Война и детство

               
               
               
                Памяти   ушедших.

  Неожиданно бомбежка  прекратилась, стрельба поутихла и наступила тишина. Голубовка, небольшое село в Донбассе, примыкающее к шахтерскому поселку,  уже несколько раз переходило в упорных боях от русских к немцам.
 
  Сестры, Рая и Мария, воспользовавшись передышкой боя, наскоро завернули малышку  Алю в попавшуюся под руку скатерть, и,почему-то захватив будильник, со всех ног побежали кратчайшей дорогой к бабушке. Там был спасительный пуленепробиваемый каменный амбар и вся родня собиралась в нем, пережидая  стрельбу.
  Бежали через сады и огороды, перепрыгивали  через  окопы  и обходили ямы со студеной, уже замерзающей, водой. Срывался снежок, но они не чувствовали холода, стремясь добежать до начала очередного боя к заветному амбару.
 
 - Что-то Аля давно не плачет. Уснула, что ли? – забеспокоилась  Рая, отдышавшись у теплой печки,- да ее здесь нет! – воскликнула она, развернув скатерть.
 - Потеряли! Выпала! – Сестры мгновенно вскочили и побежали обратно, заглядывая в окопы и ямы. Кое–где уже постреливали. Рая нашла дочку на дне окопа. Она лежала  в синем байковом  костюмчике и вязаной шапочке, а ее посиневшие от холода губы  не издавали ни звука.

  Так Але рассказывали историю ее потери в начале оккупации. Аля ничего этого не знала, но так как этот  случай рассказывался в семье часто, Але казалось, что она  его почти помнила.

  По-настоящему помнила она многое из своего раннего военного детства, даже запахи, вкус той еды, все  пространство и понимание воздуха.

  Дом деда Тимофея находился на изгибе речки, называлась Луганка, тихой и спокойной в этом месте, без капризного характера. По  краю росли кудрявые вербы ветками в воду. Невысокий  берег обрывистый и топкий. Здесь не купались. Через неширокую дорогу - сразу улица, дома с калитками и палисадниками.
  У дома бабушки под огромным высоченным тополем – длинная скамейка для сидения всех, кто шел по улице и хотел отдохнуть. Скамейка как местный клуб. Здесь встречались, разговаривали, пели песни и обсуждали новости.
 
  Напротив, на берегу, под большим деревом, называлось ивой, в речке среди корней, жил старый–престарый сом. У него был один ус. Этого сома видели все соседи. Подросшая  Аля тоже пыталась его рассмотреть, присев на корточки и пытливо всматриваясь в темную воду. Сом все не приплывал или дремал в своей норе. Однажды этого сома поймали на крючок, но узнав по одному усу, сразу же отпустили. Назывался он Сомыч.

  В селе все как–то назывались. Прилипчивые прозвища иногда давались случайно, но оставались навсегда, переходя от отца к сыну. Здесь всегда жили Конопляки, Певуны, Макогоны, Мельники, Пердуны, Бздуны (это уже другие, их соседи), Кувалды и просто Дураки. Дедово семейство были  Горобцами.  Такие быстрые птички, все прыгают.
 
В войну все молодые ушли в Красную армию. Когда детей спрашивали: «Где твой папа?»,- нужно было отвечать: - « На фронте,- и добавлять обязательно,-  в Красной армии!». Добавляли все. В семьях оставались только старики и дети.


  ГАНС.

  Потом появились люди на мотоциклах в круглых касках и с громкой непонятной речью, назывались немцы. Вся семья: дед, бабушка, пять сестер и две девчушки, Аля и Валя, перебрались жить в дальний сарай, чтоб их не видели и не слышали, « подальше от греха»,- говорила бабушка.
 Немцы переловили и съели  всех кур и все яйца, под угрозой была тощая соседская коза с шелковистыми сережками под шеей. Прибывшие в доме  быстро менялись,  торопились и уезжали на своих ревущих мотоциклах. Появлялись другие, но ненадолго, а один  жил в доме подольше, назывался Ганс.
 
   Аля и Валя, ее старшая  двоюродная сестра, подглядывали в щелочку приоткрытой двери сарая, следя за немцами.  Пока те во дворе – выходить нельзя! Сапоги блестят, высокие кожаные перчатки  уже на  руле – скоро уедут!  Наконец - то можно будет выйти.

  Однажды Валя и Аля не успели  спрятаться  в сарае и Ганс увидел детей. Он поманил их пальцем, но те стояли, не шевелясь, и молчали. «Молчать» - первая заповедь жизни сарая. Ганс подошел, достал из кожаной сумки две большие конфеты, назывались шоколадки, дал их девочкам и смешно сказал, тыча себя в грудь:
  - Шуле, киндер! Чоколад. Кушать, кушать! -сказал он, уходя в дом. Дети забежали в сарай, где взрослые наблюдали эту сцену, готовые...Но все обошлось.
  -Учитель, наверное, - догадалась Рая.

  Когда Ганс уехал, в доме на столе  нашли несколько плиток шоколада и невиданные хлебцы, назывались галеты. Больше такого немца-Ганса не было. А потом и других тоже уже не было.
 Они спешно уходили в сторону, куда заходит солнце. Назывался  Запад.


  ПЛЕННЫЕ.

  Немцев Аля уже больше не видела. Нет, не видела тех, на рычащих мотоциклах, а видела других, назывались пленными. Они ходили строем на работу добывать камень для стройки, а некоторые работали на шахте, чтоб был уголь для тепла. Длиннющую  колону пленников охраняли трое солдат с винтовками, два по бокам и один солдат сзади.
  Толпа ребятишек смотрела на немцев  во все глаза - не все же видели их раньше,  как Аля и Валя! Потом к пленным привыкли и стали приносить им кое–что  из еды: то яблоки, то морковку, то сливы или вареную картошку (редко). Хлеба, правда, не было.
  Аля и Валя носили еду часто, вспоминая Ганса и тот дивный тающий вкус шоколада, которым он угостил девочек. Работали немцы хорошо, хлопот не доставляли и охранники делали вид, что не замечают подачек.
  Жили  пленные за плотным деревянным серым забором с высокими башенками  по углам. Когда они уехали и забор разобрали на дрова, все увидели три больших двухэтажных дома, клумбы, аккуратные грядки и везде цветы, цветы…
  - Аккуратно немцы работали. Порядок везде был. Уехали ,- сказала с сожалением на скамейке у бабушки вагонетчица тетя Клава.


  МАДЬЯРЫ.

  Война шла где – то далеко, на западе, а здесь больше не стреляли. Однажды тетя Настя, Валина мама, привела с собой молодую женщину в грязной оборванной одежде. Называлась Мадьярка.
 
  - Работаем вместе, - сказала тетя Настя. – Помочь надо, вши у нее.

 В железном звенящем корыте горячей водой ей вымыли волосы, искупали, сожгли в печке все ее тряпье. Бабушка открыла заветный сундук с *добром* и любопытными старыми фотографиями на крышке, достала чистое белье, рубаху вышитую, кофту, юбку  и дала одеть гостье. Женщина ела постные щи из капусты и крапивы и плакала, а слезы капали в щи и тут же исчезали.

 -Разве плачут, когда едят? – удивлялась Аля.

  Мадьяры  жили в большой  зеленой военной палатке с окнами, на выгоне. Это такой холм, куда должны выгонять коров для еды. Близ школы.
  Каждый раз, когда мама шла к источнику за водой, она брала с собой початки кукурузы для мадьяр. Там, посредине большой палатки, была железная печка, называлась буржуйка, и Аля часто оставалась погреться, пока мама не возвращалась с полными ведрами.
  Мадьяры лущили початки, бросали  зерна на горячую печку. Кукуруза тут же начинала танцевать, прыгать, трескаться и потом ее можно есть, горячую и вкусную. Это было, после шоколада  Ганса, самое вкусное, что Аля ела в детстве.
  Мадьяры научили маму варить мамалыгу из кукурузной крупы и воды и это было наше   главное блюдо на долгое время.

  Когда совсем заснежило, мадьяр увезли с выгона, но спасительную мамалыгу мы варили еще долго–долго.


  ДОМОЙ.

  Еще не было победы, а на улице уже стали появляться незнакомые странные люди.  Они брели на запад, опираясь на палки, худые и измученные, со впалыми щеками и выпуклыми скулами, а количество их зубов можно было посчитать через тонкую кожицу щек.
  Некоторые садились на скамейку у дома деда отдохнуть и попить воды. Бабушка  выносила   кое-что поесть, иногда даже серый грубый хлеб с отрубями для сытости и крапивой для пользы, который мы ели сами; угощала, наливала  горячий  чай и давала картошку с собой.
  Потом долго смотрела вслед, вытирая солоноватые губы уголком платка.

  - Домой идут. Дай им Бог дойти и крышу свою увидеть. Далек их путь, бедолаги,- и добавляла помолчав:

  - Ох, война – война…  Беда народная, - вздыхала бабушка горестно и крестилась исхудавшей рукой.


  ГЕОРГИЙ  АЛЕКСАНДРОВ.

  Тетю Веру, сестру  мамы Али, арестовали ни за что. Так говорили в семье.  Кто – то донес, что на рабочем столе Веры, на гвоздике для бумаг, наколот газетный  портрет Сталина. Прямо через горло. Проверили. Забрали.
  Стали приходить письма из далекого города, назывался Воркута, от тети Веры, но Алю и Валю предупредили, чтоб они ни «гу–гу», никому, никогда… Девочки слушались. Ни гу–гу.

   Через несколько лет  возвратилась тетя Вера с годовалым сыночком Володей. Досрочно освободили ради сына.
  - В честь Ленина  назвала, - лукаво сказала тетя Вера знакомым.
  А потом приехал из Воркуты и отец Володи. Назывался Георгий Александров, ленинградец. Он  был такой худой и синий, «в чем душа держится», все время кашлял. Бабушка варила отвар и поила его, качая головой.
 
  - Мама, а тетя Вера все говорит:  58я, 58я. Это столько ему лет?
  - Нет, Аля. Он еще молодой, выходим.

  Похоронили Георгия Александрова рядом с могилами красноармейцев и на его памятнике была звезда - дед вырезал из жестяной банки.

  - Пусть будет. Он заслужил, - громко сказала тетя Вера, поглядывая на соседей.


  КИНО.

  Война может еще и громыхала, а в сельском клубе, по частям, с перерывами, уже крутили фильмы о невиданной жизни, назывались "трофейные".
  Это чудо что за фильмы! Все поют, танцуют, улыбаются, путешествуют. Особенно эта красавица, Дина Дурбин.
  - Ну почему меня не назвали Диной! Я бы тоже… - обижалась Аля на свое имя, - хоть бы уж Валя, а то «В» потеряли… Получилось плохо,- горевала  Аля.

  У ребят был особый, отработанный способ пройти в кино без билета, хотя стоил он всего 20 коп. Надо было выбрать взрослую пару и идти смело, впереди или сзади, как бы с ними. Контролеры  ребячью хитрость знали, но смотрели  на это сквозь пальцы, только предупреждали - не шуметь! Все от того, что если крутили фильм про войну, то ребятня всегда орала:
  - Наши! Наши! – Или:
  - Немцы! Немцы! Бей скорей!

  Еще долго, смотря какой – нибудь фильм о войне, Аля улыбалась и про себя шептала:
  -Наши, наши! Немцы, немцы…


  ПОБЕДА.

  Аля хорошо помнила день Победы, именно этот день.
  Было солнечное яркое утро. Аля и Валя вышли на улицу, проведали, как всегда, одноусого Сомыча в заводи речки - опять его не было, уплыл - и пошли к дому Юльки, в надежде встретить ее с красавицей – куклой Бэтти. 
  Куклу недавно привез с войны ее отец, Гуляй–нога,( сразу прилипло прозвище). Он неловко ходил на деревянном протезе от колена, но не унывал, радовался, что остался жив и все приговаривал:
  - Скоро научусь. Забегаю, как наш Горобец! – и улыбался бывшими зубами.

  Бэтти была дивная кукла, с блестящим  целлулоидным лицом и закрывающимися  глазами. Валя уже держала ее в руках, а Аля только мечтала об этой радости.
  Юли нигде не было, но тут они заметили новый памятник с железной звездой, где раньше был просто холмик с табличкой. Подошли. Под звездой - длинный список, стали читать.
  - Это, наверное, братья. В одной могиле лежат.
  - Нет, Аля, фамилии у них разные, читай и смотри: дальше  у всех  одно число в конце. Наверное, вместе погибли…
  - Тогда точно братья, а могила - Братская, бабушка так молилась, я слышала - уверенно сказала Аля.
 
  На могиле цветы. Голубые назывались пролески, бело-желтые назывались нарциссы, два красных тюльпана и ветка нераспустившейся сирени. Аля подняла один нарцисс, понюхала:
  - Пахнет. Может, маме отнесем?
  - Нет, нельзя. Это  могила. Сюда можно только класть,– и Валя положила желтый придорожный одуванчик.

 На скамейке у дома много народу, все смеются, обнимаются и кричат:
  - Победа! Победа!
  Всюду ходили одинокие солдаты, снимали с плеча винтовки и стреляли в небо, для праздника.
  - Куда же падают пули, когда устанут лететь вверх, - всматривалась Аля в небо, запрокинув голову.

  - Теперь твой папа вернется, - говорила соседка тетя Клава, - ведь вы же не получали похоронки?

 Похоронку они  не получали.  Уже скоро, скоро вернется.
 
  Вечером жгли костры. Отовсюду слышались песни и уже много раз выходила на берег Катюша; три танкиста, три веселых друга снова ехали в своей боевой машине; опять горел и вился в тесной печурке огонь; от Киева до Лубень насиялы конопель, полностью уже засиялы, казаки с Дону еще раз увезли Галю с собою, а когда хлопцы уже «роспряглы  усих коней и ляглы  спочивать» - Аля уснула.

 Это было 9 мая 1945г.


  СОСЕДИ.

  После победы стали возвращаться домой военные. В счастливую избу мог войти каждый и обнять односельчан.
  Василь Першун, по прозвищу Пердун, ожидал гостей. Его единственный сын вернулся! Сосед Петро был вне себя от злости: он уже получил шесть похоронок на всех своих воевавших сыновей, красавцев, косая сажень в плечах, а у соседа – один! И тот вернулся!
  - Канцелярская крыса твой Трофим! И трус. В штабе сидел! Вот мои – все орденоносцы, герои! И все  погибли, - тяжелым голосом  говорил он через забор соседу.
  - Что ты, Петро! Сын  ведь ранен был, глаз потерял, инвалид, из Германии протез глазной  привез, - мирился Василь, понимая горе соседа.
  - Так ведь род мой кончается! Некому фамилию продолжить, - бушевал Петро.
  - Как некому! А пацан Дашки  Веселухи – твоего Ивана сын, старшего! Все знают…
  - Как Ивана?! – Подпрыгнул Петро, жена которого рожала три раза, каждый раз двойню, и все мальчики.
  – Один пацан родился или двойня была? – недоверчиво спросил Петро, помолчав.
  - Один.
  - А-а-а, тогда нет, - разочарованно протянул он.
  - И ты тоже один родился, без брата, - рьяно защищал Веселуху Василь.
  - Да, так, - смягчился Петр, - а у твоего сына  правда с глазом-то? А так – справный хлопец, с моими рос. Зайду вечером.

  Село счастливилось каждому вернувшемуся и в общей радости утихало всякое личное горе.


  ДЕД.

  Дед Тимофей, по - другому - Горобец, был шахтер. Назывался проходчик. У него был характер передовика, везде должен быть лучшим. Деда хвалили на работе и даже печатали его портрет в местной газете. Дед гордился почету, но ему не давала покоя слава Стаханова, лучшего забойщика, поставившего рекорд  добычи угля.
  - Так на него вся шахта работала! Не было простоя транспортера и недостатка в вагонетках, все слажено. Штрек хороший, лава.  Готовились всей сменой, вот вам и рекорд! Если бы у нас…

  Первым дед стремился быть во всем. На шахте 100-бис был  «ресторан».  Назывался «Белый лебедь». Это  деревянный ларек с навесом, под которым 6-7 круглых столиков на одинокой ножке по центру стола. Местная, всеми любимая полноватая тетка Нюра  ловко разливала из бочки  в бокалы пенное пиво.
  Шахтеры пиво любили. Здесь всегда толпились свободные от смены горняки и часто пили на спор – кто больше бокалов опустошит.
 
  Когда дед соревновался, победу он никогда не упускал. Только однажды,  вернувшись домой хорошо навеселе, он сказал обеспокоенной жене:
  - Я выпил 16 бокалов, а Степка Безрукий (были уже новые послевоенные прозвища)
  аж 21! Вот гад!
 
  Жизнь неусидчивого деда- Горобца была не очень длинной. Обвал в шахте. Эти роковые слова всегда витали в шахтерском поселке: обвалы, завалы, взрывы газа…
  - Пронеси, Господи, пусть Тимоша сегодня вернется в целости и сохранности,- каждый раз шептала бабушка перед иконой, крестясь и прося Бога о милости к мужу.

  Однажды Тимофей  не вернулся.

  Хоронили его, как и всех, на шахтерском кладбище с духовым оркестром  и высокими речами начальства. На могилу Аля положила небольшой блестящий кусочек антрацита. Пусть сверкает.


  ШКОЛА.
  Когда немцы ушли,Аля с мамой возвратились в свою школьную служебную квартиру, где отец до войны работал директором школы.
  Школы открывались сразу после освобождения. Классы были переполнены, нередко сидели по трое.
  Мама  Али работала учительницей в шахтерской поселковой  школе в две смены. Усталая, она возвращалась вечером, неся с собой стопку тетрадей для проверки. В школе давали паек, и мама сохраняла его для дочки.
  Аля тоже заботилась о маме и всегда оставляла часть еды, которую  мама давала ей на целый день и просила не есть всё сразу. Как-то, увлёкшись, не смогла остановиться и съела  почти весь супик из картошки и воды, так что, испугавшись, что мама будет голодная, щедро добавила в кастрюльку целую кружку воды...
  Однажды Аля  решила ей  помочь проверить тетради. Читала и считала она с трех лет, поэтому умело исправляла ошибки и ставила красным карандашом оценку в конце работы, как мама. Отметки  хорошие - 4 и 5, тройки редко. Коля Цыма - 5, очень короткая и удобная фамилия, Игнат Черноголов - 3, длинно и некрасиво. Вот тетрадь Толика Капинуса, по прозвищу Грек, родня! – 5!
  Утром мама в классе извинилась перед второклассниками и сказала, что домашние работы проверяла дочка Аля и на зачеркнутую оценку внимания не обращать. Дети смеялись и просили проверять еще – оценки понравились.

  Мама  решила, что лучше уж Аля пойдет в ближнюю сельскую школу, чем одной днями сидеть на подоконнике и смотреть на улицу, хотя ей всего около 6 лет.
  В сельской школе тетрадей не было, писали на полях газет и на случайной бурой бумаге.
  На другой день Аля принесла в класс весь запас перьев из маминой шахтерской школы и вынутые из тетрадей новенькие промокашки. Как радовались дети!
  Вечером  предприимчивая Аля получила от мамы  нагоняй, а чуть позже - две тонкие новые тетрадки для сельских детей.

  Аля помнила напечатанный в украинской «Читанке» для 2 класса рассказ с картинками о немецком мальчике, который гулял с мамой в парке, а потом сел на скамейку, на которой наш хороший мальчик вырезал фашистский знак и заполнил его чернилами.
  Маленький немецкий мальчик сел своими аккуратными штанишками прямо на знак и на рисунке все могли видеть, как мальчик с мамой уходят, а на штанишках малыша отпечатался  синий фашистский знак.
  Все дети громко смеялись, а Але было очень жаль и мальчика, и штанишки, и скамейку.


  ПОХОРОНКА.

  После войны треугольных военных писем не было. Рая и Аля тревожились, боясь дурных вестей.
  Потом пришла похоронка. Белая, как смерть, Рая читала:
  - …в ожесточенных боях за освобождения Пруссии геройски погиб старший лейтенант…
  - Ну почему Пруссия! Какая еще Пруссия?! Папа, ты же в Победу был жив! Жив!- рыдала Аля прилипнув худеньким тельцем к матери.

  Позже, уже в 7 классе, Аля напишет:

       Только пять месяцев был мне отцом,
       Целых пять лет для России бойцом.
       От Сталинграда Европу прошел,
       В Пруссии где – то могилу нашел…
       Растет ли травинка, иль камень стоит,
       Иль в Безымянной мой папа лежит…

  Отца Аля помнила.
  В октябре 44 года он приезжал в отпуск на 3 дня по ранению. Дорога была трудной и дальней, так что получилось всего ночь и часть дня.
  Отец пахнул лекарством и кожей сумки, называлась планшет.
  Утром Аля сливала папе из кружки воду для умывания. На руке большие часы. Тикают. Папа весь светлый, глаза лучатся, а он все говорит, говорит…
  - Большая, большая уже, Аленька моя, - и губу покусывает.
  - Какое имя мое хорошее, как аленький цветочек, сказочное, - Подумала Аля и засмеялась.
  Через два часа он уходил на войну, закинув за плечи вещмешок.
  Шел вдоль забора, лицом к Рае и Але, спиной вперед и махал, махал рукой.

  Он все шел и шел,посылая рукой частицу себя; уже им не различить его лица, и только ярко сверкали на груди его боевые награды.
 
  Он все шел и шел, глядя на жену и дочку, стараясь запомнить навсегда.

  Он все шел и шел.

  Пока не споткнулся.

  Пока не споткнулся.

 МОЛИТВА.

   Все Алино детство каждый вечер бабушка молилась Богу. Когда становилось темно и все засыпали, она крестилась перед иконой в лучшем углу комнаты и тихо начинала свой рассказ.
  Сначала она здоровалась с Богом, рассказывала, как прошел день, что 17-летняя дочка Мария спозаранку пойдет на работу в колхоз зарабатывать трудодни, чтоб им не урезали кормилец-огород; благодарила, что дочка Вера, вернулась из далекой Воркуты, где жила за колючей проволокой; каждый раз благодарно вспоминала, что уберегла свою младшенькую Любочку от *Неметчины* и теперь она сама заплетает ее пушистую косу; просила, чтобы сын Ванечка, инвалидом вернувшийся с войны, нашел бы себе жену.
  Еще бабушка молилась о здоровье соседа, потерявшего на войне 6 своих сыновей, о бездомных бредущих, чтоб все они дошли до своей земли, о...

  Потом бабушка благодарила Бога за щедрость и просила, чтоб у Него всегда было Царствие Небесное.

  Аля всегда лежала тихо-тихо и училась говорить с Богом.


 
  Наши дни.

  Дом деда Тимофея перестроен, его крышу венчает изящная голубая луковка. Уже много лет здесь  Молельный дом. Два раза в неделю и по праздникам здесь проходит служба.
  Односельчане сразу же нарекли его высоким словом - Храм.