Батальон, или трибунал

                "Не судите, да не судимы будете". Евангелие      
               
                1. Дуэль на марше

   1941 год. Карельский фронт. По разбитой, разъезженной и расквашенной дождями дороге пешим порядком, обходя ямы, воронки и выбоины, двигался пехотный батальон, выполняя операцию под солдатским кодовым наименованием «драп». Батальон, вернее, то, что от него осталось – не более 2/3 личного состава, отступал в тыл, покинув передовую. Командовал капитан Уланов, командир первой роты. Он принял командование батальоном по приказу ещё живого, смертельно раненого комбата майора Ларни – финна по национальности и красного командира.
   С трудом переводя дыхание, собрав остатки сил, комбат, продиктовав батальонному писарю приказ, сказал капитану:
   - Командуй, капитан. Сохрани батальон. Постарайся.

   Сохранить батальон было уже невозможно. Сохранить можно было только тех, кто ещё мог двигаться и стрелять, и тех, кто в пропитанных кровью бинтах уже не мог ходить и стрелять. Капитан принял решение и приказал начать отступление, когда понял, что на флангах уже своих нет. Либо ушли, либо... Батальон оказался на острие, на выступе, и ему грозил охват противником с флангов. Связь со всеми отсутствовала, в том числе и со штабом полка, в живых остался всего один связист. У бойцов осталось по горстке патронов, запасы продовольствия иссякли.
   «Стоять на смерть» стало  бессмысленным и, по большому счету, преступным. Впрочем, про «большой счет» капитан не думал, ни тогда, ни после. Собрав командиров рот, капитан отдал распоряжение об организации отступления в полном порядке, соблюдая все правила и положения уставов. Был согласован порядок движения и время начала марша. Подготовка велась по возможности скрытно от наблюдателей противника.

   Изнуренные, замызганные, в пыли и копоти, бойцы, тем не менее, не теряли присутствия духа, сохраняли подобие строя, даже слышался порой короткий смех в строю, что в обычных условиях, категорически запрещалось. Неопределенность закончилась, у каждого бойца появилась перспектива – продолжать оставаться живым и воевать, дожить, довоевать. 
    Капитан со своим адъютантом (теперь уже положенным по должности) в арьергарде, замыкал строй; за ними следовало только боевое прикрытие, снабженное полным боекомплектом. Двигались уже более четырех часов с короткими привалами, когда навстречу выползла, тоже замызганная, «эмка», и из неё выскочил молодой, тоже слегка потрёпанный, но всё ещё  щеголеватый, капитан, судя по форме – из особого отдела.
   Без предисловий капитан громко спросил:
   - Кто старший? Почему драпаете?
   Капитан Уланов представился и объяснил в двух словах обстановку, как причину отступления, и добавил:
   - Не драпаем, а «выравниваем линию фронта», и движемся в расположение полка.
   «Выравнивание», видимо и взбесило особиста, потому что он буквально заорал:
   - Отставить, назад, на огневой рубеж!
   - Вот и дуй, капитан! Вперед, а не назад. Встречай грудью фрицев! - в сердцах парировал Уланов. А когда увидел, как рука особиста уже выхватила из кобуры пистолет, перехватил, что называется, инициативу: успел достать свой «ТТ» и...выстрелить. В капитана. Но не попал. Стоявший рядом адъютант ловким сильным толчком под локоть своего командира направил выстрел вверх.
   Побелевший капитан из особого отдела круто повернулся, молча сел в свою «эмку» рядом с водителем, таким же побелевшим; они развернулись и укатили. Туда, откуда прикатили.

   Всё произошло на вытаращенных глазах бойцов, оторопевших и застывших на месте.
А капитан Уланов с перекошенным от злости лицом бросил адъютанту:
   - Передать по колонне: продолжать движение. Шагом марш!
Потому что особист остановил авангард батальона, когда его автомобиль подъехал из тыла к нему вплотную. Инцидент, как говорится, был исчерпан.
   Батальон продолжал движение, а капитану пришла в голову мысль: «всё, брат, отвоевался, для тебя война кончилась», потому что он понимал – инцидент ещё не исчерпан, продолжение последует. И перебрал варианты: трибунал, штрафбат, нары, «вышка». Между передовой и тылом стрелять, хоть и в особиста, но всё же, в своего – не шутка. 
   Тем не менее, продолжил выводить подразделение в тыл. «Не впадай в панику, когда она ещё не здесь», повторял отцовскую грамоту. Привычка продолжать  выполнять обязанности при любых преодолимых обстоятельствах брала своё. Батальон вышел к своим, отступление без приказа не имело отрицательных последствий, поскольку оперативная обстановка на этом участке фронта не требовала стоять и не покидать позиции во что бы то ни стало.
   Случай с особистом не получил огласки и не имел продолжения, поскольку сам капитан Уланов о нём предпочел не докладывать, а ближайшие свидетели не стали превращать короткую быль в легенду. Но своя рота, в которую он возвратился командиром после назначения нового комбата, горела желанием заняться таким творчеством. Его авторитет у подчиненных ему людей вырос на несколько ступеней.
   Инцидент с особистом не был исчерпан, а просто, как оказалось, отошел в будущее. Капитан, хотя и послужил немного в штрафбате(до очередного ранения), но это другая история, никакого отношения к особисту из «эмки» не имеющая.
   Капитан закончил войну в Норвегии, расстрелял всю обойму патронов из своего табельного «ТТ», когда всё небо громыхало победным салютом сразу после получения известия о полной и безоговорочной капитуляции врага; продолжал военную службу, хотя его четыре боевых ранения не только давали право, но настоятельно рекомендовали уйти в запас раньше положенного срока.         
               
                2. Продолжение инцидента
                «Напужали фронтовика гауптвахтой»

   После длительных мытарств вместе с семьей – женой и тремя детьми (первого сына, довоенного, потом прозвали «Дети войны», а двое других – сын и дочка, уже послевоенные) по воинским гарнизонам страны майор Уланов «осел» в областном городе, получил квартиру, служил по другому ведомству, но в погонах.
   Летом 1949 года к ним в гости из Сибирского городка Нижнеудинска приехала его старшая сестра с мужем - капитаном, бывшим танкистом, а теперь продолжавшим служить в автороте. Они не виделись с 1939 года, с тех пор, как сестру увез в Сибирь молодой лейтенант. Он так же провоевал до Победы, а потом, после победы над Японией, пересел из танка в кабину ленд-лизовского студебеккера и стал командиром автороты.
   Встреча была радостной и запомнилась всем надолго. Сидели за столом, уставленным всякими разносолами, женщины рассказывали друг дружке про свое тыловое житьё-бытьё, командиры вспоминали войну, хором пели военные и народные песни. Пир затянулся «до петухов».
   Майор Уланов по такому случаю оформил краткосрочный отпуск – на три дня, поэтому после застолья мужчины долго отсыпались, а когда женщины приготовили завтрак, хотя по времени он, скорее, был уже даже не обедом, застолье продолжалось. Уже с меньшим энтузиазмом, и не «до петухов».
   А на следующее утро, приняв за завтраком по сто «наркомовских», мужчины решили отправиться в центр города, на экскурсию. Инициатором и экскурсоводом был майор Уланов. И за ними увязался «довоенный» сын майора, десятилетний школьник.
   Экскурсия длилась не долго, и для участников закончилась по - разному. Но об этом в свою очередь. 
    
   Старинным трамваем довоенной конструкции, петлявшим по окраинам города и громким дребезжанием электрического звонка возвещавшим о прибытии на очередную остановку, и убытии для дальнейшего следования по маршруту, они добрались до центральной улицы, и вышли, чтобы прогуляться пешком.
   Вдоль улицы уцелевшие на войне дома и строения стояли рядом с останками  своих соседей, погибших при взятии города и освобождении. Везде копошились люди в рабочих спецовках, с помощью техники убирая горы битого кирпича и камня, освобождая место для новых построек, подъезжали пустые грузовики и отъезжали груженые этими горами.
   Рядом  с местными рабочими, но под охраной конвоя, работали немецкие (так их называло гражданское население, хотя среди них были представители почти всей  Европы) военнопленные, ликвидировали последствия своих «подвигов» под знамёнами фюрера. Их конвоировали солдаты конвойного полка, который располагался в черте города, рядом с огороженным высокой каменной стеной и опутанным по периметру колючей проволокой обиталищем пленных, которое местное население именовало коротко – «зона».
   На пленных люди не обращали внимания, а если взгляд случайно падал на фигуру в мышиного цвета иноземном обмундировании, он становился сумрачно-презрительным.
   Зияло пустыми глазницами черных, обугленных и закопченных прямоугольников окон без стёкол величественное, сложенное из красного кирпича, четырёхэтажное здание городской библиотеки. Его оккупанты сожгли изнутри вместе с литературой, которую не успели или не смогли вывезти отступавшие и покидающие город воинские части и гражданские учреждения. Сожгли по специальному распоряжению немецкого военного коменданта, видимо, как особо опасное для солдат вермахта подразделение.
   Оно контрастировало с кипящим вокруг работами своим угрюмым одиночеством, безучастное ко всему окружающему. Средства – материалы, техника и рабочая сила, были брошены в первую очередь на восстановление и строительство жилья, промышленных предприятий, больниц, школ и детсадов.
   От городской гостиницы остался только железобетонный каркас. Во время оккупации там располагалось гестапо, и она была на особом контроле у советских командиров и местных подпольщиков. Её пока тоже не трогали, хотя она – в самом центре, рядом с почтамтом, была как бельмо на глазу.
   Клуб имени вождя мирового пролетариата  немецкие захватчики переоборудовали в подобие концлагеря со всеми полагающимися атрибутами и необходимым реквизитом: подвалами с камерами, одиночными и общими, пыточными с одновременным допросом; на первом этаже - кабинетами и помещениями для развлечений и совещаний. В главном зале смотрели фильмы и концерты немецких и иных артистов и музыкантов. Во дворе вешали и расстреливали партизан, подпольщиков и пленных советских солдат и офицеров, уничтожив деревья, газоны и цветочные клумбы. Там же было кладбище вокруг здания клуба.
   Теперь клуб  стоял, полусожженный, на отшибе, все его обходили стороной,  как гиблое место, каковым оно и было совсем недавно. Там пока разбирались не строители, а люди в военной форме и штатской одежде.
   Уцелели от рук «цивилизованных» варваров кинотеатр и – напротив, театр оперы и балета, оба образцы классической архитектуры, построенные ещё до нашествия довоенного модернизма с его невыразительными кубами и цилиндрами.
   А рядом с театром оперы и балета был небольшой сквер, в котором был установлен бюст советского генерала, погибшего при освобождении города, и танк Т-34, памятник другому генералу, тоже погибшему в тех боях. На небольшой площади перед танком днём и вечерами всегда были группы людей, молча или тихо переговаривающихся у подножия танка, возвышавшегося на постаменте трехметровой высоты.

   Остановившись у памятника-танка и отдав соответствующие почести погибшим фронтовым товарищам, офицеры решили продолжать знакомство с городом, но их планы нарушил Уланов – младший, умоляющим голосом обратившись к отцу:
   - Папа, давайте залезем на танк. Я там ещё ни разу не был.
Просьба была не из разряда нелепых и фантастических. Дело в том, что танк стоял на ровной наклонной площадке, задрав ствол высоко в небо. А слева вдоль вертикальной стены постамента была узкая, шириной с метр, тоже наклонная площадка в виде пандуса, по которому можно было подняться до самого танка, ходить вокруг него, ощупывать гусеничные траки, взбираться на броню и через открытый  люк башни даже проникать внутрь.
   Это практически доказывали тут же 10- и 12-летние мальчишки, как муравьи облепившие боевую машину.
   А дело было в том, что на постаменте стоял настоящий подбитый советский танк, с рваными пробоинами ниже брони, который приволокли прямо с поля боя и водрузили на постамент, едва отмыв от грязи, следов гари и копоти, отвинтив и убрав все боевое оснащение и механизмы управления. Возможно, спешили в последний момент установить временный памятник ко дню Победы 9 мая 1945 года, а навести косметику и превратить в мемориал оставили на будущее.
   С этой целью и оставили пандус сбоку – для облегчения строительных и реставрационных работ. И в этом была своеобразная изюминка, если уместен здесь этот термин. На постаменте стоял не музейный экспонат, а раненый танк, который, вполне возможно, ещё помнил свой последний бой. Местные знатоки даже поговаривали, что этот танк – личная машина генерала, который в нем и погиб. Многие верили, потому что хотелось в это верить, хотя маловероятно, что так оно и было. Зачем командиру танковой дивизии личный танк? Генералы воюют не на танках, а танками, в которых сидят танкисты.
   Но это к данному рассказу не относится.       
   Несколько лет спустя этот танк с помощью лебедок и подъемных кранов за одну ночь сняли с постамента, а на его место установили красивый, свежевыкрашенный, боевой, со всеми знаками отличия Т-34. Только  без  зияющих пробоин, с наглухо задраенными люками. А затем днем сравняли с землей пандус, покрыли асфальтом грунт, на котором он был расположен, и красным неполированным гранитом облицевали поверхности его боковых стен. Так он стоит и сейчас.
   Наверно, никогда не переведутся люди, которые живут и думают, как в некоем зазеркалье; во всех событиях, намерениях и словах видят  потаенный смысл, как видят обратную сторону медали, глядя на лицевую. По этому поводу тоже были мнения: «ночью, чтобы никто не видел, подменили...». А на самом деле работы производились в ночное время, чтобы не останавливать движение городского транспорта  днем, и снизить до нуля присутствие зевак и советчиков типа знаменитого Виктора Михайловича Полесова, персонажа великой книги «12 стульев и Золотой теленок», только и всего.
   А первый танк тоже привели в более - менее приличный вид, и теперь он – экспонат краеведческого музея.
   
   Но тогда младший Уланов своей просьбой повернул цепочку последующих событий совершенно в другую сторону. Если бы фронтовые офицеры неприняли «наркомовские» граммы, вряд ли они сразу согласились удовлетворить его просьбу и, тем более, вместе с ним карабкаться на постамент. В лучшем случае они просто разрешили  бы ему, а сами остались  наблюдать за его действиями в компании таких же, как он, танколазов.
   Но они ещё находились под влиянием, как сейчас выражаются некоторые эстеты, «послевкусия», и танкист капитан Максименко добродушно поддакнул племяннику:
   - А чего бы и не залезть?
   И они гуськом – Уланов младший во главе, а офицеры за ним, поднялись на постамент.
   И тут началось... Мальчишка занялся своим делом, а офицеры прошли вдоль машины, миновали башню, и оказались под стволом  башенной пушки. Майор Уланов бросил взгляд вниз, на площадь перед памятником. А там уже из небольшой группы  образовалась и медленно росла, пополняясь прохожими, толпа людей, и все они смотрели не на танк, а на офицеров – в форме и при регалиях. Толпа в каком-то ожидании разглядывала их,а они её.
   Когда в толпе людей раздались жидкие аплодисменты, сработал спусковой механизм, и включил майора Уланова. Автоматически, ещё толком не осознав своих действий, он протянул руку к толпе и громко начал речь:
   -Товарищи! Мне выпала честь представить вам своего боевого товарища, который на вот этом самом танке ворвался в наш город, чтобы..., и так далее.
   Ошеломленный капитан Максименко понял, что отступать некуда, и подавленно молчал, что, конечно, было положительно воспринято толпой, и раздались уже далеко не жидкие аплодисменты. Спонтанно назревал митинг, несанкционированный и, в любом случае, запрещенный. А майора несло. Он начал фантазировать, расписывая подвиги капитана и общий подвиг советского народа в войне с немецко-фашистскими захватчиками.
   Выступать он умел, как-никак четыре года командовал и ротой, и, временами, батальоном. Мальчишка, младший Уланов, закончив осмотр танка (ничего интересного для себя не обнаружил), тихонько присоединился к родственникам и молча наблюдал. То о чем говорил его отец, он каждый день слышал по радио: и про товарища Сталина, и про врагов социализма, и про всё остальное. Ему  было неинтересно, и хотелось попросить: «давайте уйдём отсюда», но перебивать старших ему уже запретили и мама, и папа, и все остальные взрослые. Поэтому он скучал сбоку и не дергал родителя за обшлаг рукава.
   А того остановила группа из трех не знакомых офицеров в фуражках с голубым верхом. Старший группы, тоже майор, аккуратно взял оратора под локоть левой рукой, а когда Уланов повернулся к нему, вежливо приставил правую к козырьку фуражки с голубым верхом и тихо, но твердо приказал:
   - Майор, заканчивайте балаган. Мы спешим.
   «Бериевцы», отметил про себя Уланов, но ничего не сказал. С «бериевцами» (так почему-то называли служащих в ведомстве МГБ, которым в то время совсем не управлял Лаврентий Павлович Берия; все, кто с ними,  так или иначе, вступал в контакт) спорить бесполезно.
   Он снова повернулся к публике и вежливо попрощался, сославшись на срочное дело, чем вызвал бурные аплодисменты публики, а танкист Максименко, так всё время и промолчавший, получил букет цветов от дамы, которая вышла из толпы и вручила его герою, как только они ступили на асфальт возле памятника. Осознавая всю нелепость ситуации, он, однако, сообразил, что ещё более нелепым будет отказ принять от женщины цветы, поэтому со смущенной улыбкой он поблагодарил даму и вместе с майором в сопровождении «почетного» эскорта из троих  «бериевцев» проследовал к машине – черному «виллису». Младший Уланов был тут же, но его в машину не взяли. Майор – «бериевец», как добрый дядя, поинтересовался у мальца, доберётся ли он сам домой, и получив утвердительный кивок, отпустил. А отец дал ему мелочи на проезд, и отпустил со словами:
   -Дома скажи, что мы с дядей Алешей приедем позже.               
   
   В учреждении, куда их привезли, были выполнены все положенные формальности: выяснение личностей, установление мест службы и должности, проверка наличия при себе личного оружия, и так далее. После чего предложили объяснить обстоятельства и цель митинга у памятника на главной улице города. Объяснения они давали в разных комнатах, а потом, после сверки показаний обоих задержанных, капитана Максименко отпустили  с рекомендацией больше не участвовать в подобных  самовольных мероприятиях.
   -А вам, майор, придется остаться для юридической оценки ваших действий, как инициатора и главного фигуранта. Скорее всего, с временным содержанием на офицерской гауптвахте.
Капитана особенно впечатлило слово «фигурант». «Этого ещё не хватало» - с досадой подумал он, и попытался как-то смягчить участь родственника, но ему вежливо ответили:
   - Вы свободны.
   А когда он понуро двинулся к двери, попрощавшись с майором и отдав честь офицерам, ему вдогонку напомнили: - Ваш букет, капитан. Тут он еле удержался от желания переадресовать цветы блюстителям государственной безопасности, но вернулся, схватил букет, и вышел. Этот букет он специально «забыл» на столе, найдя наиболее приличный способ от него избавиться. Получать от женщин цветы ему не впервой, бывало, вся броня танка ими была завалена, когда они колоннами входили в освобожденные города. И не только броня, их женщины охапками вручали, с поцелуями и словами благодарности.
   Но те цветы вручались е м у, а этот букет предназначался совсем другому, чье право присвоил себе он, случайный заезжий капитан. Такие мысли одолевали его, но избавиться от него любым способом он не мог. Это было бы вторым предательством женщины, подарившей ему этот букет. Может быть, она вручила ему эти цветы вместо своего погибшего мужа, или брата, которому их уже не вручишь.

   Так и явился  домой капитан во второй половине дня с букетом под мышкой, хмурый и угрюмый. С порога торжественно протянул жене букет со словами:
   - Это вам, боевые подруги доблестных защитников... царя и Отечества.
   Тётя Лена (так её называл младший Уланов, со слов которого это повествование) по  тону, каким были произнесены эти слова, сразу почуяла его настроение, обычно добродушного безобидного шутника.
   - Что ты мелешь, «фанера»*, какого царя, где Виктор (Виктор – это майор Уланов, её  брат)? Давай докладывай всё по порядку!
   Дядя Алёша (опять слова младшего Уланова), на «фанеру» никак не отреагировал, и стал докладывать с мрачным юмором, от которого самому было тошно:
   - По порядку, так по порядку. Царя – советского, а Виктор в ДОПре*.
   - Ты думаешь, что городишь, да ещё при детях, укороти язык и расскажи, как было, - наседала командирша (так к ней обычно обращался супруг, оттенками интонаций окрашивая свое  расположение к ней в данный момент).
   Капитану надоело ёрничать, и он рассказал всё, как было, с самого начала и до конца.
По ходу его рассказа гасли лица слушающих женщин, и  он решил немного их успокоить.
И это у него в какой-то степени получилось.
   - Не переживайте, бабоньки, всё будет путём. Не такие города брали! Авось, возьмем и этот. Ну посидит пару суток на гауптвахте, отдохнёт, и вернётся. Зато как он выступал! Я сам заслушался, чуть не заплакал. Дайте лучше чего-нибудь перекусить с дороги.
   Вот это «дайте, лучше, чего-нибудь...» было самыми действенными успокоительными каплями.
   Когда  «бабоньки» подали ему на стол обед, он напомнил с укоризной:
   - А «наркомовские», за успешное освобождение оратора из.... Уточнять, из чего, он благоразумно не стал.
   «Командирша» пробурчала недовольно что-то себе под нос, а золовка поставила на стол початую бутылку «Московской белой» гранёную стопку, налила со словами:
   - Принимай, за освобождение.
   Тревога и страх за судьбу майора почти улетучились, когда, закончив обедать и расслабившись, капитан Максименко, достав из портсигара «Беломорину», дунул в её мундштук, и, не зажигая спичку, обратился ко всем присутствующим с афоризмом собственного производства:
   - Напужали фронтовика гауптвахтой!      
 Вот это «напужали» и стало той успокоительной каплей, снявшей напряжение и вселившей надежду, вызвавшей улыбки на лицах.
   А командирша добавила:
   - Вас напужаешь, артисты. Погорелого театра.
   Капитан не стал возражать.

   Прим. автора.
   «фанера»* - так шутливо по-дружески называли в те времена танкистов бойцы других родов войск;
   ДОПР* - дом предварительного содержания – аналог нынешнего СИЗО.
             
   А задержанный (пока) майор изнывал под присмотром дежурного в ожидании «приговора». В его висках стучала молоточком неотвязная мысль, вызванная непонятным предчувствием надвигающейся опасности, неведомой, но уже невнятно ощущаемой.   
   Ожидание длилось недолго, после короткой беседы по телефону дежурный молча поднялся, и кивком головы пригласил Уланова следовать за собой. Они прошли по тому же коридору в комнату, где в кресле за широким письменным столом сидел подполковник. Без фуражки. Она висела на вешалке, и у неё был тоже голубой верх.
   Подполковник отпустил дежурного, коротко пригласил Уланова сесть за приставной столик и стал внимательно разглядывать его лицо.
   Майор тоже внимательно изучал лицо подполковника. А когда тот задал неожиданный вопрос:
   - Мы свами уже где-то встречались? – понял, о чем ему всё время стучал молоточек, когда он сидел у дежурного.
   Они встречались. Когда их с капитаном вели по коридору, этот подполковник проходил мимо навстречу и, бросив взгляд на Уланова, как будто споткнулся, но тут же отвел глаза и прошел мимо. Этот короткий взгляд в упор, еле заметная заминка заставили майора тоже ответить внимательным взглядом. Но всё произошло так быстро, что только молоточек застучал тихонько, но неутомимо.
   Не  эта встреча была первой. Первую майор вспомнил в мельчайших подробностях, когда услышал голос подполковника.
   Это был голос капитана-особиста, в которого капитан Уланов так «неудачно» стрелял, командуя операцией «Драп» в далёком 41-м на Карельском фронте.
   Погасив закипавшую панику, майор без вызова, с виду спокойно, но твердо ответил, глядя подполковнику в глаза:
   - Так точно, встречались. В 41-м году на Карельском фронте.
   Подполковник на секунду задумался, перебирая что-то в памяти, а потом, просветлев, как будто с облегчением, но строгим тоном,уточнил:
   -Так это вы в меня стреляли, майор, и если бы не стоящий рядом...?
   - Да, тогда мы были ещё капитанами, - ответил Уланов и почему-то полностью успокоился.
   Подполковник долго и внимательно молча смотрел на него, а потом вдруг выпалил:
   - Знаешь, что? Пошли отсюда, ко мне домой. И давай на «ты», как тогда...
   Майор оторопело смотрел на него, а потом пожал плечами и выдавил из себя:
   - Как скажешь.
   Подполковник, как будто боясь передумать, быстро сложил бумаги в ящик стола, закрыл на ключ сейф, позвонил по телефону, надел фуражку (голубой верх опять резанул глаза Уланову), и они покинули сначала кабинет, а потом и само здание.
 
                3. Так батальон, или трибунал?

   О чем они говорили в служебной машине подполковника, неизвестно. У порога  своей квартиры подполковник сначала нажал кнопку звонка, а потом ключом открыл дверь. Встретила их хозяйка, красивая молодая женщина. Подполковник  представил Уланова, огласив его ФИО и звание, а  она подала руку с легкой улыбкой (не для поцелуя, отметил Уланов), произнесла свое имя – Анна, и спросила у мужа, с кивком в сторону гостя:
     - Так это твой сюрприз?
   Быстро, без промедления, подполковник застрочил, как из пулемёта:
   - Он самый, подробности потом, приглашай гостя  за стол.
   За столом подняли первый бокал за знакомство, потом за «милых» присутствующих  дам (предложил его Уланов), потом за встречу фронтовых товарищей. «Светская» беседа постепенно приобретала оттенок сближения после знакомства, офицеры постепенно расслабились, с участием хозяйки, которая как-то незаметно из первой леди «его превосходительства» превратилась в радушную и хлебосольную, милую «хозяюшку» (обращение подполковника к своей супруге во время застолья).
   А когда подполковник провозгласил тост «за Родину, за Сталина!» - был это секретный приказ-рекомендация политического управления, или фронтовики его поднимали по собственному желанию, неизвестно, но без него в те годы не проходило, кажется, ни одно застолье, хозяйка мягко, но настойчиво, произнесла:
   - Без меня, господа офицеры, вы сейчас начнёте петь строевые песни, а я не в голосе,- и с очаровательной улыбкой оставила «бойцов» вспоминать минувшие дни. Супруг пытался её удержать, но без необходимого азарта.
   Оставшись за столом вдвоем, они, обсуждая фронтовые будни, боевые операции, ошибки, стратегические и тактические находки командования, оба потихоньку подбирались к главному, ради чего подполковник привез сюда майора, а майор не отказался, хотя и мог.
   Паузы между тостами становились длиннее, а дозы меньше, текла задушевная беседа двух бывалых боевых командиров, прошедших четырехлетнюю войну, получивших боевые ранения, майор четыре,  а подполковник – три. Посиделки грозили затянуться далеко за полночь, и хозяйка удалилась со словами:
   - Мужчины, я вас покидаю, Виктора уложишь спать на диване.
   И добавила, многозначительно глянув на мужа:
   -Спокойной вам ночи.
   - Спокойной, спокойной, мать,- с ласковой фамильярностью, но так же многозначительно, ответил муж.  Уланова приятно кольнуло, когда она произнесла «Виктора», без отчества и звания. Поэтому он и не заметил переглядок семейной пары и предупреждающих пожеланий.   

   Оставшись вдвоём, после короткой паузы в разговоре (молчали каждый о своём), подполковник закурил папиросу «Казбек», затянулся, и задал вопрос:
   - Скажи, майор, ты тогда, на Карельском, спасал свою шкуру, или...ты понимал, что тебя ожидало, если бы...
   Уланов не дал ему продолжить, и быстро, не раздумывая, ответил:
   - Я не успел подумать, не привык ждать, когда в меня выстрелят, стреляю первым. А ты, когда полез за пистолетом, о чем думал? Что остановишь батальон и поведешь его назад, на убой? Считай, что я спасал и шкуру, и батальон.
   Посторонний человек, слушая и наблюдая за этой парой, подумал бы, что они оба сошли с ума, так спокойно рассуждая о собственной жизни и  смерти. 
   - А если бы я стрелял не в тебя, а в воздух, предупредительным?
   - Я бы тоже, в ответ, а что дальше? Ни мне, ни тебе батальон бы не подчинился, что бы мы ему не приказывали. Всё, батальона бы не стало, была бы масса вооруженных людей, секундантов на дуэли, ожидающих, кто кого. А к трибуналу я уже был готов, когда ты сел в машину и уехал. Сдал бы батальон, пистолет, ремень с портупеей и...
   Подполковник включился после и...
   - И не пожалел, что не подчинился приказу? Ведь я был просто связным, с приказом командования.
   - Нет, на марше я всё передумал не один раз.       
   - Да, попали тогда мы с тобой в передрягу, никому не пожелаешь, безвыходное положение.
   - Мы сами себя в него поставили. Выход нашел мой адъютант, старший лейтенант Ерёмкин…
   - Он спасал тебя..., да и меня, наверно.            
   - И батальон. Как боевая единица, он перестал бы существовать, если бы не адъютант.
   Не смотря на то, что они говорили тихо и спокойно, разговор был для  обоих тяжелым; оба на короткое время задумались, а потом подполковник медленно, с паузами, заговорил:
   -Ты знаешь, я, пока тогда ехал в машине, тоже проанализировал тот случай. И понял, что хотел нахрапом погнать вас назад, бездумно и непрофессионально. Злой, конечно, был на тебя, но вспомнил, что первым стал хвататься за оружие, и чуть не получил.... Неопытным был, всё больше по штабам околачивался. Потому и не стал вводить начальство в подробности происшествия.
   - Я это понял, когда привел батальон и исполнил все формальности без лишних вопросов и нареканий. Нас не сняли с передовой только из-за отсутствия связи со штабом полка. А мои командиры и солдаты решили, видимо, держать языки за зубами.
   Снова помолчали, опрокинули по глотку коньяка, и Уланов продолжил:

   - Забыл я про этот случай, а сейчас подумал: а ведь у нас была возможность разъехаться мирно, без стрельбы  по  своим. Если бы ты задал единственный нужный вопрос: п о ч е м у  отступаем. Я бы тебе объяснил, что у каждого бойца осталось по полторы обоймы патронов, что всё равно пришлось бы не отступать, а драпать. Ты удержал бы в окопах солдат с одними  штыками против немецких пулемётов и автоматов? И потом, ты знал тогда, что возвращаться на покинутые позиции, как сбежавшие с урока школьники, в тысячу раз тяжелее, чем наступать после хорошей подготовки?
   Подполковник молчал.
   - И я не знал, уже после твоего...отступления, на марше, додумался. Потому и приготовил для себя оправдание перед трибуналом, в случае чего.
   - А я этот случай всю войну помнил, потому больше и не горячился никогда. Зарубил себе на носу твой урок. Помолчал и продолжил, как бы для себя:
   - Значит, батальон у тебя весил больше, чем трибунал.
   И неожиданно, как будто что-то вспомнил, скомандовал:
   - Всё. Пора кончать реввоенсовет и после драки трепать языками. Давай  по последней за мир и дружбу, и спать. Скоро утро, боюсь, моя благоверная вот – вот придет разгонять.
   Майор Уланов не возражал, только внёс небольшую коррективу:
   - Давай, только не за мир и дружбу, за неё мы уже пили, а помянем старшего лейтенанта Ерёмкина. Мы оба ему обязаны. Он погиб в 42-м, подорвался на мине. Был уже тогда командиром роты.
   Офицеры молча выпили и на этом закончили. Завтра было воскресенье, выходной, спешить с утра было некуда. 

   А завтра, пригласив мужчин за стол, Анна с кокетливым любопытством спросила  Уланова:
   - Так это вы расстреливали моего мужа, и чуть не сделали меня вдовой, молодой и красивой?
   Уланов на секунду смешался от прямого вопроса, но её игривый тон и смеющиеся, но изучающие глаза приглашали к игре, и он с пылом повесы-гусара, ответил:
   - Да! И,увы, промахнулся. Если бы я увидел вас раньше, быть бы вам вдовой. Правда, недолго.
   - Но, но, майор! При живом  муже такие прогнозы...,- встрепенулся, включившись в игру, подполковник: - мать, ты не знаешь, где мои перчатки, на всякий случай, хотя бы одна?
   - Ого, петухи, остыньте. Виктор, хочу вас успокоить – я подполковников на майоров не меняю.
   Как Иосиф Виссарионович, отметил про себя Уланов, а вслух притворно  огорчился:
   - Второй раз не везёт, значит, не судьба…
   - А вы что..., не женаты?
   - О, забыл совсем, женат, да ещё как! Два наследника и две наследницы,- с гордостью и неожиданной теплотой воскликнул Уланов.
   - Такое забыть... и  часто вы их забываете? - продолжала игру хозяйка.
   - Только в присутствии особенно красивых женщин, - доверительно сообщил Уланов.
   - И где тебя научили таким тонкостям, ухажер, неужели в пехотно-пулеметном училище преподают такие приемы...рукопашного боя? - с ехидством спросил подполковник.
   - Нет, я самоучка.
   - Он самородок, Аня, видишь, кого я к тебе привёл. Всё, давайте не перебивать завтрак. Его дети дома ждут.
   Дальше разговор за столом стал серьезнее, но было видно, шутливый тон и кокетство хозяйки были средствами разрядки не преходящего напряжения. Подполковник расшифровал  жене перед отходом ко сну свой  сюрприз, и ей не давало покоя желание поближе узнать того, кто действительно когда-то чуть не сделал её вдовой.
   И она увидела в нем спокойного, знающего себе цену, и уверенного офицера, в какой-то степени бесшабашного, но твердо знавшего: за спиной – семья.
   А сам Уланов понял: все точки и многоточия расставлены по местам, жизнь продолжается.
   После небольшой передышки после завтрака подполковник по телефону  вызвал дежурную машину для доставки майора Уланова к месту жительства.
   Когда прощались с хозяйкой, она протянула руку и сказала:
   - Добро пожаловать  в гости, желательно с супругой и наследниками. Буду рада с ними познакомиться.
   - Спасибо, обязательно воспользуемся вашим приглашением.
В машине по дороге подполковник, вспомнив причину их неожиданной встречи, посоветовал в шутку - всерьез:
   - Ты, того, брось привычку выступать с речами на танках, а то ещё ненароком, на броневик захочешь. Попадешь не на меня, загудишь куда-нибудь. Я доложу, что провел воспитательную работу, но больше не попадайся.
   А через пару секунд, усмехнувшись, добавил:
   -Да и на меня ты попал из-за медали. Когда я в коридоре проходил мимо, я сначала увидел у тебя медаль «За оборону Заполярья», у меня такая же, поэтому и задержался взглядом на тебе. И что-то знакомое мелькнуло. Потому и распорядился привести "оратора" сначала к себе, для выяснения.
   Уланов помолчал и ответил: - Всё, бросаю это дело. Хотя, как бы мы встретились, если бы не выступил я с танковой брони?
   Оба рассмеялись, и больше эту тему не поднимали. Подполковник протянул ему сложенный листок бумаги со словами:
   - Мой телефон, вдруг понадоблюсь, а тебя, в случае чего, я сам разыщу.

   Сдав майора с рук на руки супруге, подполковник, глядя на неё с восхищением, не остался у того в долгу за «приставания» к своей Анне:
   - Майор, имея в супругах  такую красавицу, заводить шашни с чужими женами?! Вы не представляете, как он приставал, и что при этом  молол, к моей половине!
   - Почему не представляю, он и в моем присутствии перед дамами таким соловьем разливается, заслушаешься! Привычка.
   - Вот -  вот, только что я ему рекомендовал бросать вредные привычки. Присматривайте за ним: вы со своей стороны, а я со своей, авось сохраним для потомства.
   По теплу в её глазах при виде своего мужа в полном порядке и хорошем настроении, он понял, что «шашни» Уланова были абсолютно невинными, и собственные упреки восприняты правильно – как шутка.
   На этом встреча закончилась. Инцидент был окончательно исчерпан.

   Больше они не встретились. Оба  служили в разных ведомствах, и бросали их по всей великой стране в разные стороны  приказы и назначения вышестоящего командования без взаимного пересечения.