Двадцать лет назад, в лето миллениума, я получила неожиданный отпуск у жизни от жизни: от её треволнений, забот, хлопот, страданий и прочей прозы, которой так полны СМИ и странички соцсетей. Это было двадцать лет назад…
В то время я была мужняя жена и молодая мать, а также дочь, сестра, невестка и т.д.. Много было ролей у меня, которые следовало исполнять прилежно и ответственно. И многие роли мне давались с большим трудом, возможно, даже все, ибо они забирали всё время, силы, мысли, желания. И вот я неожиданно остаюсь совершенно одна: без мужа, без ребенка, без родителей и прочих родственников; далеко-далеко, за тридевять земель, в маленьком военном городке, затерянном в тундре солнечного Заполярья, словно принцесса, закрытая в высокой башне в ожидании своего принца. И ожиданию-то срок известен – полгода.
В те времена у мужа заканчивался контракт после окончания военного училища и, не намереваясь продлевать больше счастье служивых лет, мы собирались обратно, в Сибирь, к моим родителям. Но вместо увольнения муж попал с туберкулёзом в военный госпиталь, который находился в ещё более закрытом городке, куда я могла попасть только с местным доктором на машине скорой помощи. Уложили супруга, по прогнозам, на полгода, поэтому у меня был выбор: или уехать в Сибирь, где сын находился на попечении бабушки с дедом, или остаться… и навещать супруга по мере возможности. Я выбрала последнее, так как домой меня ещё меньше тянуло, чем к мужу, а заботам матери я доверяла также, как и своим. В общем, я решилась побыть эгоисткой и устроила себе отпуск от жизни. И жизнь со мной в этом была, как оказалась, солидарна.
Супружество моё было сложным, но не бесчувственным: многими слезами я обязана супругу, ему же стоила многих нервных срывов. Мы были молоды и… как-то по-своему понимали любовь. Поэтому мои глаза – влюбленные, радостные, преданные и открытые – очень хорошо запомнились старому доктору, который первый раз привёз меня на свидание с мужем. Меня сильно смутил и заставил оробеть его одобрительный взгляд. Однако в том же, первом своём свидании, я пропустила мимо глаз, но всё же заметила и другой взгляд: любопытный, немного насмешливый, с каким-то налётом весёлой тайны. Супруг мой, немного смущенный неожиданным сюрпризом и моим детским щебетом, мне конечно же обрадовался… и мы ушли с ним весело и беспечно гулять по гарнизону, а затем зашли к нашим общим знакомым на квартиру, где и зависли до позднего вечера – до прихода хозяев и отъезда машины скорой помощи.
Второе наше свидание было такое же радостное, но… не совсем полное, ибо, когда мы снова оказались в закрытом пространстве чужой квартиры, то муж так серьёзно сообщил, что доктор ему посоветовал беречь своё здоровье, во всех смыслах. «Ну, нельзя, так нельзя…» – легко пожала я плечами, несколько недоумевая всё же, и принялась просто ласкать супруга, изливая на него свою девичью нежность.
А дальше затонул «Курск»… и доктор сообщил, что теперь не сможет брать меня, поскольку гарнизон совсем закрыли. И если честно, я этому обрадовалась в душе. В общем, наши отношения перешли в эпистолярный жанр: мы каждую неделю обменивались письмами, а почтальоном выступил старый доктор. Чему я обрадовалась? Возможности побыть в полном одиночестве и тишине, когда ты принадлежишь себе и только себе, когда можешь расслабиться, побыть собой и просто насладиться этой жизнью.
Мой первый одинокий месяц был волшебным и изумительным. Я закрылась в квартире, так как была неработающей женой офицера: за три года мне так и не нашлось работы, хотя я неоднократно просила о ней и даже в отдел кадров ходила. Но, увы и нет: работы нет, поэтому сиди дома, воспитывай сына, а заодно и соседских ребятишек, мамам которых с работой повезло больше. К тому времени у нас дома собралась неплохая библиотека, до которой у меня вот только теперь и дошли руки! И я стала читать запоем, голодно и жадно. И вскоре отключила холодильник, так как, опустошив его, наполнять чем-то особенно съестным не видела смысла, для жизни мне было достаточно макарон и кетчупа. Ещё через какое-то время поняла, что не ела уже больше суток… и надо бы как-то выбраться из кровати и сварить себе еды. Ещё спустя время поймала себя на мысли, что читаю уже шестнадцать часов подряд и следовало бы как-нибудь отвлечься. В результате у меня скоро появился жёсткий распорядок дня: просыпаешься и сорок минут прыгаешь под Boney M, затем уже можно и почитать, но в три часа дня обязательно макароны, а вечером прогулка. Я справлялась со всеми пунктами 1:1, кроме последнего. Так прошёл месяц: я поняла, что устала, а герои все стали путаться; я потерялась в них, поэтому отложив чтение в сторону, решила подумать о будущем…
Мы возвращались к родителям, и там, в большом городе, мне предстояли трудные поиски работы. Почему трудные? Ну, я как-то трезво смотрела на свою конкурентоспособность в этом мире: молодая девушка без нормального образования, без опыта работы, с маленьким ребёнком на руках. И тогда я решила повысить эту самую свою конкурентность: посоветовавшись с супругом, поехала в Мурманск и потратила большую часть наших сбережений, чтобы купить компьютер и самоучитель к нему. Да, не смейся, мой читатель, именно компьютер! Не забывай, это было двадцать лет назад, и эти жуткие штуки только входили в нашу жизнь, а об интернете и говорить нечего. В общем, я купила компьютер, самоучитель… и снова закрылась дома.
Боже, какая же тарабарщина была в том самоучителе! А скольких нервных потрясений мне стоило что-то не так сохранить или перевести в другой формат, а потом долго переживать, что это за ересь в текстовом файле, которую я вот уже два часа удаляю построчно, а она всё не кончается... Я даже схуднула от всех этих треволнений и совсем уж было отчаялась, посчитав себя круглой дурой, как вдруг у моего самоучителя появился говорящий учитель. Да, бог милостив, он дал мне помощника, чтобы в весёлом содружестве осваивать эту сильно дорогую штуку.
Как и когда, в какой момент и каким образом нарисовался у меня этот помощник в пространстве, я не помню – убейте, не помню: вчера – не было, сегодня – есть. Просто мистика какая-то случилась: он взял и свалился с неба, потому что я не помню ни момента знакомства, ни того, чтобы нас кто-то представлял друг другу, ни того, чтобы я наводила справки о понимающих в компьютерах. Я никого не знала, в сущности, кроме четырех или пяти семей, чья ребятня мне частенько доставалась в «посиделки», а этот парень был из внешнего круга. Я просто вдруг обнаружила, что ко мне в гости зачастил мальчишка, прости, читатель, молодой и очень привлекательный, немногим старше меня, брюнет, очень похожий на Тома Круза. Зачем зачастил? В моём доме его интересовал исключительно компьютер, так как рабочий не был в таком свободном доступе. Где он работал? В местном госпитале. Программистом. Он приходил ко мне… и копался в реестре, у него это так называлось, а я сидела рядом и смотрела, смотрела, во все глаза смотрела, что он там делает, ничего, конечно, не понимая. Затем он поднимался, прощался до завтра и уходил, а я? А я садилась за компьютер и повторяла всё, что запомнила, исправно сверяясь по его почеркушкам, которые он оставлял. У меня снялась тревожность: я знала, что если что-то сильно накосячу, то завтра он придёт и всё исправит. И действительно, один раз он пришёл… и заметил, что я тоже «копалась в реестре».
– Ты зачем это сделала?
– Мне было интересно… И я хотела посмотреть, получится ли и у меня также…
Парень кивнул и одним махом удалил всё моё творчество, сказав при этом, чтобы больше таких фокусов не вытворяла. А следующим днём он уже пришёл с какими-то дисками и, установив мне Office, ткнул пальцем в самоучитель, показав откуда, как и что начинать осваивать первым делом. Я была счастлива, хотя и трудное было это счастье. Я потихоньку осваивала технику, парень продолжал приходить и уже не только вечером, мог заглянуть и в обед. Когда он приходил, я откладывала книгу, послушно уступала ему своё место, а сама, притаскивая с кухни табурет, усаживалась рядом, чтобы во все глаза наблюдать за его действиями и иногда задавать вопросы, от которых перестали отмахиваться. С какого-то момента второй табурет поселился в спальне.
И вот однажды он снова пришёл с каким-то дисками и спросил:
– Хочешь поиграть в червяков?
– Что?
– Ну… Хочешь поиграть в компьютерную игру, а то мы всё работаем, да работаем.
– Я не знаю, как это делается…
– Я научу. Так хочешь или нет?
Он был учитель, и конечно же я хотела научиться всему, в том числе и – червякам. И «червяки» эти меня погубили: мне стало весело, и в этом своём веселье я поставила на уши весь гарнизон. Впрочем, гарнизон, возможно, этого и не заметил, но да обо всём по порядку…
Парня взвали Джек, точнее Евгений, но представился именно таким образом, и так я его и называла. И он, действительно, был похож на Тома Круза, и ростом не вышел, как и Том Круз. Он был этакий красавец-крепыш. Однако, в какой-то момент случилось то, что и случается обычно, если вы молоды – мы понравились друг другу далеко не по-дружески.
«Червяки» оказались увлекательнейшим времяпрепровождением. «Так, сейчас работаем, – устраиваясь на своём табурете, сообщал Джек, – а потом играем. Сегодня я тебя сделаю по полной… – Это мы ещё посмотрим, кто и кого. – Нет, ты ещё новичок, но идёшь уверенно». И я, сидя подле него, уже мечтала о том, когда же он закончит свою работу, чтобы можно было поиграть. Я оказалась весьма способной ученицей, потому что вскоре победы другому стали доставаться всё сложнее, а радость от них – всё ярче. Мне же доставляло удовольствие чувствовать себя «своим в доску парнем»: человеком, с которым считаются, с которым интересно проводить время, с которым ещё и разговаривают.
– Как ты не смотрела «Матрицу»? Да, ты совсем отстала от жизни!
И мне пересказывали «Матрицу». И вот уже на рабочем столе у меня красуется Киану Ривз в образе Нео, а в голове стоит пунктик: посмотреть фильм, обязательно!
– Ну, и? Что с того, что я не видела «Бойцовский клуб»? А ты читал «Живые и мёртвые»? «Дети Арбата»? «Судьба»? «Имя твоё»?
Мне тоже было чем поделиться, пусть и «отсталым», не таким интересным и захватывающим, однако меня слушали… и, кажется, это случилось со мной впервые в жизни. Впрочем, не настолько уж всё было печально: «Титаник», «От заката до рассвета», «Криминальное чтиво» и много ещё чего находилось у нас общего. Однако, всю эту идиллию нарушил и испортил один момент: мы встретились случайно взглядами в экране погасшего монитора… и взглядов этих не отвели.
Близилась полночь, хотя за окном и был полярный день, но время для гостей становилось уже неприличным, а завтра ещё и на работу, это я могу спать до обеда. Мне не хотелось, чтобы гость уходил, я только что проиграла и желала реванша. И гость не хотел уходить. Именно это нежелание расставаться мы и прочитали в глазах друг друга в угасшем мониторе. Джек отвёл взгляд, встал, я встала следом, как-то холодно попрощался и ушёл, даже не сказав ничего о завтра. Я осталась стоять в полном смущении и растерянности, понимая, что произошло нечто плохое… непоправимое.
Джека не было дня два. Я снова усердно занималась по самоучителю, с грустью и ностальгией вспоминала своего гостя, ругала себя последними словами, что допустила этот глупый инцидент, лишивший меня и учителя, и такого веселья. Когда учёба не заходила, бралась за книжки, но читать мне совсем не хотелось, думала о еде, но варить макароны было лень. Включала по утрам Boney M, но шум и чужое веселье мне тоже как-то не впечатляли. Да, именно, произошло нечто плохое, непоправимое, кажется, я влюбилась, хотя не имела на это права, ибо мужняя жена. Мне было грустно… и хотелось плакать. Моё одиночество перестало доставлять радость: я хотела разделить его с другим, но, увы, уже не могла, ибо больше мы не сможем вот так сидеть друг подле друга, спокойно работать или резвиться в «Червяков», лёгкость ушла. И я прекрасно это понимала.
Джек появился на третий день… и не один. Он привёл с собой друга. Друга звали Док, потому что доктор.
– Можно мы поиграем у тебя? Втроём?
– Конечно!!! – взорвалась я буйной радостью после двух дней тишины.
И утром мне весело, ох, как весело, прыгалось под Boney M… и даже не положенные сорок минут, а, помнится, куда как больше, ибо Карлсон вернулся, а ним и радость бытия. Док, действительно, разбил и разбавил нашу тет-а-тет компанию, привнеся в неё чуть было не утраченную легкость общения. Он был столь же ровный, спокойный, мягкий и выдержанный в общении парень, как и Джек. И столь же интересный. Теперь в наших разговорах появились медицинские темы и термины, то про оторванные пальцы, которые он сегодня пришивал, то про протезы, то про… ещё какую-нибудь ересь. Но кроме этого в мой дом вместе с Доком вошёл и тяжелый рок, потому что, увидев единственный диск с группой, давно сданной в тираж, он притащил свои диски… и оставил, что называется, погонять. Теперь я бесновалась по утрам то под Rammstein, то под Мэрлина Мэнсона, то ещё под какую-то хрень, которую, однако, вскоре вернула, ибо не понравилось.
Когда в мою жизнь вошли работа и сигареты, я уже не берусь сказать, однако вошли… Работа пришла легко, как-то само собой: после трёхлетнего сидения дома я с огромной радостью согласилась выйти временно, на лето, посудомойкой в местную кулинарию. Сигареты пришли трудно и намеренно, однако после недельной тошноты, слабости и головокружения я к ним привыкла. А затем я как-то неожиданно решила осветлить волосы, но вышло очень неудачно, от слова «совсем», поэтому пришлось идти парикмахерскую, чтобы исправить ситуацию. И из парикмахерской вышла уже огненно-красная самостоятельная бестия с короткой стильной стрижкой. В общем, я была от себя в полном восторге. Осознавала ли я это своё преображение? Если честно, нет, всё случалось самой собой – легко, весело и быстро. Всё, кроме сигарет. Почему сигареты? Муж не курил, курящих женщин не любил. Это был бунт на корабле, правда, в отсутствие капитана…
И пока капитан был в отлучке, матросы ушли в самоволку: в общем, я вышла в мир и, вздохнув полной грудью, расправила свои давно затекшие крылья и пошла «ссориться» с соседями. Дома мне стало тесно. Почему? Ну, это в сказках принцессу спасает из заточения один принц, а у меня немножко сбился сюжет: принцев оказалось двое. И что делать в этом случае Принцессе? О! Вот и я не знала…
Док, в отличие от Джека, был высокий блондин с бесконечно приятной, мягкой и в тоже время мужественной внешностью, с красивыми холёными руками, сильными и изящными, словно у пианиста. Ох, уж мне эти руки… Ох, уж мне эти шутки… Я вышла из парикмахерской и шла длинным, долгим коридором, в полном удовлетворении собой, как вдруг кто-то, сильно хлопнув меня по плечам и задержав так на мгновенье руки, сказал, привет. Я испугалась, закричала, резко обернулась… и встретилась с сияющими глазами Дока: «Ты… ты… ты… зачем так пугаешь? – Извини, не хотел. – Ты… ты… ты… как меня узнал?! – По походке. – Больше не делай так! – Хорошо, извини». И мы расстались на день, до вечера, ибо уже ни один вечер не проходил без наших милых «Червяков».
– О! Новый образ? Ничего так… – с порога заметил Джек, скидывая по-хозяйски обувь. – А где Док? Ещё нет? Отлично, тогда я поработаю немного, – и ушёл в комнату.
А Док? Док не заметил моего преображения, зато… зато я хорошо заметила в тот день перемену в себе, констатировав с печалью факт окончательной влюбленности, но в кого? На этот вопрос у меня не было решительно никакого ответа. Все день я пела и летала от счастья, расточая улыбки направо и налево всем, кто подворачивался под руку, потому что помнила, на телесном уровне, прикосновение рук Дока, к которым так не шло это дружеское: «Привет!» Он пошутил, а я влюбилась, хотя ещё утром помнила, что должна быть влюблена в Джека, точнее, что влюблена в Джека, хотя не имею на это совершенно никакого права, ибо капитан-то когда-нибудь, да вернётся. Но вот пришёл Джек… и, забыв про Дока, я уже послушно сижу подле него и млею от его близости, забывая, что вообще-то должна учиться. Но вот уже стучат… и я подрываюсь, взлетая на своей табуретке, и несусь вихрем в коридор с одной счастливой мыслью: «Док! Это Док! Это Док!» – и всё моё тело вновь наполняет физическая память о его прикосновении.
– Привет! Джек здесь? Отлично! – и скинув обувь, Док уходит в комнату с тем, чтобы занять моё место.
Я плетусь следом, усаживаюсь с книжечкой на кровать, пытаюсь читать… Правильно, я ведь «свой в доску парень», поэтому капитану нечего волноваться. Я счастлива… и одновременно мне грустно, в конце концов, я же девушка: «Нет, ты свой в доску парень! Ты свой в доску парень!» – уговариваю я себя, не слыша ребят.
– А?! Что?
– Ты с нами завтра, или как? У тебя есть планы?
– Что «или как»? Какие планы?
– Ты чем слушаешь?
– Я читаешь!
– Мы завтра в сопки идём. На параплане летать. Ты с нами?
Они могли бы и не спрашивать: с ними я уже была готова идти куда угодно, а не только в сопки, где сплошной гнус и хорошо если ветер.
– Что это у тебя скрипит? Протез?
– Док! Какой протез! – чуть ли не обижаюсь я, но некогда, потому что мы карабкаемся по сопкам, а нашу милую идиллию разрушает какой-то весёлый мужик, что отвлекает внимание моих рыцарей на себя. – Это камера!
– Да? А скрипит, как протез, я всю дорогу прислушиваюсь. Думал, у тебя… – и дальше он уже говорит, что-то совсем обидное про моё бедро, но мне уже всё одно, ибо солнце, штиль, мошкара.
Но вот вдруг набегает тучка, слепой дождик… и мы все замираем: в небе от горизонта до горизонта три, нет, четыре полные радуги: «Все видят тоже, что и я?» А на вершине ветер, и гнуса нет. Романтика! Хватай. Беги. Держи. Бери. Ну, что? Сфоткаемся на память?
И я окончательно потерялась в то своё волшебное лето: ни на день не забывая, что я мужняя жена, я так и не смогла решить в кого же всё-таки влюблена. Парни относились ко мне с неизменным постоянством ровной дружественности, когда в моей голове, душе, сердце и теле всё отзывалось искрящей радостью предвосхищения… Чего? Любви, которая изливалась из меня просто в мир, так как излить её на кого-либо из своих рыцарей я не могла, боясь разрушить сказку, конец которой наступит и так, как только капитан вернется в родные пенаты.
Каждое утро я встречала сладостным вспоминанием о своих рыцарях и шла на работу с тем, чтобы, отмыв до блеска свои тарелки, вилки, ложки, кастрюли и наулыбавшись всем вдоволь, бежать домой… туда, в свою башню грёз, где скоро появятся принцы. И принцы мои появлялись всё чаще, чаще и чаще; и задерживались всё дольше, дольше и дольше, нарушая границы приличия, дозволенные для гостей. И в какой-то момент вновь появилась неловкость: бесконечно резаться в «Червей» стало как-то… как-то… глупо что ли. Эта забава исчерпала себя: она нас сдружила, сделав «своими в доску парнями». Ситуация стала требовать развития, ибо ещё чуть… ещё чуть и стало бы очевидным, что гости в гости приходят не поиграть. Но Бог милостив…
Поэтому в общаге, где обитал Док, так как был холостым, как и Джек, стали делать ремонт. Каким образом случилось, что всех молодых холостяков переселили в мой подъезд, я не скажу. Каким образом произошло, что Док стал в то лето моим соседом по площадке, я тоже не скажу. Но сталось именно так. Почему в квартире, куда их заселили вчетвером, обитал в итоге один Док – тоже загадка. Мне сказали, что все парни разъехались в отпуска. Однако, меня всё это мало занимало, потому что ситуация оживилась, получив продолжение.
Теперь наши встречи стали часто превращаться в посиделки у Дока на кухне, где мы сидели на полу и постоянно о чём-то болтали. И в эти разговоры стали уже вплетаться какие-то милые домашние мелочи: Док оказался рыбаком, а Джек… а Джека я уже плохо помню; Док оказался хорошим поваром, а Джек… а Джек? Док. Док. Док. И вот Док балует нас жареной рыбой, кабачками и обещает приготовить что-то ещё. А Джек? Он сидит рядом. И вот Док рассказывает, что если разбить на сковородку яйца и засыпать их гречневой кашей, то выходит неплохая яичница. А Джек? «А где Джек? Почему его сегодня нет? – На работе завис, у него там что-то слетело… – Ясно». И вот я спешу спасться бегством, ибо всё ещё помню, что мужняя жена, но как же мне хочется об этом забыть.
Но вот Док стучит ко мне и заходит во всегда открытые для него двери: «Привет, мать… У тебя крем детский есть? – Да. А что? – Намажешь мне спину, а то я обгорел на рыбалке. – Конечно же…». И я отставляю свой табурет от стола, и он оказывается в центре спальни, превращенной в отсутствие супруга в библиотеку и рабочий кабинет. Иду искать крем, а когда возвращаюсь, то нахожу своего друга покорно сидящим в ожидании и уже скинувшим домашний халат. О, как долго, мучительно долго и счастливо длилась та моя пытка! О, как я ловила её каждое мгновение, ибо знала, что скоротечно! О! в какой туман погружался в этот момент корабль моего супружества, и как я желала утопить капитана! «Мать… он назвать тебя… мать! Ты свой в доску парень! Ты парень… ты… Господи, ну, пожалуйста… ну, пожалуйста, Господи…» – но Господь не разрешал утопить капитана, тогда я мысленно обращалась к Доку, прося его всего лишь обернуться ко мне...
Однако Док, не произнеся ни слова, встал, накинул халат, еле слышно бросил, спасибо, и вымаршеровал своей армейской походкой прочь из моей квартиры. А я? А я так и осталась стоять с дрожащими, как в лихорадке, руками, которые помнили каждый изгиб горячей спины Дока.
– Привет! – кричит кто-то из коридора. – Ты чего такая? У тебя было открыто, я зашёл. И почему на телефон не отвечаешь?
– А? Что? Джек!
– Что у тебя с телефоном? И почему открыто? – и он уже берет трубку, подносит её к уху. – Не работает. А то я два дня звоню, звоню и не могу до тебя дозвониться. Док у тебя?
– Нет, только что ушёл. Он на рыбалке был… Господи, Женька, как же я рада тебя видеть!!! – и я расплываюсь в своей самой, наверное, лучезарной улыбке, и мне улыбаются в ответ столь же тепло. – А я всё думала, куда ты пропал! Я соскучилась! Мы давно не играли в «Червей»…
И Дока мы не зовём. И я выливаю весь свой пыл в игру, отчего она становится невероятно захватывающей. И мы дурачимся с Джеком, словно малые дети, пока не приходит Док. Веселье вдруг куда пропадает, но мы берём его третьим – и всё встаёт на круги своя. О! эти спасительные компьютерные игры.
Так кончились какие-то наши выходные, в которых мой супружеский корабль чуть было не дал течь, а в понедельник мне на работе предложили повышение, точнее, сообщили о повышении, переведя официанткой в зал, так как приехала какая-то там комиссия… и требуются красивые молодые женщины, чтобы разносить еду. По пункту первому мне, конечно, польстили, но всё же было приятно. И я вышла в зал, где тут же искупалась в лавине чуждого моему романтическому настрою внимания. Это меня насмешило, и я быстро смылась на кухню, точнее в посудомоечную, поскольку туда никто из молодых, красивых и незамужних не рвался. В очереди была одна я, и это меня вполне устраивало: пусть я не нравлюсь так, как мне бы этого хотелось Доку, но и как в зале я нравится не хочу, поэтому буду командовать тарелками, ложками, вилками, решилось мне тогда. Однако…
Я совсем не замечала, что, оказывается, я пела. И пела так, что было слышно в зале. В доме у меня вновь воцарилось спокойствие: я пережила, что Док ушёл; пережила, что он видит во мне только «своего парня», и успокоилась; Джек вернулся и больше никуда не исчезал, и от этого мне было очень хорошо и тепло на душе; вернулись и наши весёлые беспечные игры в «Червей». И вот всю эту рвущуюся к воплощению радость своей – к великому счастью – неразделённой любви, ибо корабль супружества… и дальше по протоколу, я оказывается весело и выпевала из себя на кухне. В результате допелась до того, что подошёл комбат, невзрачный и низкорослый человечек, которого так опасался мой муж, и далеко не в приказном тоне сообщил, что «большим погонам» нравится моё пение. Я рассмеялась, обещалась петь громче, но в зал так и не вышла, петь же… громче петь тоже не стала, но и прекратить, оставить этот процесс, не могла, да и не хотела. Я просто заметила и сама, что постоянно напеваю: «Dream On! Dream On! Dream On!» – и ведь это не было пением, всего лишь засевшая фраза из какой-то песенки в голове. Тогда в кухню стали заносить грязные тарелки, благодарить меня за еду, улыбаться, ещё что-то говорить и мило прощаться. А я? А я всем улыбалась, смеялась, тоже мило прощалась – радовалась я, одним словом, радовалась.
А потом пошла какая-то совсем дурная кутерьма: в двери моего дома стали стучать, но это уже были не Док и Джек. Это были совсем другие лица, которых я, смеясь, принимала, выслушивала, а затем выпроваживала, чем должно быть селила в чуждых мне сердцах ложные надежды. Мне это льстило? И да, и нет: было смешно, хотя и неприятно, но отвечать в одной тональности и выпроваживать грубо я не могла, это было бы хуже, чем шутки и пустое «про подумать». Остановил эту вакханалию приход комбата пьяного, грубого, дерзкого, резкого, настойчивого. Моя память не помнит, как я оказалась у него в гостях, она помнит, как открывала свои двери… И вдруг я обнаруживаю себя у него в гостях, комбат не пьян, но это лишь единственная переменная: мне что-то говорят – важное, касающееся супруга, проводят экскурсию по огромной квартире, а я каждой клеткой чувствую угрозу своей безопасности. После небольшой потасовки я вылетела из квартиры и отправилась домой, ругая себя последними словами и обещаясь больше так никогда себя не вести. Как? Не смеяться, не шутить, не улыбаться, мило не разговаривать, глаз от долы не поднимать, чтоб никому и в голову не приходило, что я шлюха. В общем, я в какой-то там раз закатывала себя в асфальт. И проверка-то, как ни странно, как-то тут же подошла к концу, как и мой отпуск от жизни.
Что самое удивительное, но на те несколько дней, пока длилась эта странная вакханалия, в которой я всё-таки успела зачерпнуть и свою порцию дёгтя, мои рыцари вдруг неожиданно исчезли с горизонта. Почему? Куда? И как? Я не знаю. Знаю только, что двери Дока были всегда закрыты, сколько бы я к ним не подходила, а Джека ко мне не заносили никакие ветра. Поэтому я соскучилась по ним: по тому спокойствию и хладнокровию, с которым они переносили мою игривую детскость; по чувству безопасности, радости общения и простого нахождения рядом. Я очень, очень сильно соскучилась, но уже не чувствовала себя достойной их светлой и теплой дружбы.
Что за ложка дегтя? Ну, от последней попойки «больших погон» я так и не сумела открутиться, меня в приказном порядке вытащили с кухни и усадили за стол. Комбат лично за этим проследил. Отсидев положенное для приличия время, я подошла к какому-то командировочному и вручила ему ключи от своей квартиры вместе с ЦУ о том, как пройти по нужному адресу. Мой избранник ушёл, а через пятнадцать минут и я отправилась вслед за ним, больше никем не удерживаемая. Придя домой, обнаружила своего гостя в темноте и в кресле. Не включая свет, села к нему на колени и запустила пальцы в густые и жесткие волосы, думая при этом как бы помягче выкрутиться из этой неловкой ситуации. К моему удивлению мужчина сидел тихо, смирно держа руки на подлокотниках кресла.
– Как вас зовут?
– Вадим…
«Как Дока…» – пронеслось в моей голове, и я погрузилась в думки и опасения, не видел ли последний, как заходил ко мне этот чуждый гость. Мне было очень грустно, все мои мысли были заняты Доком, а чувства наполняли – стыд и вина. Этот ночной гость стал последней каплей: я перегнула палку и ожидала, что сейчас мне выставят счёт… За что? За ложные надежды. И счёт это будет оправдан, ибо сама позвала.
Видимо, в этих думках я и забылась, и мои движения стали мягче и ласковей, мой гость осмелел и попытался обнять. И это был повод. Я встала, высказала бред про корабль, капитана, супружество, верность… и попросила уйти, даже не извинившись. Человек всё понял и спокойно ушёл. В сумраке рассвета я с тревогой посмотрела на часы, два ночи, и успокоилась, вряд ли в такое время он мог столкнуться с Доком в подъезде. Всё закончилось хорошо, решила я и рухнула спать.
Утром я уже сильно раскаивалась в этой своей выходке, прекрасно понимая, что как-то очень дурно поступила именно с тем, кто был наиболее уважителен и вежлив по отношению не только ко мне, но и вообще ко всем девушкам. А придя на работу… столкнулась с его улыбкой. И, чёрт побери! в ней в этой улыбке не было ни на йоту ни злобы, ни обиды, ни ухмылки, только лишь понимание и… что-то ещё, нечто мне совершенно непонятное. И я устыдилась сама себя ещё больше…
Как-то, когда ещё Док и Джек были моими постоянными гостями, ко мне – в большом смущении – зашёл старый доктор, но не затем, чтобы передать письмо от мужа, ибо наш эпистолярный роман почти сошёл на нет, а затем, чтобы найти Дока. Кто-то ему об этом сказал. Я пригласила его войти и махнула рукой по направлению спальни. Доктор прошёл, что-то сказал Доку… и вышел. Уходя, он посмотрел на меня таким понимающим, всепрощающим, усталым и разочарованным взглядом, что я готова была сквозь землю провалиться, хотя никакой формальной вины за мной не водилось. Я долго переживала в себе этот взгляд, разрушенной веры в правильную сказку.
Вот и с моим командировочным было какое-то такое же смутное чувство, словно я не просто плохо поступила с неплохим человеком, а сотворила что-то ещё. И я ушла к своим тарелкам, но не находила себе среди них места. И не пелось мне, и не мылось мне, всё перед глазами что-то мылилось. И я нашла стул. И поставила его в мойке прямо напротив дверей в банкетный зал. И вышла в этот самый зал. И подошла к своему случайному избраннику. И молча взяла его за руку, ни на кого ни глядя, ни оглядываясь. И увела в мойку. И усадила на стул. И снова села к нему на колени, своей же спиной защищая, но не скрывая, ото всех любопытных глаз, что в этот момент устремились на нас с похмельной и вульгарной жадностью. И положила свои руки на плечи. И посмотрела в глаза. Это был Док, только лет двадцать или тридцать спустя.
И я сидела у него на коленях, не зная, что делать дальше, но тут… тут меня обняли, да так что чуть не хрустнули рёбра. Ну, а дальше, как в кино: камера кружится, двое целуются… Вот только камера не может озвучить, что творится в этот момент в головах тех двоих. Затем я вернулась к своим тарелкам, другой – в зал.
Зачем я устроила этот прилюдный спектакль? У меня нет на это ответа. Одно я знаю точно: это не было гештальтным переносом, моя влюбленность ни в Дока, ни в Джека никуда не ушла. Я любила этих славных рыцарей моего сердца, этих трубадуров, которые так берегли честь своей подруги – своего в доску парня. Мало того, когда я выставляла человека из своей квартиры, я уже хранила верность своим рыцарям, а далеко не мужу, о котором в ту бесшабашную неделю, честно говоря, ни разу и не вспомнила. Это перед ними мне было стыдно за своё поведение. Это перед Доком оправдывалась я мысленно, словно перед мужем, ибо к нему моё чувство переросло из романтической влюблённости в горячечную устремлённость.
Как я решилась на этот спектакль? Одним порывом, одним мгновением. В тот момент я меньше всего помнила о себе, ибо и за меньшие фокусы мне здорово доставалось. Мало того, в тот момент я забыла и о своих рыцарях, забыла о Доке. Я вся была полна какими-то смутными и неясными для меня чувствами. Что могла понимать двадцатидвухлетняя девочка в разочарованиях взрослого мужчины? Однако то, что спектакль предназначался его сослуживцам, это я понимала хорошо. И мы отыграли его вместе.
Завтрак закончился. Командировочные уехали, и на том кончилось моё «официанство», а с ним и работа вообще. Послесловием того утра во мне осталась лишь череда жадных и мерзких глаз, что заносила тарелки, дабы высказать восхищение. Однако уже любые взгляды я встречала ястребиным взором и змеиной ухмылкой, во мне звучала песнь маршевая: цирк закончился! все прочь!
Вечером я вернулась домой и обнаружила: засорилась канализация в ванной комнате. В кухне – нет, а вот в ванной – да. Я без надежды постучалась в двери Дока… и мне открыли. Это было весьма неожиданно, я даже растерялась. Что-то промямлив про ванну, канализацию, своё желание искупаться, я напросилась к нему, если это, конечно, удобно. И на мою просьбу с откликнулись, тепло улыбнувшись, когда я подняла к нему свои виноватые и бесстыжие глаза. Я обрадовалась, поскольку на меня либо не сердились, либо вообще ещё ни о чём не знали, поэтому с легким сердцем побежала собирать вещи в самых радужных надеждах, надеясь, что после мы, наконец-то, устроим наши кухонные посиделки… и я всё расскажу прежде, чем это долетит из чужих уст.
Я купалась долго, смывая с себя всю грязь последних дней, а заодно и предвосхищая наш разговор, своё объяснение. В том купании я много раз задавала себе вопрос: «Что это было?» – и не находила ответа, но несмотря на это чувствовала, что необходимо объясниться с Доком по этому поводу. Но увы и ах! Посиделок не случилось: когда я вышла, Док уже собрался спать, точнее он лежал на диване, разобранном и приготовленном ко сну, читал книгу, ожидая, когда я накупаюсь и уйду.
– М-м-м… ты уже спать собрался? – вырвалось у меня растерянное и удивленное, так как на улице было ещё светло. – Ну, ладно… тогда спокойной ночи.
Док отложил книгу. Встал. Проводил меня до дверей. Пожелал спокойной ночи. И закрыл дверь. Без слов и объяснений я прекрасно поняла, что стала недостойной их дружбы.
А утром… утром я встала с чётким и ясным пониманием: сегодня вернётся муж, даже несмотря на то, что это не был день скорой помощи, да и означенный им в каком-то письме срок выписки тоже ещё не подошёл. Это было такое внутренне знание, поэтому я стала готовиться к встрече и настраиваться на нужный лад. Отпуск закончился, началась жизнь. Я прибралась в квартире, сходила в магазин, зашла к друзьям, где неожиданно получила в довесок ведро грибов, вернулась домой и, не запирая дверей, стала готовить ужин, ожидая своего благоверного. И вот я ещё не совсем разобралась с грибами, как дверь в коридоре тихо отворилась, и кто-то вошёл, без стука и слов. Я вышла и, буднично подставив губы для поцелуя, сказала привет.
– Ты кого-то ждёшь? Дверь открыта…
– Тебя. Давай проходи быстрее, скоро грибы дожарятся, – и я отправилась обратно на кухню, по пути сообщая, – в ванной канализация засорилась, так что руки иди мыть сюда. Бондари тебе привет передают. Пока ремонт будем делать, можем у них пожить. Инка разрешила. Кстати...
– Привет!
– Привет… – и, отложив нож в сторону, я обняла супруга.
С того лета в Лету кануло без малого двадцать лет… и я поняла, почему Док резко встал и ушёл, оставив меня в сильном недоумении, и почему он собрался спать в столь ранний час. И не через один год до меня дошло, для чего он следующим вечером постучался ко мне в поздние двери.
– О! привет! Ты чего так поздно? А у меня муж сегодня приехал! Познакомишься?
– Нет, сегодня поздно. Завтра…
И я закрыла за ним двери мучительно больно: мне хотелось утопить и корабль, и капитана, и вообще всю команду, лишь бы только быть с Доком, но, совершив над собой волевое насилие, я отправилась к ожидающему меня в спальне супругу.
С того момента рыцари мои растворились в пространстве, словно их никогда и не было. Мы даже не попрощались красиво, ибо прощание происходило на глазах у супруга и было бесконечно уродливым.
Прошло двадцать лет. И я уже знаю точно, что нравилась Доку, вот также до потери пульса, сна и сознания, как и он мне. Теперь я понимаю, что мальчишки ждали моего выбора, а не просто играли в «Червяков» со «своим в доску парнем». Прошло двадцать лет… и теперь я могу вспоминать об этом с улыбкой весёлой грусти или радостным смехом, что называется, по настроению.
Прошло двадцать лет. И впервые я задалась вопросом: почему же случился Полковник? Точнее этот мой странный командировочный, которого я угадала каким-то внутренним чутьём, когда из всех присутствующих на той попойке выбрала самого безопасного: того, кто меньше всех пил; того, кто сидел где-то поодаль во главе стола; того, кто наблюдал за всеми, был со всеми, но как-то сам в себе. Мне очень хотелось уйти: и я нашла способ, хотя, если честно, не очень отдавала отчёт в своих действиях, подходя к совершенно незнакомому человеку и без предисловий вручая ключи от квартиры. Почему? Официальная часть банкета кончилась, народ хмелел и… начиналась та самая «романтика» военных гарнизонов, перед которой частенько тускнеет любая проза жизни.
По дороге домой я мыслила лишь о том, как бы поскорее выкрутиться с наименьшими потерями из всего этого, выкрутиться и забыть, как страшный сон. Однако, войдя в квартиру, забралась на чужие колени… и потерялась часа на два, ибо помню, с «бала» сбежала за десять минут до полуночи. Что было в этом времени, пролетевшем минутою? Я не знаю. Я очнулась, когда другой проявил себя. Знаю одно: мне было очень грустно, а руки сами собой тянулись к мужчине, желая излить нежность, что переполняла меня и искала выхода. Да, именно нежность. И дарила я её адресно, без какого-либо замещения, ибо помню, как спрашивала себя: «Зачем ты это делаешь? – И не находила ответа. – А как же Док? – Успокойся. Он спит. – Ну, и что?! Это неправильно! Это всё неправильно! – Успокойся. Всё хорошо…» И в какой-то момент я, действительно, успокоилась и почувствовала другого: большого, сильного, больного… И вот в эту чужую боль и потекла моя нежность, словно влага в горячий песок. Вот так оказавшись в наипошлейшей ситуации, я пошлости не ощутила: ко мне отнеслись уважительно, границ не перешли, чувство безопасности не потревожили.
И благодарность за это была основным моим внутренним мотивом, послужившим толчком к утреннему спектаклю, где я отдала дань пошлости и прозе жизни для всех, но… но не для Полковника. Мы с ним знали что-то иное, случившиеся одним мгновением на глазах у всех, но оставшееся тайной. И это иное, не облачённое в Слово, я и защищала тем ястребиным взором, которым встречала все слюнявые улыбки и взгляды.
Что это было за «иное»? Я не знаю. Я так и не услышала его. До вечера его хранили, холили и лелеяли мои ребра, пытаясь услышать и понять. Да, именно это сильное, трудное, мужское, собственническое, на каком-то жутком выдохе объятие Полковника я и защищала в тот день ото всех, даже от себя, даже от Дока, когда долго купалась в ванной.
А следующим днём вернулся муж, и во мне потекла другая песня: на каком-то бешеном энтузиазме я успела не только собраться за неделю, но и в три дня сделать косметический ремонт, наклеив совершенно чуткие обои красного цвета, вдруг откуда-то оказавшиеся под рукой. Я смотрела на изуродованное пространство и думала только об одном: «Хоть бы приняли… хоть бы приняли… вот кому-то не повезёт, хоть бы приняли…» – и к моему удивлению квартира как-то очень легко сдалась. Супруг тоже как-то весьма очень быстро утряс все формальности, связанные с увольнением. Он вернулся в субботу – в следующую мы уже слушали стук колёс. Куда я так спешила?
Я спешила увезти другого из своей сказки про двух славных рыцарей, в которую тот мог залезть и вытоптать всё вокруг. Взамен я подарила прозаическую миниатюру о Комбате с возможностью дописать конец истории. Но прежде всего я торопилась, потому что помнила, если донесут о командировочном… ну, дальше протокол известный. Отчего, когда мы сели в поезд, я с облегчением выдохнула и забыла о нём, сохранив в сердце лишь романтические грёзы о своих рыцарях.
Прошло двадцать лет, в которых я не вспоминала о своём Полковнике от слова «совсем», я его забыла, затерла в памяти, что называется, навсегда, пока её не пробудило вот такое же крепкое мужское объятие, в котором другой, такой же случайный странный чужой, не пересчитал мне все ребра. Я не знаю и даже не берусь предположить, какой кошмар жизни воплотился у Полковника через меня, но мне его дали как чудо. Чудо, которое я, однако, приняла в качестве наказания за свою игривость, детскость, живость, непосредственность, беспечность, решив: пора взрослеть. Взрослела я двадцать лет, потом наконец-то состарилась и, с облегчением выдохнув, вернулась в детство…
И Полковник тоже вернулся. И снова обнял меня. И рассказал мне мою же весёлую сказку. И я её услышала. О своей же он опять умолчать, ибо, да, зачем ребёнку проза жизни, когда мир сказочный вокруг, придёт ещё его время, может и повзрослеет, если не повезёт.
– Ну, рассказывай, что стряслось? Зачем позвала?
И вот я снова в кресле у него на коленях, перебираю волосы в темноте и уже ни о чём не тревожусь, никуда не спешу, ничего, в сущности, не желаю. И вдруг Полковник задаёт странный вопрос:
– А почему ты не сказала Доку, что хочешь быть с ним, а не с мужем?
– И что было бы? – насмешливо спрашиваю я.
И вдруг понимаю: Док бы забрал меня и в обиду не дал, сам бы с другим поговорил и всё решил: от меня требовалось лишь одно – выбор как свободное волеизъявление. И я вдруг понимаю: у него, в его голове и сердце, всё очень и очень серьёзно…
– А если нет? Если это моя фантазия? Моё лишь желание верить в сказку? Моя иллюзия? – не сдаюсь я. – Что тогда?
И вдруг понимаю: за одним выбором неизбежно последовал бы другой…
И вот я уже в последний момент признаюсь в своём желании. И вот уже закрываю последние двери с трудным выдохом в сердце, читающем новую сказку, где принц оставил свою принцессу в замке с драконом. И иду в спальню к Дракону, но из-за шока не успеваю надеть маску добропорядочной и верной жены, поэтому являю лицо истинное:
– Кто приходил?
– Док…
– Что хотел?
– Неважно. Давай разведёмся, пока не поздно. Понимаешь, я затеяла всю эту кутерьму с возвращением домой, чтобы избавиться от тебя, как только встану на ноги. Оставайся служить, а меня отпусти.
Но нет, я уберегла в своём сердце фантазию о сказочных рыцарях и своём ветреном сердце, спешно сбежав из гарнизона и прихватив с собою Дракона.
– Да, это был бы лучший вариант… и даже без отклонения от основного сценария, – замечаю я тихо и замолкаю, – но вряд ли бы меня отпустили… вряд ли… очень сомневаюсь… А знаешь, – вдруг догадываюсь я, – самым прикольным был бы гнев Дракона, доведись ему узнать о тебе, Вадим, – и меня начинает разбирать смех. – Эх, в каком удовольствии я себе отказала… О, боже! Это было бы так чудесно! Меня бы или вышвырнули из гарнизона, как неверную жену, или же принцу пришлось бы спасать. Ты представляешь, как весело об этом сейчас бы вспоминалось?!
Однако Полковник не разделяет моего веселья, наоборот, порывается распрощаться и уйти, поэтому я прикладываю палец к его, а затем своим губам, давая понять, что теперь готова услышать и его сказку… И вот в эту чужую сказку и утекла моя нежность, слово влага в горячий песок. Именно за неё мне пересчитали все рёбра, а потом поддержали цирк для Дракона.
Май 2020 года