"... в действительности ничего не существует во всех трёх мирах. Так, где же Вы хотите увидеть ум или дух?"
"Основы дзен-буддизма". Дайсацу Тайтаро Судзуки.
Путешествие двух очень разных субъектов через весь город от железнодорожной станции "Долгопрудная" на берег Канала имени Москвы.
Всем Ангелам осознавшим и не осознавшим себя, посвящается.
Жил-был Дух. Самый обыкновенный. Дух ничем не отличался от неисчислимого множества Духов, живущих в мириадах параллельных и пересекающихся пространств мыслимо-немыслимого количества времён.
Дух занимался тем, чем занимались его Старшие Братья, Младшие Братья и Дух-Отец-Прародитель. Ничем. То есть, с точки зрения Духов, он ничем особенным не занимался. Жил, как все. С точки зрения человеческой, Дух проводил своё Духовное время в бурной, но никчёмной деятельности.
Дух ел. Питался. Самой обыкновенной едой, которой питались все его Братья и Дух-Отец-Прародитель. Человеческими эмоциями, порождаемыми чувствами, то есть, с точки зрения человеческой, обыкновенным говном. Иногда поедал человеческие мысли, если они плохо держались в человеческом мире. Дух всегда старался походить на своих Братьев и Духа-Отца-Прародителя. И поэтому, никогда не отказывался от приглашений на пиры.
Дух рос, мужал, становился плотнее, глубже, опытнее и мудрее. А рос Дух быстро. Не по дням, а по часам, с точки зрения Духов.А иначе и быть не могло. Ведь вокруг столько Добрых, отзывчивых, на его Духа потребности, Добрых людей. Духу не приходилось их злить или ссорить между собой. Люди сами, Добрые Души, стремились сделать друг другу какую-нибудь гадость. Духу приходилось только ждать.
когда Дух подрос и возмужал, он научился многим приёмам, выводящим людей из равновесия. Дух не делал что-либо специально. Дух приближался к человеку и созерцал человеческое. Всякие мысли, чувства, желания. Люди никогда его не замечали. Или делали вид, что не замечают. Добрые, хорошие люди. В мире людей не принято говорить о Духах. как это правильно. Иначе бы люди перестали думать гадости, и Дух умер бы от голода.
По правде говоря, бывали и у Духа голодные времена. В большие человеческие праздники. Во время праздников Дух заметно терял в плотности, бледнел и ему приходилось летать в места, в которых скапливались и подолгу жили Самые Добрые, Самые Хорошие Люди. Они жили в специальных загонах, чтобы Дух сразу мог отличить Самых Добрых, Самых Хороших Людей ото всех остальных.Когда Дух подлетал к одному из загонов, самые Добрые, Самые Хорошие Люди что-нибудь выдумывали, чтобы встретить Духа особенно питательными эмоциями и чувствами.
Время от времени, Дух летал вместе со своими Братьями туда, где Добрые люди портили тела других Добрых людей или животных. Одному летать туда нельзя. Там столько еды, что можно перебрать и заболеть какой-нибудь из болезней, порождаемых обжорством.
Особенным лакомством Дух считал эмоции, рождаемые в ссорах молодыми людьми и девушками. Их тонкие, нежные чувства, насыщенные нежными, ласковыми эмоциями и мыслями, подолгу жили в плотном, глубоком, дружелюбном Духовом теле. Молодые Добрые Люди ссорились со своими Добрыми Подругами и снова мирились. По ночам. иногда ссорились во время примирения, что Дух особенно ценил. Снова мирились. Некоторых, Самых Отзывчивых Добрых Людей и их Добрых Жён, Дух оберегал и не отдавал своим Братьям.
Но однажды, Духу это можно простить, Дух ошибся. ведь, за его короткую жизнь, какие-то несколько сот тысяч лет по человеческим меркам, не накопишь всего необходимого опыта для общения с людьми.
Дух летел себе, ел свою обычную еду, мрачные мысли своего Любимого Доброго Человека, не о чём плохом не думал, никого не трогал, и, вдруг, увидел чистые, светлые, без единой тёмной мысли глаза злого человека. Братья предупреждали, что есть среди Добрых Людей плохие, злые люди, которые морят Духов голодом. Иногда до смерти. Предупреждали, что злые люди изобретательны и придумали много способов, чтобы заманить в свои руки легковерных Духов. Слава Духу-Отцу-Прародителю, что таких людей немного! Добрых Людей больше.
Это было... Не вообразимо... Не вероятно... Низко... Отвратительно... Что-то зашевелилось внутри Духовного тела незнакомое, взрослое, неизведанное. И рванулся Дух в эти глаза со всей своей силой и мощью!
Ох, и старался же Дух, чтобы разозлить злого человека! Но не получил в ответ на свои усилия не одной тёмной мысли, не одной тёмной эмоции. Только самой бедной и не вкусной едой, болью Души злого человека питался Дух в своей подвижнической деятельности.
Истощал Дух. Бледнеть начал. Братья Духи в него пальцем стали тыкать, потешаться над ним, смеяться, когда злой человек встречался глазами с Добрыми Людьми. Издевались. Приходилось Духу от них поглубже в злого человека прятаться, чтобы не вынули и не съели ненароком.
Так и истощал бы Дух внутри злого человека, не обняв перед смертью своих Братьев и Духа-Отца-Прародителя, если бы не встретил внутри злого человека ещё одного, тощего, еле видимого Брата. И Брат рассказал Духу сказку, слышанную им от Брата, растворившегося недавно от истощения внутри злого человека.
Давным-давно, когда уже никто и не вспомнит, внутри злого человека оказался Самый Непокорный, Самый Гордый, Самый Сильный Дух. И этот Дух в солнечное, свежее утро собрался с последними силами и вырвался из злого человека по солнечному лучу, светившему злому человеку в глаза.
Где сейчас этот Дух, никто не знает. Но доподлинно известно, что обезсиленный борьбой за свободу, Самый Непокорный, Самый Гордый, Самый Сильный Дух втёр по солнечному лучу в Солнце и сгорел. А сгорая, получил за это всю Вселенную со всеми существами, их мыслями, эмоциями и чувствами.
Брат Дух сказал Духу, что не сможет от истощения вылететь из злого человека, но отдаст ему , своему Брату, остатки своих Духовных сил, чтобы Дух мог вырваться из злого человека.
Дух видел, как последние Духовные силы Брата перетекли в его тело. Контуры тела Брата размывались, еле заметное тело стало прозрачным, и Брат растворился, исчез внутри злого человека.
Сколько Дух ждал, никто не знает. Время абстрактно.
Утром посмотрел злой человек на Солнце. Ярко-синее, с оранжевым ореолом, с зелёными веснушками по всему Солнечному телу. Солнце слало ему, Духу, свои спасительные лучи. Тёплые, питательные, вкусные. Ухватился Дух за солнечный луч и вытек по нему из глаз злого человека.
Так Дух по невидимой, даже для него, всевидящего Духа, нити летел и ел Солнечный свет. И не заметил, как очутился внутри Солнца, там, откуда появляется Солнечный свет. И сгорел. Потому, что по пути съел столько Солнечного света, что не мог сопротивляться Солнечной Силе.
Сколько Дух горел, никто не знает. Время абстрактно.
Только почувствовал Дух приятное покалывание во всём своём духовном теле. И почувствовал дух, что растёт. Растёт быстро и безконечно. Заполнил собой сначала Солнце, потом около солнечное пространство, потом почувствовал, что летит во все уголки Вселенной, чтобы быть одновременно везде и нигде. В нужное время в нужном месте.
Прав Брат. Вот она, Вселенная. Безконечная в своих пространствах и временах. Безконечная в своих существах и их чувствах.
И видел дух, что все живые существа всех миров и пространств, параллельных и пересекающихся, всех мыслимо-немыслимых времён, подставляли ему, духу, свои лица и тела, что ловят его, духа, листьями, чтобы порадовать особенно вкусной едой, которую люди называют любовью.
Не знал дух, что летит со сверхсветовой скоростью, разогнавшись от поцелуев зелёных листьев и прикосновений ладоней и лиц всех живых существ.
И улетел дух из человеческой Вселенной. Куда, никто не знает, потому, что духи от туда не возвращаются.
А главное, духу не хотелось есть. Ничего. Даже новой, вкусной еды под названием любовь.
А человек улыбался, подняв к Солнцу лицо. Человек шёл с работы. Этот человек,
как другие люди, жил-поживал, добра наживал. Работал на наше общее благо с расстановкой, не спеша, с оттягом. Радовался успехам, небольшим, но честно заработанным деньгам.
Тратил их с радостью и удовольствием, поминая всех Языческих Богов, Самого Доброго Христьянского Бога и Братьев Духов. Всех вместе и каждого в отдельности.
Жил человек в небольшом городе-спутнике скромно и незаметно. Давно ли жил, никто не знает. Вроде, давно, а вроде, и недавно жил кто-то кого помнили с детства. А может, и он жил в этой квартире. Да, кто сейчас вспомнит, когда пошла такая пьянка. Сколько их прошло через горд за эти десять лет... Может, где и посчитано. Вроде, кто и вспомнил человека, что встречались в детстве, даже играли на огромной куче песка, насыпанной перед бараком, собирали камушки в ручьях, размывших обочина Лихачёвского шоссе, ловили ящериц в лесопосадках вдоль-по берегу Канала, во время посадки картофеля.
Человек прижился в городе, примелькался, познакомился со многими, но крепкой дружбы не с кем не вёл. Да никто и не стремился дружить со странным, нелюдимым человеком, прятавшим светлые глаза при встрече со знакомыми, но, иногда, вдруг, бросал такие взгляды, от которых холодок бежал по спине и мутило, словно после первого боя.
Кто-то вспомнил, что появился человек сразу после резкого похолодания в начале девяностых, когда насыпало снегу за всю безснежную зиму.
А там...
Время стирает лица. Москва заставляет держать лицо в общем выражении своих личных чувств.
А там... Живёт, никому не мешает.
Человек спустился с платформы, шёл к длинной, плотной очереди, стоявшей перед автобусной остановкой.
Народ стоял в очереди, усталый после работы, ждал оттяга вечером в пятницу, предвкушал субботу.
Стояли в очереди знакомые люди, которые встречались почти каждое утро на пригородной платформе, в городском автобусе.
Посмотрел человек на закатное Солнце, превращающее стену ближних домов в тонкий, двумерный забор, окружающий обрыв перед Солнцем, перед Космосом, обрыв, открывающий голый гранитный земной бок, словно отрезанный параллельным пространством от него, от пригородной платформы.
И пошёл человек пешком через весь город.
И стена домов теряла монолитную непроходимость, пропускала внутрь небо и свет закатного Солнца.
Человек остановился у светофора, на перекрёстке Первомайской, у "Башмачка". Идти домой по Комсомольской до старого ДК, по Циалковского, мимо старого ДК, через гаражи, до Дирижабельной, через пустырь, вдоль лётного поля.
Лётное поле, огромное, свободное, оставшееся после испытания дирижаблей, после вертолётной стоянки, сохранившее воздушную пустоту своего небольшого, смиренного сердца, сквозь которое взлетал в небо ветер. А деревья приветливо махали ветру гибкими, живыми ветвями.
Дельтапланеристы своими дельтапланами тыкали в небо над лётным полем, натужно шевелили ногами на виражах, то ли от экстаза, то ли от понимания того, что небо неоплодотворимо, то ли от желания отличаться от вертолётов, то ли увидели что-то, что скрывала стена домов от горожан.
За лётным полем перейти через Лихачёвское шоссе, у новой бензозаправки, напротив общежития, и вот она, Молодёжная.
Человек стоял у перекрёстка, ждал зелёного света светофора.
На противоположной стороне улицы, перед фасадом двадцать пятого дома, никого не было. Пустые лавочки, стриженные, низкие, редкие, чахлые кусты, задушенные смогом.
Мягкое осенне Солнце, не жалея сил заглядывало в глаза красным от усталости зрачком. Солнце прятало за своим мягким, тёплым светом причину своей усталости,
причину покраснения своего тела. Солнце видело то, что скрывала стена домов от простых горожан, словно стена домов была границей в другое измерение, в котором Солнце было Солнцем, уставшим и мягким.
Планета подставляла Солнцу остывший целый бок, убирая в ночную тень голый гранит и базальт обрубленной стороны. Верхний слой земли, разогнавшись за день, нагревшись, полегчал и по инерции летел к Солнцу, срывался с обрыва с бездонную космическую пустоту, тащил за собой остальную массу нагретой за день, разомлевшей земли.
Асфальтовый пластырь шоссе прогретым за сентябрьский день битумом залепил невидимую трещину между двумя мирами. Но тонкий слой смеси битума и гравия растягивался, лопался от напряжения тонкими, бездонными трещинами.
По Первомайской, по самой середине шоссе, требуя к себе всеобщего внимания, промчались иномарки. Не обращая на них внимания, спешили "Жигули" и "Лады". Проезжали быковатые, робкие пассажирские автобусы, прямодушные грузовые автомобили и яростные мотоциклы.
Автомобили проносились не сдерживаемыми болидами, следовали всемогущими монстрами, проползали осторожными, безпощадными существами в поисках места, где пластырь асфальта отклеился от одной из сторон расползающейся земли. Автомобилям хотелось нырнуть в глубину неизведанного мира, не обещающего ничего, кроме побед.
Автомобили останавливались время от времени на секундный перерыв перед светофором, великодушно позволяя пешеходам пощупать подошвами своих ботинок пластырь двух миров.
Вначале был запах. Ветер дул с севера, из глубины города, вдоль Первомайской, вдоль фасада двадцать пятого дома, в сторону Новодачной. Так пахнет собака, вымазавшись в залежалом человеческом говне и вылившая на себя флакон цветочных духов.
Планета натянула на себя ночное одеяло почти до самых глаз. Над крышами домов от рыхлого, огромного Солнца осталась половина.
Человек перешёл Первомайскую и, словно следуя инерции земли, летящей в сторону обрубленного края Планеты, повернул направо, вдоль двадцать пятого дома, мимо витрины турагенства.
Ветер вворачивал в ноздри запах, висящий после страшной, безпощадной сечи над цветущим, разнотравным полем.
В тени дома, напротив тяжёлой дубовой двери с латунными ручками, между двух скамеек, стоявших правее от входной двери в турагенство, висела большая,круглая, наголо бритая голова с отдельными от лица огромным голубыми глазами. По скамейкам издыхающими голыми птицами порхали холёные руки с длинными пальцами. Сильные пальцы длинными дирижёрскими движениями снимали прилипшие к подбородку и к губам густые слюни и вытирались о траву.
Откуда он взялся?
Сначала был запах.
Запах не исчез. Запах стекался со всего Долгопа в одну точку перед двадцать пятым домом.
Ветер дул со стороны Новодачной, шевелил упрямыми листьями, не сдающимися смогу над грязной, замусоленной курткой из маскировочной ткани, над зелёной бейсболкой с надорванным лейблом, надетой козырьком назад.
Огромное мужицкое тело висело, словно на колючей проволоке после захлебнувшейся атаки на коротких, толстых ветвях стриженных кустов, схвативших мужика за живот.
Огромный мужик висел на стриженный кустах в тени старинного пригородного дома, перед зеркальными витринами, повернувшись обосранной жопой к "Башмачку" и к железнодорожной платформой. Он мелко сучил во время рвотных спазмов огромными жёлтыми говнодавами и успел тупыми носами заношенных шузов успел выкопать ямку в газоне.
И никто не заметил висящих в центральной части города, в двадцати метрах от городской управы, прямо напротив "Башмачка" и турагенства его синих, засаленных джинсов с офигенным говянным пятном на жопе.
Человек никогда не воевал, в армии служил нарядно-вахтовым метолом и понятия не имел о тактике передвижения по городу во время уличного боя. Но врождённая интуиция, обострённая за двадцать лет занятий спортом, диктовала правила и вела жёстко и безапелляционно.
Стараясь не смотреть на мужика, прижимаясь к витринам двадцать пятого дома...
Мужик поднял голову, опирался крепкими руками на скамью, стоящую перед ним. Лицо, сужающееся к подбородку, без единого волоса породистое лицо, липкая слюна, повисшая на нижней рельефной, крупной губе. Поднятая голова держалась крепко, не раскачивалась, не тряслась на крепкой шее. Слюна, висевшая на нижней губе, растягивалась, стекала и не кончалась. Мужик сплюнул. Слюна разбилась на несколько коротких отростков, которые сразу прилипли к подбородку и застыли. Из прямого, с высокой переносицей, мясистого носа вытекла серо-зелёная сопля.
Неприятный, тёмный, маслянистый, тяжёлый ком образовался в животе, прижался к солнечному сплетению и захныкал предательским, тёмным скользким голосочком, словно перед схваткой за двадцать копеек, потребованные пацанами из соседнего двора.
Человек старался не смотреть мужику в глаза.
И отвернуться нельзя, отражения в зеркальной витрине показывает всё то же самое.
И тысячные доли секундного колебания, микронные движения глазных яблок, которыми краешек глаза выхватил из цветной каши плоское отражения в зеркальной витрине, заставил тёмный комок ёкнуть и собрать всё содержимое живота.
Нельзя смотреть в глаза.
В его плавающие, неуловимые оттенки синего... или зелёного... Нет, синего, а сейчас зелёного... А, всё равно какого...Вот сейчас изумрудного цвета.
- Брат...пё-ё-ё-ё-р-р-р... Хорошо... блю-ю-ю-ю...тьфу, что я тебя встретил. Блю-ю-ю-ю... тьфу...Отведи меня... блю-ю-ю-ю... к себе домой. Я там помоюсь...
пё-ё-ё-р-р-р....
От ветра не спрятаться. Ветер старался перелететь через улицу, повернуть в соседние переулки и проезды в стремлении изменить направления полёта ветер закружился вихрем и остался на месте.
Ветер замер перед дверьми турагенства упругой, недвижимой, вертящейся силой.
- Тьфу... Перекушу, что нибудь. Помоги, брат.
Смотрит своими размытого цвета глазами откуда-то снизу, от заблёванной тротуарной плитки. И смотрит, вроде, не на человека, а сразу во все стороны. Ощущение, что находишься во всех сторонах одновременно. И вверху, и внизу, и вокруг... под таким взглядом стараешься собрать себя в кучу, чтобы не рассыпаться.