Проблески

Миниатюрное авторское предисловие, с вашего позволения.

Что в юности, да и вообще в жизни, заставляет человека  чувствовать злость? Мелких причин может быть множество, но глобальная одна, и это — непонимание самого себя, своего места в мире,в отдельных случаях усугубленное одиночеством и травмами прошлого.
 Диаманд — главный герой этого рассказа — вступает в конфронтацию решительно со всяким субъектом в поле зрения,если тот хоть в чем-то с ним не согласен или мешает сделать то, что хочется. Он презирает не только авторитет в лице старших, подобно прочим подросткам, но и идеалы, устремления большинства сверстников, включая тех, кого до сих пор считал друзьями. Всем проявлениям массовости, будь то мода, формальности, общепринятые нормы, Диаманд противопоставляет собственный девиз и видение "правильного".Впрочем, его юношеское невежество, страсть и эгоизм вредны ровно настолько, насколько и нужны для перехода черты, за которой подсознание может уловить "проблески".
 Череда вызванных его поведением событий однажды приводит к тому, что молодому человеку приходится остаться наедине с собой и вопросами, которые никто из нас не может слишком долго оставлять без ответа. Так что на протяжении всего произведения читателя ждет и неднократная смена настроения, и внутренняя война,и череда эксцентричных выходок, а главное — борьба старых и новых ориентиров.

***

Шипение открывающейся бутылки пива — самый приятный звук за день. Холодное, бодрящее… Оно всегда успокаивало, если потреблялось в небольших количествах. Однако за последние пару часов это была уже третья бутылка в четыреста миллилитров. Рекорд, пожалуй. Диаманд залпом выпил сразу треть, а то и больше, чему виной — вымотавшая его жара. Только к текущему моменту солнце спряталось за окружавшими небольшой беговой стадион высотками. И возник легкий ветерок. А от вод канала прохлады не было, хоть убей.
Диаманд еще одним глотком прикончил бутылку, поставил на бетонный пол и откинулся на спинку сиденья. Отсюда, с верхнего ряда трибуны, вид был неплохой. Стадион стоял посреди искусственного острова в самом широком месте канала, а на противоположном берегу раскинулась набережная с аттракционами, палатками мороженщиков и всяческих торговцев. Через дорогу — среди множества дорогих резиденций и магазинов — высилось здание отеля. Он-то и был интересен. Сумерки приближались, и с их приходом отель превратился в объект развлечения.
Томислав все рассказывал, шутил. Диаманд особо не слушал, но и не останавливал: болтовня трусоватого, но, в общем-то, неплохого паренька его в этот раз не раздражала. Он позволял ему таскаться за собой, проводить с собой время и называть просто Диам. Простой, понятный Томислав, чего не сказать о подавляющем большинстве… Что в регульере, что на улицах — везде его ровесники были одинаковыми: следовали моде, слушали дурацкую слащавую музыку, сбивались в стаи по интересам. Стоит кому-то одному выделиться из стаи — и все, затравят. Называют себя бунтарями и тут же создают шаблоны, высмеивают правила, но сами по ним живут. И при этом каждый из них считал и будет считать себя уникальным. Идиоты. Ни мозгов, ни характера, чтобы хоть попытаться жить иначе.
— Амди, а ты…, — Томислав, едва открыв рот, получил затрещину.
— Я тебя предупреждал. Никаких «Амди»!
— Да, извини. Хотя мог бы и помягче реагировать. Я-то тебе плохого не желаю никогда, и не издевки ради так…
— Я знаю, кто ты и чего. Хватит. Меня зовут Диаманд. Диам — на крайняк.
Томислав кивнул, поджав губы. Обиделся, черт бритоголовый. Но, зная нрав старшего товарища, не рисковал это подчеркивать. Старая тактика — молчать.
— Ну, говори, чего хотел. Только за языком следи.
Парень подулся для эффекта, а потом спросил, стараясь, чтобы голос звучал легко — как до  применения против него воспитательной меры:
— Ты пойдешь завтра на эту… ну как ее, встречу с комитетом?
Диаманд не ответил. Томислав решил попробовать еще:
— Я к тому, что у тебя теперь будут собственные апартаменты. Мало кому так везет в шестнадцать лет. Только достиг возраста полноправия, и сразу..., — Диаманд хмыкнул. — Что, не пойдешь, значит? Тебе же надо подписать бумаги, принять во владение…
— Плевать я хотел на это владение. Оно не мое. Пусть таким и остается.
— Но ведь с отцом тебе жить не очень нравится? А тут ты мог бы от него съехать.
Диаманд ударил пяткой спинку сиденья, стоящего рядом ниже, и сосредоточенно вслушался в характерный треск пластика.
— Что, бритый, поговорить не о чем больше?
Друг спешно закивал и выставил перед собой ладони:
— Все, все, я понял.
С минуту они сидели молча: назревшая буря утихла без особых последствий.
— Темнеет, — заметил Томислав.
— Начинает, — кивнул Диаманд.
Действительно: табло над беговыми дорожками показывало без двадцати девять. Пронзительный свисток тренера разогнал команду бегуний из молодежной сборной по раздевалкам. Были среди них и годные к употреблению — Диаманд со своей дальнозоркостью ошибиться не мог. Но в этот вечер девицы были ему не интересны. Не то настроение. Хотя… Высокая темненькая, покинувшая поле одной из последних, хорошо сложена… Но нет, не сегодня. К тому же, они часто тут тренируются. Никуда не денется.
— Гляди: вон, кажется, Манюр с  Рихардом, — Диаманд проводил взглядом потенциальный объект и лишь после обернулся к Томиславу.
— Что? — он не знал, послышалось ему, или друг просто решил пошутить: манюром обычно называли удобрения и им подобное.
Бритый указал рукой в сторону пешеходного моста, что соединял остров с набережной. По нему вразвалку, растопырив локти, шел здоровяк Рихард  и с ним — нескладный рыжеволосый.
— Кто такой?
— Манюр, говорю же. Да, знаю, странно. Но это просто прозвище, а как зовут его, я и сам не в курсе. Помнишь, в дистракционной Хавьера к нам подсел, предлагал подработку у его брата?
— Я тогда еще сказал ему идти на хрен. Зачем Рихард притащил этого идиота? — Томислав помялся. — Говори, — потребовал Диаманд.
— Рихарду понравилось наше маленькое развлечение в тот раз. Он предложил серьезно поиграть.
Диаманд посмотрел на друга в раздражении:
— Что значит «поиграть»? Вы, не спросив меня, букмекерскую контору решили из моего места сделать? Из того, что я придумал?
Томислав поспешил уточнить:
— Я не имею к этому отношения. Это он захотел.
Лицо Диаманда приняло свирепое выражение, когда он перевел взгляд на тех, что уже поднимались к ним проходу.
— Эй, спортсмены! — весело крикнул Рихард, преодолевая последние ступени, и приветственно вскинул руку.
— Привет, господа, давно не виделись! – поприветствовал из-за его спины рыжий. Кое-как протиснувшись между креслами, Рихард подал Диаманду широкую ладонь. Парень посмотрел на нее, но вальяжной позы не сменил.
— Сядь и расскажи, на хрен ты приперся.
Нахмурившись, Рихард спрятал отвергнутую руку в карман. Манюр, почуяв напряжение между этими двумя, остался стоять метрах в трех позади.
— Ничего себе, встретил старого друга!
— Мне бритый сказал, что у тебя соображения. Ну-ка, поделись. Старый друг, — Диаманд указал рукой на отель.
— Какие соображения? А, это! Ваша игра... Веселое дело. Но глупое. Давайте на деньги попробуем. Если пойдет — я народ приведу, будем на ставках зашибать. Начнем по десять альберов с каждого, потом можно поднять до пятидесяти. Правда, надо еще продумать коэффициенты, просчитать…
— О, ты у нас в антерпренера решил поиграть, — сквозь зубы процедил Диаманд и встал. Они с Рихардом оказались лицом к лицу, одного роста и комплекции, разве что шея у второго была короче. Диаманду не требовалось повода для драк, тогда как Рихард из добродушия или осторожности их избегал — в остальном же незнакомые люди легко могли принять их за братьев. — Только мне не интересно. Я отдыхаю. Мне азартные игры здесь не нужны.
Рихард отступил на шаг, слегка озадаченный:
— Зря ты так радикально. Может, хоть подумаешь?
Диаманд проигнорировал его и обратился к Манюру:
— А ты, рыжий, чего хотел?
— Я? Как чего… Мне Рихард обрисовал дело, стало интересно. Вот, я даже поставить могу, — он достал из заднего кармана брюк слегка помятую стоальберовую купюру и показал Диаманду.
— Можешь ее сожрать. Значит так: ты оставайся. По старой дружбе, — бросил он Рихарду, опускаясь обратно на сиденье. Затем, не глядя на Манюра, добавил: — А тебе даю минуту, чтобы исчезнуть.
Рихард обменялся мрачным взглядом с рыжеволосым, закусив губу.
— Слушай, ладно, забыли про ставки, но человек-то со мной полсектора сюда прошел. Пусть посидит. Он тебе мешать не будет.
— Я не ясно выразился? Мне этот выродок еще в прошлый раз не понравился, — изрек Диаманд, будто того в пределах слышимости  не было.
— Выбирай выражения, а? И вообще, это не твой стадион, чтобы распоряжаться тут! — подал голос Манюр, но, скорее, испуганно, нежели с вызовом.
В следующий миг пустая бутылка из-под пива оказалась в руках Диаманда, но лишь затем, чтобы превратиться в снаряд и полететь в сторону Манюра. Тот успел увернуться. Рихард на всякий случай отскочил. Зазвенело разбившееся стекло.
— Все-все! — завопил рыжий, прикрыв голову рукой. — Я пошел, я пошел….
— Подожди, я тоже пойду, — крикнул ему вслед Рихард и обернулся к Диаманду, который закинул ноги на спинку сиденья и удовлетворённо наблюдал бегство неугодного субъекта.
— Я, конечно, все понимаю… С тобой всегда было непросто, но за последний год ты стал невыносим. Поэтому и друзей всех растерял. Кто будет терпеть такого…
— Под всеми имеешь в виду себя? Тогда невелика потеря. Давай, поспеши, тебя ждет внизу твой брат по разуму.
Рихард махнул рукой и направился к лестнице.
— Ну, а ты чего притих? — обратился Диаманд к Томиславу. Он почти забыл, что бритый все еще сидел рядом. Умеет быть незаметным в особо жаркие моменты. Кто-то скажет, что это плохо, но Диаманда устраивало, а сейчас даже забавляло.
— Я? Так, а чего я должен был…
Диаманд рассмеялся и ткнул его в плечо, но не сильно: по-приятельски.
— Не напрягайся, ты молодец. Так, зажигают. Поехали!
И оба уставились на массивный силуэт отеля, на каменном теле которого стали один за другим вспыхивать квадратные заплатки света. Это было то самое время, когда группы туристов возвращались с экскурсионных поездок в свои номера. Сами того не подозревая, они организовали развлечение для двух молодых людей, по очереди делавших предположение, в каком из окон в следующий раз загорится свет. Поскольку количество таковых на видимой им стороне превышало четыре десятка, игрище затягивалось надолго, пока, наконец, кто-то не угадывал. А до того момента за каждую ошибку игроки награждали друг друга смачными щелбанами и оплеухами. Что до победителя — он мог получить от проигравшего на свой выбор либо бутылку пива, либо возможность сесть за руль автомобиля, который купил себе Диаманд в день шестнадцатилетия. Водительской лицензии у обоих не было, но неугомонного владельца это не останавливало. А Томислав, хоть и не был всерьез настроен нарушать закон, еще больше боялся обидеть друга отказом порулить его тридцатилетним «зверем на колесах». Единственным спасением в случае победы становилась альтернатива в виде бутылки пива. Однако если пиво он выбирал в первый угаданный раз, то в последующие от призового вождения было не отвертеться.
— Третий уровень, пятое справа.
Загорелся свет в двух соседних окнах на втором уровне.
— Мимо, — радостно прокомментировал Томислав и поспешил отвесить щелбан.
— Ты бей, но меру-то знай, бритый, — поморщившись, предостерег Диаманд. — И так много позволяю, — благодаря придуманной игре Томислав, пожалуй, единственный получил привилегию стукнуть его, пусть бы и в шутку, и не получить с лихвой в ответ.
Успехом увенчалась лишь девятнадцатая попытка. Томислав угадал и получил свой приз сразу же, поскольку у Диаманда оставалась бутылочка про запас.
— Слушай, надо бы ввести новое правило, — сказал бритый, потирая макушку, на которой не осталось живого места.
— Это какое?
— Не бить в одну и ту же точку три и более раз подряд. А то ты  мне вот сюда зарядил с десяток щелбанов, и теперь шишка с яйцо будет!
Диаманд призадумался.
— Хм, ну ладно. Пусть будет такое правило. Будем раскаленный кирпич тогда делать.
— Это как? — поинтересовался Томислав.
— А вот так, — Диаманд, размахнувшись, ударил его между лопаток плашмя ладонью.
Бритый вскочил, извиваясь и пытаясь рукой достать ушибленное место. Диаманд залился смехом и потряс рукой.
— Жжется, да? Даже у меня ладонь горит.
— Я завтра отыграюсь, — пообещал Томислав, все еще не отойдя от последствий удара.
— Ага. Дай-ка глотну, — Диаманд выхватил у него выигрыш и залпом уничтожил больше половины. — Красота-а-а… Не смотри ты так, я тебе другую куплю.
Переведя дух, он снова приложился к горлышку, но тут же скосил глаза в сторону зазвучавших в глубине стадионных помещений девичьих голосов. Спустя секунду показались и сами бегуньи. Вот же она выходит, в платье чуть выше колена!..
— Эй, у тебя капает на…, — Диаманд жестом велел другу молчать. Он встал, заправил получше рубашку, стряхнул не успевшее до конца впитаться пиво с брюк и направился к лестнице.
— Ты куда?
— Жди здесь.
Подружки задержались у выхода из раздевалки, обступив энергично говорившего тренера, а темненькая в одиночку пошла к ограждению, за которым был выход на мост. У моста он ее и настиг. Кудрявые ему всегда нравились, да и ростом как будто под него сделана: в меру хрупкая, осанка хорошая, походка воздушная, по-настоящему девичья. Им в сборной обычно лет по девятнадцать — хорошо, что сам Диаманд выглядел на все двадцать за счет своей комплекции, мужественных черт лица и низкого, плотного голоса.
— Эй, длинноногая, мы сегодня гуляем по набережной.
Девушка обернулась. Да, вблизи она еще лучше.
— Что? Это ты мне? — подняв брови, она посмотрела на парня. Недоумевающий взгляд задержался на залитой пивом ширинке.
— Тебе.
— Я не поняла: кто с кем гуляет?
Диаманд подошёл к ней почти вплотную, но девушка отступила на два шага.
— Мы с тобой.
— Ты меня так приглашаешь? — спросила она недовольным тоном и оглянулась, будто ждала, что кто-то подоспеет на помощь.
— Это не приглашение, а факт. У тебя нет вариантов.
— У тебя нет вариантов, кроме как оставить меня в покое, — темненькая попыталась обойти его по широкой дуге и вернуться на стадион, но Диаманд загородил выход, жадно разглядывая обтянутые платьем грудки и тонкую талию.
— Дай пройти.
— Зачем? Набережная в другой стороне. Ладно, можешь «поломаться» еще минуту, а потом я закину тебя на плечо задницей кверху, и мы пойдем.
— Я сейчас буду кричать, я позову тренера! — предупредила девушка, снова оглядываясь.
Диаманда это заявление ничуть не обескуражило. Риск — это всегда интересно. Да и тренеру он двинет, если по-другому никак.
— Ох, наконец-то, — со вздохом облегчения бегунья кинулась к мосту, по которому спешил ей навстречу…
— Ты! — рявкнул Диаманд, чувствуя, что снова закипает. Прищурив и без того узкие глаза, у каменного льва замер, словно еще одна статуя, Харш. Девица прижалась к нему и стала полушепотом что-то сообщать. Он обнял ее, а сам уставился на Диаманда. Вот так встреча! И почему из сорока миллионов существ, что населяли город, именно его себе выбрала темноволосая?
Харш был приветом из беспокойного прошлого. Диаманд ненавидел его более прочих в регульере, где прежде учился, — до того, как вылетел оттуда за драки и прогулы, чтобы оказаться в еще более отвратительном заведении. Схема их с Харшем взаимоотношений была довольно проста: цикличные противостояния на протяжении года, и каждый новый — ожесточённее предыдущего. Они сходились один на один, и Диаманд в девяти случаях из десяти брал верх над соперником. На следующий день или через узкоглазый, красовавшийся кровоподтеками и синяками, находил его после занятий на прилегающей к регульеру территории или в пустынных коридорах, но теперь уже в компании трех приятелей: двух Волчат, как называл Диаманд братьев-близнецов за их звериные морды и характерный оскал вместо улыбок, а также здорового отморозка со старшего курса, чье имя уже давно выветрилось из памяти. Тут уже за счет большинства Харш был обречен на успех: его могучая троица, хоть и встречая сопротивление, выводила Диаманда из строя за пару минут. Только после этого к нему, упавшему на землю или сползшему по стене на пол, подходил Харш поквитаться за недавние побои. Далее шли вариации. Если Диаманду улыбалась удача, то, залечив раны, он всех четверых отлавливал поодиночке, и торжество его больших, вечно разбитых кулаков было неизбежным и жёстким. Иногда везло меньше, потому что давать по зубам приходилось сразу двоим. Труднее, чем одному, но он справлялся. Если же попадались трое, то приходилось отступать в ожидании лучшего момента, либо — в качестве крайней меры — обращаться за помощью к старшим. Вот уж что Диаманд больше всего ненавидел — кого-либо о чем-то просить!
Сжимая кулаки. Харш не сдвинулся с места. Еще бы: перед девушкой трусом показаться не хочет, вот и стоит. И вперед кинуться смелости не хватает — знает, каков будет итог. Что ж, надо ему помочь. Еще шаг…
Весело щебеча, мимо Диаманда пробежали две спортсменки, подруги темненькой. В этот же миг из-за спины Харша показались еще два человека — Волчата, будь они неладны! Значит, это их подруги. Все — одна компания.
Вновь прибывшие обменялись приветствиями и, наконец, увидели Диаманда на мосту.
— Не подходи к Николетте, бешеный! А то…, — гаркнул Харш.
— А то что? Сразу голос подал, как только шестёрки подошли. Время идет, а ты не меняешься.
— Закрой пасть! Мы бы тобой занялись, если бы не были с девушками, — подал голос «волчонок».
Диаманд засмеялся и закатал рукава рубашки. Затем правую руку запустил в карман и ощутил приятный холодок кастета.
— А мне ваши шлюхи не помеха. Подходите.
Харш нахмурился, но остался на месте. Волчата же решили защитить честь своих спутниц, будто могла быть честь у тех, кто лег под таких тупых животных.
— А о тебе, темненькая, я был лучшего мнения. Сказала бы сразу, что в тебе уже этот ублюдок побывал, я б тогда и близко не подошел. Ведь он побывал, да?
— Ну, все! — прекрасно, Харша он тоже вывел из себя.
Вот подоспел Томислав. Впрочем, толку-то.
— Что такое? — осведомился он. Диаманд кивнул на мост, Томислав дернулся и охнул.
Волчата, само собой, подлетели первыми. Диаманд наградил одного ударом в живот, брат попытался ударить его в лицо, но не успел: что-то его отвлекло. Неужто осмелел бритоголовый? Диаманд обернулся: Волчонок махал кулаками, Томислав уворачивался и отбегал, пока что успешно. Но помочь другу не вышло: Харш решил включиться в процесс, несмотря на предостерегающие крики девушки. Какой хороший момент, Волчата сейчас ему не помогут…
— Эй, прекратить!
Между давними врагами вклинился медведеподобный тренер. Он оттолкнул Харша, а Диаманда схватил за запястье
— Отдай это, — велел он, указав на кастет. — Не то я вызову полицию, — Диаманд рванулся, надеясь высвободить руку, но хватка была крепкой. — Говорю в последний раз: отдай кастет и проваливай.
Парень с трудом подавил жгучее желание дать ему в нос свободной рукой. Пожалуй, это был бы перебор. Полиции он не боялся, нет, но в результате подобных действий стало бы проблематично приходить на стадион.
— Хорошо. Отпусти.
— Сними кастет другой рукой и отдай мне, тогда и отпущу.
Наградив тренера тяжелым взглядом, Диаманд все же сделал, как было велено.
— А теперь пошел вон. А вы, — обратился тренер к Волчатам и Харшу, — стоите здесь десять минут, ждете, потом тоже уходите. Не намного его вы лучше: втроем на одного. Да еще при девушках!
— Их двое, — сдавленно огрызнулся Волчонок, еще не выпрямившись до конца после удара. — И они нас спровоцировали.
Диаманд фыркнул:
— Какие вы ранимые.
— Ты еще здесь? — угрожающе прорычал тренер.
— А разве не видно? — он кивнул Томиславу, и оба двинулись к мосту. Темненькая, мимо которой они проходили, испуганно прижалась к ограждению. Диаманд на пару секунд остановился и прошептал ей почти на ухо:
— Надо же. А я чуть не вляпался в тебя, дешевая. Купился на обертку.
— Отойди! Не говори с ней! — крикнул Харш, и Николетта тут же спряталась за его спиной.
— Пойдём, — еле слышно буркнул Томислав. Диаманд только сейчас увидел, что у того разбита губа: струйка крови уже загустевала на подбородке.
Парни зашагали по мосту; сойдя на той стороне, повернули направо и пошли неспеша по залитой мягким светом фонарей набережной.
— Не ожидал, — только и сказал Диаманд, глянув на друга с тенью удивления. Томислав пожал плечами и продолжил гнать ногой по камню променада смятую жестяную банку. — Он тебя ударил или ты его?
— Вроде я, да, — неохотно ответил Томислав.
— А точнее?
— Я подбежал со спины и дал ему пинка.
Диаманд рассмеялся. Бритый вновь пожал плечами; вид у него был пристыженный.
— Ну, даешь.
— Да, я знаю, что это не самый благородный способ…, — Диаманд, подавив смешок, хлопнул его по плечу.
— Какая разница, со спины или нет? Ты влез – вот это главное. Отвлек одного от меня. Не такой ты и бесхребетный, когда захочешь, — Томислав что-то буркнул, но за звонким ударом по банке ответа нельзя было разобрать.
Они прошли под двухуровневой эстакадой, миновали последние постройки набережной. Канал уходил в сторону, и на смену ему потянулись тихие жилые кварталы из резиденций на одного-двух владельцев, типичные для юго-восточных окраин Нижнего Леонарда. Справа через улицу била в глаза неоном дистракционная — полюбившаяся многим обитель доступных развлечений. На первом уровне в таких заведениях обычно располагалась либо закусочная, либо питейная, на втором – синематека или же картежный клуб. Та, на какую упал взгляд Диаманда, относилась к самому редкому и вульгарному типу, потому как в ней был еще и третий уровень с работающим в ночное время борделем. Вход, соответственно, разрешался только тем, кто вступил в возраст полноправия.
А отчего бы нет, кстати? Девку на стадионе заполучить не удалось, а между тем, у Диаманда уже три недели никого не было. Томислав, конечно, может подождать его в баре: до сих пор верность хранит той девице со старого регульера, которая об него ноги вытирает. Дурачок.
— Заглянем в одно место по пути, — Диаманд резко свернул и перебежал дорогу, Томислав — следом, с небольшим опозданием и без лишних вопросов. Зато у входа в «Мепризе» вдруг заявил:
— Ты, в конце концов, из-за меня тогда стал враждовать с Харшем и другими. Ты вступился…
Диаманд остановился и внимательно посмотрел на него.
— … вот я и решил, что пора мне долг отдать. Хотя бы так, — закончил мысль Томислав.
Диаманд  кивнул без улыбки.
— Дело не только в тебе. Да, те скоты тебя колотили, и я вмешался. Но это был просто хороший предлог лишний раз им морды украсить.
— Так из-за чего же вы стали….
— Не знаю, какого черта, но так уж вышло, что узкоглазу и мне нравятся одинаковые девки! Приметил он одну в том регульере. И я ее захотел. Дело разрешилось быстро, потому что дурочка выбрала лучшего. Харш проиграл, а я выиграл. Он не смирился, решил на кулаках выяснить. Вот так и началось.
— Все равно, спасибо, что помог. Они мне житья не давали.
— Угу. Пойдем-ка, я тебе пиво обещал возместить…

***

Погода приятно переменилась. Вместо удушающей жары день предъявил городу подкрепленную ветром и облаками прохладу. Диаманд со спутниками — другом детства Клементом, а также двумя оболтусами с его курса Стефаном и Арсентием — после двух недель перерыва собрались вновь, предпочтя занятиям в регульере вылазки в город. Основной задачей было не просто убить время. Стефан и Клемент, озабоченные выпускными экзаменами и накопленными за год пропусками занятий, встречались, прежде всего, чтобы обменяться последней информацией и сверить ответы на теоретические вопросы, а уж после — чтобы повидаться с двумя другими. Диаманда подобная расстановка приоритетов раздражала: он и Арсентий хотели лишь выпустить пар, пощекотать нервы, как свои, так и чужие, а вчетвером это делать было бы куда интереснее. Как только наступало время обеда и компания занимала уголок в дистракционной или лавку в сквере, начинались пылкие  дискуссии насчет того, чем каждому из них заниматься стоило, а чем нет. Этот раз не стал исключением.
Район, где они оказались по воле своего лидера, изобиловал кофейнями и ресторанами. Ни одной дистракционной в нем отыскать не удалось — что поделать: такая уж утонченная публика с избытком денег там обитала.
После закусочных Нижнего Леонарда место имело вид чрезмерно обстоятельный, благородный. Мало того, что плотность расстановки столиков была здесь в разы ниже, а проходы между ними — шириной в шоссе, так еще и само здание размерами превосходило «Мепризе» в два раза.
Если в той дистракционной в двенадцать было уже не протолкнуться, то в кофейне две трети столиков до сих пор пустовали. Некоторые заняли господа среднего возраста в костюмах, а также хорошо сохранившиеся пенсионеры. В дальнем углу вели жеманные беседы молодые женщины, красуясь дорогими кольцами, браслетами и прочим добром, что смогли на себе уместить. Столы не из пластика, покрытого слоем жира и грязи, но с мраморными столешницами. Чистые. Официанты — все мужчины, осанистые, вежливые — не суетливо, но быстро доставляли клиентам посеребренные подносы, отточенными движениями перекладывали тарелки на столики. При этом приветливые улыбки ни на секунду не слетали с их лиц. Сидеть в окружении этого показного благообразия не очень-то уютно, когда ты выходец из эконом-резиденций другого сектора.
— Что за музей сытой жизни. Не должно быть так. И нам здесь не место. Из-за вас только приперлись! Говорил же вам, тупомордым, взять что-нибудь из еды, — проворчал Диаманд, шумно упав на диван.
— Я не знал, куда мы идем, — защищающимся тоном отозвался Стефан.
Арсентий тоже оправдывался:
— Диам, не сверли меня глазами, я ему говорил. Голова дырявая у него.
— Что ты брешешь? Не говорил, — возмутился Стефан.
— А я взял бутерброды, только….. — начал тихо Клемент.
— Эй, уберите свои бумажки, а то сейчас полетят в мусорку. Пожрем спокойно без всего этого, — потребовал Диаманд: едва заняв места за столом, зубрилы разложили книги и конспекты на большей его части.
Стефан, дохловатый и с несуразными оттопыренными ушами, недовольно цокнул языком. Клемент, невысокий, но крепкий, на лицо смазливый, вздохнул:
— Ладно, Стеф, в самом деле, надо дать отдых мозгам. Давай уберем на полчаса.
Стефан ответил ему, многозначительно посмотрев на Диаманда:
— Хорошо. Кто-то никак не войдет в наше положение, но что теперь с ним сделать…
Диаманд откинулся на спинку дивана и ухмыльнулся ему:
— Не войдет, значит, да? Не способен вас понять? Нет, не так! Кто-то считает, что всему есть предел, вот и все.
— Вот именно, — торжествующе воскликнул Стефан, ритмично ударив ладонями по столу. — Вот именно! Предел. Я пропустил больше занятий в регульере, чем ты и Клема вместе взятые! Пора остановиться. Осталось два месяца — и регульеру конец. Я не хочу пролететь после него. Потому и активизировался.
«За ум, значит, взялись под занавес. Что ж, выходит, они уже определились, чем займутся дальше?»
Стефан, будто прочитав мысли, ответил на этот вопрос:
— Я пойду в секторальную префектуру. Знаю, знаю, работа в бюро не очень веселая, зато со временем — карьерный рост, многочисленные преференции…
— Преференции? Где ты такое слово подцепил? — усмехнулся Арсентий.
— … к тому же, в префектуре одна из лучших кадровых школ. Я прошел у них пару тестов на предрасположенность к работе чиновника. Вроде бы, подхожу. Если наберу минимальный проходной балл в регульере, то меня возьмут на обучение и стажировку.
Диаманд покачал головой с прежней ухмылкой
— Чего? — спросил Стефан, немного раздраженный.
— Толку-то? Школа. Стажировка. Знать будешь много, а делать мало и всякое бесполезное дерьмо, — Диаманд не дал ему возразить и сразу обратился к Клементу. — Ну, а ты куда?
— Да мне без разницы. Я бы и на транспортную антерпризу согласился. Делов-то: теории три месяца, практики управления два — и все, берут машинистом или водителем электробуса. Мне с детства нравится техника.
— Это лучше, чем в бюро сидеть, — заметил Арсентий.
Стефан недовольно вскинулся:
— Да ну? Чем ты сам намерен заняться?
Тот пожал плечами:
— Я — по-простому, мне эти школы не нужны. Пойду к дяде в порт, на погрузчик. Там учиться — пару дней.
Теперь уже смеялся Стефан.
— Ой, заткнись ты, — Арсентий запустил в него солонку, отчего содержимое высыпалось, образовав на столе белую дорожку. — Кстати, Диам, если хочешь, дядя и тебя возьмет. Ты подумай. Работа несложная, а платят нормально. Не хуже, чем рядовому чиновнику или водиле.
Диаманд сразу почувствовал на себе взгляды всех троих. Конечно, они более-менее представляли свой дальнейший путь. Он же остался один, как бы сам по себе. Ну и прекрасно.
— Не, такое не по мне. У меня свое… Я уже договорился в одном месте, — спутники переглянулись, что от него не ускользнуло. — В чем дело? Если есть что на уме — говорите.
Клемент промолчал: рисковать давней дружбой не в его стиле. Стефан же давно отдалился от их компании. И виной тому самомнение, глупость: еще ничего не добился, а уже много о себе понимает. Что ж, люди меняются и не всегда в лучшую сторону. Пора бы удалить его из окружения. Томислав впишется куда лучше.
— Допустим, ты нашел какое-то место. Сначала все равно регульер надо закончить с проходным. Иначе тебя не возьмут.
— Я знаю.
— Ты уверен, что наберешь?
— Я ничем вам не уступаю. Наберу. Или у кого-то еще сомнения остаются? — опасную перемену в его голосе нельзя было не услышать, так что все покачали головами, и дальнейших расспросов не последовало, хотя ушастого распирало от любопытства. А еще, похоже, никто не верил, что Диаманд действительно нашел работу.
— Все, хватит. Надо бы уже пожрать, — он потер руки и схватил со столика меню.
— Я все понимаю, но девяносто альберов за кофе и бутерброд с ветчиной…, — ужаснулся Арсентий.
— Куриный бульон за семьдесят альберов есть, — предложил Клемент, при этом сам иронично улыбаясь.
Стефан хмыкнул:
— Что это за еда? Жирная водичка. Никакой сытости.
— В общем, так, — встрял Диаманд, просмотрев страницу основных блюд. — Вы двое ничего не взяли, и это была бы ваша проблема, если б я на вас не понадеялся. А так… Клемент пусть есть свои бутерброды, а мне вы купите мясо по-индейски.
— Сто тридцать два альбера? Диаманд, не будь свиньей. Нам самим тогда ни на что не хватит, — возмутился Стефан.
В следующую секунду он получил под столом болезненный удар в голень.
— Это тебе за свинью. Я сказал: купите, значит купите. В следующий раз память не подведет.
Они, конечно, подчинились. Пока регульер не закончен, будут рядом. Все потому, что врагов за годы тесного общения с Диамандом нажили немало, но пока их видят вместе день за днем, продолжают ассоциировать с ним. А значит, мало кто посмеет тронуть: «Бешеным»  просто так не называют.
Почти не осталось среди мужской половины учащихся последних курсов тех, с кем бы Диаманд хоть раз не поговорил на кулаках за этот год. И после этого за спиной все шепчут, что он не на что не способный кусок дерьма? Как же так? Да, в науках не преуспел, ведь они просто-напросто не увлекают, но в искусстве наводить шороху и бить морды ему равных не было ни в первом, ни во втором регульере. И вот за последние месяцы парень понял, что студентов и учителей перестала шокировать его деятельность. Более того: собственные выходки из источника адреналина превратились для него в рутину. Вот почему Диаманд решил выйти за рамки учебного заведения. Вокруг двухэтажного гадюшника, где проходила юность, существовал огромный мир резиденций, высоток, площадей, кофеен, дистракционов, электробусов, скверов, набережных, стадионов, бульваров; сколько непуганных обывателей повсюду!.. И еще, конечно, был…
— Императорский пансион.
— Не понял тебя, Диаманд. К чему ты это? — сдвинув брови, спросил Клемент.
— Вы видели тех толстозадых папиных сынков, что в нем учатся?
Стефан пожал плечами:
— Ну, видел. И что? Обычные ребята. Просто родители у них добились в жизни большего, чем наши.
— Обычные? Нет. Обычные — это мы. А те доживают до семнадцати лет, так и не узнав жизни. Зажравшиеся, избалованные рохли, — он сжал кулак так сильно, что раздался хруст костей.
— Ну, наверное. Чего из-за них так переживать? — с прежним удивлением спросил Клемент.
— Ты что, тупой? — Диаманд вперил в него всепронизывающий взгляд. — Никто не переживает. Я про то, что мы найдем несколько таких и слегка их потрепим.
— Хорошо бы четверых. Тогда все по-честному, — Арсентий потер руки; глаза его горели. — Посмотрим, насколько крепкий народец в Филдз!
— Стоп–стоп, — в ужасе осадил приятелей Стефан. — Мы только для этого сюда притащились?
Мог бы не спрашивать, ибо улыбка на лице Диаманда была весьма красноречивой. Она стала еще шире, когда официант поставил перед ним большую тарелку с кусочками конины со специями и рисом.
— Как хорошо. Я пришел сюда почесать кулаки, а могу еще и желудок набить бесплатно. Спасибо, забывчивые мои! — он втянул носом щупальца ароматного пара и поспешил отправить первый кусок в рот.
— Слушай, Диам, мне бы не хотелось…, — помялся Клемент.
— Я и не предлагаю. Жри свои бутерброды.
— Нет, я про студентов пансиона. Одно дело — когда мы колошматили тех придурков из регульера на бульваре О'Мэлли. Это было весело, да. Они же просто мусор. Но тут, в другом секторе… Тем более, в Филдз. Тут полиция лояльна к своим, потому что свои — элита. А чужаков может прижать серьезно, если попадутся на чем-то таком. К тому же, все мы из простых семей...
— Вот–вот! — поспешил поддержать Стефан. — Нам сейчас только не хватало найти себе проблем с законом. А если учесть, что в пансионах учатся дети самых богатых приближенных императорского двора, то проблемы буду очень серьезные. Так что я — пас, и вам не советую. Шутки закончились, Диаманд. Пора думать о будущем.
Диаманд швырнул вилку, и она, с нервным звоном отскочив от столешницы, улетела на пол.
— Я ушам своим не верю! Что с тобой стало за полгода?
— Люди меняются. Это нормально. Жизнь учит.
— Я не меняюсь, — Диаманд ткнул себя указательным пальцем в грудь. — Я верен самому себе.
— Только ты и не меняешься. А лучше бы ты был верен здравому смыслу.
— Что это значит? Меня жизнь ничему не учит, так? Я как сынки из Филдз, по-твоему?
Стефан прикрыл глаза.
— Я не буду тебе отвечать. Знаю, какая реакция последует.
— Нет, ты скажешь.
— Не буду.
— Тогда мне все с тобой ясно, — Диаманд удовлетворенно откинулся на спинку дивана. — Я живу так, как хочу. Делаю, что хочу. А ты прогнулся, как и все.
Стефан, обычно в таких ситуациях уходивший от полемики, в этот раз не унимался.
— А не прогнуться — это значит кидаться из крайности в крайность? — огрызнулся он.
— Не впадая в крайности, не узнаешь жизни. До меня это давно дошло. А тебя папа с мамой заставляют  искать золотую середину, я так понимаю. — Диаманд презрительно ухмыльнулся.
— И чему твоя жизнь тебя учит? Бить морду любому, кто с тобой не согласен? Не делать что-то только потому, что так делают другие? И куда это приведет, в конце концов? Мне того приключения в Люцидуме хватило, чтобы сделать правильные выводы. А ты упрям, как баран!
Господа за соседними столиками удивленно повернули головы в сторону компании. Один даже обратился с чем-то вроде призыва к порядку, но был проигнорирован всеми четырьмя.
— Какой же ты дурак! — прорычал Диаманд, ударив кулаком по столу. — Трусливый дурак. Один раз прищемили хвост, получил тычок от патруля — и все.
Повисла напряженная пауза, которую прервал официант.
— Ваш кофе.
Арсентий с трудом переключил на него внимание:
—Что? А, да, это мне.
Диаманд не сводил немигающего взгляда со Стефана. Наконец, он сказал, непривычно тихо и спокойно:
— А я еще тебя другом считал.
— Друзьям приказы не отдают. Серьезно, ты ведь только так с нами и общаешься! Послушай себя сам. «Вы пойдете со мной в Филдз», «Вы купите мне мясо» и прочее.
— Ладно, будет тебе, Стеф,— нарочито легким, полушутливым тоном сказал Клемент.
— А что, я неправду говорю? Диаманд, ты же любишь говорить, что думаешь. Любишь правду.
— Либо ты делаешь то же, что и я, либо идешь вон, — велел Диаманд, уже на привычной громкости.
Стефан вздохнул:
— Ну, все, началось.
Подошел другой официант с вежливой просьбой вести себя потише.
— Да не зуди, мы уже уходим. А ты, друг, решай сейчас, — с еще большим нажимом потребовал Диаманд.
— Ребят, давайте поедим, а потом видно будет, — попытался прервать перепалку Арсентий.
Диаманд прикрыл ему рот ладонью.
— Нет, уж надо все прояснить. А ты пока помолчи.
— Слушай, до смерти это все надоело! — не выдержал Клемент. — Ну, в самом деле, почему нельзя просто спокойно….
— И ты туда же? — Диаманд перевел на него взгляд. — Попал под дурное влияние, я гляжу.
— Эй, имейте совесть! Вы здесь не одни! — звонко вклинился молодой голос.
Все четверо обернулись. Трое парней примерно их возраста, в форме, которая от шикарных костюмов сидевших вокруг антерпренеров отличалась только одинаковыми пурпурными галстуками и металлическими значками на лацканах. Курносое лицо того, что стоял по центру, было надменным, но, в то же время, не лишено женственности: глаза с длинными ресницами, мягкая линия подбородка, кудрявая шевелюра цвета соломы. Двое по бокам от него казались менее смазливыми из-за одного лишь нашествия прыщей на лбы, и щеки. Брови левого были бесцветными, и оттого могло показаться, будто их небрежно стерли ластиком; нос правого для Диаманда установил рекорд длины: по крайней мере, он не припомнил, чтобы видел прежде подобное уродство.
— Смотри, Диам, как здорово. Нам даже искать не пришлось. Вы же, господа, из самого императорского пансиона прибыли?
— Ну и что, если так? Речь о вашем хамском поведении, — с неприязнью отозвался кудрявый.
— Уймитесь, или мы позовем полицию, — пригрозил белобровый.
Диаманд почувствовал прилив приятной, пьянящей злости. Центральный так и напрашивался, да и прыщавые тоже. Наглые мрази, потерявшие всякое чутье от достатка и безопасности. Их надо слегка окунуть в реальный мир. Кофе уже подостыл, но сойдет.
Темная жидкость некрасивым пятном расползлась по рубашке жертвы. Двое мужчин за соседним столом вскочили, но не вмешались, а переместились в другой конец зала.
— Ты что делаешь?! — смазливый подскочил на месте, лихорадочно стряхивая горячий кофе. Товарищи помогали ему расстегнуть пиджак, но все уже впиталось. Пользуясь моментом, Арсентий подбежал к троице и заехал носатому в челюсть — тот пошатнулся, врезался в спинку дивана. Второго, прыщавого, Диаманд стремительным ударом в лоб отправил на пол, а затем, не давая подняться, вооружился перечницей и высыпал в лицо ее содержимое, стараясь целиться в глаза и рот. Парень отплевывался и извивался, тщетно пытаясь прикрыть глаза или хотя бы спихнуть с себя тушу обидчика.
— Добавим остроты твоей сладкой жизни!
— Ты, ненормальный, слезь с меня! — орал тот. Кудрявый, оправившись от шока, рванулся на помощь друзьям, но его кто-то остановил:
— Не лезь, а то и тебе еще достанется.
Диаманд отвлекся от жертвы и оглянулся: вмешался Клемент. Но не вступил в драку, а лишь встал с дивана, оказавшись между ним и смазливым. А Стефан — трусливая крыса — и вовсе сразу смылся, даже про конспекты свои забыл. Впрочем, не он один: большую часть посетителей как ветром сдуло.
Перченый тем временем откатился и кое-как встал на ноги. Пошатываясь, со слезящимися глазами, он двинулся к лестнице на нижний уровень.
— Эй, куда! — окликнул его Арсентий и уже хотел кинуться вдогонку, но Диаманд ухватил его за руку.
— Черт с ними. У нас тут еще сладкая девочка. Ей и займемся.
— Как ты меня назвал? — голос смазливого, несмотря на звучавший в нем вызов, дрожал, а глаза блестели, будто вот-вот заплачет. Видя, что путь к лестнице прегражден, он выставил перед собой кулаки и принял робкое подобие боевой стойки. — Я учился кулачному бою.
Арсентий заржал:
— И как? Научился?
Диаманд сделал вид, что пошел в атаку, но на деле лишь дернулся в сторону оппонента и топнул ногой. Тот вздрогнул и отскочил к стене, оказавшись зажатым меж двух диванов.
— Ну, все, хорош, он сейчас умрет от страха, — воззвал к друзьям Клемент. И когда он успел так размякнуть?
— Мы его пока пальцем не тронули, – отмахнулся Арсентий и пробил слабый блок кудрявого. Тот рискнул ответить, но промахнулся и получил еще один хороший удар в предплечье. Затем Диаманд указал ему на окно:
— Вон тебе дверь, красотка.
Парень обернулся, глаза расширились в непонимании и страхе.
— Опа! — Арсентий воспользовался секундным замешательством и наградил его звонкой пощечиной.
— Долго думаешь. Прыгай или получай еще и еще, пока не…
— Диаманд! — крикнул Клемент, подойдя к лестнице. — Там кто-то поднимается.
— Хрен на них положить! — пробасил вожак. — Боишься — уходи. Может, еще Стефана догонишь. Он же теперь твой лучший друг.
Клемент постоял в нерешительности пару секунд, затем подлетел к столу и стал сгребать в стопку свои бумаги.
— Ну, готов? — почти вплотную подойдя к жертве, уточнил Диаманд. — Давай уже, не хочу я такое мягкое дерьмо месить кулаками, — на пару с Арсентием они загнали парня на низкий подоконник и заставили открыть форточку в половину человеческого роста.
— Второй уровень всего, — проинформировал Арсентий. – Пригнулся и вперед.
— Я тебе помогу, — Диаманд подтолкнул дрожащего паренька, и тот с криком полетел вниз.
Шум голосов и топот заставили обоих обернуться. Клемента повалил в шаге от ступеней здоровый полицейский, заломив ему руку за спину. Конспекты разлетелись по полу вокруг них. Дурак, какой дурак! Прыгнул бы в окно, как мальчик из пансиона. Знал же, кто поднимается, так чего медлил? Диаманд вознамерился дать полицейскому хорошего пинка перед собственным побегом — когда еще представится такая возможность? Однако на полпути пришлось сменить курс: снизу бежал его напарник, немолодой и краснолицый, а также официант. Что ж, пусть подвигаются еще, он им это обеспечит.
— Замерли на месте, оба! — приказал краснолицый, на ходу отцепляя от ремня наручники. Он приближался по проходу между диванами и столиками, официант, хмурый и более проворный, обходил с другой стороны, где у стены съежились в пугливый ком несколько оставшихся посетителей.
— Окружают, гады, — констатировал Арсентий.
— Прыгай, а я вниз прорвусь.
— Ладно. Я погнал. Удачи, Диам!
Диаманд не чувствовал паники, но приятная дрожь пробежала по телу, когда он остался в одиночестве, подпуская обоих противников ближе, тем самым, увеличивая риск быть пойманным. Наличие шокированных зрителей стало приятным бонусом к приключению. Полицейский был уже в паре метров, когда Диаманд вскочил на стол. Официант пошел наперерез, и ему удалось бы схватить парня ногу, если бы тот не перепрыгнул на другой стол, а затем — на третий. Вот и лестница. Он соскочил на пол. Первый полицейский оставил Клемента лежать лицом в пол, а сам бросился навстречу. Диаманд отклонился в корпусе, вражеский кулак просвистел мимо. Официант попытался схватить — он опять увернулся. Но что-то пошло не так. Внутри досадливо екнуло — неужели это и есть испуг?.. Ступени под ногами вдруг стали потолком, смазались и закружились лица преследователей, что-то кричавших вслед…

***

Проснувшись следующим утром, Диаманд выругался так громко, что зазвенела лампа на прикроватной тумбе: его левая нога была целиком заключена в многослойный белый панцирь. Неужто… Да, похоже на то. Ощупав область бедра, Диаманд понял, что под бинтами конечность сковывал еще и гипс. Левую руку тоже забинтовали, но лишь от запястья до локтя — кажется, в случае с ней обошлось без перелома. Вот так прорвался вниз!
Само собой — больница. Койка широкая, но слишком жесткая, да еще и у двери дормитория. Чуть дальше на полотне ширмы оконный свет обрисовал силуэт мужчины в полусидячем положении — еще один пациент. У стены напротив коек не было, как не было в ней и окон. Висели лишь выцветшие плакаты с иллюстрированными пошаговыми советами по оказанию первой помощи, а под ними стояли столики для инструментов на колесиках. В углу обосновалась раковина с зеркалом.
Диаманд перевел взгляд на тумбу по правую руку. На ней не оказалось ничего, кроме той самой лампы и пары красных яблок на тарелке.
— Эй, попить принесите! — сосед за ширмой что-то промычал. — Воды дайте! — снова проорал Диаманд. Он, пожалуй, никогда в жизни так не хотел пить. И именно в такой момент никто не отзывался! Пришлось довольствоваться яблоком. Оно оказалось сочным, но таким сладким, что заболели зубы. В раздражении парень запустил его в угол, где стояла раковина. Смачный звук удара от соприкосновения мякоти с металлом ласкал слух. О, шаги в коридоре! Наконец-то, соизволили услышать.
Однако вошел не тот, кого он ждал. И без стакана воды.
— Сестра, где моя вода? И когда вы брились последний раз?
— Закрой пасть, — хмурясь, бросил полицейский. — В твоем положении только в остроумии упражняться. И юмор у тебя плоский.
Этого человека не было в кофейне, Диаманд его вообще не знал. И не мудрено: на груди бело-голубая нашивка «секпред» — секторальный представитель. Из Филдз, стало быть. В Нижнем Леонарде такие дурацкие усы давно вышли из моды, а нашивки у полицейских были зелеными.
Сразу за ним показался со складными стульями в руках второй, помоложе.
— Ставь вот так, у койки этого идиота, — велел секпред. — Давай проясним, что к чему, потому что в кафе ты здорово своей пустой головой приложился, и офицеры от тебя слова не добились, — сообщил он и тяжело опустился на стул. Помощник с папкой в руках уселся рядом. Его Диаманд не без труда, но вспомнил: Анхель из отдела полиции Нижнего Леонарда. В прошлый раз, когда он был задержан, именно этот паренек оформлял протокол.
— Давай, коллега,  обрадуй его, — Анхель раскрыл папку, зашелестел бумагами и, найдя нужное место, принялся гнусавить с феноменальной нерасторопностью, от которой Диаманд вскоре мог бы залезть на потолок, несмотря на свои травмы.
— Вы, Диаманд Франциск Рэдфорд, резидент сектора Нижний Леонард, четвёртого числа шестого месяца сего года в четырнадцать часов семнадцать минут были арестованы по адресу: Гранд-Леонард, сектор Филдз (юго-западная треть), Вторая Транссекторальная Магистраль, строение семьдесят восемь. Задержание произвели офицеры Бетанкур, Ибрагимов и де Кампинья. Основанием послужило нижеследующее:
1. Нарушение общественного порядка в публичном заведении «Кофейня Исла Роха». Свидетелями выступили шестнадцать человек, включая вышеупомянутых офицеров, а также пострадавших из пункта два. Показания всех свидетелей с их полными именами, номерами персональных документов и подписями собраны и включены в протокол.
2.Нападение на двух граждан, повлекшее за собой причинение вреда здоровью первой степени. Пострадавшие — резиденты сектора Филдз: Чингиз Абрамсон и Петер Чоу. Свидетелями выступили четырнадцать человек, включая пострадавших.
3. Нанесение ущерба имуществу заведения «Кофейня Исла Роха», а именно: повреждение поворотного механизма окна, повреждение двух стульев…
Старший не выдержал и продолжил за него:
— А еще разбитая кофейная чашка. Одному пареньку ты испортил пиджак и рубашку. Вот так. Вкупе с затратами на лечение тобой побитых и выплатами за моральный ущерб, с тебя, дружок, взыскивается… сколько, Анхель?
— Шесть тысяч девятьсот сорок один альбер. Кроме того, когда вас выпишут из больницы, вы на сто пять дней отправитесь в ЦПАП.
— Куда? — спросил без особого интереса Диаманд.
— Центр профилактики антисоциального поведения, — во взгляде Анхеля мелькнуло сочувствие. — Я предупреждал вас в нашу первую встречу, Рэдфорд. Говорил, что такое может случиться, если вы не сделаете выводов. За последние два года вас шесть раз приводили в отдел, и шесть раз вы отделывались штрафами да домашними арестами — главным образом потому, что в четырех случаях из шести вы не достигли возраста полноправия...
До чего раздражала эта печальная интонация — словно на похоронах! Нетрудно догадаться, что думал Анхель: «Такой молодой, а уже жизнь себе поломал». Раздул трагедию с пустого места! Будто бы самого Диаманда волновало это наказание. Ну, посидит немного взаперти, не беда. Неужели, они, правда, думают, что три месяца в какой-то исправительной норе его сломают? Идиоты! Им не понять, что не все будут трястись при одном упоминании о штрафах, судах, ЦПАПах за один лишь шажок не в ногу с «примерными» гражданами. Все подобные меры — бессмысленное дерьмо, если принимаются они в отношении того, у кого в крови бурлит желание слушать себя и жить, как хочется, а не как говорят.
—… а в оставшихся двух творили свой беспредел в Нижнем и в Верхнем Леонарде, где полиция и судьи сопли жуют и отпускают на все четыре стороны тех, кому не место среди нормальных людей, — закончил секпред. — Зря ты полез в Филдз. У нас с такими отбросами, да еще из других секторов не шутят. Я лично этому поспособствую. Знал бы ты, кто отцы тех двух ребят-студентов!..
— И боюсь, Рэдфорд, это еще не все плохие новости, — Анхель протянул Диаманду лист бумаги с мелким текстом и печатью. — Пришел ответ на наш запрос в регульер, где вы проходите обучение. С ним — данный документ. С сегодняшнего дня вы исключены из этого учебного заведения. А также, по согласованию с комитетом опеки учащихся, лишены права поступать и продолжать обучение в каком бы то ни было заведении типа регульер или пансион до тех пор, пока не отбудете назначенный вам срок в ЦПАП и не выплатите всем пострадавшим компенсацию в полном размере.
Его усатый напарник издевательски причмокнул:
— Как обидно, должно быть: не доучиться пару месяцев до сертификации! И отец-учитель не помог, — одутловатое лицо с мешками под глазами так и просило кулака — жаль, нога в гипсе, а то он бы хорошенько двинул!… Диаманд не мог сдержать улыбку. Все кончено. Думал, что придется еще много недель мучить себя, таскаться в регульер, заранее зная, что экзамены ему не сдать. Сам на то не надеясь, он освободился чуть раньше. Правда, те же самые месяцы проведет в заключении — одно дерьмо поменял на другое, но разнообразие — тоже неплохо.
— Распишитесь вот здесь и здесь. Тем самым вы подтверждаете, что ознакомлены с информацией и разъяснениями по вашему делу и со всем согласны.
Диаманд не взял протянутый планшет с документом и ручку. Все еще улыбаясь, он принялся разглядывать плакат:
— Сами расписывайтесь. Мне плевать.
— Эй, не ломай комедию. Это просто формальность. Отсутствие твоей подписи ничего не меняет для тебя. И бумагу эту никто читать не будет. Мы просто следуем инструкции.
Диаманд начал читать вслух, поперек реплики секпреда:
— Положите пострадавшего на пол, стол или другую ровную и твердую поверхность…
— Пф, велика важность. Пойдем, коллега. Тут все понятно, — он услышал шуршание и еле уловимый стук, как будто скомкали лист бумаги и бросили в ведро для мусора. Затем оба полицейских встали и сложили стулья.
— Всего доброго, Рэдфорд. Кстати, к вам сегодня заглянут еще из комитета опеки, — прогнусавил Анхель и вышел вслед за товарищем, притворив скрипучую дверь.
Не обманул. Пришли. Тоже вдвоем, но женщины. Одна — немолодая толстуха, другая — ее полная противоположность: помоложе, но похожая на скелет, одетый в кожу, да еще в толстых очках.
— Диаманд, вы не явились к нам в назначенный день, потому мы решили сами вас навестить, — начала тощая. Он не посчитал нужным сказать на это хоть что-то. Все эти наседки из опеки раздражали даже больше полиции. И какого черта его никак не оставят в покое? — Кроме того, стоит обсудить сложившуюся в вашей жизни ситуацию.
— Со мной уже сегодня все обсудили. Мне хватит.
— Полиция сделала свое дело, а мы должны сделать свое. Поэтому будьте любезны уделить нам десять минут, — в тоне той, что старше, прозвучала угроза.
Забота, навязанная против воли. Надзор, воспитательные меры, обязательные консультации, обучение тому, на что вообще наплевать, блевотные формальности, подписи, бумаги... И среди всего этого — призрак шлюхи по имени Элинор, который всплывал каждый раз, когда до Диаманда добиралась опека. Как это закончить? Мало было драки в кафетерии? Надо кого-то убить, чтобы от него открестились? Он давно уже сам по себе, он независим, но все продолжают убеждать его в обратном, навязывать пресные стандарты. На хрена нужен возраст полноправия, как не для свободы распоряжения всем, что имеешь, включая собственную жизнь? Это хуже, чем какой-то ЦПАП. Цивилизованное рабство под благовидным предлогом. Контроль, контроль, контроль!
— Итак, две недели назад вы не явились в наше бюро на консультацию по поводу положенной вам недвижимости. Неделю назад сотрудник комитета был направлен к вам домой, но ему никто не открыл. А, между тем, от вас просто требовалось изучить документы, прослушать полезную информацию и расписаться на нескольких листах. Нам не понятно, какой смысл отказываться от положенных вам как повзрослевшему гражданину прав?
— Не интересно.
Женщины переглянулись. Затем носившая очки мягко, размеренно зашелестела:
— Диаманд, мы пристально следим за условиями, в которых проходит становление наших подопечных, и знаем все подробности. Вы — не исключение. Мы понимаем, что в вашей  семье два года назад случилась трагедия, которая вывела вас из равновесия. Отсюда все проблемы с законом, учебой. Мы хотим, чтобы сейчас до вас дошел наш посыл. Еще не поздно остановиться, приглядеться и понять, что вы не одиноки, что получите поддержку, стоит лишь перестать противиться ей. Вместе мы со всем справимся. Как отбудете наказание — устроим вас на компенсационные курсы, чтобы завершить получение образования.
— И замечу в скобках, что вы должны сделать это до достижения восемнадцатилетия, — подхватила ее коллега. — Как вы, надеюсь, помните, если к этому возрасту гражданин не получит сертификат о полном прохождении курса регульера или подобного заведения, все достойные антерпризы и учреждения с их внутренними школами станут для него недоступны. Они ждут успешных и не терпят отстающих.
— Да, у вас еще будет целый год после выхода из ЦПАП, чтобы наверстать материал и сдать экзамены на проходной балл, — снова взяла слово первая. — Запись о правонарушениях — не приговор. Главное — не усугублять. Не унывайте.
— Не интересно, — упрямо пробасил Диаманд.
— Ничего-ничего. Вы сейчас сами не понимаете, что говорите. У вас шок от последних событий. Поправитесь, обдумаете все как следует, и мы вернемся к этому разговору. А теперь о ваших апартаментах.
— У меня нет апартаментов.
— Официально нет, — поправила его толстуха. — Но фактически вы владеете ими уже почти два года. С тех пор, как ваша мать…
Диаманд дернулся, удостоил обеих фирменного свирепого взгляда:
— У меня нет матери. Заткнитесь!
Толстая нахмурилась; тощая смиренно прикрыла глаза и поджала губы.
— Что ж, это тоже подождет. Тем более что до выхода из ЦПАП ваше право собственности заморожено. Этого могло не случиться, если бы до правонарушения вы передали право собственности отцу или кому-то из старших товарищей. Но момент упущен, придется потерпеть.
— Прекрасно. А теперь убирайтесь. Я не намерен дальше слушать ваш лепет.
Женщина постарше возмутилась:
— Послушайте, я все понимаю, и мне вас жаль, но ведите себя подобающе со старшими людьми, которые, между прочим, пришли сюда ради вашего блага.
Двух слов, сказанных Диамандом далее, хватило, чтобы обе сотрудницы опеки побледнели и вскочили со стульев. Прощание было быстрым. Они вышли, эмоционально переговариваясь, и тут же в дормиторий заглянула пожилая сестра.
— Почему вы так кричите? — шикнула она.
Диаманд бегло взглянул на нее и вернулся к созерцанию плаката. Собственно, более смотреть не на что…
— Наконец-то. Почему опять без воды? Я скоро сдохну при таком отношении.
— Для начала перестаньте нарушать покой других пациентов. Хотите воды — скажите об этом нормально. А вообще, у вас для подобных случаев есть кнопка на боковине кровати. Да, вот там, прямо под правой рукой, — с достоинством сообщила медсестра.
Парень нащупал небольшую пластиковую панель и принялся зло давить на квадрат в центре, который отзывался неприятными щелчками.
— Достаточно было и одного раза, — сестра подошла и убрала его руку с кнопки.
— Где моя вода? — она вышла, покачивая седой головой, и вернулась с мутным пластиковым стаканом, поставила его на тумбочку.
— Обед вам принесут через час. А до него еще заглянет врач, господин Алексис.
Сосед из-за ширмы что-то с одобрением промычал и снова затих. Женщина вышла, дверь закрылась — никто больше не отвлекал Диаманда от изучения иллюстраций.

***

Вскоре Диаманд почувствовал острую нужду в ином типе развлечений. Инструкции были заучены наизусть, скудный интерьер дормитория приелся, да и регулярные визиты врача радости не приносили. Особенно после того, как тот сообщил: гипс снимут лишь через три месяца в силу характера перелома. Когда парню вручили костыли и стали медленно водить взад-вперед по коридору, чтобы он научился правильно на них передвигаться, это ненадолго внесло в больничные будни элемент новизны. Маршрут был лишь один: между дормиторием и туалетом. На середине пути дразнили простором и уличной свежестью стекла двустворчатой двери на балкон, куда  никого не пускали, мотивируя тем, что конструкция пребывала в аварийном состоянии. Диаманда не остановила хлипкая задвижка и кудахтание медсестры — в этих стенах он задыхался, а нахождение на балконе создавало хоть какую-то иллюзию свободы.
Никогда еще в своей жизни ему не приходилось безвылазно сидеть в одном помещении, день за днем терпя рамки распорядка, врачебных предписаний и собственной беспомощности. Даже приходить в ярость здесь было бессмысленно, ибо это ни на что не влияло. Ни действий, ни стремительных рывков, ни вылазок в угоду настроению: некого шокировать и нечем. Не было посетителей — отец не в счет. Он заглянул на второй день на пять минут, оставил пакет с фруктами, два раза обозвал его ослом и был таков.  А дальше — неделя стерильного одиночества.
На восьмой день заявились Томислав и Клемент. Два живых фрагмента старого мира, от которого Диаманда изолировали.
— Долго же вы шли ко мне, — сказал Диаманд и поморщился: в этот день его снова мучила головная боль.
— Ты чего? — взволнованно спросил Томислав и привстал со своего стула. — Позвать ту старуху из коридора?
— Нет. Я не подыхаю, не дергайся. Сотрясение….
Клемент промычал:
– Да, это неприятно. У меня было такое. Помнишь, когда я с велосипеда упал?
— Не помню. Ты лучше расскажи, что было в Филдз в тот день.
— И это не помнишь? — Томислав начинал раздражать своей обеспокоенностью и участливостью, даже несмотря на то, что Диаманд был рад его видеть.
— Помню, придурок. До того момента, как упал. Чем кончилось все?
Клемент усмехнулся:
— Ясное дело, чем. Ты пролетел по лестнице и вырубился. Полицейский вызвал парамедиков, тебя повезли сюда. Другой повел меня к машине. Третий сразу же начал собирать и опрашивать свидетелей. Да, кстати, те олухи из пансиона полицию и вызвали, когда от вас сбежали. Не повезло прям. Патруль мимо проезжал, а ты как раз выбросил парня в окно.
— От нас сбежали, а не от вас. Ты там тоже был. Что с Арсентием?
— Он успел смотаться. Но что толку? Через день нашли его в регульере, потащили в отдел. И исключили, прямо как..., — он осекся.
— Меня, — закончил Диаманд равнодушно. Велика беда. Парень все равно не собирался учиться дальше. В порт его и так возьмут, пожалуй.
— Его в какой-то исправительный центр отправили или вроде того.
Тот же ЦПАП, не иначе.
Томислав поерзал на стуле и посмотрел на Диаманда то ли боязливо, то ли смущенно.
— Ты извини, что раньше не навестили. Лично я не мог потому, что ездил с отцом в Кампус Амарильо.
Клемент повернул к нему голову:
— Что ты забыл в этой дыре? Это же дальняя провинция. А сам городишко — как одна пятая Нижнего Лео.
— Вы вряд ли помните, но я говорил как-то, что неплохо работать с электрооборудованием типа инфосистем или систем безопасности...
— Да, сфера перспективная, — кивнул Клемент. Диаманд же не понял:
— А причем здесь Амарильо?
— В Амарильо находится штаб-бюро и главный завод антерпризы Ультима, она самая известная в сфере электроприборов. Я прошел у них тесты и собеседование. В общем, подхожу. Мне дадут место, если наберу хотя бы семьдесят процентов на экзаменах регульера.
— Это шутка? Ты бросаешь крупнейший и богатейший город планеты ради захолустья, где и сто тысяч населения, наверно, не наберется? — спросил Клемент с вытаращенными глазами.
— Я уеду только на два-три года. Обучение и стажировку надо пройти там, а потом, когда назначат на должность, то определят либо на их завод в Верхнем Леонарде, либо в техгородок в Хавьере.
— Вот как. Уезжаешь, — тихо проговорил Диаманд и почесал щетинистый подбородок. — Давно решил?
Томислав замотал головой:
— Нет, несколько недель. Да и то, не был до конца уверен.
— И за несколько недель не смог сообщить, хотя мы виделись пять или шесть раз?
— Ну, так вышло… Не представилось удобного случая. Это же серьезно. Я знал, что тебе не… что ты расстроишься из-за этой новости.
Диаманд фыркнул:
— Расстроюсь? Да мне плевать. Делай что хочешь, — Томислав нервно закусил губу, но ничего не ответил. — Ты, поди, тоже отваливаешь?
— Нет, ты что, у меня таких амбиций нет. Я, как и говорил, пойду водителем в транспортную, — заверил Клемент.
Говорил, да... как будто это аргумент! Говорили они все одно, а делали противоположное, не считая нужным посвящать его, Диаманда, в свои дела и планы, хотя терлись рядом, даже другом называли. Теперь вот и Томислав….
— Молодец. Передумаешь — скажи сразу, а не хрен знает когда, как некоторые.
На минуту все трое замолчали. Томислав первым решился перейти к тому, что, похоже, больше всего занимало умы посетителей.
— Так что, тебя тоже посадят в эту, как ее…
Диаманд не стремился помочь ему закончить мысль. Если они уже все знали, то какого черта спрашивать?
— Слушай, если чего надо будет… Оттуда же можно звонить? — неопределенно жестикулируя, спросил Клемент. Бритый с готовностью кивнул на это:
— Да, точно, и еще мы можем к тебе раз в неделю заходить. Ну, пока я не уеду. Даже деньгами поможем — ты только попроси.
«Только попроси». Только?! Нет уж, он ни у кого ничего не просил с тех пор, как долбанная филомена Элинор, бывшая по совместительству матерью, таскала его на руках. Влезать в долги любого рода — это самое вонючее дерьмо, в какое можно только вляпаться по жизни.
— Меня на три месяца сажают, а не на три года. Я сопли распускать не привык и там не буду. Так что засуньте себе в задницу ваши сожаления. И денег я не возьму.
— Да мы же искренне! Вообще, приговор несправедливый. Сколько тех драк по городу, и многих ли так сильно штрафуют? Да чтоб еще сажать!.. — стал сокрушаться Томислав.
— Ясно же, откуда ветер дует. Богатые папаши тех студентов… Все-таки, не стоило нам в Филдз…
Диаманд оборвал их:
— Стоило! Стоило! Я бы десять раз повторил это. Но вам, конечно, не понять — вы и на один-то без меня не решитесь. Все, я устал от вас. Выметайтесь.
— Мы ж всего пять минут, как пришли, — удивился Клемент.
— Тогда хватит скулить. Лучше расскажите, чего там нового у нас, — новостей оказалось немного, зато разглагольствований и воспоминаний — предостаточно.  Диаманд предпочитал слушать их, нежели кряхтение соседа по дормиторию или стук сестринских каблуков за дверью. Старые друзья ушли только через час, да и то потому, что пришло время врачебного обхода. Алексис выставил их, несмотря на яростные протесты парня. Назойливый старый хрен.
***

Новая волна одиночества вынудила молодого человека погрузиться в крайне непривычное состояние. Руки-ноги в ход пустить не представлялось возможным, орать во всю глотку было незачем. Так что на смену действию и всплескам адреналина пришла невероятно, но... задумчивость. «Сегодня» и «сейчас» постепенно сменились на «вчера» и «завтра». Воспоминания, свежие и не очень, пробудились первыми. После — вопрос, что будет дальше. Если прежде он относился к планам на день текущий или грядущий, то теперь при избытке времени и туманности перспектив мысль принимала иные масштабы.
Но что, черт возьми, подтолкнуло Диаманда делать прогнозы собственного будущего? Да, ему придется отбыть срок в ЦПАП, но это абсолютно не пугало, даром, что в регульер возвращаться он не горел желанием. Выплаты, правда, сделать придется, хотя этот момент оттянуть было бы здорово... Чего ради возвращаться к учебе? Работы хватает, куда-нибудь возьмут. Томислав, Клемент и прочие, кто был рядом последние годы, его оставляют, это ясно. У них свой путь. Что ж, уйдут они —  придут другие. А он останется тем же. И там же. Вроде бы все ничего не изменилось, но почему более не удается избавить голову от жужжащего потока вопросов?
— Вы сегодня выпишете меня. Я здоров.
Алексис оторвался от бумаг и посмотрел на него поверх очков:
— Что, вам не терпится отправиться отбывать наказание?
— Тут у вас тюрьма пострашнее. Когда мне снимут эту хреновину на ноге? Она чешется так, что я дергаюсь каждую секунду.
Врач устало вздохнул и отвел опиравшегося на костыли Диаманда к стене узкого коридора, чтобы дать дорогу парамедикам с каталкой.
— Я вам говорил, Рэдфорд, что гипс на три месяца. Но не он мешает нам выписать вас раньше: в ЦПАП есть медицинский персонал;  субъекты с подобными вашему увечьями там не редкость. Вы все еще у нас из-за последствий сотрясения.
—  Какие последствия? Я здоров, повторяю для особо тугих.
— И поэтому вы до сих пор на повышенных тонах требуете у сестры синие таблетки? Да-да, не смотрите так. Не думали же вы, молодой человек, что наш младший персонал раздает обезболивающее направо-налево без ведома врача? Что до зуда —  это нормально. Будете принимать специальное лекарство, оно действует уже через двадцать-тридцать минут. Подробнее поговорим об этом вечером, во время обхода. А теперь мне пора, ибо вы тут лишь один из девятнадцати моих пациентов.
Он быстро развернулся и направился ко входу в другой отсек. Диаманд кинулся было следом, но сделал слишком резкое движение — благо, успел опереться о ближайший подоконник, иначе растянулся бы на полу во весь внушительный рост.
— Эй, мы не закончили разговор! Вечером я добьюсь, чтобы меня отсюда выпустили, нравится вам или нет,— прорычал он вслед Алексису.
Врач, не оборачиваясь, махнул рукой:
— Сбавьте тон, Рэдфорд, иначе я позову охрану, чтобы вам помогли вернуться в дормиторий и лечь.
— Твою мать! — Диаманд ткнул концом костыля в стену. На блестящей кожуре краски осталась круглая вмятина, опоясанная трещинами.

***

Спустя еще несколько дней в третий раз заявился папаша.
— Нашел ты всем проблем своим идиотизмом. — буркнул он вместо приветствия и раздраженно хлопнул дверью. — Восемь тысяч альберов!
— Что за бред? — Диаманд приподнялся на койке, насколько это было возможно.— Шесть было.
— Это штраф, — вытерев пот со лба, отец тяжело опустился на стул.
— А ты о чем?
— О расходах на твое лечение. Когда я в прошлый раз заходил, этот врач очкастый меня обрадовал, да. Чего ты бараном-то глядишь? Думал, бесплатно тебя тут обслуживают?
Диаманд выругался.
— Следи за поганым языком, — отец потянулся дать ему затрещину, но Диаманд перехватил руку:
— Слабеешь. Уж не тебе мне указывать, что говорить и как. Ну, сообщил, что хотел? Я, наверно, должен себя чувствовать виноватым? Такие траты, такие траты! Мой бедный папаша! Готово. Теперь исчезни.
Отец скривился:
— Тварь ты редкая. Неблагодарная, ущербная. Пока ты живешь в моем доме…
— Уже не живу. Я не вернусь в твою нору. Там воняет дырками всех ста баб, которых ты приводил играться по ночам. И подачки твои мне не нужны. Я выйду из ЦПАП и пойду работать, сам все оплачу. А захочу – не оплачу. Это моя жизнь, ты в ней — никто. Так что подавись своим недовольством.
Лицо мужчины окаменело. Диаманд приготовился, что тот его ударит (между ними случалась уже не одна потасовка на почве взаимных оскорблений), но нет. Франциск посопел, затем медленно, с мстительным блеском в глазах произнес:
— Не утруждайся. Ты не работал ни дня пока что. Так зачем начинать? Ведь так удобно быть бунтарем на обеспечении у своего родителя. Я оплатил все больничные счета авансом. Для этого пришлось продать твое корыто. Оно все равно ржавело без дела.
Несколько секунд ушло на то, чтобы  до парня дошел смысл этих слов, затем ненависть к сидящему у его койки человеку вспыхнула сильнее прежнего. Эта сволочь продала его автомобиль! Единственное дорогое, что у него было.
— Что ты сделал? Что? Я тебя уничтожу!
Он схватил костыль, что стоял у изголовья, и замахнулся, хотя из полулежачего положения бить было неудобно. Отец отшатнулся, опрокинув стул, а затем ухватился за направленное в его сторону орудие обеими руками, силясь вырвать у Диаманда. В конце концов, ему это удалось, как и удалось заехать сыну в лицо локтем, чудом не сломав нос. Мужчина поспешил отнести подальше к двери оба костыля, а сам остался на ногах, тяжело дыша.
— Бессовестное ты говно! Давай, продолжай, доказывай всем, что ты весь уникальный, никому не подвластный. Так и закончишь в камере провинциальной тюряги!
— А что вы сделали, чтобы было по-другому? — проревел Диаманд. Голова кружилась от удара, но он порывался встать. Быть может, опереться о тумбочку, потом о стул и добраться до этого… этого… Жаль, что Элинор с ним не было, а то бы он их обоих…
Дверь распахнулась.
— Что происходит? — в дормиторий ворвался бледный Алексис и старая сестра. Взгляд врача упал на поваленный стул, а сестра воскликнула:
— Рэдфорд, у вас кровь!
— Прошу вас немедленно уйти, иначе мне придется позвать охрану, — обратился Алексис к отцу Диаманда.
Оба проигнорировали вмешавшихся в семейный разговор и продолжали кромсать друг друга взглядами.
— Перед тем, как уберешься отсюда, скажи: чья была идея назвать меня Диамандом? — Франциск не ответил, но этого и не требовалось: ему не хватило бы фантазии выдумать редкое имя. Так что либо она, либо ее родители… — Мы не скоро увидимся, — продолжил Диаманд, уворачиваясь от сестры, которая тянула к нему руки, чтобы осмотреть ранку. — На твои похороны я приду, обещаю. А теперь пошел вон.
Алексис вытолкал отца, бубня ему в спину предупреждения. Сестра вздохнула:
— Ладно, рассеченная бровь не смертельна. Страшное дело творится, Рэдфорд. Вам стоит обратиться в полицию по этому поводу. Родной отец…
Диаманд резким, агрессивным движением вывернулся:
— Это не ваше дело. Отвяжитесь.
Женщина отстранилась и потерла запястье, тон ее заметно похолодел:
— Прекрасно. Тогда перестаньте дергаться, чтобы я занялась своим делом. Вы испачкаете кровью подушку и простыни —  это лишние расходы больнице, а значит, и вам. И держите руки при себе. Если вы травмируете меня или кого-то из персонала, вам накинут еще полгода  наказания.
Как будто его можно испугать подобными перспективами! Что за люди: обо всем судят по себе!

***

Диаманд  был удивлен: ЦПАП оказался похож на тюрьму не больше, чем больница. А в ней он провел больше месяца и без ругательств не мог видеть ни Алексиса со старухой-медсестрой, ни плакат на стене дормитория. Наконец, он оттуда выбрался — чтобы оказаться в месте, где не было стереотипных тесных камер, двухъярусных кроватей, решеток на окнах, надзирателей с дубинками. Полицейские завели его в трехуровневое цилиндрическое здание с декоративными колоннами на фасаде. Человек в бордовой рубашке с короткими рукавами на стойке у входа принял у сопровождающих документы, уточнил личные данные и попросил расписаться на нескольких листах. Полицейские ушли, а Диаманда забрал другой мужчина в такой же красной униформе. Вперед, по широкому пустому коридору, тоже с колоннами, на второй этаж и направо —  в одну из множества голубоватых дверей, которые имели ручку снаружи, но не имели внутри.
Дормиторий оказался небольшой комнатой с одной кроватью, письменным столом, стулом и встроенным в стену шкафом (на кой он нужен? Класть-то все равно нечего. Разве что костыли...). Между шкафом и кроватью была еще одна дверь, за которой скрывался санузел. Из большого квадратного окна виднелась плотная застройка жилых районов Нижнего, а поверх крыш — далекие стеклянные башни центральной площади сектора.
— Располагайтесь. Завтрак в восемь, обед в час, ужин в шесть,— сухо сообщил мужчина.
— Отлично. И что дальше?
— К вам зайдут, когда будет необходимо. Кнопка у двери на металлической панели нужна для экстренной связи с дежурным диспетчером. Под экстренной мы подразумеваем помощь врача. Либо же вы, например, раньше персонала заметите возгорание или прорыв трубы. Это маловероятно, но все же. Так что прошу вас не нажимать ее без действительно веской причины, —  с этими словами работник вышел и запер дверь со стороны коридора.
Опираясь на костыли, Диаманд еще раз оглядел убранство. Нет, пожалуй, он поспешил с выводами, что здесь лучше, чем в больнице. Так же стерильно. Тоска смертная. Распахнув дверцы шкафа, Рэдфорд обнаружил на полке несколько книг, но даже не потрудился прочесть названия содержавшихся в них произведений: чтение его никогда не интересовало. Даже в детстве он предпочитал более активные, сопряженные с риском виды досуга. Конечно, телевизор его развлек бы до того момента, как снимут гипс, даже радио было бы кстати, хотя к музыке он был столь же равнодушен, как к книгам.
— И чем мне здесь заниматься? Там хоть плакат на стене был..., — спросил он себя вслух.
Вскоре принесли поднос с едой. Каша, тост с маслом, чашка чая, зеленое яблоко — таков был завтрак. Безмолвный служащий поставил на стол кувшин с водой и стакан —  не густо, но в тюрьме бы и так не покормили.
— Ну и чего? Мне тут так и сидеть до обеда? — кинул вслед ему Диаманд и надкусил яблоко: жесткое. Да еще и кислое, будто скрестили с лаймом.
Ответа не последовало —  лишь щелкнул замок в двери, точно как часом ранее.
Тишина. Беспробудная, высасывающая из комнатки последний кислород. Маленькая форточка не спасала.
— Эй, красные рубашки! — крикнул Диаманд, нажав экстренную кнопку.
— Индеворинг слушает. Кто говорит?
— Я. Хочу девку себе заказать. Или хотя бы вентилятор принесите. Тут баня.
В ответ раздался секундный писк и более ни звука, сколько бы раз Диаманд ни нажимал и что бы ни кричал. Всего пару раз между завтраком и обедом ему послышались шаги в коридоре и молодые голоса — логично, он же здесь не один отбывает наказание. Но какого черта? Всех рассовали по отдельным камерам? Или только особо отличившихся подвергали подобному испытанию?
А что, вполне вероятно. Они же прочли его, Диаманда, досье, знают, что он способен учинить, пусти его в гущу юных нарушителей закона. Да! Они его боялись. А он не боялся никого. Парень усмехнулся при этой мысли, вроде как тешившей самолюбие. Однако перспектива нахождения в пустом  одноместном дормитории на протяжении всего назначенного срока не могла обрадовать никого, даже его. Если в первый день три визита работника в бордовом и три приема пищи были единственными событиями, то во второй, помимо этого, имел место еще короткий визит доктора. Это было кстати, потому что нога снова чесалась, и Диаманд потребовал таблетки — те самые, какие прописал ему в больнице Алексис.
На третий день завтрак принес сотрудник, который встречал Диаманда в день прибытия и особенно раздражал. Тут же родился способ ненадолго развлечься, которому нашлось применение в обед. Вот мужчина вошел с подносом, лицо все такое же каменное, непроницаемое. Их, должно быть, натренировали такими быть. Что ж, стоит устроить проверку его нервам на запас прочности.
Спустя полчаса сотрудник вернулся за подносом и пустой посудой. Он посмотрел на стол, где ожидал все это найти, но там было пусто. Взгляд перекинулся на Диаманда, что развалился на кровати с выжидающей улыбкой. Мужчина, однако, не выглядел растерянным, тем более —  раздраженным. Как будто давно привык.
— Рэдфорд, где тарелки и чашка? Мне необходимо их забрать, — сказал он отрывисто, бесцветно.
— Без понятия. Ищите, если хотите.
Действительно, стал искать. Заглянул в шкаф, выдвинул ящики тумбы, в нижнем нашел вилку.
— У вас получилось, — похвалил Диаманд.
— Где остальное?
— Что «остальное»?
Поняв, что серьезного ответа не добиться, бордовый продолжил обходить комнату, заглядывая, куда только мог, и открывая все, что открывалось. На шкафу —  ничего. Под кроватью тоже. В душевой кабине пусто. Вернулся в комнату.
Диаманд рассмеялся, наблюдая за его бесплодными усилиями. Неужели, и правда, не найдет?
— Чего вы добиваетесь, Рэдфорд? Если я не заберу посуду, то ужина вам не видать, потому что есть будет не из чего, — парень не ответил, но продолжил смотреть, не мигая, со злым вызовом в серые глаза. — Встаньте с кровати и достаньте то, что завернули в одеяло.
— Не хочу.
Сотрудник вздохнул:
— Ну, что ж…, —  он подошел к двери и нажал ту самую, экстренную кнопку на панели, наклонился к прорези микрофона:
— Индеворинг, это Мартинсен. Срочно в семнадцатую.
— Понял, — отозвался динамик.
Через минуту обладатель голоса предстал перед ними во плоти. Здоровый детина с руками до колен. Даже рожа обезьянья.
Вдвоём они осторожно подняли Диаманда с кровати. Тот даже не счел нужным оказать сопротивление, зато его по-прежнему разбирал смех. Неужели они думают, что все будет так просто?
— Подержи его,— велел Мартинсен напарнику и принялся за дело. Прощупав одеяло, он выудил из пододеяльника лишь блюдце из-под чайной чашки.
— Под подушками глянь, — посоветовал Индеворинг.
Также ничего. Зато под матрасом нашлась чайная ложка.
— Где остальное? — Индеворинг нахмурился и тряхнул свою ношу.
— Не смотри на меня таким влюбленным взглядом, я тебя целовать не собираюсь, — с отвращением прошипел Диаманд, глядя в лицо державшего его человека, находившееся всего в нескольких сантиметрах от его собственного.
— Положи его обратно, не надо давить. Наша задача не в этом, —  Мартинсен, тем временем, вернулся в санузел. Загремела крышка сливного бачка. Ну, надо же!
Мужчина вернулся с тарелкой и миской в руках.
— Умно, — отметил он, неизменно сухой и выдержанный. — Где же чашка?
Диаманд не ответил.
Еще пять-шесть минут оба сотрудника ЦПАПа тщетно каждую пылинку в каждом уголке.
— В окно выкинул? — предположил Индеворинг.
Коллега покачал головой и указал на форточку:
— Нет, металлическая сетка на месте.
Здоровяк махнул рукой:
— Тогда не знаю. Напиши в отчете, что он разбил чашку, и все.
— Да, вероятно, так он и сделал. Но где же тогда черепки? —  Диаманда одновременно забавляло и раздражало, что бордовые говорили, будто его не было в комнате. — Ладно, идем. Толку от них теперь.
Вечером еду принесли в пластиковой посуде, такой тонкой и ломкой, что Диаманду пришлось приложить немало усилий, чтобы поужинать, не вывалив мясо с рисом на постель или пол.
На следующий день он обнаружил, что резиновый набалдашник костыля можно использовать для письма или рисования на стенах и полу. Вскоре тонкие черные полосы, составлявшие бранные слова и фигуры, отдаленно напоминавшие половые органы, бесстыдно запестрели над кроватью, на входной двери, вокруг окна. Художник из парня был паршивый, да и фантазии недоставало, чтобы изобразить нечто более-менее внятное, не говоря уже о красоте. Рисовал он размашисто, несмотря на ограниченность пространства. К тому же, Мартинсен, хоть и не мог не заметить декоративных преобразований дормитория, никак их не прокомментировал и, похоже, не собирался ничего с этим делать. Так что через пару дней занятие пришлось бросить.
Каждый вечер с наступлением сумерек Диаманд подходил к окну. Он высматривал какое-нибудь здание, что конструкцией, количеством окон и размером напомнило бы ему отель, бывший ещё недавно предметом их с Томиславом игры. Высотки, скопления резиденций —  всего так много, и все не то, черти бы их драли. Да и какой интерес играть одному? И он снова стал погружаться в состояние, впервые давшее о себе знать в больнице. Сомнения никогда не были частью натуры Диаманда, но порыв разбить костылем окно и выпрыгнуть, несмотря на загипсованную ногу, угас так же быстро, как возник. Раньше он бы ему поддался, он бы не задумывался. А теперь... Зачем бежать? Словно назойливая шавка, что непрестанно волочется за тобой и тявкает, проблески неотвратимой реальности наседали на него, как он их ни отгонял. Куда бежать? Ему не дадут вдоволь вдохнуть свободы. Догонят, вернут. Еще и накинут к уже имевшемуся сроку, поди. А он мог провести время куда более приятным образом, чем изнывать от бездействия в ЦПАПе. Вот, к примеру, у него не было девки с того самого вечера, когда он ходил с Томиславом в «Мепризе». Чем раньше его выпустят, тем раньше доберется до какой-нибудь сносной малышки. А еще они с бритым устроят ночной заезд на…
Тут Диаманд вспомнил, что Томислав уедет к моменту его освобождения, а машину продал отец. Приступ злости заставил швырнуть костыль на пол и пнуть стол здоровой ногой. Потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок. Ладно, в конце концов, он никогда не был кому-то нужен. Как и ему никто не нужен. Потому что никто из них его не поймет. Томислав, Клемент, Стефан, даже Арсентий — они все равно не вынесли бы той лихорадочной, сочной свободы, вкус к которой Диаманд напрасно пытался им привить.
Что ж, пусть эти бордовые идиоты держат его. Он уж позаботится, чтобы не все шло согласно их плану. Он не будет покорно плясать под мотивы расписаний и правил, вылетавшие из дудки местного начальства. Затычки для ушей он раздобудет, а там, может, и дудку удастся надломить.

***

— Что так рано? Обед же только через два часа.
— Рэдфорд, вам пора на первый сеанс к вашему куратору, — сегодня снова дежурил Мартинсен. — Пойдемте, я провожу вас.
— К кому?
— Куратору. Вы все поймете в процессе.
Диаманд не был рад сеансам неизвестно чего неизвестно у кого, но перспектива выбраться хоть ненадолго из тесного квадрата дормитория заставила его довольно расторопно подняться с постели. Сколько можно быть оторванным от жизни, которая теплилась, а, порой, и кипела где-то поблизости, отделенная от него несколькими бетонными плитами?
Рэдворд и Мартинсен вышли в коридор, но направились в противоположную той, откуда Диаманда привели в первый день, сторону. На узкой лестнице им попалась похожая пара: юный заключенный и сопровождавший его сотрудник. Разве что руки малолетки, в отличие от рук Диаманда, были в сковывающем браслете. Мужчины обменялись кивками, а Диаманд с интересом посмотрел в озлобленное, заплаканное лицо лопоухого паренька, лет четырнадцати, а то и меньше. Интересно, что такое с ним делали? И за что его сюда?
— Чё пялишься? Иди давай, а то и тебя порву! — гаркнул тот, заметив взгляд, и рванулся к молодому человеку. Впрочем, сотрудник тут же его одернул:
— Закройте рот и шагайте, Милье.
Диаманд рассмеялся:
— Какой колючий шкет.
— Вы тоже, Рэдфорд, двигайтесь, нас ждут внизу.
Кабинет ничем не напоминал врачебный, хотя его обитатель и сидел в типично докторском белом халате. Бюро как бюро. Такое же было у отца Диаманда и прочих учителей в регульере. Никаких кушеток, аппаратов для процедур —  только письменный стол с кипой бумаг и лампой, угловой шкаф с папками. По центру комнаты — два кресла, одно напротив другого. Окно было занавешено, и свет проникал в помещение рассеянными, теплыми лучами.
— А, вот и наш Рэдфорд, — звонко воскликнул куратор. Он указал парню на одно из кресел, а Мартинсену кивнул со сдержанной улыбкой: — В двенадцать сорок пять, как обычно.
Тот кивнул и удалился.
Диаманд сел, но не в то кресло, какое ему предложили.
— Что ж, можно и так. На самом деле, разницы между ними нет,— спокойно сказал куратор и устроился в соседнем с  планшетом и ручкой. Он казался чрезвычайно молодым: лет двадцать, не больше. Красавцем не назвать: лицо в рытвинах и оспинах, нос — мясистый, с большими ноздрями. Из-за этого носа напрашивалось сравнение с бегемотом в облезлом парике — залысины уже вгрызались в темноту жиденькой шевелюры.
— Приступим. Меня зовут Квинт Честных, господин Рэдфорд, — Диаманд не ответил, лениво разглядывая носок своего тапка. — Прочел ваше досье. Признаться, нашел вас довольно эксцентричным молодым человеком. Даже по меркам нашего учреждения.
— А у тебя лицо похоже на гнилую картошку, которую вилкой расковыряли.
Пауза была недолгой.
— Что и требовалось доказать, — кивнул Честных. — Вы….
Диаманд оттолкнулся ногами, и кресло отъехало назад, к стене, тем самым увеличив расстояние между собеседниками.
— Могу я спросить, почему вы отодвинулись?
— У тебя изо рта воняет, — теперь он удостоил человека напротив взглядом, хоть и не очень приветливым.
Куратор грустно улыбнулся:
— А кто из нас без недостатков? Ну да ладно. Я не буду препятствовать вам в удовлетворении и этого желания. Можете даже и дальше обращаться ко мне на «ты». Да-да, я понимаю, что разница в возрасте между нами не столь велика, и посему вам трудно воспринимать меня как человека действительно взрослого, а не почти сверстника. Я иду вам навстречу. Но и в ответ попросил бы вас помочь. С чем именно? Помогите мне делать мою работу. В сущности, от вас требуется самая малость. Давайте просто побеседуем.
Диаманд смотрел на это словоохотливое существо с раздражением и крайним недоверием. Он издевается? Или это такая тактика — играть добряка, набиваться в друзья, чтобы вытянуть побольше информации и потом использовать против него же? Вот она, та самая дудка! Ловко завернутая в красивую тряпочку доброжелательности. Диаманд вспомнил старый фильм, где хитрый пожилой психолог точно так же втирался в доверие и принимался манипулировать слабостями пациентов, стоило лишь раскопать их.
— В задницу твои разговоры. Помогать не буду тем более.
Куратор смотрел на него в упор без тени смущения, но с любопытством, чем еще больше настраивал нового подопечного против себя.
— Я прекрасно понимаю, почему вы злы, — ты подумай, какой наглый бегемот! Две минуты, как познакомились, а считает, что уже все понял, разгадал, душу просмотрел под микроскопом!
Честных продолжал:
— На самом деле, у доброй половины пациентов возникают те же чувства, когда они проводят десять дней в изоляции и неведении. Я могу только извиниться перед вами за порядки, которые заведены в ЦПАП. Но могу и обрадовать: мы с вами будем встречаться каждый день для полуторачасового сеанса. А как только вы будете в состоянии полноценно передвигаться,  то сможете выходить в город на несколько часов в день.
Этого было достаточно. Диаманд решил больше не произносить ни слова и остался верен своему решению, несмотря на многократные попытки куратора заинтересовать его, спровоцировать на ответ или хотя бы вопрос.
Наконец, мучительно медлительные легионы минут прошествовали в прошлое под марш часовых стрелок; дверь отворилась, и серое непроницаемое лицо Мартинсена возникло в проеме. Честных сделал последнюю пометку на прикрепленном к планшету листе бумаги и с сухим щелчком надел на ручку колпачок.
— Жаль, что вы сегодня не в духе, Рэдфорд. С другой стороны, мы только приступили. Познакомились и, думаю, уже немного поняли друг друга. Это уже что-то, уже что-то... Можете быть свободны.
Весь вечер, сам не зная, почему, Диаманд не мог отделаться от звучавшего в голове голоса куратора; то и дело вставало перед глазами безобразное его лицо. Еще один навязанный благодетель! Такие улыбаются даже тому, кто поливает их помоями и кроет последними словами. Кого они надеялись купить взятками из лжедоброты и показной вседозволенности?
— Слащавый хрен. За кого он меня принимает? — хрипло спросил себя парень, глядя на собственное отражение в окне.

***

— Добрый день, Диаманд. Устраивайтесь поудобнее, у нас впереди новые два часа работы.
— Работай, а я посижу, отдохну, — нельзя было не отвлечься на дразнящий запах, наполнивший комнату, особенно после того, как пришлось несколько недель пить воду и травяные помои под названием чай, который Диаманд никогда не любил.
— Да, южный кофе — один из лучших, — закивал с улыбкой Честных: Диаманд как раз нашел взглядом две дымящиеся чашки на его столе. — Вот, попробуйте, я и вам приготовил, — куратор взял ближнее к нему блюдце с чашкой и протянул подопечному.
Диаманд не принял подношение.
— Я выпью его, когда захочу. Если захочу.
— Разумеется, я и не думал навязывать. Просто горячий он вкуснее.
— Ага.
Выждав пару минут в тишине, Рэдфорд выпил. Напиток, словно из чужой, спокойной и благополучной жизни, сразу же породил божественное ощущение. Будь Диаманд из тех, кто мог легко расслабиться во враждебной среде, — отдался бы ему целиком. Но картофельная морда сидел напротив, искоса кидая выжидающе-любопытные взгляды и мурлыча себе под нос невнятные мелодии, чем пробуждал в глубинах молодого сознания новые волны злости и неприязни.
— Как ваше самочувствие, как нога? Господин Алексис указал в своей записке, что вы получили довольно сильное сотрясение, и головные боли могут еще долго вас беспокоить.
Вместо ответа Диаманд хмыкнул и подбросил в воздух пустую чашку. Честных оказался достаточно проворным, чтобы поймать ее на полпути к полу, будто разгадав, что подопечный и не подумает предотвратить фатальное столкновение. Выпад был встречен  саркастическими аплодисментами.
— Какая реакция.
Честных улыбнулся:
— Благодарю, ничего особенного. А вы, Диаманд, видимо, испытываете особую ненависть к посуде. Второе покушение за неделю….
Ну, Мартинсен, каменная рожа! Доложил этому недоразумению о маленькой шутке, что сыграл с ним и обеденной посудой Диаманд.
— Конечно. А еще я ненавижу в этой помойке и тебя, и твоих бордовых друзей в том числе.
— Хорошо, Диаманд, хорошо. Спасибо, что делитесь со мной этим, — удовлетворенный ответом, куратор сложил ладони домиком.
— Как будто это не очевидно, дубина. И не зови меня по имени, я тебе не друг. Я знаю, что это за ход. Все тут сухие, ходят, как роботы. «Рэдфорд» да «Рэдфорд» — только и слышу. А ты решил выделиться, угодить. Я не идиот.
Честных остался невозмутим, лишь чуть наклонил голову, как бы в знак растущего уважения к собеседнику.
— Что ж, вы меня раскусили, признаю. Впрочем, уже в начале нашего общения мне было известно, что передо мной весьма проницательный и способный молодой человек, если говорить об интеллекте. Репутация неоднозначная, это есть, но она преходящая в столь юном возрасте. А вот то, что в крови, — всегда с вами, пусть и заглушается эмоциональными бурями. Знаете, я читал эссе, которые вы писали в детстве, да и заключение психолога из вашего первого регульера свидетельствует в пользу…
— Хватит. Меня не подчинить комплиментами и заискиванием. Ты ведешь себя как тряпка.
Казалось, впервые с момента знакомства слова парня как будто озадачили Честных: улыбка не сползла с его лица, но приобрела вяло-грустные очертания, как и взгляд.
— Позвольте, Диаманд, вы в плену предубеждений. То, что я говорю – лишь констатация факта, а не лесть и фальшь. Я всегда предельно откровенен с пациентами. Другое дело, что вам тяжело в это поверить.
— Я уже сказал тебе: не называть по имени, —  процедил сквозь зубы Диаманд.
— Как скажете. Могу ли я, в таком случае, обращаться к вам на «ты»?
Парень закрыл глаза и откинулся в кресле:
— Какой дурак назойливый!
— Вы и сами уже поняли, Ди… э-э-э, простите, Рэдфорд, что ваши оскорбления не возымеют должного эффекта. Я работал с доброй сотней абсолютно разных людей и наслушался от них всякого, в том числе, и в свой адрес. И видели бы вы тех эмоционально неуравновешенных, ха! Нет-нет, спокойно, вас я к ним не причисляю. Даже больше скажу: вы, мой друг, рядом с ними выглядите учтивым и тактичным.
— Я тебе не друг. И ты мне тоже.
Оба помолчали. Куратор — чтобы сделать записи, Диаманд же просто злился на себя и на Квинта за то, что тот заставил его быть столь многословным — по сравнению с прошлым разом. Его, похоже, провели. Вопреки собственным желаниям и ожиданиям, Диаманд говорил с порождением ЦПАПа. Наконец,  он фыркнул:
— Твою мать, скука-то какая. Музыку включи.
Честных тотчас прекратил чиркать ручкой, и в его взгляде вновь мелькнул интерес, сдобренный щепоткой удивления.
— Не знал, что вы любите музыку. Подумать только!.. Но можно устроить. Можно. Одну секунду. Проигрывателя у меня здесь нет, но есть карманное радио..., — он обошел стол, выдвинул ящик и извлек оттуда деревянную коробочку в металлическом корпусе. Надпись «Кордье»  красивыми серебристыми буквами угнездилась в нижнем углу, на сетке динамика. Диаманд видел молодых людей с подобными устройствами. Его раздражало, когда они шли по улице или сидели в скверах с этими агрегатами, хрипящими тошнотворные песни. Кого пытались обмануть авторы этих шедевров? Большинству идиотов, что заслушивались бредом про любовь, счастливую жизнь и карманы, рвущиеся от тяжести найденных в пиратском сундуке золотых монет, никогда не светило жить так, как пелось. Модные, причислявшие себя к элите певцы и певички наживались на этой тупости; оттого все они — и авторы продукта, и его потребители — были достойны лишь ненависти. Да, Диаманд разбил пару таких радио и пару особенно дерзких лиц, когда беззаботные компании осмеливались наслаждаться громкой музыкой в паре шагов от него. Он хотел быть максимально далеким от всех проявлений моды, массовости и не сдерживался, не стеснялся в методах противодействия, когда они окружали его, давили на мозг.
— Вам не нравится? Прошу, ищите, что больше по душе, — поспешно произнес куратор, заметив, как при первых нотах лицо подопечного перекосилось. Диаманд бесцеремонно выдернул радио из протянутой руки и покрутил колесико. Песню сменило шипение, потом заиграла другая, ничуть не лучше. Снова шипение. Затем – заунывное старье, которое разве что его парализованный дед стал бы слушать.
Наконец, колесико было выкручено до предела. Диаманд швырнул коробочку на стол.
— Дерьмо, одно дерьмо.
— Да? А что же вы слушаете? — поинтересовался Честных.
— Ничего.
— Неужели нет музыки, какая была бы вам если и не очень интересна, то хотя бы приятна?
— Такую еще не придумали, — высокомерно ответил Диаманд. — Меня непросто заинтересовать.
— Да, это я вижу. Это я вижу…

***

Когда Диаманд в третий раз подходил к двери кабинета Честных, до него донесся ритмичный гвалт, отрывистое рычание, а также звон металла, через которые пробивался высокий мужской голос. Звуки были упорядоченными, но в мелодии звучало нечто неистовое, яркое, первобытное. Мартинсен толкнул дверь, и Диаманда окатила многократно усиленная волна музыки. На секунду он замер, забыв вальяжно, по-хозяйски прошествовать к креслу; его будто облили кипятком и сразу следом — ледяной водой.
— Рад вас снова видеть, Рэдфорд! Проходите, не стойте! — крикнул ему Честных. Его высокий голос даже на пределе громкости был едва уловим на фоне рыка большой колонки, появившейся на столе. Провода от нее шли к проигрывателю грампластинок. — Спасибо, Мартинсен, ступайте! — махнул коллеге куратор.
— Что это такое? — спросил Диаманд, не переставая внимать композиции с несвойственным ему замешательством.
Квинт улыбнулся.
— Вот и я удивился, когда пару месяцев назад услышал это чудо в музыкальной лавке. Это  малоизвестный коллектив из западных провинций, «Прожигатели». А произведение называется: «Последний камнепад». Ребята, определенно, любят эксперименты. По крайней мере, я, большой меломан, за пятнадцать лет увлечения самой разнообразной музыкой не слыхал ничего подобного.
Диаманду было достаточно и названия, тем более, что вопль вокалиста заглушил дальнейшие пояснения. Камнепад. Черт возьми, как это точно подмечено! Сколько движения в этих звуках, сколько пьянящей агрессии! Звук несся прямо на него, намереваясь раздавить, впечатать в стену, но потом отступал или смолкал на секунду. И когда уже не ждешь — новый раунд, новая порция мощи в мелодико-ритмической упряжи. Диаманд не понимал, каким образом это сыграно, не разбирал две трети слов, не знал, как выглядят творцы, но это было не важно. Вот она, музыка! Будто выточенная специально под него, его неуемную энергию, жажду свободы и ненависть ко всему обыденному, популярному. Бескомпромиссный, наэлектризованный звук.
— Не выключай, — крикнул он, когда куратор потянулся к проигрывателю.
— И не думал, – ответил Честных и подкрутил пару регуляторов на передней панели. Звук стал еще более плотным, тяжеловесным.
На пластинке оказалось по одной композиции с каждой стороны общей продолжительностью не более шести минут, но они стоили сотен обычных песен. Парень заставил наставника несколько раз переворачивать пластинку и включать снова, так что добрая половина сеанса прошла под гул «Камнепада» и «Вспышки Солнца» (так называлась вторая песня). Честных, казалось, это не смущало. Он качал головой в такт музыке, да еще отстукивал ногой ритм с блаженной улыбкой и блеском в глазах. Но где-то на седьмом прослушивании, внезапно поспешил выкрутить регулятор громкости до минимума — через приоткрытую дверь заглянул сухопарый и почти седой мужчина в очках. Он обвел суровым возмущенным взглядом обоих присутствующих, стол, аппаратуру на нем.
— Честных, можно вас на минутку?
— Это так необходимо, господин Пекеньо? — невозмутимо спросил куратор.
— Да.
Он встал, неспеша вышел. Дверь он закрыл не плотно, так что до Диаманда довольно отчетливо долетало шипение старшего сотрудника.
— Коллега, что вы такое здесь делаете, что у нас стены сотрясаются, да и наверху тоже?
— В самом деле, так слышно? Что ж, прошу прощения, господин Пекеньо! Мы… слегка увлеклись.
— Ничего, пусть привыкают к нормальной музыке, — громко сказал Диаманд не то куратору, не то пришельцу, но уж никак не самому себе.
Дверь приоткрылась. Пекеньо прищурился, смерив парня изучающим взглядом:
— Кто это у вас такой наглый на приеме, Честных?
— Диаманд Рэдфорд.
— Тогда все понятно. Я видел дело краем глаза. Все же не перегибайте, у нас не дистракционная, а серьезное исправительное учреждение. Я знаю, что вы идеалист и приверженец неординарных методов, но если они будут применяться в ущерб остальным…
— Не беспокойтесь, господин Пекеньо. От своих методов я не откажусь, но постараюсь больше никому не причинять неудобств, — заверил куратор вежливо, но прохладно.
— Прекрасно, — старший сотрудник зашагал прочь, а младший вернулся в кабинет.
— Погляди, раскомандовался! Что за хрен? — недовольный вынужденной тишиной, спросил Диаманд.
Честных пожал плечами:
— Заместитель супервизора нашего ЦПАП. Второе лицо в учреждении.
— Большое дело.
— Да, большое, — куратор неопределенно улыбнулся. Парень пристально посмотрел на него. Ну да, характер у картофелемордого есть. Перед ним, подопечным прогибается — не потому, что бесхребетный, а потому, что метод требует. А с начальством  разговаривает с достоинством, даже слегка высокомерно.
Честных, погладив подбородок и что-то обдумав, посмотрел на Диаманда прощупывающим, осторожным взглядом.
— Ну что, Рэдфорд, может, немного поработаем? Подумайте сами: какой смысл приходить сюда и каждый раз молчать да огрызаться? Раз уж вас принудили сидеть в ЦПАП длительное время, отчего бы не извлечь из этого пользу?
Еще накануне Диаманд послал бы его к черту, но теперь, когда он нашел что-то  себе по душе…
— Значит так. Хочешь разговора — так и быть, сегодня поговорим. Но не за спасибо. Я заберу вот это в свою комнату, — он кивнул на проигрыватель.
У Честных расширились от удивления глаза:
— Мой аппарат? Мне очень жаль, но правила запрещают…
Диаманд оборвал его, взбешенный неожиданным отказом:
— Плевать я хотел на правила. Либо я слушаю музыку у себя, либо слова не скажу до самого своего выхода из этой клоаки.
— Ну же, Рэдфорд, проявите благоразумие, посмотрите на ситуацию моими глазами.
— У меня и свои неплохо видят.
— Даже если я отдам вам проигрыватель, у вас тут же отберет его кто-то из дежурных сотрудников. Потому что в дормиториях должно быть тихо. Вы же знаете, каков Мартинсен и только что видели Пекеньо. Они и вас лишат развлечения, и с меня шкуру спустят.
— Не пугай меня, если сам боишься, — пробурчал Диаманд. Однако он не мог не признать: Мартинсен не даст ему насладиться рокотом и гудением, которые поглотили его внимание почти на час. — Придумай что-нибудь. Достань мне наушники, и никто ничего не узнает. Я должен слушать каждый день. Это единственное, что мне здесь нравится.
Но Честных впервые остался непреклонен.
— Давайте не будем забывать, что здесь действуют правила. И я, простой сотрудник, обязан следовать им, как и вы. Мне жаль, правда. Я вижу, как вам понравились эти композиции, но ничего не могу поделать. Удовлетворение этого желания навлечет на нас обоих проблемы.
— Назови хоть ЦПАП, хоть как. Это все та же тюрьма! — крикнул Диаманд, окончательно закипая. — А тюремщикам я помогать не собираюсь. Пошел ты со своими беседами!
Костыль непременно полетел бы в куратора, но тот выставил вперед руки и отбил атаку.
— Рэдфорд, успокойтесь! Ничего не случилось. Вы можете слушать эту музыку каждый день. Только у меня, и не так громко, — Диаманд порывался перевернуть стол, но из сидячего положения это было непросто сделать. — Ну же, возьмите себя в руки. Досадное дело, но не конец света. Вы скоро сможете выходить в город. Сможете пойти в музыкальную лавку, найти что-то подобное или даже лучше, — Честных говорил спокойно, вкрадчиво. Диаманд вроде игнорировал его увещевания, как это бывало со всеми прочими, но, при этом, и слышал их.
— Я ухожу. Зовите того…  придурка в бордовом, — сказал он, когда Честных вернул ему костыль и сделал неудачную попытку перевести разговор в иное русло.
Видя, что толку от парня не добиться, Квинт вызвал Мартинсена. Сеанс закончился на сорок минут раньше положенного.
На следующий день Диаманд собирался оказать Мартинсену сопротивление, когда тот, как обычно, придет за ним между завтраком и обедом, но этого не потребовалось: Честных не послал за ним, и Рэдфорд не покинул дормитория ни на минуту. Внутри боролись два полярных чувства: жгучее желание послушать музыку, пусть и в чертовом кабинете — с одной стороны и вновь набиравшая силу жажда свободы, огонь противления — с другой. Впрочем, еще через сутки и они притупились из-за расплодившихся, как черви, мыслей и одиночества: сеанс снова не состоялся.
Как бы ни было неприятно признавать, Честных влиял на Диаманда не так, как прочие. Куратор будто сантиметр за сантиметром проникал на никем не оскверненную доселе территорию; и не представлялось возможным выгнать этого спокойного, непоколебимого в своей лояльности и доброте человека. Импульсивные выпады, пренебрежение всеми мыслимыми нормами и правилами, грубость и дерзость шестнадцатилетнего ученика регульера, которые всех ошеломляли, а то и обезоруживали, на него будто не действовали. В какой броне живет этот ничтожный на вид субъект?

***

Полюбившиеся неделю назад звуки «Камнепада» вновь забили пульсирующей энергией все, до чего могли долететь, но прежде всего — погруженное в воспоминания сознание Диаманда. Ему пришлось перейти почти на крик:
— Электробус подъезжает. Зеленый. Людей до черта. Я захожу через заднюю дверь. Кудахчет какая-то тетка: «Вы что лезете? Здесь выход, а не вход». Я говорю: «Вход там, где я захочу». Лысый пенек тоже пытался выйти, но я пихнул его локтем обратно, а за ним пятятся другие... Они не понимают, почему такой затор в дверях, пока я не захожу внутрь. «Все, теперь можно выходить», — говорю я, а те давай возмущаться и выбираться на улицу, пока двери не захлопнулись... В это время в салон заходит Арсентий. У него ракетка для игры в дубль-баунс, и у меня тоже. Это как бадминтон, только мяч вместо волана... Электробус трогается. Где-то на полпути — светофор. Как только встаем на нем, я ору во всю глотку: «Люди, ложись, он сейчас стрельнет!» и показываю на Арсентия в противоположном конце. А тот ракетку в пакет завернул, рожу скорчил, как психопат, и наводит на меня это свое «ружье»! Орет: «Ты труп!». Я пригибаюсь: как бы, испугался. И весь электробус, все эти мамаши с сопливыми сынками, старики с газетой, мужичье — все кричат, падают на пол, как один. Водитель тоже услыхал, притих в кабине... По одному моему слову и движению все это! А потом я встаю, достаю свою ракетку и посылаю в тот конец мячик, за ним — второй, третий. Целый мешок за полминуты! Арсентий отбивает — они летят, куда придется. И по башке кому-то, и в поручни, даже в стекло один, хоть и не разбил!.. Тела на полу поднимают головы, потому что выстрелов не слышно, только шары оранжевые скачут по салону... Пошёл бубнеж. Кто поумнее спрашивает: «Что за шутки? Это розыгрыш такой?». Пока они не до конца все поняли, я дергаю красный рычаг, и Арсентий у себя тоже, двери открываются, бежим. Видел бы ты рожи людей в автобусе! Они и в шоке, и порвать нас на куски почти готовы!..
Точку в истории поставили барабаны, разразившись короткой канонадой и следом ухнув в тишину. Диаманд смеялся до слез, откинувшись в кресле настолько, что принял полулежачее положение. Воспоминание и музыка вызвали в нем небывалый трепет, почти эйфорию; они расслабляли и вместе с тем приятно будоражили, распаляли жажду экстраординарного.
— Фух, — выдохнул Честных и поскреб пальцами гладко выбритую щеку. Он не сводил глаз с рассказчика. Казалось, впервые с момента знакомства Диаманд довольно улыбался, а не скалился или ухмылялся. — Вот так приключение. Значит, это и есть ваше любимое воспоминание?
— Да, одно из них.
— Вы…. м-м-м, — рассказывали все, как оно было на самом деле, ничего не приукрашивая?
Диаманд немигающе уставился на него. Брови сдвинулись, образовав над переносицей ту самую угрожающую борозду, за которой обычно следовал взрыв. Тем не менее, тон его был относительно спокоен:
— Я не трепло. Все было так.
— Что ж, тем интереснее, тем интереснее…, — в задумчивости повторял куратор. — Вас потом вызвали в полицию?
— Нет,— равнодушно ответил Диаманд.
— Да, конечно. Я бы помнил этот случай, если бы он был в вашем досье. Скажите, почему вам так нравится вспоминать именно его?
— Мне было весело, мне было хорошо. Разве не ясно? Люди вспоминают то, что доставило им радость.
— Вот как? Весело, хорошо..,— все повторял Честных. Диаманд слушал и не мог понять: иронизирует ЦПАПщик или нет? — Тогда осмелюсь на еще один вопрос. Что именно в тот момент доставило вам такую радость? Я это к чему: многие дорожат воспоминаниями о первом автомобиле, рождении сына, первом и последнем дне в школе, первом поцелуе, победе своей команды в спортивной или интеллектуальной игре... Словом, мы склонны вспоминать с теплотой либо судьбоносные моменты, либо не столь значительные, но которые разделили с дорогими нам людьми.
— Мне не пять лет, я все это знаю, может, еще и получше тебя.
— Да, разумеется, знаете. Я просто подвел к главному. Что для вас это воспоминание? Не похоже, чтобы та проделка была важной страницей вашей жизни.
Диаманд  поерзал в кресле, слегка раздраженный расспросами.
— Для меня важная.
— Возможно потому, что вы устроили этот розыгрыш с другом?
— Да, это тоже. Арсентий чаще других соглашался играть по моему плану.
— Играть? Значит, инициатива каждый раз исходила от вас. И что, нет других причин, по которым это воспоминание — особенное? — Честных смотрел на парня выжидающе и, поняв, что тот более ничего не добавит, заметил: — Вы можете, конечно, не говорить — по правде, я и так догадываюсь...
— Да ты что? — с вызовом откликнулся Диаманд. — Расскажи-ка мне обо мне.
— С удовольствием. Вам нравится быть в центре внимания, шокировать, поражать, а потом наслаждаться реакцией окружающих. В случае с конкретным воспоминанием вы смакуете момент, когда множество людей сделало так, как вам было нужно, пусть даже и из страха, наивности, глупости или внушаемости. Не говоря уже про неординарность смоделированной вами и Арсентием ситуации, — Диаманд молчал. Его немигающий взгляд говорил все, что необходимо. А куратор, чье некрасивое лицо осветилось торжествующей улыбкой, продолжал: — Скажите, есть ли у вас планы на жизнь? Кем вы видите себя, скажем, через пять, десять лет? Что главное для вас? Кроме свободы, во имя которой вы, как говорили мне вчера, и совершали мелкие правонарушения.
— Я добьюсь того, что буду жить так, как хочу, и никто мне не посмеет это запретить.
Честных энергично кивнул:
— Не сомневаюсь. Но вы опять все сводите к свободе. Пока вы не придадите ей конкретные очертания, смысл, не назначите цену, она будет лишь призраком. Должны же вы хотеть чего-то более понятного каждому человеку! Выбирая крайности или золотую середину, прежде чем приступить к движению в их направлении, вы должны отдавать себе отчет, куда выбранная дорога может вас завести. Понимаете, о чем я?
— Разве не ясно, что я точно не выберу? — Диаманд вновь откинулся на спинку кресла. — Сколько там до конца? Я устал.
— Десять минут. И да, я знаю, что вы не выберете золотую середину. Вы все делаете, чтобы быть от нее подальше.
— Не впадая в крайности, не познаешь жизни.
— Это ваш девиз? — с еще большим интересом спросил Честных. Он поспешил записать изречение не только на лист бумаги на планшете, но и в красивый блокнот.
— Это то, что я считаю верным. Но тебе не понять, так что не напрягайся. Лучше включи музыку сначала.
Раздражение Диаманда к концу сеанса усилилось. Ему хотелось поскорее закончить разговор и вернуться к себе. Хотя какая-то крошечная его часть была не прочь поговорить, пусть и о сложных вещах...
Честных перевернул пластинку. Заиграл «Камнепад», уже в который раз.
— И все же вы должны осознавать, что крайности — это сопутствующее, а не цель; методы достижения цели, если хотите. Кто-то хочет разбогатеть и может для этого либо честно работать, либо начать грабить или заниматься мошенничеством — вот вам и золотая середина, и крайность. А кто-то идет еще дальше: насилует, убивает... Впрочем, я не думаю, что вы способны убить ради забавы или во имя той самой «свободы».
— Я не буду слушать лекцию, — Диаманд злился. Одно дело — просто говорить о том, что он любит или ненавидит, и совсем другое — выслушивать наставления. Это похоже на…. терапию, да. — Ты сказал, что будешь слушать, а не поучать.
Куратор выпрямился в кресле и поспешно заверил:
— Нет, что вы, я близок к красной черте, но не собираюсь ее переходить. Даже не думал. Я всего лишь хочу понять, что к чему.
— Зачем?
Диаманд ждал, что вот сейчас он скажет то самое ненавистное ему «чтобы помочь вам», но Квинт лишь пожал плечами:
— У нас сорок часов сеансов в расписании, и мы обязаны их отсидеть. Так отчего бы не выслушать истории интересного, незаурядного человека, не попытаться понять его? Мне это пригодится в дальнейшей практике. А помогать тому, кто не желает помощи, не готов ее принять, не в моих правилах. Вы же не захотите, чтобы вам кто-то помогал?
Скользкий гад. Снова давит на психику, подводит его к чему-то…
— Нет. Помощь мне не нужна, — отрезал Диаманд, а следом постучал в дверь Мартинсен.
— Хорошо, Рэдфорд. Тогда я не буду вам помогать. Вы вполне можете помочь себе сами.
Диаманд поднялся на костылях, бросив на него хмурый взгляд:
— Что?
Куратор ответил непривычно серьезно, но не сухо:
— Вы меня слышали. И поняли.
На этом закончилась седьмая встреча Диаманда Рэдфорда и Квинта Честных. Уже второй день Диаманд не называл его «картофельной мордой». Вслух.

***

Когда после десяти сеансов Честных взял подряд два выходных, интерьер дормитория вновь стал единственным, что окружало молодого человека. В Диаманде за это время только окрепло чувство, что наедине с собой ему приходится тяжелее, чем в компании любителя расспросов и философских изысканий. Никогда в жизни он не говорил так много одному человеку; никогда не размышлял столь интенсивно и долго о себе и своем месте среди ненавистного разнообразия мира, хотя до сих пор пытался заглушить, отогнать, свести на нет такие мысли. Предаваясь им, он как бы предавал часть себя. Но не билась ли эта часть в предсмертной агонии? Куратор открыл в нем новое желание, названия которому пока не нашлось. Оно заставляло высказываться, отвечать на вопросы, пусть иногда и в форме грубой, неприветливой. Быть может, суть этого порыва состояла во внимании к давным-давно раскопанному под слоем импульсивного забытья вопросу? Извлеченный на поверхность, он стал все настойчивее требовать ответа. И молодой человек,  прежде несшийся по дороге, не зная, в каком направлении бежит и зачем, остановился и начал оглядываться в поисках указателя или карты.
Честных поднимал вроде бы безобидные, каждодневные темы, ходя вокруг да около, но понемногу подводил к самому главному. Если Диаманд был не слишком расположен к дискуссии, он замолкал и слушал с закрытыми глазами музыку, которая, несмотря на малую продолжительность и скудный выбор композиций, ему до сих пор не надоела. Если бы Диаманд знал слово «спасибо», он поблагодарил бы молодого сотрудника ЦПАПа за такт и деликатное опущение наиболее болезненных вопросов: так, о семье Квинт никогда не заговаривал, видимо, понимая, что ни к чему хорошему это не приведет. Диаманд же для себя давно все решил: семьи в привычном понимании слова у него не было. Может, в раннем детстве его и окружали разрозненными ее атрибутами типа совместного ужина, походов в магазин, наличия живых родителей, которые худо-бедно давали ему кров и еду и даже в минуты особого воодушевления пытались воспитать. Но все связи с прошлым давно оборвались, что к лучшему. Мать, которая его ненавидела или просто боялась, и отец, недалеко от нее ушедший, были Диаманду не нужны. Элинор избавила парня от своего присутствия сама, сбежав с каким-то чучелом в неизвестном направлении два года тому назад. Апартаменты, которые она оставила, сын воспринимал как некое постыдное клеймо, взятку, брошенную никчемной женщиной, совершенно чужой. Нет, ноги его там не будет. Пусть так и стоят в этом проклятом блоке эконом-резиденций, пока не обвалятся стены или еще чего. В остальном же о матери нечего было и вспоминать. Что до папаши — Диаманд его и спрашивать не будет: просто не вернется в его ободранную халупу. Как только Элинор исчезла из жизни этого бесхарактерного, бесталанного учителя, он опустился еще ниже, стал падок на дешевое пойло и женщин, которые выуживали у него деньги за то, что он мог получить и бесплатно, если бы был мужиком. По крайней мере, Диаманд от своих подружек добивался желаемого, не пресмыкаясь. Да, с Франциском кончено, без сомнения.
Несколько раз Диаманд вспоминал, что был у него еще и дед, отец Элинор. Перед своим побегом она сплавила его в приют или больницу, где работала, — пожалуй, это ее единственное разумное решение. Кто бы занимался полупарализованным, лежачим стариком без нее? Матеуш, должно быть, еще жив — в противном случае, из приюта прислали бы уведомление о смерти и форму согласия на передачу права похорон ордену Филомены. Отец был бы в курсе, а значит — и сыну сообщил. В сущности, Диаманд практически не общался с этим родственником. Привыкший с детства видеть его прикованным к кровати, парень воспринимал его как предмет мебели, от которого неприятно пахло и который иногда что-то неразличимо хрипел. Деда положили в гостевую спальню, куда заходила лишь Элинор, чтобы его обтереть и покормить: она на работе этим занималась, к тому же это был ее отец.
Наверно, в силу своего положения, Матеуш оставался единственным в семье, от кого Диаманд никогда не слышал в свой адрес нравоучений, и кто его не раздражал. В голове всплыли мутные обрывки воспоминаний: Диам, еще не ходивший в школу, как-то зашел в гости к деду. Сиплое дыхание, слабый, но вполне дружелюбный голос: «О, кто пришел ко мне, кто пришел! Садись, будем болтать о жизни». Смотря на внука воспаленными глазами, Матеуш принялся рассказывать какие-то небылицы. Диаманд сел подальше из-за запаха, но слушал внимательно — наверное, то был и впрямь интересный рассказ…
Желание увидеть старика и поговорить с ним выросло из этих мыслей и воспоминаний: сперва смутное, слабое, но вскоре…
— Я хочу пойти в город. У меня есть там дело.
Честных не без сочувствия улыбнулся.
— Что? Ты сам говорил, я смогу выходить. Сколько еще ждать? Ничего не случится, если днем-двумя раньше.
— Речь не о дне, а о целой неделе, Рэдфорд. Придется еще потерпеть. Наплевать на правила я не могу. Но и тогда все будет не так просто, должен предупредить.
Диаманд насторожился.
— Что, только за примерное поведение?
— Ха, нет — на ваше счастье. Просто главное, для чего вас и других пациентов будут выпускать — это для работы. Я серьезно, не смейтесь. Власти города нехотя субсидируют ЦПАПы и прочие организации, да и одними субсидиями не покрыть расходы на ваше питание, одежду, лекарства, зарплаты таким, как я, сотрудникам. Поэтому часть средств нам добываете вы, тем самым возвращая долг за свое лечение, или исправление — это уж кто как называет. Да и сам по себе труд — это отличная терапия и возможность. Знаете, некоторые из моих подопечных даже нашли себе дело по душе за время рабочих выездов.
Вот это новости! Диаманд вообще-то был не прочь поработать, если бы это позволило вдвое меньше сидеть в унылом дормитории. К тому же, работа представлялась ему делом более интересным, чем учеба. Новые места, новые действия… Но мысль о том, что кто-то из этих бордовых будет на нем зарабатывать, претила.
— Вы не в восторге от таких перспектив? — поинтересовался Честных.
— А сам я ничего не получу за то, что буду вкалывать? Все тебе и твоим друзьям?
— Сожалею, вы ничего не получите. Как я уже сказал, все деньги уходят на…
Диаманд нетерпеливо махнул рукой:
— Да, я слышал. И что я буду делать? Из чего выбирать?
— Боюсь, вам ни вид деятельности, ни место работы, ни напарников выбирать не придется. Эти заботы возлагаются на куратора, — видя, как скривился Диаманд, он поспешил добавить: — Но я выслушаю ваши пожелания, если таковые будут, и постараюсь учесть их.
— Ты уж учти, да. А то как бы тебе не ошибиться с выбором. Я не буду собирать мусор или вытирать жопы старикам! Никто не заставит, — парень сжал кулаки до хруста, как бы в подтверждение своей непреклонности.
Честных почесал висок, не переставая улыбаться.
— Отлично, мы можем уже что-то вычеркнуть. Какие у вас предпочтения? — ответом была тишина. — Что, совсем никаких мыслей?
— Откуда они у меня будут, если я никогда не работал, идиот! — тихо ответил Диаманд.
— В таком случае я….
— Погоди-ка! — вдруг воскликнул подопечный, и его лицо озарилось несвойственным энтузиазмом, почти как у ребенка. — Направь меня куда-нибудь, где играет музыка типа этих… как их … «Прожигателей»!
Честных озадаченно развел руками, но однозначное «нет» не сказал.
— У нас есть еще неделя, Рэдфорд. Я подумаю, можно ли что-то эдакое для вас устроить, и дам знать, как только все прояснится.
— Ты уж проясни. И что ты там говорил про других? С кем работать? Дай мне девку, она будет делать все, что скажу, — усмешка Диаманда приобрела такое хищное выражение, что куратор поднял брови и перестал улыбаться.
— Вот это невозможно, к счастью для вас и девушек. Они содержатся в другом отделении ЦПАПа, за несколько километров отсюда; да и коллективы формируются однополые, в любом случае.
— Тогда иди на хрен со своими напарниками! Мне не нужны никакие идиоты рядом.
— Над этим я тоже подумаю. Но могу заверить, что это будет лишь один человек. А то, знаете ли, из некоторых мы формируем группы по пять-шесть человек.
Диаманд зло подумал, что его, похоже, опасаются. Да, с такой группой он бы мог устроить в городе настоящее веселье. При должном давлении все бы они по струнке у него ходили.
— Тогда не смей приставлять ко мне сопливого малолетку! Я не нянька.
— Будьте спокойны. Я вас неплохо понимаю, как бы мало вам в это не верилось. И знаю, кто вам точно не подойдет, друг мой.
— Не друг, Честных, не забывайся, — мотнул головой Диаманд, и музыка смолкла.

***

В конце второго месяца пребывания в ЦПАП произошло то, чего Диаманд ждал больше всего, ибо без этого не мог начать рабочие выезды: гипс сняли. И хотя врач зудел о том, что период реабилитации продолжается и что необходимо соблюдать большую осторожность, избегать больших нагрузок, заниматься каждый вечер, трудно было не ликовать. Даже странное ощущение, будто он ходит на чужой ноге, и она более никогда не будет служить ему, как родная, не омрачило праздника частично вернувшейся свободы.
— Поздравляю, Рэдфорд, — сияя, воскликнул Честных, когда в тот день Диаманда привели на сеанс. Диаманд посмотрел на протянутую руку со смешанным чувством, но все же пожал ее: он пребывал в лучшем настроении, какое только было у него с момента драки в Филдз.
— Наконец-то. Как мне осточертел это гипс! Смотри-ка, я без костылей хожу.
Он вскочил на ноги и пересек комнату стремительно, но неловко, по привычке перенося вес на здоровую ногу.
— Вижу, вижу! Еще раз поздравляю! Только… Не слишком пока усердствуйте. Вам еще работать и работать, чтобы все было в полном порядке.
Диаманд обернулся:
— Ты про ногу?
Честных в замешательстве открыл рот, потом шлепнул себя ладонью по лбу.
— Ох, и правда, звучит несколько двусмысленно. Разумеется, я имел в виду ногу. Но и другие аспекты забывать не стоит.
Диаманд сел. Заметная доля радости на этих словах улетучилась.
— Не ломай кайф от момента.
— Я бы не посмел, — добродушно ответил Честных. Диаманд не улыбнулся. — С точностью до наоборот: я могу сделать его еще лучше.
— М?
— Через два дня вы отправляетесь в северную треть сектора. Вас и напарника берут на три недели в одну небольшую антерпризу.
Диаманд недоуменно потряс головой:
— Не понял. Что тут хорошего?
— Это музыкальная антерприза. Там изготавливают пластинки.
— Ну, это уже похоже на дело, — удовлетворенно кивнул парень. — И кто поедет со мной?
— Вы с Фаридом отправитесь туда самостоятельно, с документом от меня, который подтвердит, что вы — это вы и позволит пройти на территорию антерпризы.
Диаманд усмехнулся:
— Не боитесь, что мы не вернемся?
Честных пожал плечами:
— Право, какая ерунда. Вы сами знаете, что такого не будет. Уж чего-чего, а сбежать надолго вам никто не даст. К тому же такой необдуманный шаг только увеличит срок пребывания здесь. Мне кажется, Рэдфорд, это последнее, что вам нужно.
Они обменялись долгими взглядами.
— Все-то ты знаешь. Мудрец хренов, — буркнул Диаманд. — Ладно. Что за Фарид?
— Ваш напарник.
— Я понял это! Рассказывай, кто такой.
— Сами увидите.
Диаманд с малых лет не любил, когда взрослые с важным и загадочным видом говорили ему: «Ты скоро поймешь», «Всему свое время» и прочую чушь, которая как бы подчеркивала их несерьезное к нему отношение и далеко не всегда оправданное превосходство.
— Ты сейчас скажи. Я должен знать, кого мне подсовывают.
— Вы с ним сработаетесь, я думаю. По крайней мере, он подходит лучше прочих моих подопечных. Этого достаточно, чтобы удовлетворить ваше любопытство, и мы начали разговор по существу?
— Нет.
Тем не менее, Честных больше ничего не сказал и принялся по отработанной схеме вытаскивать Диаманда из колючего кокона неразговорчивости. Хорошее настроение последнего в этом здорово помогло.
Фарид оказался щуплым пареньком едва старше своего напарника. Его светлые жесткие волосы напомнили Диаманду «ежик», который был у Томислава до того, как он побрился наголо. Даже взгляд был такой же: неуверенный и озабоченный. Подобное впечатление создают, должно быть, люди, которые вот-вот собираются сознаться в страшном преступлении, но не знают, как начать, не могут решиться и поэтому стоят, будто пришибленные, в ожидании непонятно чего. Разница между Томиславом и Фаридом была лишь в одном: последний носил квадратные очки с толстыми стеклами.
Диаманд встретил его на улице, едва выйдя из корпуса ЦПАП.
— Привет. Ты мой напарник, верно? — сделал робкую попытку улыбнуться Фарид, оборачиваясь на шарканье широких шагов. Его голос был не ниже, чем у Диаманда, однако в нем не было того же наглого напора и угрозы — вместо этого он подрагивал и терялся в шумах города.
— Да, если ты тот самый Фарид, — лениво ответил Диаманд, критически оглядывая напарника.
— Ага, тогда все правильно, — парень запинался и отводил глаза; ответ его прозвучал так, будто еще оставались сомнения, что он тот самый.
— Да ты не напрягайся, как на экзамене. Чего задергался?
В самом деле — копия Томислава. Черт, даже еще хуже!
— Пойдем, я хочу прогуляться, — Диаманд кивнул в сторону небольшого парка, что отделял ЦПАП с близлежащими малоуровневыми резиденциями от авеню.
Фарид, колеблясь, посмотрел в ту сторону, потом слегка задрал рукав, оголив браслет часов.
— Ого! Ты ограбил какого-нибудь воротилу из Филдз?
— Что? А, нет-нет, это подарок родственника.
— Ладно, пошли. Чего ты замер?
— Да время…
— Что время? Чего ты мямлишь? — нажал на паренька Диаманд.
— Мы должны быть в антерпризе в десять часов. Сейчас девять пятнадцать. Надо сразу ехать туда, чтобы успеть.
— Успеем. Сперва хочу промяться, — Рэдфорд направился к арке, служившей выходом на тенистую аллею.
— Как бы у нас не было проблем, если приедем поздно, — забеспокоился Фарид. Видя, что Диаманд его не слушает, он последовал за ним. — Ты же можешь погулять и после работы. Даже пешком обратно…
— Я хочу сейчас. Какие, к черту, проблемы нас ждут? Самая большая проблема у нас уже есть, и это — ЦПАП. Так что не скули по пустякам. Наслаждайся, что выбрался на свежий воздух.
О да, наслаждение — то самое слово. Никогда бы Диаманд не подумал, что будет так рад возможности всего-навсего пройтись меж деревьев, не чувствуя круглосуточного давления стен. Оказывается, нужно провести несколько недель взаперти, чтобы научиться ценить незамысловатые вещи...
Молодые люди зашагали по хрустящей гравием дорожке, периодически подныривая под костлявые лапы ветвей. Фарид некоторое время молчал, если не считать искусственного покашливания.
Диаманд резко остановился:
— Ты не уймешься никак?
Фарид помялся, потом поправил указательным пальцем очки и неуверенно протянул руку:
— Дай мне конверт.
— Честных мне его дал. У меня и останется.
— Но он мне нужен, потому что приеду туда первым. Я предупрежу их, что ты скоро будешь.
Диаманд покачал головой, одарив парня фирменной наглой улыбкой.
— Ну уж хрен. Торопишься — отправляйся, только без бумажки. А я выдвинусь через полчаса. Не собираюсь потом стоять перед охраной и доказывать, что я тот самый, о ком писала наша общая нянька.
— Кто же меня пустит? — с досадой спросил Фарид.
Диаманд пожал плечами.
— Твои проблемы я решать не собираюсь. Ты сам их себе создаешь, — и он направился к беседке у небольшого водоема. Напарник — по пятам.
— Я создаю? Слушай, давай не будем усложнять. Сделаем, как положено: приедем на место вовремя, отработаем, а потом….
— Я тебе все сказал. Не зуди. Либо оставайся, либо отправляйся в антерпризу. Я буду делать, как мне надо.
Фарид понурился, совсем выбитый из колеи. Он был и зол, и обеспокоен, но уперся в тупик под названием Рэдфорд и потому с минуту стоял к нему вполоборота, вертя головой из стороны в сторону, будто отыскивая глазами электросуфлер с дальнейшими указаниями в виде бегущих строк. Наконец, махнув рукой, парень развернулся и пошел обратно по дорожке.
— Счастливо добраться и попасть внутрь, — крикнул Диаманд вслед. Надо же: робкий и тихий, как Томислав. Но куда более упрямый.
Поездка через сектор подарила еще более необычные эмоции. Вырвавшись из ЦПАП на несколько часов, Диаманд будто бы проживал кусочек жизни, украденный или одолженный у кого-то. Сколько раз он вот так же смотрел в окно электробуса, привалившись к поручню — и ничего! Все было пресным, как тарелка каши на завтрак в больнице. А тут – совсем другое дело! Как бы, интерено, этот подзабытый антураж виделся ему, проведи он в заключении не два месяца, а два года? Двадцать лет?
Впрочем, яркие впечатления не помешали парню вступить в перепалку с одним бугаем, который, проходя из одного конца салона в другой, пошатнулся и споткнулся о его ногу. Вот это уже было похоже на старые времена. Ни дня без противостояния. Даже не столь важно, с кем, если подумать.

***

Одноуровневое здание с окнами из стеклоблоков и парковкой перед центральным входом. Внутри — уже знакомые узкие коридоры, одинаковые двери… Правда, стерильностью больницы или ЦПАПа здесь и не пахло. Лишь небольшой холл имел относительно пристойный вид: крупная плитка на полу, стены обклеены календарями и постерами, на которых изображались образцы музыкального оборудования, выдержанные в различных стилях логотипы Второй Музыкальной, а также популярные исполнители разных лет. Несколько кресел обосновались в углах, отбрасывая зловещие тени: от единственного окна толку было мало. Из одного крыла здания в другой иногда проходили через холл работники: кто уже в комбинезоне антерпризы, а кто-то — в растянутой и выцветшей водолазке или мятой рубахе в крупную клетку.
Что до коридоров — в них решили оставить во всей прелести голый кирпич. У стены составили в кучу пару старых столов-бюро, какой-то ржавый агрегат и прочее барахло. На бетонном полу блекло чернели масляные пятна. Определенно, Диаманду здесь нравилось больше, чем в лечебном или исправительном учреждении. Быть может, прелести месту придавал и сам факт предоставления свободы на несколько часов. Сразу не понравился ему лишь молодой человек, пресекший попытку самостоятельно пройтись по территории предприятия и изучить, что к чему. Он создавал впечатление чужеродного элемента в новеньком пиджаке поверх водолазки и идеальным пробором на левую сторону. Едва уловимые нотки его парфюма достигали ноздрей Диаманда.
— Я внимательно слушаю.
— Вы кто? — полоснул неучтивостью Рэдфорд, переведя взгляд с плакатов на надменное лицо прямо перед собой.
Незнакомец выпрямился и сообщил:
— Будешь звать меня господином Бруно. Я управляю персоналом антерпризы «Леонард Вторая Музыкальная». Так что вы двое поступаете в мое распоряжение, — он многозначительно посмотрел на Фарида — Диаманд его только теперь заметил.
— Поздравляю. Что делать надо, Бруно?
— Господин Бруно! И сперва я хочу услышать, почему вы опоздали почти на час.
— Я не опоздал, — тихо возразил Фарид и метнул короткий укоризненный взгляд в напарника —  Я-то был тут вовремя….
— Это не важно. Должны были прибыть оба, с документом из Центра, и начать работу в десять ровно. А что вышло? Один пришел с пустыми руками, неизвестно, кто такой и для чего; второй вообще опоздал и не на две-три минуты. Вы понимаете, куда вы приехали?
Диаманд ухмыльнулся:
— Нет. Расскажите.
Бруно удостоил его презрительного прищура:
— Мда, работники. Идите за мной, я уж найду вам дело. И сегодня вы задержитесь на час, чтобы отработать опоздание, — он повел новых работников по коридору, ворча вполголоса: — Ну, Честных! … Прислал лоботрясов! Нечего было связываться с этим Центром. Пф, пошли навстречу, и ради чего?
Они прошли через небольшое производственное помещение, где от стены до стены протянулась лента конвеера. Картонные листы со сгибом посередине выползали на нее смиренной вереницей из черного короба в стене. Первый работник следил, чтобы механические щупальца исправно складывали их, поэтому далее, под надзором следующего человека, уже в готовый конверт вкладывалась пластинка, которую машина поочередно выбирала из одного из трех ящиков перед собой. В зависимости от цвета конверта третий работник помещал пластинку в высокие стойки-держатели на колесах. Ближайшая к посетителям как раз заполнилась, так что четвертый выкатил ее в соседнее помещение. Все они — и люди, и машины — действовали слаженно и точно.
— Куда он повез пластинки? — спросил Диаманд, выкручивая шею: мужчина со стойкой толкнул двери, и в проеме мелькнуло новое помещение, но слишком быстро — ничего конкретного разглядеть не удалось.
— Не твоего ума дела. Я не экскурсовод, да и вы на работе, а не на экскурсии, — бросил через плечо Бруно.
— Да ладно, инферьер, не ворчи, покажи лучше ребятам зал матриц и станки! — добродушно гаркнул один из рабочих конвеера. — Им же в диковинку такие штуки.
Бруно поморщился, словно от неприятного звука, и отмахнулся:
— Ты, Пьер-Д'Отесс, своим делом занимайся.
Диаманд торжествующе изрек:
— Инферьер. Ассистент, значит? А представился-то: будто что-то серьезное! Ну, давай, не будь свиньей, расскажи, что к чему.
— Замолчи и шагай. Ты себе только что схлопотал самую неприятную работу, какая только у нас бывает. Остальное тебя не касается.
— И как мне работать, если я не знаю, что здесь к чему, ты,  ассистент? — парень произнёс последнее слово с такой интонацией, что оно прозвучало, как ругательство.
Бруно зло сверкнул глазами в сторону новых подопечных, но заговорил не ранее, чем когда они зашли в подсобное помещение в конце цеха, и дверь за ними плотно закрылась.
— Слушай меня, выродок! — Инферьер оскалился, как волк, и подошел к Диаманду вплотную. — Либо ты делаешь, как тебе говорят, и проявляешь уважение к нашим порядкам и нашим специалистам, включая меня, либо я отправляю тебя обратно к Честных с запиской об отказе в предоставлении тебе работы… Тебя нигде не станут терпеть, если не будешь держать пасть закрытой! Так сделай хоть что-то умное в жизни. Для начала — извинись передо мной.
Диаманд смотрел на Бруно сверху вниз, преисполненный чувства превосходства и торжествующей неприязни. Такому ничтожеству его не испугать. Он здесь почти пустое место: какой-то мальчик на побегушках, который возомнил себя начальником! Рэдфорду эта картина напомнила учителей из регульера. Те будто компенсировали свою ущербность идеей, что обладают какой-то властью, — только потому, что учащиеся зависели от их расположения. Послушные мальчики получали хорошие рекомендации, что могло здорово помочь с поиском антерпризы для будущей карьеры. А плохим можно было здорово нагадить, расписав в их досье малейший проступок так, что он мигом превращался в преступление. Суперьер пробежит бумажку глазами за три секунды, как и сотни таких же, и слова учителя подвергать сомнению не будет, просто поставит подпись. Комитет опеки лишь примет все элементы досье к сведению, не будучи вправе выслушивать жалобы учащегося на несправедливость, и сделает затем соответствующие выводы о благонадежности субъекта.
Собственный отец написал однажды в отчете, будто Диаманд сыпал оскорблениями в адрес школы, а также призывал к насилию над ее сотрудниками. На деле же было сказано следующее: «Ты так и подохнешь в этой помойке, господин Рэдфорд». Диаманд имел в виду, что человек, чье фамильное имя он носил, был никчемным, бездарным, и потому никакого продвижения по службе ему не видать. Папаша, конечно, не смог вынести, что один из учеников унизил его на виду у десятка других, вот и раздул трагедию, приплетя угрозы. А уж оскорбления… Да кто про себя не называл регульер «помойкой», «отстойником», «клоакой»? Почему один должен отвечать за то, что озвучил мысль, которую хотели, но боялись озвучить все остальные? Впрочем, какая разница. Из подобных отчётов учителей на Диаманда можно было сложить бумажный небоскреб, но они не могли повредить ему, потому что не уничтоженная репутация решала, как ему жить, а он сам. В этом его главное отличие от нытиков, которые малейшее замечание в свой адрес воспринимают как приговор, ведь их учат так думать с самого рождения.
Вдруг подал голос Фарид:
— Простите, но вы не можете нас отправить обратно. Вы же не управляющий и даже не… кхм, я имею в виду, что ваш непосредственный начальник отвечает за персонал, так что ему и принимать все решения.
Бруно поводил пальцем у самого его носа, чуть не ткнув в глаз:
— Ты не умничай, понял? Уж я поважнее вас буду, что-нибудь придумаю, если захочу выкинуть вас отсюда.
— Ну-ну, пугай, ассистент. Я ни перед кем не извиняюсь. А уж перед такой шелухой, как ты…
— Диаманд, осторожнее, — пугливо прошелестел Фарид рядом.
— Ты что, напарник, испугался этого прыща? — насмешливо спросил парень, не сводя глаз с инферьера. Тот побелел от злости.
— Ну все, пошел вон! — он нащупал ручку и открыл дверь. — Я не позволю оскорблять меня на рабочем месте! Катись в свой ЦПАП!
Диаманд резко отвел руку доведенного до бешенства ассистента и вышел в цех:
— Не трогай меня. И руку убери, иначе я тебе ее сломаю.
— Вон отсюда! Еще угрожать мне! — один из конвеерных рабочих отвлекся, чтобы посмотреть, кто поднял крик, и чуть не пропустил новый конверт, который ему предстояло сложить.
Не обращая внимания на подгонявшего сзади Бруно, Диаманд неспешно шествовал мимо шуршащей ленты. Выйдя в коридор, он окликнул проходившего мимо парня в комбинезоне:
— Эй, где здесь главный по персоналу?
Рабочий остановился.
— А по какому же делу?
— По важному, иначе бы не искал.
Потерев подбородок, тот подозрительно оглядел Диаманда, и вдруг просиял:
— А-а-а, ты к нам на работу, верно?
— Вроде того. Так с кем мне говорить?
— Господин Циммерн у нас по этим вопросам.
В этот момент из цеха вышел Бруно:
— В чем дело? Почему ты еще здесь? А ты, Шенг, чего беседы разводишь? Дел не хватает?
— Я Ченг. Шенг уволился в прошлом году, — поправил парень, закатив глаза, когда Бруно вновь переключился на Диаманда.
— Покинь здание немедленно!
— Не хочу. А остальное меня не волнует. — Диаманд кивнул Ченгу:
— Где его найти?
— Я проведу, пойдем.
Бруно весь затрясся от ярости и навис над молодым сотрудником:
— Шенг, какого черта? Немедленно ступай на склад. Не смей никуда его вести. Ему нельзя тут находиться!
— Да закройся ты, мы сами решим, что нам делать. Иди гавкай в свою конуру в конце коридора! — крикнул Диамад. Его начинал серьезно раздражать инферьер. Явно из той породы людей, кого он ненавидел более прочих. Возможно, ему не хватит терпения, чтобы не дать ему в морду.
Ченг в нерешительности перевел взгляд с Бруно на него, потом обратно. Понятно. Хоть ассистент и почти никто, он все же чуть выше складского рабочего в местной иерархии, и приходится следовать его указаниям. Однако прежде чем отправиться на рабочее место, парень указал на коридор за своей спиной:
— Туда. Как повернешь направо — по правой стене вторая дверь — твоя.
— Понятно, — удовлетворенно отозвался Диаманд, неожиданно для самого себя пожал Ченгу руку и поспешил туда, атакуемый со спины приказами убраться и все более изощренными ругательствами. Наконец, не дойдя нескольких шагов до нужного бюро, он резко обернулся и выставил ладонь, чтобы преследователь не влетел в него от неожиданности.
— Что, собака, ты еще сомневаешься, что я туда зайду? — насмешливо пробасил он. — У меня документ при себе, я покажу его Циммерну и скажу, что ты, пустозвон, мешал мне приступить к работе и даже пытался выгнать. Напарник подтвердит.
— Ах ты…, — задохнулся от возмущения Бруно.
— Не надо делать вид, что ты на что-то можешь повлиять. Ты сам в это не веришь, а я тем более не поверю. Если есть ко мне вопросы, мы сейчас выйдем за территорию и побеседуем. По-честному, по-мужски, — Диаманд ударил кулаком в ладонь для пущей убедительности. — Ты не думай, я не побоюсь заработать еще месяц в ЦПАП ради такого дела. Можешь проверить, хотя я и не советую. А теперь пристрой нас к делу, ассистент, и сам чеши работать.
— Ладно, мы еще посмотрим, — проговорил инферьер, грозя пальцем, впрочем, выглядело это довольно жалко. Он будто ссутулился и не вполне отдавал себе отчет в словах  и движениях. Повернувшись, Бруно удалился, до самого поворота бормоча:
— Вот уж нет, нет. Я не позволю, я разберусь… Какой-то недоносок!…

***

В тот день инферьер более не встретился Диаманду. Намеренно избегая прямого контакта, он приставил к временным подопечным одного из разнорабочих, Марка, и тот провел их по всем помещениям, куда могли быть допущены рядовые сотрудники, вкратце рассказав, что, кем и зачем делается в каждом из них. Затем отправил чистить туалет и выполнять подобные нехитрые поручения, при этом разводя руками:
— Уж извините, ребята. Дело не особо приятное, знаю, но Бруно велел. Вы не обращайте на него внимания. Это вам не повезло попасть сегодня. Их же двое, инферьеров. По четным дням работает старик Карел — вот он отличный парень. Надо будет немного успокоить Бруно — вы ему только скажите: пойдет да треснет дураку по макушке. Молодой он, почти как вы, а гонору — что у императора.
— Я сам его в унитазе утоплю, если что,— ухмыльнулся Диаманд, натягивая резиновые перчатки.
— Да, он еще попросил, чтобы вы задержались на час.
Фарид вздохнул:
—Так и знал, что нам выйдет боком твое опоздание.
— Не ной, сам виноват. Мог бы прогуляться, как я, а не стоять как придурок в коридоре до моего прихода.
Диаманд испытывал столь сильный подъем из-за возвращавшейся по крупицам свободы передвижения, обилия пространства и людей, что испортить его день не могла ни грязная работа, ни Бруно, ни комплекс процедур по реабилитации ноги, который ждал его вечером в ЦПАП.
На следующий день он повеселел еще больше: Карел действительно оказался на порядок приятнее коллеги. В годах, высохший и брюзжащий, он был довольно человечным и безобидным. Если и существовала в мире категория людей, которых Диаманд не мог воспринимать, как врагов, и к которым относился с умеренной снисходительностью, близкой к уважению,  — так это старики. Да, они, зачастую, дурные, упрямые и подозрительные; от их нудных рассказов и расспросов быстро начинаешь злиться, но, в остальном, какой от них вред? Их самих обидеть может любой. Вероятно, поэтому Диаманд старался по возможности исключить пожилых из числа жертв для своих буйных представлений и розыгрышей.
— Чем вы, балбесы, занимались весь вчерашний день? — проскрежетал Карел, когда Диаманд и Фарид зашли в его бюро сразу по приезде. — Пять часов работы назначено было, да? Либо вы ее не сделали, либо я чего-то не понимаю. Как до вас ничего не успевали, так и с вами.
— Тот клоун в пиджаке заставил нас мыть туалет и собирать на складе пустые коробки, — спокойно сообщил Диаманд, глядя на старика с интересом.
— Бруно сказал? Вот дубина, нашел, на что силы тратить! Это что ж вышло: обоих заставил? Когда у нас на разгрузке опять рук не хватает: Штайнберг уволился, Певченко заболел!… Хотя ты, в очках, может, сгодишься ребятам и еще где. Хотя бы в станочной. Ну, я Циммерну скажу про то, как бестолково вас вчера использовали! Ой, Бруно... Больше вреда от дурака, чем пользы! Да и вы чего столько времени возились? За два часа можно было управиться, а потом — в цех, смотря где нужнее... Вы комбинезоны-то получили?
— Нет, — ответили в один голос молодые люди.
— Ох, беда! Ладно, Бруно забыл, но сами-то вы без глаз и без мозгов, что ли? Ходили весь день, видели, во что у нас все одеты.
— Мне и в своей одежде нормально,— тряхнул головой Диаманд.
— Тебе, может, и нормально, а нам — нет, — он схватил половинку листа, черкнул несколько слов, а затем протянул Фариду. — В подсобке уже были? Направо через дверь найдете каморку Кшиштофа. Он у нас по хозчасти. Отдайте ему записку, он выдаст  комбинезон, перчатки и обувь на каждого. Впрочем…, — он с сомнением глянул на огромные полуботинки Диаманда. — Хм, ладно, может, и на твои лапы что-то найдется. Ты точно на склад не пойдешь, а жаль: такой-то мощный лось. Мне тут передали указание, что тебя нельзя сильно напрягать с тяжестями. Поэтому — на конвеер. Ну и совсем немножко на складе, когда Ченг перестанет справляться.
— С формой понятно. А вот…. как же мы на конвеер, станки? Нас не учили такому, — озабоченно пробормотал Фарид.
Карел покачал головой.
— Я вам удивляюсь, ребятки. Пластинку в конверт вложить не сможете? Рычажок не повернете, кнопку не нажмете? Ха! Ну, так я вас не обрадую: времени тренироваться нет. Так что дуйте сразу выполнять, что сказано. Ты, здоровый, тебя как звать?
— Диаманд.
— Все понял или повторить? Идешь в цех, там находишь Диего, дальше он тебе расскажет, что к чему. А ты…, — инферьер сверился с документами, — Фарид, отправляешься в другое крыло. Это цех номер три, туда можно попасть через холл и дальний коридор. Давайте-давайте, хватит в задницах ковыряться!
— Неплохой дед, а? — усмехнулся Диаманд, едва они с напарником вышли в коридор.
Фарид пожал плечами:
— Наверно, получше будет, чем тот, вчерашний.
— Уж в этом не сомневайся. Такое дерьмо, как Бруно, — худшее, что могло нам тут встретиться. Его даже старый не любит. Все, пошел я размяться.
— Погоди, а как же переодеться?
— К черту. Не буду я ходить в том комбинезоне.
Фарид нахмурился и поджал губы.
— Чего ты? Я ж тебе не запрещаю. Иди, получай свое, — пожал плечами Диаманд.
— Я не понимаю тебя.
— Что не понимаешь?
Напарник раскрыл было рот, но потом закрыл.
— Нет, ничего. Это я так…
Рэдфорд приблизился к нему почти вплотную и понизил голос:
— Нет уж, говори, что думаешь, как это всегда делаю я.
Фарид чуть отступил и посмотрел на него все так же хмуро. Потоптался на месте, как бы прикидывая: рискнуть и озвучить или промолчать. Наконец, осторожно  произнес:
— Тебе доставляет удовольствие делать все не так, как надо или как просят? Почему?
Диаманд сразу переменился в лице: взгляд стал более жестким.
— Второй Честных мне здесь не нужен. А ты сейчас очень на него похож. Он тоже засыпает вопросами с подвохом.
Фарид отвел глаза, сглотнул, но в определенный момент решил не сдаваться так просто.
— Ты зря так реагируешь. Мне просто хочется понять. Я не смеюсь над тобой и даже не обвиняю, хотя ты опять можешь найти нам проблем.
— Иди за своими шмотками. Ты не поймёшь меня, потому что мы совсем разные. Ты вроде не самый плохой парень из моих знакомых, так что сделаю вид, что этого разговора не было. Попробуешь еще раз — получишь по морде.
— Ладно. Я зря вообще начал, — вздохнул Фарид.
— Вот именно.  А теперь пошли зарабатывать деньги ЦПАПу .
За несколько дней под присмотром полдесятка сотрудников на складе Диаманд примерил новую роль и с удивлением осознал, что  чувствует себя вполне уверенно в качестве работника. Безнадежно испачкав рубашку и порвав брюки на разгрузке, он был вынужден признать, что ношение комбинезона — необходимая мера даже для него. Тем более что орудовать в нем оказалось очень удобно.
Люди, которым он помогал то тут, то там, были грубоватыми, как типичные трудяги с фабрик, но вместе с тем — доброжелательными, требовали от него немного и не смотрели с подозрением, свысока или враждебно. Они терпеливо объясняли алгоритм действий и отвечали на вопросы охотно, даже с удовольствием, как будто интерес юного нарушителя порядка к их профессии льстил им. Быть может, так и было, потому что в большинстве своем эти люди достигли солидного возраста. Старые специалисты постепенно уходили на покой, приток же свежей крови ослабевал с каждым годом. Во многом из-за этого предприятие приходило в упадок, на что непрестанно сетовал и Карел, и другие старожилы. Диаманд за пару дней побывал во всех цехах, познакомился со всем персоналом и убедился, что они не преувеличивают: единственными молодыми работниками, если не считать самих подопечных ЦПАПа, были Бруно и Ченг.
Диаманда не привлекала трудовая жизнь, когда он наблюдал ее проявления извне и знал о многом лишь понаслышке. График, униформа, отчеты начальству — вот что маячило впереди и убивало всякое желание освоить какую бы то ни было профессию. Следование рабочей рутине могло сделать из парня подобие тех, над кем он смеялся: подчиненного, тупого слугу, бесхребетного обывателя.
И вдруг, хоть и против воли, он окунулся в омут впечатлений, которых прежде и подумать не мог применить к себе. Новый опыт тому причиной или ЦПАП — но Диаманду удалось увидеть будни внутри антерпризы под другим углом. А может, в том и было дело, что жизнь в цехах «Второй Музыкальной» протекала размеренно, без особых формальностей, в отличие от других, более солидных заводов и бюро. Уж там-то пришлось бы столкнуться с суровыми порядками и многоступенчатой иерархией! А здесь дела устраивались просто и почти по-человечески. Каким, интересно, ветром занесло тогда сюда высокомерную погань Бруно?
Единственное, что огорчало в новом месте, — это музыка, выходившая под логотипом «Второй Музыкальной». Как только Диаманд узнал, что на предприятии есть комната контроля качества продукции с проигрывателями, он решил туда попасть в надежде откопать что-то стоящее, подобное «Прожигателям». Попасть оказалось легче легкого, поскольку многие сотрудники воспринимали ее как комнату отдыха и в обеденный перерыв занимали потертые диваны, перекусывали, слушали пластинки. Беда в том, что проигрыватели наполняли помещение архаичными звуками, вполне соответствовавшими вкусам старшего поколения. Заунывные баллады о любви, записи выступлений императорского оркестра на торжественных церемониях, инструментальные народные композиции в духе прошлых столетий — все было не то. Хорошо хоть никто не включал сладкоголосого Юлиана Монро, по которому массово сходили с ума девочки-подростки: услышав его, Диаманд не удержался бы от соблазна выбросить проигрыватель в окно.

***

Последний день рабочей недели на предприятиях Нижнего Леонарда с недавних пор стал короче на два часа, согласно постановлению секторальной ассамблеи. Простые рабочие, они же «комбинезоны», в массе своей использовали высвободившееся время для нехитрых развлечений.  Не были исключением и сотрудники «Второй Музыкальной». Ченг и еще пара рабочих со склада и конвеера позвали новых напарников пропустить по стаканчику в дистракционной на углу Старой Набережной. Диаманд, утолив мучившую его жажду женской плоти накануне, с удовольствием принял приглашение. Других планов он не имел, а возвращаться в ЦПАП было еще рано. Фарид на этот раз всецело поддержал друга.
Едва они заняли угловой диван у музыкального аппарата, Марк открыл бутылку пива и мощным глотком уничтожил половину. Он вообще был большим любителем выпить, судя по синевато-фиолетовым прожилкам на его носу. Подходить к нему со спичкой ближе, чем на два метра, было небезопасно из-за характерного запаха изо рта — впрочем, дистракционные славились обилием неприятных ароматов и в залах, и в туалетах, попасть в которые до того, как их заблюют или зальют мочой, считалось необыкновенной удачей. Так что Марк вполне вписывался в общую картину.
— Шульман! – гаркнул бармен из-за стойки, сверля затылок «комбинезона». — Со своими напитками нельзя! Сколько раз повторять?
— Я уже все, больше не буду,— заверил Марк и сделал последний глоток. Затем с видом заговорщика шепнул компании: — Вот сделает этот жлоб пиво на три альбера дешевле — как у Мареты в лавке — тогда и буду покупать у него.
Ченг, сидевший с Диамандом напротив, фыркнул:
— Не до такой уж степени зажимать гроши, старина. Эрих, давай сюда пять бутылок «Фероса»
Бармен отозвался звоном стекла и шарканьем ног по кафелю.
— «Ферос», пять штук, — он поставил заказ на стол.
— У нас не будет проблем в Центре из-за выпивки? — спросил Фарид, неуверенно и жадно глядя на пиво.
Диаманд ухмыльнулся, придвинул к себе свое.
— Выключи трусливую бабу и пей спокойно, стеклоглаз. У нас анализы на алкоголь брать никто не будет.
— Да, пожалуй, ты прав.
Марк, принявшийся за вторую порцию пшеничной радости, переводил взгляд с одного на другого, а губы его шевелились на грани молчания и речи.
— Ну, чего? Говори, — потребовал Диаманд и показал жестом, что расположен побеседовать.
— Интересно, ребятки, что вы такого натворили, что вас определили в ЦПАП, а?
— Уж точно не убили никого, — встрял Ченг. — Иначе сидеть бы им в клетке, а не гулять вот так по городу весь день. Я прав? – он скосил глаза к Диаманду с Фаридом.
— Не убили, нет, — уклончиво ответил Фарид.
— Я всего лишь повеселился в Филдз, стукнул пару богатых сынков в кофейне, — без доли смущения сообщил Диаманд.
Пауза, последовавшая за этим пояснением, была недолгой: Ченг хохотнул и хлопнул в ладоши, Марк присвистнул, а третий рабочий, Валерий, хрюкнул, так что пиво полилось у него из носа.
— Вот так номер! А ведь я слыхал! – заметил Ченг, когда все успокоились.
Диаманд удивленно поднял бровь:
— Да ну?
Тот энергично закивал:
— Точно говорю. Включил радио — месяца три назад это было. А там как раз шла пятиминутка про всякие разные происшествия в городе. И говорят, мол, так и так: компания юных хулиганов из Нижнего Леонарда устроила драку в одном из лучших заведений Филдз, до смерти перепугав посетителей.
— Невидаль какая, — фыркнул Диаманд с пренебрежением, хотя тон и выражение лица выдавали, что он был доволен упоминанием о своей персоне в СМИ.
— Филдз отличается самым низким, кхе… уровнем преступности среди всех секторов, — сказал Фарид, чуть запинаясь оттого, что все взгляды сразу обратились к нему. – У них там все настолько благополучно и спокойно, что даже такое… такое маленькое происшествие вызвало шок.
Марк с громким стуком поставил пустую бутылку на стол и вытер ладонью губы.
— Вот-вот! Живут  эти господа, будто в другом государстве. Даже в мои молодые годы там было лучше, чем здесь или в Верхнем. А уж сейчас… Им полезно иногда устраивать взбучку, чтобы поменьше мнили о себе.
— Ага, устрой, а потом получай проблемы, — заговорил Валерий. — Скандал целый раздуют. Все почему? Потому что между секторами серьезный раскол в последние годы. И дальше будет хуже.
— А это смотря, про какие сектора говорить. У меня, например, с парнями из Люцидума или Хавьера никаких проблем нет, — заметил Ченг.
— У меня — тем более. В Верхнем люди такие же, как и мы: простые и работящие. Даже Пуэрто-де-Метрополи, будь он неладен, не так плох, какой бы сброд там ни жил. Не повезло людям в жизни — что ж теперь, винить их? А вот Филдз…. Да, друзья! Ему дали слишком много власти и денег. Скоро отгородятся крепостной стеной до небес, что из-за них и солнца не увидим! — Марк в такт словам махал бутылкой, а потом со всей силы ударил ею об столешницу, звонко разбив донышко.
— Ну-ну, спокойно, — Ченг на всякий случай убрал последнюю неоткрытую бутылку подальше и поспешил сменить тему:
— Фарид, а тебя за что упекли, брат? Смотрю я на тебя, и как-то не вяжется твой образ со злоумышленником.
— А, ерунда…, — пожал плечами парень и поправил пальцем очки.
— Да ладно, не бойся, нам-то можешь сказать, — подмигнул ему Марк.
Диаманд вмешался:
— Отвяжитесь. Не хочет говорить — не надо. Сами же сказали: раз не в тюрьме, то ничего серьезного.
Марк упрямо замотал головой
— То-то и оно! Раз не серьезно, то почему не сказать?
Диаманд хотел возразить, но в последнюю секунду передумал и обратился к Фариду:
— Мне самому интересно, но если такой секрет, то и черт с ним, не говори.
Молодой человек помолчал, но в итоге произнес:
— Я сыграл на гитаре пару песен на бульваре О'Мэлли.
Паузу непонимания прервал Марк:
— Вот вообще я не такое хотел услышать. Как так: за гитару — в исправительный центр?
— Там точно было что-то еще, — Ченг хитро улыбнулся. — Не все нам говоришь.
Марк толкнул к Фариду бутылку.
— Это потому что он еще не достаточно выпил для разговоров по душам. На вот, хлебни.
— Просто я играл через гипердинамик, так что слышно было за километр. И ночью. Нарушение общественного порядка, — пожал плечами Фарид. — Вот и все, — Марк крякнул с легким разочарованием. Диаманд же пристально посмотрел на напарника. — Что? Я говорю правду, — пробормотал тот.
— Ты сказал, что играл на гитаре. Не знал, что умеешь.
— Конечно, не знал, ведь я тебе об этом не говорил. Теперь вот сказал. Поэтому знаешь,— сварливо ответил Фарид.
Все засмеялись.
— Логично!
— Очкарику больше нельзя! Марк, зачем ты дал ему еще бутылку? Пей сам, тебе уже ничего не повредит! Да и всем нам — тоже.
— Эрих, еще пять пива!..
Розоватая пленка заката уже обволакивала улицы, когда компания вышла из дистракционной и распалась на отдельные пошатывающиеся фигуры. Марк направился к остановке электробуса, Валерий с Ченгом зашагали на север, а подопечные ЦПАПа — на юг.
Фарид посмотрел на часы и воскликнул:
— О, нам бы надо поторопиться! Может, сядем на транспорт? Не дойдем за полчаса.
Рэдфорд не слушал. Он пребывал в особенно хорошем расположении духа и не готов был списать все на три порции пива. Просто что-то стало меняться вокруг него, и это было по-своему неплохо.
— Чем ты вообще занимаешься? — спросил он.
— В смысле? — Фарида вопрос застал врасплох — А… Я… Ну, ничем особенным. Бабушка с отцом хотят, чтобы я пошел в традиционную музыку — преемственность, все дела. Отец сам играет, только на духовых. А меня решили сделать…
— Гитаристом, никак?
— Да. Начали обучать в шесть лет. И, сказать по правде, я немного устал от музыки. От такой музыки… Скука та еще, потому что партии гитары там хоть и сложные, но звук такой тусклый, однообразный. Я себя иногда вообще не слышу из-за других, более звонких и громких инструментов. Представь: десять лет играю одни и те же мотивы!
— Хм… Да уж, я терпеть не могу все, что крутят по радио.
Фарид пожал плечами:
— Не сказал бы, что там нет совсем ничего стоящего. В северном стиле есть интересные ходы.
— Какой еще северный? Пф! — фыркнул Диаманд. — Это ты их так видишь, потому что музыкант. А я тебе говорю как обыватель: одно дерьмо. Все эти звуки не заводят, не цепляют. Музыка должна разжигать — теперь я это знаю!
Фарид быстро взглянул на него:
— Знаешь? И что способствовало такому выводу?
— Я нашел музыку, от которой хочется гореть, взрываться! Это не похоже на популярные песни, ее можно слушать по сто раз в день! Без понятия, как называется этот стиль, но сама группа... И название подходящее: «Прожигатели»!.. — Диаманд внезапно остановился и повернулся к напарнику. — Эй, погоди. Знаешь этот район?
— Да, я учился в регульере недалеко отсюда.
— Есть здесь где музыкальный магазин?
Фарид округлил глаза:
— Ты что задумал? У нас нет времени. Ты разве не помнишь, что сказал куратор? Если опоздаем на час или больше, нам добавят десять процентов к сроку!
— Не будь размазней! Мы заглянем ненадолго. Пусть и опоздаем — не на час, меньше — ничего нам за это не сделают. Так далеко магазин? Стеклоглаз, это надо услышать. Ты же специалист, ты поймешь.
— Чувствую, я от этого сам пострадаю, но ладно. Есть в десяти минутах ходьбы один, но не уверен, что еще открыт.
— Вот, сразу бы так. Были бы деньги, я б тебе пива купил, — они пошли по пустынной улице между рядами симметричных высотных резиденций. Диаманд принялся напевать.
— Что это? — спросил Фарид.
— Я пытаюсь вспомнить, как там игралось. Пам! Пам-пам, бум! Пара-пам, бум-бум-бум! Эй, какого черта ты смеешься? — напарник поспешил сделать серьезное лицо, но голос подрагивал от рвущегося на волю смешка.
— Нет-нет, я не смеюсь. Просто я не пойму: ты мелодию напеваешь или партию ударных э-э-э… озвучиваешь?
— Все сразу.
— Это зря. Получается каша, потому что мне, как человеку, который никогда не слышал песню, трудно понять, где что. Давай так. Прохлопай сначала ритм.
Диаманд нахмурился, силясь вспомнить и воспроизвести, затем… хлопок! Еще два, более уверенно, после — целая серия.
— Да, прямо так там и было! Понял?
Фарид живо кивнул:
— Ага, триоли, — он повторил за Диамандом, и последний удивился, как чеканно, стройно извлек парень эту череду звуков. Будто сам и написал песню.
— Ну стеклоглаз! Давай, отбивай дальше, а я буду петь.
— Мелодию?
— Ее, да.
Поддержка «ударными» помогла попасть в ритм, но Диаманд чувствовал, что его голос плавает меж нужных звуков.
— Дерьмо! — с досадой он пнул мусорный бак у тротуара. – В моей голове все звучит, как положено, а когда начинаю петь — получается совсем по-другому.
— Такое случается. Подозреваю, что слух у тебя есть, а вот голос не поставлен. Поэтому ты и промахиваешься, берешь неправильные ноты.
— Мм.. ладно, но ты же в этом разбираешься? Давай спою еще раз, а ты подправишь, чтоб получилось как надо.
Фарид озадаченно поправил очки:
— Это не так просто. Я не могу подправить, не услышав оригинал. Ведь гармония может быть совершенно любой, из каких нот состоит мелодия — тоже неясно.
Рэдфорд скривился. Фразу «ты не понимаешь» в том или ином варианте он слышал неоднократно в своей обреченной семье и в регульере, но никогда – от сверстника. Это было неожиданно, неприятно и даже немного унизительно.
— Что еще за гармония? Отговорки пошли? Ты музыкант или только прикидываешься?
Фарид пожал плечами:
— Извини, что разочаровал. Я бы попытался объяснить подробнее, в чем проблема, но ты вряд ли захочешь слушать.
— Правильно, мне нет нужды разбираться во всяком бреде. Вот придем в магазин и там выясним, что за музыка такая. Куда дальше?
Они вышли на освещенную фонарями артерию секторального значения. Здесь царила привычная для центральных районов суета: люди спешили домой с работы, нагруженные покупками в многочисленных лавках под пестрыми и не очень вывесками; на перекрестках терпеливо рычали в ожидании светофора автомобили.
— Вон там, за кондитерской.
Молодые люди перешли на другую сторону улицы и, миновав пару магазинчиков, оказались перед невзрачной дверью. Витрина рядом с ней предлагала рассмотреть во всей красе скрипку и еще пару инструментов со струнами, названия которых Диаманд не знал.
Парень замер перед ними, поняв, что к чему:
— Ну, ты и дубина.
Фарид, собиравшийся потянуть дверь, недоуменно уставился на него:
— Что-то не так?
— Когда я говорю «музыкальный магазин», я имею в виду место, где продаются пластинки и проигрыватели.
— Вот же…. Извини, я привык называть магазины, подобные этому, музыкальными, опуская упоминание инструментов. А те, которые ты имеешь в виду, обычно называют «лавками грамзаписей».
Диаманд выругался.
— Вот, знаешь, тебе тоже стоило уточнить, что ты именно про записи говорил. Так что… мы оба виноваты, что не поняли друг друга, — развел руками Фарид.
Несмотря на то, что злиться было привычнее и удобнее, Диаманд почувствовал растущее желание рассмеяться. Оно щекотало где-то в груди, росло и крепло по мере того, как он смотрел на растерянного напарника. Наконец, оба засмеялись.
— Два идиота! — воскликнул Диаманд. — Надо же так!
— Знаешь, пиво хорошо на тебя влияет, — немного успокоившись, но все еще улыбаясь, заметил Фарид.
— На тебя тоже, стеклоглаз. Пиво — лучшее,  что с нами случилось сегодня. И мы обязательно выпьем за него по бутылке или по две…
— Пива! —  подхватил мысль Фарид.
Все еще смеясь, они зашли в магазин, пусть и не тот, куда изначально думал попасть Диаманд.

***

Лишь однажды Диаманд наблюдал игру на гитаре вживую. Знакомый Арсентия притащил инструмент на одну из посиделок и попытался что-то изобразить. Вышло не очень, и внимание далекого от музыки парня на том не заострилось. Но когда Фарид начал подбирать ноты на магазинном экземпляре, он присел на корточки и со смутным интересом наблюдал, как порхают по грифу умелые пальцы, как они зажимают ту или иную струну ладом выше или ниже.
— Похоже? — спросил Фарид, воспроизведя предположительно верную мелодию: простую, но, по-своему, эффектную.
— Вроде, похоже, но не так.
— Как это? Ритм такой, как ты показал. Может, четвертая нота выше или ниже? Просто имело бы смысл сыграть там чистую: звучало бы гармоничнее, правильнее...
Диаманд потряс головой.
— Тут что-то другое….  Звук у гитары не такой.
Лицо Фарида прояснилось.
— Наверное, потому что на записи была гитара с усилителем звука. Мы сейчас попросим подключить и проверим.
Продавец принес им компактную коробочку, похожу на обычный динамик проигрывателя, только регуляторов и ползунков было больше. Фарид подключил гитару к усилителю с помощью кабеля и включил аппарат.
— Хм! — воскликнул Диаманд, когда зазвучали первые ноты. — Это больше похоже, да, но все равно не то.
Фарид покрутил регуляторы — звук стал ярче, острее, хотя ему по-прежнему не хватало натиска и мощи.
— Нет, не то. Там все больше рычало, выло. А тут как-то… Проще, чище.
— Чище? — с недоумением спросил Фарид. — Что значит «чище»? У всех гитар примерно одинаковый звук. Ты просто меняешь соотношение высоких и низких частот, добавляя плотности или звонкости. Усилитель — это громкоговоритель, если хочешь.
Диаманд встал и, раздосадованный, направился к выходу.
— Я знаю, что говорю! Я помню, как там звучало. Думал, ты серьезный музыкант; думал — поймешь. Ладно, положи на место гитару и поехали в ЦПАП — время!
Если бы Честных дал ему пластинку на денек, он бы включил ее в комнате контроля качества. Но сеансы не проводились в период рабочих выездов. Оставалась лишь итоговая встреча в последний день пребывания в ЦПАП, но ждать так долго? Нет. Диаманд привык удовлетворять свои желания сразу. Именно поэтому после работы он прочесывал сектор на наличие магазинов пластинок, когда один, а когда — в компании Фарида. Последний, впрочем, наблюдал за одержимостью напарника с недоумением.
— Чем тебя так зацепила песня, что ты тратишь столько времени на поиск? Скоро все равно попадешь к куратору, у него и возьмешь.
— Для меня это не скоро.
Впрочем, задача оказалась не из легких: лишь один продавец из всех, с кем говорил Диаманд, слышал о коллективе «Прожигатели», но в наличии их музыки у него давно не было.
— Похоже, это какие-то второсортные любители. Мало того, что не самые умелые и талантливые, так еще и качество записи паршивое. Подурачились, сыграли пару песенок на магнитофон, издали малым тиражом на карманные деньги да разбежались, — равнодушно сообщил мужчина.
— Плевать я хотел, как записывали и где, любители или нет! Где найти их пластинку?
— Понятия не имею. Их и было-то выпущено не больше пятиста штук, зуб даю. Так что они давно осели на руках поклонников или коллекционеров — даже на такой хлам в Леонарде находятся покупатели. С полгода назад я продал два своих экземпляра… Только два и взял у поставщика на пробу. Так что оставь ты эту затею, парень, возьми лучше что-то из серьезной музыки.
Так и не добившись своего, Рэдфорд вынужденно смирился с тем, что информация о «Прожигателях» могла быть только у Честных. Зато на ум пришло еще одно дело, давно задуманное, но отодвинутое на задний план рабочими выездами и охотой за «Камнепадом».

***

Нужная улица находилась в зоне, относительно свободной от суеты, хоть по бокам и шли два проспекта. Старинное здание в четыре уровня, на первый взгляд — симбиоз отеля и больницы, втиснулось между сквером и электродепо. Дорожку ко входу окружали отцветшие клумбы и невысокие деревца; на опавшую листву падал скудный электрический свет из окон. Крашеная дощечка на входной двери сообщала, что за ней располагался «Орден Филомены, подразделение Нижний Леонард. Приют 2».
Антрэ, обшарпанное ныне, прежде восхищало гостей величественным интерьером: массивные дугообразные лестницы поднимались из центра холла до самого верха, разделенные площадками на каждом уровне, от которых в глубь здания шли длинные коридоры. Под потолок так и напрашивалась многоступенчатая люстра высотой в несколько метров — вероятно, когда-то она и висела. Сейчас же лишь огрызок провода торчал из отверстия в потолке, покрытого желтыми разводами. Единственным источником света были простенькие светильники на стенах, едва справлявшиеся с осенними сумерками. С порога в нос ударял запах лекарств и старости — примерно так и пахло в комнате деда тогда, в детстве.
Справа от лифта расположилась угловая стойка дежурной сестры. За ней дремала, подперев рукой голову, рыжеволосая девушка. Верхняя пуговица на ее халате расстегнулась, явив взору часть белоснежной груди. Этого было достаточно, чтобы раздразнить аппетит посетителя.
— Тук-тук, — шепнул ей на ухо Диаманд. Девушка встрепенулась, открыла глаза. Взгляд испуганно заметался, пока, наконец, не сфокусировался на молодом человеке.
— Простите, слушаю вас. Я — сестра Антони.
Диаманд усмехнулся.
—  Ты красиво спишь, Антони, но мне надо попасть к родственнику, а я не знаю, где он лежит. Без тебя никак не обойтись, — он наклонился к ней, неторопливо скользя взглядом от лица до груди и обратно. Антони порозовела и поспешно застегнула предательскую пуговицу. — Ладно краснеть-то. Тебе не идет: ты и так вся как из огня; куда же больше.
В ответ на наглую, самоуверенную улыбку парня она попыталась изобразить деловой тон.
— Да, конечно, я вас провожу. Но сперва… Как вас зовут и как зовут…, — она запнулась, когда их взгляды встретились, и с преувеличенной озабоченностью склонилась над журналом. —… Вашего родственника?
— Диаманд Рэдфорд. Мой дед — Матеуш Ричардсон.
— Хорошо, господин Рэдфорд. Я сейчас уточню, в каком дормитории лежит ваш дедушка.
— Какой я тебе господин? Зови меня Диаманд. Скажи, огонек, когда заканчивается твое дежурство? Есть одно дело, — Антони неопределенно мотнула головой, то ли неуверенно кивнув, то ли собираясь покачать ею в знак неприступности и в последний момент передумав. После секундной заминки девушка встала и скрылась за одной из дверей в начале коридора. Вернулась спустя пару минут.
— Следуйте за мной, господин Рэдфорд.
Поднимаясь за сестрой по лестнице, Диаманд нарочно отстал, чтобы полюбоваться ее стройными ногами и крутым изгибом бедер, представляя, какие они выше колена, спрятанные под юбку и халат. Давно ему не встречался столь привлекательный в своей неиспорченности и внешней идеальности объект.
Они свернули в мрачный коридор на втором уровне и остановились напротив двустворчатой двери с оконцем из мутного стекла. Антони постучала и пояснила Диаманду:
— Сейчас сестра-сиделка вас впустит. У них как раз должны закончиться обтирания.
Диаманд поморщился: он видел однажды, как мать этим занималась. Тазики, тряпки и жалкое синюшное тело.
— Как твое имя, сестричка? — спросил он, привалившись плечом к стене и жадно поедая ее глазами: медперсонал представлялся гостям и пациентам по фамилии. А имя у такой девушки тоже должно быть красивым
— Элинор, — невовремя подняв глаза, сестра испуганно пискнула: — Что-то не так? У вас такое лицо….
Диаманд тряхнул головой, но уже не мог смотреть на нее так же, как полминуты назад.
— Увы, не все так, как хотелось бы... Хорошо, хоть внешне совсем не похожи.
Элинор Антони приоткрыла милый ротик, собираясь уточнить, о чем шла речь, но дверь открылась, и она опомнилась:
— О, сестра Мехмет, это господин Рэдфорд, пришел к Матеушу Ричардсону.
Высохшая женщина с резкими чертами лица кивнула, а затем не без удивления повернулась к Диаманду:
— Что ж, посетители у нас — немалая редкость. Везет тому, у кого есть кто-то настолько сознательный, чтобы вспомнить про него и, тем более, навестить. Проходите, пожалуйста, только не шумите: с Матеушем в дормитории лежат еще два старика.
— Угу, — не слушая, бросил Диаманд, а сам со смешанным чувством посмотрел вслед сестре Антони. Впрочем, оказавшись в квадратном помещении, он сразу забыл про девушку: острый запах мази или раствора пропитал воздух. Все три кровати стояли по одной стене; если в больнице между ними были всего лишь шторки, то здесь установили перегородки из дерева и фанеры толщиной в два пальца. По сути, у каждого старика получался свой маленький закуток с кроватью, тумбочкой, узким платяным шкафом, окном и ковриком у кровати. Стены обклеили старомодными обоями; висели в грубых рамках репродукции — по одной на каждую стенку; на уровне глаз располагалась книжная полка, где лежали пожелтевшие газеты и стояли покрытые глазурью статуэтки в индейском стиле. Кровати — простые, но добротные с виду и шире, чем больничные койки. Не хватало только четвертой стены, чтобы назвать уголок полноценной комнатой.
Все, что было в дормитории, олицетворяло собой жалкую попытку сымитировать близкий к домашнему уют, скрасить удручающий итог жизни. По мнению Диаманда, вышло не очень. Он был уверен, что не смог бы оценить дизайнерские потуги филомен, если бы сам лежал вот такой: синюшный, парализованный, не способный даже есть самостоятельно. Когда ты настолько бесполезен, какая разница, где лежать — в больнице или в апартаментах? Да это хуже, чем ЦПАП, больница, тюрьма — оттуда хотя бы есть надежда выбраться, на сколько бы тебя не посадили! Там ты силен, можешь противиться порядкам и давлению, можешь разбить нос недругу или попытаться сбежать. А куда денешься от развалины, которую и телом-то назвать язык не повернется?
— Повезло вашему родственнику, — шепнула Мехмет, пока они шли вдоль закутков. — Это дормиторий повышенного комфорта; у нас таких всего четыре из двадцати. В них мы помещаем либо членов семей наших сотрудников, либо тех, кто в прошлом был обществу особенно полезен, отличился  какими-либо достижениями.
— Гляжу, они прямо светятся от счастья, — съязвил Диаманд, но сестра пропустила его слова мимо ушей.
— А вот и наш красавчик Матеуш, — сладко пропела она, когда они оказались у последней «комнатушки». Старик остекленевшим взглядом подпирал потолок и никак не отреагировал на сестру Мехмет. — Матеуш, дорогой, к вам гости.
— А? Кто там? — промычал тот едва слышно, будто человек, которого только-только разбудили.
— Диаманд, твой внук, — парень чувствовал непривычную неловкость и, осмотрев пространство вокруг кровати, повернулся к сестре: — Здесь не на что присесть.
— Да, стулья, по большому счету, не нужны, вот мы и убрали их. Можете присесть на край кровати, места хватит.
Диаманд посмотрел на край смятой простыни и поморщился:
— Я предпочел бы стул. Если так трудно принести, я сам за ним схожу, — женщина поджала губы, но вышла из дормитория и вернулась с уродливым металлическим табуретом. — Хотя бы так, — Диаманд поставил его напротив изголовья, но на почтительном расстоянии от кровати: запах от Матеуша исходил тошнотворный.
— О, ты…, — тем же слабым голосом промычал дед. Он скосил глаза, но головы не повернул: может, не мог, а может, не хотел. — Какой здоровый вымахал!
Казалось, язык его плохо слушался, потому что слова разбирать приходилось с усилием. Правая половина лица попыталась улыбнуться, тогда как левая походила на дряблую маску, и никакая эмоция ее не затрагивала.
— Ну, да, — отозвался Диаманд, не зная, что еще сказать. Вдруг сестра за его спиной шмыгнула носом, и парень повернулся к ней. — Мы хотим поговорить наедине.
— Конечно, я вас оставлю. Если что — ищите меня в восьмом дормитории. Это следующая дверь направо.
— Девки наверно, сами юбки задирают, когда такого красавца видят? — спросил Матеуш.
Диаманд пожал плечами:
— Бывает, да. А если сами не задирают, так я им помогаю.
С минуту они молчали;  свистящее дыхание Матеуша и покашливание его соседа по дормиторию кое-как компенсировали дефицит звуков.
— Так что, внук, зачем же ты пришел?
Хм, а в самом деле, зачем?
— Да я не знаю. Просто захотелось.
— Как там папаша поживает?
— Как редкая мразь, — отозвался Диаманд. — Больше о нем сказать ничего не могу.
Матеуш как-то судорожно выдохнул, потом еще раз, и Диаманд заподозрил, что он выдавил нечто вроде смешка.
— Да, семейка та еще… Про Элинор ничего не слышно?
Диаманд сжал кулаки.
— Нет. И пусть так дальше будет. Надеюсь, она подохла, — парень всегда отгонял даже намеки на мысли о ней, но тут не удержался: — Знаешь, что мне сказал отец после ее побега?
Матеуш не ответил. То ли ему было все равно, то ли, наоборот, весь превратился в слух.
— Что я вообще не его сын, что эта…  С кем-то еще путалась уже тогда, а его обманула.
— Не верь! Никого у нее не было больше.
— Да плевать мне, был или нет. Я их обоих не хочу знать.
— Отец твой — свинья, это правда. С самого начала мне не нравился. Может, было бы даже лучше, если б он оказался тебе никем. А мать… Ох, ты бы простил ее, если бы понимал. Я понял, как ни странно.
Диаманд почувствовал новый прилив ненависти.
— Понимал? Какого… Что понимал?
Глаза старика увлажнились, он тяжело вздохнул.
— Она — глубоко несчастная женщина. В этом все ее мужчины… ох…. Виноваты. И я, и ее муж, и ты…
— Я не хочу это слушать. У тебя голова отказала. Чем они тебя здесь пичкают?!
Матеуш продолжал:
— Начнем с того, что я, как отец, был дерьмом. С самого начала, да. Не занимался ей, плевал на нее… А потом мой инсульт..., – пальцы на его правой руке затрепетали: указательным он постучал себе по ноге. — Элинор работала в этой дыре, да еще меня взвалила на плечи на десять лет. Муж ей не был верен никогда. Сын…. ну, тебе виднее. Тяжело ей жилось, бедной моей девочке. Не нам с тобой ее судить, не нам.
Диаманд, уже не сдерживаясь, выпалил:
— Тяжело?! Кому живется легко? Тебе, наверное? Сколько ты гниешь здесь, немощный и всеми забытый? Двенадцать лет? Или ты думаешь, что мне легко? Да я понятия не имею, что мне делать, кем я…, — он прервался на полуслове в ужасе от того, что не только раскопал, но и озвучил мысль, о существовании которой подозревал последний год или даже больше.
— Ох, парень, не понимаешь ты.
— Это все ее решения! — кричал Диаманд, вскочив со стула. — Она сама вышла замуж за ничтожество, сама пришла сюда вытирать жопы живым трупам; она сама выплюнула меня из своей тухлой дырки, а потом так долго строила из себя примерную мать и жену! И однажды до нее вдруг дошло, что все не так, как надо, да? Так кто во всем виноват, кроме нее? Исправить она решила — за чужой счет! Да пусть на хрен идет!
— Ты можешь поклясться, что никогда не сделаешь подобных ошибок? Что не захочешь все бросить, если осознаешь, что живешь как в плену и не принадлежишь себе?
— Могу! Не смейся, могу! Я уже живу, как мне надо, и никого не слушаю! Я не такой бесхребетный идиот, как некоторые.
— И твоя семья никогда не будет тебе в тягость? Откуда ты можешь это знать?
Диаманд болезненно скривился:
— Оттуда! У меня ее никогда не будет, потому что я отлично знаю, чем все заканчивается. Я хочу жить, а не обслуживать кого-то, тихо ненавидя.
Повисла тяжелая и долгая пауза, которую прервал Матеуш.
— Да, Элинор преподала нам всем урок. Я думал над ним эти два года. И, мне кажется, сделал выводы. Ты тоже сделал, Диаманд. Но, боюсь, неправильные. Что делать — молодость, неопытность…
Ну почему всякая беседа с теми, кто старше, проходит под мотив их самодовольной песни «ты пока не понимаешь, но вот поживешь с моё, и сможешь…»? В этом плане был чуть менее банален только… Квинт Честных, чтоб его!
— Я не затем пришел, чтобы слушать нравоучения выжившего из ума старика, — Диаманд порывался идти к выходу из дормитория, но некая слабая нить еще удерживала его возле постели деда. Может, только в том и было дело, что против него, единственного в семье, парень ничего не имел и даже надеялся начать уважать после встречи? Но в то ли русло зашел разговор?
— Так, а зачем ты пришел? Я не понимаю, — всхлипнул Матеуш. — Мы теперь с тобой одни остались, и долго тебе еще разбираться, думать. Вдруг я помогу? Да и компания мне не помешает иная, кроме сиделки.
— Развелось помощников — а толку? — Диаманд немного успокоился и не смотрел более на Матеуша, чтобы жалость к обреченному существу не взяла верх над гневом и решением ненавидеть тех, кто этого заслуживал. — Ладно,  думаю, я еще загляну когда-нибудь. Пора идти.
Двери, коридоры, лестницы. Ведомый эмоциями, парень где-то ошибся и смог выйти в холл только через несколько минут. А что насчет той девицы? Она хороша, многоразовая. В самом деле, не глупость ли — отказываться от нее только из-за имени?... Ведь с матерью давно покончено; он не позволит воспоминаниям отравлять ему жизнь. А эту Элинор можно звать Антони. Точно, так он и сделает.
На стойке да и вообще в холле рыжеволосой не оказалось. Досада не позволяла просто взять и уйти: отчетливо проступившее желание требовало удовлетворения. По крайней мере, желание почувствовать в полной мере собственную силу, подчинить редкой красоты и нежности девушку, чтобы она не посмела отказать, чтобы сообщила, что свободна и прогулялась с ним. Насчет большего — Диаманд не был уверен, что хотел именно сегодня и именно с ней. Еще двадцать минут назад — да, очень. Но разговор с дедом свел животный порыв на нет. Теперь необходимо было просто говорить с ней, смотреть на нее. Это помогло бы не меньше, чем хорошая порция выпивки после ужасного дня.
— Эй, сестра! — крикнул Диаманд пожилой женщине, что спускалась с лестничной клетки третьего этажа. — Где твоя рыженькая коллега со стойки, Антони?
— Ее смена закончилась десять минут назад. Она уже ушла. А что такое, молодой человек? Может, я смогу помочь?
Диаманд фыркнул:
— Н-е-е-ет, мне поможет только Антони.
Женщина что-то сказала вслед, но Диаманд уже спешил к выходу.
На тихой улице было еще пустыннее, чем когда он пришел. Сумерки сгущали тени и окрашивали все вокруг сонливой синевой. В ожидании светофора на дальнем перекрестке стояли две фигуры. Больше никого нет, так что — следом… Но какого черта она не одна, если это она, конечно?  Силуэты перешли на другую сторону, и угол здания скрыл их от преследователя. Диаманд ускорился, едва не сбив хохочущего ребёнка, который выскочил из магазина.
За полыхавшей сотней белых огней сорокауровневой башней Большой холм Нижнего Леонарда становился круче и выше. Там, подныривая под пешеходный мост, преследуемый разномастными ступенчатыми постройками, работал эскалатор к подножию. Пара ступила на него. Яркий свет заиграл на огненной шевелюре, не оставляя сомнений в личности девушки. С ней спускался высокий молодой мужчина: осанистый, одетый по-деловому, явно старше ее, но не настолько, чтобы сойти за отца.
Диаманд побежал по эскалатору, расталкивая тех, кто преграждал путь. Этот спутник… Он не помешает, не воспрепятствует, кем бы ни был. Сейчас Элинор-Антони могла принадлежать только тому, кто испытывал в ней неимоверную потребность. И будет принадлежать! Ответь она в приемной категоричным отказом, это и тогда бы не задушило намерений парня. А она не отказала, даже толком ничего не ответила на его предложение!… В ее глазах он увидел тот сладкий трепет, который испытывают существа, падкие на властных, сильных: стыдящиеся, страшащиеся, но мечтающие подчиняться. Не всем подряд, а только лучшему! И Диаманд будет для нее лучшим, без сомнений. Он доведет дело до конца.
Хватит уступать и забывать через раз про собственные желания! ЦПАП, Честных и антерприза на время оглушили его, но поход в приют стал тем ведром холодной воды, которого так недоставало. Его ограничили в свободе из-за пустякового проступка, заставляли работать бесплатно, а теперь еще какое-то ничтожество пыталось помешать заполучить Элинор!… От первой Рэдфорд был рад избавиться. Но вторая... Он не знал, насколько другой она была в сравнении с матерью — оттого лишь крепло с каждой секундой желание покорить ее, увести, узнать ближе и убедиться: не такая, совсем не такая. А узнав — насладиться обществом, а потом — как-нибудь потом — еще и нежным телом. Как никогда и ни с кем раньше. Ведь все те потаскухи, которых грубо, буднично брал Диаманд прежде, не шли с Антони ни в какое сравнение. Почему именно — в этом он разберется в процессе.
— Эй, огонёк!
Она вздрогнула и обернулась. Увидела, как он спускается к ней, и раскрыла рот от изумления. Чертов мужик тоже обернулся, но остался невозмутимым — лишь обменялся с Элинор парой слов и смежил веки, будто от усталости. Девушка вся съежилась, переводя испуганный взгляд с одного на другого.
— Господин… э-э… Рэдфорд? Что вы…
— Я же просил звать меня Диамандом, забыла? Ну, так что ты мне скажешь, девочка? Мое предложение в силе, я не шутил. Давай прогуляемся, познакомимся получше.
Парень смотрел только на нее и хотел видеть только ее, но не мог не замечать холодных глаз незнакомца, обращенных в свою сторону. Он был высок, на вид крепок и излучал уверенность в себе.
— Кто вы такой, юноша, и почему так развязно говорите с моей девушкой? — жестким, как асфальт, голосом призвал он к ответу Рэйдфорда, который медленно повернул к нему голову и с издевательской улыбкой снял с головы невидимую шляпу:
— Я тот, кто заберет себе эту драгоценность, потому что мне она нужнее и потому что ей нечего делать рядом с ослом вроде тебя. Я не успокоюсь, пока не получу ее, и лучше поверь мне на слово. Смирись, оставь нас, и все будет хорошо. Не хочу сегодня бить тебе морду или покалечить. Но если ты окажешься непонятливым, то мне придется объяснить более доходчиво.
— Рэдфорд, что вы говорите!… — пролепетала Элинор. — Перестаньте…
Спутник притянул ее к себе властным жестом, другой рукой закрывая от Диаманда:
— Погоди-ка, обо всем по порядку. Первый раз тебя вижу. Эли, ты знаешь этого человека, как я понимаю?
Девушка промямлила что-то про работу и замолчала, нервно покусывая губу.
— Я тебя тоже первый раз вижу, мужик. И последний, если ты не совсем идиот.
— Ты выпил? Или это шутка такая? А если все же серьезно, то ты наглец, каких я еще не видел, парень.
Диаманд бесцеремонно его подвинул и спустился на две ступеньки ниже, чтобы  его глаза и глаза сестры-филомены оказались на одном уровне. Поймав ее полный страха взгляд, Рэдфорд, не мигая, — как всегда в минуты противостояния — воззрился на взрослого соперника и заявил:
— Серьезно, даже не сомневайся. Посмотри внимательно на меня и поймешь, что я тебя не боюсь. Даже когда гляжу снизу вверх.
— В твоем сценарии я должен задрожать и умолять меня не трогать? Так вот знай, друг: я тоже тебя не боюсь. Поэтому подумай, чем все закончится, если продолжишь валять дурака.
— Мишель, не надо, — едва слышно пискнула Элинор.
— А ты молчи. С тобой мы после поговорим о том, с кем ты общаешься и насколько тесно.
Девушка побледнела.
— Мишель, мы только сегодня…
Диаманд достиг предела. Нетипично глубокое желание заполучить ее, смешалось с намерением лишний раз показать одному из тех, кто навязывал свои правила, что для него они необязательны. Свобода от страха, свобода на топливе из эмоций — это лучшее, что у него было. Он им покажет!… Все они заодно: Мишель, учителя регульера, отец, работники опеки, полиция, ЦПАПщики. Эти люди делают все, чтобы он жил не так, как хотел и как чувствовал себя вправе жить: создают все новые препоны, ссылаются на свою заботу о благе «несчастного подростка», на его эгоизм, который «переходит все границы» и прочие пустые слова. Можно подумать, их эгоизм меньше! Да все эти лицемеры самоутверждаются за его счет!
— Ты совсем молодой еще, и что делаешь — не понимаешь.
— Я-то как раз понимаю. В отличие от тебя! — вцепившись в соперника обеими руками, Диаманд молниеносным движением рванул его вниз. Мишель успел схватить парня за пряжку ремня, и оба под визг Элинор покатились по эскалатору: больно и быстро, с пугающей перспективой сломать шею. Кого-то сбили с ног, кто-то начал кричать, кто-то поливал драчунов отборной бранью... Карусель лиц внезапно остановилась: под ногами — так скоро! — оказалась ровная плитка тротуара.
— Парень, ты цел?
— Что случилось?
— Они упали с эскалатора.
— Вызовите парамедиков! Четверо… Трое мужчин и девушка.
— Мишель!
Все тело у Диаманда болело, саднило, но всплеск адреналина приглушал боль. Он с ликованием понял, что на этот раз падение не повлекло переломов и вывихов — лишь из рассеченной брови текла струйка крови.
— Не вставайте, не надо! — предостерег мужской голос. — Вы так полетали, что…
Рэдфорд слабо оттолкнул незнакомца. Да, встать оказалось непросто. Сперва — на колени. Тряхнув головой и сплюнув кровь, он протер глаза и принялся искать Мишеля. За стеной зевак ничего не было видно.
— Где он? Где второй?
— Парамедики уже в пути, парень, крепись!
— Да имел я в зад ваших парамедиков! Где эта сволочь? Дайте пройти, — парень, наконец, поднялся и, пошатываясь, продрался через толпу. Мишель был в сознании: лежал на спине, согнув ноги в коленях и потирая лоб. Элинор склонилась над ним в большем шоке, чем сам он или собравшиеся. Диаманд удовлетворенно кивнул и медленно приблизился — головокружение не проходило, а он был твердо намерен устоять на ногах.
— Ну, вот и все. Ты лежишь, а я стою. Если еще не все понял и не со всем согласен, то отдышись и вставай — мы продолжим разговор. Я тебе еще совсем ничего не показал из того, что мог бы.
Элинор плакала и смотрела на него, как пойманный в ловушку зверек; черные разводы туши расползались под глазами.
— Зачем так… Ох, что ты…, — она затряслась, когда Диаманд присел на тротуар рядом с ней.
— Я же уже сказал: не успокоюсь, пока ты не пойдешь со мной погулять. Твой дружок хотел помешать, но я его успокоил. Я победил. Победитель получает то, что хочет.
Девушка с ужасом уставилась на него:
— Ты с ума сошел?! Посмотри, что ты наделал! Он мог удариться виском, умереть или покалечиться! Ты сам мог…
— Спасибо, что и про меня вспомнила, — ухмыльнулся Рэдфорд. — Значит, я тебе небезразличен, так что хватит болтать и пойдем.
— Да у него крыша поехала, вон сколько ступеней башкой пересчитал, — воскликнул кто-то.
Взгляд сестры Антони заметался по обступившим их людям, то ли в надежде на помощь, то ли в смущении от пристального внимания.
— Как сейчас можно говорить про такое? Нужно ехать в больницу! Оставь меня, прошу. Ты не в себе — такое натворил….
— Думаешь, я хуже этого придурка? Ты же боишься его не меньше, чем меня, я видел! Он разговаривал с тобой, как с вещью, и никогда бы не сделал того, что сделал я.  Он трус, брось его!
— Конечно, он же не настолько ненормальный, чтобы пытаться убить…
Диаманд вдруг подался к ней, жадно обхватил руками за талию и поцеловал в губы, смазав их своей кровью, как помадой. Она замычала от отвращенияии, попыталась отстраниться, стала колотить его в грудь кулаками. Раздались возмущенные возгласы зевак. Наконец, кто-то грубо схватил его за плечо и оттащил от рыжеволосой филомены. Диаманд ожидал увидеть искаженное яростью лицо Мишеля, но…
— Это ты, Анхель! Давно не виделись.
Полицейский воззвал к небесам, узнав его:
— Не может быть! Неужели опять? Рэдфорд, что вам стукнуло в голову на этот раз?
— Вот она, — кивнул Диаманд на пунцовую дрожащую Элинор.
От дальнейшего стыда и расспросов ее спасли прибежавшие парамедики. Мишеля, который все еще не пришел до конца в себя, унесли, и она ушла с ними. Диаманда бегло осмотрели и начали настаивать на поездке в стационар.
— У нас в ЦПАП есть врач, — отрезал он. — Валите.
— Не спешите, — вмешался Анхель. — Придется все-таки доехать до больницы, потому что следующие сутки проведете у нас в отделе. Предстоит долгая ночь. Вы ведь хорошо помните, как это делается?

***

Третье утро в отсеке временного содержания Диаманд встретил в максимально уравновешенном состоянии. Он плохо спал эти дни, но ночи проходили на удивление быстро, пока он лежал, заложив руки за голову, и то предавался воспоминаниям, размышлениям, то, наоборот, старался освободить голову от каких-либо мыслей и просто смотрел в потолок. Дело оформили после короткого допроса в первую же ночь, и было неясно, почему он все еще содержался здесь. Впрочем, Диаманду отчего-то стало настолько все равно, что он даже не поинтересовался. Ни злости, ни желаний не было — словно он вышел за рамки собственной жизни и смотрел на все в качестве стороннего наблюдателя. Однако несколько часов назад парень будто бы уловил некое движение образов и предчувствий на недосягаемом прежде уровне осознания. Странно, но ему понравилось смотреть в маленькое грязное окно на созвездие городских огней и пытаться нащупать то самое, что надвигалось уже давно, но все еще пряталось в тени сиюминутных настроений, предубеждений и… ненависти.
Когда медь рассвета пролилась на крыши и стены строений, Рэдфорд вспомнил мотив «Последнего камнепада». Он крутился в голове так ясно, будто вновь играла та пластинка и хрипел настоящий динамик. Грохот ударных и рычащие гитары заставляли кровь закипать до такой степени, что хотелось разбить кулаки обо что-то или кого-то. Почему, черт возьми, он более не слышал подобной музыки? Как до нее додумались, как играли? Теперь, когда Диаманд знал композицию наизусть, его вдруг заинтересовала техническая сторона: инструменты, движения рук, то, что происходило в голове у музыкантов в процессе создания и записи пластинки.
В коридоре послышался топот, зазвенели ключи, и щелкнул замок камеры.
— Доброе утро, Диаманд! — поприветствовал знакомый голос.
Молодой человек нехотя оторвался от окна.
— Куратор…  Ну, здравствуй. Как там ЦПАП?
— Работает в обычном режиме, но никак не досчитается одного подопечного. Я присяду?
Диаманд подобрал ноги и указал ему на край кровати.
— Что ж, признаться, я немного расстроен таким сюжетным поворотом, —  Честных обвел рукой камеру и многозначительно посмотрел на убогое оконце. Знакомая картофельная морда на этот раз была грустная — по-настоящему, без улыбки и лукавства в глазах. — История странная и неоднозначная, если верить свидетелям. Драка на эскалаторе в районе Большого холма с неким Мишелем Исаевым тридцати двух лет, который был в компании очаровательной особы  двадцати двух лет. Меня мучил вопрос «зачем», но я почти ответил на него сам, когда узнал, как ее зовут и где она работает. Вернее, работала.
— Надо же, я думал, она младше, — пожал плечами Диаманд. — Так она ушла из приюта?
Квинт улыбнулся, словно ожидая определенной реакции со стороны собеседника:
— Не просто из приюта. Она вышла из состава ордена Филомены.
— Значит, Элинор — несчастливое имя для ордена, — парень чуть не сказал «как и для меня», но вовремя прикусил язык.
— Знаете, почему вы все еще здесь, Диаманд? Господа полицейские оказались слегка сбиты с толку из-за противоречивых показаний. Вы на допросе не подтвердили и не опровергли обвинения. Сам Исаев, конечно, указывает на вас.  А сестра Антони — по ее словам — не поняла, кто первый затеял драку: господин Исаев или вы.
Диаманд переспросил, приподняв бровь:
— Не поняла?
— Сначала ей казалось, что вы — зачинщик, потом вдруг она изменила мнение и теперь настаивает на версии, что вы и второй участник перепалки обменялись угрозами, а потом одновременно вышли из себя и сцепились. Другие свидетели ехали слишком далеко, чтобы разобрать, Мишель ли вас столкнул, а вы просто ухватились за него из страха упасть или же, напротив: вы потянули его на себя, и он, потеряв равновесие, полетел следом. Свидетели, правда, утверждают, что вы вели себя вызывающе по отношению к сестре Антони и остальным, и полагают, что логичнее было бы возложить всю ответственность на вас, но это лишь их субъективное мнение. Господин Анхель намекнул мне, что, скорее всего, вас обоих признают виновными, потому что конфликт затронул непричастных людей, из которых один не достиг возраста полноправия. Обошлось без серьезных травм, лишь ссадины и ушибы — и на том спасибо, но все же...
— Неужели посадят эту погань? – спросил Диаманд.
— Нет. Господин Исаев никогда не имел проблем с законом. Максимум, что ему грозит — штраф за нарушение общественного порядка и причинение неумышленного вреда здоровью. Ваш послужной список — куда длиннее и красноречивее, уж простите за прямоту, поэтому…
— Тюрьма? И на сколько?
Честных усмехнулся:
— Что вы, какая тюрьма? Дело уже на девяносто процентов решено между ЦПАПом и полицией. Осталась формальность в виде пятиминутного суда. Вам назначены дополнительные сорок дней у нас и, соответственно, три недели труда, плюс десять сеансов со мной. Однако я не уверен, поможет ли это. Дело шло к концу, я уже убедил себя в нашем с вами прогрессе; вы бы скоро вышли — и вот, под занавес, такой кульбит…, — куратор устало вздохнул.
— Мне не надо было идти в тот гребаный приют, ¬— прервал тишину Диаманд — Все с него и началось. Представь, я даже плохо помню, что я говорил, куда шел и что делал, а главное — зачем. Глупость получилась. Не знаю, чего я так уцепился за ту девку... Перегнул. Перегнул палку.
Честных сначала открыл рот, не веря собственным ушам, а потом просиял:
— Это не шутка, Диаманд? Вы действительно считаете, что перегнули? Хотите разобрать эту ситуацию на нашем сеансе?
— Нечего там разбирать. У меня было предостаточно времени на разборы. Я наперед знаю, чего ты там мне наговоришь и насоветуешь, — после недолгой паузы он, без привычной резкости, добавил: — Мне кажется, меняется….
— Что меняется, Диаманд?
— Что-то... Нет, не так… Я верен себе, я все тот же, но что-то добавилось. И еще, мне стало понятнее… направление. Что я хочу сделать.
— Надеюсь, это не означает новых экспериментов с прохожими?
— Что ты так испугался? — удивился Диаманд, взглянув на него. — За то, что я задумал, в ЦПАП не сажают. В тюрьму — тоже.
Квинт подмигнул:
— Надеюсь, что так. Мне не хотелось бы, чтобы вы оказались снова осуждены, за это или за что-то другое — неважно.
— Ничего не могу обещать. Но только потому, что я никогда и никому не даю обещаний.
Подняв вверх большой палец в знак того, что оценил остроту, Честных поднялся с кровати.
— Думаю, мы еще побеседуем о вашем загадочном открытии. Я не знаю, что это, но уже рад за вас, честно. А теперь мне пора бежать: двадцать других подопечных ждут. До встречи в моем кабинете, Диаманд, и обходите лестницы с эскалаторами стороной. Они приносят вам неудачу, мой друг, — Диаманд вскинул руку в прощальном жесте и проводил куратора взглядом. Едва за ним закрылась дверь, в голове заиграл «Камнепад».

***

Пальцы левой руки болели, но Диаманд кое-как держал зажатыми три ноты, ежесекундно проводя по струнам правой рукой вверх-вниз.
— Твою мать, почему у меня не получается звук, как у тебя? — со злым разочарованием и завистью он наблюдал за движениями рук Фарида. — Я понял: это дурацкий диван… Я проваливаюсь до пола, неудобно держать гитару.
Фарид еле заметно улыбнулся:
— Хорошо, давай поменяемся.
Диаманд занял его место на стуле и попробовал снова взять аккорд.
— Ну как, легче?
— Ни хрена не легче!
— Ладно, спокойно, не все сразу. За два дня нельзя научиться играть все аккорды идеально. Просто слушай и следи за пальцами. Ты же уже нашел положение, при котором не глушишь струны подушечками. Найди его снова и запомни. Давай еще, нисходящий удар по струнам на счет «раз»!..
Ушло полчаса, прежде чем Диаманд сыграл чисто несколько раз подряд.
— Вот! Слышал! Вот оно!
Фарид кивнул.
— Хорошо. Теперь усложним задачу. Помнишь предыдущий аккорд, с которого мы начали занятие?
Диаманд посмотрел на гриф, потом на свои пальцы, хмурясь.
— Так, указательный был вот здесь.
— Второй лад, не первый. А средний палец…
Диаманд нетерпеливо потряс головой:
— Все-все, я вспомнил, помолчи. Дай сыграть, — сначала звук получился чистый, потом он плохо зажал одну из нужных струн, и неприятное дребезжание заставило его выругаться.
— У тебя получается, когда как следует сконцентрируешься, — подбодрил Диаманда Фарид. — Попробуй еще раз, — наконец, парень добился чисто звучащего аккорда. — Теперь на счет «раз-два» сыграй, не торопясь, этот аккорд, а на счет «три-четыре» поставь второй и проведи по струнам. Я буду считать, задавая ритм.
Пальцы перестали слушаться сразу же. Рэдфорд растерялся.
— Почему я трачу полминуты просто на то, чтобы переставить два пальца? Это же так просто. Черт! — он ударил ладонью по верхней деке, и Фарид встревожено охнул:
— Осторожнее, пожалуйста! Это не основной мой инструмент, но он мне дорог.
— Я куплю свою с первого же заработка. Папаша Карел сказал, что уже на следующей неделе будет первая выплата.
Фарид оживился:
— Да ну? Ты-таки напросился во «Вторую Музыкальную»?
— На склад. Там не так плохо. Может, и жилье мне подберут подешевле.
— Ты меня нисколько не стесняешь, живи, сколько потребуется.
— Я не о тебе забочусь, дубина. Не могу больше терпеть твой пердеж по утрам. От него даже на балконе не спрятаться.
— А как твои… Долги пострадавшим? — Фарид пропустил грубость мимо ушей. — Когда думаешь их выплатить?
Диаманд зло засмеялся:
— Ха! Нескоро, а может, и никогда. Они так торопились запретить мне продолжать учебу до исполнения всех предписаний суда, что даже срока по выплате штрафа не назначили. В регульер я не вернусь. А деньги мне самому нужны.
— Ты и, правда, странный. Что ж, дело твое… Мы отвлеклись от главного. Меньше разговоров — больше практики. Давай, бери аккорды!
— Ты чего-то совсем раскомандовался. Ладно, играем. По башке тебе я потом дам.
К концу занятия Рэдфорд смог переставить аккорды практически без паузы. Фарид удовлетворенно улыбнулся.
— Отлично! Давай поимпровизируем? Вернее, ты продолжай играть так же, а я подстроюсь и придумаю какую-нибудь мелодию.
И они принялись играть. Диаманд извлекал одни и те же звуки, наверное,  сотни раз, а Фарид увлеченно метался по грифу, играя одиночные ноты и странные, непонятные ученику пассажи. У Диаманда по спине побежали мурашки от того, какой плотный фон он создавал, и от того, как остро и умело ложились на него фигуры Фарида.
— Черт, а это немного напоминает «Камнепад», да! — воскликнул возбужденно Диаманд, когда они закончили.
— Конечно, ведь тональность та же, аккорды оттуда.
Диаманд внимательно на него посмотрел.
— Ты, сукин сын, взял аккорд из песни «Прожигателей» и не сказал мне об этом? А как вышло, что я не узнал?
— Потому что эти два аккорда играются не подряд, между ними есть другие, — пояснил Фарид. — Это и сбило тебя с толку.
Диаманд обдумал услышанное.
— Сколько всего там аккордов?
— Шесть.
— Ха! Да мы за сегодня их разучим.
Фарид покачал головой:
— Аккорды — это не все. Там еще и однонотные риффы, и дабл-стопы. Плюс, ритмический рисунок нужно разобрать, отрепетировать.
— Так сколько, сколько времени нужно, чтобы я мог сыграть всю песню? — Диаманд нетерпеливо постучал себя по коленке.
— От недели до месяца. Зависит от того, насколько усердно ты будешь заниматься каждый день.
— Ладно, я понял. Неделя — это нормально, это я смогу. А потом мы съездим в одно место, — отложив гитару, Диаманд зашагал по комнате, не в силах более усидеть на месте из-за охватившего его предвкушения.
Фарид вскинул брови
— Что? Куда это мы поедем? Зачем?
— Когда я включил тебе пластинку, ты сказал, что не знаешь, как они исказили звук гитар, так?
Тот кивнул.
— Вот и я не знаю. Кого ни спроси — никто не знает. Поэтому есть только один способ разобраться: найти самих «Прожигателей» и узнать у них, что к чему. Я хочу играть, как они. И буду играть! Такой музыки мне не хватало всю жизнь, это лучшее, что только можно сыграть на гитаре. Ты со мной?
— Я бы поспорил насчет лучшего, но, — друг потер затылок. — Мне самому интересно, как они добились своего звучания. Это нечто абсолютно новое и, возможно, стоит внимания. Эксперименты со звуком могли бы помочь и мне. Если разобраться в тонкостях стиля твоей группы, можно его даже усовершенствовать. В какой сектор ехать придется?
Диаманд широко улыбнулся:
— Не сектор. Это место — за пределами Гранд-Леонарда. Они записывались в домашних условиях. Так что, если верить адресу на конверте, отсюда всего девятьсот километров на поезде. Кампус Амарильо.