- Как думаешь, скипидар уцелел?
Катуан рассеянным взглядом водил по разгрому и разброду вокруг.
- Должен был, - уверенно ответил Микль. – Подвал делали с расчётом. Живём в дереве, посреди живичной рощи. Потому глубоко под землёй и в земле. Амфоры возили из столицы, там делали на заказ. Очень толстые и с острым дном, чтобы врывать по самое горлышко. Даже если бы гроза не потушила пожар, огонь и жар не добрались бы.
- Ну да, ну да… А если бы добрались, мы бы услышали… А возили как?
- Обоз приезжал из столицы. Возили тоже в амфорах, только других. И возы у них свои, специальные.
- А переливали? Хотя нет, без толку.
- Насос был, но сгорел должно быть. Но можно и вручную. Бывало, приходилось.
Катуан покачал головой.
- Ну, плеснёшь ты на эту бяку кувшинчик скипидару, так ведь не факт, что он на ней и останется. Ты её видел? Там всё само собой перемешивается: пока огнивом чиркнешь, она твой плевок в себя замесит, и поминай как звали. Даже если в кувшин вставим фитиль, подожжём и бросим, эта масса мёртвой плоти и слизи просто задавит огонь. Так что мелкие порции отпадают. Быстро выколупать амфору нам не под силу, да и не поднимем мы её. А если поднимем – не дотащим. А если дотащим и выльем, то лес и себя спалим наверняка, а этот бифштекс только подрумяним. А думать надо быстро. Мы тут стоим, а она нет. Ты никогда в детстве не решал загадку, как в маленькой лодке перевезти с одного берега реки на другой волка, козу и капусту?
- Зачем? – Вытаращился Микль.
- Проехали. Я сейчас не готов восполнять твои пробелы классического образования. Значит, возвращаемся к фокусу с мокрой тряпкой. Микль, давай мостить на Кобо волокуши. Мать, Барон, собирайте тряпьё побольше: одеяла, попоны, полости… И мне нужны все шкуры, какие сможете найти.
К счастью, материала вокруг хватало за глаза. Когда связанные ремнями крепкие жерди надёжно приторочили к упряжи коня, Катуан посмотрел на старуху.
- Нужно сшить шкуры. В большой мешок, который привяжется к волокушам. Мехом внутрь. Чтобы запихнуть всё это тряпьё. Сможете сделать быстро?
Арвянка засмеялась, и даже Барон улыбнулся сквозь слёзы, которые просто текли по его лицу не переставая.
- Здесь всё собирается и разбирается, зависит от того, нужны ли мешки в дорогу или одеяла на стоянку, - пояснил Барон. – А ты думаешь, как мы. Из тебя получился бы вожак арвов.
У старухи в руках словно из ниоткуда уже появился моток сухожильных нитей и большие тупые иглы с широкими ушками. И все они, даже Барон, принялись стягивать шкуры, у каждой из которых по краю были готовые отверстия. Судя по плотности мездры, края шкур были чем-то пропитаны, потому что отверстия хоть и были изношены, но держались крепко. Глядя на эти хорошо подготовленные кромки, рыцарь вдруг понял смысл комплимента. Меховые полости не только согревали ночью. Мешки мехом внутрь защищали содержимое от перепадов температуры и влажности снаружи. Вот почему у них не возникло вопросов. Они сами, кочуя по этому странному миру, делали ровно то же, что сейчас собирался сделать он, просто с точностью до наоборот. Женщина, Владыка, Микль и даже Катуан работали ловко, а вот телохранитель Барона явно не справлялся. Руки его дрожали, и он совсем не попадал иглой в отверстия. Катуан даже порадовался, что инструменты тупые, хотя бедняга и ими ухитрился исколоть себе руки. Барон плакал, но владел собой. Глаза мордоворота были сухи, но мышцы сведены до одеревенения, а без малого остекленелые глаза едва не вылезали из орбит. Людей поднаторевших рукоделие расслабляет, а вот тех, кто не привык к мелким движениям пальцев, такая работа вгоняет или в ярость, или в отчаяние. Катуан коснулся локтя Барона и в ответ на вопросительный взгляд, указал на телохранителя. Владыка кивнул и, продолжая вдевать шнур, тихо, но твёрдо позвал:
- Курмато!
Взгляд огромного арва сразу обрёл осмысленность, плечи и спина расслабились.
- Слушаю, господин.
Барон мотнул головой Катуану. Катуан поклонился.
- Владыка, Ползунец перемещается медленно, но неостановимо. Люди, которых он зовёт, тоже двигаются медленно, но также упорно. У нас всё меньше времени. Ползунцом займусь я и, с твоего позволения, Онгото. Нужно, чтобы кто-то занялся всеми этими людьми. Нужно, чтобы Ползунец не добрался до них раньше, чем мы доберёмся до него.
Барон кивнул.
- Ты слышал рыцаря, Курмато?
- Да, господин.
- Ты понимаешь, что ты должен делать?
- Я должен остановить людей.
- Как ты это сделаешь?
- Я пойду к ним и буду оттаскивать каждого как можно дальше. Я буду следить, чтобы никто не приближался.
- Хорошо. Иди.
- Стоп, стоп, стоп!
Катуан увидел, как богатырь вскочил и с нескрываемым облегчением собрался было дёрнуть в сторону лагеря. С таким рвением недалеко до беды. Их окружал густой подлесок, а рёв и шёпот в голове так долго выворачивали башку наизнанку, что уже совсем непонятно было, откуда они идут и как меняются, если меняются вообще.
– Позволь сначала мне, о Владыка, - снова поклонился он, попытавшись после своего слишком непосредственного окрика восстановить статус-кво в глазах Барона и его вассала.
Тот кивнул. Катуан отложил работу, встал и позвал:
- Найда, ко мне.
Повернулся и побежал. Найда за ним. Свора, счастливая, что о них вспомнили, сорвалась за вожаком и окружила рыцаря. Они рысцой двинулись по тропе, осклизая на сырых листьях поверх набухшей земли почти скатились в овражек и остановились, когда Катуан увидел вдали среди прутьев и веток подлеска оранжевую кромку злокозненного порождения Пустоши. Ближе ему не хотелось. Он поднял ладонь над землёй. Найда, а за ней и свора остановились. Он присел на корточки, одну руку положил собаке на голову, призывая её внимание, другую протянул в сторону Ползунца.
- Видишь это? – Спросил он.
Собака заворчала. Магия Пустоши работала в обе стороны. Ему оставалось верить в это и доверять животным так же, как людям.
- Мне нужно знать, где оно. Мне нужно его слышать, понимаешь? Я хочу, чтобы вы окружили это и давали знать.
Найда завиляла хвостом с такой силой, что её зад занесло на отлёте, и Катуан получил пару чувствительных тычков в бок. Он потрепал её по загривку и тихо засмеялся.
- Вперёд!
Свора сорвалась с места в карьер и, уже скользя на подъёме обратно к лагерю, Катуан услышал как то ближе, то дальше коротко взлаивают или самозабвенно заливаются псы. Вознеся молитву, он где скачками, где на четвереньках, вскарабкался на вершину холма и устремился к навесам. Работа была закончена, Микль и Курмато привязывали к волокушам мешок, Барон и старуха набивали его рухлядью.
- Владыка, - поклонился рыцарь, - собаки окружили Ползунца. Теперь твой человек будет в безопасности.
Барон кивнул.
- Ты слышал, Курмато?
- Да, господин.
- Приступай к своей задаче и слушай собак.
Телохранитель поклонился и в два скачка скрылся за навесами. У него была понятная и посильная задача, и наваждение уже не так довлело над человеком, который знал, что и как надо делать.
- Мы готовы, - сказала старуха. – Езжайте.
- Я в седло, ты иди впереди. Слушай собак, - бросил Катуан Миклю. И обратился к Барону и женщине. – Я надеюсь, скоро здесь будет жарко. Нужно постараться сделать так, чтобы сгорело не больше, чем нам всем хотелось бы.
Барон выпрямился и улыбнулся, достал из-под какой-то тряпки огромный широкий нож, размером с небольшой меч, и одним неуловимым движением чисто срезал большой куст рядом.
- Я расчищу подлесок вокруг, сколько успею, а хворост, остатки навесов и ветошь мы свалим на его пути. Это всё тоже можно будет поджечь. Берегиня над вами.
Барон отсалютовал своим клинком. Рыцарь поклонился сначала ему, затем старухе, похлопал Кобо по крупу и, чертыхаясь на брусья волокуш, взобрался в седло. Козу перевезли. Пора было отправляться за капустой.
Они спустились в распадок. Облаиваемое со всех сторон чудо-юдо бухтело, шелестело и трещало подлеском по левую руку. Микль шёл впереди, оскальзываясь, но всё-таки куда меньше, чем только что сам рыцарь. Не всё умения поросли в городе быльём. Глядя на него, Катуан направлял Кобо. Несмотря на тяжесть самого рыцаря и неудобные волокуши сзади, жеребец хорошо справлялся и даже вроде бы был на подъёме. Животным нравилось занимать себя делом, особенно когда дела вообще шли вразнос. В принципе, та же история, что и с людьми, только звери не задавались лишними вопросами: а получится ли, а сможем ли? Это напоминало ему Курмато: тот тоже обрадовался посреди раздрая, получив приказ делать то, что он знал, понимал и мог. Внимательно следя за дорогой, аристократ ещё раз осмысливал принцип и механизмы решения незнакомой проблемы подбором комбинации простых решений и знакомых действий. Тем временем Кобо вслед за туземцем достиг дна, и всадник сразу почувствовал, что ноги животного утопают и вязнут. Внизу, под нанесенной потоком иглицей и хворостом, залегала сочащаяся водой грязь. Катуан дал коню импульс, могучее животное подобралось и вынесло себя и всадника на относительно плотный склон, опередив Микля. Грязь на ногах местами поднималась жеребцу выше коленей. Широкие копыта и крепкие задние ноги сослужили хорошую службу. Эта жидкая грязь, которую разбрызгивал на шаге Кобо со своих широких копыт прямо в лицо поскользнувшемуся Миклю, навела Катуана на весьма обнадёживающие размышления.
Из-под живичной рощи вода вымыла почти весь опад, превратив вершину холма в песчаную пустошь, утыканную располосованными надрезами великанами. По утрамбованному потоками и размеченному мелким мусором по их краям песку они быстро добрались до горелых обломков ворот в почерневшей, но совершенно целой ограде. Внутри ограды за привратной площадью чернел замысловатый лабиринт пожарища. Гостевой дом огонь словно лизнул. Конюшня сгорела начисто, до самой земли, от склада остались только нижние брёвна стены и мокрая грязная каша из пепла и каких-то мутных остатков хранившегося там добра на целом полу. Дальше шли гостевые спальни, в которых частично уцелели даже лавки, а в приёмном зале только обвалилась прогоревшая крыша, прикрыв собой и мебель, и усеянный трупами пол.
- Дождик пошёл вовремя, уцелеть должно было много чего, - заметил рыцарь. - Если справимся с Ползунцом, тебе и твоим новообретённым родственникам будет, чем поживиться.
- Мне больше интересно, откудова он выполз, - откликнулся Микль. - Я не вижу следа.
Катуан огляделся. Грязь была здорово перемешана вчерашним столпотворением. Ползунец, судя по размеру, должен был составлять хорошую массу. Но ничего похожего на след такой массы ни в сыром месиве вокруг, ни на выглаженном песке снаружи.
- Оставим этот вопрос в числе академических. Пока не разберёмся с насущным.
Катуан спешился и на всякий пожарный привязал Кобо за повод к обломку бревна, проверив его на прочность. Потом снял халат и штаны, оставшись в нижнем белье. Поразмыслив, снова натянул походные войлочные сапожки. Они уже здорово отсырели. В любом случае, бегать придётся быстро, и ноги хотелось поберечь. Микль таращился на него.
- Что смотришь, раздевайся. Или у тебя много сменного тряпья? Твои новые родственнички, конечно, голым не оставят, но вряд ли оденут по-королевски. А нам сейчас в горючем зелье плескаться.
Микль вздрогнул и потянул с себя штаны.
- Легче, легче, исподнее оставь. А то семейную драгоценность по кустам исцарапаешь, жениться-то как?
Катуан свернул их шмотки и сунул в кожаный седельный мешок.
- Вытаскивай тряпьё из волокуш, я посмотрю подвал.
Он осторожно подошёл к обгорелому зданию. Потолкал остатки стенных брёвен, опёрся одной ногой, сел верхом, потолкал пол одной ногой, перенёс вес тела и вторую ногу, снова потолкал, снова сместил вес тела, опустился на колени, упёрся руками. Насколько он помнил, подвал был глубокий, внизу батарея твёрдых амфор, а вокруг масса угрожающе острых и хрупких от огня обломков. Провалиться – это в одну сторону, и хорошо если насмерть сразу. Так, на четвереньках, проверяя каждую новую пядь, без спешки, но и не теряя времени, Катуан двигался к лестнице вниз. Пол поскрипывал, но держал. Крышка подпола открылась без проблем. Что касается лестницы, то до неё огонь вообще не добрался. Катуан встал на первые ступеньки и крикнул Миклю, напряженно наблюдающему за его эволюциями:
- Тащи тряпки! Иди по моим следам и старайся не вытанцовывать.
Микль был крепкого сложения, но роста среднего, и в целом куда легче Катуана. Проверив пол на своём весе, за него рыцарь был спокоен. Пока Онгото осваивал тропу с первой партией рухляди, Катуан спустился к амфорам и разыскал вскрытую им накануне.
- Вали их вниз и жди меня на верхних ступенях. Я буду подавать, а ты быстро, но осторожно тащить их обратно. Пакуешь мокрые в волокуши и обратно ко мне с новой порцией сухих. Понял?
Голова Микля дёрнулась на фоне светлого проёма подпола, исчезла, а вместо неё вниз на голову Катуана посыпались одеяла, полости и старые попоны. Рыцарь выругался и потащил это добро к распечатанной амфоре. Из сброшенной Миклем груды, он выбирал одну тряпку потоньше и поплотнее, расстилал рядом с сосудом, держа за угол по очереди макал в скипидар несколько вещей из более рыхлых материалов. Каждую мокрую тряпку он бросал на расстеленную полость. Затем быстро собирал всё в узел, завязывая противоположные углы, и подавал наверх Миклю. Узлы приходилось делать небольшие, смотря по размеру и весу впитывающей скипидар рухляди. Жадничать было нельзя: их ограничивала грузоподъёмность лестницы, обгоревшего пола и самого Катуана. Но и растягивать удовольствие тоже было чревато: здесь на пятки наступали скорость движения Ползунца и самовозгорания скипидара. И если три первые величины Катуан представлял хотя бы приблизительно, то о двух последних он не имел ни малейшего представления. Погружая уже невесть какую тряпку в остро пахнущую жидкость, он вдруг смачно выругался. Растрепавшиеся волосы лезли в глаза, и потянувшись отмахнуть густую длинную прядь, рыцарь сообразил, что сейчас сделает. Найдя сухую ветошь позатёртее, он как смог, вытер руки, оторвал широкий кусок и замотал голову.
- Зато нескучно, - процедил он сквозь зубы, вытягивая к верхним ступеням лестницы на своём горбу последний сочащийся пахучий узел. Тряпьём пользовались долго и основательно, и дух кочевого быта, смешиваясь с резким запахом скипидара, создавали такой сочный и непредсказуемый букет, с которым мог соперничать только запах Ползунца.
- Может, обойдёмся без огня, вонью задавим? – Спросил себя Катуан, проверяя волокуши и потяжелевший мешок на них. – Хотя это-то как раз вряд ли…
- Чего? - испуганно переспросил такой же изгвазданный в скипидаре и ароматный Микль.
- Проехали. Теперь смотри, что мы делаем. Вот это всё добро мы должны быстро доставить к нашему дорогому другу…
- Барону?
- Молчи, дурак. Мы должны подъехать с этим к Ползунцу. Нужно обложить его горящими тряпками. Так быстро и так широко, как сможем. Чтобы он горел как можно большей поверхностью, и не смог сразу зажевать в себя пламя. Поджигаем и накрываем. Ты быстро бегаешь? Я не особо. Обожжёмся оба в любом случае. Главное, чтобы не насмерть. И непонятно, может эта гадость активно хватать.
- Спустимся вниз, посмотрим на собак, - сказал Микль.
Катуан приятно удивился.
- Дело говоришь.
- Я бегаю быстрее тебя. Я буду накидывать.
- Подойдём ближе, посмотрим. Может, будем забрасывать оба с разных сторон. Всё, пошли.
В этот раз Кобо вели в поводу. С ног до головы в горючем, Катуан не хотел вымазать лошадь и сбрую. Спустившись в распадок, Катуан передал повод Миклю, зажал нос, и с головой ухнул в грязную жижу. На секунду он испугался, возникло ощущение, что трясина засасывает его, но опора для ног была, и он вырвался из грязи, боясь закричать и наглотаться, одной рукой в панике отскребая лицо, а другой цепляясь за жердь волокуш. Наконец, он смог разлепить веки, забрал у Микля повод и скомандовал:
- Макайся. Только держись за упряжь.
Микль кивнул, тоже ухватился за жердь, зажал нос и рухнул в грязь. Забарахтался и так же в панике выдернул себя. Когда он прочистил глаза и отдышался, рыцарь сказал:
- А теперь держись крепче, нам наверх.
И он прикрикнул на жеребца, крепко и не без удовольствия ткнув его по упитанным ляжкам. Кобо взвился и одним рывком вытащил из распадка и тяжёлые волокуши, и огрузших от грязи людей. Мелкий опад, мусор и большая часть жижи послетали, но набухшее илом бельё составило какую-никакую броню. Выбирать всё равно не приходилось. Волк, то бишь Ползунец, окружённый непрерывно лающими собаками, уже заждался. Они спешили на лай, крепко держась за жерди волокуш с драгоценной капустой.
Собаки своё дело делали. Прежнего энтузиазма поубавилось, на смену ему пришла холодная деловитость. Лай звучал ровно, громко, методично и без надрыва. Часовые перекликались по очереди, обозначая друг другу и людям границы, в которых двигалась дичь. Навстречу им из густого подлеска вынырнула Найда, ткнулась Катуану мордой в пах и несколько раз громко взлаяла. Перекличка стала громче и оживлённее.
- Подлесок густой, с мокрой, да ещё горящей тряпкой подобраться – быстрее сам обгоришь. Что делать будем?
- У меня огнива нет, - пожаловался Микль.
- Это не печаль, оно само должно загореться. Не спрашивай, сам не знаю, знаю, что должно. Вопрос - как быстро? Может, пока мы тут раздумываем, волокуши займутся.
- Дай мне узел. Я легче, в лесу поворотливее. Разбросаю всё, вернусь за новым. А ты пойдёшь за конём. Он ужо от этой пакости легче нашего отобьётся. И потом оно только людей зовёт.
Это был план. Катуан кивнул, вынул из волокуш узел, протянул Миклю, полез за следующим. Когда разогнулся, того уже не было. Найда сидела и, навострив уши, смотрела на хозяина.
- Куда он пошёл?
Собака встала и сделала стойку налево.
- Значит, нам в другую сторону. Веди! Кобо, за ней.
Широкий в груди и крупе, крепконогий боевой конь с волокушами на прицепе утюжил подлесок. Найда легко скользила впереди, ведя их на лай ближайшего часового, Катуан тяжело трусил следом с узлом за плечами. Навстречу из кустов вынырнул небольшой серый кобель и приветственно заскулил. Катуан придержал коня, передал повод Найде и опустил узел. Вынул сочащуюся горючим тряпку, взял за углы. Ему казалось, что эволюции с арвянским барахлом и скипидаром окончательно отбили ему нюх, но он ошибся. К запаху добавилось изображение, и рвотный рефлекс сделался неудержимым. В пропитанном грязной жижей нижнем белье, с затасканным бродягами вонючим тряпьём в дремучей и опасной глуши он, высокая ветвь древнего корня, аристократ и придворный выворачивался наизнанку, как сопляк, впервые увидевший результаты рукопашной? У рыцаря потемнело в глазах от ярости, он словно знаменем взмахнул грязной попоной, и, несмотря на подпортившие пафос тонкие веточки, довольно удачно накрыл край вязкой бодяги, смачно шлёпнув по оскаленному жёлтыми зубами полуистлевшему лицу с залитыми гноем глазницами. Не давая себе опомниться, схватил, развернул и набросил следующую, и опять, и снова. Когда всё дело сводится к рутине, тяжелой и противной, но простой работе, становится не так тяжело и противно во всех остальных смыслах. Развязывая второй узел, Катуан поймал себя на мысли, что последовательность движений вытеснила на край сознания и вид, и запах, и связанные с ними эмоции. Даже бессловесное для него гудение в башке воспринималось уже как навязчивая похмельная головная боль. В похмелье нет ничего непонятного, а значит, и страшного… Хотя здесь можно было бы и поспорить. И он засмеялся. И вдруг услышал громкое шипение, словно в большой костёр хлюпнули кувшин воды. В то же мгновение гул вдруг поднялся до визга и даже писка, раскалывая и без того изболевшуюся голову. Собаки позади подняли гвалт с подвываниями, потянуло горелой шерстью и мясом. Похоже, скипидар загорелся. Рядом словно из-под земли возник Микль.
- Горит, - сказал он, скалясь на все невыбитые зубы. Выхватил из рук Катуана следующий узел и исчез.
Катуан продолжил своё: развязать узел, расправить, накрыть, схватить следующую, пройти два шага, расправить, накрыть. Вдоль края гниющих голов с колтунами на облезших скальпах, червеобразных клубков внутренностей, предплечий или бедренных костей с остатками мышц на обрывках сухожилий, вдоль плотного, тестообразного месива из тех, кто когда-то любил, и приехал к любимым, страдал и бежал от страданий, вёз товар или укрывался от опасностей ночи. Расправить, накрыть, отбежать за следующим. Снова вынырнул Микль с покрасневшим от ожога лицом, без бровей и опалёнными волосами. Катуану тоже несколько раз вспыхивало прямо в физиономию, но его завязанная в узел и обмотанная тряпкой грива набрала достаточно грязной воды, отчего по лицу всё время текло. Он оттирал то, что лезло в глаза, размазывая по широкой физиономии спасительную грязь. Взглянув на него, Микль рванул край рубахи, измазал лицо, замотал обрывком голову, схватил следующий узел и снова исчез. Впрочем, от жара разгорячённого тела грязь всё-таки подсыхала и местами осыпалась. Несколько раз бельё на Катуане принималось угрожающе дымиться. Руки были обожжены в нескольких местах. Рыцарь молился, чтобы не загорелись волокуши: тряпки были связаны в узлы и запихнуты в меховой мешок, но мездра снаружи уже здорово извозилась и грязью, и скипидаром. Надрываясь не то рвотой, не то кашлем, спотыкаясь в смрадном дыму и то и дело сбивая огонь, который занимался от загорающегося скипидара и летучих искр, с разрывающим визгом в черепе, Катуан доставал, разворачивал, накрывал и отскакивал, доставал разворачивал, накрывал и отскакивал, пока его рука не ушла в пустоту. Тряпьё кончилось. Он разогнулся и огляделся. Ползунец под горящим покровом пузырился и корчился, испуская волны паники. Временами под выгоревшей тряпкой виднелась спёкшаяся, ломкая корка жжёной плоти, тут же покрывающаяся трещинами от напряжения соседних, ещё корчащихся участков. Лес вокруг трещал. Позади бушевало. Спереди тоже надвигалось пламя. Кобо храпел и закатывал глаза, пританцовывая на месте. По его шкуре змеились падающие сверху огненные хлопья, гладкий ворс пестрел мелкими точками подпалин и хлопьями мыла. Собравшаяся вокруг плотная кучка собак повизгивала и вертелась на месте, пытаясь увернуться от летящих угольев. Снова появился Микль. Катуан выхватил из седельного кармана нож, обрезал постромки волокуш и крикнул всем сразу:
- Бежим! В грязь!
И они побежали, а скорее, покатились с холма. Им повезло в том смысле, что со стороны рощи, где под соснами не было подлеска, гроза накануне вылизала песчаный склон, а с другой стороны опад так набух водой, что не торопился заниматься. Поэтому в распадке было сыро, несмотря на рои огненных мух и волны жара, накатывающие сверху. Сосны тоже пока стояли нетронутые пламенем: воздух, промытый накануне от горючих смолистых испарений, не торопился вспыхивать. Искры скользили по мокрой хвое и коре и гасли. Люди и собаки ухнули в грязь, а вот для лошади защиты не нашлось. Катуан горстями черпал ил и размазывал по крупу, шее, голове, но большая часть просто скатывалась со взмыленного животного.
- Уходим по распадку. Микль, веди отсюда.
Откуда отсюда объяснять не надо было. Они выбрались из глубокого места и снова побежали. Собаки быстро поняли, что к чему и вырвались вперёд. Лёгкий на ноги Микль ненамного отставал. Катуан же всем телом висел на поводу у Кобо, который норовил обогнать всех. А поскольку эта лошадь не была привычна к лесной чаще, и к тому же здорово напугана, то шанс, что она поддастся панике и понесётся к чёрту на кулички, потеряется, попадёт в лапы очередному монстру или просто переломает ноги и свернёт себе шею, был велик. Рыцарь целиком сосредоточился на жеребце, сдерживая и заговаривая готовую впасть в истерику гору мышц. Поэтому для него осталось загадкой, как вся их честная компания вдруг оказалась на задворках лагеря возле загона для скота. Вокруг сновали люди. Живые, владеющие собой люди. Дети собирали скотину. Двое подростков бросились к Катуану и, заговаривая и охаживая, переняли у него лошадь. Кобо сразу утих. Деловая суета подействовала и на него. Собаки рассыпались по лагерю, и Катуан услышал в отдалении лай. Теперь свора сторожила огонь. То тут, то там мелькали взрослые: кто с мотыгами и лопатами, кто с густыми охапками прутьев.
- Я его не слышу, - вдруг сказал Микль.
Они стояли посреди суеты, обессилевшие и растерянные, и просто смотрели. Только что они отвечали за всё, и теперь, когда эта ответственность отпала, как засохшая грязь, они чувствовали себя лишними. Впрочем, они такими и были. Катуан опустился на землю. Микль рядом. Рыцарь прислушивался к себе. Головная боль осталась, но ощущение было таким, словно из черепа выдернули иглу, и болит только след от этой иглы. Он подумал, что эта игла, эта чуждая воля внутри и подвигла его на самоубийственную авантюру со скипидаром. То, что в его башке сидело и настойчиво, пусть и непонятно, бухтело что-то извне, пугало его гораздо больше, чем перспектива заживо поджариться в сосновом лесу в обнимку с этим самым извне. И вот бухтение исчезло, и он запоздало испугался. Причём испугался настолько, что враз обмякшие колени отказывались держать, а враз ослабевшие руки не могли взять меч, мотыгу или веник из прутьев, чтобы помочь бороться с огнём. Сердце вдруг попыталось выскочить из горла. И ко всему разом запекли все обожжённые места. Он опустил голову и закрыл глаза. Так, согнувшись, он и сидел, пока кто-то не тронул его за плечо. Катуан поднял голову. Над ним стоял Барон. За ним, как ни в чём не бывало высился Курмато. Лица обоих были закопчены, телохранитель изрядно исцарапан, а кое-где и покусан. Барон осунулся и слегка пошатывался, одежда была в изрядном небрежении. Но осанка обоих вполне подобала социальному положению. Катуан вздохнул и с трудом поднялся. Онгото-Микль ретиво подорвался. «И откуда только силы взялись,» - со смесью раздражения и зависти подумал Катуан.
- Вы справились там, мы здесь, – констатировал Барон.
- Много людей погибло? - спросил рыцарь.
- Один человек. И я хочу, чтобы ты взглянул.
«Только этого не хватало, - затосковал аристократ. – Интересно, от чего меня вывернет быстрее, от горелого мяса или объедков Ползунца? Или там горелые объедки Ползунца? И, кстати, об объедках: выворачиваться-то чем?»
Тем не менее, не повозражаешь. И он двинулся вслед за Владыкой арвов и его тенью. Люди уже занимались рутиной: кто перевязывал обожжённых, кто паковал чудом уцелевшие пожитки, кто гнал к загону найденную скотину. И все провожали их взглядами. Они подошли к почерневшей кромке пожарища. Катуан увидел широкую засеку, по которой разбросали и присыпали землёй и илом обгорелые остатки барахла, навесов и срубленного подлеска. На месте, где был ночлег, кое-где валялась разбитая глиняная или обгорелая деревянная посуда. Всё мало-мальски годное к употреблению уже убрали. Несколько детей ещё ходили и ворошили палками грязь и пепел, затаптывая живой огонь или вытаскивая уцелевшую и пропущенную утварь. Над всем этим возвышался второй телохранитель Барона, а у его ног лежало тело, накрытое куцей, какую удалось найти, рваной и посеревшей от пепла попоной. Они подошли, Барон кивнул. Мордоворот отдёрнул покров. Цветные шальвары и камзол, яркий платок с бахромой, нить монист вокруг иссохшей шеи. И нож в левом подреберье. Перед ними навзничь лежала та самая пожилая арвянка, с которой они четверо ещё этим утром несли на себе весь груз ответа за жизнь и смерть.
- Это точно не Ползунец, - зачем-то брякнул Катуан.
- Это нож колдуна, - строго сказал Барон. - Мы найдём его.
- А пока вы будете искать, этот сопливый змеёныш будет гадить из своей норы.
Барон невесело усмехнулся.
- Этот сопливый змеёныш уже выглядел так, когда Бароном был мой дед. Он чужой, но тоже порождение Пустоши.
- Час от часу не легче. Бессмертный ребёнок или бессмертный карлик? То-то я приметил, какой-то он непропорциональный. Вот только раздумывать над этим было некогда.
- Может, он и то, и другое. Мы никогда над этим не задумывались.
- Да, вам тут философствовать особо и некогда. С такими-то сюрпризами. Надо закрыть ей глаза.
Катуан опустился на одно колено и протянул было руку, но Барон остановил его.
- Я сам. У неё не осталось родных. Я ей самый близкий: я её господин.
Рыцарь, разумеется, полез не в своё дело. И хотя он мог привести кучу оправданий своей неловкости, и никто особо не вменял ему это в вину, но он думал сейчас не об этом. Больше того, он перехватил руку преклонившего рядом с ним колено Барона.
- Посмотри в её глаза, - прошептал аристократ.
Они наклонились над телом. С ссохшегося до неузнаваемости личика на птичьей шейке в тяжёлых монистах в небо смотрели невидящие чёрные с поволокой, такие арвянские глаза.
Рыцарь и Барон переглянулись и без слов поняли друг друга. Владыка арвов быстро опустил веки покойницы, и оба встали. Телохранитель снова накрыл тело.