...Жил да был в одном селении один Иван. И как он играл на гуслях! Как проведет рукою по струнам, так всякий в доме бросает все дела и садится слушать его. Даже Полкан и тот ложился у порога и навострял уши. Все песни знал Иван-гусляр, и все слова наизусть помнил:
"Не велик хотя удел, но живу спокоен,
Скатерть, столик, пища есть, в мыслях своих волен.
Не прельщает вышня честь,
Для меня то трудно снесть.
Не виновну жизнь люблю, в ней моя забава".
И любили его в родном селе, и даже во всех соседних: во всем уезде не найти было такого песняра. За песни свои он в накладе не оставался - кто пряник тульский принесет, кто мешок орешков даст, кто и куфайкой одарит, а кто и на телеге в любой момент подвезет; гончар горшков новых сделает, Петька-малец забор покрасит, купечья дочка Марфа яблочка заморского даст попробовать... Такова любовь ближних, родных - не пустые слова, и не суетное "спасибо"впопыхах, а доброта в действии, как она есть.
И говорит ему Прасковья, жена его:
- Коли тебя так любят в нашем селении, не сходить ли тебе в город? Ужо вот третьего дня из столицы племянник приезжал, говорит, ждут тебя там, посмотреть хотят на гусляра дивного; а ты дома в сенях сидишь, за пироги да орешки играешь.
Отнекивался Иван, да потом сам задумался.
Если в родном селе голоден не остался, да в почете ходит, то почему бы не отправиться в Петербург - авось грошиком не обидят.
Долго думал Иван, долго кумекал - даже со старым Полканом обсуждал, сидя с папироской на пороге; и до самого утра задумчиво гусли перебирал...
А потом решил - ну, чем черт не шутит? Бог не выдаст, свинья не съест, спрос не ударит в нос, надо бы собираться.
Всем селом провожали Ивана в поход далекий; Прасковья и вещи собрала, и еды надавала, да и соседи-друзья не обделили: кто сапоги кожаные сам сшил, кто шаровары модные в дар отдал, а кто и гусли модные, московские, расписные подарил; Илья из соседнего села в дорогу бутылку лучшей браги дал; Петр возничий обещал на санях до Пскова отвезти, а дальше уже то пешком, то перекладными - где наша не пропадала?...
Сел он в сани к Петру, вожжами дернули - и поехали в дальний путь. А Полкан старый увидел, что хозяин прочь удаляется, да с цепи сорвался, и за Иваном в сани кинулся, хозяину щеки лизать и скулить радостно. Не гнать же старого? Взяли с собою.
Едут-едут от заставы до заставы, и песни поют втроем - Петр, Иван да Полкан:
"Над полями да над чистыми
Месяц птицею летит,
И серебряными искрами
Поле ровное блестит!
Ну, дружней, звончей, бубенчики,
Заливные голоса!
Эх ты, удаль молодецкая,
Эх ты, девичья краса!"
Приехали до Пскова, а дальше пешком надобно. Попрощались с Петром, да пошли Иван-гусляр с Полканом-псом дорогой пустой да заброшенной. День идут, два идут, вот и кушать хочется, а все запасы кончились. То снег, то дождь, то двор постоялый закрыт, то коней нет, где чума прокатилась, где селенье заброшенное: широка ты Русь, да проку-то! Вот неделю идут, и вторую топают, уже третью ковыляют - оба языки высунули, да божью матерь и дьявола поминает Иван через каждый пень-колоду.
Похудел на пуд, бородой зарос, аки монах в келии; мозоли натертые, да шаровары в заплатках - трудно было Ивана узнать, диким стал, будто половец.
И Полкана уж не было с ним - бедный в дороге околел, а травой да перекати-полем сыта собака не будет. Похоронил его хозяин под ивою плакучей, да камушком привалил - и свиньи не разроют, и путнику будет, где присесть, отдохнуть. И в честь друга сердешного песню вспомнил старую, добрую:
"Молчите струйки чисты,
И дайте мне вещать:
Вы птички голосисты
Престаньте воспевать.
Пусть в рощах раздаются
Плачевные слова,
Ручьями слезы льются
И стонут дерева...."
Грустил, грустил, да поздно уже и назад поворачивать, и грустить проку никакого, да и силенок не осталось на обратный путь: взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Долго ли, коротко ли, стоптав семь сапогов, пришел Иван к воротам городским. Ну а о большом городе ни словами сказать, ни в сказке описать: камни драгоценные, площади вымощенные, людей столько, сколько воробьев у мельницы, и дворец царский сияет, и купола храмовные как золото, ярче солнца светят; и шум, и кони, и повозки, и жандармы ходят с казаками, и простолюдины, и рабочие, и приезжие, и кареты семейства царского, и вельможи со свитой ходят, все важные-важные, и усы накручивают, да девицы красоты ангельской прохаживаются - таких в селах не увидишь! - но все же никого краше Авдотьи не найти... Пока по городу Иван шел, вся усталость улетела, и бодрым шагом он вышел на площадь большую, мощеную камнем заморским, серым...
Вот на площади люд собрался на него посмотреть - городские, ухоженные, в костюмах на немецкий манер, да в платьях по французскому фасону... Даже немного опешил Иван, не приходилось ему перед такой толпою выступать. Был бы рядом Полкан, как полаял бы, да рассмешил всех, так легче бы стало... Делать нечего! Снял ушанку свою Иван, поставил перед собою, а сам взял гусли в руки, по струнам провел, вздохнул глубоко, чтобы голосу легче в груди было, да как запоет!...
"Счастлива жизнь тому, кто любви не знает,
Дух спокоен завсегда и не воздыхает.
И не думает о том,
Не крушится ни о ком;
Ево в свете веселит лишь драгая вольность.
День в весельи проводя, сладко засыпает,
Проводя приятной сон, весело вставает.
Веселится видя день,
Как пастух пришел под тень,
Чтоб от солнца ево зной там не беспокоил".
И много сему подобных песен спевал, да все баллады вспомнил, что дедушка его еще пел, да все былины, что дядя ему сказывал, покуда от холеры не помер, да и частушки не забыл - все, что приличные, помнил хорошо. Играл битый час, пел, да приплясывал - жаль, не было Полкана, подвывать ему в такт! А народу любо такое представленьице - знай, подпевают, да в такт притопывают, кто-то с девками танцует, кто сам в пляс пустился, а вон где-то в третьем ряду девица слезу пустила - а то и бабка старая молодость вспомнила, мужа почившего имя поминает, грустит, да сама слова наговаривает себе под нос; даже поп мимо проходил, и тот довольно бороду погладил, послушал...
Закончил Иван песни петь - горло хрипнет, пальцы на ветру стынут, да руки устали и плечо притомилося; ноги уж не держат, пора бы на постоялый двор, спать до утренни. Да народ как захлопает, как закричит, как засвистит, как начнет благодарить!
Отродясь, говорит старушка, таких песен дивных не слышала, спасибо тебе, добрый молодец. Молодец, мужик, говорит барин питерский, певец от бога ты. Милый гусляр, не женат ли? - дева, краснея, спрашивает. Мальцы подбегают, за подол хватают, домой зовут, мол, для мамки спой, она в поле пашет, не смогла послушать. Поп нахваливает, говорит, Господь тебя благослови за игру твою окаянную, всю душу разбередил старому. Тетки чинные, во платках красных да с лицами, как у тульских пряников, зовут на застольную; юноша бледный с лицом горячечным благодарит сердечно, просит слова песен записать; казаки ус подкручивают да пальцем тычут в гусляра - смотрите, дескать, знай наших, чай не приезжий басурман, а как поет, любой закачается.
Мало-помалу, все спасибо сказали; желали счастья, любви и всего хорошего, даже место в раю обещали, ко стыду сказать; звали то пить, то гулять, то еще куда; но от всего отнекивался Иван-гусляр - погуляли, пошумели, и хватит. Не дело на площади развлечением быть, коли музыкантом серьезным являешься, а не цирковым медведем на цепи тяжелой, да с балалайкою... Разошлись все кто куда, по делам своим - кто домой, кто на фабрику, кто к жене-мужу... остался наконец Иван один, и вздохнул спокойно. Не привык он к вниманию шумному, к гаму досужему - в селе-то родном, конечно, тоже собирал народу вокруг себя множество, но все же знал среди них всех и каждого.
И тут повернул счастливый Иван лицо свое к шапке-ушанке своей - старой да прохудившейся, и ахнул, да не по-хорошему, а по-плохому: не было в шапке ни грошика, что уж говорить о копейках да рублях!
Вот уж правду говорится в народе испокон веку: "спасибо сыт не будешь"...
Посмотрел Иван-гусляр на купола ближайшего собора, перекрестился широко, поднял шапку с земли, отряхнул, взвалил котомку на плечо, да пошел обратно, в тихое свое село.
Шел и напевал:
"Кто же хвалится искать, чести домогаться,
Коль удачливо ему, желаю стараться.
Пусть тот долго с тем живет,
Пусть великим век слывет.
Яж пронырлив не бывал, не в том моя слава".
Вернулся Иван домой, и как встретили его! Прасковья на шею бросилась, ручейком слезы льются; старик-отец трубку изо рта на радостях выронил; друзья-знакомые шапки в воздух кидают.
Пир на всю деревню устроили, от всего, что имели, каждый десятинку грошика отломил, и в накладе не остался - мед-пиво пили, по усам текло, а в рот не попало. И спрашивают наперебой: дескать, как там, Ваня, в Петербурхе-то том самом? правда ли, что там купола золотые, а дороги мощеные? и что там царь живет со всею свитою?
Отвечал им гусляр, да в подробностях - а сам горько посмеивался в бороду: как бы не была столица прекрасна, коли там не куличами, а спасибом кормят, то и околеть можно, как собаке...
То и нам с вами урок: близкие, коли спасибо скажут, то завсегда отплатят, и всуе не поблагодарят; а чужие, сколько бы их не было, будут в благодарностях рассыпаться, да грошом не одарят. Пой да пляши, честный человек - но только для ближнего твоего, который за твои песни да пляски с тобой чем-нибудь, да поделится. От души спел - от души и оделили...
(в сказке использованы народные песни из книги "Собрание разных песен; ред. М. Чулкова, 18 век")