Дарю свою жизнь

 
Двухтажки


Так назывался район поселка, в котором стояло шесть деревянных бревенчатых двухэтажных домов. В одном из них на первом этаже, в одной комнате проживала наша семья. Кроме комнаты была еще маленькая общая с соседями кухня. Семейная комната называлась «большой». Слева на право располагались: печь, обеденный стол, у окна мамина швейная машина, далее маленький стол для раскройки, взрослая кровать и детская Лилькина. Я, по первости, находился в середине комнаты - в колыбели. Колыбель действительно колебалась, так как стояла на полукруглых деревянных ободах. И один раз я  так раскачал ее, что вывалился со всеми причиндалами. Когда  принесли из больницы, колыбели еще не было, и  положили меня на Лилькину кровать, чему сестра  долго возмущалась и запомнила этот случай на всю жизнь.
 
Не было у нее забот, так нет, брат появился. Нужно было готовить уроки, с девчонками побегать, а тут тебе возись с ним как нянька. И без него дел хватало. От мамы ей часто доставалось. Однажды она пришла из школы и случайно села на пирог, который мама положила на стул на кухне. Много было шума и слез.
Когда родители уходили на покос, комнату закрывали, и кухня у нас становилась пристанищем. В разное время мы оставались под присмотром соседей из маленькой комнаты. Одно время там жила почтальонша Мария с дочкой, потом Дуся Мартьянова, а позже семья освобожденного после срока мужчины. Фамилия их забылась. Помнилось, что у них был малыш, которого они забрали из детского дома и то, что по вечерам соседи  часто выпивали и шумели за стеной.

- Прыгай! Немедленно прыгай? Стрелять буду»!
- Считаю до трех! Раз, два, три! Мальчик сорвался с перекладины мачты и полетел в бездну моря.
Когда читал рассказ Толстого «Прыжок», о том как сын капитана морского судна вслед за обезьяной забрался на мачту, и у него от высоты закружилась голова, накатывалась тревога, и становилось страшно за мальчика. Вспоминался случай из своего детства, когда без присмотра Лильки забрался на чердак  двухэтажки и уже готов был вывалиться в вентиляционное окно, как раздался крик. Запомнилось ли это, или кто рассказал, но по ночам часто нападал страх падения с высоты, слышался пронзительный и просящий  крик сестры, которая на минуту оставила брата без присмотра:

- Шурик, отойди от окна! Кому говорю! Ну, пожалуйста, спускайся и иди домой. Я уже пришла, сейчас будем кушать, смотри, что я тебе купила.
Ничего она, конечно, не купила, но кушать хотелось и я слез с  поселкового небоскреба. 
 Рос большей частью сам по себе. Родители трудились, сестра училась. Должны были приглядывать соседи, но у них и без меня забот хватало. Таких, как я в рабочем поселке росло, как моркови на грядке. Детский садик для немногих, взрослые при деле, а ребятня чаще сама по себе. Догляда не хватало. Разве что сам Бог за ними присматривал и сам определял их судьбу.

Тут же, на втором этаже двухэтажки жила семья Махоркиных, был у них сынишка. И вот однажды, когда мать возвращалась с работы домой, он вывалился с чердака к ней под ноги и разбился на смерть. Позже у них родилась дочь. Лилька часто бывала у соседей, ходила к ним за газетами, которые были нужны маме для устройства полок в шкафах.
Страх высоты сохранился на долгие годы и когда забирался по сгнившим ступенькам на  пожарную вышку по дороге на сенокос, и когда приходилось зимой на лыжах нестись с горных отвалов  вниз. Кружилась голова, и начинало дурно подташнивать, но отступать не рекомендовалось, иначе можно было стать хлыздой. Именно так в поселке называли трусоватых мальчишек.

Второй памятный случай был связан с прогулкой на улице в бесштанном виде. Я бродил по лужам, и кто-то из шустрых женщин, сидящих на завалинке в шутливой форме пригрозил:
- Смотри, догуляешься в голом виде. Лишим тебя наследства, тогда узнаешь.
 И в этот раз чувство опасности сфотографировало ситуацию и заложило её на всю жизнь, как сейчас говорят, в базу данных.
Третий случай был связан не с испугом, а с удивлением. В памяти сохранилось, как мы с отцом идем по тропинке поверх карьерного отвала, заросшего мелким березняком. В 50-е годы это место называлось «бензинка», потому как за отвалами находилось хранилище с горючим и заправочная станция местного предприятия. Подошли к большому дому, отец  взял меня на руки и поднял, он смотрит в окно, в которое ему что-то показывают. Наверное, говорили:

-Смотри, у тебя брат родился, вот он какой маленький!
Я смотрел, видел маму, в ее руках свернутый комочек и ни¬чего толком не понимал. Было мне тогда чуть больше трех лет.
Родился брат Сергей. До него был еще один брат - Витя. О нем память не сохранилась, а только маленький крестик на местном кладбище. Прожил Витя два месяца и один день и умер, как написали врачи, от атрофии. В то время часто сообщали о росте детской смертности и спаде рождаемости. Страдали не только дети. Точнее, дети страдали, потому что взрослым жизнь доставалась совсем не легко.
Время было холодное и голодное.  Нищенство достигло невиданных размеров.

Новорожденные чаще умирали, чем выживали. Я выжил случайно, видимо Бог вмешался.
Мама по приезду на Урал, устроилась на местное предприятие военного ведомства, в Химцех. Состояла при вредном производстве и по причине постоянного усердия и безотказного характера, получила отравление. Случилось это в апреле 1947 года. Маму с подружкой, с которой чистили печи, положили в больницу, затем увезли в Свердловск. Состояние их здоровья ухудшалось, и папе посоветовали забрать жену домой. Папа это сделал, а подружка мамина умерла.
Спасли маму домашнее молоко  и сосновый уральский воздух. Недалеко от немецкого поселка - бывшего спецпоселения, за огородами шумел красивый сосновый лес. Вот туда в компанию высоких лесных великанов и носил отец маму на руках:
- Принесу, - вспоминал отец, - посажу Ксенечку и бегом на работу.

Оставалась она, конечно, не одна. Лилька, родственники и соседи за ней присматривали. В обед папа приходил и приносил маму домой. Так и отдышалась она от гонки вооружения, поправилась, но только временно. Последствия отравления давали о себе знать все последующие годы ее жизни. Болела печень, мама много лечилась, посещала курорты и санатории, но успехи были только временные, болезнь оставалась.
Беда с мамой случилось  за год до моего рождения и  часть отравы досталось мне, выходит, и я прикоснулся к проблемам военно-промышленного комплекса. Когда пришло время рожать, маму в больницу провожали папа и старуха Опалева. Опалевы жили на втором этаже двухэтажек, сверху. Дочь стариков  Зинаида была замужем за немцем Федором Лос, и у них был сын Коля, мой одногодок. По малолетству он себя называл Опаля Колай.

Всего Лосов было шестеро: Соня, Саша, Виктор, Лида, Федор и младшая Эльза. Самая младшая, 1936 года рождения, умерла раньше всех. Лидия Ивановна Лос, в замужестве Винтер станет тещей брата Сережи, который в 70-е годы женится на ее дочери Эрике.
Немецкая тема в истории семьи нашей будет иметь продолжение. Дочь сестры Лидии Наташа после окончания Уральского университета в г. Свердловске  выйдет замуж за однокурсника по журналистскому факультету Владимира Кем. Позднее выяснится, что его родители, немцы по национальности,  проживают в Краснотурьинске, а его родной дед,  как и мой отец отбывал там срок, трудился на БАЗстрое.
 В первых классах мы с Колей Опалевым вместе учились и плясали танец «Яблочко» под  гармошку. У Коли оказался музыкальный талант, и он быстро освоил хромку. У меня таланты отсутствовали, но была бескозырка и морской ворот с тремя полосами в честь трех великих побед российского флота.

Жили бедно. Одеть было нечего, и сестра одно лето ходила в зимнем синего цвета пальто. Посуду папа делал на работе из алюминия. Матрац и постельное белье  мама  привезла  из Сибири. Практически ничего своего не было, а китайцам помогали. По радио передавали о том, что 16 декабря 1949 г.в Москву  прибыл  Мао Цзэдуна и вскоре Вышинским был подписан договор о взаимной помощи.
-Кому и чем помогать, - говорили между собой рабочие, - сами ходим, можно сказать без штанов, а тут тебе еще Китай, да война в Корее.

 Хозяин семьи Опалевых шил на машинке. У мамы тоже была машинка. Вначале она шила спецодежду, затем, когда народ немного ожил, стала делать цивильные платья на заказ. Своей картошки весной 1947 года не было, покупали для посадки по 12-14 рублей за килограмм, но до посадки ее съели. Садили, как советовала в больнице мама, одни ростки, которые отец с дочкой выковыривали из оставшихся клуб¬ней.
Время было еще нормированное. Отцу выдавали хлеба 1 кг, маме 1 кг, и сестре 300 гр. Итого 2 кг. 300 грамм. Получается, я жил на их иждивении. Сейчас детям все, а тогда об этом не догадывались. Хлебный магазин находился рядом со школой и ребятишки, в том числе и Лилька, бега¬ли туда, на рубли покупали хлебные обрезки, которыми, как им казалось, никогда не наешься.

У меня была только одна фланелевая пеленка в серую и черную полоску, да и ту сестра сожгла, когда сушила ее у печки. Была еще корова  Белянка. Корову мать купила на  деньги, вырученные от продажи коровы в Сибири. Хлеб, картошка и молоко выручали. Когда спрашивали – ты чей? Я отвечал – Лилькин и Балянкин.
Корова была как в Индии священным животным – и кормилицей и поилицей. Ел я все подряд без уговоров и, оставаясь без присмотра, частенько ходил с полными штанами. В таких случаях Лилька хватала меня за шиворот, тащила на улицу  и мыла в ближайшей луже.

- Холодная же вода, небось простынет, - предупреждали ее наблюдающие бабы.
- Ничего, зато ср…ь не будет, - отвечала сестра, - крепче тиская брата, чтобы не вырвался и не орал на всю улицу.
Диктат сестры доставал, я постоянно убегал из дома и терялся. Чаще всего меня находили на конном дворе.


Асбест

Родился я в июне 1948 года в поселке Изумруд, что в 8 километрах от города Асбеста. На немецких картах XVII и даже XVIII веков этот район России обозначался надписью «Die grosse Tatarei» («Великая Татария»), хотя все, что за Уралом можно смело назвать Тюрингией,  так как на этих территориях вековали люди тюркского происхождения, а в последнее время немецкого. К ним относились и военнопленные. Город Асбест был известен тем, что именно в нем одним из последних был закрыт лагерь ГУПВИ МВД (Главное управление по делам военнопленных  и интернированных) №  476, которым руководил одно время Николай Сидорович Власик (1896 – 1967), бывший генерал-лейтенант и начальник личной охраны Сталина. Генерал-лейтенант стал заместителем начальника лагеря военнопленных в Асбесте, среди которых были несколько генералов вермахта и высших чинов СС.

После ареста Власика его немилосердно избивали и мучили. Отчаянные письма генерала к Сталину о невиновности остались без ответа. Несмотря на поддержку маршала Жукова, его просьбы о реабилитации были отклонены. После ареста Власика, в 1952 г. Управление охраны Кремля возглавил Игнатьев, совмещая эту должность с постом министра госбезопасности. Власика вынудили признать, что он злоупотреблял властью,  позволял подозрительным людям присутствовать на официальных приемах в Кремле, на Красной площади и в Большом театре, где бывали Сталин и члены Политбюро, которые таким образом могли стать жертвами террористов. Власик оставался в заключение до 1955 г., когда его уже осудили за растрату фондов на проведение Ялтинской и Потсдамской конференций, а потом амнистировали.
 
Именно военнопленные этого лагеря построили в городе основные здания: улица Уральская,  дворец культуры, школа-интернат, главный и первый гастроном и др. Перед репатриацией военнопленных лагеря выступал немец Герман Шиндлер. Не он ли составил «Список «Шиндлера»? Был такой фильм. Спустя годы бывшие заключенные изготовят почетный знак лагерного сообщества «ВАС» (Воркута-Асбест-Сталинград), на котором будет изображена статуя «Протяни руку к свободе» работы профессора Ф.Тайльманна.

Подобный, но уже «австрийский» лагерь был  в г. Ревда, недалеко от Асбеста. В 1950 г. там находилось свыше 800 осужденных военнопленных. В общей сложности из СССР было репатриировано 1959 тыс. немцев. Некоторые из них работали на Богословском комбинате и на лесоповалах. Есть данные, что в Свердловскую область попало 21 500 рядовых военнопленных, в основном они размещались в лагере « 84», под Свердловском.
Все дела в стране творили лагеря. Однажды решили, что они и асбест добывать будут и образовали Главное управление лагерей асбестовой промышленности (Главасбест ГУЛАП). Случилось это 25 мая 1950 г.  с выходом приказа МВД № 0361.

Этим же приказом был организован единственный в главке Баженовский ИТЛ. Его управление базировалось в г. Асбесте. Заключенные лагеря разрабатывали крупнейшее в СССР Баженовское месторождение асбеста, а также были заняты на подсобных производствах. Со смертью Сталина, а именно 18 марта 1953 г., Постановлением СМ СССР № 832–370сс, Главк закрыли и его производственные структуры передали в Министерство промышленности строительных материалов, Баженовский ИТЛ вошел в состав УИТЛК УМЮ по Свердловской области. Численность заключенных, привлекаемых на разработку месторождения, достигала 7644 человек. С момента организации и до закрытия Главасбест возглавлял горный генеральный директор 3-го ранга А.П. Митюков.

В дни заката своей политической карьеры в Асбесте оказался Лазарь Каганович. Сподвижник «отца народов» управлял трестом «Союзасбест» после известных событий, связанных с «разоблачением группы Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова»  и, говорят, любил гулять по старому парку, которого уже ныне, как и кинотеатра им. Горького, к сожалению, нет. Культуру «съели» карьеры.
Город Асбест был знаменит тем, что в нем проживали поэт Щипачев, художник Авакумова, опальный чекист из Молдавии генерал-лейтенант Тутушкин, который одно время тоже возглавлял лагерь № 476. Последним начальником лагеря числился подполковник Скорняков, старшим инспектором учета лагеря - старший лейтенант Нестеров. А еще в городе проживал академик Ферсман. Можно сказать с его подачи и открылась заново история  Изумрудных копей. От него пошел рассказ, как  в районе рек Большой и Малый Рефт и Токовой в январе 1831 года нашли изумруды.

Тому способствовали Михаил Кожевников и художник-камнерез Яков Коковин, исправлявший должность командира Екатеринбургской гранильной фабрики и Горнощитского завода. Дело было так. Трое крестьян деревни Юрзовка Белоярской волости подрабатывали смолокурением и в районе небольшой реки Большой Рефт, вблизи крохотной речушки Токовой. Вдруг Михаилу Кожевникову случилось заметить как что-то зеленоватое мелькнуло в корнях одной из вывороченных сосен.  Он поковырял и извлек из комка мерзлой земли драгоценный тумпас. Название его определил екатеринбургский аптекарь Гельм. Он обследовал  твердость и удельный вес и сказал: «Как есть изумруд».  С того времени и началась история изумрудного Сретенского прииска.

По данным академика, Коковин за открытие изумрудов получил орден Св. Владимира 4 ст., а крестьянину Кожевникову дали 200 рублей. Через 4 года Коковина по доносу арестовали, и он свыше двух лет провел в тюрьме «за содержание ограненных камней без описи и регистрации». Вышел в конце 1837 г. дряхлым и тяжело больным, скончался в 1840 г. в городе Екатеринбурге. Кожевников после тридцати пяти лет тяжких трудов в сырых шахтах заболел туберкулезом и умер 6 сентября 1865 года. По слухам был похоронен в поселке Белоярском. Могила не сохранилась.
Вот такая случилась на родине Шурки в прошлом веке история. В этом веке истории происходили совсем другие. Повсюду воевали и поднимали революции,  решались судьбы Кореи, Индии и Китая. Мы были за революции, а американцы – против.
 
1 апреля  Конгресс США принял законопроект в поддержку противника китайских коммунистов Чан Кайши. Был заключен американо-китайский договор об экономической помощи. Не взирая на это, с помощью СССР, было образовано правительство Северного Китая во главе с членом Политбюро ЦК КПК Дун Биу. Китайские коммунисты с помощью СССР восстанавливали промышленность в Северо-восточном Китае и успешно наступали. Части НОАК освободили Шаньдун и город Цзинань, а 2 ноября город Мукден (Шэньян).
Я тогда не понимал, что такое Мукден и почему он же Шэньян. Не ясно ему было, почему гоминьдановцы повсеместно терпели поражения, а Мао Цзэдун призывал вести революцию до конца и написал статью «Революционные силы всего мира, сплачивайтесь на борьбу против империалистической агрессии».

Тогда в 1948 году для меня мир был с копейку и не было мне дела, где я родился и что в это время, опираясь на маньчжурскую революционную базу, вооруженные силы КПК с помощью СССР развернули решающее наступление в Китае.
Я еще лежал в колыбели, а люди двигались на Восток. Об этом говорилось в вышедшем в 1948 г.  кинофильме «Поезд идет на Восток». На одном из них правительство СССР направило в Китай группу советских специалистов-железнодорожников для восстановления дорог в Маньчжурии и создания условий для проведения военных операций. С их помощью был восстановлен мост через Сунгари.



Ул. Крупская


В начале 50-х годов семья наша съехала с двухэтажек на улицу Крупскую, в недостроенный дом с номером десять, который пришлось штукатурить и доводить до ума своими силами. Что не сделаешь ради того, чтобы у тебя был свой угол о двух комнатах и отдельной кухней! Как и многие дома улицы, он состоял из двух половин, но это не значило, что в каждой проживали отдельные семьи. Бывало и по две семьи с общей кухней. Наш дом, как и дом напротив, отличался от прочих казенных, построенных на улице Крупской лет тридцать назад, своим меньшим размером и внешним видом. Он не был сделан из цельного леса с высоким фундаментом и большим количеством окон, а из сбитых каркасов и напоминал беленую украинскую мазанку с маленькими окнами, опущенными низко к земле. Зато на окнах имелись красивые ставни, которые при случае можно было закрывать. Рядом имелся просторный огород, позднее появились пристройки для коровы, сеновал, земляной курятник, ямка.
Вокруг дома кроме желтой глины и мусора ничего не было. Решили участок немного озеленить.

- Перед домом посадим черемуху, чтобы цвела красиво и ягода будет на пироги, - решила мама,
- А я бы смородину посадил, - предложил папа. Как ни как витамины. Помнишь Ксена, сколько ее в Артемовске росло?
Решили посадить и то и другое, а нужные кусты найти в лесу рядом с огородом у школы. И вот как-то раз, когда трудовой день на огороде заканчивался, а дело было осенью, родители дали задание Лильке и мне идти в лес за черемухой и смородиной.
- Шурик, ты где, - кричала Лилька, - пора идти, ты все приготовил?
- А что готовить,- отвечал я, - лопата и топорик при мне.
- Ну, раз готов, тогда пойдем, мешок я взяла.
Мы спустились от огорода по лесу вниз в сторону Сретенки, где в прошлом веке появился первый прииск. Нужные кусты нашли в болотине у бывшей реки Токовой, превратившейся в маленький ручеек.
- Порядок, - сказал отец, забрасывая кусты в мешке на ручную тележку, - можно ехать.

-Подожди Христя, - попросила мама, - тут еще сумка, да бидон, сейчас их тоже положу.
Главное забрать с собой все, что привезли. Ну, наконец, все уложили и в путь. Отец привычно ухватил ручки тележки, нагруженной мешками с картошкой, и ее  железные колеса начали месить дорожную грязь. Я помогал отцу, толкая тележку сзади.
Черемуху посадили перед окнами на улицу, а смородину во дворе, сказали, что она любит прохладное место.

К тому времени колыбель занял брат Сергей, и они с Лилькой разместились в маленькой комнате. Большую комнату по ночам я делил с родителями и спал возле печки на полу. Бывало, залазил и на печь, где было уютно и тепло. Там зимой сушились валенки, и в ухо мурлыкал кот Васька. Цвет у него был сборный, как говорят, белый в яблоках. Вечером, когда отец приходил с работы, он сидел у него на коленях и мурлыкал. На ночь кот залазил на печку. Летом, когда печку не топили, кот любил лежать на Лилькиной подушке. Приходил ночью и потихоньку сталкивал сестру с теплого места, оставляя на белье грязные пятна.

Утро каждого дня начиналось с традиционной  по громкоговорителю утренней зарядки. Если для старшего поколения незабываемым остался голос диктора Левитана, то для нас – Николая Гордеева, который вел «зарядку» под музыку Родионова. Вечером передавали театральные постановки, концерты, новости с различными установками правительства и о поездках Хрущева и Ворошилова в Китай, который стал для СССР самым близким другом. Говорили о приезде нескольких миллионов китайцев на освоение целинных земель, но это было уже потом. Первое, что запомнилось это сообщение по радио о смерти Сталина. Родители стояли и тревожно слушали, глядя на громкоговоритель, подняв голову вверх. Вверх смотрел и Шурка, но ничего кроме похожего на кастрюльную крышку с проводами, предмета он там не видел, но тревогу ощущал вместе с взрослыми.

Детство прошло на улице. С тех и более поздних лет остались в памяти знакомые по улице: Поповы, Мурыгины, Полетаевы, Пономаревы, Демьяненко, Елькины, Артемьевы, Гефель, Кораблевы, Осиповы и Шапиро.  Ближе к центру улицы жили: Масловы, Федотовы, Прихватиловы, Трехмоненко, Цыкаревы, Бурмакины (Зорины), Черноскутовы, Эзергины, Мамаевы, Ашлаповы.  В конце улицы, ближе к лесу по дороге на Лесозавод -  Валовы, Никитины, Ковины, Марковы, Мезгиревы. Там же жила будущая первая учительница  Наталья Гавриловна Войкова.

У Артемьевых детей было много: Зинаида, Борис, Павел, Владимир и Виктор. Их отец-инвалид войны ходил с палочкой, потом у него появилась по тем временам чудо техника - инвалидная машина, у которой впереди было только одно колесо. Их мама, худая татарочка, всегда находилась на взводе и часто шумела во дворе, гоняя мальчишек. С ними жила ее мать, доставалось ей, видимо не легко, потому как она часто приходила к маме в гости. Семья была большая, и ей от общего стола доставалось не так много. Мама сердобольная душой угощала ее, чем могла, вела разговоры. Запомнил эту до крайности маленькую и худую, и как ему казалось, страшненькую старушку с желтым и высохшим восточным лицом.
 
Вовка Артемьев учился в школе на год старше. С ним часто встречался на рыбалке, бывало, дрался на карьере, где купались. У Володи и его старшего брата Пашки была истинно горячая татарская кровь, заводились они мгновенно и постоянно лезли на кулаки. Младший Виктор больше походил на отца, имел спокойный славянский характер. Он замечательно играл на гитаре и позднее входил в состав Асбестовского ВИА (Вокально-инструментального ансамбля). В школе он учился с братом Сергеем и дружил с ним. В 2002 году я случайно в родном поселке встретил Зину Артемьеву.
 
-Ну, что Шурик, узнаешь?
- Конечно, узнаю, - ответил я, - не догадываясь, кто с ним говорит.
- Зина я, Артемьева! Подружка твоей сестры Лиды.
Время пролетело много, выяснилось, что ее сын Андрей уже дед, а она прабабушка!
Отец у Поповых работал водителем на скорой медицинской помощи. Старший сын, кажется Олег, умер, а младший попал в аварию и остался без ноги. Мать к концу века бедствовала, о чем свидетельствовало общее запустение домашнего хозяйства.
У Пономаревых было три дочери: старшая Галя, Надя и Люба. Лида, так стали звать с возрастом Лильку, вместе с ними училась. У них даже было пианино. Галя играла на концертах в нашем клубе, а Лида перевертывала ей страницы.

Как-то раз сестра готовилась танцевать на концерте и по этому поводу мама сшила ей украинский национальный костюм, к которому прилагался венок на голову с многочисленными лентами. Тогда, при Хрущеве, украинское было в моде: носили вышитые рубашки, танцевали гопака и пели «черные брови, карие очи». В тот раз сестра взяла меня с собой в клуб, и  запомнились веселые танцы, яркие краски костюмов.
Поселок в то время жил. Клуб был настоящим культурным центром, по праздникам давали концерты, пел свой хор, а кино каждый раз как праздник. Наверное, по этой причине, сестра на эти цели с помощью ножа  выуживала из моей детской копилки двадцатикопеечные монеты. Фарфоровая копилка имела форму лежачей собаки, которая передними лапами держала пепельницу. На спине собаки имелось отверстие для монет. Собака была  тяжелая и занимала на тумбочке достаточно много места.

Вход в дом на Крупской был вначале со стороны улицы. Сохранилась фотография, где я с родными и гостями стоит на крыльце у входа в дом. Все при параде, а у меня, на животе темное пятно. Ничего не скроешь – когда бегал с ребятами, упал в лужу и промочил свитер, вот след и высветился. Позднее фотографировались уже на другом крыльце, - со двора. Сени нарастили и  сделали кладовку.
Зимой проблем с сохранностью продуктов не существовало, а летом выручал подпол, где чаще держали молочные продукты. Сыпучие продукты размещались на улице в кладовке. В сенях висели ведра. Над дверью на улицу на полочке лежали  инструменты первой необходимости: молоток, гвозди, точильные бруски и т.д. Двери, как правило, утеплялись для сохранения тепла.

На Крупской имелся светлый и сухой чердак с решетчатым окном, которое можно было открывать для проветривания. Пол чердака строители засыпали шлаком. Летом?  когда меня обижали родители, по удобной лестнице забирался наверх и прятался там, пока хватало терпения. Чаще это происходило из-за какой-нибудь несправедливости.
 С вентиляционного окна можно было вести наблюдение за тем, что происходит на улице. Через него можно было вылезти на крышу и загорать при хорошей погоде.

У  окна имелось удобное место для чтения, чем я часто пользовался. Для этой цели постоянно находилась припрятанная дежурная книга. Читать любил и «проглатывал» все, что попадалось: «Повесть о сыне», в которой рассказывалось об Олеге Кошевом и краснодонцах; «Первый выстрел» с записками Паустовского о прелестях природы и охоты. Особо занимательные рассказы и повести печатались в сборниках «Боевые ребята». В них рассказывалось о революции и войне. О родном уральском крае писал Боголюбов в книге «Золотой атаман»; о земляке-разведчике Николае Кузнецове рассказывал автор книги «Это было под Ровно». Из всех книг экзотической выглядела «Тартарен из  Тараскона» Додэ. Кто и кому ее купили, никто не знал. Чаще книги не покупали, а дарили,  и домашняя библиотечка имела случайный характер.  Но были и любимые книжки. К ним относилась «Серебряные коньки». Зачитывался историей о Хансе и Гретель, о каналах и плотинах Голландии - далекой и сказочной стране. Запомнились строчки:

                Страна на якоре, вокруг нее вода,
                В ней не живут – плывут, как на судах.
 
На чердаке были растянуты веревки для просушки белья. Простыни казались парусами, а чердак капитанским мостиком, с которого Шурка, начитавшись книг и занимательных историй, рассматривал свое будущее.
Его, как и ранее тянуло в неизвестное, в далекие края. Самым дальним в это время для него был город Асбест, где проживала его тетка Татьяна Кольцова.


Женя Анищенко


Так хотелось попасть в этот уютный, домашний кольцовский уголок, что однажды я не выдержал и отправился туда пешком, втянув в это авантюрное занятие двоюродного брата Женю Анищенко.  Заигравшись в войну, в партизанов и разведчиков на бывшем Любинском прииске, сокращенно «Любы», недалеко от которого находился Женькин дом по прозвищу «курятник», я предложил ему махнуть в Асбест.  Дорога была дальняя, но уже хоженая с родителями и дядей Терешей Голдыревым, маминым братом из Сибири, которого лично сопровождал к родственникам. Так, что дело было верное, и Женька после некоторых размышлений и уговоров решился.
Война с немцами, «курятник», родители и все, все осталось позади, впереди ждали неизведанные приключения. Хотя вспомнить было что. Когда-то на этом «курятнике» действительно держали кур, прочую домашнюю птицу. После куриц здесь жил Женькин дядя, Павел Онищенко, а уже потом его родители и он с сестрой Светой. Дядя  Павел был по паспорту Онищенко, а  Женькин отец Анищенко, хотя они были родными братьями.

- Почему же такое случилось, -   пытал я Женьку.
- Да, все очень просто, - пробурчал Женька, - говорят, ошиблись при оформлении документов.
Всякое в жизни бывает, думал я, шагая по каменистым и заросшим мелким сосняком тропкам, и вспомнил случай, как однажды на «курятнике» мы с Борисом Онищенко так извозились в луже возле качелей, что дядя Павел вынужден, был поставить нас в угол. Долго стоять не пришлось, за мной пришла сестра, и пришлось с дядей попрощаться, сославшись на недосуг и необходимость идти домой с Лилькой.
Лес закончился, и началась самая настоящая дорога в город, по которой изредка проходили грузовые машины и лесовозы. Дело было ближе к вечеру, сказывалась усталость дня, хотелось кушать. Первый привал на отдых сделали на Сретенке.
- Давай Женя, спрячем здесь ружье, а то нести его еще ой,  сколько придется, - предложил я.

- Можно. Вот,  в канаву возле дороги положи, смотри какие лопухи, - согласился Женя и устало повалился на бок, сожалея, что согласился без проса уйти из дома.
Детское, одноствольное ружье с курком и ремешком через плечо ребятишки схоронили под густую растительность и двинулись в далекий путь. За разговорами дошли до большой сосны, по которой определяли половину дороги между городом и поселком, затем был мост через Рефт, больничный городок и морг, рядом с которым было страшно проходить. Сам город начинался с двенадцатого магазина, от него прямой путь на пожарную часть с вышкой и далее по болоту мимо угольных складов на гору, где стояло двухэтажное  деревянное, жилое здание. С горы просматривалась улица Чапаева, и дом Кольцовых под номером 55.  Сейчас на этом месте построили Профессионально-техническое училище.
До места добрались совсем поздно.

- Ну, здравствуйте гости дорогие, - встретила их тетка, - чего так поздно и одни?
- Да, мы ненадолго, ответил я, - чаю попьем, в карты поиграем и домой.
Исполнить желание, однако, не пришлось.  Только ребята обожглись горячим чаем, только раздали карты, а играли тогда все и взрослые и дети, как в дверь сначала постучали, а затем вошли отец и дядя Вася, Женькин папа.  Вид у них был возбужденный. До этого они  изрядно помучились: искали ребят повсюду, лазили по старым шахтам и шурфам – думали, может случайно, где землей за¬валило. Не нашли и тому радовались. Еще больше обрадовались сейчас, когда увидели детей своих целыми и невредимыми.

- Хорошо, что их по дороге в Асбест заприметил шофер с Леспромхоза, - сказал дядя Вася тетке, - он и указал, где надо искать этих гуляк.
Разговор был короткий и ничего хорошего не предвещал.
 – Жди нахлобучки, а то и ремнем достанется, - думал я.
Дома волновались, ждали отца, даже бабушка Татьяна Дмитриевна пришла успокаивать маму. Когда мы с отцом вошли в дом, присутствующие с облегчением вздохнули и заулыбались. Прощение состоялось само собой, обошлось.
Для Жени ситуация сложилась иначе, а точнее он подвергся экзекуции. Как он позднее рассказывал мне и брату Борису, тетя Аня, мать Женьки  в нервном возбуждении избила его оказавшимся под рукой резиновым шлангом.

Вначале я, как бы радовался, что меня такая судьба миновала, но с возрастом, чувствуя виноватым, корил себя, ведь это же он уговорил Женьку в этот не запланированный поход. Эта вина еще боле обострилась после трагической гибели от¬ца, Жени, дяди Васи. Пьяный водитель ехал ночью, не разбирая дороги, и сбил его, не останавливаясь. Дядя Вася работал крановщиком и в этот день подрядился с товарищами помочь знакомому в Асбесте поставить для дома сруб. Сруб поставили, посидели и пошли домой пешком. И вот такая в пути случилась история. Было это в 1956 году. Для Женьки и его сестры Светланы, которая была старше его на три года, началась безотцовщина. Наверное, по этой причине рос Женька несколько замкнуто, сам по себе, своим миром. Однажды  Женька пришел в гости, время было к обеду и  мама ему говорит:

 - Садитесь Женя вместе с нами кушать.
-  А он в ответ, - хочу, да не буду.
Вот такой был. Интересно и то, что, играя в детстве в любимое занятие - в войну, он старался быть не командиром, как всем хотелось, а начальником штаба. Мальчишки долго так его и звали, начальник штаба. Уже взрослым Евгений в редких встречах старался выглядеть человеком, знающим толк в большой политике, и всячески старался подчеркнуть, что он, хотя по профессии и экскаваторщик, но все же не лыком шит. Этим он здорово походил на своего родного дядю Павла Онищенко, который часто выбирался депутатом местного Совета и любил пространные разговоры с глубокими суждениями.

Когда это было, трудно вспомнить, но к Жене, а точнее к его маме, к тете Анне  приехал из Китая после службы в Порт-Артуре брат и привез много интересных подарков. Среди них был и чудо нож, который, когда его бросали, всегда втыкался острием. Тайну ножа Женя открыл чуть позже:
- Эх вы, бестолочь, - говорил он по взрослому, - чему вас в школе учат! Конец лезвия залит ртутью, он тяжелый, потому нож и втыкается. Все очень просто.
После 8-го класса Женя окончил ГПТУ в г. Асбесте, служил в Армии, в Таманской дивизии, участвовал в чехословацких событиях 1968 года. После службы работал в Центральном рудоуправлении, в карьере. В свое время про эту организацию ходил анекдот. В городе Свердловске пьяного мужчину задержала милиция и так как он, образно говоря, лыка не вязал,  его долго «пытали» на предмет установления личности.
 
- Кто ты такой, тебя спрашивают?
- Так, я еще вчера говорил, Федор я, Полуя…янов.
- Где живете?
- Как где, в Асбесте живу, в паспорте же….на.. написано.
- Вы не передергивайте, лучше скажите, где работаете.
- В ЦРУ моо..я служба. Я же вчера вам все объясниии..л.
Вчера за такой ответ ему прилично досталось, но от слов своих он не отказался. Все время настаивал на ЦРУ. На трезвую голову разобрались, и выяснилось, что мужик никого не обманывал и действительно числился за ЦРУ, то есть работал в Центральном рудоуправлении.
 
Работал Женя хорошо, пользовался авторитетом, удачно женился. Долго, правда, жил примаком на квартире у тещи с тестем, но счастья своего дождался, получил свой угол в Асбесте, в доме рядом с магазином № 1, в районе, куда мы с ним в детстве  путешествовали. От него до бывшей улицы Чапаева было рукой подать. Его супруга работала по торговой части. Вначале руководила обувным отделом, а позже возглавила центральный городской универмаг. Деловая и энергичная женщина. Женя, которого она называла «домашним» даже не водил автомобиль, доверял супруге. Звали её Надежда. Прожила она, к сожалению, не долго и Женя остался один с двумя с взрослыми дочерьми, которых успел выдать замуж.

Детские забавы

С детства осталась память о цыганах, которые частенько останавливались табором у лежневой дороги на Лесозавод, что располагался от  поселка в трех километрах. Как и везде цыгане ходили по дворам, га¬дали, просили и воровали кое-что по мелочам, что плохо лежит. Что можно было отдать,  мама отдавала.
Кроме цыган заезжали различные «специалисты передвижники»: стекольщики, точильщики, сапожники и скупщики вторсырья, иначе старьевщики. Последние за копейки скупали старые вещи, тряпки, обувь или обменивали товар на товар, вручая  мальчишкам сахарные петушки, воздушные шары, различные свистульки и дудки, пистолеты с пистонами, переводные картинки.
 
Из сладостей популярностью пользовались обычные карамельки, которые так и назывались «Популярные» и стоили один рубль двадцать копеек килограмм.  Они были кофейные с медовой начинкой и имели специфический привкус. 
Магазинные игрушки, может у него, и были, но как-то не запомнились, кроме металлической машинки, кубиков и обычных настольных игр «кто кого перегонит». Самострелы, луки, пистолеты, сабли, щиты, рогатки,  городки и прочее  для игр и забав с друзьями делали собственными руками. Что для этого требовалось? Для самострелов хорошая доска, как  тогда говорили, с желобом. Для лука прочная и гибкая ветка. Стрелы, пистоле¬ты делали из различного подручного материала, наконечники для стрел из жестяных консервных банок. Медные и металлические трубки шли для жиганов и хлопушек - пухалок.

Жиганы заряжали порохом и дробью, но стреляли чаще пыжами. Пухалки начиняли спичечной селитрой и палили с помощью изогнутого и приплюснутого в качестве бойка гвоздя, и резинки вместо пружины. Самым ходовым «оружием» являлась рогатка:  рогулька, две резинки из велосипедной камеры, кожанка из «языка» старого ботинка и суровая нитка, вот и все что требовалось для изготовления рогатки. Из рогаток пуляли по воробьям, жуланам, так мы называли желтобрюхих синичек, а чаще по столбам и деревьям. Рогатка являлась личным оружием и постоянно находилась при хозяине, особенно в лесу.

Сабли - шашки рубили на болоте из ивовых веток. Сражения устраивали не хуже мушкетерских. Однажды случился такой курьез. Бились ватага на ватагу в овраге на мостках у «Свининки». Противник во главе с Витей Чурбановым брали приступом высоту, а точнее мостки, на которых находился  я с товарищами.
- Полундра, - раздался Витьки морской призыв, и его команда бросилась штурмом на захват чужих позиций. И в этот момент, когда Витька с криком рванул вперед, в его горло воткнулась выструганная из палки  сабля Альки Бурмакина.
Бой враз закончился, так как Витька захрипел, посинел и чуть не задохнулся. Хорошо, что обошлось благополучно,- отделался испугом и царапинами в глотке.

Обязанности и угощения

Забавы чередовались с работой по дому. Огород, покос, заботы, связанные с уходом за коровой, проблемы доставки и зимой, и летом воды с водокачки, которая находилась за полкилометра от дома, хождения в магазин; заготовка дров, сбор грибов, ягод и прочие мелкие домашние дела, как уборка помещений и помывка посуды.
Картошку садили у дома и на огороде у «большой» школы. Садили около 15-20 ведер, собирали в 6-7 раз больше. Весенние работы на огороде начинались сбором прошлогоднего мусора, который жгли на кострах. Когда копали картошку, а случалось это в сентябре, пекли печенки. Обжигаясь от нетерпения утолить голод, и насытится самым свежим продуктом на самом свежем воздухе. С братом дули на руки, на обугливающую картошку, но все равно кусали и жевали с черной корочкой белый, парной и рассыпчатый плод земли.

Самое сложное дело копать весною землю «под лопатку». Лопаты папа делал хорошие. Острые, легкие с гладкими отполированными до блеска черенками. Они, как и многое другое, сделанное его руками пережили хозяина на долгие годы. Учили нас с братом копать глубоко и тщательно рыхлить землю. Здесь, да и во многом другом по хозяйству, главной была мама. Она была заказчик, она же подрядчик и учителем всему, как и что делать.

 - Все ребята, делаем перерыв, - говорила она после долгих уговоров и просящих взглядов.
- Шурка, сходи за молоком. Знаешь, где бидон стоит?
- Знаю, знаю мама. Под березой, в ямке возле камней.
- А ты Сережа принеси из колодца воды руки помыть.
Отец сразу доставал папиросы «Прибой» и там, где стоял, закуривал. Мама, помыв руки, собирала на «стол», который заменяло полотенце.
Пока готовился обед, можно было спрятаться от солнца, сесть на траву под березы, попить холодной водички или молока.  Кровь остывала, организм успокаивался, и наступало блаженство.  Если позволяло время, ходили в «мамин лес», где она после отравления дышала свежим воздухом. В лесу на полянах попадалась костяника. Я ее рвал ветками и получался зелено-красный букет.

На полянах, усыпанных шишками и сухими иголками, стояли сосны-великаны уже много лет свысока наблюдавшие, как вокруг в постоянной суете копошатся люди-муравьи. Что-то гребут, копа¬ют, таскают с места на место, рвут и едят растительность и при этом радуются.
За такими прогулками в лес следовал обед. Все, что готовила мама, в рекламе не нуждалось. Нас малых по дому никогда не  уговаривали кушать, тем более с выбором – это буду, а это нет. Вся пища усваивалась охотно как воздух, как живая ключевая вода. Действовали естественные законы, за трудом отдых и подкрепление. Сейчас правила логики вещей нарушаются и человек ест, потому что просто наступило время кушать. И потому став взрослым я не соглашался с выражением, что аппетит приходит во время еды. Он должен появляться до того. Иначе процесс будет походить на провокацию во вред здоровью.

Как же осталось далеко то время, когда кусочки сахара  в доме были на счету. По рукам никто не бил, но была установлена норма, как в армии, все по граммам и калориям. Наверное, по этой причине служить мне будет не сложно. И в армии я вспоминал, как отец колол большие куски сахара в ладони и высыпал в сахарницу. Ел ли его в то время отец, не помню, но мама ограничивалась малым – брала маленький кусочек и только чуть прикусывала, чтобы вспомнить его вкус.
Кушать хотелось постоянно, и у мамы все было вкусно. Позднее вспоминал китайскую поговорку: «Нет несъедобных продуктов, а есть плохие повара». Мама готовила из всего, чем были богаты. Первым продуктом, конечно, была картошка. Картошку варили, жарили, тушили. Делали из нее пироги, драники и даже вареники.
 
С самого раннего детства учился экономно чистить картошку длинными, и тонкими кожурками, аккуратно разрезать на обязательные дольки для супа, на жарку и тушение. Везде был свой стандарт. Часто жарил картошку сам и кушал с молоком. Горячее запивал холодным, так что зубы ломило. Теперь от детской домашней картошки и крепких зубов осталась только память.
Вторым и постоянным, как уже понятно,  продуктом питания было молоко: свежее, кислое, в форме сметаны, творога, сливок, простокваши и даже киселя. Да, мама из молока варила кисель, разные молочные супы, каши. В русской печи готовили топленое молоко. Тогда оно делалось коричневым и душистым. Все это варилось, тушилось на дровах и живом огне в печи и с томлением. Просто сварить молоко и выпить кружку с пенкой и кусочком свежего  с морозца хлеба, часто хватало, чтобы почувствовать себя окрепшим и здоровым. Молоко хранилось в 3-х литровых банках.

 Корова на день давала до 10-12 литров. Молоко было основной обеденной рабочей пищей родителей. В столовую они не ходили, считалось дорого, и потому провиант и обязательно бутылочка с молоком, заткнутая бумажной пробкой,  брались из дома. Та же картошка, хлеб, яичко, что-нибудь из огорода, если летом. Зимой было сложнее, но выручали соления: огурцы, капуста. Бывало и так, что молоко приходилось замораживать для хранения, а затем растапливать. Вкус, конечно, был уже не тот. Самое приятное молоко свежее, но холодное. По этой причине  часто страдал ангиной.
Когда ощущался избыток молока, его перекручивали на сепараторе. Получались сливки, а затем сметана, если мы с братом не успевали съесть первое. Кислое молоко, бывало и такое, оставалось в крынках на простоквашу, из которой варили творог. Надо сказать, что было это не так часто. Все съедалось чаще в первозданном виде.

Конечно ни молоко, ни картошка без хлеба не употреблялись. Хлеб продукт покупной, и потому на его потребление имелись ограничения. Особенно ворчала мама, когда из магазина я приносил по краям обкусанную буханку.
- Ты что же делаешь, сколько раз тебе говорили – не грызи, - всплескивала руками мама, глядя на израненную со всех сторон краюху.
- Да я только чуть-чуть, самый уголок, - оправдывался я, опуская виноватую голову.
 Хлеб, как правило, резал отец большим ножом собственного  изготовления. Ребята их называли тесаками. Вначале булка разрезалась вдоль, а потом каждая часть отдельно на кусочки. Кто успевал, тот хватал корочку, а точнее горбушку. Как правило, на день уходили булка черного и булка белого хлеба. Хлеб нужен был и корове и на ее долю тоже отводилась булка черного. Итого в день три булки. На это уходило 50 копеек, а это значит, что только на хлеб в месяц уходило около 15 рублей.  Сумма по тем временам приличная.

Летом за столом нажимали на зелень, яйца, молоко,  зимой питание готовилось более основательно с расчетом на мороз – мясом с косточкой заправляли супы, иногда мясо тушили с картошкой. На праздники делался холодец и пельмени. Лепить их занятие нудное, и для детского, озорного возраста, просто мучительное. Ковырять вилкой мясной фарш, по порциям раскладывать его по кругляшкам теста, а потом тщательно все это по установленной форме защипывать, где же хватит терпения. Приходилось приноравливаться и вырабатывать стойкий, нордический характер.
До этого приходилось изрядно потрудиться на мясорубке. Была она не электрическая, а обычная и к тому уже изрядно уставшая от костей и хрящей, которые ей пришлось переработать. Отец резал мясо на кусочки, а я делал механическую работу, которая помогала развивать мышцы. В заключение процедуры забрасывал в мясорубку вместе с последними кусочками мяса несколько корочек хлеба и пару головок лука. Корочками мясорубка очищалась от жира, ну а лук понятно – это для вкуса. Мясорубка часто барахлила, наматывая на ножи различные жилы и мясные пленки. В этих случаях приходилось откручивать зажим, вынимать металлический фильтр с дырочками и очищать забитые механизмы.

Когда резал и крутил лук, слезы бежали в три ручья. Я отворачивался, вытирал глаза рукавом, но это не всегда помогало. После всего надлежало мясорубку тщательно вымыть. Газовой плиты в то время не было, и выручала печь, на которой постоянно стояла литров на пять кастрюля с теплой водой. Когда таковой не оказывалось, приходилось бежать за дровами и греть воду.
Была в доме и электрическая плитка с вольфрамовой спиралью накаливания. Напряжение в сети часто менялось, плитка не выдерживала такого над собой издевательства и сгорала от злости. По этой причине приходилось тоже злиться, и самостоятельно укорачивая спираль, связывать ее механически. От этого она нагревалась еще ярче. Мыть посуду приходилось часто, и круговорот воды не останавливался ни на минуту.

«Вода, вода, кругом вода». Так пелось в одной песне, которую исполнял Эдуард Хиль. Вода, по уходу из семьи сестры Лиды, целиком и полностью была на моей ответственности. Доставлять ее приходилось совсем не просто. И на Крупской, и позднее на Шахтерской улице, приходилось пехом шагать за полверсты до водокачки. Таким образом научился носить воду в ведрах на коромыслах. Были эти ведра разных размеров, начиная с маленьких и до 10-литровых. Мои друзья-приятели Алик Бурмакин и Вовка Мартьянов воду не таскали. Бурмакиных снабжал Леспромхоз, воду развозили в бочке на конной тяге, у Мартьяновых отец работал шофером и воду доставлял на машине.  Ни коня, ни техники семья наша не имела, потому приходилось, как говорят китайцы, опираться на собственные силы. 

Позже появился бак на колесах, который смастерил папа и я запрягался в него как лошадь, и тянул изо всех сил по грязной разбитой дороге. Труднее было, когда приходилось подниматься в гору. В бак вода на водокачке заливалась с помощью большого шланга, а выливалась из него в ведра через приделанный кран. В квартире имелся другой домашний бак, и вода из одного перетаскивалась в другой. Первый на колесах ведер на 6-7 сделан был из нержавейки, а второй алюминиевый. Он стоял на кухне возле стола, как было удобно маме.

Зимой воду доставляли в бочке на широкополосных металлических санях и тоже папиного изготовления. Бочка устанавливалась сверху на сани и держалась за счет приваренных к саням ограничителей. Бывало, что они не выручали, и на крутых разворотах бочка переворачивалась. Вода доставалась нелегко, и потому ею пользовались экономно и зазря не лили. Умывались тоже аккуратно, потому как воду не только привозить, ее еще и выносить надо было. Сколько принес, столько и вернуть нужно было на улицу. Приносили чистую воду, выносил грязную, которая называлась помои. Для этого было помойное ведро. Мыли, стирали, варили – все вода. Много воды уходило на корову, на уборку помещений, на полив цветов и на многое другое.
Благодаря воде развивался физически, и  ноги, и дыхание так окрепли от постоянных нагрузок, что стал физически крепким в тех видах спорта, где выручали дыхание и ноги: прыжки, бег, лыжи, баскетбол.

 Кухня

Возвращаясь к пельменям, надо сказать, что получалось не всегда аккуратно. Мясо почему-то старалось вылезти из сочней наружу обратно в чашку. От сильного растягивания раскатанного теста пельмени по бокам просвечивали и становились синими. Когда научился этому лепному делу, приятно было посмотреть на эти ровные круглые и пузатые сердечки с ушками. Пельмени рядами укладывались на фанерные листы и выставлялись в кладовую на улицу, на мороз. Нельзя не вспомнить, что существовала традиция в пельмени класть мелкие монетки, чаще десятикопеечные. Считалось, что доставались они счастливчикам.
 
Чай любил пить вприкуску с сахаром или конфетами, а с вареньем еще лучше. Все сладкое с малого детства, вероятно от недостатка, пользовалось особой симпатией. Хоть стал и постарше, во все клал сахар: в кашу, в молочный суп, в творог, в сметану, в напитки, само собой. Сладкоежкой остался  на всю жизнь.
Заварка особой роли не играла, потому, как чаще не обновлялась, и напиток получался долгоиграющим. Назвать его чаем индийским, грузинским или цейлонским  было нельзя. Чай домашний  это подкрашенный, чуть с запахом кипяток. Главное сладкий.

Мама варила кисели, компоты из сухофруктов, летом делала квас, но все же главным напитком было молоко и сырая вода из бака, над которым постоянно висел легкий алюминиевый ковшик. Кухонный самодельный стол до сих пор стоит в кладовке на улице. На Крупской стол стоял на кухне возле окна. Папино законное место было в углу ближе к детской комнате. Я держался ближе к папе, а Сергей ближе к маме, и сидели спинами к печи. Мамино место находилось с другого торца стола, ничем не ограничивалось, что позволяло ей  быть хозяйкой на кухне.
Из круп варили каши. Чаще пшенные и гречневые. Иногда манную, и совсем редко рисовую, крупа, которой была подороже. Картофельное пюре мама частенько запекала в русской печи, и оно получалось пирогом с поджаренной сверху корочкой. Корочку эту мама обязательно мазала топленным сливочным маслом специальной кисточкой из куриных перьев.

А еще у нас был чугунный горшок, в котором готовили много вкусных блюд. Во-первых, супы-борщи, во-вторых, жаркое, в-третьих, упомянутые каши, горох, капусту. На закуску шли соленья, редька, которую мама подавала в нарезку с растительным маслом. На растительном масле часто поджаривали ломтиками хлеб. Он получался душистый и хрустящий. Жареный хлеб иногда заливали яйцами с молоком, получался омлет. Куриные яйца ели редко. Они, как правило, шли в тесто, в прочие добавки и служили родителям частью рабочего обеда. Летом, на покосе совсем другое дело. Здесь яйца, огурцы, помидоры, молоко  были всегда на столе. Как приятно было разрезать пополам свежий, утром сорванный с грядки огурчик, посолить половинки солью, потереть их друг о дружку, а потом с хрустом откусить.
Съедали всегда все, ничего не оставалось ни в тарелках, ни в кастрюлях, ни на сковородках. Мама пекла блины, оладьи, лепешки. У нее получались фирменные пышки, шаньги, булочки и беляши. Пирожки были обычно с яйцами и луком, с капустой или картошкой. Иногда с ливером или с ягодным вареньем. Особым угощением считались пироги с рыбой.

Магазинные угощения отсутствовали, правда, запомнилось, что одно время на зиму закупали болгарские консервированные томаты в стеклянных банках, и мама открывала их по особым случаям.
На кухонном столе лежала клеенка, и стояли обязательные атрибуты: стеклянная банка с вилками и ложками, хлебница. Пользовались эмалированной посудой, чай пили из стаканов. Был у мамы и настоящий фарфоровый сервиз, который использовался  по праздникам когда приходили гости. 
Когда появилась газовая плита, не помню, скорее, в середине 60-х годов, уже на Шахтерской. Согласно прежним требованиям по технике безопасности, баллон с газом установили на улице, в кладовой. По этой причине, когда печь выключалась, приходилось выходить на мороз, чтобы закручивать вентиль.  Позже процесс упростился  - разрешили баллон держать на кухне.  С газовой плитой пришло большое облегчение.  Печка для подготовки пищи стала использоваться редко, а русская печь, как не стало мамы, совсем осталась без работы.

В маленькой комнате кроме койки, стола и маминой швейной машины, стоял еще небольшой одежный шкаф. На стене возле койки висел скромный коврик, на полу лежали половики. Швейная машинка стояла у окна с видом во двор на ямку, где хранились запасы, курятник и чердачную лестницу. Под окном рос куст смородины, место было холодное, сырое, и куст постепенно пропал.

Дрова


Дрова привозили с Леспромхоза. Лучше, когда привозили березовые. Хуже, когда была сосна и осина. Самый худший и дешевый вариант – обрез из чего попало и чаще из сосны, который, когда высыхал, выгибался в разные стороны и трудно укладывался после распиловки в поленницы Главное, что сгорал он быстро, но нужного тепла после себя не оставлял.
 Лес рубили и вывозили с ближних и дальних делян. Только по дороге на покос приходилось проходить девять лесосек. Сейчас они уже заросли и трудно определить старые ориентиры, чтобы не заблудиться. Коровы теперь не пасутся, так как не стало открытых мест. Грибы и ягоды перестали расти в традиционных местах. Все поменялось. А тогда работа в лесу, лесоповал, подсечка леса и сбор живицы (сосновой смолы) составляли основу жизни Леспромхоза. Деревья валили лучковыми пилами, затем электропилами, как правило, по пояс в снегу, или по колено в болотной жижи.

Пилы «Дружба» появились только в конце 60-х годов. Трелевали и вывозили хлысты на лошадях-тяжеловозах, затем на лесовозах по лежневым дорогам (лежневкам).  Лес на Урале еще остался. Как-то прочитал: «Россию всегда спасало бездорожье». Действительно так, были бы дороги, не было бы леса.
Дома дрова пилили по разному – и вручную, и пилой «Дружба». Распилить это только одна треть дела. Далее нужно было чурки расколоть, потом с улицы свозить поленья во двор, а затем уложить их в поленницу Почему поленья? Интересное слово так и отдает ленью, хотя работа прямо скажем не легкая. Поленницу сложить  это не воды попить. Начинать приходилось с венца или точнее с клетки, которую нужно было сложить из ровных и прочных поленьев рядами поперек друг другу, чтобы держались крепко. Клетка все равно, что фундамент для строения.  От клетки дрова складывались друг на друга в одном положении. Поленниц было много и во дворе и в сарае, где раньше была стайка для коровы. Что за слово «стайка», заинтересовало меня. Наверняка, оно произошло от слова «стоять». Почему же тогда не стойло как у лошадей?

 Больше времени уходило на колку дров. Утомительное занятие, но и забавное: прицел, размах и хлесткий удар сверху вниз. Чурка раскалывается со звоном, и поленья разлетаются в разные стороны. Приятное ощущение ловкости и силы. Маленькая победа над природой. Своего рода состязание, требующее сноровки, усилия и терпения. Не всегда чурки сразу кололись, как хотелось. Чаще бывало, наоборот – с мучениями, когда поворачиваешь чурку и так и эдак, а она все равно, что алмаз никак не гранилась. Важно найти нужное место и правильно ударить, как на войне. Не зря царь Николай II любил так поразмяться.
Разминаться приходилось часто, и потом когда все было расколото и сложено. Зимой каждый день печь просила питания для тепла. В доме на Крупской улице была одна печь, а на Шахтерской – две. По праздникам дымила и русская. Топили, как правило, поочередно. Когда морозец зажигали все очаги. Чаще трудилась печь, что на кухне потому как там имелась плита, на которой готовилась пища.


Мама


Запомнил маму разной. Дома она носила простые, тоненькие из ситца и штапеля платья своего производства. Сверху, как правило, одевала саморучную, связанную кофту. По хозяйству и на покосе, она, как и мужчины, была в брюках, которые  называла  шкерами, в резиновых сапогах. Обязательно футболка с короткими рукавами и на голове платок от солнца, завязанный на затылке.
Ходила она, как и делала все остальное, быстро. Смена на подстанции, где она работала, только заканчивалась, идти больше километра, а она уже дома. Слышно ее было издалека. С кем-то встречалась и обязательно громко разговаривала. Может это потому, что моя бабушка Степанида Андреевна была глуховатая и папа недослышал. Мама не раз говорила ему: « Не услышишь, так что-нибудь придумаешь». У отца уши сдали от постоянного шума  в механическом цехе. Он же и в кузнеце работал молотобойщиком. Не надо забывать, что мама в Артемовске работала  в шахте на шумной компрессорной.

Мама была чистюля, все мыла и скоблила на десятки раз. Везде у нее были салфетки и украшения. Шурку с Сергеем приучила за собой кровати убирать, чтобы не было ни одной складочки. В то время были в моде китайские верблюжьи одеяла. У меня было коричневое, а у Сергея зеленое. Белье дома строго меняли каждую неделю. После бани обязательно облачались во все чистое  душистое, и ложились в свежую постель. Мамина стиральная машина «Ока»  гудела, когда ее загружали до предела, и иногда раскачивалась и выплескивалась наружу. Стиральные порошки уже были, но я, в целях экономии и по распоряжению мамы, продолжал бросать в машину нарезанные кусочки хозяйственного мыла. Мыло было дешевое, кусок стоил пять копеек.

Стены в квартире покрывали известкой с добавкой синьки для голубизны. Когда белили, а для этого использовались специальные щетки и кисти, пол застилали газетами. Начинали белить с потолка, и известка часто попадала в глаза, разъедая их до слез. Приходилось слазить и промывать глаза водой. Известка ложилась не всегда ровно, и мама заставляла переделывать, и не один раз.
Пол красили популярной и дефицитной по тем временам эмалевой краской. Красили так, чтобы блестело. В большой комнате на полу лежал ковер, который мама называла «персидский». По размерам три на четыре метра он трудно сворачивался и выносить его во двор, чтобы похлопать,  приходилось изрядно попотеть. По очереди с Сережкой долго стучали-хлопали по нему, но пыль почему-то никак не кончалась.
В маленькой комнате, в коридоре возле печки, на кухне и на крыльце в сенях лежали половики. Их хлопать было значительно проще. С двух сторон их брали за углы и подбрасывали с натяжкой вверх раз десять. Зимой после чистки ковра и половиков на снегу от домашней пыли оставались темные полосы.

Регулярно мыл пол. Особенно в своей комнате, в коридоре и на крыльце. Приходилось гладить свое белье и ровное белье больших размеров: простыни пододеяльники и наволочки на подушки.
Снег во дворе постоянно мели и выбрасывали за забор в огород, от чего образовывались высокие горки.  Летом двор, когда уже не стало коровы и куриц, покрывался ровной зеленой травой, и можно было гулять босиком. Особенно раздольно было для маленьких ребятишек. Ромашка росла бурно, и иногда ее приходилось подкашивать.

В огороде на Шахтерской росли крыжовник, смородина, малина и виктория. Готовили варенье, особенно из смородины. В последнее время ягоду не варили, а чаще прокручивали с сахаром через мясорубку. При маме варили лесную ягоду чернику. Варили в большом эмалированном тазу, и для нас этот день был праздником, потому как нужно было снимать пенки.  Бруснику  заливали сахарным сиропом и зимой употребляли в пирогах. Самое вкусное варенье готовили из виктории, далее шла малина, черника, смородина, черная рябина. Крыжовник не варили. Его было мало, и потому он съедался на корню. Куст черной рябины рос против окон маленькой комнаты. Позднее сестра на это место посадила вишню, которую принесла от тети Любы. Вот такая от тетки осталась память.

Отец

 Отец был во всех случаях консерватором и держался за устоявшийся порядок. Когда мама просила его что-то изменить, переделать он внутри всегда возмущался, но делал. Человек он был послушный и дисциплинированный. Все делал по согласию, но в принципиальных вопросах, как я сейчас понимаю, не уступал. Свойства его характера передались частично мне, что-то досталось и от мамы.
В возрасте 10-11 лет с уличными ребятами начал баловаться курением. Хотелось быть взрослыми, и потому мальчишки втихаря покуривали «бычки», крутили козюли из газеты с махоркой. Осенью, когда жили на Крупской, заболела корова Зорька, и мне поручили пасти её возле поселка за перелеском. Я попросил дружка Вовку Мартьянова составить компанию, а тот поставил условия добыть курева, чтобы было чем заняться. Шурка знал, где у отца хранились запасы, - лежали они на печке, в сухом месте и он стащил  пачку папирос «Прибой». Загодя  засунул ее в карман фуфайки. Утром встал, оделся. Отец и спрашивает:
 
- Ну, что готов?
- Готов, - с волнением ответил я. Карман фуфайки подозрительно торчал и отец поинтересовался:
- А что это у тебя там?
Когда обнаружилось содержимое кармана, повели на правеж. Удалось вырваться и  бросился наутек, но сил надолго не хватило.  Бегал, бегал, все равно догнали и наказали по первое число алюминиевой проволокой, которая висела, как будто кстати, на заборе. На следующий день Вовка Мартьянов сообщил:
  - Хотел только к тебе идти, слышу у вас во дворе переполох, шум, возня, какая то, а потом рев, как будто кого-то режут. Вот я и не пришел, передумал.
- Хорошо, что не пришел,- ответил ему, осторожно поправляя сзади штанины - а то и тебе бы досталось по первое число. Все, с курением завязываем.

Кроме постоянной детской войны, между «немцами и русскими», чем еще занимался в детстве? Летом на первом месте были фут¬больные баталии и купание. Что сначала, что потом не определишь, но следовало одно за другим в обязательном порядке. Футбольных площадок, а точнее полей, где можно было разбежаться, в то время не было. Играли во дворе «большой» школы, в перелеске за домом Владика Маркова в конце улицы Крупской, на большом пустыре у леса на задах огорода Бори Онищенко, что рядом с дорогой на каменный карьер, где мы и принимали водные процедуры.
Кроме этих полей были и другие, временные, которые располагались в разных концах поселка. Помнится, одно время играли в конце Клубной улицы, возле дороги на кладбище. Тут битва шла принципиальная с ребятами, кто жил на «вышке» - так назывался район поселка на горке, на выезде в поселок Малышева.
Ребята, кто владел дриблингом, то есть умел классно обводить и забивать голы, пользовались в поселке особым уважением. Из старших по возрасту к ним относились Юра Мартьянов, Женя Пырьев, Коля Бебенин. Позднее они играли за сборную предприятия. Из тех, кто на год, два старше - Володя Бытов и Гена Малыгин, из моих годков - Володя Мартьянов и Саша Шрейдер. Одно время с поселковыми мальчишками занимался инструктор по спорту Леспромхоза Женя Пырьев.
 
Футбол отнимал у мальчишек лишнюю энергию и большую часть свободного времени. Я не был мастером нижних конечностей. Отсутствовала способность к ловкости и лавированию, финты и обводки не получались. В состязаниях меня выручали выносливость и сильные ноги. На выходе мог обогнать соперника и забить гол. Имелись и некоторые вратарские способности. Однажды даже играл вратарем за сборную юношей пос. Малышева.  Матч проходил в Асбесте на старом стадионе «Строитель».  Мы, увы, проиграли, и я пропустил 2 мяча, один из них с пенальти.

                Я помню всех, от мала до велика
                Девчонки, пацаны в фуфайках и соплях.

Сфера деревенских увлечений не ограничивалась футболом и воинскими маневрами. Во что только не играли! Городки, лапта, в ножички, в чижа. Особое место занимала игры на деньги: в чику, в пристенок, в подорожники, в лунку и конечно, в карты. Играли в очко, девятку, шестьдесят шесть, кинга, пятьсот одно, в тысячу. К таким иг¬рам подталкивало непреодолимое стремление иметь хоть немного карманных денег на сладости и детские шалости. Хотелось пойти в кино, купить мороженое, рыбацкие принадлежности. В семье действовал порядок жесткой экономии. Выпросить у мамы рубль или, после хрущевской реформы 1961 года, 10 копеек было что-то из области фантастики. Отец, как и мы малые, к деньгам отношения не имел.

Магазин

 За мной имелась постоянная обязанность ходить в магазин за хлебом, сахаром, маслом, крупой и мукой. В его памяти сохранились цены на основные продукты тех лет: мука - 46 копеек килограмм, сахар – 90 копеек, сливочное масло – 2 рубля 80 копеек. Белый и черный хлеб стоил, соответственно 20 и 15 копеек. Мороженое обходилось в 6-10 копеек, стакан газовый воды с сиропом стоил 5 копеек.  Мясо покупали, но очень редко, а спиртное никогда. Не помнил случая, чтобы поручали покупать вино или папиросы. Папа курил  самые дешевые «Север»,  и «Прибой».

Позже перешел на «Беломорканал». Чаще  ходил в леспромхозовский магазин, который в простонародье называли по старинке «Военвед». Он был ближе, и в нем одно время работала и даже заведовала тетя Люба Онищенко. По этой причине его посещения, особенно с братом Борисом, сыном тети Любы, сопровождались небольшими угощени¬ями халвой или арахисом. В универсальном магазине продавали как промышленные, так и продуктовые товары. Зимой в магазин заходили погреться у печки, постоять рядом с бочками селедки, разглядывая стеклянные витрины.
 
Чаще всего заглядывал в хлебный отдел. Бывало, что на дню и не один раз. Дело в том, чтобы купить на разновес 2-3 килограмма хлеба приходилось с раннего утра записываться в очередь. Напишут на руке химическим карандашом номер, и потом ходи с ним полдня по ближайшей округе,  пока тебя не покричат:
- Эй, пятьдесят восьмой,  иди,   очередь  подошла.
 Хлеб «черный и белый» резали большим выдвижным ножом-резаком, прикрепленным к столу.  Расчет шел на граммы, и потому часто имелись довески,  с  которыми я успешно справлялся до возвращения домой.  А до этого момента успевал посетить рядом с магазином находящийся  гараж, где кузнецом работал дядя Павел Онищенко,  конный двор под руководством неизменного начальника Трайзе, а может даже сходить в гости к братьям  Жене  или  Борису. Одно время возле магазина имелся небольшой деревянный павильон, где продавали овощи и фрукты, а главное арбузы. Большие, зеленые и сахарно сладкие, какие бывают только в детстве.

Кроме «Военведа» были и другие магазины. Один находился на «Зоне», другой на «Горе» и потому назывался «Горный». Был еще «Дежурный», который располагался возле пожарной части по улице 1-го Мая. Почему последний назывался «Дежурный», я не знал, может быть раньше он имел такой статус и работал в неурочное время, то есть когда другие закрывались. Из всех перечисленных на том же месте остался только «Военвед», все остальные, по причине ветхости зданий, закрылись.

Вместо них, рядом с больницей и аптекой, где ранее находилась бензозаправка и отвалы, в начале 60-ых годов построили продуктовый и промтоварный магазины. Там же появилась новая столовая. Таким образом, если говорить современным языком, образовался культурный центр поселка.  Клуба «Красный горняк» и библиотеки к тому времени не было, и люди встречались, общались и узнавали новости, в основном, в ходе купли-продажи и принятия пищи. Одновременно рядом с торговым центром построили и нашу кирпичную двухэтажную восьмилетнюю школу № 10.

Однажды привалило счастье. Дело было зимой, отправили в «Военвед», за хлебом. Шел и думал что-то о своем. Вдруг,  вижу на снегу, рядом с тропинкой, почти под ногами деньги - четыре  двадцати пяти рублевки. Целых сто рублей! Настоящее богатство! Охватило  волнение и, казалось, руки отнялись. Они боялись взять деньги, как будто это было что-то опасное, как на войне мины - момент и произойдет непоправимое.

Преодолев волнение, огляделся по сторонам, увидел вдалеке прохожего, схватил ближайшие три двадцати пяти рублевки, а за дальней бумажкой не потянулся, испугался провалиться в сугробе и оказаться один на один с подходящим пешеходом. Может это его деньги, подумал я и спешно пошагал в сторону магазина.
Вечером деньги подальше припрятал, а на следующий день, на школьной перемене, а было это в классе третьем, забежал в буфет цеховой столовой и купил враз килограмм ирисок «Ледокол». Забил конфетами все карманы, сам жевал, друзей угощал. Коллективное, активное угощение сладостями стало известно учителям. Меня вызвали на собеседование в учительскую. Вопросы задавал высокий, статный в военной форме  директор школы Михаил Петрович Коптеев.

- Говори где взял, а точнее украл деньги?
- Я не крал, - возмутился я, - нашел на снегу, когда ходил в магазин.
Чистосердечно рассказал, как было дело, но никто из учителей мне не поверил. Так стало обидно, что расплакался. В конце концов, отпустили, забрав оставшиеся рубли и копейки.



Покос


Сено для коровы заготавливали на реке Рефт. Каждое лето с июля и по август ежедневные утром и вечером марш-броски с полной выкладкой на 7-8 километров. Как не хоте¬лось каждое утро вставать ни свет, ни заря. Начались такие прогулки с дошкольного возраста, приходилось шагать в ногу с взрослыми. Вначале, конечно, больше присутствовал при взрослых, рыбачил, собирал в окрестностях разную ягоду, что поближе. Богатые в свое время были места. Тут тебе черника, брусника, земляника, малина и костяника.
 
Увы, нога «индустриального» человека уже успела всей ступней шагнуть в наше детство и затоптать многие прелести деревенского окружения. Теперь эти места не узнать. Лес вырублен под различные трассы и трубопроводы, ягоды и трава затоптаны скотом. Потускнел  и зарос кустарником уральский лес, потерял естественный природный вид, Это, наверное, и называется экологической катастрофой.
Территория покоса представляла собой пойму, которая ве6сной заливалась водой. Летом вода уходила на свое постоянное место – в русло реки,  а там где была вода, вырастала густая в пояс и выше трава.
 
Косить было трудно из-за плотной травы и потому, что литовку приходилось постоянно держать на весу, - на уровне кочек. Не всегда получалось соблюдать уровень, приходилось, и ровнять кочки, а иногда с трудом вытаскивать из кочки литовку, от чего она быстро тупилась. Отец терпеливый, сдержанный и малоразговорчивый обычно говорил:
- Перекур. Неси Шурка косу, будем ее заострять. Сам закуривал, скошенной травой обтирал литовку, доставал из сумки боек и молоток, вбивал боек в лежащее дерево и начинал аккуратно отбивать затупленные места. Место уже было приспособленное, для черенка имелся удобный упор, пять минут и все готово.
 
- Учись, - подзывал он меня, - доставал брусок, плотно упирал   черенок косы в землю, левой рукой придерживал литовку, а правой уверенными движениями проводил несколько движением бруском вдоль литовки вверх и вниз с обеих сторон.
- Все, порядок в танковых войсках, теперь трава сама будет ложиться. Ты только носок литовки держи чуть вверх, а пяточку прижимай к земле, - поучал меня папа.
Я шел вслед за отцом и повторял его движения, смотрел, как он стоит, как заводит вправо косу и ведет ее поверх кочек.

Со временем я научился отбывать и точить литовку. Брусок  для подточки, всегда находился в кармане, и его чаще приходилось доставать к концу рабочего дня, когда весь организм уставал, и косить справно уже не удавалось.
Трудно было косить, трудно было собирать. Сухое сено часто проседало между кочек, особенно когда его до этого прибивало дождем - попробуй его выскреби оттуда.  Таким образом, если к этому добавить удаленность покоса, сложности вывоза сена из-за реки, которое вытаскивали на опушку к дороге на носилках, сено получалось золотым. Часто его мочило и нужно было его разбрасывать и подсушивать, прежде чем забросить на сеновал. Не просто так доставалось молоко!

Город, деревня. Что лучше и что хуже? Для меня, бесспорно, дороже деревня, которая дает человеку во много раз больше пространства, свободы и самостоятельности. Мы дети деревни терялись и находились, падали и вставали. Сколько богатых впечатлений и образов сохранилось в памяти о детстве. Во многом мы сейчас себя обедняем, обложились разными устава¬ми и условностями, придуманные скучными людьми. Пока не поздно необходимо возвращаться на круги своя. По крайней мере, приближаться к ним, быть чаще в естественном природном состоянии. Лес, ягоды, грибы, шишки, шиповник, сосновые пестики, кашки и прочую растительность собирали и ели все подряд. Пили, конечно, березовый сок или студеную воду из родников - ключей у каменного карьера, у речки Чернушки, на нашем покосе и во многих других местах. Чувство вкуса воды сохранился до сих пор.

В малом возрасте мы ребятишки частенько гуляли на Черное озеро. Чудо природы. На Урале высокий смешанный лес, встречается настоящая тайга с бурелома¬ми, а тут свой микроклимат, как будто находишься в тундре, как будто на плотном волосяном покрове образовался лишай - болото, торфяники, низкие кривые сосенки, клюква, морошка, голубика, а посередине этого северного торфяного кусочка жизни темное загадочное озеро. Может в древние времена, в тайгу упал метеорит, уничтожил окружающую природу, образовал выемку для будущего озера?

В 50-ые годы, когда поселок жил и развивался, на озеро не зарастала народная тропа, более того через болото был уложен тротуар. На озере отдыхали и взрослые и дети, рыбачили и катались на лодках, устраивали массовки - праздничные увеселительные коллективные программы на чистом воздухе. Позднее люди обособились, стали чаще отдыхать индивидуально, молодежь потеряла интерес к дальним прогулкам и тротуар, от бесхозности, сгнил. Этому способствовало и то, что начальники все больше стали забывать о рабочих массах, об общем деле и все больше думать о своем животе и личном автомобиле.



Водоемы-карьеры


Шахтерская улица начиналась с озерка-лужи под названием Свининка. Кто его так назвал и по какой причине никто не помнил. Вероятно, когда-то место было грязное, и свиньи любили здесь поваляться. Говорят, раньше в этом болотистом месте протекала небольшая речка-ручей Старка,  где любили поваляться свиньи. Для промышленных, или для каких иных нужд, речку перегородили плотиной, образовался пруд, который стал привлекательным местом для местных ребятишек. Именно здесь зародился Старковский  (Троицкий) прииск. Именно здесь научился рыбачить, плавать, и первый раз зимой стал на коньки. Здесь  наблюдал, как ловко плавают ондатры.

Дома в поселке стояли между давнишних выработок и шахт, многие были затоплены. Летом пацаны в этих искусственно созданных водоемах купались, зимой по звонкому льду катались на коньках снегурочках и дутышах, гоняли шайбу. Точнее не шайбу, тогда их еще не было, а что-то на них похожее, чаще резиновые мячи. Вместо клюшек использовали березовые обструганные с двух сторон изогнутые сучья. От удара од¬ной такой загибулины до сих пор сохранился шрам на верхней губе.
Одно из таких водоемов образовалось в карьере бывшей горной выработки в местечке под названием Макарьевка. Оно находилась рядом, через центральную улицу поселка 1-го Мая. Вокруг этого озерка на горных отвалах лепилось десятка три домиков, которые как грибы на кочках стояли  близко друг к другу. Разъединяли их не улицы, а маленькие проулки. Вот это нагромождение и называлось Макарьевкой.

 Вероятно, место освоил и обжил некто Макар. Он первый начал землю рыть и наверняка что-то нашел, иначе, за¬чем было другим в тесноте селиться и работать. Так хибарки и остались. Пожалуй, с этого места начался горный поселок Изумруд, и правильно было бы назвать его Макарьевка или Сретенск, потому как именно там, возле нынешнего района Сретенка, у реки Токовой нашлись первые уральские изумруды. А еще лучше назвать его Троицком, потому как прииск позднее стал называться Троицким, а ныне Изумруд.

С местом и временем рождения мне повезло. Я родился под знаком Зодиака Рак, у которого талисман - камень изумруд. Вышло так, что поселок стал моим покровителем, да и вдохновителем, как я сейчас понимаю.
Историей поселка поначалу никто не интересовался. Зачем заглядывать в царские времена, когда «все было плохо». Да, и не безопасно это. Кто-то писал: «Опасные делишки, писать в России книжки». Могли спросить: «Зачем тебе это надо?» Об изумрудах, о приисках, шахтах и разрезах стали говорить и писать в конце века, когда вместе с СССР рухнуло Малышевское рудоуправление. Появилась свобода, но не стало прибытку, то есть работы и смысл вековых усердий потерялся. Вновь, как много лет назад, наступила разруха в головах и расцвет грабежа. История начиналась сначала. А как же было раньше?


Предприятие


Раньше родители работали на закрытом предприятии, которое в разное время имела разные наименования. Все говорили «почтовый ящик». Что такое «почтовый ящик» мне было не понятно, и перед глазами всегда появлялся ящик для писем.
- Разве может быть завод, фабрика каким-то «ящиком»? – задавал я себе вопрос,  и сам же отвечал, - не может, что-то здесь не то.
Повзрослев, разобрался в условностях всяческих нумераций и что за ними стоит. Как оказалось, предприятие родителей имело связь со стародавними приисками изумрудов и являлось частью созданного перед войной на их базе металлургического комбината. В поселке Изумруд от него находился Химцех. Там с 6 марта 1947 года кузнецом, а потом слесарем начал трудиться папа. Когда он стал  газоэлектросварщиком и перевелся в Мехцех на Малышева, сведений не сохранилось. Первую трудовую книжку отец получил накануне моего дня рождения, 16 мая 1948 года.

С началом НЭП - с 1922 по 1929 год изумрудами ворочала франко-бельгийская компания. Госрудоуправление возникло в 1929 году и расположилось в поселке им. революционера Малышева, который после 1917 г. возглавлял Екатеринбургский комитет РСДРП (б) и погиб на фронте гражданской войны в июне 1918 года под  Златоустом. В поселке до сих пор, на улице Пионерской он стоит на постаменте в длинной кавалерийской шинели.
Рудоуправление в 1932 г. влилось во вновь образованный Гострест «Русские самоцветы». Трест за основу взял Троицкий (Перво¬майский) прииск». Дальше была война, консервация копий и начало работы по бериллию. Появился  Государственный горнометаллургический комбинат N 3, геолого-разведывательная партия. Изумруды съел военно-промышленный комплекс. Они размалывались в порошок и ковали победу непробиваемой сталью лучших в мире танков. ГГМК № 3 причислялся к предприятиям цветных металлов и был связан с атомной промышленностью и находился под контролем НКВД и лично Лаврентия Берии.

Таким образом, отец из ГУЛАГа попал в другое строго-режимное предприятие, в котором, надо признать, рамки жизни и деятельности несколько расширялись.
Отец ходил в передовиках и 6 ноября 1951 года попал в книгу почета предприятия, которое уже получило наименование «почтовый ящик № 43», а затем № 2. Отец ежегодно получал грамоты с девизами «Под знаменем Ленина-Сталина, под руководством Коммунистической партии вперед к победе коммунизма», а в начале 60-ых годов стал «Ударником коммунистического труда». 18 июня 1960 года решением городского комитета партии и исполкома городского совета депутатов трудящихся, отцу было присвоено звание лучшего работника города Асбеста по своей профессии.
Почетные грамоты родителям, как обычно, давались «За достигнутые, высокие производственные показатели в социалистическом соревновании», частенько с занесением на Доску почета. Многие из грамот вручались накануне праздников 1 Мая и 7 Ноября.

Сколько помню, отец редко болел. Зимой постоянно ходил налегке - без перчаток, с открытой без шарфа грудью. Работал же постоянно в рукавицах, это тоже урок казенного труда. Один раз, правда, он получил серьезную травму – отдавил правую ступню. Неизвестно как это случилось, но нога ниже колена опухла и посинела. Чем только не лечили, помнится, даже использовали мочу. Потихоньку нога отошла.
То время запомнилось осложнением отношений с Китаем и началом обмена претензиями по поводу пограничного положения. Никто в этом ничего не понимал, жалели только, что сократится поставка из Китая качественных промтоваров. В последнее время шиком моды были верблюжьи одеяла, различные женские вязаные кофточки, теплое нижнее белье, спортивная обувь, разноцветные шарфы. Такой шарф был и у Альки Бурмакина,  и он этим гордился. Я был счастлив от кед марки «Три кольца».

В 1961 году предприятие  вышло из состава Министерства цветной металлургии, получило наименование «почтовый ящик № 2», а позже Малышевское рудоуправление (МРУ) и вошло в состав Первого главного управления Министерства среднего машиностроения. Директорами указанных выше предприятий, соответственно, были Кузин, Бикмурзин, Хохлов, Зорин.
В последние годы отец сдал, часто грел банками спину - замучил ревматизм, мучила грыжа. Сказались нагрузки и постоянные переохлаждения. Руки и ноги изработались и отказались подчиняться, появился нехороший кашель. У врачей имелись подозрения на туберкулез, но они не подтвердились. Одно время серьезно болели глаза, и отец лечился в специальном диспансере в Свердловске.

В июне 1963 года папа ушел на пенсию. В тот год прошел знаменитый Декабрьский Пленум ЦК КПСС, который открыл широкую дорогу сельскохозяйственной химии. Раньше был лозунг: «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны». Сейчас к электрификации добавили еще «химизация всей страны». Именно в то время говорили о том, что кукуруза самая выгодная культура. Никита Хрущев на совещании передовиков утверждал: «Через кукурузу лежит путь увеличения производства мяса и молока, а следовательно повышение благосостояния народа». Все стали сразу выращивать кукурузу. На Урале прославляли мастера-кукурузовода тов. Шубина из Ирбитского района.

О чем еще рапортовали газеты? Свердловская область на 1964 год давала 90% всего асбеста, добывающего в Советском Союзе. Началось строительство газопровода «Бухара-Урал». В области насчитывалось 130 совхозов и 95 колхозов. Папа с интересом прочитал в «Уральском рабочем», что на Краснотурьинских рудниках шахтным методом продолжали добывать медную руду, а в 20 километрах, на водоразделе рек Турьи и Ваграна - уголь
Большим событием того времени явилось строительство бетонной дороги Асбест-Малышева. Все её ласково называли «бетонка». Малышевское предприятие в 60-ые годы переживало наибольший расцвет. Военно-промышленный комплекс находился в зените внутренней и внешней политики. Некоторые блага от этого процесса доставались и нам.
Наслушавшись рассказов о богатствах края, я, как и многие  однолетки, ползал по заросшим мелким березнякам, отвалам-выемкам из шахт и карьеров в поисках драгоценного камня, собирал разную зелень, в которой попадались и кристаллы бериллия.



Рыбалка


Именно на Макарьевке я научился рыбачить. Ловили удочками и с помощью обычных стеклянных банок частично замотанных марлей. В отверстие в марле  бросали крошки хлеба и опускали снасть на веревке в воду. Проходило пол¬часа, и ты становился владельцем двух-трех золотистых карасиков. Позже караси появились и в других озерках-лужах. К этому времени я уже под¬рос и ходил на «большую» рыбу.
На задах дома, за стайкой коровы скапливался навоз. В местах, где он уже перегорел, с друзьями копал червей на рыбалку. Для этого брали консервную банку с крышкой. Накопанные черви сверху засыпались землей, и банка закрывалась, не совсем плотно, чтобы оставить доступ воздуху, иначе черви быстро пропадут.

На месте лова, которым чаще был на реке Рефт, черви раскладывались по спичечным коробкам рыбаков, а большая банка оставалась на основной стоянке в прохладном месте. Бывали случаи, когда червяки каким-то чудом выбирались из закрытых банок. Какие они были поначалу плотные и верткие. Иногда с трудом удавалось нанизать их на крючок. Не черви, а красавцы. Порой, приходилось возмущаться, что рыба пренебрегала такими вкусными угощениями. После обеда, от жары черви в банках и коробках потихоньку усыхали, но рыба, к удивлению, брала даже на малые засохшие огрызки. Рыба тоже женского рода и логика у нее особая.

Удилища вырезали прямо в лесу, у речки из сухих не очень длинных и тонких сосенок, благо, что Рефт река была не широкая. По берегам имелись протоптанные среди  болотных кочек дорожки. На этих кочках можно было и посидеть, так как  сухие островные  места встречались редко. Когда появился пруд у Лесозавода, рыбачил на Старке. Из воды еще торчали остовы деревьев. Приходилось,  перепрыгивая с одного на другой не затопленный пенек, добираться до заводи. Несколько забросов  спиннинга и пожалуйста тебе щучка. Вот была радость в доме.
Рыбачить очень любил и мог ходить один за десяток километров пешком, чтобы посидеть на берегу и понаблюдать, как гусиные поплавки с красным верхом начинают вздрагивать, нырять и уходить глубоко под воду. Душа замирает, а руки так и норовят дернуть удилище и подсечь рыбу. Рано, рано говорит внутренний голос, но руки не слушаются и вечно спешат. Эх, подождать надо было, чтобы поглубже заглотила. Что уж теперь, поздно, снова надо ждать новой поклевки. Сколько было таких случаев! Не сосчитать.

 Зажмурив глаза, четко представлял все изгибы и повороты родной речки Рефт, на которой прошли его детские годы. Запомнились все места, где ловилась рыба. Вот здесь жерлица стояла и на живца попалась щука. У этой заводи на глубинке на червяка линь клюнул. На быстрине хватали красноперки и чебаки, бывало, и пескари от насадки на хлеб не отказывались. Окунята - гоминьдановцы, почему-то их тогда так называли, и ершики тоже водились в особых и ими обжитых местах.  Были зацепы, обрывы. Часто приходилось снимать штаны и в любую погоду нырять в темную торфяную воду, чтобы освободить крючок. Рыба водилась в речке мелкая, но вкусная. Уху варили на костре в котелках. Как говорится «с дымком». Давно такой не угощался. 
А все началось на Макарьевке. Там и к вере прикоснулся. В одном из скособоченных домиков меня крестил заезжий поп, вероятно из старообрядцев. Возраста я был еще не помнящего, а крестными при мне состояли сестра Лилька и двоюродный брат Женя Кольцов.

Макарьевка. А почему, спрашивается, Макарьевка? Почему именно здесь проходили его крестины по старообрядческой вере? Много позже вычитал, что на берегу Волги вниз по течению от Нижнего Новгорода находится святая обитель – Макарьевский монастырь. Он был основан в 1435 г. преподобным Макарием, уроженцем Нижнего Новгорода, на волжских пойменных лугах у Желтого озера. В 1439 г. обитель была сожжена и разорена татарами. Макария отвели в плен, но вскоре выпустили на свободу, взяв обещание не возобновлять монастыря на прежнем месте.
Процветанию монастыря во многом способствовала проходившая у его стен ежегодная Макарьевская ярмарка. Небольшой торг под стенами монастыря сначала собирался стихийно 25 июля, в день памяти святого Макария, а с 1627 г. власти обители получили уставную грамоту на взимание пошлины с привозных товаров.

Лишь в 1816 г. Макарьевская ярмарка была перенесена в Нижний Новгород и стала называться Нижегородской, получив под этим именем всероссийскую известность.
Может, бывшие поселенцы обустроились на Макарьевке в день святого Макария? Интересно и то, что в Макарьевском монастыре воспитывался мальчик Никита, будущий патриарх всея Руси Никон, зачинатель религиозного раскола. И именно из этих мест много раскольников ушло на Урал.


Кольцовы


Молодые Кольцовы, мои двоюродные братья и сестра - Вася, Женя и Надя отличались старанием и целеустремленностью. Также как и сестра Лида они окончили Горный техникум и в последствии успешно трудились. Женя после армии, а служил он в Хабаровске, в Краснознаменной Амурской флотилии, на так называемой базе КАФ, заочно одолел институт, переехал в Днепропетровск, устроился на радиозавод, там и остался. Женя с ранних лет увлекался радио делом, фотографией, спортом, в общем, был для  меньших братьев авторитетом. А еще он ездил на целину, убирал хлеб.
Их отец Валентин Кольцов умер еще в 1957 году.

Запомнилась одна сцена. Как-то раз, проездом с Артемовска на «юг», был в гостях дядя Тереша Голдырев, мамин брат и я имел возможность наблюдать как отец, дядя Тереша и дядя Валя в маленькой комнате в  домике на улице Крупская пили из граненых стаканов брагу и громко пели «Ревела буря, гром гремел…». Откуда мне было знать, что этих, тогда 45 летних мужчин объединяли не столько родственные чувства, сколько опаленная, а точнее опальная судьба. Все они прошли через огонь и воду, и вот представился случай спеть со слезой  старую и близкую к сердцу  песню. С наибольшим запалом и надрывом пел дядя Валя, потому что он и жил так.

 Мастер на все руки, в Артемовске он столярничал в школе и помог тете Вере устроиться преподавателем  1-го класса, когда она еще училась в десятом. Построил свой дом сначала в пос. Изумруд, а потом в г. Асбесте, рядом с времянкой, которая согревала семью как могла. Сейчас этот район не узнать. Поле, лес, за ним поселок Черемша, это уже осталось только в памяти. На этом месте стоят высокие дома и порой трудно сориентироваться. Где же клуб «Металлист» и РМЗ, где одно время в сторожах работала тетя Таня.

Надя Кольцова после переезда в Асбест часто жила на Изумруде, так как здесь  были ее  друзья по школе близнецы Зорины. Она дружила с Жорой, а с его братом Юрой - Аля Райс. Когда братья поступили в Горный институт и уехали в Свердловск эти связи прервались. Братья Зорины отличались свободным нравом. После войны они приехали на Изумруд из Севастополя, где проживали у тети Гали в связи с арестом их отца Петра Георгиевича, окончили там 9 классов, а 10 класс уже на Урале в Асбесте в школе № 1, которая располагалась на улице Калинина, недалеко от пожарной башни. Они не походили на местных парней, часто конфликтовали в поселковом клубе. В таких случаях поселковый уполномоченный Басов, что жил на Клубной улице, звонил тете Клаве и просил урезонить близнецов.

Лида с подругами часто гуляла по вечерам и ночевала у бабушки. Утром приходила мама, будила ее и вела в лес собирать ягоды. Лида вспоминала, что они по очереди с Надей дремали у сосны. Одна спала, другая собирала. Однажды Надя потерялась. В тот раз ягоды собирали Лида с Надей и тетей Любой. Надя без предупреждения ушла искупаться на реку Рефт и не вернулась. Кричали, ждали и без результатов. Затемно пришли домой, а она сидит на крыльце дома. Тетя Люба увидела ее и расплакалась. Так переживала.

Тетя Таня Кольцова большую часть своей жизни находилась при доме и детях. Лишних денег в семье Кольцовых, особенно после смерти дяди Вали, а умер он от горькой, как тогда говорили, «сгорел», не водилось. Однако семья жила весело, дружно и  Шурке с ребятами было приятно бывать в гостях у тетки в Асбесте. Там частенько собиралась вся родня. Ехали за 12 километров на попутках, так как автобусы еще не ходили, а чаще шли пешком. Ночевали вповалку на полу, а на завтра возвращались домой.

Кольцовская времянка. В сенях ряд полок с правой стороны, вход на кухню налево. Единственная комната «на все случаи» сразу за печкой. Вдали у маленького окна в огород стоял кухонный столик, за которым тетя угощала, чем-нибудь вкусненьким. Стряпуха она была отменная до самой глубокой старости. Уже взрослым, когда я проездом появлялся в родной деревне, теткины шаньги с творогом и вареньем или без ничего, как говорила мама, с молитвой, всегда присутствовали на праздничном отцовском столе. Другое окно в теткином доме в запечной части выходило во двор. Рядом с окошком в углу стоял телевизор марки «»Луч» - первый аппарат в родне. Позднее в семье Онищенко появился телевизор «КВН», а в нашей семье в 1958 году - марки «Авангард».

Телевизор в то время был как восьмое чудо света, которого дети, да и взрослые, ждали, как только утром открывали глаза. Телепрограммы в то время продолжались от силы 3-4 часа. Художественные фильмы показывали не каждый день. И вот как-то раз, когда гости собрались у тетки смотреть телевизор, а народу протолкнуться негде, сидят на чем попало,все глядят в ящик и не дышат, и вдруг гроза, и неожиданная сильная молния. Телевизор замкнуло, треск, свет потух, с испугу все попадали с табуреток и скамеек на пол. Когда страх прошел, сначала долго смеялись, а затем долго переживали из-за неисправности  телевизора.


Грибы


Грибы это отдельная тема. В поисках их  был исхожен весь лес в округе. Самые известные и урожайные места связаны с поиском на Рефту. Ходили за 7 верст через разный лес: смешанный, хвойный. В разных местах попадались разные грибы. По маршруту движения они попадались в следующем порядке. Сначала опята, синявки (сыроежки). Затем волнушки, обабки (подберезовики), красноголовики (подосиновки), бычки, белые, рыжики, грузди. Грузди, бычки, рыжики и сыроежки заготовляли в бочке на зиму.В последнее сенокосное время мама особо собирала волнушки и мариновала их в стеклянных банках.

Какое это удовольствие гулять по лесу и находить красоту, которая приятна еще на вкус. Своего рода охота, поиск, где без знаний и навыков не обойдешься. Постоянно, как на рыбалке,  присутствует соревновательный момент. Кто, сколько и каких грибов наберет. Бывали времена и места, когда на одном месте набирали ведрами. Однажды с Олегом и Юрой Бурмакиными бродили в лесу за Шамейкой. Ходили, ходили, все покосы обошли, а все напрасно. Уже потеряли всякую надежду, остановились на обочине дороги и еще разок, напоследок решили на удачу заглянуть в одну релочку. И что же. Грибы как военные выстроились как на парад рядами, все в красных шляпах и на высоких ножках как гвардейцы. Двадцать минут и все емкости наши были заполнены.

В последние годы ходили за грибами в сторону Черного озера и высоковольтной линии. Иногда шли по левой стороне высоковольтной линии, иногда по правой.  Заходили подальше в лес, к Черному озеру или в сторону Рефта. Лес еще живой и родит грибы. Ягода, к сожалению, совсем исчезла. А были времена, приходили домой с полными лукошками черники и брусники. Собирали, в лучшие годы, и землянику.


Переезд

С маленькой квартиры по адресу ул. Крупская 10, в более просторные, хотя в те же двухкомнатные, апартаменты переехали на улицу Шахтерская 7. Было это в начале 60-х годов. Родители стали приобретать мебель, и у меня появился свой книжный шкаф. Он долго и верно служил и достался мне в наследство от мамы, так она перед смертью распорядилась. Он путешествовал со мной по многим местам военной службы. Уже в Алма-Ате его пришлось перенести в подвал и   сложить на его полки отслужившие детские учебники, военные газеты и годами выписываемый журнал «Проблемы Дальнего Востока». Там он и остался хранить мои пометки по пограничным с китайцами вопросам.

Запомнился случай, когда с мамой покупали в Свердловске буфет с разборными стеклами. Случилось это на Шарташском рынке. Дело сделано, буфет красивый и ни на какой другой не похожий наш, а что делать дальше? Только наша мама могла решить такую задачу. С трудом отыскали частного возчика с ручной тележкой, загрузили покупку и потихоньку добрались до багажной станции железнодорожного вокзала. Мама, как требовали правила,  разобрала буфет по стеклышкам, полочкам и досочкам, и аккуратно упаковала в ящики. В Асбесте получили свой драгоценный груз, договорились с машиной и поздно вечером добрались домой. Собрали буфет на следующий день и поставили его в красный угол, где и стоит он до сих пор уже 50 лет, а рядом с ним комод для белья, когда-то модный трельяж и одежный шкаф. Диван и круглый раздвижной стол по ветхости пришлось заменить, на их места поставили новые.

После телевизора «Авангард» появился «Изумруд». Он стоял на самодельной фигурной с двумя дверками тумбочке. Радиоприемник «Балтика» возвышался на комоде. Мебель, телевизор, радиоприемник и все, что можно было украшали мамины вышивки. На полу лежали половики, в большой комнате ковер.
У меня с братом появилась своя комната в два окна, с печкой, столом и книжным и одежным шкафами. Обоим купили никелированные панцирные кровати. И время, когда братья после Лилькиного замужества спали в старой квартире на ее бывшей кровати вместе, закончилось. В их комнате находилась мамина ножная механическая швейная машина марки «Унион», вероятно американского производства, потому что именно американцы строили в Артемовске обогатительную фабрику.

Швейная машина вторая наша кормилица после коровы. Все для семьи, начиная с трусов и кончая фуфайками, шила мама. Штаны-шкеры, куртки вельветки с замочками и многое другое про¬изводилось фирмой «Мама и К». Мама умела делать все, как самый замечательный фокусник. И меня с братом она пыталась научить этому волшебству. Нельзя сказать, что мы росли лентяями, но угодить ей, все же, было очень трудно. От этого обижались и я с братом, и мама. Отец всех успокаивал и своим спокойным, невозмутимым видом мирил. По прошествии многих лет оставалось только сказать:
- Спасибо мама  за терпение сделать нас трудолюбивыми и добрыми.
- Спасибо папа за терпение и веру в нас своих детей.

 Когда-то светлый, теплый, добрый и гостеприимный дом без мамы опустел. Не стало души. Улетела она из нашего дома. Случилось это 10 декабря 1969 года. С тех пор семейный очаг стал гаснуть. Он поддерживался отцом, сестрой, но дрова для него были уже не те, не березовые – горячие и искрящие, а сосновые и осиновые. Отец всех нас любил, ждал, встречал и провожал, угощал, чем мог. Спасибо ему, что он сберег память о маме и остался верен ей.

Лилька окончила 10 классов, а я пошел в первый. Первое построение на линейке и сразу конфликт - спор за место в строю с Сашей Машаровым. Классный руководитель уже пожилая женщина, строгая и принципиальная Наталья Гавриловна Войкова всяческие стычки резко пресекала на месте. Женщина она была одинокая и нервная. Жила на ул. Крупской в соседнем доме с бабушкой.



Бабушка


Бабушка, как человек одинокий, увлекалась чтением книг и журналов. В разное время они с тетей Верой, потому как жили вместе, выписывали журналы «Огонек», «Уральский следопыт»; газеты «Труд», «Советская Россия», «Уральский рабочий». Читал и я разные журналы у бабушки, а точнее у тети Веры, брал взрослые книги, пользовался школьной и клубной библиотеками. Тогда все читали «Каменный пояс» Федорова, «Приваловские миллионы», «Горное гнездо» Мамина-Сибиряка. Это, как второй и самый главный урок по истории местного края. В книгах подробно рассказывалось о первопроходцах Строгановых и Демидовых, их заводах в Невьянске, Каменске, Уктусе, в Алапаевске и Тагиле. Сам Мамин-Сибиряк родился и вырос в поселке Висим на Шайтановском заводе.

В книгах писателя Свердловск назывался Узельск. Город вырос на месте нескольких населенных пунктов, самым старым из них был Шарташ. Основали его раскольники еще в 1672 году. Раскольники бежали от преследователей на Урал и были основной рабочей силой на заводах. Датой города Свердловска стал 1723 год, когда на Исети был пущен самый большой на Урале металлургический завод.

 В большой комнате рядом с бабушкой и тетей Верой, жил некто Пальцер, вероятно, еврей, начальник отдела рабочего снабжения всего предприятия. Он испытывал большие симпатии к маленькому брату Сергею, за его белые кудрявые волосы, и часто угощал его сладостями. Позднее в комнате Пальцера жила воспитатель детского сада Любовь Павловна. Ее мама, тетя Паша стала нашей соседкой на улице Шахтерской.
 Был случай, когда бабушка случайно вывихнула мне руку, и пришлось прибегать к помощи местной знахарки, чтобы ее вставить.

После этого бабушка боялась со мной оставаться. Однажды, когда мне было лет десять, с братом Сергеем решили покататься на деревянном плоту, на местном каменном карьере. Дело было поздней осенью, все уже ходили в фуфайках, и купаться сезон давно прошел. Плот стоял посредине маленького озерка, и я все же решился сбросить одежду, доплыть до плота и прибить его к берегу, чтобы уже потом в нормальном виде вместе с братом курсировать на нем, с помощью шеста. До плота доплыл, но он оказался закрепленным между досок металлическим штырем, торчащим со дна. Как ни старался поднять плот и снять его с зацепа не удалось. Руки и ноги окоченели, с трудом доплыл до берега. Вероятно, вид у меня был не очень привлекательный, и крик принести одежду, показался Сергею пугающим.

Вместо того, чтобы принести одежду, которая осталась несколько в стороне от того места, куда я выплыл, Сергей, видимо испугавшись моего зверского вида, побежал от меня вокруг карьера. Кончилось тем, что я так промерз, что зуб на зуб не попадал.
Родители в этот вечер собирались у Онищенко. Возможно, был банный день и мы с братом тоже туда явились. Поздно вечером народ разошелся, а мы с бабушкой остались домовничать. Только ночью от холодного купанья мне стало плохо, затруднилось дыхание, и начались спазмы. Бабушка  срочно собралась, замотала меня всем, чем можно было, и отвела домой, как говориться от греха подальше, пусть родители лечат.



Глава  II

Школа


Со мной начали учебу и давнишние друзья Алик Бурмакин и Володя Мартьянов, а также много незнакомых мальчиков и девочек. Класс находился рядом с учительской, сразу за залом, в котором учеников по переменам кормили, а в учебное время обучали физической культуре. Кормили, громко сказано. На рубль можно было купить стакан чая из большого пузатого самовара с фигурной ручкой, булочку или коржик. Были и пирожки с разными начинками из местной столовой. Все это употреблялось стоя, так как ни столов, ни стульев в зале не было. В том же зале возле елки встречали Новый Год. Физические занятия в зале проводились зимой. В этом случае школяры  делали гимнастические упражнения и даже прыгали в высоту через веревку на соломенный матрац. В деревянной одноэтажной школе печи имелись в каждом классе, их топили до начала занятий и потому всякий раз, придя с мороза в теплый и уютный класс, хотелось подремать.

Летом соревновались на улице. Только тем и занимались, что бегали по дороге наперегонки. Я соперничал с Сергеем Девяткиным. Его семья только, только переехала с Приволжья в поселок. Жили они в бараке на улице Куйбышева, недалеко от детского сада. Сергей имел задиристый характер и стремился в лидеры. Сережа отличался силой и ловкостью, но выносливости ему не хватило, и Шурка в коричневых комнатных тапочках его обгонял. Не умел Сергей ходить на лыжах, но с горок катался просто отменно, даже на одной лыже.
На занятия ходил в произвольной форме одежды, но однажды и купи¬ли настоящую форму стального цвета с желтыми пуговицами, настоящим широким ремнем с бляхой. А еще была фуражка с кокардой. Разве можно было еще о чем-то мечтать? Ну, как суворовец, настоящий военный!

Класс переписывался с одной из школ Грузии, и на один из праздников с юга пришла с фруктами посылка. В то время не то что гранат или апельсин, яблоко было в поселке редкость, а тут все сразу. Как не за¬помнить это радостное мгновение. В школе имелся живой уголок, где про¬живали кролики, ежи суслики и даже лиса. В клетках чирикали многочисленные пернатые, на столах демонстрировались овощи с приусадебного участка. За все это хозяйство отвечала главный специалист по биологии и зоологии тетка Вера, которую в школе звали  Вера Александровна. К тому времени она окончила в Свердловске учительский институт.

Сообщение о полете в космос Юрия Гагарина слушали на уроке уже в новой красивой двухэтажной кирпичной школе. Что мы изучали  в то время? По физике законы Джоуля- Ленца, устройство и сущность предохранителей, трансформаторов, магнитных явлений, законов отражения. Изучал также теле¬фон, телеграф, радио. По истории сведения по Китаю и Индии, материалы 21-го съезда КПСС, Программу КПСС и Конституцию 1938 года, праздник которой отмечали 5 декабря. Про Китай запомнились начавшиеся там беспорядки, вынудившие  группу беженцев перейти из Синьцзяна  в СССР. Почему-то Мао Цзэдун, как ни призывал его Хрущев, выступил против Договора о запрещении  испытаний ядерного оружия.

По анатомии познавали обмен веществ, деятельность желез, гигиену, функции кожи. Микроудобрения, угольная кис¬лота, нефть, жиры, углеводы - это преподавалось по части химии. Призмы, конус, биссектрисы – по геометрии. По литературе проходили Островского, Маяковского. Очень долго изучали Шолохова «Как закалялась сталь», «Судьба человека», а также Фадеева «Молодая гвардия». В то время пели песни из кинофильмов «Путь к причалу» и «Коллеги».

                «Если радость на всех одна
                На всех и беда одна»

                «Пароход белый беленький
                Черный дым за трубой,
                Мы по палубе бегали
                Целовались с тобой»

Из глухого таежного рабочего поселка нас возили в театр. Первый выезд в г. Свердловск, в театр оперы и балета им. Мусоргского, слушали оперу Евгений Онегин. Главная проблема перед поездкой, во что одеться. В старой вельветовой куртке ведь не поедешь. Кончилось тем, что мама обрядила меня в отцовский джемпер 52-го размера, перед этим закрутив рукава, которые были почти до колен. Этот джемпер я носил еще после армии, когда приезжал на побывку к отцу. А в тот раз, когда сидел на галерке театра, смотрел на красочную сцену и ждал когда будет перерыв, чтобы попасть в буфет. Позднее, также с классом, познакомился с балетом «Голубой Дунай». В театре Музыкальной комедии смотрел «Севастопольский вальс», «Свадьбу в Малиновке». Тут уже занимало и в буфет не хотелось.
 
Как свидетельствовал театральный проспект, театр «Музкомедия» появилась в городе в 1933 г. на основе маленького опереточного коллектива приехавшего из Полтавы. В 60-х годах в группе театра работали мастера сцены: Маренич, Викс, Энгель-Утина, Валента, Емельянова, Матковский и Кузнецова.

Литературным образованием нашего класса занималась молоденькая, симпатичная учительница Шувалова Римма Феоктистовна. Она только закончила филфак Свердловского Университета и стремилась просветить деревенские головы и это ей удавалось. Кроме театров, мы посетили Свердловский Дворец пионеров. Этот дом раньше принадлежал купцам Расторгуевым. Как нам рассказывала Римма Феоктистовна, подобные этому особняки, а также золотопромышленника Рязанова и других знатных купцов стояли на Заимке, ныне ул. Куйбышева. Екатеринбург в прошлом веке был столицей уральского золота, водки, бешеных денег, и крупной картежной игры. Многие дельцы прожигали здесь жизнь. Как говориться: «Бог дал, Бог взял». Рядом с Дворцом пионеров стоял дом Ипатьева, в котором с 16 на 17 июля 1918 года расстреляли семью царя Романова.

 С 5 по 6 класс руководителем нашего класса была учительница математики Иванова Евдокия Филипповна, а в выпускных  - родная тетя Вера, которая преподавала много разных наук, в том числе химию, биологию и зоологию.  Потому, наверное, я написал на обложке дневника слова М.В.Ломоносова: «Широко распространяет руки свои химия в дела человеческие». Несмотря на это, химию я не любил. Больше радовали разговоры о путешествиях и странствиях, о тайных кладах и сказочных уральских героях Бажова. Бывало долго рассматривал карту края, находя маленькую точку своего затерянного в лесах поселка.

Очертанием область напоминала громадный треугольник размерами побольше египетской пирамиды Хеопса. Родной поселок находился в его основе, в правом нижнем углу и хранил бесценные богатства изумрудов.
Трудно представить, но это так. Площадь родной области превышала территорию Австрии, Швейцарии, Бельгии и Люксембурга вместе взятых. Хотелось путешествовать, узнать, что там за не известным и интригующим горизонтом. От этого частенько возникало бродячее настроение от скучной текучки и учебной тягомотины. Но куда денешься? Оставалось познавать мир по школьной программе, благодаря книгам и телевизору.

- Древние жители Урала – пермяки, манси и башкиры, - утверждала учитель географии Вера Александровна.  Новгородцы пришли в эти края в XII веке. Путь их сюда шел по Северной Двине, Вычегде и далее волоком между Вымью и Ухтой в Печору. Из Печоры они попадали в реку Сыгву, а из нее в Сосьву. Это уже наши места.
Для меня, увы, «наши места» пока не выходили за рамки  города Асбеста и реки Рефт. Новгород, Печора о них он слышал, а вот такие названия как Вычегда, Вымья, Сыгва и Сосьва, слышал впервые.

- Смотрите дети, - говорила тетка, показывая на карту, - самая северная часть нашей области лежит на широте города Петрозаводска, а южная – на ширине нашей столицы, города Москвы. До ближайшего Карского моря тысяча километров, а до Атлантики, откуда к нам приходит тепло все две. Трудно теплу до нас пробиваться, потому и зима у нас длинная. У нас не побалуешь!

- Это точно. Урал, Сибирь – это долгая зима, холод и снег. И трудно сказать, что больше радовало пацанов лето или зима. Лето – это тепло, светло, плавание, футбол, рыбалка и еще многое что интересного. Зима - это блеск солнца, голубой отлив снежинок и сосулек, звон снега и льда от лыж и коньков. Зима – это чистота и красота, белое чудо, а точнее сказка. Зима – это пути дороги, езжай на все четыре стороны. Что может быть чудеснее сказки о путешествии в Лапландию и снежной королеве? Зима – это трескучий мороз и ласковый огонь печи, запах пирогов и шанег, пельмени и наваристый борщ.

Зиму любил за лыжи. Не то, что летом пешком. На лыжах можно накатом, а с горки скатиться, дух захватывает. Радость движения перебарывала стужу, морозы.
- Папа, какая   завтра будет погода? - частенько спрашивал я.
- Завтра у нас будет, как сегодня в Москве, - отвечал он.
И верно, сбывалось. Ветер с запада приносил московскую погоду.
- В лесу у нас главное дерево сосна, - продолжала урок тетя Вера. Только она может расти на каменистой и песчаной почве. Сосна дерево светолюбивое, растет на горках. В тени в наших лесах прячется ель и пихта.

- Есть такой совсем темный уголок в лесу, - вспомнилось мне. По пути на Рефт, уже на свороте с дороги вправо начинался бурелом. Почему-то именно в этом месте было много вывороченных деревьев, корни которых торчали рогами вверх, пугая проходящих рядом. Я частенько заглядывал в корневища павших деревьев, надеясь, как когда-то рудознатец Максим Кожин, найти драгоценные «тумпасы». Камни не находились, да и долго разглядывать времени не было. Взрослые ушли уже далеко, и надо было их догонять.  И места, как в сказках про Бабу-ягу, наводили некоторую жуть, не очень хотелось здесь задерживаться. То ли дело открытые места и чистый светлый  лес.
- Береза и осина, - рассказывала учительница, -  растут как примесь среди хвойных лесов, но много и чисто березовых рощ. Встречается у нас и липа.

-  Липа, действительно росла. Когда-то на Макарьевке драли мочало для банного дела. А может еще для чего неизвестного, трудно сказать. Липы росли возле «Большой школы», так называлось деревянное здание старших классов школы, в котором мне поучиться не пришлось. Ко времени, когда я перешел в пятый класс, построили новую кирпичную, двухэтажную школу рядом с домом.

«Большая школа» находилась в немецком поселке, или как еще говорили – в Лесозаге, рядом с лесом и семейным огородом. Я с друзьями часто туда бегал играть в футбол и волейбол. Эти липы и росли рядом с волейбольной площадкой. Весной от них исходил медовый запах, а чуть позже можно было полакомиться нежными молодыми листочками. Вспоминал последнюю игру в волейбол, и одним ухом слушал, как тетка вела речь о прирусловых пойменных лесах, которые на Урале по-книжному назывались уремой.

Слово это я слышал в первый раз, хотя вдоль речек ходил многократно.
- Болота, сплошные болота вдоль наших речек и никакой такой уремы, - про себя возражал. Мох и торф, а от них кочка, что твои деревья – не обойдешь. Бывало не только ходить, а прыгать с одной на другую приходилось, чтобы не хлебнуть сапогом темно-коричневой жижи.
Трава выше роста человека и заросли кустарника. Сколько лески и крючков на них понавешено, ужас! Куда не пойди, одни болота. Самое главное – это вокруг Черного озера.  Иногда мне казалось, что озеро образовалось от метеорита. На месте его падения появился водоем, а земля вокруг, как бы вымерла: на торфе росли низкорослые сосенки, кустарники, голубика, морошка и клюква. Бывали года, когда болото становилось плантацией гигантов сыроежек. Кругом грибов не было, а на болоте росли.

- Вдоль рек, - утверждала тетя Вера,  - растет ивняк и ольха. У самого берега – осока и болотистая трава – сусак и стрелолист, на глубине камыш рогоз и хвощ.
Я больше всего любовался желтыми кувшинками и чаще всего забрасывал удочку или ставил жерлицу поближе к ним. Окуни, а иногда и щуки плавали рядом с листьями кувшинок на глубине. Не всегда поклевки заканчивались удачно, хватало зацепов. Приходилось раздеваться и нырять, крючки и блески были на вес золота. А бывали времена, когда золота было больше чем крючков и блесен
Папа в болотистой речке Рефт не купался, но когда мылся, заглядывая на кварцевый песок, блестящий на дне, говорил:

- Однако золотишко здесь есть. А он знал, что говорил. Наметанный глаз на  приисках в Туве, в Артемовских шахтах обмануть не мог
Золота на Урале было с избытком. Первоначально его обнаружил раскольник из села Шарташ, звали его Ерофей Марков. О находке он никому не сказал, умолчал, потому что знал, - это дело наказуемо. Было дело, когда в Невьянске старообрядца Алексея Федорова за такую находку изувечили, чтобы молчал, и посадили в заводскую тюрьму заводчика Демидова. В назидание всем, кто желал искать золото, Федоров просидел в тюрьме 33 года. По этой причине к началу  XIX Россия добывала всего 3%  мирового золота. В 1812 году казна наконец-то отказалась от своей монополии на драгметаллы и разрешила заводчикам  самим разрабатывать золотоносные месторождения на своих «дачах». Появились частные прииски, открылась старательская деятельность, к середине века доля России в добыче золота возросла до 45 %. На Урале началась «золотая лихорадка». Золото рыли и мыли, где только можно.

Вся уральская земля изрыта, промыта, выдавлена наружу, а потому лицо края – опоры державы можно смело уподобить пораженному оспой. Все оно в ранах и щербинах – шахты, карьеры, рудники, терриконы и отвалы. Сколько пораженных гор, рек, лесов
Об этом тетя Вера не рассказывала, и я об этом не догадывался. Мысли его  были заняты совсем другим. Уральский крепостной Артамонов еще в прошлом веке изобрел двухколесный велосипед, а у меня его не было. Не было у него и хороших беговых лыж, На тренировках без тренера бегал на школьных подростковых с жесткими креплениями, но без ботинок. Приходилось под крепления подстраивать кирзовые сапоги, надевая сверху теплые штаны. На соревнования выдавали настоящие лыжи, но без привычки к ним, бежать получалось неловко. Особых результатов он не достигал, но очки в копилку команды вносил и этим гордился.

- Кто назовет реки нашей области? – спросила тетка.
- Тагил, Нейва, Реж, Пышма и наш Рефт, конечно, - ответила, несколько заикаясь, Нина Кострова.
- Хорошо, а в какую большую и главную реку Урала они впадают?
- Конечно в Чусовую, - с улыбкой добавил всезнающий Алик Бурмакин.
- А что еще ты можешь рассказать об этой реке? Может другие, что знают о знаменитой на всю страну реке?
Класс молчал. Я знал, что по ней в Сибирь сплавлялся Ермак, но вставать и отвечать не хотелось.

- Вот так-так. Это что, темный лес получается! Тогда слушайте:
- Об Урале, о реке Чусовой Европа, да, пожалуй, и Россия  узнала из записок Избранта Идеса и Адама Бранда, которые возглавляли русское посольство в Китай в 1692 -1695 годах. Во второй половине мая 1692 г. они поднялись вверх по течению «азиатской реки Чусовой» от ее устья до Уткинской Слободы. Подлинное изучение Чусовой началось с Семена Ремезова, тобольского дьяка и картографа и капитана Василия Татищева. Именно они составили описание Чусовой и северных рек Койвы и Сылвы.

- Про Татищева мы знаем, нам по истории о нем рассказывали. Он наш Свердловск основал- не выдержал Володя Чичевский, - тогда он еще Екатеринбургом назывался.
Правильно, спасибо за подсказку, - обрадовалась Вера Александровна. Пойдем дальше:
- В 1770 г. верховья Чусовой описал академик Петр Симон Паллас. В 1873 г. по Чусовой совершил  поездку исследователь Тянь-Шаня геолог Иван Мушкетов. В бассейне Чусовой лично побывал Дмитрий Менделеев и затем написал знаменитую книгу «Уральская железная промышленность. В ней есть легенда о происхождении каменных богатств на Урале. Слышал ли ее кто?

- Нет, нет. Не слышали.
- Ну тогда слушайте. Был такой Илья-пророк.
- Что еще за пророк? – спросил Боря Онищенко.
- Ну, это больше из древней истории христианства, больше похожей на сказку, но не в этом дело. Так вот, подымаясь на колеснице к всевышнему, вез он в мешке все сокровища мира, а мешок взял и зацепился за вершины наших гор, порвался, и сокровища высыпались на Урал.
- Вот здорово, а куда потом делся пророк, - поинтересовалась Ленка Елькина.
- Я уже говорила, пророков по географии не изучают. Так что спрашивайте на истории или на литературе. У нас предмет изучения земля, потому что она и есть «гео», а «графия» – это ее описание. Получается, мы сейчас с вами занимаемся изучением описаний земли.

- Кто ее описывал, подымите руки.
- Бажов описывал. И про Чусовую он писал, и про разные чудеса, - неуверенно, боясь дополнительных вопросов, ответила Нона Краснова.
- Действительно писал, - согласилась Вера Александровна. Больше всего про город Полевской, который начался с деревни Полевой. Именно там и нашлась гора, состоящая из меди и малахита.
- Как гора называлась, мои хорошие?
- Медная, медная, - зашумели кругом.

- Гора назвали Медной. При горе основали рудник – Гумешки, а потом первый горный завод на Чусовой: Полевской  медеплавильный. При заводе была камнерезная фабрика, на ней и трудился Данила-мастер над своей малахитовой шкатулкой.
 - Я вспомнил, - с места прокричал Толя Никитин. У Бажова есть сказка «Жабреев ходок». В ней старатель Жабрей нашел тайный ход – тропиночку по которым бегали муравьи к золотым запасам.
- Есть такая сказка, - согласилась Вера Александровна. Их много и «Серебряное копытце», и «Кошачьи уши», где кошка распугивала волков, но сейчас не об этом, вернемся к нашему краю. Реки мы вспомнили, а про озера забыли. Ну, кто вспомнит о них?

- Могу назвать только те, которые в учебнике упоминаются, - проговорил Саша Шрейдер, поднимаясь с последней парты.
- Можно и из учебника, не возбраняется, - согласилась тетка.
- Ну, значит Шарташ, Балтым,  известный Таватуй и кажется Ая
 География нравилась, но все равно неоднок¬ратно я с нее уходил. Об этом в дневнике сохранились «красные» записи для родителей. Учился на 3 и 4. Пятерки имелись только по истории, физкульту¬ре, пению и рисованию.
Один педагогический авторитет говорил: «В школе должны быть чистый воздух, здоровая пища, невинные игры и забавы и не должно быть ничего, что нагоняет скуку, задумчивость и прискорбие».  У нас же отдавало казенщиной. Были и светлые страницы.

Со временем в классе, не без помощи физрука Михаила Николаевича Нечаева,  собралась задористая баскетбольная команда. По росту в нее входили Боря Онищенко, Алик Бурмакин, Саша Шрейдер, я и Володя Мартьянов. Баскетбол заменил для нас все бывшие детские игры. В маленьком спортзале-клубе, где щиты с кольцами висели на длинных установленных попе¬рек помещения трубах, приятели проводили свободное время, а иногда и часть классных занятий по предметам, не имеющим отношение к физическому вос¬питанию.

Что можно придумать интереснее игры в мяч? Тут и бег, и прыж¬ки, координация и дриблинг, снайперские и физические способности. Од¬ним словом зажигательная с азартом и напряжением коллективная иг¬ра-состязание. Атака, оборона и снова вперед в наступление, броски как выстрелы по цели. Чем не боевое сражение? Так я с друзьями отдыхал, учился и рос.

Михаил Николаевич Нечаев. Статный мужчина средних лет, во¬лосы бобриком, кожа кровь с молоком, характер и вид нордический. Юнцов он зачаровывал, когда показывал гимнастические упражнения или плавал баттерфляем. В последнем случае волны от него расходились, как от корабля. Внешне строгий, а иногда и несколько иронически-бесце¬ремонный, он постоянно был с детворой и по-своему любил нас. Мы отвечали тем же и периодически бегали в столовую за кефиром, который регулярно потреблял спортивный наставник. Общению с нами способствовала его одинокая жизнь. Ему не хватала семейного, детского тепла, а нам внимания взрослого человека. Вот мы и сошлись. Главными физкультурными предметами в школе были гимнастика, баскетбол и лыжи.

По гимнастике особенно отличались  девоч¬ки. Они постоянно держали лидерство среди восьмилетних школ города Асбеста. Лучшими были Инна Валова и Лида Никитченко. Состязались и маль¬чишки, в том числе и я, но не так удачно. Среди мальчиков способностями по гимнастике отличался Володя Мартьянов. Он был сильным, и легким, ему удавались различные жимы, подъемы  и перевороты. У меня хорошо получались прыжки через козла и коня, кувырки – опять помогали ноги.

В баскетбол играли не хуже девчонок. Особенно запомнилось соперничество с  8,  11  школами и городским интернатом,  где мы бывали не только по спортивным делам.  Я больше увлекался лыжами.  Сколько было всяких забегов! Все они учили терпеть, перебарывать «не хочу» и доходить до конца, который называется финиш.
Кульминацией всех занятий и соревнований была сдача норм БГТО. Это значит «Будь готов к труду и обороне». Я, как и все,  лазил без помощи ног по канату, бегал 60 мет¬ров - за 9,8 секунд, прыгал в высоту 1 м. 15 см., в длину - 3 м. 25 см. Такие были минимальные нормативы. Кроме того следовало метнуть гранату на 25 м. Обязательно ходили на лыжах. Три километра нужно было преодолеть не более чем за 22 минуты.
 
Предполагался еще туристический поход на 10-12 км. Впервые в поход отправились летом, после 5-го класса в г. Талица Свердловской области, на роди¬ну известного героя Великой Отечественной войны, разведчика Николая Кузнецо¬ва и бывшего, тогда нам еще не известного, президента РФ Бориса Ельцина.

С Асбеста через ст. Баженово до г. Талица следовали поездом. Две ночи в поез¬де и день по месту назначения. Город Талица никакими достопримечательностями не запомнился, если не считать стойкого кислого запаха воздуха от постоянных сбросов местного пивза¬вода в протекающую реку Пышма. С поезда двинули сразу в музей Николая Кузнецова. Экспонаты рассказывали, что герой родился в деревне Зыряновка, в Талице учился в Лесотехническом техни¬куме, хорошо владел немецким языком и по этой причине оказался в груп¬пе иностранных специалистов, работающих до войны на Уралмаше. Я знал об этом из книги «Это было под Ровно», но все равно слушал директора музея и рассматривал стенды внимательно. В последствии перечитывал книгу Медведева  «Сильные духом».

Второй большой поход состоялся после 7-го класса на р. Пышму. Были в районе Асбестовского дома отдыха, посетили возвышенность с местным названием «Собачьи ребра». Поход  запомнился тем, что чуть не утонул, когда в суете случайно поднырнул под катамаран отдыхающих и еле-еле с ним разминулся. Силы были на исходе, воздух в легких иссяк и я, было, начал хлебать воду из речки. Слава Богу, как любила приговаривать мама, с катамараном разминулся и послед¬няя попытка выбраться на поверхность удалась.
В то время мы уже жили на улице Шахтерской. Поскольку она была соседней нашей Крупской, ее жителей я знал наперечет:  Тетюевы, Харитоновы, Мартьяновы, Красновы. Напротив, через улицу проживали Сысуевы, Брусницины.


 Мартьяновы и Красновы


Глава семьи Мартьяновых дядя Алеша, участник войны, шофер, многократно раненый пользовался у все ребячьей округе заслуженным авторитетом. Водил он разные машины, а в конце своей карьеры рулил на санитарке. Тетя Аня, маленькая, аккуратная женщина одна справлялась с четырьмя мужчинами. Она родила и воспитала троих сыновей. Старший Юрий родился в день Победы – 9 мая 1945 года. Мой закадычный друг и однокашник Володя был старше меня на один год. Последний раз виделся с ним осенью  2002 года, а до этого на похоронах тети Ани в 1999 году. Дядя Алеша умер на год раньше. На похороны отца приезжал сын Юрий. Его судьба окажется связанной с армией, в которой он долгое время  служил сверхсрочником и прапорщиком. Сначала это будет на Кавказе в городе Рустави, а затем, когда СССР распадется, в Ставропольском или Краснодарском крае.

Дом Мартьяновых ребятишек привечал и частенько там, или где-то рядом с ним, ошивались, когда играли и лазили по крышам и заборам, замерзали и грелись возле печки, которую топили углем. От этого воздух в квартире был как в школьной котельной.
Красновы, муж с женой, две дочери и сын Олег, жили напротив Мартьяновых, через улицу. С  дочерью Ноной я учился в одном классе, начиная с 9-го. Глава семьи, участник войны,  партийный, что тогда было редкостью, имел  единственный на всю улицу телефон, и все им пользовались.
Подворье Красновых отличалось наличием на задах огорода березовой рощи, которая упиралась в болото. Летом молодежь, в том числе и я, частенько там проводили время, качались на качелях. Олег Краснов до сих пор живет в этом доме,  занимаясь крестьянским трудом. Нона уехала на Украину и там вышла замуж. Муж работал в шахте и погиб под завалом.  Последний раз Нона приезжала на юбилейный школьный вечер в феврале 2006 года. Она приезжала с северных нефтяных  краев, где проживала ее дочь с мужем.

На улице Шаахтерской также жили Разуевы, Пивко, Шестаковы, Банман, Кескинен, Чичевские. За нашим огородом в переулке построили дом семья Никитченко. С Лидой Никитченко я дружил и даже  ухаживал за ней. За детскую любовь получал от старших «товарищей - конкурентов» по зубам. Мне вежливо, но с акцентом намекали – не лезь во взрослые игры, мал еще.
С Анной Банман учился до 8-го класса. Что потом с ней сталось, - не известно. Про нее вспоминал, когда читал «Серебряные коньки».  В книге упоминалась "хорошенькая крестьянская девочка Анни Боуман» из города Амстердама, где все катались на коньках, даже бургомистр.

Клуб

Детство неотделимо от поселкового клуба «Красный Горняк», который  находился на окраине поселка, рядом с бывшим предприятием под названием «Химцех». С ликвидацией Химцеха, его рабочие и сотрудники полностью перебазировались в со-седний поселок Малышева. Клуб осиротел, потому, как все культурные мероприятия стали проводиться в новом дворце культуры Малышевского рудоуправления (МРУ). Перестала действовать  художественная са¬модеятельность, замолкли многочисленные хоры, не стало в клубе буфета с бочковым пивом и бильярдом, прекратились танцы, осталась только библиотека. Большой, пустой и мрач¬ный деревянный клуб, в котором когда-то жизнь била ключом, стал похож на старинный замок, в одной из комнат которого, та что находилась в конце зала, топилась печь, на старом письменном столе стояла большая с зе¬леным абажуром лампа, а вдоль стен многочисленные стеллажи с книгами.

В этом клубе под звуки горна и в окружении знамен меня на октябрьские праздники приняли в пио¬неры. На призыв: «Будь готов», я ответил, «Всегда готов». В клубе традиционно проводились выборы, а это значит праздники со всеми отсюда последствиями. Здесь на танцах я впервые увидел Малышевскую  эстрадную группу и загорелся желанием играть на модных в то время ударных инс¬трументах. Для тренировки принес домой из школы пионерский барабан, смастерил палки, из проволочного кабеля подобие щеток, и стал подыгрывать мелодиям, которые крутил на проигрывателе под пластинки на 76 оборотов. Выучился и меня приняли в оркестр дворца культуры. С тех пор я прикоснулся к музыке. Ударная установка: большой и малый барабан, тарелка и чарльстон стала для меня мостиком из детства во взрослую жизнь.  Ни одни танцы, вечера, концерты  без меня не обходились. Сидя выше всех на эстраде я впервые почувствовал важность своей персоны.

Кино, книги, му¬зыка, праздники-выборы, торжественные обряды и многое другое   шло от нашего поселкового клуба, который стал для нас второй школой. Нельзя ни вспомнить и то, что на Изумруде и в поселке Малышева жили и трудились весьма квалифицированные, грамотные и  интеллигентные горные специалисты, съ¬ехавшие на предприятие со всех краев СССР. Предприятие МРУ входило в систему министерства среднего машиностроения, что обеспечивало высокий уровень социального обеспечения населения, школьного образования и в целом способство¬вало окультуриванию достаточно дикого уголка.

Немцы

Вторым важным моментом культурного влияния, как мне кажется, явилось солидное присутствие организованных и воспи¬танных волжских немцев. Немцы, как первые переселенцы, помогли многим, прибывающим позже, подняться и закрепиться, в частности, нашей семье.
В 1989 году я жил и служил в Алма-Ате. Как-то раз по телевидению демонстрировали хок¬кейный матч на приз газеты «Известий». Встречались команды Чехослова¬кии и Финляндии. Диктор Евгений Майоров представляет финского игрока и называет его фамилию - Кескинен. И сразу вспомнился родной интернацио¬нальный поселок и его жители Райсы, Функи, Лосы, Шмидты, Винтеры, Шрейдеры, Юнолайнены и Кескинены. Мамина подружка по фамилии Кескинен жила, рядом, на улице Шахтерской и работала вместе с мамой посменной дежурной на электроподстанции.

Многое читал о русских немцах. Пикуль в книге «Честь имею» писал: «… мы славяне, связаны с немцами узами, в том числе и языковыми и экономическими гораздо больше, чем с англо - американцами. Хотя мы с ними воевали, но уважали их решительность, честность, добросовестность, некий даже идеализм германцев. Германец надежный товарищ в труде и бою, у него достаточно широкая натура. У нас во многом общая судьба».
Действительно, общего много: Д.Фонвизин, А.Фет, К. Брюлов, С.Рихтер. Среди мореплавателей и полярных исследователей: И.Крузенштерн, Ф.Беллинсгаузен, Ф.Литке, О.Шмидт. Еще много разных ученых профессоров. Говорят, при царях быть немцем считалось за счастьем. Но счастье, как известно, переменчиво. Для немцев после царей  настали тяжелые времена.

В истории Российской Федерации 1924 год упоминался не только со смертью Ленина. В этом году появилась Автономная республика немцев в Поволжье, а еще несколько национальных районов на Украине и в Сибири. Там, по рассказам, действовали национальные школы, выходили журналы, газеты и книги на немецком языке. Но история, а точнее Адольф Гитлер, сделал русским немцам подножку. Война! Война! Для всех война, а для немцев вдвойне – и с Гитлером и со Сталиным.
Первые сраженья на Волге начались с русскими немцами. Они были не просто эвакуированы, а высланы. Мобилизация немцев – мужчин в трудовую армию была проведена по постановлению ГКО от 10 января 1942 г.
7 октября 1942 г. ГКО принял постановление «О дополнительной мобилизации немцев для народного хозяйства СССР», согласно которому в рабочие «колонны» поднимали не только мужчин в возрасте 15-55 лет, но и женщин от 16 до 45 лет.

Питание и промтоварное обслуживание мобилизованных осуществлялось по нормам установленным  ГУЛАГом НКВД. Та же участь постигла примерно 50 тыс. финнов, венгров, румын, итальянцев и других наций, воевавших против СССР.
Переселенцы входили в «производственно - военные строительные части», но жили по лагерным признакам: имело место изоляция от местного населения; размещались в специальных зонах под военизированной охраной; назывались трудармейцами. По статистике в Свердловской области таких трудармейцев насчитывалось 53182 чел.
Первые группы немцев прибыли и на лесозаготовки в Асбестовский леспромхоз военного ведомства. Были они и на строительстве БАЗ строя (Богословского алюминиевого завода). Да, именно здесь отец впервые познакомился с немцами.
После войны положение спецпереселенцев облегчилось, но комендатуры еще оставались. Самовольно выезжать не разрешалось, и имели место побеги, за которыми следовало уголовное наказание вплоть до каторжных работ.

Когда я пошел в школу Президиум Верховного Совета издал Указ «О снятии ограничений в правовом положении с немцев и членов их семей, находящихся на спецпоселении». Однако возвращаться в места, откуда они были выселены, не разрешалось. Немцы продолжали жить и работать в поселке Изумруд.
В школе для учеников главным немцем был Людвиг Давыдович Ге¬феле - преподаватель немецкого языка. Жил он с супругой, русской по национальности женщиной, как и наша семья, на улице Крупской. Склонный к полноте, несколько придавленный, вероятно тяжестью пройденного пути, он имел большой острый нос и горячие темные еврейские глаза. Это выда¬вало в нем энергичную и страстную натуру.
Немецкий язык Шурик вначале изу¬чал с интересом и за 5-й класс имел отличную оценку. Людвиг Давыдович уже пожилой и несколько больной человек любил детей-школяров и к про¬цессу обучения относился творчески. Все объясняемое на словах, он ста-рался продемонстрировать практически в натуре. И если на уроке изучали гла¬гол «бросать», то он обязательно в кого-нибудь и что-нибудь бросал. И как-то Шурику в лоб прилетал его футляр от очков.

Самое замечательное, это почто¬вая переписка с немецкими школами. Людвиг Давыдович находил адреса школ в ГДР, писал туда, организовывал каждому учащемуся личную пере¬писку. Так я познакомился с девочкой из Карл Маркс - штата по имени Ута. Обмен письмами продолжался около 2-х лет. Остались чудные впечатле¬ния от далекой, и загадочной для уральских ребятишек страны братьев Гримм. Многое о ГДР мне стало известно из открыток и различных цветных переводных картинок. Возможностей удивлять немецких ребят и девчат у изумрудцев было значительно меньше, а точнее их не было. Я  не знал, что послать в ответ.

Одно время хотел послать свою фотографию, специально ездил в городское фотоателье. Снимок не получился, и пришлось вырезать свою физиономию со старого семейного снимка. К седьмому классу у каждого, кто переписывался, накопилось большая пачка писем и красивых к ним приложений. Однажды пионервожатой школы пришла в голову «светлая» мысль организовать выставку экспонатов интернациональной дружбы СССР и ГДР. У всех изъяли переписку, а потом не вернули. Объяснили это просто - ее похитили, хотя, скорее всего это было не так. Как мне сейчас представляется, таким образом, переписку пресекли, а Людвигу Давыдовичу, как говориться, поставили на вид.

 Это событие и явилось главной причиной потери интереса изучать иностранный язык. Людвиг Давыдович и домой приходил, и с роди¬телями общался, но, как у нас говориться, что упало, то пропало. А жаль, потребность в знании иностранного языка возникала не раз, и в каждый такой момент я добрыми словами вспоминал умного наставника, и добросовестного учителя немецкого языка.
В 1964 г. в СССР узнали, что обвинения против немецкого населения страны были огульными. При этом, запрет на выезд в места прежнего расселения оставался в силе до 1972 года.  Дождавшись разрешения, Людвиг Давыдович с женой уехал в Красно¬дарский край, по слухам там и умер. Были ли у него дети или родственники, я не знал. Наверняка о себе он больше рассказывал ученикам параллельного класса, где он был классным руководителем. В этом классе, учился мой двоюродный брат Боря Онищенко, и он от Людвига был в восторге.

Много позже он рассказал забавный случай, связанный с Гефеле, или как некоторые школяры говорили -  Галифе.
Однажды один из учеников Бориного класса пришел в школу в таком же костюме как у Людвига Давыдови¬ча. На одной из перемен между ребятами класса завязалась обычная молодецкая возня с догонялками. В преследователи попал и уче¬ник в знаменитом  костюме. Над ним решили пошутить, и чтобы не задавался, «подмочить» его репутацию в буквальном смысле. В погоне, в суете коридорного ажиотажа, объект погони на секунду был потерян из виду, и кружка холодной воды из  крана попала за шиворот не ему, а нашему уважаемому учителю Людвигу Давыдовичу. Вот такая случилась история.
Вторым «главным немцем» в школе считалась учитель музыки и пения мама моей одноклассницы Лоры Максимовой Людмила Николаевна.


Творчество


Пели на занятиях и в хоре, в основном, патриотические песни о войне и революции: «Вихри враждебные вьются над нами», «Смело мы в бой пойдем, за власть Советов». Особенно  запомнился «Бухенвальдский набат» и слова «люди мира на минуту встаньте». Сидя эту песню петь никак было нельзя. Были и лирические напевы :
 
«Вот солдаты идут, по степи опаленные.
Тихо песню поют про березки и клены».

А еще об одиноком дубе, который стоял «Среди долины ровная», «Куба любовь моя, остров зари багровой».

И Лорка и её мама мастерски играли на аккордеоне.  Маленькую, рыжую в конопушках Лорку, когда она взваливала себе на колени тяжеленный аккордеон, было просто не видно, только чуть торчала её головка с заплетенными в ко¬сички огненными волосами. Её пальцы бегали по клавиатуре, не останав¬ливаясь, и получалась музыкально-визуальная «Карусель» - так назывался её коронный номер.
Людмила Николаевна вела школьный  музыкальный кружок. Одно время и я за небольшую сумму посещал занятия ансамбля аккордеонистов, научился играть «Полюшко-по¬ле» и еще что-то в этом роде. На большее способностей, а может усидчи-вости, не хватило. По этой причине, когда в городе Асбесте проходил школьный смотр-конкурс, мне и некоторым еще таким же «способным» музыкантам, доверили озвучивать шаг кавалерии в песне «Шел отряд по берегу» на деревянных ложках.
 
И вот эта, казалось мелочь, сыграла в моей жизни существенную роль. Через нее  приобщился к эстраде, освоил ударные инструменты, познакомился с многими инте-ресными людьми, в последствии это сказалось на военной службе и всей жиз¬ни.  Ритм, мелодия, гармония и логика - все это присутствует в музыке. Они и стали моими движителями.
 Кроме музыки имелась тяга к изображению. Я рисовал, срисовывал, участвовал в работе редколлегий. Когда учился в 8-ом классе мама, наверное, не без помощи сестры, определила меня в изостудию Асбестовского дома культуры. Посещал ее вместе с однокашником Толей Никитиным. Учеба продолжалась не долго, так как с переходом на следующий год в новую школу на Малы¬шева, совмещать и то и другое стало сложно. Но и эти непродолжительные занятия запали надолго. Необыч¬ная обстановка, мольберты,  работа с натуры и запах кра¬сок, как первый шаг творчества, сохранились на всю оставшуюся жизнь. Наряду с музыкой, рисование стало  второй опорой в жизни.


Бурмакины - Зорины



Судьба распределилась так, что самым близ¬ким другом стал сосед домами Алик по фамилии Бурмакин. Трудно сказать с какого времени возникла эта привязанность, но, сколько помнил себя, столько помню и его. Детская память сохранила эпизод совместной  вылазки в ого¬род соседа Трехмоненко, где рос сочный горох, свой, наверное, уже съ¬ели.

 Дядя Петя Зорин, отец Альки (Алька носил мамину фамилию), жил с соседом Трехмоненко, мягко говоря, на ножах.  Проблемы чаще касались детских шалостей на общем сарае, который назывался сеновалом, хотя ни у того, ни у другого живности и сена не было. Конфликт соседей дошел до того, что однажды, когда Зорины находилось в гостях у своих хороших знакомых Михайловых, Трехмоненко с ружьем ждал их возвращения в засаде.

Однажды Олег рассказал историю своей мамы, Клавдии Петровне Бурмакиной. Совсем молодой девушкой, еще не закончив Свердловский медицинский институт, она добровольцем ушла на фронт. Сделала она это не без подсказки старшей сестры Зины, которая уже в то время являлась партийным функционером. Напутствие Зины было такое:
- Все равно заберут, а если пойдешь добровольцем, семье будут льготы.
С курса, на котором училась Клавдия Петровна, ни один парень, из ушедших на фронт хирургами, не вернулся. Она вернулась и даже стала начальником эвакогоспиталя в Томской области, где познакомилась с Галиной Зориной, начальницей местной психбольницы – сестрой Петра Зорина, будущего мужа и отца Олега. Эти края были родиной Петра Георгиевича Зорина.
Клавдия Бурмакина была старшим лейтенантом, а Галина Зорина целым майором. Дядя Петя в это время вернулся с фронта и через свою сестру познакомился с тетей Клавой. Так и образовалась семья Зориных-Бурмакиных. Сама она о том времени рассказывала:

- В госпитале была лошадь с бричкой, на которой я выезжала к больным в своей округе. Был в госпитале и медведь, которого подарил бывший больной лесничий. Медведя держали на цепи, привязанной к столбу.
- А как же психи, - спрашивали мы, - они медведя не боялись?
- Психи, это не у меня, а у Галины, да и там их было раз два, и обчелся – не  больше чем за пределами больницы Не все активно записывались на фронт и сражались за нашу  победу, вот и притворялись больными и контуженными.
Первая жена дяди Пети, мать братьев Олега Юрия, Георгия и Бориса погибла от рук уголовников, когда Петр Георгиевич воевал еще на Финской войне. Когда в реке нашли ее труп, то обнаружили отсутствие одного пальца на руке, на котором было обручальное кольцо. Дети остались одни. Ими и занималась Галина Петровна Зорина.
Дядя Петя успел до первой своей войны окончить техникум по специальности бухгалтерия. По рассказам Олега он даже оканчивал курсы танкистов, но по счастливой случайности в эти войска не попал, а служил в армейской разведке.

 Много интересного рассказывал Олег о фронтовых буднях отца, но не запомнилось. Осталось в памяти  рассказ, как  возвращался дядя Петя домой. Перед границей все в вагоне начистились, нагладились, готовились к торжественной встрече, а их на первой советской железнодорожной станции встретили голодные ребятишки, с протянутыми руками. Дети победителей просили подаяние, а немцев в то время кормили до отвала солдатской кашей. Как-то в России все шиворот навыворот, чужих больше холим чем своих.

После войны дядя Петя, за разные откровенные разговоры окажется в лагере. Благодаря своей редкой и нужной бухгалтерской профессии, жил достаточно вольготно. Он даже вывел лагерь в число передовых. С его слов, «кум» то есть заместитель начальника лагеря по оперативной части, бегал по его заданию за поллитровками. Поэт Борис Алексеевич Чичибабин о своей «людоедовской» эпохе написал так:

                «Поэты были большие, лучшие
                Одних убили, других замучили.
                Их стих богатый, во взорах молнии
                А я – бухгалтер, чтоб вы запомнили
                Тружусь послушно, не лезу в графы я.
                Тюрьма да служба – вся биография.

В этот или в другой раз Олег со слов отца рассказывал. Однажды в лагерь приехал корреспондент готовить статью о быте заключенных. Опрашивал он и детей, как сейчас говорят, обслуживающего персонала. Один из мальчиков на вопрос:
- Кем ты хочешь быть?
- Ответил, - выводным.
 
Ни танкистом, ни летчиком, ни шофером, а выводным. Вот какое время было! В «холодное лето 53 года» дядя Петя вернулся из лагеря, привез посуду из алюминия. Встреча состоялась на Урале, куда тетя Клава распределилась из Сибири. Место ей помогла подыскать все та же сестра Зина. В это время она уже работала в Свердловском обкоме партии.
Поселок Изумруд не сравнишь со  Свердловском, но были и плюсы. Предприятие (почтовый ящик) хорошо обеспечивался, и деньги платили приличные. В лагере дядя Петя вел бухучет на лесоповале и здесь устроился в леспромхоз, в котором проработал до последнего дня.

На Изумруде Бурмакины первоначально жили при больнице, рядом с  химцехом. Олег надышался разных производственных газов и заболел. Это было перед школой или уже когда ходил в первый класс, точно не помню. Сначала думали туберкулез, на самом деле оказалось обычное профотравление.
После того как он, с помощью все той же тети Зины, поправился, семья Зориных переехала в двухэтажки, в дом рядом с детсадом, который Олег посещал  до школы. Детская дружба с Олегом завязалась с момента переезда семей на ул. Крупскую, где  оказались соседями. Первоначально Бурмакины жили в одной комнате, в другой меньшей по размерам, которая потом стала Алькиной, проживали Абаскаловы. Абаскаловы уехали на Шамейку, и комната освободилась. К тете Симе Абаскаловой мы ездили в гости на рыбалку.
 
В 50-ые годы сестра дяди Пети Зорина Галина Петровна с мужем уедут в Крым, в Севастополь. Именно туда переведут из Сибири психбольницу. Там у нее родится сын Лерка, который закончит мореходку и даже будет одно время служить в Мурманске, на Северном Флоте. В 1969 году не станет дяди Пети, и его сестра в 72-м году поедет к нему на могилку. На одной из станций, где-то около Волгограда, при подъеме в вагон  она сорвется и попадет под рельсы. Без ног она проживет совсем не долго. В таких случаях говорят, что брат позвал ее к себе.

Приключения
 
Поселок Изумруд не отличался особым благоустройством. Разбитые дороги, грязь, деревянные тротуары. Был такой, с некоторыми разрывами, от школы и до самого дома. Однажды  с Алькой поссорился из-за какого пустяка, возникла ссора.  Разозленный Алька помчался догонять обидчика, а я бросил ему под ноги свой брезентовый с карманами портфель.  Сначала упал портфель, потом на доски рухнул Аль¬ка. Сколько было царапин, заноз и слез у их обоих!
Этот случай быстро забылся и возник новый. На этот раз Алька, когда друзья толкались на берегу Свининки, поскользнулся и упал в воду. Осень, холодно, берег подмерз и стал скользким. Хорошо рядом проходил мужчина, который помог Альке выбраться на сушу.

В то время излюбленным местом рыбалки во всей округе был пруд Шамейка. Рядом маленькая деревенька, на берегу и на воде лодки. Название, видимо, фино-угорское и связанное с шаманством.  Дело в том, что однажды мне попалась на глаза финская фамилия Сеппо Шемейка. Мы же малышня пруд чаще называли по песне Робертино Лоретти «Джамайка».

Пришлые рыбаки обыч¬но рыбачила с берега. Так раньше и я промышлял с удочкой по укромным местам. А тут представился случай побросать спиннинг с лодки. Оказыва¬ется, у дяди Пети были местные знакомые Абаскаловы, с которыми Зорины ранее жили на Крупской по соседству, и у них имелась лодка. На Шамейку с Алькой пришли пешком, зашли к знакомым, договорились насчет лодки и пошли на берег.
Сразу возникла неприятность, кто-то из ребят неудачно наступил на доску и перевернул, стоящий возле лодки, бидон с керосином. Рыбы не поймали, а вымазались как черти. Лодка накануне конопатилась и смолилась, мы оказались первыми, кто её опробовал на воде, вот нам и досталось на память. Керосин вылили, и отмыться было не чем. Все неудачно.

Когда обедали у знакомых, вновь происшествие. Кто-то из нас оставил во дворе удочку с наживленным на крючок червяком. Рыба не клевала, а курица тут как тут. Хозяйка бросила чашки, ложки и с криком броси¬лась во двор ловить курицу, которая таскала за собой удилище с длинной леской и кричала, как будто её режут. Зарезать пришлось курицу. Чем, в общем, и закончилось. Пришлось время на обед сократить и быстрее уходить с глаз долой. Леску оборвали, курицу зарубили на бульон с лапшей, ничего не оставалось, как бросать спин¬нинги с так называемыми универсальными не зацепляющимися блеснами. Способностей у нас оказалось больше чем у изготовителей блесен, так как мы их все же за¬цепили и не просто за корягу в воде, а за провода высоковольтной ли¬нии, которые висели над прудом недалеко от плотины.

Пытались блесны освободить, но все никак не получалось. Алька побежал к знакомым опять просить лодку. Намерение было такое, подплыть к высоко¬вольтной линии и подергать спиннинги с другой стороны. Я остался на берегу с двумя спиннингами. Прошел час, другой, стемнело и стало холодно. Ругал Альку, на чем свет стоит всеми знакомыми словами. Вдруг,  на воде всплески от весел, крик:
- Саня ты где?
- В бороде, вот я где, - со злости выдал я, - ты, что сдох, что ли, только за смертью тебя посылать
Алик молчал. В это время он подгребал к провисшим проводам и пытался мокрым веслом дотянуться до блесен. Тут, как гром среди ясного неба, сзади раздался громкий крик дяди Пети: 
-Ну, все,  последний раз.
-Брось подлец весло,  куда ты с ним лезешь,  ведь тебя убьет,  паразит ты эдакий,- и далее  произнес разные  не переводимые выражения.  Подходит он ко мне,  берет спиннинги, и одним махом обрывает на обоих леску.
 
Как позднее выяснилось, нас, а точнее Альку, дома потеряли, дядя Петя взял в гараже авто¬бус и приехал на Шамейку разыскивать его, а мы тут висим на высоко-вольтной линии. Хорошо, что живы остались. Спасибо надо сказать Петру Георгиевичу и вспомнить его добрым словом. Он и раньше много возился с нами и имел от этого только одни неприятности.

Однажды я пришел к Алику посмотреть на обновку. У дяди Пети, появился велосипед с мотором, сокращенно - мопед. Первый на улице Крупской, а может быть и на всю поселковую окружность. Алька в технике разбирался, не то, что я - любитель книжек и домашних животных, и уверенно предложил прокатиться. Велосипед выкатили из-за ограды на дорогу, завели. Только успел запрыгнуть на заднее сиденье, как на козла, как Алька помчался по ухабистой улице. Он чувствовал себя королем и потихоньку прибавлял газу.

Увлеченные необычной поездкой, совсем забыли об опасном перекрестке. Когда вспомнили, было уже поздно - на нас с горки, со стороны двухэтажек уже наезжал желтого цвета автобус. Что было делать? Алька успел крикнуть:
- Саня, прыгай!
Меня от страха всего сковало, еще сильнее ухватился руками и ногами за все, что только можно было. Водитель автобуса вовремя заметил летящий сбоку мопед, и успел нажать на тормоза. Завалившись на левый бок мопед юзом въехал под правое переднее колесо автобуса. Бледный шофер, грязные и побитые испытатели новой техники и тяжелораненый мопед.
Что дальше было, лучше не вспоминать, только еще долго после этого дорожно-транспортно¬го происшествия я не появлялся у приятеля. В школе общались, ну а чтобы к нему домой, ни-ни.

Однако все проходит и забывается. Мопед отремонтировали, в огороде картошку и прочее посадили, настало время ехать на рыбалку. Вот как-то Алька и говорит, мы с папой собрались ехать на Рефт, на Горелый мост, поедем с нами? Чего не поехать, когда приглашают,  ес¬тественно, согласился. Начали собираться. Взяли разные пожитки, снас¬ти. Перед отъездом дядя Петя нас проинструктировал:
- Вы на своих велосипедах, вертушках дуйте вперед, а я на мопеде вас догоню, вопросы есть, - спросил он по военному
- Никак нет, - ответили мы так же четко и уверенно.
- Вот и хорошо, будем считать, что договорились, - проговорил дядя Петя, -  и дал добро на отправку.

Мы забросили рюкзаки за спины и, как говорится, по коням. Проехали свою улицу, затем проехали двухэтажки. Едем в сторону Асбеста, поглядывая друг на друга. Я думаю, что Алик знает, где находится Горелый мост, а Алик, как выяснилось позднее, надеялся на меня.
- Рефт река не широкая, но длинная. Горелый мост это не у нас, где косим сено и не рядом, иначе бы знал, - размышлял я, - а мост через Рефт только один - у города, значит туда и надо ехать.
Подъехали к речке.
- Смотри Саня, - показал на мост Алик, - вид-то у него  действительно  подкопченный.
- Значит, он и есть, - ответил я.

Снарядили удочки, забросили наживку, сидим и смотрим на поплавки,  с низкого на высокий сосновый берег. Час прошел, другой, от поплавков глаза устали, а рыба клевать не собирается. Дяди Пети нет, начали возникать сомнения туда ли приехали. По-сидели еще чуть-чуть, смотали удочки и двинулись обратно тем же марш¬рутом. К обеду прибыли домой, аппетит накрутили отменный.
Одна мысль, чтобы съесть. На кухне у Альки достали все вплоть до соленых зеленых  помидор,  как вдруг с улицы, через открытое окно  послышался голос дяди Пети:
- Где эти проклятые недорезки-рыбаки?

- Чтобы им пусто было, чтобы я еще хоть раз с ними связался. Да не в жизть!
Без предупреждения я быстро в сени, через забор и ползком между картофельных борозд добрался до забора, перемахнул через него, только меня и видели. На следующий день Алька  рассказывает:
-Мост-то где мы рыбачили, оказался совсем не тот.  Он никогда не горел, а который горел, находится совсем в другой стороне. Папа до него добрался, искал нас повсюду, кричал, таскал за собой по кочкам свой мопед, ноги все сбил и вдобавок втулку колеса сломал. Обратно добирался пехом, без рыбы, но с большим желанием надрать нам уши, а может еще что-нибудь.

- Досталось тебе, небось за двоих? - спросил я друга.
- Было дело. Ничего это же не впервой.
В таких приключениях проходило каждое беспризорное лето. Однажды решили  нашу свободу ограничить, и определили в летний лагерь отды¬ха при школе. Подробностей этого отдыха уже забылись, вероятно, ниче¬го выдающегося, так как не запомнилось. Отложились в памяти только частые переходы через весь поселок из одной школы «маленькой» в другую «большую». Делалось это не просто так, с торжественным маршем со знаменем, под звуки горна и бараба¬на.

Алик, как рослый мальчик, был знаменосцем, а я барабанщиком. И вот однажды вечером, возвращаясь домой, а нам разрешали знамя и барабан забирать на ночь с собой,  в проулке повстречался бык из поселкового стада с кольцом в носу. На него, усталого от прожитого дня, красное знамя, и барабанный треск подействовали крайне отрицательно. Он вначале заревел, забил ногой о землю, а затем ринулся на шустрых пионеров. Мы только-только успели с большого разбега перескочить через забор соседского огорода, как бык уже бодал изгородь.
 После кратковременного, но сильного испуга  мы долго смеялись и не только в тот раз, но и много позже, когда вспоминали этот случай.


Лагерь


Был я и в другом, настоящем пионерском лагере. Как и наш поселок, он назывался «Изумруд». Было это в 1961 году, когда над землей уже пролетел Юрий Гагарин.  Лагерь стоял на высоком берегу пруда, который образовался после возведения плотины на реке Малый Рефт, возле местечка Старка. В центре лагеря, на горе находилось административное здание, помещение столовой, а вниз к пруду параллельно друг другу двумя рядами спускались восемь одноэтажных корпусов. В каждом размещался отдельный по возрасту отряд. В одной половине корпуса отдыхали ребята, в другой девчонки. Мой отряд четвертый.

Впечатлений много, а знакомых еще больше: Витя Киселев, Валера Черепанов, Валера Гринберг, Витя Клочков. Все малышевцы и замечательно играли в баскетбол, что меня устраивало. Плохо то, что резвится, в свое удовольствие, не разрешали, и на любимое занятие оставалось мало времени. В лагере, не на свободе, установлен жесткий распорядок: утром линейка, подъем флага, строем на завтрак и так целый день. Я и здесь никому не отдал барабанные палочки и уверенно выбивал дробь отрядной песни.


                « Взвейтесь кострами синие ночи
                Мы пионеры дети рабочих
                Близится эра светлых годов
                Клич пионеров, всегда будь
               
Я тоже был ко всему готов и участвовал во всех запланированных мероприятиях. На сцене открытой киноплощадки пел в хоре, в свободное время гонял мяч, играл в настоль¬ный теннис и, конечно, купался и рыбачил. Для купальни существовало специально отведенное место, а рыбачить можно было где угодно. Чаще я это делал с дамбы, или с сопредельного берега.

Ходил в поход на лодках вверх по реке Рефт почти до Асбеста и обратно. Там и познакомился с девочкой Валей Пеньковой. Вечером с ней гулял по березовым аллейкам и даже танцевал. Трогательная привязанность продолжалась и после лагеря. Ходил к ней в гости на Малышева, она с подружками заглядывала на его улицу. Провожали друг друга и все такое прочее. Взаимная симпатия продолжалось не долго, её семья переехала на новое место жительства, и первая любовь-привязанность также быстро оборвалась, как и началась. Всякий раз вспоминал эту девочку, когда на экране появлялся фильм «Это было в Пенькове». С новыми друзьями тоже вскоре пришлось расстаться - уехали Витя Киселев, Валера Черепанов и Валера Гринберг. С Витей Клочковым учились в одной школе, встречались, но не дружили. Недавно узнал, что Валера Гринберг проживает в Израиле.

От лагеря осталась память на безымянном пальце левой руки. Дело было так. Во время дежурства в столовой, попалась на глаза 10 кг. гиря. Дело молодое, вот и решил потренировать мышцы. Все ничего, только рука была мокрая, гиря выскользнула и ударила по пальцу левой руки, которой я хотел гирю поймать. Много позже, когда  считал «удары судьбы» на своем теле, выяснилось, что все они пришлись по левой части туловища. Вначале досталось ноге, потом руке и снова ноге. Следующий травматический заход начался с головы, руки и завершился на ноге. Иначе это не назовешь, как «левый уклон». Про первый удар с лева и пойдет следующий рассказ.


Лыжи


Однажды зимой со мной случилось несчастье. В кампании с брать¬ями Мартьяновыми катался на лыжах с горок бывшего карьера возле по¬селковой больницы. Для пацанов карьер тогда казался глубоким и они с затаенным духом мчались на лыжах вниз, выписывая разные повороты, и прыгали с самодельных снежных трамплинов. Кто-то предложил проложить лыжню между штырями железной арматуры, оставшихся с давних времен, может еще с французской концессии. Трассу проложили так, что один из железных кольев торчал посредине лыжни, то есть по ходу движения его нужно было пропустить между ног. Сверху, с горки этот прут казался не высоким, но когда я полетел вниз  ему на встречу, он все время увеличивался. Я испугался возможности налететь на него животом или зацепиться отяжелевшими от намерзшего снега штани-нами. Отвернуть все же не успел и врезался в стылую железяку левым бедром.

Очнулся на снегу, рядом толпа краснощеких ребятишек. Смотрят на него сверху, шушукаются, а кто-то говорит:
 - Смотри, мясо торчит.
Глянул я на свою ногу, а точнее, на отвисший на лоскуте кожи кусок ноги и снова потерял сознание. Прибежали родители, нашлись сани и повезли меня в больницу. Когда рану промывали и штопали ногу без нар¬коза, кричал от боли на всю округу.
- Кость целая, это главное, а мясо нарастет, - сказали мне после операции,  добавив, -  до свадьбы заживет.

Я успокоился и вечером того же дня даже пытался выйти из палаты посмотреть теле¬визор, за что получил от сестры нагоняй. Прошла неделя пребывания в больнице, боль все не проходила, рана не затягивалась, и её синюшный вид местным эскулапам не понравился. Перевезли меня в больницу на Малышева. Осмотрел  хирург и сказал:
 - Начинаем лечить. Позвал сестру и дал ей соответствующие инструкции. Что за инструкции, понял позже. Мне начали колоть больную ногу, прямо в рану. Я снова долго кричал и успокоился, когда ста¬ли, как по дереву, разрезать старые скобки, мыть рану и снова её зашивать. Боль вернулась уже в палате и сохранялась до тех пор, пока рана совсем не зажила.

В палате находилось несколь¬ко молодых солдат из стройбата, по национальности грузины. Их привезли строить поселок, а тут мороз под 30 градусов, многие и перемерзли.  По-русски не знают ни слова, только головой кивают в знак согласия или отрицания.   Вместе с ними встречал Новый Год. Елка стояла на третьем этаже, подарки приносил отец.  Мама в это время тоже болела.


Пос. Малышева


На выпуск в школе № 10 мне сшили первый и пос¬ледний костюм. Были костюмы и потом, но уже магазинные. В этот раз старался быть осторожным, особенно тогда, когда за столом угощались компотом. Вначале были поздравления и всевозможные, традиционные развлечения в спортзале - танцевали польку, падеспань падеграс и краковяк. В догонялки вокруг живого круга,  в ручеек - школьные игры 50-ых годов, уже не играли. Детство осталось позади.
Впереди ждал 9-ый класс в новой школе № 3 на улице Азина поселка им. Малышева. Поредевшие классы 8»а» и 8 «б» объединялись в один, так как некоторые одноклассники поступили в Горный техникум, Медицинское училище города Асбеста, а кое-кто пожелал получить специальность в ремеслен¬ном училище, которое раньше называлось ФЗУ.
 
Ранее школа № 3 находилась на улице Мопра, напротив старой двухэтажной больницы. Именно в этом здании школы училась и окончила 10 классов сестра Лида. В старой больнице первый раз я лежал с воспалением легких. В каком это году было, не помню. Помню только, что это было осенью, с колхоза приехала Лида, пришла навестить и принесла подарки, в том числе коробку цветных карандашей.  Тридцать шесть различного цвета карандашей по тем временам считалось роскошью. С этого времени я приобщился к рисованию.

 Сестра до замужества по документам по маме числилась Голдыревой, фактически была Чакировой. Можно сказать, вела двойной образ жизни и достаточно активный. Занималась спортом - участвовала в различных эстафетах, ходила на лыжах, занимала первые места на первенствах поселка. Когда училась в Асбестовском горном техникуме выезжала в составе сборной команды на лыжные соревнования в Москву.
Тому способствовали крепкие ноги, тоже натренированные на переноске воды и дальних переходах.

По рассказам сестры, в начале 50-х годов она раз в месяц за 10 км. ходила в г. Асбест сдавать в «Уралторг» обязательные, кто имел корову, 3 кг. топленого масла. Можно было сдавать и молоко (150 литров в год). Такой был налог. В месте приемки изготавливались и хранились на стеллажах вафельные стаканчики для мороженого. Сестра с подружками их воровали и жевали пока на обратном пути шли до моста  через реку Рефт. Там съеденное, запивали речной водой. Настоящее мороженое сестра попробовала первый раз в 8-ом классе, когда была в городе на смотре школьных отрядов в ДК им. Горького.

Угостил ее двоюродный брат моего товарища Володи Мартьянова. Одно время он ухаживал за моей сестрой, но в друзьях не числился. Чаще всего она вспоминала однокашников: Громова, Медведева, Брусницина, Воронова и Черноскутова. Медведев стал мужем ее подружки Али Райс. Когда они жили уже в Челябинске он погиб при переходе трамвайного пути.
Сестра училась хорошо, но по русскому языку, как и я позже, хромала. В итоге, десять классов закончила на отлично, а на выпускных экзаменах по сочинению получила два. Вот как бывает! Пришлось пересдавать и с опозданием поступить только в местный Горный техникум, куда ей очень не хотелось. В Асбесте жила при техникуме в общежитии в комнате на четверых, хотя их было пятеро. Лида и еще одна маленькая девушка спали вместе.

Жили коммуной, - из 23 рублей стипендии, 18 - сдавали в общий котел и питались вместе. Иногда устраивали для себя праздники, покупали на всех банку консервированных абрикосов, при этом по косточкам считали, кто сколько съел. Бывало, покупали арбуз и ели его с хлебом.  И у меня с детства, не без влияния родителей, осталась такая привычка все кушать с хлебом.

Как «случайный» горняк, сестра после техникума хотела поступить в УПИ на строительный факультет и вновь по стечению обстоятельств оказалась в Горном институте, на обогатительном факультете. Этому способствовали закрытие НИИ «Гипрошахты», где она работала после техникума, и ее переход на  Шестую обогатительную фабрику – гигант мирового асбестового производства. Интересное слово «обогатитель». Лида окончила Горный институт, всю жизнь занималась горным волокном – асбестом, обогащала его на своей фабрике, а сама обогащалась на деревенском огороде.   

Если перевести слово «обогатить» дословно, наверное, получится «сделать что-то ближе к богу или похожим на бога». Бог, богатство. Получается так, что богатый человек  ближе к богу. Так придумал народ и потому всю жизнь тянется к богатству, к богу, хотя это далеко не одно и тоже и даже совсем наоборот. При таком русском сочетании слов Бог и богатство, вести борьбу с коррупцией весьма проблематично.

Из Лидиных подружек по техникуму трое по распределению уехали работать на слюдяную фабрику в Петрозаводск. Спустя много лет, сестре представилась возможность с ними повстречаться во время отдыха в Ленинграде и путешествия по Карелии.
Класс 9 «б» в новой школе располагался на третьем этаже, в самом дальнем углу.  Первый 9«а»  состоял из местных ребят и девчат и находился рядом с нашим,  ближе к лестничной клетке. Далее располагались два 10-х класса и единственный полностью девчачий 11-й класс. Из парней никто не выдержал эксперимента (до этого средняя школа предполагала 10-летнее  обучение) и они дружно «ушли в люди». Девчата хотели поступить в институт и поэ¬тому остались при школе.
Появились у нас и новички: Коля Чепчиков, Зоя Маняк,  Молочкова, Артемьева и некоторые другие. Директор школы Лидия Ивановна Макарова была наша изумрудская. Приятно было и то, что наша Римма Феоктистовна Шувалова перевелась вместе с мужем (Ильиным)на Малышева. Мы с ней не расстались.

Главный объект внимания мальчишек спортзал находился в подвале, в душном, сыром пропахшем потом поколений помещении. Было и такое, что его заливало, когда под землей от мороза лопались трубы. Нам тогда все это казалось мелочью. Всем хотелось воли и движения. Как говорится, «бегом от застоя в голове и мягком месте». В спортзале деревенские ребята и девчата смотрелись гораздо лучше молодежи благоустроенного поселка. В любом спортивном состязании пусть то волейбол или футбол, не говоря про баскетбол, изумрудцы преуспевали. Прыгали, бегали, ходили на лыжах, фавор был повсеместный.

А вот учится мне и  друзьям, откровенно, не хотелось. Было дело, прогуливали, но когда шла речь о чести класса, уговаривать не приходилось, всегда стояли в первых рядах. Может быть, по этому ребята класса серьезно заинтересовали девиц 11-го. Встреча¬лись, дружили. Особенно запомнился вечер по случаю Нового 1965 года.
В то время модно было играть в почту - по половинке открытки со смешным письмом искать свою пару. Моей парой оказалась девушка, проживающая по улице  Мопра. А что такое МОПР, вы знаете? И я не знал многие годы. Потом оказалось, что МОПР это «Международная организация помощи революционерам». Не просто так.

Другую уже свою «секретную» организацию мы придумали сами. Называлась она «МОПУС» «Малышевское общество пижонов, и ультрастиляг». Входили в нее школьники 9-х и 11-го  классов. Был устав, программа действий, которая включала перечень мероприятий свободного времяпрепровождения. По стране шагала хрущевская «оттепель», и молодым хотелось выглядеть независимыми и раскованными. Пижонами и стилягами мы, конечно, не были, а назвались так больше для вызова. Устраивали вечеринки, пили дешевое красное разливное вино, которое называли «чернилами». Танцевали и влюблялись, в общем, были молодыми и здоровыми.
Всегда находились какие-либо развлечения: осваивали первые магнитофоны, собирали детекторные приемники, увлекались музыкой и танцами, играли в карты и угощались вином, если позволяли средства. Певцами – кумирами у нас были Кристалинская, Кобзон, Горобец, Муслим Магомаев, Барашков, Лариса Мондрус, Ободзинский, Идита Пьеха и ансамбль «Дружба».

Не известно откуда пришла волна увлечения Сергеем Есениным: «Выткался над озером алый цвет зари». «Белая береза под моим окном». «Не жалею, не зову, не плачу». «Стою один среди долины ровной». Молодых охватил есенинский гулящий дух «Москвы кабацкой» с нэпманами и проститутками, с картами и вином. Ребята влюблялись, и пижонились. Старались походить на своих придуманных героев и нравиться девчонкам.
Главным, как сейчас бы сказали «Бой Фрэндом»  стал Алик Бурмакин, теперь уже по взрослому Олег. В отличие от меня и других сотоварищей, он значительно подрос, похорошел, приобрел симпатичный вид и привлекал окружение раскованностью и достатком. Встречали и тогда по одежке.

Он стал центром кампаний, лучше всех умел каламбурить и завлекать слабый пол. Есенина знал почти от корки до корки. Чаще всего читал: «Шагане ты моя Шагане. Потому, что я с севера что ли». Олег у тети Клавы был один, и она для него ничего не жалела. Самодостаточность у Зориных (Бурмакиных) проявлялось во всем – родители в поселке были «главными» бухгалтером и врачом, что определяло достаток и круг общения. Все новое и красивое, модное и дорогое появлялось вначале у него, потом у Бори Онищенко - он тоже был в семье один, и мама его работала в магазине. В нашей семье лишнего ничего не позволялось. Каждая копейка у мамы была на счету, и все тратилось на благоустройства дома.
Наши с Олегом приключения и дворовая дружба ушли на второй план. Настала юность, а она разводила по компаниям, интересам и новым потребностям.

Ансамбль


Благоустроенный, чистый поселок Малышева казался настоящим городом. Все в нем было целесообразно и удобно. Рядом со школой находился «главный штаб» Малышевского рудоуправления (МРУ), дальше почта, аптека, шикарная столовая в два этажа и дом культуры. Знакомство с последним началось со спортзала, где изумрудцы занимались баскетболом в группе Романова, далее следовала библиотека, а затем оркестровый зал.
 
Руководитель оркестровой группы  низенький, бледный, несколько неуверенный, лет 30  мужчина, по слухам, ранее играл в Свердловской филармонии третьей тру¬бой. Что-то в его в жизни не сложилось и он приехал в поселок ради квартиры, которую ему пообещали. Когда знакомились, а звали его Анатолий, рассказал ему о тяге к ударным инструментам и кое-что изобразил из пионерских навы¬ков и домашних заготовок. Мне разрешили приходить и участвовать в ре¬петициях, но пока, как говорится, на общественных началах.

Наступила стадия приобще¬ния к  искусству.
В ансамбле играли: труба, два саксофона (баритон и альт), электрогитара, тромбон, кларнет контрабас, ударные. Всеми, а в состав, кроме меня, входили  Володя Вдовин, Миша Яковлев, Алик Шмыков, Сайфутдинов, Боровских, руководила труба в лице руководителя. Играли танцы, гастролировали с концертными группами и даже обеспечивали похороны. Все было, было и спиртное. Водку тогда не пили, коньяк тем более. Популярностью пользовались номерные портвейны, прочие красные крепленые вина, часто продаваемые в разлив.

Ансамбль привлекали к различным торжествам в поселке и к шефским поездкам в соседние насе¬ленные пункты, воинские части, санатории и дома отдыха. Теснее общался с контрабасистом Аликом Шмыковым. Объединяло увлечение не только музыкой, но  и рисованием, Он жил на Изумруде в конце Клубной улицы и я частенько бывал у него в гостях. Рисовали этюды, натюрморты - акварельки.
Позднее Алик устроился оформителем-художником предприятия. Его мастерская располагалась в одном из помещений дома пионеров, куда я заглядывал и завидовал старшему товарищу, занятому любимым делом. Дороги по жизни разошлись и встретились, как в романе, 30 лет спустя. Алик все также рисовал, специализировался на художественных поделках из камня. В трудные девяностые годы он  помогал возрождающей религии,  разрисовывая храмы и церкви.

Ансамбль это танцы, а танцы это радость жизни. Жизнь била ключом, а я держал  нужный ритм всего происходящего в зале с большими колоннами. Звучали ритмы «дикого Запада» и мелодии наших модных композиторов, в первую очередь Бабаджаняна.
Эстрадная музыка в то время пользовались таким спросом, как сейчас валюта. Из западной музыки были доступны произведения социалистических стран: Югославия, Польша, Болга¬рия, Чехословакия. Из капиталистических стран звучали только отдельные, ставшие для всего мира классические вещи. Ноты были дефицитом.
 Были случаи, когда модные ритмы, как сей¬час говорят шлягеры, записывались на магнитофоны с международных соревнований по фигурному катанию на льду, где танцы отличались экстравагантностью.  Про¬исходило это чаще на показательных программах, к которым ребята готовились заранее. Телевизионные «Огоньки», передача «КВН», от них молодежь была без ума.


Харитонов


Первое состязание школьного клуба КВН проходило между 9 «б» и 11-ым классом. Проходило оно в упрощенном варианте и сводилось к обсуждению песни «Текстильный городок». Команда девушек из 11-го класса выступала в качестве обличителей, а команда девятиклассников, в которую входил и я, защитниками её содержания. Игра проходила импровизировано. Тему сообщили накануне дебатов, вопросы задавались судьями из числа преподавателей. Победила молодость и азарт. С того времени мне запомнились строчки песни.

                « Городок наш ничего
                Население таково
                Незамужние ткачихи
                Составляют большинство».

Победа серьезно подняла престиж  нашего класса и нам поручили провести первое школьное «Кафе» в столовой поселка. «Кафе» это своего рода школьный «Огонек», где приглашенные сидят за столиками, пьют кофе, разговаривают, танцу¬ют, слушают музыку и участвуют в общей концертной программе. Такого никогда раньше не проводилось. Мы были первыми, а среди нас авангар¬дистов пальма первенства, конечно, принадлежала Валерию Михайловичу Харитонову, поэту, журналисту и нашему преподавателю по физической культуре.
 
Появился он неожиданно. Раньше жил в Свердловске по улице Восточ¬ной. Что его толкнуло в провинцию, знает только один Бог. Мы же были ему благодарны, за то, что он свалился на нашу голову.  Уже тогда, как принято сейчас говорить, у него име¬лось «новое мышление». Заключалось оно в равенстве общения со школьни¬ками, доверии, отказе от всякого снобизма и бюрократии. Мы ему годились в дети,  но он старался этого не показывать,  его устраивала роль  старшего брата, а если точнее, опытного друга. Привлекательный внешностью спортсмен, увлекался классической борьбой и вел соответствующий кружок. Валерий оказывал притягательное воздействие. Раскованность в действиях, чувство собственного достоинства, неорди¬нарность поступков, все это так не гармонировало с окружением. Потом мы узнали, с чем это связано.

Выяснилось, что он имеет отношение к ев¬рейской национальности, к другой, нам неизвестной, системе воспитания. Мать его, как, оказалось, заведовала в нашем Доме культуры. В поселке, в об-щем, проживало много еврейских семей. К ним относились Шапиро, Гольдштейн, Гринберг, Изергин и некоторые другие. Для нас тогда еврейского вопроса не существовало. Мы не знали и не интересовались его историей. Несколько позже, после войны 1967 года, еврейская тема стала популярной. Пошли анекдоты, но фамилий этих в поселке уже не стало. Все разъехались кто куда, возмож¬но часть и в Израиль.

В то время и чуть позже ходили разговоры о том, что после войны уральские изумруды на внешний рынок поступали через посредничество фирмы израильского магната Иона Бен Иона. Победоносная для Израиля война 1967 года имела прискорбные последствия для нашего предприятия и сбыта изумрудов, так как СССР разорвал дипломатические отношения с Израилем. С этого времени с предприятия стали исчезать евреи специалисты, а с ними канули в лету и перспективы развития изумрудного дела.

Еврейская тема меня не интересовала, ни тогда, ни потом. Тем не менее, кое-что  стало известно.  Оказывается, еще Плеханов предупреждал, что все евреи шовинисты и националисты и, что у русских нет опыта ведения с ними дел, а это может привести к захвату ими партии и государства. Так, впрочем, и получилось. При образовании ЦК РСДРП (б) русских было-трое, евреев-девять.
Первое советское правительство состояло из 22 наркомов, из них русских-3, грузин -1, армян-2, евреев-16. ВЦИК, избранный на 1 Всероссийском съезде Советов, кроме Ленина, состоял из евреев. В 1918 году в Петрограде партийно-государственный аппарат состоял из 556 евреев и 14 русских. Кроме того, в коллегии  по иностранным делам из 45 человек Чичерин был единственным русским. Радек знал всего 400 слов на русском языке, однако это не мешало ему стать главой советской печати. Одно время сельское хозяйство  в нашей стране возглавлял Яковлев (Яков Аркадьевич Эпштейн), который организовал раскулачивание.

В ходе красного террора расстреляли 10 тысяч потенциальных «врагов» советской власти, цвет русской интеллигенции. Евреев среди них нет. В Москве было уничтожено 3 тыс. 200 памятников культуры. Был уничтожен Храм-спасителя. Каганович издал приказ об уничтожении храма Василия Блаженного. Вот что писала газета «Правда» от 25 августа 1925 года: «Русь сгнила, подохла, царство ей небесное! Мы должны выбросить из головы национальную точку зрения».

Со стороны РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), возглавляемой родственником Якова Свердлова Авербахом проводилась кампания по травле Есенина и Маяковского. Еще Дюринг писал: «В России больше всего проживает евреев, сионисты планируют создать еврейское государство именно в России», а Наполеон говорил: «Сила евреев не в них самих, а в их организованности». До революции в России проживало 5 млн. 600 тыс. евреев. По переписи населения 1979 г. в СССР их было поменьше -1 млн. 813 тыс., что составляло 0,66% населения, из них 190 тыс. дети. Евреев и в пос. Малышева значительно поубавится, и дела начнут потихоньку сворачиваться.

Исчезнет и семья Харитоновых, уже не будет в школе Валерия Михайловича, и не будут больше проводиться такие замечательные вечера как ранее. Хрущевская «оттепель» закончится, и настанут другие времена.
Вконец распоясались китайцы. Кто бы мог подумать, устроили массовые выступления  студентов в Москве! Мы для них стали ревизионистами и хуже чем империалистами. На границе стали раздаваться выстрелы, а в самом Китае начались репрессии, стали раздаваться призывы к проведению «культурной революции». 



Тургояк



Девятый класс закончился походом на озеро Тургояк в Челябинской области. Почему именно туда? Трудно сказать, возможно, наш групповод Валерий Михайлович там уже был, а может, так определило Гороно (городской отдел образования). В поход с двух 9-ых классов набралось человек 20. Маршрут: Асбест, Свердловск, Каменск-Уральский, Миасс, Тургояк, Чебаркуль, Свердловск, Асбест. Первое из многочисленных впечатлений связано с посещением Ми¬асского (Ильменского) заповедника и одноименного минералогического му¬зея. Первый раз я увидел столько камней.

Кому-то из ребят пришла в голову мысль экспроприировать музей на один экспонат. Перед участниками похода стояли задачи: изучение края, ведение журнала, сбор различных коллекций и т.д. Вот некоторые горячие головы, в том числе и Шурик, решили для пользы дела, а точнее для походной коллекции экспроприировать один минерал из музея. Операцию поручили провести мне и Володе Трофимову. Заключалась она в следующем. С открытой спортивной сумкой на плече я проходил вдоль стеллажей, а Володя в этот момент шел сзади, брал со стеллажа запримеченный камень и бросал его в сумку. Операцию, как мальчишество из серии «дурачество», не назовешь, но этого требовала жажда романтики и приключений.

 От Миасса до озера Тургояк шли пешком, вначале до отворота на «Машгородок», потом до одноименного названию озеру рыбацкому поселку, затем вдоль берега отшагали еще километра три-четыре. На некоторых участках дорога шла по буграм, один такой и самый большой перед спуском к озеру назывался Дунькин пуп. Существовала легенда, что под ним находятся Пугачевские сокровища. С бугра открывалась красивая панорама на озеро и турбазу. К нашему приходу на ней уже располагалась группа школьников из Челябинска. С одной из девочек познакомился Боря Онищенко и долго с ней переписывался.

Лагерь организовали недалеко от туристи¬ческой базы, и все время проводили на ней, где были условия для отдыха: волейбольная площадка, навесы для приема пищи, места для разведения костров. Вода в озере, если залезть на 3-х мет¬ровую вышку для прыжков, просматривалась на 4-5 метров, прыгать с нее было страшно, так как дно с брошенными консервными банками, стояло буквально перед глазами. Купались мало. Ключевая, холодная вода обжигала сильнее яркого солнца. Ограни¬чивались короткими заплывами для снятия перегрева на пляже. Солнца хватало  с избытком и потому мы или валялись на песке или играли в волейбол.
 
 Однажды вечером мне пришлось в экстренном порядке бегать в поселок за хлебом. А случилось это так. Сели ужинать, а самого главного продукта не ока¬залось, так сказать, не рассчитали. Вот я и проявил инициативу добыть хлеба и обер¬нуться туда и обратно за час. Пришлось попотеть. Когда стучал в магазин, который уже закрывался, разговорился с местным дедком.  Он мне рассказал, что он тутошний с незапамятных лет. Еще его деды основали возле озера общины и тайные скиты староверов -“австрийцев”. Златоустовская  обитель, а край тогда назывался Оренбургский, как раз находилась у озера. Много позже я вычитал, что одно время в пределах Оренбургской губернии насчитывалось свыше 46 тысяч староверов. Епископ Софроний посещал “главные пункты раскола” Сергиевский и Бударинский скиты – известные далеко за пределами Уральской области.
 
Вечером на базе звучала музыка,  устраивались танцы.  У меня  был симпатичный красный свитер,  который на время похода выпросил у тетки Веры. Однажды его презентовал Валерию Михайловичу. Видимо, ему хотелось на танцах кому-то понравиться. Время похода пролетело быстро. Его можно было рас¬тянуть, но финансовые запасы иссякли, и пришлось собирать вещи в обрат¬ный путь. Наступил грустный период прощания со свободой и природой. Закончился поход сбором нескольких асбестовских школьных отрядов. Подводились итоги путешествий, результатов исследований и находок. В финале прово¬дились соревнования по спортивному ориентированию. В итоге, как запомнилось, заняли почетное второе место, с грамотами и подарками вернулись домой. В этот день мне исполнилось 16 лет. Ребята сбросились и на последние деньги купили имениннику кулек конфет. На Ма¬лышева заходили в гости к Боре Илькину и пили с конфетами чай.

Лето, как всегда, пролетело быстро. Огород, покос, опять огород. В августе с братом Сергеем и Борисом Онищенко ненадолго нанимались в по¬мощники косить сено для местного скотного двора. Ездили на машинах леспромхоза далеко за Ильинку. Жили в избушке, кормили комаров. По ве¬черам старый дед рассказывал,  как воевал возчиком в Чапаевской ди¬визии, как Анка стреляла из пулемета. Красные победили, а я заработал 14 рублей.

Десятый класс начался особенно. В микрорайоне, тогда еще на голом пустыре, построили новую большую и красивую школу. И снова третий этаж, и последняя аудитория, кабинет химии. Почему именно этот кабинет? Потому, что новая классный руководитель, интересная женщина с родинкой на щеке, Галина Николаевна Заворуева преподавала химию. Снова жизнь пошла по распорядку. Снова по утрам садился у « двухэтажек» на автобус и ехал теперь уже не до конечной остановки, а до микрорайона. Позднее эта остановка стала называться «Улица Тимирязева». Мы её обозвали по своему «Ракушкой», по форме корпуса, построенного из стек¬лянных блоков. Сейчас от нее не осталось и следа. Варварски разрушили дикие и темные люди красоту, в которой так все нуждались.

 Теперь микрорайон не узнать. Кругом дома, магазины, кафе, новые корпуса больницы. Вдоль автомобильной трассы двумя рядами выстроились 30-ти летние топо¬ля. В свое время школьники принимали участие в их посадке. Микрорайон разрос¬ся и сейчас уже трудно определить, где больше проживает население в старой или новой части поселка. К этому времени общество «Мопус» распалось. Наши подружки из 11-го класса Люда Пургина, Таня Трофимова, Лариса Юстус и Аля Тимухина уехали в Томск поступать в Уни¬верситет. Пургина и Трофимова поступили в Университет. Тимухина по конкурсу не прошла и устроилась в Томске на работу и заочно в Ин¬женерно-строительный институт.
Тогда я еще баловался рисованием и од¬нажды по почте получил из Томска посылку, а в ней книги - 4 тома из серии «Изобразительное искусство». Это Тимухина с первой получки выслала школьнику учебники по рисованию. Позднее была еще од¬на бандероль с модным в то время болоньевым плащом.
В школе привлекали к работе в «Комсомольском прожекторе», к оформлению различной агитации,  изготовлению пособий для учебных каби¬нетов.  Однажды,  по просьбе физика и математика Ивана Трофимовича сделал копию с портрета самого Альберта Эйнштейна.

Спорт оставался одним из главных увлечений, прыгал в длину и даже стал чемпионом города Асбеста среди школьников.  Боря Онищенко метал копье и молот и тоже всех победил. Благодаря этому участвовали с ним в областных школьных соревнованиях, которые проходили в Свердловске на центральном стадионе. Жили в «Доме крестьянина» на улице «8-го марта», усиленно питались и тренировались. К сожалению, выступили неудачно, не прошли квалификационные испытания. При лучшем ранее прыжке на 5 метров  80 сантиметров, следовало преодолеть 5 метров 30 сантиметров, но не получилось. Обстановка большого города выбила из нормального состояния и нервы подвели. Из трех попыток два заступа. Удавшийся прыжок получился не совсем удачным, и в итоге баранка, то есть ноль результатов. Такого с ним еще не бывало. Урок на всю оставшуюся жизнь.


Выпуск


В связи с тем, что учеба в школе предполагала про¬изводственное обучение, я как и все отрабатывал производственную программу на предприятии почтовый ящик № 2. Приходилось посещать электроцех предприятия (цех № 6), за которым числилась и мама. Опытный и весьма требовательный мастер-ветеран учил нас школяров  тонкому слесарному делу путем изготовления трансформатора. Когда несколько освоились, влились в монтажную бригаду Полковникова. В ней трудился наш бывший однокашник Володя Кадочников, а также веселый парень Гена Молочков, брат нашей одноклассницы.

В бригаде выполняли подручную работу - таскали и красили трубы, крепили кабеля, устанавливали электрощитки, распределители. Электродрелей тогда не было; молоток, шлямбур и воля к победе решала все. Главное надежный крепеж. Особенно тяжко доставались работы зимой на улице, когда тянули подвесные электролинии.
Ни с чем не сравнимое впечатление с мороза попасть в теплую рабочую столовую. С таким аппетитом уплетал за оби щеки только на границе, после службы. За труд выдавалась заработная плата. Приятно иметь в кармане несколько рублей на свои удовольст¬вия. Пожалуй, тогда впервые почувствовал себя взрослым. Закончив практику  на «хорошо», получил специаль¬ное удостоверение за N 155. Фотография на удостоверение получилось удачной, и точно отражала молодость души и радость момента завершения школьного образования. Теперь я электромонтер 2-го разряда.

Оценками в аттестате, прямо скажем, не блистал, отличным поведением не отличался и  школу окончил «на удовлетворительно». Все плюсы ограничивались спортом, рисованием и музыкой. Были, конечно, и любимые предметы: история, география, ли¬тература, обществоведение. Они задевали чувства и будили воображение. Сухие законы, теоремы, формулы и правила угнетали память и наводили скукоту. Больше мечтал, чем делал, чи¬тал про исторических героев, о чудесных далеких странах и путешестви¬ях,  рассказы о дикой природе. Хотелось совершить что-то необычное, но что, он еще не знал. Учиться было скучно, не интересно. И по этой причине, как любил говорить один из его наставников, из¬ворлыжился.

                А школа что? Одно и тоже
                Ведь говорят. Душа казенного  дороже.

В выпускных харак¬теристиках директора школы, классного руководителя и секретаря комсо¬мольской организации указывалось: «Хороший и честный товарищ, имеет определенные способности, участвовал…., выполнял…, но к учебе относился с прохладцей, поэтому имеет оценки ниже, чем мог бы иметь». Все правильно, и потому на выпускном вечере я сказал всем большое спасибо. Аттестат о среднем образовании получил 22 июня 1966 года, в день начала войны. Выпускной вечер проходил в школе, в спортзале, приходила мама. Ничего примечательного на выпуске в жизнь не запом¬нилось.

Сестра Лида школу окончила с первым выпуском в 1956 году, у меня оказался десятым, юбилейным. Брат Сергей из школы, уже после 10-го класса, вышел с 12-м вы-пуском. На память от выпуска осталась фотография, одна общая на два 11-ых класса. В пер¬вом ряду учителя воспитатели: Макарова, Заворуева, Горных, Прыткова, Фомина, супруги Минихаеровы, Во¬робьев. Многие педагоги в президиум не попали. Хотелось бы чаще лицезреть и вспоминать близких наставников Шувалову Римму Феоктистовну, Нечаева Николая Михайловича, Гефеле Людвига Давыдовича, Харитонова Валерия Ми-хайловича и некоторых других с кем соприкоснулся сердцем, но, увы, они-то и не попали.

Надо вспомнить и последнего физкультурника Алевтину Кулбаеву. За её подписью оста¬лись несколько зачеток по присвоению спортивных разрядов по легкой ат¬летике и лыжам. Что что, а бегали и прыгали мы предостаточно, о чем свидетельствовали многочисленные грамоты Гороно и Городского Совета спорта за 1965-1966 года. В мае 1966 года наша школьная команда заняла 1-ое место в эстафете на приз газеты «Асбестовский рабочий». Среди прочих награж¬дений сохранилась грамота от Заводского комитета и Правления Малышевского Дома Культуры за активное участие в работе художественной самодеятельности за подписью председателя Завкома Ленькова.