Город после войны лежал в руинах, но красного кирпича внушительное здание двуглавого кафедрального костёла не пострадало. Католики были склонны видеть в этом перст Божий, но на самом деле шпили храмов обыкновенно возвышаются над населёнными пунктами и служат отличными ориентирами для корректировки артиллерийской стрельбы. Именно поэтому противоборствующие стороны стараются не разрушать здания храмов.
По церковным праздникам вокруг собора всегда случалось столпотворение. И я заметил, как многие внешне знакомые мне ученики спешили туда с родителями, а иногда и без них. Ученики той восьмилетней школы в большинстве своём были очень набожны, но на некоторых уже подействовало атеистическое воспитание, которое стало обязательным элементом советских учебных программ.
Как-то, уже будучи взрослым, мне довелось слышать рассказ своего друга, бывшего ученика той школы, о нехитрых приёмах, которые применял их учитель, чтобы убедить школяров, что Бога нет. Не знаю, правду мне говорил, или выдумал эту историю Янка, но дело было после Вербного воскресенья накануне католической Пасхи, когда учитель, прогуливаясь между рядами, ненароком спросил:
- Дети, вы верите в Бога? – и испытующе посмотрел на класс.
- Верим, сколотай (учитель), - сознались некоторые ученики.
- И в костёл, значит, на мессу придёте? Подымите руки, кто пойдёт, - руки поднял почти весь класс.
Только те, кого родители уже научили лгать представителям советской власти, скромно выпрямились за партами, усилием воли удерживая правую руку над левой, чтобы в приливе честности правая рука произвольно не дёрнулась вверх, и не выдала их маленькую ложь.
- А теперь, дети, прочитайте молитву не вслух, а про себя, и попросите Боженьку дать вам конфету, - предложил учитель, - а потом закройте глаза и откройте рот…
Верующие ученики как могли мысленно помолились, закрыли глаза и дружно открыли рты. И, естественно, Боженька конфетку никому не дал. А начинающие атеисты, которые рта на дармовщину не разевали, дружно высмеяли простодушных товарищей. Учителю этого показалось мало, и он продолжил воспитание:
- А теперь, дети, повторяйте вслух за мной, - и педагог стал медленно, так чтобы его слова дошли до каждого, и каждый успел их произнести, трижды повторил: - Дедушка Ленин, дай нам конфетку!
- Дедушка Ленин, дай нам конфетку! – трижды поклянчили у вождя сладость ученики.
Довольный своей педагогической находкой по атеистическому воспитанию учитель велел всем снова закрыть глаза и открыть рты. На этот раз в ожидании чуда рты раззявили даже атеисты. Дальнейшие события развивались совсем просто: учитель открыл небольшую круглую, расписанную незатейливыми узорами, жестяную коробочку монпансье , прошёлся по рядам и каждому ученику засунул в открытый рот по леденцу.
Давнишняя эта наивная история, теперь способна вызвать только улыбку, но был ли я менее простодушен, когда отправился в какой-то католический праздник вслед за стайкой детей в костёл?
За мощными ажурными металлическими решётками на паперти плотно стояли, а на ступенях сидели и тянули ладони нищие, выпрашивая милостыню. Мне подать было нечего, сам я был из местной голытьбы, поэтому я благополучно миновал нищих, поднялся по гранитным ступеням и вошёл в притвор . Там я увидел картину, которая вмиг отвратила моё детское сознание. На стене был закреплён огромный деревянный тёмно-бурый крест, на кресте висело гипсовое изваяние - полуголый худой мужик величиной почти в полный человеческий рост. Кисти рук и ступни гипсового бедолаги, окрашенного желтоватой слоновой костью, были прибиты страшными гвоздями к кресту. Склонённую на грудь голову мученика опутывала какая-то колючая проволока. Прихожане останавливались перед распятием, зачем-то странно помахивали перед своим лицом и плечами ладонью с прижатым большим пальцем, потом прикладывали губы к костлявой ноге изваяния, и проходили в храм. Некоторые из них лобызали многократно и сочно место на ноге, покрытое красной охрой, похожее на потёки крови. Это место было захватано руками и замызгано губами настолько, что я почувствовал брезгливость, целоваться с гипсовой ногой не стал, а сразу нырнул внутрь базилики.
Храм был полон народа. Пришедшие заблаговременно расположились на крайне неудобных церковных скамейках, которые рядами стояли в трёх нефах . Эти скамейки у католиков служат не столько для удобства прихожан, сколько для того, чтобы напомнить им, что верующие должны смиренно сидеть как ученики за партой в строгой позе послушания и учения. Во время громкого чтения молитвы прихожане вставали, а иногда опускались на колени, но не на пол, а сползая вниз на узкие специальные приступки для колен.
Впечатление ученичества усиливала небольшая книжица в тиснёном кожаном переплёте. Это были молитвенники общего пользования, которые в те годы лежали перед каждым верующим. Со временем молитвенники в соборе постепенно стали исчезать, подтверждая истину, что нельзя дважды входить в одну и ту же реку: безбожное время как вода подточило нравственность честных католиков, многие из которых благоразумно решили, что бесплатному церковному молитвеннику самое место дома. Да и то, был ли это грех, если в стране всеобщей грамотности в коммунистическое время Библию и молитвенники нельзя было найти даже в редких букинистических лавках столицы?
После постепенного падения нравов из кафедрального собора стали исчезать не только молитвенники, но иногда и церковные кружки с пожертвованиями, куда бросали свои медяки благочестивые прихожане. Именно поэтому, дабы не вводить несознательную паству в соблазн, новый епископ впоследствии распорядился кружки убрать, а вместо них вмуровать ящички с прорезью для пожертвований в колонны. Колонны для жуликов оказались неподъёмными, и кражи прекратились сами собой...
Так как верующий люд всё прибывал, и заполнил даже проходы между рядами скамеек, всех детей, которые пришли в собор без родителей, спровадили под выступ балкона. На самом балконе расположились канторы, а за ними виднелся проспект органа. Среди детворы, между которой я оказался, были многие из тех, кого я провожал завистливым взглядом, когда они шли в школу. Я мало что видел, находясь ниже их плеч, и всё проходящее во время мессы, мне было непонятно.
Вскоре я понял, что пришли ученики в костёл не столько для того, чтобы замолить свои грехи, сколько для того, чтобы принять евхаристию. Евхаристия - не что иное как причащение. Во время евхаристии, символически вкушая под видом освящённого хлеба и вина Тело и Кровь Христа, прихожане приобщаются к Богу. Телом Господа в католической евхаристии считается хостия. Это такая маленькая пресная таблетка с рельефными изображениями креста и других христианских символов, выпекаемая исключительно из муки и воды. Хлебную таблетку по-русски часто называют облаткой, что не совсем правильно и не нравится католикам. А Кровью Христовой католики считают сладкое красное вино.
Так вот, я стоял в толпе себе подобных сорванцов, когда по костёлу засновали служители в совсем неподобающей мужчинам одежде, широких, но коротких, белых кружевных блузках. В руках они держали сосуд с облатками и чашу с вином. Сия чаша не миновала и нас, малолетних озорников. Когда ксендзы приблизились к нам, знакомые мне ученики встали на колени, смиренно сложили молитвенно ладони и раскрыли рты. Я последовал их примеру. Священник засунул каждому из нас в рот облатку и дал ложку вина, зачерпнутого из чаши. Облатка и вино попали мне в рот впервые, и мне понравилась сухость хостии, прилипшей к языку, и ложка жгучего сладкого кагора, который помог сухому хлебцу проскочить в мой желудок. После причащения школяры быстренько исчезли из храма, их примеру последовал и я.
- Где был, - строго спросила бабушка Варя, когда я, слегка закосевший, после ложки кагора вернулся домой.
- В костёле, - коротко ответил я, отведя в сторону повеселевшие после вина глаза.
- У, латыш пархатый , - привычно ругнулась на меня бабушка. – Садись, ешь!
Порхатым латышом бабушка Варя меня называла всегда, когда гневалась. Шкодил я часто, и поэтому как-то привык к тому, что я латыш, а вот что такое пархатый тогда ещё не знал. Но я уже точно знал, что моя мать русская, ещё раньше я жил среди поляков и цыган, которые обычно говорили по-русски, а другие национальности вокруг меня тогда ещё не встречались.
- А ты кто? Русская?- спросил я бабушку Варю.
- Нет, я староверка, - гордо ответила бабушка. Для моей неграмотной бабушки русскими были только те, кто исповедовал православие как никониане.
Так мы и жили втроём на постоялом дворе под крышей «Дома колхозника» на своей кухне, русская мама, я - латыш пархатый, и бабушка-староверка. Но жизнь была прекрасна и удивительна, мне нравилась, и мне было как-то всё равно, кто какой национальности, и кто в какого Бога верит. Но вскоре всё стало меняться.
Первый удар по моей вере в то, что я латыш, был нанесён в том же соборе, когда я пришёл на какую-то мессу в очередной раз с желанием получить облатку и запить её красным вином. Справа от меня стоял долговязый баловник, который постоянно дёргал меня и толкал в бок. Но при приближении Чаши со Святыми Дарами мы вместе с другими шалунами смиренно встали на колени и раскрыли рты. То ли рот у меня раскрылся недостаточно широко, то ли священник решил пошутить, но облатка была пронесена мимо моего рта и засунута нескладному забияке, который возвышался на коленях справа от меня.
«Ничего, - подумал я и раскрыл рот ещё шире, - сейчас он мне даст ложку вина, а потом облатку». Но и этого не произошло: ложка со священным напитком вновь проделала зигзаг мимо моего рта в рот баловника-соседа. Священник улыбнулся в ответ на моё удивление и двинулся дальше, а мой сосед снова толкнул меня и показал язык.
В соответствии с католической сакраментологией причастие младенцев до конфирмации не допускается, а конфирмация у католиков обычно бывает после 7 лет. Возможно, ксёндз на этот раз заметил, что я ещё не посещаю школу, и потому лишил меня причастия. Таким образом, он ничего, кроме моих ожиданий, не нарушил, но его шутка с проносом облатки и вина мимо моего жаждущего причастия рта не возымела спасительного действия на мою душу. И наоборот, этот зигзаг, проделанный рукой ксендза, лишившего меня евхаристии, поселил в моей душе неверие в справедливость католичества. Раздосадованный этой шуткой, я больше в костёл не ходил.
Дальше - больше. Как-то во дворе я гонял мяч, и после моего удара он взлетел выше уступа, на котором стояла школа, и словно нехотя перевалился через невысокий штакетник садика перед ней. В рыжине осеннего садика возле забора дозревал крыжовник, и мой мяч подкатился прямо под колючий куст. Мяч следовало достать. Я взгромоздился ногами на балку коновязи и попытался просунуть руку через штакетник. Но рука была коротка, и мяч из-под куста достать мне не удалось. Тогда я спустился вниз, нашёл какую-то палочку и повторил попытку. Но и эта попытка оказалась безуспешной: непокорный мяч катался вправо-влево, и палочкой к забору подкатить его не удавалось.
В этот момент прозвенел звонок с урока, во двор высыпались ученики и подбежали ко мне. Среди них был один очень приличный мальчик, примеру которого я следовал в костёле во время евхаристии. Я обратился к нему с просьбой:
- Подай мне, пожалуйста, мяч, - и тут случилось нечто мне совершенно непонятное.
- Krievs, кrievs (русский, русский)! – заслышав мою просьбу заорал приличный мальчишка, подлетел к забору, схватил мою руку, просунутую через штакетник и стал её держать, упираясь ногами в забор.
Я просунул через штакетник левую руку, пытаясь сорвать его пальцы со своей правой руки и освободиться. Но это только усугубило моё положение: из толпы выскочил другой балбес, затянул за забор и мою левую руку по примеру первого товарища, и я был притянут, словно распят маленькими мерзавцами, только не спиной, а лицом к забору.
Тут налетели и остальные, стали плевать мне в лицо, бить меня кулачками, перегибаясь через заборчик, сверху по голове. А какой-то садист выкрутил из моих пальцев палочку и стал штылять ею между дощечек, пытаясь ткнуть этим инструментом мне в глаз. На его лице даже не было злости, а только неописуемое упоение моей беспомощностью. Это было любопытство исследователя, которому просто хочется знать, а что будет потом с глазом этого маленького лягушонка, вытечет или останется, сможет это животное после того, как глаз вытечет, плакать или нет, да и вообще, что это за зверь, который не говорит на латышском языке?
Дела мои были совсем плохи, я орал и увёртывался от палочки как мог, не обращая уже внимание на тумаки по голове и плевки в лицо. На мой дикий крик из школы вышел учитель, но не подошёл и не разогнал дикарей, а вернулся в школу. Как я потом понял, он вышел из школы через другую дверь, неспешно обошёл забор постоялого двора, и минут через пять подошёл к месту, где осуществлялась моя казнь с другой стороны. Всё это время издевательства латышат надо мной не прекращались. В ушах звенело: «Krievs, кrievs», - до тех пор пока учитель, который оказался позади, не приказал меня отпустить. Латышата отступили, и что-то стали ему с жаром объяснять, а я стал благодарить учителя за спасение. И тут случилось ещё худшее.
Не слушая слов моей благодарности, учитель завернул мою правую руку за спину к затылку настолько сильно, что хрустнули мои детские суставы и в локте, и в плече, потом грубо толкнул меня коленом и привёл к матери. Маме он на ломаном русском языке солгал, что я крал школьный крыжовник, и меня следует выпороть, а то он пожалуется директору колхозного рынка, под руководством которой находился постоялый двор, на котором работала моя матушка, и её уволят.
Сквозь слёзы я пытался что-то объяснить, но веры мне не было, и мать стала сечь меня розгой. После первых ударов розги учитель с достоинством удалился,удовлетворённый тем, что по его доносу наказали шестилетнего шалопая, а я до вечера сидел и плакал от несправедливости под столом. Вылез только тогда, когда мать ушла убирать постоялый двор, а бабушка раза три позвала меня к ужину. И я бы не вылез, если бы мне очень сильно не захотелось есть. Но есть я не мог: вывернутая рука болела и висела как плеть. Бабушка гладила мою макушку, кормила с ложечки и утешала. Я снова плакал, рассказывая бабушке всё как было, без утайки, потом уткнулся в её ситцевую блузку, и ещё долго рыдал. Когда моя рука через несколько дней прошла, и я смог есть самостоятельно, то я немного успокоился, и твёрдо заявил бабушке Варе:
- Я не хочу больше быть латышом, сделай так, пусть я буду кем угодно, но только не латышом.
- Так ведь тебя латышом крестили, - вздохнула бабушка Варя, снова спутав вероисповедание и национальность, и поведала мне историю, которая случилась после моего дня рождения:
- Вы с братом родились слабенькие. Любу и братца оставили выхаживать в больнице, а тебя отдали домой, поскольку жилец ты был уже никакой. Батька твой был коммунистом и боялся, как узнают, что тебя крестили,так из партии попрут. А как же младенца хоронить без крещения? Вот мы с бабой Нюрой и решили тебя крестить, пока ты не умер, а батька на работе. Нюра в Бога не сильно верила, она умела колдовать, и ей всё равно было, какой ты будешь веры, но с детства была крещёной полячкой. Батька ушёл на работу, мы схватили тебя и побежали крестить. По дороге первым был костёл, а моленная в другом конце города. Спорить, как крестить, было некогда: ты совсем уже заходился, даже и не орал. Окропил тебя водичкой ксёндз, и мы домой обратно побежали пока батька не вернулся. Дома Нюра нажевала чёрного хлеба в марлю и сунула тебе в рот как соску. Бог видать помог, ты и выжил, а у Любы молоко так и не появилось, братца твоего поили ромашкой (а что это за еда?), вскоре так и умер нехристем в больнице. А ты вот так и стал латышом.
Мне всё это было непонятно. Безумно стало жаль моего некрещёного брата, но после боли и страданий, испытанных мною, я понял, что никогда, так как мои мучители, не смогу плевать в лицо и испытывать сладострастие, избивая и унижая человека. Значит и латышом оставаться я больше не мог:
- Родненькая, я не могу больше быть латышом, сделай что-нибудь, чтобы я им больше не был! - бабушка Варя видно поняла моё отчаяние, снова тяжело вздохнула и спросила:
- Выучишь молитву «Отче наш»?
- Выучу, всё выучу, и век буду тебя слушаться!
- И молиться будешь?
- Буду, буду! – я был готов на всё.
Наутро, улучив время, когда мать снова ушла на работу, бабушка стала готовиться к таинству крещения на дому: у старообрядцев раньше (не знаю, как сейчас) было принято перекрещивать желающих перейти из другой веры в старообрядчество.
Не знаю, какого беспоповского старообрядческого толка была моя бабушка. Скорее всего принадлежала она к федосеевцам, а может даже и к «бабушкиному согласию», которое передало бразды священства старухам, которые справляли церковные обряды. Знаю только, что моя бабуля всю свою жизнь прожила в деревне, ни одного наставника в чужом для неё городе не знала, поэтому решила меня крестить сама.
Купелью для моего крещения был выбран глубокий жестяной бак, который она ещё с вечера наполнила водой, чтобы вода немного согрелась. А утром бабушка покопалась в своём фанерном чемоданчике и достала четыре восковых свечи, засохший комок кедровой живицы и серенький нательный крестик. Свечи были поставлены по сторонам света: по солнцу и против солнца, со стороны Полярной звезды и напротив. Затем за неимением ладана она троекратно окурила смолой кедровой живицы эту своеобразную купель и трижды произнесла молитву: "Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!"
Помню, что прежде чем бабушка приступила к таинству крещения, она проверила моё знание молитвы «Отче наш», велела раздеться догола, и со словами:
- Крещается раб Божий Владимир во имя Отца, - погрузила мою голову в первый раз, а когда я вынырнул, произнесла: - Аминь!
- И Сына, - продолжила бабушка окунать меня: - Аминь!
- И Святаго Духа, – завершила мои погружения бабулечка. - Аминь!
Дальнейшее я помню смутно. Помню только, как она учила меня складывать персты при молитве, рассказывала о царе Ироде и другую всячину. Ничего этого я прежде не слышал, и странное дело, уже к вечеру того же дня после бабушкиных рассказов у меня почему-то сложилось убеждение, что окружающий мир сложен для понимания, но интересен, а неприятности приходят и уходят, хотя это не всегда хорошо и удобно человеку. Вечером, на всякий случай я спросил у матери:
- Мама я кто? Латыш или старовер?
- Ты – русский, как и мы! - ответила мама, и я спокойно с мыслью, что я уже не латыш, крепко уснул.
Далее"7. Сашка и Лариска":
http://proza.ru/2017/01/31/500
Начало:
http://proza.ru/2020/05/19/427