за сам заём.
  - Я помню! – сказала Валентина, складывая купюры пополам и пряча в бюстгальтер. 
  - Приду ровно через месяц! Деньги должны быть готовы! Прощай!
Любовь Самуиловна тем же путём покинув лавку игрушек, смешалась с толпой и двинулась дальше.
 "Да она подпольная банкирша, ростовщик, старуха процентщица"! – вспомнил я Достоевского.- Од-на-ко!  Как же внешне-то представители этой грязной профессии изменились со времён Фёдора Михайловича! Теперь это не грязная, неряшливая, плохо одетая и полуголодная от жадности старуха, а модная, молодящаяся дама, живущая, надо полагать, в своё удовольствие! Только способ ограбления людей, высасывания из них крови, остался прежним. Проклятое Богом и людьми ростовщичество, всегда отвергаемое нормальной человеческой моралью, и вопреки этому ещё в библейские времена взятое на вооружение евреями, не только с тех пор не искоренилось, но достигло особого расцвета и власти в наши дни! Кроме тысяч официально обирающих людей банков, сколько же подобных Любови Самуиловне кровопийц живёт среди нас! Беда в том, что мы, подобно жертвам вот этой паразитки не только не боремся с  пороком, но даже заискиваем перед ним"!
 "Интересно, много ли у  банкирши клиентов на этом рынке"? – подумал я и бросился её догонять. – Какова же будет следующая встреча?"
Через некоторое время среди моря голов мелькнула яркая, почти бесцветная. Приблизившись настолько, чтобы не потерять процентщицу в толпе и вместе с тем оставаться незамеченным, я пошёл за ней. Вот она остановилась и перекинулась несколькими фразами с кавказским мужчиной, торговавшим дублёнками и двинулась дальше. "Этот, должно быть, её коллега"! – судя по его независимому виду, решил я. С хозяйкой лавки головных уборов длительного разговора тоже не последовало. На минуту, задержавшись, Любовь Самуиловна пренебрежительным взглядом окинула прилавок с дешёвой бижутерией, и презрительно повернувшись, с царственным видом  проследовала дальше. О чём-то пару минут поговорила со встречным мужчиной откровенно еврейского вида. Я заметил, что некоторые торговцы издалека ей почтительно кланялись. Она же на приветствия отвечала выборочно. Чувствовалось, что здесь она была в своей стихии. Давно известно, что еврей в торговле, как рыба в воде! С древнейших времён этот народ всем прочим видам человеческой деятельности предпочитал торговлю и ростовщичество!
Незаметно мы подошли к той самой лавке, где я обратил на эту даму внимание.
Возле лавки толпился народ. Несколько человек с интересом разглядывали, другие примеряли недавно вошедшие в моду пихоры – меховые с капюшонами куртки, покрытые плотной тканью и отороченные норкой. Ранее я здесь  этих курток не заметил. Продавщица крутилась как белка в колесе, стараясь, всё успеть: ответить на вопросы одного, показать очередную модель другому, рассчитаться с третьим. Торговля шла бойко, и это отражалось радостью на её лице. Бледное и измученное всего час назад оно расцвело и помолодело надеждой, и вся она из невзрачной золушки чудесным образом превратилась в принцессу. "Немного же нужно этому человеку для счастья!" – подумал я.
Процентщица терпеливо дожидалась, когда схлынет народ, а вместе с ней, чуть в стороне, и я. Наконец, это произошло. Усталая, но довольная продавщица села на табурет, и вся как-то сразу обмякла, приготовившись отдохнуть. Но радость жертвы была преждевременной – хищник давно караулил добычу - Любовь Самуиловна поспешила воспользоваться образовавшейся паузой.
 - Галя, быстро давай мои деньги! Я и так долго ждала!
Лицо Галины тут же обвисло и потускнело. С него как будто невидимая волна мгновенно смыла налёт румянца.
  - Любовь Самуиловна, давайте поговорим! - Голос звучал умоляюще. – Шесть месяцев я исправно из месяца в месяц выплачивала Вам процент за взятую ссуду. По двести долларов! В прошлом месяце я вернула вам долг. Я еле свожу концы с концами. У меня на руках больная старая мама. Дети идут в школу – надо что-то купить. А главное: ведь мы с Вами в расчёте! Чего же Вы ещё хотите от меня!?
 - А про десять процентов за заем, ты забыла?
 - Какие ещё десять процентов?
 - Может  показать твою расписку?
 - Покажите!
Процентщица порылась в сумочке, достала какую-то бумагу и, ничего не подозревая,  протянула Галине. И вдруг та, проявив необыкновенную реакцию, схватила её и, мгновенно скомкав, помогая руками, стала быстро  засовывать  себе  в рот.  Интенсивно заработали челюсти. Галина делала частые глотательные движения, спешила разжевать и проглотить злополучную расписку,  но сухая бумага никак не хотела проваливаться в желудок.
Оторопев от неожиданности, хозяйка бумаги некоторое время оставалась неподвижной с вытаращенными глазами и искажённым глупой гримасой лицом. Придя в себя, она по-звериному взвыла, рывком перегнулась через прилавок и обеими руками, как кошка, вцепилась в лицо и волосы Галины. Доска, служащая прилавком наклонилась, и товары оказались в жидкой после недавнего дождя грязи. Но обеим было не до них. Шла жестокая схватка за двести долларов! Процентщица, подтянув к себе правой рукой за волосы голову Галины, пальцами левой старалась проникнуть в её рот и вытащить остатки изжеванной расписки. Галина извивалась ужом, вырывалась, мычала, но зубы не разжимала и продолжала попытки проглотить бумагу. По её щекам и подбородку, смешиваясь, текли слёзы, слюни и кровь; по всему лицу зияли глубокие царапины, оставленные наманикюренными ногтями банкирши. Убедившись в бесполезности попыток заполучить драгоценную расписку, она ухватилась за волосы жертвы двумя руками, прижала её лицом к прилавку и стала энергично  бить об него носом. Освободив, наконец, рот, несчастная заорала благим матом от боли. Волосы клочьями летели по сторонам, на прилавке образовалась красная лужа. Галина безуспешно старалась освободиться от цепких рук хищницы, но при этом только лишалась очередного пучка своих волос - та держала её мёртвой хваткой. За двести долларов она готова была убить должницу. 
Устав, и окончательно потеряв надежду вырвать расписку,  а вместе с ней двести долларов, процентщица отпустила волосы Галины. Всякая респектабельность этой дамы исчезла, как будто её и вовсе не было. Лицо  теперь более напоминало оскаленную морду разъярённого зверя, тело дрожало, ухоженные ногти рук были похожи на окровавленные когти только что отобедавшего хищника: к ним  густо прилипла шерсть жертвы. Не хватало только крови на губах, чтобы "уважаемая" Любовь Самуиловна получила полное сходство с волчицей, сию минуту  растерзавшей овцу.
 - Это ещё не всё! – задыхаясь от ярости, прорычала банкирша. – Жди встречи с моими мальчиками! Они ещё поучат тебя железными  розгами с особым уважением относиться к деньгам и людям, у которых они есть!
А площадь по-прежнему шумела и бурлила, и никому не было дела до разыгравшейся здесь очередной трагедии. Рынок есть рынок! Он равнодушен ко всему кроме своего бога - золотого тельца!


МЕЖДУ  ПРОШЛЫМ   И  БУДУЩИМ

 - Только что закончил читать роман Т. Драйзера "Финансист", - говорит мой хороший приятель и сосед по даче Владимир Владимирович, спускаясь со своей веранды и усаживаясь на нашу любимую скамью, расположенную на границе участков. Здесь мы частенько отдыхаем  от дачных трудов праведных и ведём философские беседы. 
 - Впервые я прочитал всю эту очень известную в былые времена американскую трилогию в пятидесятых годах. Но тогда  перипетии жизни её героев казались мне какими-то фантастическими, нереальными, возможно и происходившими, но где-то очень далеко от меня, может быть, на Луне. У нас в стране тогда была совершенно другая атмосфера, и судьбы героев Драйзера, и жизнь такого далёкого от моего миропонимания американского общества меня в те годы не слишком взволновали. Впечатление от прочитанного осталось примерно таким же, как после прочтения истории походов Александра Македонского или Пунических войн. Лично меня это не касалось, и я был уверен, что никогда не коснётся. Как оказалось, я глубоко заблуждался! Теперь вижу, что события девяностых годов прошлого века в России очень похожи на те, что происходили в США в шестидесятых годах девятнадцатого. Только у нас они были ещё более безнравственны и жестоки!  И меня они коснулись, увы, самым непосредственным образом!
 - Вы что принимали участие в так называемом первоначальном накоплении капитала, а попросту в разграблении богатств СССР?! – удивился я.
О соседе мне было известно только, что ранее, на активном участке своего жизненного пути, он занимался наукой, имеет заслуги перед советским государством, и  отмечен разного рода наградами и премиями.
 - Да, представьте себе, принимал! И  по началу достаточно успешно! И даже богатым был!
Видимо, на лице моём появилось крайнее неудовольствие, потому что Владимир Владимирович поспешил добавить:
 - Не подумайте, что я занимался коммерцией – распродажей, точнее разворовыванием, общенародной собственности при развале СССР! Нет. Я основал своё дело самым приличествующим  образом. И как интеллигент, был при этом предельно наивен и честен! Потому и закончилась моя буржуазная эпопея очень быстро и довольно печально. Потому и сижу я сейчас рядом с Вами на шестисоточной даче, которую в хорошем смысле и дачей-то назвать нельзя: так, - участок земли для занятия в старости физическим трудом в целях самостоятельного обеспечения своего прожиточного минимума и поддержания физического здоровья! Кстати, - не уверен, что мою нынешнюю жизнь следует стремиться продлить!
 - Ну, это уж Вы слишком хватили! – возразил я. – Жизнь даётся человеку один раз – не в какие реинкорнации я лично не верю – и посему считаю, что следует полностью использовать данную Богом возможность для её познания и совершенствования!
 - Пессимистом проще жить! – упорствовал Владимир Владимирович. – Не ожидая ничего хорошего впереди, легче переносить удары судьбы. Однако мы отвлеклись. Хотите, я как очевидец и каком-то смысле участник событий, расскажу Вам некоторые подробности  становления капитализма в России?   Думаю, Вам будет интересно! Ведь Вы, насколько мне известно, были далеки от всего этого при Вашей фанатичной увлечённости чистой наукой!
 Тут он был абсолютно прав. Всю жизнь я занимался вещами абстрактными, далёкими от реальной жизни, в частности, от экономики и, честно говоря, меня даже пугала эта область человеческих отношений. Моя работа никогда не была непосредственно связана с материальными ценностями. Необходимый мне достаток я всегда имел, и был этим вполне удовлетворён. Поэтому после буржуазной контрреволюции меня больше беспокоила утрата приоритета духовных ценностей над материальными, нежели делёж собственности. И то обстоятельство, что лично мне при разделе огромных  богатств СССР ничего не досталось кроме предназначавшегося для свалки портрета В.И. Ленина, меня не слишком волновало.  Поэтому я не раздумывая, тут же согласился послушать подробности нашей недавней истории. Они обещали дать  новую информацию для размышлений о судьбе моей Родины.
" Я уже говорил Вам раньше, что жизнь моя прошла в трудах по укреплению обороноспособности СССР на предприятиях военно-промышленного комплекса или, как сейчас говорят, в оборонке, - начал своё повествование Владимир Владимирович. О том, чем я занимался конкретно, говорить не будем, хотя оба прекрасно знаем, что все военные и государственные тайны СССР в настоящее время проданы нашими предприимчивыми согражданами. Но я остаюсь, верен себе и своим принципам, и не желаю уподобливаться приспособленцам и предателям. За годы упорного и любимого мной  труда мне удалось сделать несколько изобретений и открытий, которые были официально зарегистрированы и уже в советское время нашли практическое применение на ряде промышленных предприятий, производящих продукцию чисто мирного предназначения.
В самом конце восьмидесятых годов, когда бурно шли горбачёвские реформы: было объявлено о гласности и плюрализме мнений, на предприятиях проводились выборы администрации, появились кооперативы и, так называемые, "малые предприятия",   то есть якобы строился "социализм с человеческим лицом", а на деле ЦК КПСС готовил буржуазный переворот 1991-го года;  по совету друзей я организовал небольшое научно-производственное объединение.  Цель состояла в дальнейшем совершенствовании технологии  внедрения моих открытий в производство и повышении экономического эффекта от их реализации. Предприятие финансировалось на деньги, которые лично я получал от заводов, реализовавших мои идеи. Повторюсь: меня интересовали не личные прибыли, а совершенствование производства и, в конечном счёте, повышение жизненного уровня моих соотечественников. Я оставался советским человеком! Руководствовался принципом: "Раньше думай о Родине, а потом о себе!"
Вначале работа шла вполне удовлетворительно. Все служащие своевременно получали неплохую зарплату, работали с энтузиазмом. Должно быть, более других чувствовал удовлетворение я сам. Конечно, я не мог не видеть, как постепенно, с переходом к рыночным отношениям, в худшую сторону меняются окружающие меня люди, как растёт в их глазах роль денег, жажда накопительства и потребительства, зависть, эгоизм; как единый коллектив превращается в совокупность индивидуалистов. Однако тогда я не придавал этому большого значения, считая издержками переходного процесса. 
Всё резко изменилось с января 1992 года после отпускания цен Гайдаром и начала приватизации предприятий народного хозяйства.
С увлечением, занимаясь своим делом, я не слишком обращал внимание на такие заявления отдельных директоров как: "Мне приказали стать миллионером" или на непропорциональность раздела предприятия, когда администрации доставалось 10-15% акций, а десяткам тысяч рабочих и служащих - остальные! Видимо эйфория от широко пропагандируемой СМИ идеи построения народного капитализма как-то повлияла и на меня. Именно в это время мы – ещё по-прежнему советские люди – впервые услышали такие слова из уголовного лексикона как "рэкет", "киллер", "крыша", "стрелка", "счётчик" и т.п. В СМИ замелькали сообщения о похищениях, издевательствах и пытках, учиняемых мгновенно, как с неба свалившимися и быстро размножившимися бандитами, над  также быстро размножившимися нуворишами; о многочисленных убийствах, сопутствующих дележу собственности.   Страна, понукаемая западными "доброжелателями" и руководимая их лакеями, ускоренными темпами входила в европейскую "цивилизацию"! СМИ уверяли наш доверчивый народ, что разгул уголовщины – необходимая, совсем незначительная плата за дальнейшую красивую, богатую и счастливую жизнь! Но одно дело, когда ты слышишь или читаешь об этом, другое – когда  плата касается тебя лично!
Первое просветление наступило, когда меня предал мой давнишний знакомый, которого я считал другом. Этот "уважаемый учёный" подписал подложные документы ради того, чтобы получать десять вместо положенных ему пяти процентов прибыли моего предприятия! Правда, в те годы у людей ещё сохранялись остатки совести и они, совершив подлый поступок, старались не показываться на глаза своей жертве. Чуть позже и этого не стало!
Первая моя встреча с "новыми русскими" произошла следующим образом. Сижу я в своём кабинете. Работаю. Без стука открывается дверь, и на пороге возникают три молодых человека. В кожаных куртках, стриженые наголо, с шеями буйволов и бессмысленно-наглым взглядом угольночёрных глаз. "Кавказцы!" – отмечаю про себя. Вежливо спрашиваю, что их привело ко мне. Не удосужив меня ответом, они нахально разваливаются на моём диване, закуривают и один из них, не скрывая презрения ко мне,  говорит:
 - Я Ахмет, да?! У тибе крыша есть?
Не зная, что ответить - молчу. Роюсь в своих бумагах, тяну время.
 - Повторяю, ара эй: у тибе крыша есть? Нэ молчи! Кому надо всё знает о твоих дилах! Надо делиться, ара! Ми люди бедный, нэ жадный – много нэ возьмём! Будем тибе честно охранять! Нэ согласен на десять процентов – всё потеряешь! Я знаю: казанский группа хочит тибе украсть! Будут жечь тибе живот утюг! Сам всё отдашь!
Понимаю, что всё равно рано или поздно это должно было произойти. Вижу в глазах у них нет ничего человеческого, а глаза, как известно – зеркало души; ребята алчные, решительные, способные разделаться со мной и самостоятельно, без помощи казанцев. Пришлось согласиться. Потом пили чай – спиртного я тогда ещё по неопытности в кабинете не держал. Они хлопали меня по плечу, хвалили: "Молодэц! Сразу всё понял!" Клялись в вечной дружбе и готовности жизнь отдать за меня.
Несколько месяцев прошли спокойно. Не знаю: разбирались они  с кем-либо, охраняли или нет. Только я исправно ежемесячно расплачивался. Меня  никто не трогал, и я спокойно работал. Но на заводах началась приватизация, производство нарушилось или остановилось совсем. Деньги на мои счета стали приходить не своевременно, не регулярно, да и суммы существенно уменьшились. Ахмет с помощью подручных тщательно отслеживал мои доходы и свою долю пока получал, но процент возрос – инфляция! Денег на оплату труда моих сотрудников стало нехватать. Они стали роптать и увольняться. Процесс развала активизировался.
Однажды в день очередного платежа Ахмет не явился. Это меня насторожило и не зря. Через пару дней в моём кабинете появляется другая компания. На этот раз - русская. "Вряд ли это изменит что-либо к лучшему!" – подумал я. Рожи у них были откровенно бандитские. Один из пришедших – парень огромного роста, широкоплечий, с длинными, как у гориллы руками,  несоразмерно маленькой головой с близко посаженными маленькими, колючими глазками  - подошёл вплотную, представился и протянул в знак дружеских намерений руку: "Клещ!" Рука действительно походила на клещи.
 - Мы с Ахметом забили стрелку и сумели договориться. Он отказывается от крышевания твоей конторы. Теперь этим  буду заниматься я. Платить будешь двадцать процентов. При задержке сразу ставлю на счётчик – один процент за каждый просроченный день! Ну, а потом сам знаешь, что тебя ждёт! Небось, телевизор смотришь!
 Ответа от меня никто не ожидал. Компания тут же покинула мой кабинет. Надеюсь, Вы понимаете: с какими чувствами остался  я?! К тому времени я уже знал, что банды работают заодно с милицией и заступиться за меня некому! Однако предприятие ещё дышало, и на мои банковские счета кое-что поступало.  Совсем плохо стало, когда деньги приходить перестали. Клеща это мало интересовало: "Плати и точка!" Начались ежедневные угрозы. Личным вниманием меня не удостаивали, но телефонные звонки раздавались по несколько раз в день. Звонившие обещали зажарить меня на медленном огне, искалечить и убить, похитить и надругаться над женой, дочерью и внучкой, поджечь мой дом, если я откажусь платить.  Ежедневно объявлялось показание счётчика, предлагалось отдать за долги сначала машину, затем квартиру свою, потом и дочери, наконец,  дачу. Реализация угроз неумолимо приближалась. Наступил день, когда от истязаний и пыток, а, возможно, и от смерти меня спас только случай.
Я шёл по шумной оживлённой улице, уверенный, что здесь-то мне опасаться нечего, когда из остановившейся рядом машины выскочили три "добрых молодца".  Двое в считанные секунды завернули мне руки за спину, а третий сильным пинком втолкнул меня в открытую дверцу. Я не успел оказать даже малейшего сопротивления. Лицо моё было прижато к сиденью машины севшим на голову бандитом: кричать я не мог.  На моё счастье рядом оказалась бывшая моя сотрудница. Она закричала, моля о помощи.  Некоторые прохожие остановились. Кто-то стал записывать номер, марку и цвет машины, приметы похитителей. Это не ускользнуло от их внимания  и они, осознав грозящую опасность, проехав квартал, открыли дверцу и  на ходу вытолкнули меня на асфальт. Я отделался ссадинами, синяками и ушибами.
После этого случая стало совершенно очевидно, что если я не приму решительных мер, то буду искалечен или просто убит. Не лучшая участь ожидала и моих близких. Никакой пощады от этих нелюдей ждать не приходилось. Тогда я решил своими средствами защищать себя и свою семью. На занятые у знакомых деньги я купил оружие и патроны, благо в то время это никаких трудностей  не представляло, устроил на своей даче стрельбище и стал всех домочадцев тренировать в стрельбе. Кроме того, вспомнив военное дело, которому меня когда-то обучали на военной кафедре института, соорудил в усадьбе дзот и стрелковые ячейки, расположив их по окружности. Приготовил дом к обороне.  "Без боя не сдамся сам, и близких в обиду не отдам!" Решение было твёрдым. После этого почувствовал себя увереннее, сильнее. 
Надо сказать, что в молодости я был страстным охотником. Приходилось бывать и на медвежьей и на кабаньей охоте. Трусости не испытывал. А стрелковый спорт всегда считал самым достойным занятием мужчины. Некоторые навыки остались и поныне. Однажды, когда бандиты приехали по мою душу и вылезали из машины, остановившейся у самых ворот моей дачи, я имел возможность продемонстрировать им это: тремя выстрелами из пистолета, почти не целясь, разбил три стеклянные банки, повешенные для просушки на штакетник забора. " Вот также треснут  три ваши головы прежде, чем вы доберётесь до моей! – громко и внятно сказал я. Это произвело на них должное впечатление. Усевшись в машину, они тут же укатили, вероятно, для того, чтобы поделиться своими наблюдениями с главарём.   "Надеюсь, эта информация не придаст Клещу духа! – со злорадством подумал я, провожая машину взглядом, пока она не скрылась из вида. – Ведь это только внешне, на публике, бандиты хорохорятся, храбрятся, изображают из себя бесстрашных. Смелы и нахальны они только в большой стае, как волки. По большей части в одиночку, на деле они трусливы, как шакалы и жизнью дорожат больше своих жертв!"
Нанимать охрану к тому времени у меня уже было не на что. Пришлось по военному образцу составить график нарядов и всем взрослым членам семьи поочерёдно нести караульную службу на подступах к дому. Благо семья у меня большая и дружная. К дежурству подключил не только своих детей и внуков, но и невесток, и зятьёв, и более отдалённых родственников. Получился полувзвод бойцов. Все мобилизованные на время переселились в мой дом, уверенности в себе прибавилось! Мы – русские люди – сильны общинностью, сплочённостью. Поэтому-то враги наши и действуют по принципу: "Разделяй и властвуй!" Ещё в глубокой древности было известно, что "анты могли бы покорить весь мир, если бы были объединены!"
Между тем война с бандой продолжалась, правда, пока холодная. Продолжали поступать звонки с угрозами, не прекратилась  демонстрация силы. Зная истинное плачевное состояние моего бизнеса теперь Клещ требовал всю мою недвижимость. Уступать никто не собирался. Бандиты боялись потерять лицо, у нас не было иного выхода. Однако я понимал, что так долго продолжаться не может и усиленно искал выход. И он неожиданно нашёлся.
 Однажды в доме раздался телефонный звонок  Он был не обычным бандитским: требовательным и нахально длинным, а каким-то, как мне показалось, дружественным. Интуиция меня не обманула, звонил мой старинный приятель по совместным охотам и предлагал принять участие в облаве на волков. Сейчас мне было, конечно, не до развлечений, но, зная, что он давно служит в МВД, подумалось: "Чем чёрт не шутит? Может быть, он-то  остался ещё порядочным человеком, не клюнул на  буржуазную пропаганду, не перестроился, не продвинулся и поможет мне?" Не дав ответа, я попросил его приехать ко мне для обсуждения деталей. На следующее утро его машина остановилась возле моих ворот.
 - Я не на долго, спешу, дел много! – сразу предупредил Пётр Николаевич.
Вошли в дом. Я предложил рюмку коньяка. Он категорически отказался:
 - На работе не пью!
Может быть, именно это сразу и толкнуло меня  на откровенность. Я коротко рассказал о своих злоключениях.
 - Ты совершенно правильно мыслишь, подозревая власти в связях с бандитами! – похвалил приятель. Спросишь: почему же я ей служу? Ответ прост: деваться некуда! Надо дотянуть до пенсии! Кто знает, что нас ждёт впереди!?  Но я тебе, как старому другу помогу: устрою  встречу с городским криминальным авторитетом.  Настоящая власть в городе сейчас у него! У этих людей своеобразная мораль, однако, она существует и довольно стабильна, в отличие от вчерашних "убеждённых коммунистов"! Если этот человек посчитает тебя правым - непременно оградит от домогательств. Это я тебе гарантирую!
Он выполнил своё обещание.
Встреча состоялась в обычной трёхкомнатной квартире одного из спальных районов города. На мой звонок дверь открыл одетый по-домашнему пожилой, даже благообразный человек.  Ничего зверского и примитивного в нём видно не было. Не здороваясь, он жестом пригласил меня через узкий коридор пройти в комнату, обставленную во вкусе среднего советского человека: не богатого и не бедного. Стенка с книгами и посудой, круглый стол со стульями посередине, диван у стены, цветы на подоконнике. Отодвинув стул, он сел к столу. Я последовал его примеру. Теперь я имел возможность разглядеть внешность нынешнего хозяина города.
 Напротив меня сидел с виду ничем не выделяющийся человек. Встретишь такого на улице – не обратишь внимания. Лысоватый, в очках, с руками, не ведавшими физического труда – он походил на старого бухгалтера. Неординарную работу мысли выдавали только его глаза, изредка пронзительно осматривающие меня из-под полу прикрытых век.
 - Расскажите о своих делах! – сказал хозяин твёрдым и властным голосом, совсем не соответствующим его внешности. Говорите только правду и кратко! Времени у меня нет!
Ничего не утаивая, я рассказал ему историю своего бизнеса. Несмотря на его специфику, чувствовалось, что он понимает о чём идёт речь. Выслушав меня не перебивая, высокий авторитет подвёл итог:
 - Вы наивный интеллигент и не годитесь для деловой жизни! Советую оставаться самим собой и заниматься своим знакомым делом! А донимать Вас больше не будут! Обещаю!
 - Что я Вам должен?
 - С подобных Вам ничего не беру. Сейчас в России достаточно тех, которые обязаны делиться!
Он встал, проводил меня до двери и, не прощаясь, закрыл её за мной. Аудиенция была окончена.
"Современный российский Робин Гуд!" – думал я, спускаясь по лестнице.
Своё обещание Робин Гуд выполнил. Звонки с угрозами прекратились. С бандитами я больше не встречался. Вскоре и предприятие моё окончательно прекратило своё существование – за аренду помещения платить стало нечем! Я продал свою дачу, купил вот это – Владимир Владимирович обвёл рукой вокруг себя, отошёл от всяких дел и очень счастлив, что навсегда расстался с миром бизнеса. Духовное, накопленное за долгую жизнь богатство, осталось при мне, а материального, как я имел возможность убедиться, мне не надо. Оно приносит больше несчастья и разочарования, чем радости!"
Сосед умолк и несколько минут сидел неподвижно, опустив голову. Затем поднялся со скамьи, извинился и пошёл домой. Видимо, воспоминания дались ему не легко.







ЧУДОВИЩА

Оля была поздним ребёнком. Когда она появилась на свет, родителям её перевалило за сорок. Первый их сын трагически погиб в отрочестве, они уже отчаялись иметь детей и вдруг такой подарок судьбы! Они не нарадовались рождению дочери. Девочка родилась хиленькой, худосочной, болезненной. И это вызывало в них особую жалость к ней, переходящую в неизмеримую любовь и нежность. Как известно, жалость и любовь – чувства близкие и взаимно дополняющие друг друга. Несмотря ни на что, Оленька казалась им верхом совершенства, бесценным даром небес, единственной отрадой, утешением и надеждой в нынешнем зрелом возрасте, а особенно в приближающейся старости. На других детей они уже не надеялись и отдавали своему чаду все самые высокие родительские чувства, которые природой даны людям и рассчитаны на семь – десять потомков.
Не счесть количества бессонных ночей, проведённых Еленой Ивановной и Петром Михайловичем у постели непрерывно болевшей в младенчестве ненаглядной доченьки. Наблюдавшие девочку в то время врачи не слишком надеялись на жизнеспособность ребёнка. Но родительская безмерная любовь победила. Девочка стараниями родителей выжила, постепенно окрепла и росла на радость благодарных Богу и людям родителей. С годами она похорошела и налилась здоровьем. Розовые пухленькие щёчки, аккуратный носик, светлые кудряшки на головке, увенчанной, в тон глазкам,  большим голубым бантом,  года в три – четыре придавали ей вид хорошенькой куколки. Естественно, мама и папа не скупились на одежду. Оленька всегда смотрелась ярче и наряднее своих сверстниц. Папа – майор Советской Армии – возвращаясь со службы и принимая на руки выбегающую ему навстречу дочь, с гордостью слушал восхищённые отзывы о ней своих сослуживцев.
Семья жила безбедно и Елена Ивановна могла, оставив работу, полностью посвятить себя воспитанию дочери, которая отныне стала единственной целью, смыслом её жизни. Горячо любимая Оленька не знала отказа ни в чём, не слышала слов "нет" и "нельзя". Если она захотела новую куклу, наряды для неё или для себя, лакомство или ещё что-то – они немедленно, как по волшебству, появлялись. Не верно понимаемая родителями доброта отрицательно сказывались на характере девочки. С годами она становилась всё более капризной, себялюбивой, чёрствой и эгоистичной. Друзья – жизнь человека в военном городке протекает у всех на виду – не раз пытались говорить об этом Петру Михайловичу и Елене Ивановне, предупреждали о возможных нехороших последствиях такого воспитания дочери, но те и слышать не хотели. Они и в мыслях не могли допустить, что их нежный  цветок, драгоценная Оленька может вырасти неблагодарной, злой и бесчувственной.
Настало время, и папа с мамой нарядную с большим букетом цветов привели её в школу. Первые школьные дни были для Оленьки праздником: новая обстановка, множество сверстников вокруг, ласковая и добрая учительница, первые уроки, больше похожие на весёлые игры – всё было сказочно прекрасно. Однако праздник не может быть вечным, трудовые же будни Оленьке сразу не понравились.  Начались капризы, слёзы, обида и досада.  Девочка категорически отказывалась ходить в школу, но папа и мама уговорами и подарками заставили подчиниться. Училась она очень посредственно, в отношениях с одноклассниками была недружелюбна и они её не любили, учителям дерзила. Огорчённые её школьными неуспехами родители стимулировали хорошие оценки подарками, а позже и деньгами. В школьные годы Петру Михайловичу и Елене Ивановне  не раз приходилось выслушивать неприятные слова, сказанные в адрес их дочери на родительских собраниях и педсоветах и оправдывать её плохую успеваемость и поведение особым складом характера, чувствительностью натуры и необходимостью особо внимательного и мягкого подхода. Когда Ольга училась в  девятом классе, даже стоял вопрос об отчислении её из школы по неуспеваемости, которую педагоги объясняли исключительно ленью и нежеланием трудиться, но папе удалось правдами и неправдами уговорить педсовет дать дочери возможность получить аттестат зрелости. Окончивший военное училище и академию, он не представлял себе дочь без высшего образования.
Пришло время, и Пётр Михайлович по возрасту был уволен из Вооружённых сил. В небольшой городок, расположенный вблизи Ленинграда, где папа получил двухкомнатную квартиру, Ольга приехала пусть и не с блестящим, но аттестатом зрелости. Кое-какие деньги за время службы отставной офицер накопил, и они помогли пристроить дочку в институт. Будущая профессия фармацевта, казалось, принесёт дочери требуемое благополучие в жизни. К тому же   в стране начались перестройка, реформы и замена системы ценностей с социалистической на буржуазную. Стало ясно, что деньги в дальнейшем будут играть решающую роль в жизни гражданина России. Болеют же люди при любом общественном строе, лекарства и торговля ими всегда  будут востребованы и в цене.
Так мыслил Пётр Михайлович. Ольгу, к этому времени повзрослевшую и превратившуюся в молодую женщину, не красавицу лицом, но обладавшую сексапильными формами, больше влекли не мысли, а дела. Её захватила и понесла шумная, весёлая и бесшабашная жизнь северной столицы. Если и думала она о чём-либо, то в первую очередь не о перспективах аптекарши, а скорее  - жены или содержанки удачливого прихватизатора.   Училась она, как и раньше, плохо и, по правилам, уже в первую сессию подлежала отчислению из института, но опять спасли родительская любовь и деньги. Кстати, привыкшая к незаслуженным благам Ольга никогда не ценила своих благодетелей. Сказочный принц на её пути никак не попадался, и ей, хотя и с грехом пополам, пришлось окончить институт. Благо система образования, как и всё в стране, развалилась, и требования к студентам стали совсем не те, что в былые советские времена. Теперь балл на экзамене определялся не знаниями, а уплаченной суммой зелёных. Родители ради Оленькиного диплома трудились, не покладая рук, что, должно быть, и свело папу преждевременно в могилу. Она осталась со стареющей мамой и дипломом фармацевта. На маму больших надежд возлагать уже было нельзя, нарождающиеся фирмы не спешили брать на работу не опытных, не проверенных на практике специалистов, принца даже на горизонте не было. Пришлось Оленьке поспешно выйти замуж за подвернувшегося сына сослуживца отца - лейтенанта, только что  окончившего строительное военное училище. Деловым он пока не был, но учился хорошо, и это давало надежду.
Лейтенант получил назначение на Дальний Восток. Туда и отправилась молодая пара за своим призрачным счастьем. Жильём военные строители во все времена обеспечивались лучше боевых офицеров.  Муж, по прибытии к месту службы, сразу получил отдельную квартиру в военном городке. Они обустроились, и жизнь потекла для Ольги совсем не плохо. Она в скором времени забеременела, и поступать на работу вполне обоснованно не спешила. Да в этом не было и надобности. Лёша, немного поработав прорабом,  стал начальником участка. И здесь проявились его недюжинные способности.
Шло активное разворовывание наследства СССР.  Не упускали своего и военные строители. Молодой инженер быстро освоился в новой обстановке, осознал необходимость делиться украденным с начальством, и оно, вполне довольное, покрывало его "шалости" со строительными материалами. Зелёные приятно зашелестели в его руках, а затем и оттопырили карманы. Лёша быстро "продвинулся" и через несколько лет масштабы воинской части стали казаться ему слишком скромными, мешающими развернуться. Душа требовала размаха. Пришлось подсуетиться, и купить должность в одном из управлений строительством Ленинградского военного округа. Уезжая из военного городка, казённую  квартиру он умудрился продать. На новом месте службы тоже быстро нашлись люди не брезговавшие торговать армейской недвижимостью. Дело пошло хорошо, были удачно проданы несколько жилых домов, принадлежащих военному ведомству.  Лёгкие деньги потекли рекой. Буржуа в погонах на подставное имя организовал строительную фирму, купил квартиру в Санкт-Петербурге, "Мерседес", начал строить загородный коттедж. К этому времени у них с Ольгой было уже двое детей-погодков: мальчик и девочка. Чтобы они не мешали жить, их отдали бабке Елене Ивановне на воспитание.  Ольгу "друзья" пристроили, конечно, не даром, заведующей небольшой аптекой. Всё это существенно расширило возможности супругов, в том числе, и в личной жизни.
Прожившая несколько лет в одиночестве Елена Ивановна теперь души не чаяла во внуках. Она любила их ещё с большей страстью, чем дочь. Отдавала им без остатка, и всё своё время, и душу, и сердце. Не щадя своих старческих сил и здоровья, заботилась о них, как никогда не заботилась даже мать, ухаживала, исполняла все их прихоти, тратила на них весь свой заработок и пенсию. Родители не часто вспоминали об обязанностях по отношению к детям, не говоря уже о матери. Они наслаждались жизнью. Познав вкус больших денег,  теперь не представляли себе жизни без них. Любовники и любовницы, рестораны и казино,  столицы мира и лазурные волны тёплых морей - заполняли их время оставшееся от "трудов".  Дети же росли в "свободной" стране. Их не воспитывали и ничем не ограничивали ни октябрятская, ни пионерская, ни комсомольская организации. Свобода и раскрепощённость теперь оберегались законом. По мере роста на мягкие нравственные ограничения со стороны Елены Ивановны они всё меньше обращали внимания. Сказывалось влияние нового времени. Бабку оба не только не любили и не были благодарны за повседневную, многолетнюю заботу, но едва терпели за её навязчивую ласку и попытки вразумления.  Как говорится: "Не делай добра – не получишь зла!" В их глазах она была только служанкой,  обязанной им по гроб жизни. Что и говорить, в духе времени они росли чёрствыми эгоистами, растленными потребителями!
Но "Не всё коту масленица, бывает и Великий пост!" С очередной комиссией Алексею Владимировичу договориться не удалось. Были обнаружены серьёзные злоупотребления. Ему пришлось срочно уволиться со службы и, чтобы укрыться от неминуемого следствия, уехать из Санкт-Петербурга, наказав жене создать видимость полного банкротства: движимое и недвижимое имущество продать,  деньги надёжно до поры спрятать, а самой переехать к матери.
Мать никогда не вызывала в Ольге, ни любви, ни нежности, ни благодарности, ни даже жалости. Теперь же, старая и немощная, она просто мешала жить своим желанием прислонить голову к самому родному существу, услышать слова утешения, почувствовать  ласку и тепло; своими "ахами" и "охами", своим сочувствием и сопереживанием, своими доисторическими наставлениями и советами. Сморщенная, беззубая и некрасивая старуха раздражала её. Её жившую все последние годы в такой роскоши, красоте и неге! Мысль: избавиться от матери, да ещё и досрочно заполучить её квартиру, сразу показалась Ольге логичной и вполне оправданной. "Старая своё прожила, пора и честь знать! Нельзя мешать жить молодым!" О том, что когда-нибудь она сама станет старухой, Ольга не думала. Никогда не слышала она и о Золотом правиле этики, гласящем: "Поступай с людьми так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой!" Не понимала  того, что её дети, памятуя данный им урок,  в будущем поступят с ней так же,  как она поступает с матерью!
И начался для Елены Ивановны сущий ад. Поощряемые матерью внуки полностью вышли из-под контроля. Если до переезда матери Елене Ивановне как-то удавалось сдерживать их интерес к нынешнему безнравственному телевидению, то теперь они до поздней ночи смотрели все программы и быстро растлевались. На глазах становились алчными, завистливыми, поклоняющимися только одному Богу – "Золотому тельцу". Будучи школьниками, теперь они  возвращались домой под утро. Мать и вообще часто не ночевала дома. Старушка, сидя у окна, в страхе поджидала их, вздрагивая при каждом звуке в тёмном дворе или на лестнице. Ей грезились всевозможные ужасы. То в полудрёме она видела: как нежную Наташеньку грубо насилуют какие-то кавказцы, то – как любимого Бореньку, вынянченного ею, убиваю хулиганы, то – как Оленьку бандиты забирают в заложницы.  Она нервно крестилась, шептала молитвы, которым ею учили в далёком детстве: Господу, Пресвятой Богородице, Святому Духу, Ангелу Хранителю. Так в молитвах и полудрёме проходила не одна ночь. Успокаивалась Елена Ивановна только, когда появлялись её ненаглядные. Начинались естественные в таких случаях причитания и упрёки, вызывающие в чёрствых, недоразвитых  душах "ненаглядных" только ожесточение, которое вырывалось наружу вначале в виде простых грубостей, а позже и матерных ругательств в ответ на её безмерную любовь и доброту. Она уходила в свой угол, ложилась на старую скрипучую тахту, отворачивалась к стене и долго беззвучно плакала, глотая горькие слёзы обиды. Она пробовала говорить с Ольгой, но в ответ слышала только грубое: "Отстань!", "Не твоё дело!", "Не суй нос, куда не просят!"  И это в благодарность за её многолетнюю материнскую заботу!
Наташенька и Боренька всё больше отдалялись. Оскорблённая Елена Ивановна почувствовала себя одинокой, всеми заброшенной и никому на этом свете не нужной.  Оставаясь одна в квартире, она вспоминала младенчески  нежных и беспомощных, и Оленьку, и Наташеньку, и Бореньку; их первые слова и шаги, их нежные ручки в своих ладонях, их тёплые тельца,  прижатые к  груди; их тогдашний цыплячий запах -  и неудержимые слёзы обиды ручьями текли из старческих глаз. 
Эти, выращенные ею, самые родные и близкие существа, теперь откровенно измывались над ней. У неё не стало своего места в собственной квартире; с ней никто не считался, когда почти до утра веселились, пили, пели и плясали Ольга и её дети со своими друзьями. Гремела музыка, и ритмы безжалостно били по её уставшим барабанным перепонкам. От её мольбы убавить рёв музыкального центра или звук телевизора все только отмахивались, как от назойливой, надоевшей мухи. Идти её было некуда, и она в таких случаях, забравшись в чулан, безутешно плакала и молила Бога о смерти.  Её ограничили в  общении с внешним миром – такими же, как и она, стариками – практически запретив пользоваться телефоном в присутствии молодёжи. Однажды, когда она по телефону вызывала врача на дом, Ольга, которой надоело ждать, с такой силой рванула из её рук трубку, что порвала шнур, соединяющий её с аппаратом и тот, упав на пол, разбился.  Елену Ивановну перестали допускать за общий стол, и она стала варить обед для себя в крохотной кастрюльке, в которой когда-то варила манную кашку внукам. Всё вокруг напоминало ей о других временах и больно ранило её больное  старое сердце. Стало вполне обычным слышать из уст любимого внука, которого она в младенчестве выходила, спасла от смерти, слова типа: "Чтоб ты сдохла, старая дура!" Шутки ради, в её кастрюльки сливали объедки, бросали окурки, насыпали соли и дружно весело хохотали, когда она это замечала. Какую же нестерпимую боль чувствовала она при этом!
Её в прямом смысле сживали со света, убивали. Однажды она услышала разговор Ольги с Наташей. Говорила внучка:
 - Я высыпала в её подушку весь порошок, который ты мне дала. Но она даже не зачихала, не только не сдохла! Ищи какое-то другое средство, чтобы уморить её, как таракана!
 В другой раз разговаривали все трое, обсуждали судьбу её и её квартиры:
 - Ты уже взрослая, - говорила Ольга дочери, - и скоро выйдешь замуж. Тебе потребуется своё жильё. Вот эта квартира и станет твоим приданым. Бабка, если не окочурится сама, то мы ей поможем или отправим в психушку. Я добьюсь, чтобы её признали не дееспособной! Если понадобится, дам кому надо на лапу, чтобы  продержали там до конца дней.
 - С этим надо поспешить! Она сдуру может отписать квартиру кому-либо другому! А ведь это тысяч пятьдесят долларов! – сказала Наташа.
 - Хотя и невелики деньги, но тоже на дороге не валяются! – поддержала мать.
Елена Ивановна стала бояться когда-то самых близких людей. Теперь перед их приходом домой она пряталась в чулан и там запиралась. Она перестала есть что-либо, из приготовленного в доме. Стала заметно худеть. Силы покидали и без того изношенное тело. Резко обозначились скулы, щёки и глаза ввалились. Она стала напоминать смерть! Но мозг продолжал чётко работать.
Как-то вечером, как обычно сидя в чулане, она услышала незнакомые громкие голоса. В дверь  постучали:
 - Откройте! – Она вся сжалась от дурного предчувствия и молчала. Кто-то сильно дёрнул за ручку, задвижка не выдержала и дверь распахнулась. От внезапного яркого света она непроизвольно закрыла глаза, а когда открыла их,  увидела двух мужчин в белых халатах. Из-за их спин выглядывало всё "святое семейство".
 - Она сумасшедшая! – сказала Ольга. – Заберите её! Мы боимся, что она как-нибудь ночью вылезет оттуда и зарежет кого-либо из нас!
Мужчины без лишних слов легко, взяв под руки, подняли почти невесомую старушку и отнесли в машину психиатрической помощи. У неё не было ни сил, ни желания сопротивляться. Она испытывала полное безразличие. "Хуже не будет!" - думала Елена Ивановна по дороге в психиатрическую больницу.  Однако провела она там всего несколько дней. После экспертизы врачи признали её психически вполне нормальной и разрешили вернуться домой. "По-видимому, Ольге почему-то не удалось реализовать свой замысел. Может быть, мне лучше было бы остаться в лечебнице для душевно больных!? Очень может быть, что они нравственнее, добрее и гуманнее, чем ныне живущие вне её стен!?" – размышляла Елена Ивановна. И только неизвестность, боязнь неопределённости удержали её от этого шага.
Она сидела на скамеечке во дворе своего дома в ожидании появления "родственников", когда увидела сослуживца своего мужа. Когда-то, давным-давно, они одновременно увольнялись из армии и получили жильё в одном доме. Они не виделись много лет. Он оставил квартиру сыну, а сам уехал доживать свой век на родину, в деревню. Старые друзья расцеловались, и Николай Павлович присел рядом. Вкратце поведав о своей  деревенской жизни, о неприятностях, связанных с развалом сельского хозяйства, он обратился к Елене Ивановне:
 - Что-то ты неважно выглядишь, Лена!? Какие трудности переживаешь: материальные, моральные? Поделись, будет легче! Ведь мы – русские люди и привыкли искать и находить сочувствие! Может быть, я смогу чем-то помочь!?
Это был первый за последние годы человек, искренне заинтересовавшийся её жизнью. Слёзы благодарности выступили на её глазах и она, расчувствовавшись, всё ему рассказала. Николай Павлович внимательно слушал, качая головой.  "Чудовища!" – прокомментировал он её повествование.
 - А, знаешь, ведь мой сын юрист. Я попрошу его, и он поможет тебе в судебном порядке избавиться от твоих "милых родственничков"!
Сергей оказался хорошим адвокатом и порядочным, не перестроившимся человеком. Он профессионально написал иск и обратился в суд с требованием выселить неблагодарных и подлых потомков Елены Ивановны из её квартиры, оставить её в покое и выплатить денежную компенсацию за нанесённый  моральный ущерб. После долгих хлопот суд вынес соответствующее постановление.
Сергей, пытаясь разбудить человеческие чувства, тэт-а-тэт говорил с Ольгой. Увы, это чудовище в человеческом облике уже не было способно внимать голосу совести. На все увещевания адвоката она ответила: "Всё равно мы её добьём и квартиру получим!" Думается, вряд ли будет удовлетворена её алчность. Теперь на защите старушки стоит Человек!
История Елены Ивановны, к счастью, закончилась удачно. Жильцы из её квартиры выселены, она успокоилась, помолодела. В быту ей помогает добрая работница Собеса. Она беспрепятственно общается со своими знакомыми и подругами. О "родственниках" старается не вспоминать! Но кто может точно сказать: сколько подобных Елене Ивановне стариков страдает от насильственного внедрения западной идеологии, культа денег по всей Великой России?! А сколько их ради овладения наследством просто убито!?




ЕЩЁ  НЕ  ВЕЧЕР
Конец  промозглого октябрьского дня. Серо. Солнце надёжно упрятано под  толстым слоем темных, непроницаемых облаков. Мельчайшая водяная пыль плотно окутала недалёкий лес, луг, потемневшие домишки нашей деревни, почти полностью облетевшие деревья и кусты  в саду. Оседающая  на их ветвях влага, скопившись, падает на чёрную мокрую землю, усыпанную уже потемневшей листвой. Кажется, что сад оплакивает ещё одно ушедшее лето. Унылая и грустная картина умирания природы!
Мы сидим на веранде дома одного из «дачников». У нас прощальный ужин. Окончился летний сезон, собран урожай на наших приусадебных грядках, остались позади: всегда внушающая надежды цветущая весна, ласковое, яркое разнотравье лета, ягоды и грибы золотой осени – всё, что составляет радость здешнего бытия. На днях мы  покидаем нашу дачную деревню и уезжаем в город, на зимние квартиры. Все мы – отставная советская интеллигенция: профессора и доценты без кафедр, полковники без полков, писатели и поэты без издательств.  Несмотря на непогоду, тепло и уютно в компании близких по духу людей. «Духовное родство пуще кровного!» – издревле считалось в русском народе. Уже с десяток лет тёплое время года мы проводим в этой деревне, лишившись места в активной общественной жизни после известных событий начала девяностых, и, сменив основные профессии на профессию труженика села. Наши подсобные хозяйства хорошо помогают нам выжить в нынешнее лихолетье.    Мы родились, выросли и жили примерно в одинаковых условиях советской действительности и хорошо понимаем друг друга. Наши летние вечерние посиделки приносят всем нам духовное удовлетворение.
Сегодня, уютно устроившись на веранде, мы потягиваем свежее кисловатое смородинное вино нового урожая, закусываем хрустящими яблоками, курим и ведем неторопливую беседу. Речь, как уже не раз, заходит об упадке нравственности, о внедрении в сознание нашего народа чуждых ему американских ценностей: эгоизма, потребительства, культа денег, животных страстей. Мы единодушны во мнении, что в информационной войне с народом его нынешняя элита достигла больших успехов, что традиционные русские ценности: доброта, отзывчивость, коллективизм, в целом духовность исчезают из нашей жизни и что возрождение России невозможно без возрождения традиционных качеств русского человека.   Вдруг молчавший до этого и озабоченно думающий о чём-то своём, безработный доктор биологических наук Николай Васильевич - ещё очень бодрый, приятной наружности человек лет шестидесяти пяти - поднял голову и заговорил:
- Вот вы сейчас упомянули понятие «элита». С точки зрения моей науки элитной считается особь, с большой вероятностью передающая потомству положительные для людей качества. Человеческое общество в определённом смысле является биологической системой, то есть, олигархи, управляющие ныне нашей страной, элитой считаться в принципе не могут. Если они и передадут свои качества потомству, то качества эти не полезны людям, не удовлетворят их насущные потребности, не сделают их более счастливыми! Кроме того, уверяю вас, их правление не долговечно!  То, что мы ежедневно видим на экранах телевизоров, то, что происходит в Москве, Ленинграде, ещё ряде крупных городов – ещё не распространилось на всю страну. Россия – это не только Москва и Ленинград, но и Сибирь, и Дальний восток, наконец, это вся провинция!  Перестаньте посыпать головы пеплом и хоронить русскую душу! В России ещё жив настоящий русский человек,  и я столкнулся с ним  совсем недавно! Хотите, расскажу?
Мы приготовились слушать. Николой Васильевич умеет владеть аудиторией. Недаром – профессор! 
«Как вы заметили, в начале сентября я по неотложным делам уехал в Ленинград, оставив урожай на грядках. Неожиданно резко похолодало, начались дожди, нужно было срочно возвращаться сюда, в деревню.  Собрались мы с женой и в путь. Машина у меня старая, но до этого не подводила. В Луге, как обычно, заправился бензином. Успел выехать за город и тут мотор зачихал, стал хуже тянуть, и машина задёргалась. Остановился возле стоящего у обочины грузовика  (шофёр что-то чинил в моторе),  чтобы проконсультироваться.
- Где заправлялись? – сразу спросил он. – Я рассказал.
- Там всегда в бензин добавляют всякую дрянь: то солярку, то просто воду! Всё им мало! Разграбили страну, последние штаны с нас снимают! Говорят, что наши - с Брайтона - даже в Америке этим промышляют!  Русскоязычные они, не русские! Разные у нас души! Добавьте на следующей заправке девяносто второго бензина, тогда двигатель будет работать лучше! 
 Поблагодарив моего консультанта, я так и сделал, но поведение машины не изменилось. Напротив, рывки двигателя стали ещё сильнее. Пришлось остановиться на обочине среди леса и приступить к поиску неисправности. Автослесарь я неважный, поэтому прежде вынужден был читать описание автомобиля, которое на такой случай всегда вожу с собой.  Обнаружил, что не работает бензонасос, разобрал, сменил диафрагму. Возился часа три. Теперь мотор совсем не подавал признаков жизни. Вырисовывалась картина ночёвки на природе. Смеркаться, пошёл мелкий осенний дождь и, по-видимому, надолго, заметно похолодало. Жена отчаялась и стала «голосовать», пытаясь остановить какую-нибудь машину и попросить владельца дотянуть нашу до ближайшей деревни. Перспектива ночевать в холодной машине посреди леса её не устраивала. Я же уже смирился с таким исходом, поскольку совсем не верил в сочувствие проезжавших мимо владельцев иномарок. Тем паче, количество их ближе к ночи существенно уменьшилось.
Вдруг неожиданно, резко обогнув нас и моргнув красными стоп-сигналами, затормозила милицейская, с мигалкой на крыше, шестёрка («Жигули»).  Из неё вышли двое в форме инспекторов ГАИ и направились к нам.  Менее всего я рассчитывал на помощь милиции – уж слишком плохую славу она завоевала в постсоветские годы! Небольшая надежда была на корыстолюбивого шофёра и ещё меньшая – на сострадающего. Однако старший из инспекторов, с погонами капитана, вопреки моим ожиданиям, подойдя, сказал:
- Часа два назад я проезжал мимо, вы уже здесь стояли. Что случилось? Может быть, вам нужна помощь?
Я воспрянул духом, заметно повеселело лицо жены. Вкратце поведал о своём злоключении, сказал, что не понимаю причины безжизненности мотора, и попросил помочь добраться до ближайшей деревни, чтобы там переночевать, а утром возобновить поиск неисправности.
- Думаю, чудес не бывает! Сейчас сделаем, мотор заработает и поедете дальше! Далеко ещё ехать? – весело с оптимизмом сказал капитан.
-   Да километров семьдесят!
-   Доберётесь самостоятельно до своего ночлега!
Он засучил рукава своей форменной рубашки и взялся за бензонасос.
- Сейчас посмотрим, что с ним! - и стал откручивать гайки. 
-   А мы уже совсем утратили надежду на помощь! – сказала жена. – Приготовились ночевать на дороге, а для согрева бегать вокруг машины. Никто из проезжающих не откликнулся на нашу просьбу о помощи!
Инспектор оценивающе посмотрел на неё и улыбнулся, должно быть, представив  немолодую женщину бегающей ночью вокруг машины.
- Это всё ваши, питерские! Насмотрелись телевидения вот и гоняются за долларами! Здесь их много мотается в Эстонию и дальше. Деньги куют, спешат! Бизнесмены одним словом («бизнесмены» парень произнёс с нескрываемой неприязнью). Если бы проезжал наш, местный да ещё деревенский шофёр, - непременно остановился бы и помог! У нас телевидение не смотрят – выживать надо, работать! Вот и сохранили многие доброту, отзывчивость, соучастие. У меня, например, нет телевизора, принципиально не покупаю! Только грязь от него в душе копится, мерзость! Думаю: «Выключить бы телевидение на пару месяцев, закрыть большинство газет и человек бы наш  изменился. Вся дурь и пошлость улетучились бы сами, и возродилась бы русская душа: скромная, открытая, отзывчивая и добрая!»
Я с восхищением слушал,  не перебивая: его мысли полностью совпадали с моими, и радовался, что даже в ГАИ, совсем недалеко от теперь очень демократического Ленинграда, сохранились ещё настоящие русские люди, не развращенные современными свободными СМИ. «А если дальше посмотреть, - думал я, - на восток, на север - ведь там наверняка ещё больше людей, не поддавшихся информационному натиску и оставшихся русскими по духу! Не даром ещё Ломоносов говорил, что богатства России будут приращиваться из Сибири, а ведь главным её богатством всегда были люди. Вполне возможно, что уже сегодня где-то учится отвоёвывать родную землю современный князь Пожарский и готовится пустить шапку по кругу, для сбора денег на благое дело, русский мужик Минин?! Так что рано ещё заказывать панихиду по русской душе!»
Услышанные мысли заставили меня внимательно присмотреться к своему добровольному помощнику. Среднего роста, коренастый, с простым широкоскулым лицом, светловолосый (даже рыжеватый), голубоглазый – типичный псковитянин, «русак», как говорил А.В. Суворов. Простоватый, совсем не красавец на вид, но человек с красивой русской душой! Он внушал мне оптимизм во взглядах на будущее моей Родины, надежду на возрождение её прежнего многовекового величия.
Разговаривая, инспектор сноровисто перебрал бензонасос, прочистил фильтр и клапана, устанавливая его на место, коротко бросил:
- Теперь заводите!
Я повернул ключ зажигания, двигатель зачихал, закашлял и снова остановился.
- Посмотрим систему зажигания, - сказал капитан и открыл крышку прерывателя-распределителя.
- А вот и вторая неисправность! – и он показал на отпаявшийся провод.
- Принеси из нашей машины контактную группу! – обратился он к своему напарнику – совсем молодому симпатичному парню всё это время стоявшему рядом, не принимавшему участия в разговоре и с уважением слушавшего своего начальника.
Быстро заменив неисправную деталь, капитан сам завёл мою машину. Двигатель работал ровно и ритмично.
- Всё в порядке! Спокойно поезжайте дальше! Счастливого пути! – сказал наш спаситель, вытирая тряпкой руки, и направился к своей машине. Коллега последовал за ним.
- Сколько мы вам должны? – спросил я, идя рядом. Моя жена с деньгами в руке шла за нами. – Ведь сейчас, как многие говорят, даже кукушка не кукует даром!
- Это у вас, в Питере! Мы пока живём иначе! И не думайте, пожалуйста, обо всех людях плохо! Не обижайте их понапрасну! Я просто по-человечески посочувствовал и помог вам. В другой раз вы поможете мне! Вот это и будет плата за мой труд. Так жили наши предки и так должны жить мы – русские люди!
- Скажите, хотя бы, как Вас зовут?! Я напишу в газету!
- Называйте просто русским человеком.
Он сел в машину, и она тут же тронулась. Бесконечно благодарные, мы с женой, стоя на дороге,  проводили удаляющиеся красные фонари, пока они совсем не скрылись в ночи.   Потом до самого дома говорили о том, как приятно встретить на жизненном пути хорошего человека, как он благотворно влияет на нас, и вспоминали другие подобные встречи. Оказалось, что их было не мало».
Николай Васильевич умолк. Я видел, как просветлели лица слушателей. Рассказ был хорошим доказательством того, что не окончательно ещё вытравлена  у нашего народа традиционная русская доброта и отзывчивость. Кто-то предложил тост «За русскую душу» и мы с удовольствием выпили почти совсем не хмельного терпкого вина. Все повеселели, но не от вина, а от возросшей надежды на возрождение   великой России.  Не побеждён ещё, несмотря на все старания врагов, русский дух!  Ещё не вечер!





Г Е Р А

Гера – моя собака, рыжий ирландский сеттер женского рода, вот уже семь лет украшающий наш быт нашей семьи. Взял я её двухмесячным щенком для того, чтобы использовать по основному назначению, какое положено легавой собаке – охоте на луговую и боровую пернатую дичь. Среди десятка бежевых, весёлых, мельтешащих в комнате, выпрашивающих ласку и подачку щенков она выделялась своим отношением к пришельцам-покупателям. Она гордо и независимо возлежала в кресле и как-то свысока и даже несколько презрительно, повернувшись в пол оборота к двери, смотрела на незнакомых людей, как бы говоря: «Я знаю себе цену, не собираюсь её набивать, и безразлична к вашему выбору!»  Это-то и заставило меня остановить выбор именно на ней. Гера и сегодня нередко демонстрирует свою гордость, независимость и чувство собственного достоинства, а я уважаю эти качества  (и не только у собак)! 
Однако обстоятельства сложились так, что, то, для чего она создана природой и людьми, у нас собака не выполняет. Она полноправный, даже, можно сказать, самый важный член нашей семьи и для нас с женой в какой-то степени заменяет отсутствующих внуков.
Ирландцы – сами в основном огненно рыжие и собаку вывели своего любимого цвета. Кинологи официально называют её масть красной, она, как солнце в холодный зимний день. Недаром тонкий лирик М. Пришвин назвал свою собаку Ярило (Яриком), в честь древнего славянского бога солнца. Ухоженная, блестящая, шелковистая шерсть этой собаки действительно очень напоминает цвет вечернего солнца, тёмно красный с медным отливом. Очёсы, отвесы на лапах и груди и перо хвоста имеют более светлый оттенок. Часто они немного завиваются, что придаёт собаке ещё более привлекательный вид. Длинные висячие уши, красивая, изящная, утончённая форма головы и особенно карие, глубокие, очень выразительные глаза дополняют её аристократический облик. Необыкновенно красивые с длинными ресницами глаза ирландского сеттера могут быть серьёзными и легкомысленными, лукавыми и бесхитростными, весёлыми и грустными, гордыми и подобострастными, задумчивыми и мечтательными, вопросительными и безапелляционными. Редкий никуда не спешащий прохожий не обратит внимания на эту собаку.
Гера – собака аристократ. Собака, выведенная аристократами духа для богатых, знатных и тонко воспитанных островных аристократов и сама унаследовала их черты. Возможно, она и переняла их у своих хозяев.   
Порода ирландских сеттеров насчитывает несколько сотен лет. Я не знаю имён выдающихся островитян: ирландцев, шотландцев и англичан – владельцев и заводчиков этой породы, зато  точно знаю, что именно такие собаки украшали усадьбы Романовых, Голицыных, Толстых, Тургеневых, Аксаковых, Некрасовых и многих других русских аристократов – охотников, не оставивших своих воспоминаний.  Среди хозяев именитых предков и моей Геры встречаются имена очень известных  в наши дни людей.
Этих собак никогда не держали на псарне или на привязи. Они созданы для вольготной жизни в гостиных. Они, как и величественные русские псовые борзые, всегда свободно разгуливали по дому. Эти собаки очень чистоплотны, аккуратны и по-собачьи очень умны. Смотришь в карие, немного скорбные, человеческие глаза Геры и тебе кажется, что она вот-вот заговорит. Я не раз убеждался (вопреки мнению некоторых специалистов), что эта собака понимает не только команды, которым её научили в процессе детской дрессировки, но и многие другие слова и выражения; она постоянно обучается и легко усваивает новые для неё понятия.
Не могу сказать, что Гера знает тысячу слов, как знаменитый харьковский ирландский сеттер Ральф из одноимённого рассказа  А. И. Куприна, но уверяю:  понимает многие слова и выражения кроме стандартной системы команд. Она адекватно реагирует на такие выражения как: пойдём в парк, пойдём в поле, пойдём за хлебом, покажи дыру в заборе; покажи, где мама; покажи, где папа, принеси мячик и т. п. 
У меня в разное время жили три ирландца. Джой – чрезмерно подвижный психически и физически, великолепный, страстный охотник с обнажёнными нервами; Орфей – сильный, смелый, грубоватый и простоватый и Гера – женственная, благовоспитанная, интеллигентная, очень умная собака. Она безошибочно по моему требованию (при желании, конечно) достаёт из своего ящика с игрушками кукол: Мишу, Гошу, Катю, а также резиновых белку и зайца. Поев на кухне, она идёт в комнату и несколько раз взлаивает: это она зовёт меня играть. Я прошу принести одну из  игрушек, Гера приносит и вначале долго облизывает её (особенно почему-то ей нравится лизать белку) затем вопросительно смотрит мне в глаза: «Почему не бросаешь?» Я бросаю игрушку подальше, Гера бежит,  приносит и суёт её мне в руку. Это повторяется несколько раз. Через некоторое время игра ей надоедает,  и она уходит отдыхать на своё место. Это наш послеобеденный ритуал.
Выражение «лица» Геры заметно изменяется в зависимости от обстоятельств. Оно может быть вопросительно-задумчивым с высоко поднятыми бровями, мечтательным, грустным, весёлым, благодарным, но никогда я не видел его злым и мстительным. О собаке, безусловно, можно говорить как о личности, и я не первым заявляю об этом. Тоже писали и Куприн, и Пришвин, и Чехов, и Гарин-Михайловский, и многие другие любители и знатоки собак.
Нрав ирландский сеттер имеет добрый и ласковый. Ни я сам никогда не встречался, ни от других не слышал о случаях их агрессивности. Напротив, имея очень тонкую и чувствительную, сентиментальную психику, они часто бывают чрезмерно добродушны, даже трусливы и часто не могут постоять за себя в собачьих ссорах. По-видимому, они считают, что само их высокое происхождение в собачьем обществе должно защищать их.
Своим поведением на улице Гера демонстрирует полное доверие ко всем встречным. При приближении любого, даже незнакомого человека, она виляет хвостом, дружелюбно смотрит на него и ожидает ласки. К сожалению, многие из ныне живущих людей по разным причинам оторвались от природы, от животных; относятся к ним настороженно и на это существует достаточно оснований.  Например, широкое распространение ныне бойцовых пород собак, от которых, действительно, ничего хорошего ожидать не приходится, - но в целом, общение с природой и животными, безусловно, благотворно влияет на человека. В заботе о «братьях наших меньших» он сам становится добрее. И тут трудно сказать, кто кому более обязан: собака человеку или, наоборот, человек – собаке!
Днём Гера обычно лежит в кресле или на диване. Услышав звонок, вскакивает, бежит к двери и громко лает. Но это только, когда в квартире кто-либо есть, отрабатывая, таким образом, свой собачий хлеб. Если же не перед кем демонстрировать усердие в службе, она этого не делает. Мою жену Гера встречает у двери уже задолго до того, как та начнёт открывать замок. Слух у неё прекрасный. Встретив у входных дверей знакомого человека, Гера забирается на своё место в коридоре, где она спит ночью, и лежит,  жеманясь, закрывая  мордочку  лапами и тихонько нежно поскуливая, в ожидании ласки. Все мои близкие знакомые и родные понимают её, она же с благодарностью принимает их внимание.
Ежедневно мы с Герой совершаем двухчасовую прогулку. В межсезонье, когда с входных ворот Екатерининского парка снимаются контролёры и парк безлюден, мы входим в него напротив Чесменской колонны и идём краем, вдоль забора до Розовой караулки, затем переходим в Александровский или Баболовский парк. Гера бежит чуть впереди меня, как это и положено легавой собаке, и своим острым чутьём обнюхивает дорогу и её окрестности. Вот она остановилась около пенька или куста и тщательно его обследует.  Видимо, здесь оставила метку другая собака, и Гера хочет заочно познакомиться с ней. Зимой она внимательно изучает встретившиеся заячьи или беличьи следы. Пройдя по ним несколько шагов, она останавливается, и вопросительно смотрит на меня. Уходить по заячьему следу я ей не разрешаю. Иное дело – белка. Я командую: «Гера, ищи белку!» – и она с радостью бежит по следу пока тот не исчезает. Собака понимает, что белка забралась на дерево, и, передвигаясь кругами,  осматривает его, а, увидев, тявкнет пару раз и опять "спрашивает":
- Что будем делать дальше?
Обычно я говорю:
- Оставим её в покое, это плохая белка, давай поищем другую!
И мы продолжаем свой путь. Так и гуляем. Я обдумываю свой очередной рассказ, анализирую текущие события или прочитанную книгу либо размышляю на философские темы: чаще всего нравственные, а она изучает небогатую фауну наших пушкинских парков. Иногда мы останавливаемся. Я усаживаюсь на пенёк или упавшее дерево, Гера ложится у моих ног и мы долго молчим, думая каждый о своём.  Мне кажется, что  мысли у нас одинаковые. Изредка я обращаюсь к ней с вопросом. Она поднимет голову, с сочувствием смотрит мне в глаза и, силится ответить. Увы, это не дано ей природой! 
Летом, когда мы проходим мимо прудов Александровского парка, и стоит жаркая погода, Гера непременно останавливается у воды и вопросительно смотрит на меня. Если я говорю:
- Искупайся, Гера, поплавай! - она бросается в воду. Часто и громко дыша (хакая) и отдуваясь, долго с удовольствием, написанном на её мордочке, плавает в пруду. При этом, как хорошую легавую собаку, выводки уток, кормящиеся рядом, её совершенно не интересуют. Если же я убеждаю:
- Здесь грязно, Гера, много тины, давай поищем другой пруд! -   Или:
- Сегодня холодно, Гера, пойдём дальше! - она послушно, без понуканий следует за мной.
Однако не подумайте, что у неё отсутствует своя воля. Подойдя к перекрёстку парковых дорожек, Гера всегда останавливается, и ждёт моего указания: куда идти дальше. Обычно я машу ей рукой: «туда пойдём», и она поворачивает в указанном направлении.   Но иногда случается и другое. Гера вдруг переходит не на указанную, а на более ей чем-то понравившуюся дорожку; останавливается в её начале и, несмотря на то, что я удаляюсь, некоторое время стоит на месте, затем догоняет меня, старается остановить и направить в нужном ей направлении, прыгая передо мной и не давая прохода, или пытается уговорить, нежно тычась своим влажным и холодным носом в мою руку. Бывает, что я поддаюсь её воле. При этом она всеми доступными ей средствами выражает свою благодарность. Своеволие Гера проявляет порой и на наших коротких утренних прогулках. Когда у неё нет настроения гулять по шумным и пыльным городским улицам, она находит способ уведомить меня об этом. Но, если я настаиваю на своём, она покорно, но с откровенной, нескрываемой неохотой подчиняется. Есть у моей Геры характер!
Сегодня на календаре начало августа. Позднее утро. Июльская нестерпимая жара, наконец, сменилась приятной прохладой. Высокое лазурное небо украшено чистыми белыми нитями перистых облаков. Высоко-высоко охотятся чёрные ловкие стрижи. С громким, пронзительным писком стайками и поодиночке, потрепетав длинными серповидными крыльями, некоторое время планируют - отдыхают. Широко раскрыв свой непомерно большой рот, они на лету ловят мошек.  Летают сегодня стрижи высоко, значит, - мошки там, наверху, значит, - атмосферное давление высокое,  дождя ожидать не следует и можно идти на далёкую прогулку. Между стрижами изредка мелькают ласточки. Они издают приятные звуки, похожие на голос нежного  бубенчика. Прекрасные летуны-ласточки тоже охотятся высоко. Птицы уже вывели птенцов и теперь обучают их самостоятельной взрослой жизни, готовятся к дальнему перелёту. Первыми наши края покинут стрижи. Они прилетают последними и улетают первыми, знаменуя этим начало и конец нашего короткого северного лета.
Тонко и нежно пахнут последние цветы на кустах шиповника. Рядом с ними уже повисли толстые, круглые, приплюснутые сверху, как помидоры,  желтеющие плоды. Краснеют гроздья ягод рябины, обещая богатый урожай – любимый корм дроздов, снегирей и свиристелей. В недавно ещё яркой причёске берёзы появились первые проседи. Близится осень – тихое умирание природы. Ещё одно лето уходит. Томная грусть проникает в мою душу.
    Мы выходим гулять с Герой сразу после завтрака. Хотя и не раннее, но ещё утро. Роса на траве не успела просохнуть. Прохладно. Безветрие. Сегодня приятно прогуляться по огромному, уже скошенному полю, где скромно, конечно, не как весной, но ещё поют жаворонки и щеглы, щебечут жёлтые трясогузки и репела, трещат кузнечики.
Выходя из под арки нашего дома, я говорю:
- Пойдём в поле, Гера! – и она послушно поворачивает налево.
Мы живём на окраине города, и поле находится в пятнадцати минутах ходьбы. Пересекаем людную окраинную улицу  и по узенькой тропинке, вьющейся среди огородов, выходим на простор. Вдалеке слева и справа – шоссе с редкими машинами, впереди чуть виднеется полоска леса, посередине поля – убегающая от нас неширокая, поросшая аптечной ромашкой, малоезженая полевая дорога. Я иду по ней, а Геру посылаю в поиск; машу рукой то влево, то вправо и говорю:
- Гера, ищи там!
Она давно знает, что искать-то, собственно, некого и нечего, но послушно некоторое время бегает челноком метрах в пятидесяти впереди, а я любуюсь её красивым, лёгким, грациозным аллюром. Потом ей надоедает это занятие, и она всё чаще останавливается и обнюхивает мышиные норки. Но копать землю я ей не разрешаю.
 Так мы уходим на несколько километров от города. Здесь царит тишина и покой, городского шума совершенно не слышно. Я ложусь на ещё тёплую землю и, глядя в бездну неба, размышляю о вечности вселенной и краткости человеческой жизни. Гера лежит рядом. Отдохнув, мы поднимаемся и тем же путём возвращаемся в город. Увлёкшись своими мыслями, я на некоторое время забываю о собаке.  Но что-то вдруг, неожиданно, каким-то толчком  возвращает меня к действительности. Оглядываюсь вокруг и вижу, что она далеко отстала и неподвижно стоит метрах в двухстах от дороги среди уже немного отросшей отавы. Я зову её вначале голосом, а затем свистом, но она почему-то не реагирует. «Может быть, не слышит», - думаю я, и зову громче: снова никакой реакции. Я начинаю не на шутку сердиться, и направляюсь в её сторону, чтобы наказать за непослушание. И тут вижу, как Гера медленно поворачивает голову в мою сторону, как будто боясь спугнуть кого-то, и как бы зовёт меня. Посмотрев на меня, она вновь устремляет взор на что-то мне невидимое. Подхожу ближе.  Теперь Гера медленно, крадучись, осторожно переступая и высоко поднимая лапы, вытянувшись в струнку и прижимаясь к земле, пошла. Как говорят охотники: потянула. Всё её напряжённое тело дрожит от страсти. Я медленно, осторожно иду чуть позади и стараюсь разглядеть: что же так привлекло внимание собаки. Но как ни стараюсь ничего кроме торчащих палками жёлтых стеблей скошенной травы и низенькой зелёной отавы не вижу. Мне ясно: Гера кого-то причуяла и преследует. Так мы движемся несколько минут. Наконец, мне это надоедает, и я командую: «Гера, вперёд!» Она прекрасно знает эту команду и безупречно выполняет её, когда мы переходим оживлённую улицу в городе; однако теперь остановилась и бездействует. Рассерженный, я толкаю её рукой, но она упирается. Не имея другой возможности столкнуть её со стойки, я громко хлопаю в ладоши и тут … метрах в пятнадцати – двадцати от нас в воздух шумно поднимается выводок серых куропаток. Я хорошо различаю крупную матёрую птицу и семь – восемь более мелких -  молодых. Они, как и все куриные, летят, попеременно работая крыльями и планируя.  Куропатки… да ещё рядом с городом, на бывшем совхозном поле! Как же давно я их и вообще, даже в удалённых от городской цивилизации местах, а не только здесь, уже не видел! По-видимому, отсутствие денег у сельскохозяйственных предприятий на химические удобрения сыграло положительную роль в воспроизводстве дичи.   
Гера оживляется и крупным галопом носится вокруг места, где только что сидел выводок. Я поощряю её командой: «Ищи, Гера, ищи!» Но все птицы улетели и дальнейший поиск напрасен. Набегавшись и устав, Гера успокаивается и садится возле меня, часто дыша и далеко на сторону свесив свой розовый, влажный, вздрагивающий язык. Я благодарю её за такую находку: ласково глажу её шелковистую голову и мягкие, тёплые, длинные уши. Она с нескрываемым удовольствием и гордостью смотрит мне в глаза и «говорит»: «Вот, видишь, каких хороших птиц я тебе нашла!» И мы понимаем друг друга!
Случилось так, что необученный, не натасканный, как говорят охотники, никогда не нюхавший настоящей дичи и даже не видевший её в глаза сеттер, вдруг проявил к ней не только внимание, но и настоящую охотничью страсть, и способность к анонсу!
Будучи невостребованными, охотничьи качества Геры ранее никак не выдавали себя. Но вот почуяла она запах куропатки, и пробудилось давно заложенное в её предков качество легавой собаки: неравнодушие к полевой дичи. Наверное, тоже примерно происходит и с человеком. Многие поколения людей воспитывались в соответствии с определёнными нравственными понятиями. Но наступило наше безнравственное время, и высокие нравственные качества личности оказались невостребованными. Человек вернулся в полуживотное состояние. Нужен сильный информационный толчок, чтобы он вновь стал Человеком!



ПТИЧЬЯ  ШКОЛА

Наш деревенский дом встречает  первое в сезоне посещение улыбающимися окнами. Кажется, что даже он радуется яркому, тёплому, ласковому солнцу, весне, пробуждению от зимней дрёмы. Ворота в усадьбу закрыты и, по-видимому, с осени здесь не ступала нога человека
В доме застоялый, сырой запах, но всё на месте. Непрошеных гостей тоже не было. Открываю окна, выгоняю нежилой дух. Сметаю в совок  горку снулых мух с подоконников. Вешаю на своё место старые ходики и толкаю маятник. Дом сразу оживает, наполняется жизнью. Сегодня мы протопим русскую печку, разложим убранные на зиму предметы быта и он окончательно примет жилой вид.
Выполнив неотложные хозяйственные дела, перекусив и затопив печь, одеваюсь и выхожу во двор. День догорает, солнце опускается к верхушкам деревьев, становится прохладно. Я сажусь на свою скамейку, вглядываюсь и вслушиваюсь в окружающий мир. В деревне тишина. Детей на дачу ешё не привезли, а местные старики уже покончили с дневными заботами и засели перед телевизорами. Воздух прозрачен, чист и напоён запахами весны. Пахнет оттаявшей землёй, прелыми листьями, вешними водами и вечерней прохладой. Ярко-красный диск солнца медленно прячется за частокол хвойного леса, что растёт по берегу озера. Его лучи подсвечивают кучевые облака, и они кажутся розовыми, а небо -  объятым пламенем. Над кромкой ближнего леса вижу тянущего вальдшнепа. Он словно плывёт в прохладном синем небе. Мне не слышно звуков, им издаваемых, но я не могу ошибиться, я узнаю его по полёту.  Провожаю его взором и с трепетом думаю о том, как завтра навещу своё заветное место на берегу лесного ручья и, может быть, под настроение, собью пару этих длинноносых крапчато-бурых большеглазых красавцев. Вдалеке на болоте прокричали журавли, они тоже прощаются с уходящим днём. Затихают птицы в ближнем лесу, только певчий дрозд никак не может угомониться. Вот от опушки к деревне медленно, лениво летит длиннохвостая кукушка, её тоже нетрудно узнать по полёту. Кроме того, на ходу она издаёт такие знакомые всем звуки.
Неожиданно что-то зашевелилось надо мной. Поднимаю голову. В развилке толстых ветвей, в двух метрах от меня примостилось довольно большое гнездо. Оно широкое и плоское, поэтому я и не заметил его раньше. Из него торчит длинный хвост. Присматриваюсь и различаю серую головку. Это дрозд-рябинник. Он плотно сидит на яйцах и не слишком боится меня. Я, стараясь не пугать, некоторое время снизу наблюдаю за ним, а он сверху за мной. Так мы с ним и познакомились.
Солнечный шар полностью скрывается за лесом, но ещё некоторое время подсвечивает белые кучевые облака. Затем наступают сумерки. Сразу становится холодно и сыро. Я иду в тепло, в дом и рассказываю жене о своём открытии. Гнездо и сейчас прекрасно видно из окна. В полумраке оно кажется наростом на ветвях яблони. Сидящий в нём дрозд неразличим. Может быть, он уже спит, и ему снятся его будущие дети. Хорошо спится и нам в натопленной крестьянской избе. 
Непередаваемы словами ощущения горожанина, вышедшего из деревенского дома рано утром во двор и сразу оказавшегося лицом к лицу с природой. Солнце уже поднялось над таким близким лесом и приятно ласкает лицо. Воздух прозрачен, чист и так насыщен ароматом и силами земли, что, кажется, он один способен избавить от всех недугов. Из леса тянет свежей молодой зеленью, прохладой и влагой. Там гармонично переплетаются голоса всех его пернатых обитателей. В синем, кое-где украшенном белоснежными облачками небе звенит жаворонок. На скворечниках в саду сидят их хозяева и услаждают слух насиживающих яйца подруг  пением. В промежутках между песнями они прихорашиваются – надо достойно выглядеть в глазах супруга. Впечатление такое, что поёт всё живое, поёт сама природа. И душа человека не может не петь вместе с ней! И забываются неприятности и жизненные невзгоды, и хочется обнять и поцеловать весь мир!  И в это время как-то не верится, что в мире существует зло, насилие, безнравственность, несправедливость!
Мы договорились с женой приложить все усилия, чтобы не спугнуть наших соседей – дроздов, и  дать им возможность вывести потомство. Работая в саду и на огороде, мы стараемся не делать резких движений, по возможности меньше шуметь, даже разговаривать стараемся потише. Без особой необходимости не подходим к яблоне, обжитой дроздами. При этом невольно приходится наблюдать за жизнью наших соседей и через некоторое время это входит в привычку. Кажется, даже нашей собаке удалось объяснить, что во дворе шуметь не следует. Пришлось пожертвовать и моим обыкновением провожать уходящий день, сидя на любимой скамейке под яблоней. Теперь я нашёл для себя другое, не менее удобное место на бревне у стены сарая. Нагревшиеся за день брёвна долго сохраняют тепло, и особенно приятно сидеть, прислонившись к ним прохладным вечером,  наблюдая за уходящим солнцем и засыпающей природой.
Дрозды далеко не сразу смиряются с нашим вторжением на их гнездовый участок. Прилетающий на смену супруг, вначале долго  прыгает по ветвям яблони, всем своим видом и поведением демонстрируя тревогу и недовольство. Он  чрезмерно громко и раздражённо что-то говорит на своём птичьем языке, возмущается пришельцами, высоко поднимает хвост, и только преодолев страх,  убедившись в безопасности, приближается к гнезду и занимает место на яйцах. При этом сменяемый дрозд тотчас прыгает с гнезда и, что-то весело прокричав, отправляется на кормёжку и отдых. Надо признаться, что различать «в лицо» супругов-дроздов я так и не научился. Возможно, это и умеют делать специалисты-орнитологи.
За неделю мы вскопали, удобрили грядки и посадили намеченные культуры; привели в порядок кусты и деревья; а в качестве отдыха, даже сходили пару раз на озеро и насладились его величием и строгим покоем. Завершив весенние работы в усадьбе, мы уехали в город.  Дрозды продолжали высиживать яйца.
 На следующий раз в усадьбу мы приехали с моим другом недели через две или три и сразу заметили, что в семействе дроздов появилось пополнение. Оба супруга усердно трудились от зари до зари, вскармливая своё крикливое,  прожорливое потомство. При появлении родителя с червяком в клюве птенцы поднимали такой гвалт, что не услышать их мог разве только глухой. Они, отталкивая друг друга, набрасывались на червя, демонстрируя справедливость Закона борьбы за существование, царящего в природе, действие которого, на мой взгляд (вопреки широко распространённому сейчас мнению) в человеческом обществе, должно ограничиваться разумным, высоконравственным поведением людей!   Птенцы широко раскрывали свои огромные жёлтые рты, требуя с каждым днём всё больше и больше пищи, и быстро росли. Ртов было три. По-видимому, они уже с трудом помещались в гнезде. Мы с другом пололи наши грядки, поливали проклюнувшиеся растения, собака валялась на траве под яблоней, но дрозды, увлечённые выполнением своей важной задачи, на нас теперь мало обращали внимания.
Однажды утром, выйдя из дома и направляясь к грядкам, под яблоней я увидел лежащего без движения уже опушённого птенца. Он был мёртв. Первой явилась мысль, что ночью в гнезде похозяйничала кошка, но тут появился дрозд, и из гнезда показались теперь уже два широко раскрытых клюва. Не берусь однозначно судить о разыгравшейся в дроздовом семействе трагедии, но думаю, что птенца вытолкнули из гнезда два его более сильных братца, и он разбился, ударившись о землю. Он был довольно большой, не меньше обычного домового воробья. Я поднял холодное тельце и, взяв лопату, закопал его под кустом смородины.
Дрозды-родители продолжали трудиться в поте лица, как будто ничего не случилось, а их детки - быстро расти. Теперь весь приносимый корм делился уже не на три, а на две части. Через непродолжительное время птенцы оперились, но сквозь перья ещё прорастали отдельные длинные пушинки, и было забавно смотреть на их серые головки с торчащими пучками светлого пуха.
 Лето стояло хорошее. В огороде буйно росли не только культурные растения, но и трава. Прохладные утренние и вечерние часы приходилось посвящать борьбе с сорняками, а дни мы проводили на озере, купаясь в тёплой воде мелководья, нежась в лучах солнца или в тени сосен.
Между тем наши дрозды подросли настолько, что стали вставать на край гнезда и махать своими ещё слабыми крыльями. Ростом они догнали своих родителей. Однако те их продолжали усердно кормить, надрываясь в непосильном труде. Думаю, им самим некогда было поесть. Детки были беззастенчивы, требовательны, прожорливы и жадны. Они почти непрерывно громко кричали, заглушая все остальные звуки в нашей усадьбе. И хотя родители с кормом появлялись у гнезда буквально через каждые десять минут, они замолкали только на время расправы с очередным червяком, не стесняясь при этом вырывать кусок изо рта друг у друга. Я наблюдал за семейством и думал: «Интересно, когда же наступит конец этому? Как птицы определяют этот момент? Может быть, дети сами должны понять, что пора переходить на самообеспечение?» И такой день настал.
В этот день, выйдя из дома утром, я сразу обратил внимание на особо громкие голоса птенцов, в то время как оба родителя находились рядом.  Возбуждённые и говорливые они прыгали по веткам яблони, но к гнезду не приближались. В клювах у них не было  привычных червяков. Они как бы уговаривали детей выходить из ставшего им тесным дома-гнезда в окружающий мир. Птенцы топтались по краю гнезда, но отходить от него не решались. По-видимому, урок по воспитанию самостоятельности у дроздов длился с самого восхода солнца, птенцы были очень голодны и отчаянно орали. Однако родители были непреклонны. Пищи они больше не приносили. Они прыгали по веткам, не приближаясь к гнезду, что-то убеждённо говорили, иногда слетали на землю, явно показывая детям своим примером, как это делается. Я сидел и с большим интересом наблюдал этот урок.
Наконец, один из птенцов набрался смелости и прыгнул на соседнюю с гнездом ветку. Ветка закачалась под его тяжестью, и он инстинктивно замахал крыльями, помогая себе удержаться на ней. Посидев немного, он перепрыгнул на соседнюю ветку. Опять удачно. У него появилась уверенность в своих силах и возможностях. Он направлялся к одному из родителей, но тот отлетал всё дальше и дальше. Догоняя его, птенец вынужден был всё  смелее и смелее передвигаться по ветвям. Наконец, взрослый дрозд слетел на землю, и птенец последовал его примеру. Он скорее не слетел, а упал, неумело махая крыльями,  тут же поднялся на лапки и побежал догонять родителя в картофельную ботву. Какими же радостными криками отметили это событие взрослые дрозды! Не нужно знать птичьего языка, чтобы понять их. Они просто зашлись от счастья!
Второй птенец оказался более трусливым. Потребовалось ещё время, чтобы голодом выманить его из гнезда и заставить плюхнуться в мягкую грядку в двух метрах от яблони. Родители при этом пришли ещё в больший восторг. Теперь всё дроздиное семейство скрылось в огородной растительности. Мы не стали в этот день поливать грядки. Пусть спокойно кормятся наши добрые соседи! Вечером я увидел, как на забор взлетели с огорода четыре дрозда. Они весело переговаривались и прыгали по штакетнику. Может быть, это было наше знакомое семейство. Мы не могли не порадоваться за них. Теперь молодое поколение не погибнет от голода! Оно останется жить даже в случае гибели родителей и продолжит их на земле!
  Весь тот день мы с моим другом посвятили наблюдению за семейством дроздов. Было очень любопытно видеть, как птицы обучали своих детей самостоятельности. Невольно подумалось: «Гуманно или не гуманно поступили родители, моря целый день голодом своих детей, ради достижения своей  (хотя и очень важной) цели? А возможен ли, в принципе другой путь? Добрый или не добрый поступок совершили родители по отношению к своим детям?» Наблюдая за дроздами, мы обсуждали эти вопросы.
Вернувшись в город, я открыл Толковый словарь В.И. Даля и прочитал: «Добро в духовном значении благо, что честно и полезно, всё чего требует от нас долг человека, гражданина, семьянина; противоположно худу и злу». Добрым Даль считает поступок человека, способствующий жизни по законам христианской морали. Даль отличает добрый поступок от жалостливого. Жалость далеко не всегда уместна. По мнению Даля, она часто бывает близорука, не разумна и ведёт к нежелательному результату. Мысли Даля оказались созвучны моим. Долг любого живого существа перед природой – оставить после себя жизнеспособное потомство и дрозды показали, что знают это! Попутно их дети получили хороший урок по теме: «Кто в семье законодатель? Чьё пожелание значимей: детей или родителей?»
 А все ли люди правильно понимают  это?





ВЕСНА

Весна – самое радостное,  самое прекрасное время: "утро года" как метко назвал его наш великий поэт. К нам, на северо-запад  России, она приходит в марте – апреле. Солнце всё чаще начинает пробиваться сквозь толстый слой низких серых облаков и оглядывать нашу болотистую, невзрачную местность. Первыми приближение весны замечают вечно зелёные, хвойные деревья. Под  густыми кронами елей появляются проталины, оживают корни, а от них соки отдохнувшей за зиму земли поднимаются вверх и постепенно достигают каждой отдельной иголочки,  отчего хвоя, тёмная и мрачная зимой, приобретает яркий и нежный цвет. Снег ещё лежит, а на ветвях ивы набухают и лопаются   почки. Из них появляются вначале белые пушистые барашки, которые, постепенно развиваясь и увеличиваясь, минуя салатный цвет, окрашиваются в - золотистый, благодаря множеству жёлтых тычинок.  Ива расцветает!  Тонкие чёрные ветки-прутики стройных белоствольных берёз, отягощённые разбухшими почками  и серёжками - бруньками, сгибаются, и теперь берёзы напоминают высоко взметнувшиеся в небо белые струи фонтанов, рассыпающихся  там, наверху, на множество мелких тёмных струек и брызг. Началось движение берёзового сока. Многие люди хорошо знают о его универсальных лечебных свойствах и заготавливают  впрок.
Лиственный лес ещё не оделся в праздничный наряд и деревья: дубы, вязы, тополя, клёны, осины стоят в ожидании своего часа. Первые зелёные листочки появятся на расположившихся на южных лесных опушках или в густой чаще кустах черёмухи. Они же первыми из древесных пород растений украсятся белыми, пышными и душистыми гроздьями цветов. Замечено, что цветение черёмухи обычно сопровождается похолоданием. То есть цветёт черёмуха  часто ещё до прихода  весны.  Учёные фенологи считают, что настоящая весна наступает, когда среднесуточная температура воздуха стабильно превышает пять градусов Цельсия. Именно в это время начинается вегетационный период жизни растений.
В апреле проснулись лягушки, но они ещё не полностью пришли в себя.  Из оцепенения их пока не выводят даже первые бабочки лимонницы и крапивницы и неугомонные труженики-шмели, пролетающие рядом.   Воздух сейчас настолько чист и ясен, что эти насекомые видны чуть ли не на сотню шагов.
Народное название апреля – водолей. В старину величали его и цветенем: в эту пору распускаются первые цветы, которые так и называются "первоцветами". Эти белые и голубые цветочки, появляющиеся на прогретых солнцем проталинах, так нежны, что и срывать их рука не поднимается! Раскрывшись днём под ласковыми лучами солнца, они закрываются, опускают головки и становятся похожими на колокольчики к вечеру, словно съёживаясь от вечерней прохлады. Как маленькие солнышки на толстеньких стебельках появляются золотистые цветы мать-и-мачехи. Подобно шляпкам подсолнуха, они поворачивают свои головки вслед за движением небесного светила, а к вечеру и непогоде тоже закрываются, сохраняя накопленное тепло. 
В глухих ельниках ещё лежит глубокий снег, но это не смущает заядлых грибников - любителей третьей охоты. Они знают, что на полянах, просеках и вырубках, по лесным дорогам, где земля успела прогреться, появились сморчки; а в сосновых борах и берёзовых рощах – шарообразные строчки. Их бурые шляпки сплошь покрыты извилинами, словно кто-то "прострочил" причудливый рисунок.  Питательные свойства грибов-подснежников выше, чем привычных нам  - трубчатых и пластинчатых.
Пернатыми вестниками весны, безусловно, являются грачи. Угольно чёрные, с блестящим на солнце оперением и большими белыми носами, прилетев, они важно расхаживают по проталинам, будто хотят убедиться, что ничего не изменилось на  родине за время их отсутствия. Отыскав свои старые гнёзда, обычно располагающиеся колонией, они громко кричат, оповещая соседей, радуясь возвращению домой и весне – всеобщей поре любви. За грачами на крышах своих уютных деревянных домиков, сооружённых заботливыми человеческими руками, появляются чёрные, отливающие зеленью, друзья садоводов  - скворцы. Прогнав поселившихся там зимой домовых воробьёв и обзаведясь подругой, скворец – глава будущего семейства – большую часть дня сидит рядом со своим домиком и, сгорая от страсти, трепеща крылышками, распевает в усладу подруге чудесные весенние песни-попурри. Он умеет хорошо подражать другим певчим птицам. При желании в это время можно понаблюдать и за любовной сценкой, когда пара скворцов, тесно прижавшись, сидят рядом с летком скворечни, нежно охорашивают друг другу пёрышки и даже целуются, соприкасаясь клювами.
Чуть позже в лесах и рощах появляются красногрудые, в пепельных шапочках бойкие зяблики. Они занимают гнездовые участки и  звонкими мелодичными трелями сообщают  об этом соперникам. Значительно скромнее одетые самочки, дают о себе знать звуками: "пиньк – пинь!" Предчувствуя дождь или непогоду, зяблики предупреждают нас – людей – соответствующими звуками: "рю – рю – рю". Примерно в это же время прилетают серые трясогузки. На первый взгляд самец и самочка  неразличимы, но если быть повнимательнее, то можно увидеть, что самец больше размером и носит больших размеров чёрный передничек и шапочку. Юркая эта птичка сидит на земле, качает длинным хвостиком и вертит головкой. Вдруг резко вспорхнула и снова опустилась на землю. Это она поймала невидимое нам насекомое. В народе говорят,  что трясогузка "хвостом лёд разбивает". Прилетели трясогузки – значит скоро начнётся ледоход,  а спустя несколько дней,  высоко в небе поплывут говорливые косяки журавлей и гусей. Хотя летят и те, и другие, выстроившись в линию или углом, но различить их легко: курлыканье журавлей трудно спутать с гоготом гусей.
 Птицы летят и днём и ночью – спешат на север, туда, где появились на свет. Как бы ни было хорошо в гостях – в тёплых краях, а дома лучше! Многим людям следовало бы у них поучиться патриотизму! Сколько птиц погибает в борьбе со стихией, от рук браконьеров, разбиваясь о препятствия, обессилев в длительном пути?! Удивительна тяга птиц к перелётам! Например, совсем маленькая пеночка-таловка совершает путешествие длиной в семнадцать тысяч километров с Малайского архипелага до наших мест! А обыкновенная, всем известная, ласточка зимует на юге Африки и, возвращаясь домой, пролетает над морями и пустынями десять тысяч километров! 
В апреле прилетают дрозды, мухоловки, горихвостки, каменки, зорянки, славки, кукушки и прочие и прочие обитатели наших лесов и полей. Последними появляются в нашем неласковом северном небе чёрные с непомерно большими, острыми, серповидными крыльями, из-за которых они не могут садиться на землю, прекрасные летуны-стрижи. Кстати, они и улетают первыми. Птицы заполняют наши леса, поля и парки и, отдохнув после длительного и опасного перелёта, самозабвенно отдаются серенадам любви. Природа буквально звенит от разноголосого птичьего хора.
Над полями весь день висят певцы русских просторов - жаворонки. Их непрерывные хрустальные трели сгоняют остатки снега в овраги и балки. Радуясь жизни,  носятся чёрно-белые хохлатые чибисы, оглашая окрестности криками, похожими на стоны. Порхают ржанки и жёлтые трясогузки. Солидно бороздят воздух большие полевые кулики – кроншнепы.
Над лесом начинают свои брачные полёты, в обычное время очень скрытные, лесные кулики – вальдшнепы. Охотники эти весенние их полёты по определённым маршрутам называют тягой. Как трепещет сердце охотника, когда в умолкшем вечернем лесу услышит призывную весеннюю песню этой пёстрой длинноносой и большеглазой птицы: "хор – хор – хор…цик!", а затем и увидит её плавно, как ночная бабочка, скользящую над верхушками деревьев!  Вальдшнепы тоже прекрасные синоптики. Если неожиданно хорошая тяга прекратится – жди резкого похолодания или даже снега. Интересно, что эти сравнительно небольшие птицы способны переносить в лапках своих птенцов по воздуху на довольно значительные расстояния, в места более богатые кормом – различными беспозвоночными, которых они ловко добывают длинным клювом во влажных местах леса.
Ранним апрельским утром далеко разносится так называемое бормотание лесных петухов – тетеревов. Они собираются группами на токовищах, где на  рыцарских турнирах чёрные, краснобровые, лирохвостые красавцы-самцы завоёвывают благосклонность пёстрых, невзрачных тетёрок. А в глухих и малодоступных уголках леса в эти дни на зорьке исполняют свою совсем простенькую, но такую привлекательную и дорогую для охотника любовную песню чёрные, бородатые глухари – ровесники каменного века.
В апреле появляются детёныши у волков, лисиц, барсуков, енотов и для родителей наступает горячая пора – надо кормить своё прожорливое и требовательное потомство.
Весной оживление царит не только в поля и лесах, но и на городских бульварах, в скверах и парках. Возбуждённые бурлящей кровью воробьи устраивают шумные потасовки за будущие семейные "квартиры". Отвоевав жильё у соперника, домовой воробей оповещает об этом сородичей победным чириканьем. Привередливые воробьихи, поочерёдно осматривая предлагаемые "квартиры", занимают самые приглянувшиеся, заодно одаривая своей любовью их владельцев. 
Погожим солнечным апрельским днём мы с моей собакой – ирландским сеттером Герой отправляемся в парк полюбоваться пробуждающейся природой. Над Большим прудом с громкими, не слишком нежными и мелодичными, каркающими криками носятся, как будто играя в пятнашки, различные чайки и крачки. В любовных своих играх, пролетая над самой водой,  они непроизвольно пугают мирно кормящихся уже парами кряковых уток. И они отплывают. Невзрачная, пёстренькая, желтоносая, но хорошо знающая свою нынешнюю цену, утка  плывёт впереди, а красавец кавалер-селезень в ярком наряде: с зелёным клювом, синей, отливающей бирюзой головкой, белым ожерельем на гордой шее, кокетливым завитком на хвосте и красными лапками покорно держится позади.   Скромные чёрные, белобокие нырки, вспугнутые бестактными чайками, с недовольным криком перелетают на более спокойное место и там продолжают прерванный завтрак. На одном из Лебяжьих островков вижу какое-то живое существо: шарообразное, похожее на ежа. Присматриваюсь, да это ондатра! Бурая и пушистая она медленно движется среди прошлогодней сухой и такой же, как сама, бурой листвы; отыскивая ещё редкие травинки, лакомится первой зеленью - витаминизируется после долгой зимы. За ней тянется длинный голый хвост.
У нас с Герой есть излюбленное место отдыха в Александровском парке на берегу Виттоловского канала. Здесь в густых зарослях прибрежной ивы, кем-то давным-давно оставлен обрубок толстого дерева. Он наполовину сгнил, и образовалось некое подобие кресла с сиденьем, спинкой и подлокотниками. Гера, бегущая впереди, хорошо помнит это место  и своевременно сворачивает с тропинки к нашему креслу. Я удобно устраиваюсь в нём и любуюсь: тихой водой заброшенного канала, отражениями растущих на противоположном берегу деревьев; следами уток и ондатр, оставленными на ряске; сидящими невдалеке кряквами, брильянтовыми бликами яркого весеннего солнца; вслушиваюсь в знакомые и любимые с детства голоса певчих птиц и наслаждаюсь покоем и безлюдьем. Вспоминаю прежние вёсны, охоты и рыбалки и во мне возникают яркие радостные чувства, которые я испытал когда-то, давным-давно. Я  вновь переживаю то, что много лет назад радовало мою душу и потому так прочно запечатлелось в моей памяти.
Гера, положив голову на лапы, удобно устроилась у моих ног и тоже думает о чём-то своём, должно быть, тоже вспоминает яркие события своей жизни. Мы давно хорошо понимаем друг друга и живём с ней в полном согласии. Я часто разговариваю с ней и она, внимательно, не мигая, глядя на меня своими карими человеческими глазами, кажется, понимает каждое моё слово и очень сожалеет, что не может ответить.  Изредка она поднимает голову и прислушивается к чему-то мне неслышимому. Картина окружающего мира, рисуемая её тонким слухом, много краше и богаче моей, и я ей немного завидую.
Вдоволь насладившись просыпающейся от долгой зимней спячки природой, надышавшись целебным воздухом, переполненные светлыми чувствами, получив заряд бодрости и оптимизма,  мы возвращаемся домой. Мы встретили ещё одну весну!




УТРО  В  ДЕРЕВНЕ

Я проснулся от громкого жалобного крика соседской курицы: ай-яй-яй,…ай-яй-яй,…ай-яй-яй… Она снесла яйцо, ей очень хочется завести цыплят, а безжалостная старуха-хозяйка опять отбирает!  Курице до боли обидно, стонет её материнское чувство и она жалуется петуху. Но тот оказался жестокосердым эгоистом и никак не проявляет сочувствия. Он долго молчит, не обращая внимание на жалобы курицы, а затем, по-видимому, найдя червяка, громко и победоносно объявляет об этом всему своему гарему: кукареку! Все ко мне! 
Я лежу и блаженствую, прислушиваюсь к куриному разговору. Так не хочется открывать глаза!
Со стороны нашего умывальника послышался голос нахальной сороки: чичичи,…чичичи,…чичичи… Наверняка хвастает подругам, что обнаружила забытый женой кусок мыла. Сейчас утащит воровка! Она это проделывала уже не один раз! «Надо бы поискать её гнездо. Там можно найти много интересного!» - лениво думаю я.
Стоит жаркое и душное начало августа. Окна в доме открыты. Приятная утренняя прохлада струится через марлевую защиту от комаров, слегка раздувая материю. Просыпается, спящая рядом со мной в своём ящике-лежанке моя собака - красный ирландский сеттер Гера. Потягивается, зевает, широко раскрывает рот, демонстрируя прекрасные белые крепкие зубы, и  издаёт звуки похожие на кошачье мурлыканье. Она тоже не прочь ещё понежиться в постели. Я делаю вид, что сплю и никак не реагирую. Но её природа берёт своё, и через некоторое время Гера начинает будить меня.  Она, не вставая с места, протягивает свою когтистую лапу и трогает меня: сперва аккуратно, а затем всё настойчивее; требует: «Просыпайся, пора идти гулять!»  Приходится вставать. Натягиваю спортивные брюки, носки, кроссовки и, прихватив лёгкую рубашку, выхожу во двор. Гера  в  восторге прыгает вокруг меня. 
До самого горизонта ни облачка. С вылинявшего от жары блёклого неба солнце ярко освещает кусты и деревья. Капли росы на листьях сверкают и переливаются как благородные бриллианты. Стараниями жены, обильно украшающие усадьбу цветы, встречая нас, улыбаются своими белыми, розовыми, красными, синими и фиолетовыми улыбками. Умытые утренней росой, они сейчас особенно ярки, нежны и красивы! На аккуратных грядках стройными рядами стоят мощные тёмно-зелёные перья лука, зонтиками на длинных ножках выстроился созревающий укроп, яркой зеленью выделяются грядки моркови, в огромных жёлтых цветках кабачков и тыкв копошатся пчёлы и шмели. На яблонях наливаются соком плоды, крупные, но ещё зелёные, гроздьями повисли  сливы, краснеющими ягодами украсились вишни.
Открываю калитку сада, и мы с Герой сразу оказываемся на лугу – в царстве летнего разнотравья. Нам нежно кивают головками белые солнышки-ромашки, розовый клевер, жёлтая пижма, синие колокольчики, сиреневые фиалки, фиолетовый татарник.  Усыпанный капельками росы  луг сверкает тысячами искр. Оставляя след на некошеной, влажной траве, идём к недалёкой опушке леса.
 Лес в августе по сравнению с весенним - безмолвен. Птицы уже вывели птенцов и готовят их к самостоятельной жизни, набирают силы для дальнего перелёта на зимовку.  Я иду вдоль опушки, предоставляя собаке возможность проявить свои охотничьи качества. Вся мокрая от росы, как и положено легавой, Гера бодрым аллюром носится правильным челноком впереди меня в надежде поймать такой приятный ей запах дичи. Увы, здешние места совершенно лишились её ещё в период активной химизации сельского хозяйства. Давно исчезла серая куропатка, дупель, перепел, кроншнеп. Даже коростель стал большой редкостью. Я-то хорошо знаю, что все старания Геры напрасны!
Но, что это!? Из леса донёсся свист, тональностью очень напоминающий человеческий. Гера замирает. Примерно таким свистом я даю ей команду «Ко мне!» Фииу,…фииу, …фифифиу,…фифифиу… слышится из леса. Это подаёт голос самец иволги. Успокаиваю собаку и приказываю ей продолжать поиск, а сам начинаю беседу с иволгой, по возможности повторяя её музыкальные фразы. Голос у самца иволги громкий чистый сочный, фразы однообразны и не сложны. Он как бы говорит: «Ты кто? Ты кто? Лети ко мне!  Лети ко мне!» К сожалению, я не могу оправдать его надежды на общение и только дразню его. Он как будто понимает это и перестаёт звать.  В небе над нами носятся прекрасные летуны-ласточки и стрижи. Радуясь очередному дню, они играют, гоняются друг за другом. Вот две городские ласточки летят прямо навстречу, кажется: вот-вот столкнутся. Но они вовремя притормаживают, принимают вертикальное положение и на мгновение соприкасаются грудками. «Может быть, я являюсь свидетелем встречи в небе матери и её подросшего птенца сопровождаемой, как и у людей, поцелуем? - думаю я, наблюдая за этой парой.  - Кто знает!?»   
По высокой траве луга быстро скользит большая тень. Оборачиваюсь. Низко над землёй, широко растопырив пальцы крыльев, планирует белый аист. Он явно высматривает место для посадки. Миновав меня, он выставляет вперёд длинные мощные лапы, тормозит крыльями и плавно, даже как-то изящно, опускается в траву. Осматривается, а затем важно, гордо неся носатую голову и высоко поднимая ноги, неторопливо и осторожно шагает в противоположном от меня направлении. Аист охотится. Вот он остановился, повернул в сторону свой нос-морковку и одним глазом наблюдает за чем-то мне невидимым. Резкий кивок… и в его клюве уже болтает лапками лягушонок. Секунды… и жертва скрывается в зобу охотника. Он некоторое время прислушивается к себе, затем так же осторожно шагая, продолжает охоту. Люди здесь привыкли к этим большим и добрым птицам, а птицы к ним и прекрасно уживаются, не обижая друг друга. Когда-то давным-давно аисты свили гнездо на сломанной верхушке старой ветлы, растущей в деревне, и с тех пор уже много лет жизнь в нём возобновляется каждую весну.  В конце апреля вернувшаяся из дальних странствий пара аистов подновляет разрушенное зимними вьюгами своё огромное гнездо и выводит в нём обычно двух птенцов. В августе вблизи деревни уже расхаживают четыре красноносые и  красноногие  большие черно-белые птицы. В это же время начинаются их спортивные тренировки. Семейство аистов, кружась над деревней, постепенно набирает высоту, достигая видимых размеров воробья, затем, расправив крылья и почти не работая ими, часами висят в небе – парят как планеры. В начале сентября как-то незаметно они исчезают, чтобы весной парой появиться вновь. Молодое поколение находит себе место в другой деревне. И так из года в год. Существует поверие, что аисты приносят человеку счастье. И люди мирятся с тем, что ранним летним утром они, расхаживая по крыше  дома, издают клювами громкие, не слишком мелодичные, похожие на издаваемые деревянной трещоткой звуки, мешающие досматривать самые сладкие утренние сны; или, садясь на телевизионные антенны, ломают их своей тяжестью.
    Прогулявшись, мы с Герой возвращаемся в свою усадьбу. Я усаживаюсь на любимую скамью под яблоней, Гера ложится у моих ног, и мы отдыхаем, наслаждаемся покоем, деревенской тишиной, близостью к природе. Между деревьями сада ловко лавируют ласточки.  Деревенские – с бурым пятном на грудке и длинным хвостиком-вилкой - перекликаются: чиви,…чиви,…чиви; городские – с коротким хвостиком -  звенят как детские бубенчики.
По коньку крыши соседнего дома расхаживают воркующие дикие сизые голуби. Они ожидают, когда же соседка начнёт кормить своих кур, и моментально опускаются в обнесённый сеткой курятник, как только хозяйка покидает его, чтобы позавтракать вместе с курами.
Большой тигровой масти кот крадётся по крыше сарая к мирно занимающейся утренним туалетом молодой серой трясогузке. Она ещё не оделась в весенний наряд: серенькая, невзрачная, длиннохвостая пичуга. К весне она нарядится в чёрную шапочку и такой же галстук и заметно похорошеет.  Вовремя заметив опасность, трясогузка обманывает надежды кота и, крикнув ему что-то обидное,  улетает.   
Стайка болтливых воробьёв с шумом и криками в миг облепляет вишнёвое дерево, но я хлопаю в ладоши и прогоняю их. Обиженные, они рассыпаются, как горох.
Совсем крохотная птичка пеночка вдруг вынырнула из листвы яблони и опустилась на зонтик укропа. Сидит и, качаясь на тонких веточках, склёвывает цветы; не понравились… Перепорхнула на перо лука и ловко бежит к его вершинке. Ничего не нашла и полетела дальше.
В густой листве чёрной смородины неожиданно появилась горихвостка. Сидит, качает своим ярко-ржавым хвостиком и смотрит на меня чёрным глазком-бусинкой. Мгновение…и её уже не видно: убежала по веточкам по своим делам.
Большая серая мухоловка, виртуозно пилотируя, на лету ловит мух, пригревшихся на освещённой солнцем стене дома.
Присмотреться внимательно – жизнь во всех её проявлениях кипит вокруг нас. Добрая, вечная, многообразная и поучительная жизнь природы, наполняющая добротой человеческую душу! Может быть, человек и стал таким жестоким и чёрствым, что по мере развития нынешней городской цивилизации всё меньше и меньше общается с первозданной природой?




ОДНАЖДЫ  ОСЕННИМ  ВЕЧЕРОМ

Конец сентября. Давно прошло очаровательное время ленинградских белых ночей. Дни стали короче, ночи – темней и длинней.  Заметно похолодало. Пышная летняя листва  деревьев украсилась золотом и багрянцем и существенно поредела. Отжившие, высохшие листья приятно шуршат под ногами и их, как мусор, гоняет безжалостный ветер. Вывели своих птенцов и умолкли певчие перелетные птицы, а наиболее чувствительные к холодам стрижи и ласточки, питающиеся мошкарой, уже улетели на зимовку в тёплые края. Осень вступает в свои права. Небо всё чаще заволакивают плотные серые тучи, оплакивающие ушедшее лето моросящим дождём.  Редкие солнечные дни ещё напоминают о нежном  лете, но вечера и ночи говорят о приближении суровой, морозной  зимы. Замечательно сказал об этом времени года мой знакомый поэт:
   Осень золотая под ногами
Листьями опавшими шуршит
Словно разговаривает с нами,
Нашу память будто ворошит!

Наверное, никто не будет отрицать того, что золотая осень очень располагает к мечтательности, к воспоминаниям!
Возвращаясь с дальней прогулки, домой через теперь уже открытый для всех желающих Екатерининский парк, мы с моей собакой - ирландским сеттером Герой - делаем остановку на полуострове Большого пруда, где расположено  прекрасное творение архитектора Монигетти - парковый павильон "Турецкая баня".   Слева от нас – стройная колоннада Мраморного мостика, впереди - небольшой, поросший лесом островок, за ним – символ былой русской воинской славы – Чесменская колонна. Солнце уже опустилось к верхушкам деревьев позади нас, зажгло жёлтые и красные свечи клёнов и ярко осветило чёрного чугунного орла, терзающего турецкий полумесяц на её вершине, как бы лишний раз, напоминая  морякам, гуляющим в парке, о былом величии русского военного флота.
Усталый, я опускаюсь на каким-то образом оказавшуюся здесь, в ухоженном парке, старую автомобильную покрышку, лежащую у самой воды. Гера усаживается рядом. Нисколько не опасаясь нас, совсем близко, большим стадом плавают кряковые утки. Молодые уже перелиняли и их трудно отличить от  матёрых. Селезни надели свой роскошный весенний наряд и красуются перед скромно на их фоне выглядящими утками. Удивительно: ведь в дикой природе кряква – пожалуй, самая осторожная и осмотрительная утка! Она никогда не сядет к подсадным крякушам или чучелам, не сделав прежде "круг почёта", не осмотрев окрестности: нет ли поблизости какой-либо опасности. Да и такой многочисленной, как теперь в парковых прудах, в дикой природе она никогда ранее не была. Кряквы  всегда было значительно меньше, чем, скажем, более мелких и доверчивых чирков. Те, увидев на воде стайку сородичей, долго не раздумывая, сходу плюхаются рядом, не ожидая никакого подвоха, и даже не пытаясь убедится: живые это птицы или резиновые чучела. А то ещё подплывёт, бывало, к чучелу и станет его клевать: то ли заигрывает, то ли прогоняет незнакомца?! За эту свою простоту и доверчивость они и поплатились. Очень редко теперь даже в самых глухих местах нашего северо-запада можно встретить юркого и стремительного в полёте простодушного чирка-свистунка или чирка-трескунка. Выбили их алчные охотники и браконьеры начисто! Может быть, действительно, как утверждают некоторые, разум – это просто умение   приспосабливаться?! Вот кряквы приспособились к изменившимся за последние полстолетия условиям жизни - к урбанизации, интенсификации и химизации сельского хозяйства - и теперь прекрасно живут и размножаются рядом с человеком – своим извечным врагом – в городских парках,  на каналах и речках. Водимо, поняли, что именно здесь у них минимальное количество врагов.
Между тем солнце совсем скрылось за горизонтом, наступили сумерки. Зажглись фонари на Парковой улице. Их отражения жёлтыми лучами легли на спокойную воду пруда. Вдоль парковой изгороди чередой побежали огоньки автомобилей. Скрылась во мраке Чесменская колонна, еле различим Мраморный мостик. Вместе с наступающей темнотой утки отплывают подальше от берега - инстинкт самосохранения ещё не пропал совсем! В вечерней тишине парка необыкновенно громкими кажутся их многочисленные переплетающиеся голоса: "ка – ка – ка! ка – ка – ка!"  Своеобразным хором  они провожают уходящий день! Гера насторожилась и напряжённо всматривается и вслушивается в темноту. В ней тоже ещё окончательно не погиб природный охотник. Присутствие дичи волнует, возбуждает её чувства, заставляет быстрее биться сердце. Она далеко высунула свой влажный розовый язык, часто дышит и вся дрожит от охватившего её азарта.  Поглаживая шелковистую голову, я успокаиваю её.
Окружающая обстановка наталкивает меня на воспоминания. Я представляю себя на утиной охоте, в сумерках сидящим в скрадке на берегу поросшего  камышом озера, в ожидании появления на фоне неба силуэта налетающей утки. Во мне пробуждается даже какое-то подобие охотничьего азарта, когда с шумом в воздух поднимается с середины пруда большая стая уток. Начинается вечерняя утиная зорька!
Покружив над прудом, стая разбивается на небольшие группы, одни из которых улетают на дальние места ночной кормёжки, другие, сделав несколько кругов над парковыми прудами, выберут себе подходящее место поблизости. Вот эти утренние и вечерние перелёты уток к местам днёвок и ночёвок охотники и называют утиными зорьками. Зорьки – лучшее время утиной охоты. Укрывшись в специально оборудованных скрадках, либо используя естественные природные укрытия, посадив перед собой на воду для приманки резиновых подсадных, охотники ожидают приблизившихся на расстояние верного выстрела летающих уток, и стреляют  по ним обычно влёт. Вечерняя зорька продолжается до полной темноты, утренняя – с рассвета часов до девяти. Днём утки почти не летают. Утиная охота азартна, требует знания повадок дичи, умелого выбора места засидки, хорошей маскировки и, конечно, искусной стрельбы по движущейся, скоростной, маневрирующей цели.
Я уже почти совсем оставил занятие охотой. Во-первых, моё время пылких страстей безвозвратно ушло в прошлое; во-вторых, дичи в природе осталось так мало, что считаю  большим грехом уничтожать последнюю! Буквально на моих глазах исчезло большое количество видов охотничьих животных и птиц! Да и не только охотничьи.  Даже певчие птицы  стали в наших краях большой редкостью! Боюсь, что в недалёком будущем люди смогут обыкновенного зайца или чижа увидеть только на картинке, как мы сегодня рассматриваем динозавра! Надо сказать, что и в добрые старые времена, будучи с детства заядлым охотником, я получал удовольствие не от количества и веса добытой дичи или вкуса  приготовленного из неё блюда, а от её поиска, выслеживания, наблюдения за повадками, красивого выстрела, остановившего бегущую или летящую, трудно доступную цель, то есть - от самого процесса охоты!  И чем с большими трудностями доставался охотничий трофей, тем ценнее он  для меня был.
"А что, если сегодня, - думаю я, - здесь, в городском парке, рядом со знаменитым парковым павильоном попробовать восстановить в памяти охоту на утиной зорьке и чувства, которые испытывал когда-то?! Вспомнить, как замирало и трепетало сердце в ожидании наступления момента выстрела по налетающей птице. Ощущение торжества победы. Долго не покидающие тебя возбуждение и удовлетворённость, смешанные с усталостью от нервного перенапряжения после завершения охоты. Конечно, мои ощущения будут существенно менее ярки, чем в реальности, зато эта моя "охота" никому не причинит никакого вреда!" 
Стрельба влёт – важный элемент охоты по птице - большое искусство и требует определённого навыка, выдержки, умения владеть своими чувствами. Настоящий охотник-любитель, в отличие от промысловика-заготовителя, испытывает целую гамму чувств, возбуждающих, мешающих меткому выстрелу и одновременно так украшающих его жизнь!
Чу! Где-то справа зашуршали крылья летящей утки. Звук приближается. Сердце моё затрепетало, кажется, оно вот-вот выскочит из груди, резко повысился  пульс! Дыхание стало поверхностным и прерывистым. Время остановилось. Я весь напрягся, ища глазами не видимую ещё цель. Вот она, наконец, показалась на фоне западного более светлого участка неба. Ничего, не опасаясь, утка летит над водой мимо меня на расстоянии хорошего выстрела.  Я мысленно вскидываю к плечу ружьё вместе с линией прицеливания в направление цели.  Утка за это время успевает  переместиться вперёд.  Двигая линию прицеливания по траектории её полёта, догоняю цель и, несколько опередив, не останавливая линии прицеливания, плавно нажимаю на спуск.  Грохот выстрела, разорвавший вечернюю тишину, всплеск упавшей на воду утки, поднятый ею фонтан брызг,  тело птицы с распростёртыми крыльями и опущенной в воду головой,  как и весь процесс стрельбы, ярко дорисовывает моё воображение.
При моём способе стрельбы упреждение мало зависит от скорости цели. Чем больше скорость, тем быстрее приходится двигать линию прицеливания, догоняя её стволами ружья. Вспомнилось, как давным-давно я заучивал наизусть таблицу величин необходимых упреждений при стрельбе по разным видам дичи, пока на круглом стенде мне ни объяснил тренер, что этого вовсе и не нужно делать.
Следующая утка налетает из темноты прямо на меня – "в штык", как говорят охотники. Я увидел её уже почти над своей головой. Сложный случай. "Стреляю", применяя тот же метод, и она "падает" мне под ноги.  Знаменитый  "королевский" выстрел!
 "Вот видишь, - говорю я Гере, - оказывается можно  охотиться и таким образом, прямо в городе! Пусть наши утки живут, размножаются и радуют людей, украшая парк и доверчиво принимая корм из их рук! Близкое общение с братьями нашими меньшими делает человека духовно богаче, добрее, облагораживает его!"  Она, как будто понимая меня, одобрительно виляет хвостом.
Посидев ещё с полчаса и вдоволь "настрелявшись", я поднимаюсь и вполне довольный нынешним вечером, иду домой. Активный  лёт утки  продолжается. Гера, подняв свой красивый хвост-перо и всем своим видом тоже выражая полное удовлетворение, бежит чуть впереди. Я вспоминаю памятные былые охоты в Прибалхашье, ночёвки в густых камышовых зарослях у костра, обилие дичи, богатые трофеи, удачные выстрелы и своих друзей-охотников тех лет.





В  ДЕНЬ   ЮБИЛЕЯ

Интересно бы знать, что подумали обо мне вот эти  молодые люди, проходя мимо, внимательно взглянувшие на меня? Должно быть, что-то тронуло их в моём нынешнем облике: совершенно седой одинокий  неподвижно сидящий  уставившийся в одну точку старик. Возможно, я им напомнил древнюю аллегорию Зимы из серии: Весна, Лето, Осень, Зима! Может быть, мой вид вызвал у них неприятное напоминание о том, что всё в этом мире проходит, всё имеет своё начало и конец, и это расстроило их и испортило им радость сегодняшнего, солнечного весеннего дня!? А возможно, мой вид  произвёл на них такое же впечатление, как на меня когда-то давным-давно  образ состарившегося Следопыта – героя романов Ф. Купера. Кажется, это в романе "В прериях" он предстаёт перед читателем  глубоким, морщинистым и немощным стариком,  сидящим  рядом такой же старой, облезлой и беззубой собакой; и только длинный карабин в его руках позволяет узнать в нём некогда молодого, сильного, бесстрашного, справедливого друга и защитника американских индейцев. Ведь надо же, как запомнился мне этот образ, хотя Ф. Купера я не перечитывал с самого детства!
 Увы, у меня нет  длинного карабина, и ничто не напоминает людям о моей, конечно, не такой впечатляющей, но всё же довольно значимой, по крайней мере, для меня  молодости!  В те далёкие детские годы я и не думал, что в дряхлом стариковском теле сохраняется почти неизменной душа молодого человека, что она, возможно, и вообще не стареет! И уже из этого вполне допустима гипотеза о её бессмертии! Как выяснилось, наоборот, с годами душа, как вместилище мудрости, даже  расширяется, богатеет, растёт! Ведь не даром говорят именно о зрелом человеке, а не о ребёнке: "Человек большой души!" Безусловно, что-то закладывается в наши души Богом, но всем остальным: нравственными понятиями, чувствами, мыслями, знаниями, мировоззрением  мы сами наполняем её в течение всей нашей жизни! Наверное, когда-то это вместилище переполняется и от того у стариков возникает естественное желание выговориться, поделиться содержимым своей души с молодыми. Часто в наше время это совершенно незаслуженно осмеивается и называется стариковской болтливостью! А вот древние, мудрые предки наши не только не осмеивали  старческое "чудачество", но даже сформулировали Заповедь: "Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и долголетен будеши на Земле!" Они-то хорошо понимали, что мир сложен и многообразен, а жизнь человеческая коротка, и потому необходимо использовать весь опыт предшествующих поколений! К сожалению, в наше порочное время люди забыли об этом: рушатся семейные,  родственные и национальные связи, разрывается связь поколений. Молодёжь больше надеется на технику, компьютеры, Интернет! Не понимает, что живое общение с мудрыми стариками куда продуктивнее! И не даром сказал поэт: "Пусть молодость крылата и задорна, \Пусть зрелости под силу все дела, \Но мудрых мыслей золотые зёрна \ Судьба в награду старости дала!"
Будущая же мудрость, духовный фундамент в человеке закладывается в детстве, в семье – в этой школе нравственности!
 - Что-то меня сегодня  потянуло на размышления о душе! Неужели наступила пора? – с горечью подумал Иван Петрович Сумной. - Судя по всему, да! Ведь сегодня мне исполнилось семьдесят! И я пришёл сюда, во двор, где прошло моё детство, чтобы вспомнить прожитые годы, в частности и  то благодатное время, когда всё ещё было впереди, а о подведении итогов, о душе и мыслей не было!
Помнится, впервые эта мысль у меня появилась под влиянием модного  тогда Ремарка в день моего тридцатилетия. Тот день был далеко не праздничным. На рассвете с очередным инфарктом увезли в госпиталь моего отца, мама уехала с ним. Жена, отведя в детский сад сына, отправилась на работу, а я, по случаю своего дня рождения взяв на службе отгул, сидел в одиночестве на кухне напротив начатой бутылки вина, курил и размышлял о прошедших годах жизни. С того дня прошло сорок лет. И вот я снова сижу один, но не в далёком Казахстане, а здесь - во дворе моего детства - и подвожу уже не промежуточные, а, наверное, окончательные итоги! В оставшиеся годы, если таковые и будет, мало  что изменится принципиально!
Поэтому, давай-ка, друг мой, в этот юбилейный день ещё раз перелистаем последовательно страницы прожитой жизни, останавливаясь более подробно на наиболее значимых, поворотных вехах, и прокомментируем их, по возможности исключив ложь и лицемерие, откровенно, как перед Богом на Страшном суде! Хочется объективно посмотреть на процесс наполнения своей души, на свои душевные сдвиги, на себя глазами постороннего человека!
Ему представился  длинный и извилистый жизненный путь и на нём  бесконечная цепочка плохих и хороших людей, с которыми сводила  судьба.  Значительная часть из них уже остановилась, найдя свой вечный приют. 
В последнее время Иван Петрович привык рассуждать с самим собой, смотреть на себя и оценивать как бы со стороны. Близких друзей, которые приобретаются в годы молодости и остаются обычно на всю жизнь, которым можно смело открывать все тайники  души и не ожидать подлости, у него уже не осталось. Новых же - в старости находят редко: слишком высокой становиться наша требовательность к людям. Вот и сегодня он вёл привычный  внутренний диалог  и в этом способе общения  видел даже кое-какие достоинства. Ну, например, самому себе нет никакого смысла лгать! А потому оценки лиц и событий становятся более объективными и  достоверными.
Начнём, пожалуй, с того момента, когда ты поселился в этом доме, с отрочества, с более или менее осознанного "я" – сказал он мысленно самому себе.
Итак, осень 1947года. Ну, ну вспоминай, старина, хотя и давненько это было!
 К моменту твоего вселения сюда была восстановлена разрушенная во время Великой Отечественной войны  левая половина вот этого самого дома. Дворовое мальчишеское общество уже сложилось. Мы – новенькие - должны были вписаться в него, одновременно устанавливая  свой социальный статус. При этом, конечно, были потасовки. Новосёлы объединились против старожилов.  Большим забиякой я не был, однако постоять за себя научился ещё в эвакуации на Урале.  Несмотря на то, что нам было по 12 – 15 лет, мы - дети войны - были очень воинственны! Тогда же я познал первое предательство товарища. Он убежал, бросив меня одного во время битвы с несколькими сверстниками.  Я защищался, как мог, но после удара трубой  потерял сознание и был доставлен  в поликлинику случайными  прохожими.
 Необходимость взаимной поддержки объединила новосёлов, и мы подружились. Особенно сблизился я с братьями Гармачами. Они были погодками, но учились в одном со мной классе.  В нашем доме, где жили исключительно семьи заводских рабочих, их родители составляли исключение. Они имели высшее образование, занимали важные должности и обладали персональной квартирой, что было в то время большой редкостью! В их семье было трое детей и бабушка. Именно она сыграла большую роль во всей моей дальнейшей судьбе.
Всё началось с того, что однажды, зайдя к приятелям, я увидел её сидящей рядом с радиоприёмником и слушающей незнакомую речь. Меня это поразило: я увидел первого человека, который отлично понимает не только мой родной язык! Оказалось, что эта женщина знает все европейские языки! Да и вообще, она - бывшая княгиня! Человек из сказки, из далёкого исторического прошлого! Я был поражён этой встречей. Позже я не раз вместе с её внуками слушал её необыкновенные рассказы о Чёрном и Средиземном морях, о Крыме и Кавказе, о Риме и Париже, о Берлине и Лондоне, о необыкновенных красотах этих мест и о людях, там живущих.   Людмила Владимировна видела и знала так много и так интересно рассказывала об этом, что скоро стала моим кумиром. Я слушал её, затаив дыхание, боясь пропустить хотя бы одно слово! Это был самый интересный человек изо всех, кого я знал ранее.
Очень умело и совсем не назойливо она воспитывала своих внуков, а заодно и меня, в аристократической системе ценностей. Людмила Владимировна где-то добывала редкие в те послевоенные годы романы  В. Скотта,  М. Рида,  А. Дюма,  Ф. Купера, Дж. Лондона,  Ж. Верна,  читала их вслух, а, заинтересовав слушателей, предлагала им продолжить чтение самостоятельно. Так я стал постоянным посетителем библиотек и читальных залов (многие из дефицитных книг на руки не выдавались!) По счастливой случайности чужой дворовый мальчишка из не слишком образованной рабочей семьи  стал объектом её воспитания. Я бесконечно благодарен за это судьбе и Людмиле Владимировне! Случилось так, что именно я оказался самым прилежным её воспитанником! Хорошо подобранная литература и моя любознательность дали мне возможность в раннем детстве наполнить душу высокими моральными ценностями: гуманным христианским пониманием добра и зла, справедливости и несправедливости, чести и подлости, воинской доблести, любви к ближнему, сопереживанием униженным и оскорблённым! На всю жизнь духовные ценности стали для меня предпочтительнее материальных!
О роли хорошей книги в первоначальном наполнении души человека прекрасно сказал В. Высоцкий в своей Балладе о борьбе:

Если мяса с ножа ты не ел ни куска,
Если, руки сложив, наблюдал свысока
И в борьбу не вступал с подлецом, палачом,
Значит, в жизни ты был ни при чём, ни при чём!

Если, путь, прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почём,
Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Сегодня, по прошествии шестидесяти лет, я с гордостью могу без всякого бахвальства сказать, что, благодаря своей случайной воспитательнице в детстве читал именно нужные книги и  любовь к книге сохранил на всю жизнь!
Другим ценным подарком Людмилы Владимировны было пробуждение во мне чувства собственного достоинства и здорового самолюбия. Она, естественно, не считала меня равным по социальному статусу членам своей семьи. Порой это её отношение  прорывалось наружу и больно ранило меня, будило самолюбие, заставляло больше работать над собой и, таким образом, расти духовно. Через много лет, уже окончив военное училище, прослужив несколько лет в части, а затем, продолжив обучение в военной академии, при встрече с ней я вроде  бы мимоходом, невзначай, но, внутренне очень гордясь собой, сказал, что уже  имею диплом переводчика, а далее собираюсь посвятить себя научной работе.  И выполнил данное ей тогда обещание.
В те же далёкие детские годы мой отец – страстный охотник и рыболов -  приобщил меня и моих школьных друзей к природе, научил понимать и любить её, по-доброму  относиться к ней. Открыл для нас ещё одну важную сторону человеческого бытия, тем самым, обогатив наши души, наполнив их высоким чувством любви к братьям нашим меньшим, к родным лесам и полям, рекам и озёрам – в целом к русской земле, нашей Родине! Этот зародившийся тогда патриотизм я также пронёс через всю жизнь!
Та первая веха на жизненном пути достойна столь пристального внимания. Ведь именно в детстве и отрочестве закладывается духовный фундамент морали, мировоззрения, всех жизненных интересов человека.  Мой фундамент оказался надёжным,  система ценностей практически не изменилась с годами!
Вон то окно на четвёртом этаже – окно кухни нашей коммунальной квартиры, где прошли последние пять лет моей школьной жизни, и окончилось детство, да, собственно, и юность!   Из него я смотрел во двор майскими белыми ночами, готовясь к экзаменам на аттестат зрелости, а внизу - вон под теми кустами сирени, на скамейке - обнимались с девушками курсанты-моряки:  красавцы в широченных, растянутых на фанерных клиньях чёрных клёшах, с травлеными в хлорке почти до полной белизны гюйсами на синих форменках, с палашами на боку, в кокетливых мичманках. Я завидовал им и в те минуты очень хотел стать таким же.  Девчонки в их объятиях просто млели от счастья! Ещё бы:  морской офицер в те годы был голубой мечтой каждой из них! Однако судьба распорядилась иначе: через три месяца я стал курсантом-артиллеристом.
Три года военного училища! Как же они памятны! И всего-то три года. Сколько таких трёхлеток было потом?! И далеко не о каждой из них можно  вообще что-либо вспомнить! Училищный период жизни – это была Веха! Она круто повернула жизнь, поставила её на военные рельсы. Одновременно произошёл переход от школьного детства, минуя юность, сразу во взрослую жизнь! Тогдашние семнадцатилетние были зрелыми людьми! Прошло более двадцати лет, как я уволился из армии, снял погоны, но в душе я по-прежнему остаюсь офицером, и даже сны мне большей частью снятся на военные темы. Сослуживцев по армии я и сейчас помню лучше, чем людей, с которыми сводила судьба в последующие годы!  Мои училищные наставники, большинство из которых имело за плечами Великую Отечественную войну, но не имело высшего образования, обучили меня главной профессии каждого Гражданина – профессии защитника Родины! "Много важнее глубокого знания твоей будущей технической специальности должно быть  умение организовать боевые действия в обороне или в наступлении вверенного тебе, как офицеру, воинского подразделения или части!" – не раз слышал я в течение всех трёх лет. Боевые командиры -  они воспитали во мне высокое чувство ответственности за порученное дело и гордости за принадлежность к советскому офицерству – сословию, предназначенному и всегда готовому к самопожертвованию во имя Родины – Союза Советских Социалистических Республик!  Это были годы гражданского созревания. По их прошествии нам – двадцатилетним юнцам - без всякого опасения можно было доверить  (и доверялись)  важные и ответственные дела! Инфантилизм, как общественное явление, появился позже, к большому сожалению, в среде наших детей.
Внутренний монолог прервался, мысли Ивана Петровича скользнули в сторону.  Ему вспомнились:  торжественный выпуск из училища, последние наставления начальника, прибытие в  зенитно-ракетный полк,  освоение новой техники, гордость за досрочный допуск к самостоятельному боевому дежурству.  Затем были  боевые стрельбы по реальной цели (истребителю МИГ-15) на полигоне и сбитый исключительно благодаря его знанию техники и находчивости самолёт-мишень; чувство глубокой удовлетворённости хорошо проделанной работой и заслуженная благодарность командования.  В сознании замелькали картины быта военного городка, окружённого стеной леса; общежитие, лица друзей-лейтенантов, запойное чтение художественной литературы в свободное от службы время и неуёмное, постоянно его преследующее, желание учится:  жажда глубже постичь сложную картину мира и самую передовую по тем временам науку и технику управления.  Вспомнились его ежегодные  (подаваемые в течение четырёх лет)  рапорта по команде с просьбой о направлении на обучение в академию;  неприятные объяснения с начальством, связанные с необоснованными отказами (даже готовность бросить военную службу ради удовлетворения потребности в знаниях)  и, наконец, долгожданная отборочная комиссия.  Он даже вздрогнул, встрепенулся от остроты переживаемого вновь, как тогда, ощущения предельной удовлетворённости,  счастья от встречи с очередным  важным поворотным пунктом в своей судьбе.
Ему ясно представилось, как он стройный молодой взволнованный,  в сильно поношенном кителе со стоячим воротником, красными кантами по швам и серебряными погонами старшего техник-лейтенанта;  с овальным значком об окончании среднего нормального военного училища на груди - стоит перед грозной комиссией – десятком полковников-преподавателей разных академий во главе с генералом. Они сидят за длинным столом,  за их спинами – большое зеркало, в котором отражается его такая жалкая и незначительная на их фоне мальчишеская фигурка. Чуть в стороне, за отдельным столом сидит ещё один полковник – начальник управления кадров армии, он скороговоркой, поспешно читает его ещё совсем тоненькое личное дело и, не раздумывая, сразу делает вывод: поступление в академию товарища  Сумного из-за недостатка  служебного опыта  целесообразно отложить!  Но в нём, Иване Петровиче, вдруг происходит какой-то неожиданный даже для него самого взрыв эмоций, воля его напрягается и он тихо, но твёрдо и решительно возражает:
- Простите, товарищ полковник, но я прослужил уже  четыре года, вместо положенных по приказу Министра Обороны двух, положительно аттестован командованием полка, являюсь специалистом первого класса и имею полное право учиться в академии!
Головы членов комиссии поднимаются и десять пар глаз с удивлением смотрят на строптивого лейтенанта. Мои предшественники не осмеливались перечить  столь высокому  начальству.
Начинается нешуточный с пристрастием перекрёстный опрос упрямца по школьной программе. Он бойко отвечает, т. к. давно и старательно готовился к этому. Кое-что из того импровизированного экзамена, решившего его судьбу, он помнит и сегодня:
- Скажите, лейтенант, чему равен arc sin 30 градусов? – спрашивает какой-то экзаменатор.
- Товарищ полковник, Вы неправильно сформулировали вопрос!
- А как следовало бы?
- Нужно спросить: чему равен arc sin ;  ?  Ответ: 30 градусов.
На лицах экзаменаторов появляются довольные улыбки. Всё время опроса молчавший генерал вдруг спрашивает:
- А какой иностранный язык Вы изучали?
- Немецкий, товарищ генерал!
- Переводите!
И  произносит несколько фраз на немецком языке из биографии В.И. Ленина. Мой перевод его удовлетворяет. 
 -  Я считаю, - говорит не терпящим возражений, властным голосом генерал, что именно такие: настойчивые, знающие и любознательные офицеры и нужны Советской Армии. Поздравляю Вас, товарищ старший лейтенант! Вы зачисляетесь кандидатом для поступления в радиотехническую академию! Желаю Вам отличной учёбы и хорошей карьеры в дальнейшем!
  Как на крыльях вылетел молодой офицер из помещения, где заседала комиссия. Того ощущения счастья он не забыл и сегодня.
- Фу ты, - думает Иван Петрович, - даже сердце зачастило. Наверное, и давление повысилось?! Нужно успокоиться. А то ещё сердечный приступ получишь в день рождения! Этого ещё не хватало!   
 Некоторое время он сидит совершенно бездумно, шаря глазами по окнам с детства знакомого дома. Подходят и садятся рядом двое мужчин.
- Вы давно здесь живёте? – спрашивает Иван Петрович.
- А тебе, зачем это знать, дед?
- Видите ли, в этом дворе прошло моё детство!
- Мы тебе в сыновья годимся и живём недавно, а старожилы, которые тебя, наверное,  интересуют, давно вымерли или переехали. Вряд ли здесь кого-либо найдёшь из своих сверстников! – говорит один из мужчин, оценивающе глядя на него.
- Ну что же, - я и не особенно ожидал встретить здесь кого – либо из своего детства. Да при встрече, наверное, мы и не узнаем,  друг друга! – думает Иван Петрович.
Короткий разговор на какое-то время отвлёк его. Но вот мысли снова закружились, завертелись, заклубились  пчелиным роем. Иногда они вырывались на волю, потом снова скрывались в плотном клубке. В сознании возникали и исчезали лица, видения, обрывки разговоров тех далёких времён.
Стоп! – сказал он себе. – Ты, кажется, совершенно разучился быть последовательным. Ведь мы с тобой договорились держаться определённой канвы: основных, ключевых, поворотных вех на твоём жизненном пути, пропуская всё незначительное! Это сейчас тебе легко отличить значительное от незначительного, а тогда? – возразил его внутренний голос. Давай всё же вернёмся к весне 1961года. Нет – к декабрю 1960-го. Здесь тоже стоит очень важная веха: твоя женитьба на нежной, любящей и заботливой девушке, с которой ты живёшь  уже пятый десяток лет! Это событие способствовало наполнению твоей души глубоким пониманием  ответственности за дальнейшую судьбу этой девушки  и ваших   детей, чувством любви, нежности, заботы о  будущем потомстве, а главное всё же - ответственности за семью! Были и очень трудные в бытовом смысле времена. Особенно четырёхлетнее скитание "по углам" во время обучения в академии. Одни восемь переездов с квартиры на квартиру чего стоят! А жизнь втроём на мизерное жалование старшего лейтенанта, из которого треть приходилось отдавать за жильё?  Многое преодолел твой семейный корабль: встречались и бури, и штормы, и временные затишья, и полные штили. Важно, что  он  удержался на плаву,  и благополучно везёт тебя к последней пристани.  Хорошая семья - это тыл, без которого невозможны успешные наступательные действия. И по справедливости все твои жизненные успехи  должны быть поровну поделены с твоей женой!
Кажется, Аристотель первым препарировал человеческую душу, разделив её на части, где сосредоточены мысли, чувства и ещё что-то, не помню, что именно. Создание семьи, безусловно, способствовало наполнению чувственной части твоей души. В последнее же время наблюдается даже её переполнение: ты становишься всё более сентиментальным!
Вот теперь, дорогой юбиляр,  можно перейти и к следующему этапу:  1961 - 1966 годам.
Успешно выдержанные экзамены в академию, знакомство с новыми интересными людьми и прекрасным древним южным русским городом, а главное - увлечённая учёба, постижение не только естественнонаучных, инженерных, но и гуманитарных, философских тайн Мира. Окончательное формирование твоей личности, твоей системы ценностей: гуманной, духовной, альтруистической, патриотической! "Раньше думай о Родине, а потом о себе!" – эти слова популярной тогда песни стали  навсегда твоим жизненным лозунгом!  Слава Богу, ты не изменил ему и сегодня, во времена смуты и всеобщей разрухи в умах твоего народа!  А твоя именно в те годы возникшая любовь к прикладной математике, поклонение ей, вера в её всемогущество – разве они не повлияли на твою дальнейшую жизнь!? И  можно ли забыть о рождении в тебе в те годы уверенности во всемогуществе человеческого разума и гордости тем, что ты сам  являешься его, хоть и малой, но частицей.
Конечно, годы учёбы омрачались неудобствами и неустроенностью  быта, трудностями, связанными с рождением сына, скудностью денежного содержания и в связи с этим твоей откровенной бедностью, отсутствием возможности пользоваться плодами современной городской цивилизации.  Всё это было! Но тогда оно не представлялось таким уж важным, ибо главное было впереди. Добросовестное служение Отечеству в будущем гарантировало духовно богатую, достойную жизнь и надёжный материальный достаток! Ведь уровень материального благополучия человека определялся тогда его заслугами перед обществом. Что может быть справедливее этого?
А как не вспомнить твой рост самооценки - чувства собственного достоинства по мере овладения знаниями!? Помнишь конфликт с твоим тогдашним начальником? Он выговаривал тебе за какую-то мелкую провинность, и при этом задел твоё самолюбие:
- Может быть Вы, окончив академию, собираетесь стать профессором? – сказал он тогда. А ты  дерзко, глядя ему в глаза, ответил:
- Не только профессором, берите выше! И ведь не обманул. Хотя, конечно, тогда никак не мог предвидеть своей дальнейшей судьбы и сказал так от обиды на несправедливое обвинение, просто, чтобы надерзить. Характер у тебя, старина, всегда был "не сахар"!  Но твёрдая вера в свои возможности, трудолюбие, знания и упорство в их достижении во многих случаях выручали тебя в конфликтных ситуациях, связанных с твоей строптивостью.
Тот разговор и твою дерзость начальник не забыл и в отместку, несмотря на твою отличную учёбу, по окончании академии направил  служить "в места не столь отдалённые"! За что, впрочем, ты благодарен ему по сей день.  Волею судьбы ты оказался на самом переднем крае советской науки, где  получил прекрасную возможность для самосовершенствования и самоутверждения. Постоянное общения с научной элитой позволило тебе в кратчайшие сроки соискателем защитить диссертацию и одновременно вырасти по службе от рядового инженера до начальника большого и перспективного научно-исследовательского отдела.
Десять лет, проведенные в закрытом военном городке, спрятанном от потенциального противника в пустыне Бет-Пак-Дала, стали самым ярким и насыщенным периодом твоей жизни. Ну, а отдалённость от центров цивилизации тебя никогда не пугала. Ведь можно жить полнокровной жизнью на малонаселённом  острове и прозябать в мещанстве, мучаться от одиночества  в Москве и Ленинграде. Главным для тебя всегда была возможность самосовершенствования и интересные люди вокруг! А в том отдалённом и уединённом городке всё это было. Была возможность близкого ознакомления с жизнью элитной научной среды: военной и гражданской. Были встречи и философские беседы с крупными учёными не только на научные темы, но и о достоинствах и недостатках нашего общественного строя. Недостатки были очевидны, однако существовала  уверенность в безусловном со временем их преодолении,  прежде всего,  методами духовного совершенствования наших советских людей.  Не было, конечно,  секретом, что  специалисты, подобные нам, решающие аналогичные задачи по созданию современного оружия, скажем, в США оцениваются в денежном исчислении значительно выше нас, но в своей среде ты не слышал недовольства по этому поводу. Вы увлечённо решали сложнейшие научно-технические задачи и гордились тем, что делаете это часто лучше их. Сам процесс творческого поиска, достигнутые победы - считались достойной наградой за самоотверженный труд. Материальный достаток был, жизненно важные потребности удовлетворялись - государство заботилось об этом, а большего никто и не жаждал. Совершенно справедливо тысячу лет назад сказал Омар Хайям:
Трудись, чтоб без еды не пропадать.
А остальным и даром обладать остерегись!
Ведь ты за остальное
Рискуешь жизнь бесценную продать!
Как не вспомнить относящуюся к тем временам радость общения с природой на охотах, рыбалках и в путешествиях по родной стране!? Тогда ты познал прелесть гор Тянь - Шаня и Памира, долин Киргизии, Узбекистана и Таджикистана, бескрайних степей и полупустынь Казахстана! Разве это не обогатило тебя, твою жизнь? Не сделало её более содержательной, духовной и красивой!? Чего стоят одни охоты в Прибалхашье!? Разнообразие и обилие дичи, своеобразная красота камышовых дебрей и тугаев  устья реки Или, где ещё можно увидеть подобное? Яркие картины этих воспоминаний и сегодня так волнуют твою душу! Незабываемое, лучшее десятилетие… А что же было далее?
От длительного нахождения в одной позе спина его затекла. Напомнил о себе давний радикулит. Он встал  и, чтобы размяться, пошёл прогуляться по двору.  На скамейках, у входов в подъезды, сидели бабушки с внучатами, в основном моложе его. Окна окружающих двор домов, не моргая, смотрели на него  своими огромными глазницами, как бы удивляясь его внезапному появлению здесь через столько лет. Наверное, они помнили его мальчишкой. Вот по этой самой кольцевой дворовой дорожке когда-то каталась на велосипеде белокурая девочка с цветком в пышных волосах. Он с восхищением часто смотрел на неё из окна своей кухни, мечтая познакомиться. Но этого так и не произошло: он поступил в военное училище, и она исчезла из его жизни навсегда, но в памяти осталась ярким цветком юности. Удивительная вещь – наша память! Порой она обнажает самые незначительные события и прочно скрывает важные! В целом двор мало изменился. Вот стоит даже та самая берёза, на которую шестьдесят лет назад он повесил клетку-хлопушку для ловли синиц, а сын дворника Вовута снял её, из-за чего и произошла первая в этом дворе мальчишеская драка. Где сейчас этот Вовута? Как сложилась его жизнь?
Вон за тем слуховым окном на чердаке дома была устроена его голубятня, а вот из-за трубы на крыше появился и он сам – тринадцатилетний мальчишка с пугалом-махалом в руке.  Размахивая им и одновременно издавая разбойничий свист, он не позволяет голубям садиться. Они должны часами летать кругами над голубятней, с каждым кругом поднимаясь всё выше и выше, постепенно превращаясь в  точки в высоком и таком чистом сегодня  голубом небе, а турманы с этой огромной высоты должны падать, кувыркаясь через хвост, почти до самой земли.  Какой неописуемый восторг вызывала тогда в нём эта картина!? Кто из нынешних мальчишек понимает что-либо в голубях? То время, увы,  ушло безвозвратно!
Да, не был он ангелом этот росший с раннего детства самостоятельно    мальчишка военных и послевоенных лет! Сколько раз из-за его проделок и жалоб учителей и соседей причитала  мама: " Вот увидишь: обязательно отольются волку коровьи слёзы!" И отец не единожды поучал ремнём! Всё это было и прошло, но почему-то сейчас вспоминается с такой теплотой!
Иван Петрович обошёл круг, вернулся к своей скамейке, сел и вновь упрекнул себя за  излишние отвлечения. Дорога его жизни никак не хотела становиться прямой, проходящей через наиболее важные вехи. Она извивалась змеёй, часто уводя его далеко в сторону. Время было обеденное, солнце стояло в зените, а он ещё не просмотрел важнейшие страницы жизни, постоянно отклоняясь от намеченной линии, непозволительно долго плавая  по волнам лирики.
Какова же была следующая веха? Да, это был 1975 год! Его пригласили читать лекции в Военную командную академию. Было ему тогда тридцать семь лет, но он уже многое пережил, увидел и узнал. Было чем поделиться с будущими генералами.  Он согласился начать на новом поприще с первой страницы. И опять был тяжёлый труд. Он не мог позволить себе не соответствовать своему служебному положению, учёному званию - быть посредственностью! Он всегда был самолюбив и честолюбив. Эти качества личности он считал хорошим стимулом для самосовершенствования, важно только, чтобы они  не переросли в тщеславие.   
Его полностью захватили: масштабность задач, решаемых академией; стремление скорее влиться в новый коллектив, набраться преподавательского опыта и знаний.  Он не жалел времени и сил для овладения новой профессией и это было замечено: через три года он был аттестован на должность начальника кафедры. Он вплотную занялся докторской работой, применив в ней свои знания математики для решения педагогических задач. Работа получила одобрение корифеев педагогики. Судьба могла бы быть иной, если бы он не переоценил свои физически  возможности. На сорок первом году жизни конь его карьеры   неожиданно резко споткнулся, и он, на полном скаку вылетев из седла, со всего маха грохнувшись о землю. Заболевание было очень серьёзным. Только через год, окончательно придя в себя и достаточно поразмыслив, он решил, что лучше всё же быть живым полковником, чем мёртвым генералом и отказался от реализации честолюбивых замыслов. Пришлось пересмотреть систему жизненных ценностей и изменить образ жизни. Тогда, гуляя по парку в период реабилитации, он впервые осознал, что жизнь  - это действительно только миг между прошлым и будущим и ценнее её ничего не существует, но и посвящать всё отпущенное тебе время только заботам о её продлении тоже не разумно. Что болезнь – это тоже жизнь, только в условиях строгих ограничений. Он становился философом! Ускоренными темпами он прошёл путь от узкого специалиста, через дженералиста-системника к философским обобщениям всего познанного. Ему крупно повезло, что Бог или природа позволили пройти весь этот путь. Может быть, он обманул их и прожил дольше, чем они предполагали?! Или он слишком быстро продвигался по своему жизненному пути? Кто знает? Сегодня он уверен, что далеко не каждому человеку  выпадает счастье  пройти все три этапа. Кто-то не достигает и первого, кто-то задерживается на первом или  втором.  Его личный опыт показывает, что до философского осмысления жизни добираются совсем не многие: не более одного процента!  Правда, с точки зрения обывателя ещё неизвестно: кому повезло? В неведении легче жить: сон крепче, сердце и мозг меньше разрушаются, больше вероятность прожить  длинную жизнь! Но настоящая, стоящая ли это жизнь? Помнишь пушкинский вопрос: "Что лучше: жить триста лет, питаясь падалью или тридцать – живой кровью?" Конечно, каждый решает его по-своему. Для себя он его давно решил, выбрав второй вариант.
Как преподаватель командной  академии, он имел возможность близко познакомиться с советской военной элитой – генералитетом, и это не принесло ему радости. Он увидел  его скромные мыслительные способности,  общую образованность и культуру, безграничное угодничество перед выше стоящими и непомерную спесь по отношению к стоящим ниже на служебной лестнице, безынициативность и безмерную жажду материальных благ. Эти люди, поднявшись до генеральских должностей и званий чаще всего только благодаря своей исполнительности, услужливости и умению приспособиться к обстановке, стремились поскорее отгородиться стеной своих высоких званий и должностей от того народа, из которого сами недавно вышли.  Тогда у него зародилось сомнение: всё ли хорошо в государстве? Ведь армия – это только некая часть целого и военное чиновничество, в принципе, ничем не отличается от - гражданского! Но в те годы он считал, что каждый должен только добросовестно исполнять свои обязанности, то есть – был плохим гражданином!  Забыл мудрые слова Н.А. Некрасова о том, что:
…Гражданин –
Отечества достойный сын!
Он, как свои, на теле носит
Все раны Родины своей!
……………………………
И жалок гражданин безгласный!
К великому сожалению, не он один не понимал тогда своих гражданских обязанностей. Ещё более обидно, что большинство людей не понимают их сейчас! Именно из-за  равнодушия русских людей случились все сегодняшние беды Отечества!
Прослужив более тридцати лет, он уволился из армии по болезни на пенсию. Он гордится тем, что имеет звание полковника Советской - достойной уважения, лучшей армии вчерашнего мира. К нынешней, российской – он не имеет никакого отношения! За неё ему стыдно и обидно до слёз! Она деморализована, разоружена и, практически, как боевая структура не существует! Российский офицер утратил высокий статус защитника Отечества, раздавлен морально и материально, лишён всякого стимула к службе и превращён из гордости народа в услужливого лакея нуворишей. Среди молодёжи (не без помощи СМИ) укрепилось мнение, что служить в армию идут одни идиоты, она находит тысячи причин, чтобы избежать выполнения воинского долга, частные юридические фирмы помогают ей,  а государство не имеет ни сил,  ни желания бороться с этим злом!    Защищать русскую землю, могилы предков сегодня некому! Он плачет, когда думает об этом, а его душа обливается кровью!
После увольнения из армии он поступил на работу в научно-исследовательский институт. Его научные знания пригодились  народному хозяйству. Теперь он с увлечением занимался математическим моделированием биологических и производственных процессов. Быстро освоился в новой среде, нашёл своё место, был по достоинству оценен и стал членом научного и методического советов института. Он даже успел выпустить две научно-популярные книги. Но время коренных перемен в государстве неудержимо наступало.
С приходом к власти болтливого, неумного и безнравственного Горбачёва, а точнее, с момента объявления им политики гласности и плюрализма мнений, он почувствовал, что это не очередная партийно-номенклатурная кампания, а что-то более серьёзное. И не ошибся. Демократические нововведения с выборами администрации, хозрасчётом (даже в науке), вначале невнятно произнесённым в кремле лозунгом "Обогащайся, кто может!" -  быстро привели к краху не только его НИИ, но и всего народного хозяйства. Корабль социализма, ведомый врагами его пассажиров, на глазах терпел крушение, и он, Иван Петрович Сумной, оказался под его обломками.   Не желая участвовать в этой вакханалии, он уволился с работы, которой в сущности уже не было. Ему не были по душе ни роль господина-хозяина, ни роль лакея-слуги. Он предпочёл свободу. Появилось неограниченное время для размышлений над происходящим в стране.
Читая массу порочащих прошлое материалов никому неизвестных, бездарных не русских авторов (схожих только в ненависти к  Родине),  которые мгновенно заполнили страницы газет и журналов; слушая "разоблачения" по радио и телевидению, он понял, что процесс развала страны совсем не стихиен и не подготовлен всей её историей, а вполне управляем из единого,  очень заинтересованного в этом центра. Там сидели люди ненавидящие и боящиеся России, всего русского и желающие её скорейшего окончательного и безвозвратного разрушения. Огромные деньги, вброшенные в страну, быстро нашли своих новых хозяев в лице той же алчной и беспринципной партноменклатуры, пожелавшей увековечить свои привилегии и никогда ни во что серьёзно не верящей – чиновников от идеологии. В данном случае  их интересы совпали с интересами заокеанских глобалистов (устроителей нового мирового порядка) и их слуг в нашей стране – диссидентствующих интеллигентов-евреев.  В недавнем прошлом "коммунист до мозга костей и убеждённый атеист"  последний Генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачёв возглавил  разработку единой мировой религии и поклялся, что целью его жизни была борьба с идеей коммунизма. И у него оказалась армия единомышленников! Как только Земля носит таких чудовищ и почему Бог допускает их в свой мир!? Иуда Искариот по сравнению с нынешними предателями – просто Ангел небесный!  Подобные мысли и эмоции стали одолевать его, не давать покоя ни днём, ни ночью. Тогда он сказал себе: "Эмоции – плохой советчик! Нужно трезво, последовательно и тщательно обдумать происходящее, выстроить свои мысли в логическую цепь!"
 Начал с самого общего: что такое власть вообще, как возможность навязывать свою волю одним человеком другому?  На чем она основана?  Размышляя над этим,  он пришёл к мысли о фундаментальной роли системы ценностей в человеческом обществе.  Затем его заинтересовала проблема элиты общества и её роли в историческом процессе, и, конкретно, - роль интеллигенции в развале СССР. Наконец, - извечный вопрос о смысле жизни.
Результатами своих размышлений он делился с друзьями. Многим они показались интересными. Кто-то предложил изложить их на бумаге для более широкого распространения и обсуждения. Идея воплотилась в его первой публицистической книге "Чувства и мысли". Книга вызвала интерес и одобрение  людей, мнением которых он дорожил. Это стимулировало его дальнейшее серьёзное занятие литературой. Второй была книга рассказов о природе и человеке на её фоне – о том, что он знал и любил с раннего детства. Эти книги он показал близкому по духу известному профессиональному литератору и получил одобрение. Оказывается,  в нём всю жизнь дремали какие-то литературные способности. Так он стал писателем. Теперь не проходило и дня, чтобы он не писал или не обдумывал своё очередное произведение. Это были рассказы, очерки, статьи. Они писались легко, по велению  сердца. Его нисколько не тревожило то обстоятельство, что книги не были коммерческими и ни каких доходов не приносили. Во времена духовно-нравственной разрухи в умах, засилья низкопробных детективов, дамских и сексуальных романов, книг магов и колдунов о способах излечения от всех болезней – людей мало интересовали проблемы  высокой морали, добра и зла, чести и подлости.   Он давно свыкся с тем, что только незначительное меньшинство в современном обществе склонно к абстрактному мышлению, большинство же живёт хлебом единым. Вот для этого меньшинства он и писал, стараясь успеть поделиться с ним своими мыслями. Нашлись редакторы патриотических газет и журналов, которые стали печатать его труды, считая их своевременными, полезными и профессиональными. Он открыл себя и своё дело в постсоветской буржуазной России. Последнее дело в его жизни: поддерживать едва тлеющий огонёк традиционно-русской, патриотической,  высоконравственной, сопротивляющейся происходящему в стране   мысли. Это он считал обязанностью каждого истинно русского человека, неравнодушного к судьбе своей Родины, ибо его Родина – вековые русские традиции, русская культура катились в пропасть нового мирового порядка, навязываемого ей насильно врагами.
Как мог он сопротивлялся,  и в этом сопротивлении был смысл его нынешней жизни. Он нашёл своих единомышленников. Их было мало - настоящих русских патриотов с активной жизненной позицией, но они были! Они высоко оценили его литературные труды и избрали в состав двух общественных академий. Он гордился этим даже больше того, что был бы избран в Академию наук России. Там заседали предатели, перешедшие на службу нынешнему антирусскому, антинародному режиму, здесь – не изменившие идее добра и справедливости, русским национальным традициям, не желающие предавать своих предков!  Теперь он, как и в молодости, жил богатой духовной жизнью, как и тогда мало обращая внимание на материальное благополучие. Его радовало то, что он снова нашёл своё достойное место в жизни, что он нужен людям. Пусть многие из них не только не оценивают, но даже не понимают этого! Он верил в разум русских людей, верил, что когда-нибудь они поймут и оценят подобных ему донкихотов! Жизнь для него снова имела смысл. Хорошо сказано поэтом:
Пока мы боль чужую чувствуем,
Пока в душе есть сострадание,
Пока мечтаем мы и буйствуем
Есть нашей жизни оправдание!
Ну вот, кажется, пройдена и последняя веха на твоём жизненном пути, дорогой Иван Петрович! – сказал ему его внутренний голос. – Должно быть, она действительно последняя. Вряд ли, что изменится в оставшееся тебе время! В духовном смысле этот период характерен твоим осознанием того, что плохих, безнравственных  людей в жизни встречается  хотя и меньшинство, но они лучше объединены, а потому сильнее хороших, и способны отравить жизнь всему сообществу!  В душу твою проникла ненависть к ним. Но давай не будем сегодня разжигать страсти! Ты выполнил, то зачем пришёл сюда  утром: пробежался пройденной дорогой! Пора идти домой. Там будут гости, будут обычные в таких случаях подарки, поздравления и тосты; повторится то, что уже много раз было ранее. Но такой откровенной и интересной беседы, которую ты имел здесь сегодня с самим собой, не будет!   
Иван Петрович встал, в последний раз оглядел дом своего детства и пошёл, переполненный  сегодняшними воспоминаниями. 
Весело шумела нежная молодая листва на деревьях  знакомого со школьных лет  бульвара. Пробиваясь через неё, острые солнечные лучи слепили глаза и делали какими-то необыкновенно привлекательными лица идущих навстречу людей. То и дело слышались звонкие трели недавно вернувшихся в родные края зябликов.  Жизнь продолжалась. Божественное умиротворение переполняло душу юбиляра. По дороге домой он думал:
- Всё же мне здорово повезло с выпавшей на мою долю судьбой. Всю жизнь я занимался своим любимым делом, ради которого, видимо, и был рождён на свет.  Бог наградил меня любознательностью. Я постоянно духовно рос, развивался, учился, постигал окружающий мир. Был неплохим техником, инженером, учёным, преподавателем ВУЗов и, наконец,  литератором. Все эти виды деятельности радовали меня, приносили моральное удовлетворения. Всякому делу я отдавался полностью и находил в нём своё  место. Практически не было периода времени, когда, делая что-либо, я бы насиловал свою волю!  Всю жизнь вокруг меня было больше людей хороших, чем плохих: примитивных, бездушных, злых и жестоких, помешанных на   материальных потребностях, не ощутивших и потому не понимающих прелести полёта мысли.   Меня постоянно сопровождали книги – эти самые умные и верные друзья, которые всегда подскажут, помогут, выручат и никогда не предадут! Они же на заключительном этапе жизни помогли мне не потерять себя!  Я пою им вечную славу.  Мои потребности почти всегда совпадали с моими возможностями. Чего же ещё можно требовать от жизни!?  Счастливый я человек! 



























СОДЕРЖАНИЕ



ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ

Детство, опалённое войной (повесть) ………3
Русская душа…………………………………24
Уроки Закона Божия………………………….26
Отец…………………………………………...30
Птицеловы……………………………………35
Ностальгия…………………………………….39
Когда юность перетянута ремнём (повесть)..42
Лейтенанты (повесть)………………………..92
Таня …………………………………………..112
На переднем крае науки (повесть)…………..119
В пустыне Бетпак-Дала………………………137
Есть такая профессия  - Родину защищать…1.42
Поклонимся великим тем делам…………….146
Амамбек……………………………………….149
В камышах……………………………………..151
Чти отца твоего……………………………….154
Блаженны милостивые……………………….160
Метаморфоза………………………………….165
На рынке……………………………………….171
Между прошлым и будущим…………………175
Чудовища………………………………………180
Ещё не вечер………………………………….. 185
Гера……………………………………………. 188
Птичья школа………………………………….192
Весна……………………………………………195
Утро в деревне………………………………...198
Однажды осенним вечером…………………..201
В день юбилея………………………………… 203