Кредит, взятый на реконструкцию меткомбината, оказался огромным — пять миллиардов рублей. Правильно расставить нули в финансовых отчётах сразу не удавалось даже матёрым счетоводам. Бывало, вычтут из общей суммы затраты и удивляются — остаток всё в том же разряде миллиардов. Присуммируют их обратно, и — новые чудеса! Все денежки на месте. А у иного бухгалтера, у той, что помоложе да с виду посимпатичней, даже более получается. Не иначе метит в директорат. И любо-дорого это место на комбинате…
— Денег хватает на всех! — обрадовался директор. — Я брату в Тюльгане помогу, профилактории по всей области открою, укомплектую их врачами, футбольную команду выпишу из Европы, куплю в неё игроков, и за каждый победный гол иномарку пожалую тому, кто его забьёт. Да чего уж мелочиться-то — московскую квартирку каждому форварду подарю. Детские площадки, парки, прогулочные зоны повсюду благоустрою.
Денежки убывали, как население России. Кредитная «пятёрочка» истощала. В бухгалтерских остатках она из разряда миллиардов уже перешла в разряд миллионов. Всё труднее становилось учитывать растраты. Теперь даже самые ретивые счетоводы опустились с небес. Они укрупняли сметы в свете инфляции, переукрупняли их, множили на различные коэффициенты, но всё равно — не сходились концы с концами. В главной управе даже премию утвердили тому, кто придумает в числитель такую поправку, вменяя которую сойдутся воедино и дебет и кредит. Перестали, как прежде, жаловать футболистов, культуристов, фотохудожников из Дома культуры, всё реже и реже честные работяги на производстве получали свою зарплату «живыми» деньгами. Когда наличность исчезла, вменили бартер и талончики на питание. Целевой кредит растаял.
— Сколько нулей от этой суммы осталось, Наталья Лазаревна?..
— Сию минутку, Павел Иванович… Ещё хватает. Но уже не на все-е-ех…
— Решил я, дорогая Наталья Лазаревна, построить церковь святых Петра и Павла, брата у меня в Тюльгане Петром зовут, — пояснил он однажды, лобызаясь. — Чтобы спустя века вспоминали нас добрым словом, чтобы не хаяли всенародно, как предыдущего директора из Магнитки.
— А как же новая реконструкция?
— Она обязательно случится, но позже.
— Хорошее вы дело задумали, Павел Иванович!
Однажды православный директор поднялся не с той ноги. Внешне он был спокоен, бодр, умыт, прекрасно одет, но трудно бывает угадать по лицу расположение духа. Тем более по одёжке. Павел Иванович поехал на стройку. Шли отделочные работы. Лики праведников уже выглядывали из-под каждого свода. Они сверлили укоризной случайных ротозеев и будущих прихожан, а также грязных до безобразия строителей, их холёных начальников. Имена двух братьев из Тюльгана были уже увековечены в мировой истории рядом с именами иных подвижников веры. Они на равных стояли рядом с Владимиром Святославовичем, а также с Ермаком и Иваном Стадухиным, причастившими когда-то к нашей вере пищалями всю Сибирь. Силою крестили князья да казаки. Загоняли побеждённых ими язычников в воду. И причащались заблудшие овечки, стуча зубами от холода и страха, и присягали они на верность России — несли ясак. Но эти варварские методы остались в далёком прошлом. Насилие стало анахронизмом и, поэтому подвиг по возрождению христианства в ущерб реконструкции комбината проходил по иному. Под угрозами увольнений в лоно правильной церкви устремились и евреи из техотделов, и сталевары, и даже многие иноверцы. В четвёртом поколении атеисты они торопливо меняли коммунистические замашки на крестные знаки.
Павел Иванович недавно стал академиком чёрной металлургии. Преуспевающий в жизни, красивый мужчина, он двигался по периметру великой стройки, осматривая будущий Храм. Рядом с ним на цыпочках семенила послушная свита. В ней были сотрудники из отдела кадров, социальные работники, представители профсоюза и прорабы. Тут же ошивались снабженцы и разные люди, ответственные за бесперебойное производство строительных работ на объекте номер один. Даже седой председатель компартии, следуя по правую руку от «генерала», сегодня обнажил на шее крест, давая понять остальному миру, что он не антихрист. Павел Иванович и сам ещё окончательно не отрёкся от идей социализма, партбилет он тайно хранил «на чердаке». Сегодня стало вульгарно козырять своим рабоче-крестьянским происхождением.
Уже около года задерживали зарплату трудящимся чёрной металлургии. Размеры социальных пособий не подросли, все советские сбережения обесценились. Старики, так и не познавшие поддержки со стороны государства, взмолились от безнадёжности, а более молодые люди, их дети, натянули на шею кресты за наличный расчёт, потому что единственным местом в городе, где ещё выдавали на руки «живые гроши», была православная церковь святых Петра и Павла. Данная стройка.
Одна из высоких кирпичных колонн не понравилась директору. В местах, где недавно строительные подмости тесно примыкали к ней щитами настилов, остались наплывы схватившегося раствора — «сопли», и от этого конструкция выглядела нестройно. Директору показалось, что она вот-вот надломиться и рухнет. Павел Иванович повернулся к священнику и показал ему изъян.
— Ты куда глядел, отец Михаил?..
Поблизости от них отирался нарядчик. Он был повыше ростом, чем его трусоватые работяги, клавшие эту колонну, потвёрже голосом. В ходе производства работ этот мелкий начальник зычно командовал и кранами, и лебёдками, и верёвками. Выбрасывая руку ладонью в направлении движения грузов, он выкрикивал: «Вира... Майна… Остерегитесь». Недавно нарядчик руководил разборкой злополучных лесов. Сегодня, как и все остальные в свите, он тревожно прислушивался к дыханию «генерала».
— Кто это сделал? — спросил директор у окруживших его людей.
— Татарин, — быстро подстроился нарядчик и показал на Ильяса. Всеми презираемый неудачник Адигамов попал на карандаш.
— Ты сух? — принюхался к нему Павел Иванович.
— Как стёклышко, — выдохнул Ильяс.
Вспыхни в эту минуту спичка, и покрылись бы ожогами лица людей. Ильяс был не в меру пьян. Павел Иванович это увидел и накинулся на священника.
— Батюшка Михаил, вы зачем мои последние наличные денежки выпускаете на ветер, как бумажки «Аэробанка»?
— Что вы, Павел Иванович? Что вы, кормилец? — перекрестился священник и поклонился. — Недоглядел я немного, было. Вы меня за это простите.… Но щекатуры выровняют эту колонну раствором.
— Я вижу по вашим рожам, что и вы, отец Михаил, и ваши бойкие щекатуры свои глаза залили до выката и лыбитись мне навстречу в ожидании зарплаты... Пачки из-под соли повсюду валяются, от каждого второго щекатура изо рта резиной прёт — вы мою политуру жрёте, вместо того чтобы ею драить лики у деревянных апостолов и святых.
— Боже нас упаси, батюшка Павел Иванович, пить вашу последнюю политуру. Мы пьём один кагор!
— Кагор-рр, — прорычал директор. — Солёный резиновый кагор.
Он решительно подошёл к злополучной колонне и ударил по ней ногой.
— Ведь, пну и развалиться…
Но колонна не шелохнулась, а лакированный ботинок порвался. Сквозь дыры наружу выглядывали директорские носки, пропитанные кровью. Свита молчала, скрывая чувства. Понимая её злорадство, Павел Иванович заорал, не стесняясь ни Господа, ни Святых.
— Вы чего стоите без дела, подлые гады?
Его сподвижники сразу заволновались. Озираясь по сторонам, они искали посильные инструменты. Но ничего такого не находилось. Носилки, лопаты и веники им показались недостойными занимаемых должностей. Кто-то догадался достать из кармана авторучку и блокнот. Следом за ним остальные тоже приготовились записывать распоряжения «генерала». Деловая атмосфера восстановилась.
В козлы отпущения Павел Иванович выбрал молодого начальника отдела кадров.
— Ты кого на работу принимал, мальчишка? Как фамилия этого бездарного пьяного работяги? Какой у него разряд?
— Ильяс Адигамов, — ответил виновный. — Пятый разряд. Он — каменщик.
Директор ударил начальника отдела кадров ладонью по лицу.
— За что, Павел Иванович?
— За высокий разряд, — и пнул злополучную колонну другой ногой.
Только после этого гнев у него иссяк. Свита облегчённо вздохнула, убрала в карманы свои писульки и принялась подтрунивать над жертвой публичного хулиганства.