Глава 1
До чего отвратительный здесь климат! Больше десяти лет живу и не могу привыкнуть. Раньше я питала надежду съехать отсюда при первой возможности, но теперь Москва проросла в меня сотнями мелких долгов и крупных обязательств. Кажется, мне суждено умереть под этим мокрым небом цвета линялой джинсы.
Сегодня тоже идёт дождь. Я спешу к подъезду офиса, перепрыгивая через лужи. Мелкие, холодные капли проникают под зонт, благодаря неутомимому, вездесущему ветру, и вонзаются в лицо острыми ледяными иголочками. Если бы не ветер, погода была бы вполне терпимой, но он в последнее время ужас, как оборзел. Министерство по чрезвычайным ситуациям шлёт предупреждения об усилении ветра чуть ли не каждый день, а в новостях нередки сообщения, что кого-то опять прибило падающим деревом или рекламным щитом.
Я не боюсь, что меня убьёт тяжёлым предметом или током порванного провода. Мне не страшна внезапная смерть от сердечного приступа или оторвавшегося тромба. Даже подхватить смертоносный вирус в равнодушной московской толпе я не боюсь. Я вообще не боюсь смерти. Мой возраст перевалил за сорок пять и неумолимо приближается к пятидесяти. Конечно, он далёк от средней продолжительности жизни современного человека, но, с другой стороны, что я не успела?
За свои сорок восемь лет я успела выполнить всю программу среднестатистического гражданина: получила два образования, отмотала двадцать пять лет в браке, вырастила двух детей, отработала одиннадцать лет в нервной и нестабильной системе образования, которая всем и всегда поперёк горла. Я даже пожить, как человек, успела в последние три года. Даже реализовать себя в творчестве. С какой стати мне бояться смерти?
Бывшая золовка вынесла мне когда-то весь мозг на тему своего страха смерти. Больше всего на свете она ценит долголетие.
- Зачем оно тебе? - Спросила я однажды.
- Что значит "зачем"? - Не поняла золовка.
- Мы не можем хотеть чего-то просто так. Если хотим, значит, есть какая-то цель.
- Я хочу дожить до правнуков, - ответила та с жаром.
Мне сделалось смешно. Её на тот момент двадцатидвухлетний единственный сын даже не был женат. Он и сейчас не женат и не собирается, а разговоры о правнуках с долголетием никуда не делись.
- Разве ты не мечтаешь о внуках? - Спросила золовка в один из наших последних разговоров.
Я честно ответила, что нет. Когда-то я мечтала о детях, и Мирозданию угодно было дать мне их. Двое моих детей получили никем не прошеный и далеко не всеми ценимый дар жизни, а уж как они им распорядятся - передадут дальше или оставят только для себя, их дело.
Странные желания обуревают некоторых людей. Хотя, ко мне тоже относится. Странные желания начали обуревать меня после сорока. Они оказались настолько мощными, что изменили всю мою последующую жизнь, и с тех пор она не перестаёт удивлять меня сплошной чередой невероятных случаев и невозможных совпадений.
- Инна Андреевна! - Услышала я нервный женский зов, едва пройдя турникет.
- Да, Анна Геннадьевна, - отозвалась я, как можно спокойнее.
Главбух в последнее время ужасно дёрганая, и дело тут вовсе не в сдаче квартального отчёта и прочей бухгалтерской петрушке. Статная седоватая мадам безнадёжно влюблена. Знать об этом никому, кроме меня, не полагается, даже объекту любви, тридцатипятилетнему красавцу-программисту Олеженьке. Ему особенно! Только, кажется, даже самые ленивые охранники уже устали шутить за спиной главбуха на эту тему.
Я работаю в нашей странной организации три года и не устаю поражаться массе самых разнообразных тараканов, атакующих головы живых людей. Какие существа атакуют головы мертвых, думать не очень хочется, поэтому я за кремацию, по крайней мере, для себя.
- Инна Андреевна! Он опять снился мне сегодня, - жарко зашептала габаритная бухгалтерша мне в ухо. - Мне снилось, как я гуляю по морскому пляжу, а Олежка вдруг - ррраз! - и выпрыгнул из огромной улиточной раковины, да как...
- Инна! Ну, наконец-то! - Это уже шеф. - Я три раза заходил к тебе, а ты...
- Сейчас без десяти минут девять, Игорь Никитич, - напомнила я. - Мой рабочий день начинается с девяти.
- Я потом зайду, - пообещала Анна Геннадьевна, и копна волос на её макушке многообещающе затряслась.
"Как же я буду плакать, если ты не зайдёшь!" - Подумала я злорадно и уставилась шефу прямо в глаза, не очень заботясь о выражении своего лица. Он заморгал растерянно. Игорь Никитич безбожно путает время. Он путал его всегда, а в последние полгода особенно.
С ним определённо что-то происходит, но я пока не могу понять, что именно. Деловые люди, актёры и политики, последние особенно, кажется, совсем не имеют психики. Точнее, она у них есть, но состоит исключительно из проблем и нарушений. Ни одной здоровой составляющей.
Игорь Никитич - бывший актёр, ныне политик, занимающийся помимо всего прочего коммерческой деятельностью. Он настолько заморочен самыми разными задачами, одна другой заковыристее, что держит при себе меня - личного психолога, как бы призванного обслуживать всю организацию, и придворного поэта к тому же.
На месте шефа я не подпустила бы себя к себе, то есть, к нему, Игорю Никитичу, на сто метров, а он... Как ему не страшно, что однажды я ограблю его, сбегу и солью конкурентам и правоохранителям все его секреты и секретики? Как-то раз я набралась наглости и задала этот вопрос напрямую. Смех, зазвучавший в ответ, наполнил мою душу самыми противоречивыми чувствами.
- Кто? Ты? - Переспросил Игорь Никитич, отсмеявшись. - Нет, не боюсь. Любой другой на твоём месте мог бы. Ты - нет.
Я рассердилась. С одной стороны получается, что шеф доверяет мне безоговорочно. С другой считает меня до безобразия правильной, этакой сахарной лохушечкой, не способной на лихой поступок. Как будто я и не совсем человек даже, а так, белка тряпочная.
Самое удручающее, что он в чём-то прав. Когда я жила в родном Краснодаре, продавцы одёжных магазинов нередко давали мне одежду, чтобы я померила её дома и определилась, что брать, а что нет. При этом ворох платьев и костюмов вручался мне просто так - без залогов, квитанций и расписок.
- Неужели вы не боитесь, что я украду все эти вещи? - Спрашивала я.
Продавцы со смехом отвечали, что нет.
- Кого бояться-то? Тебя что ли? - Рассмеялась однажды едва знакомая хозяйка модной точки. - Нет, тебя не боюсь. Кого угодно, только не тебя.
Я и впрямь не могу взять чужое без спросу. Оно никогда не идёт в прок, замечено неоднократно. У меня есть масса знакомых любителей мелкой халявы, и ни один не нажил состояния. За последние три года появилась масса знакомых любителей халявы покрупнее, из тех, кто состояние, так или иначе, нажил, но, сколько эти люди нажили наряду со своим богатством всего остального! Лопатой не разгребёшь.
- Я к тебе зайду примерно через полчаса, - пообещал шеф, растерянно глядя на меня немного выцветшими тёмно-синими глазами.
Он был очень красив в молодости, да и в зрелые свои годы выгодно отличается от толпы и большинства сверстников. Да, с годами он сделался полноват, седоват и немного морщинист, но разве получится спрятать за этими глупыми признаками старения настоящую мужскую красоту, не говоря уже про обаяние и интеллект? Сейчас шеф стоит на пороге угасания, и, кажется, переживает это тяжелее, чем хочет показать. Мне нередко бывает жаль его по-человечески. Я никому не говорю о своём чувстве, потому что меня засмеют. Кого тут жалеть? Титулованного вдоль и поперёк народного артиста? Успешного политика? Крутого бизнесмена? Красавца и богача? И впрямь, смешно, но не всё так просто.
Когда-то в молодости красавец и везунчик Игорь Шишкин построил успешную актёрскую карьеру. Миллионы женщин, причём не только советских, проливали слёзы из-за невозможности быть с ним, статным голубоглазым брюнетом, поймавшим безукоризненный баланс между силой и интеллектом, простотой и утончённостью, серьёзностью и весельем. Его герои смотрели с экранов во всём мире и не оставляли равнодушными ни Восток, ни Запад.
Однако Игорь Никитич ещё и однолюб. Он любит только свою жену Нину Аркадьевну. Так думают те, кто не в курсе реального положения дел, то есть практически все, но я точно знаю, что в отношениях шефа и его жены первую скрипку играет вовсе не любовь, а панический страх, если не сказать, ужас. Отец мадам Нины до сих пор жив, хоть возраст его и приближается к столетней черте. Он и сейчас в совершенно здравом уме, а его влиятельность с годами ничуть не ослабла. Думаю, вы уже поняли, что достижения моего шефа на самых разных поприщах - следствие не только красоты, ума и таланта.
Колоссальный успех актёра Шишкина в театре и кинематографе в советское время сопровождался не менее колоссальными материальными дивидендами. Надо сказать, баланс между творческой жилкой и практичностью нашего знаменитого в прошлом киногероя тоже налажен безукоризненно. Он буквально купался в материальных благах, когда вся страна растерянно барахталась в дефиците товаров и услуг. Игорь Никитич с женой и тремя детьми объездил, кажется, все мировые курорты в тот период, когда наш соотечественник считал немыслимым благом раздобыть путёвку на холодноватое Балтийское или вечно бушующее Чёрное море.
Девяностые годы разгромили не только промышленность нашей уничтоженной страны. Они и от кинематографа с театром камня на камне не оставили. К тому же, возраст моего дорогого шефа перевалил тогда за сорок, и о прежней востребованности нечего было даже мечтать. Он поддался на уговоры жены покинуть страну, но у великого хитреца и дипломата хватило ума и такта, во-первых, не трепаться об этом на каждом углу, а, во-вторых, не рубить сразу все концы. Из имущества были проданы только две шикарные машины и дача в престижном месте. Квартиру, как и российское гражданство, семья бывшего экранного героя оставила за собой. Крепкий тыл в виде влиятельного тестя тоже никуда не делся.
Голливуд, как вы уже поняли, встретил звезду советского кинематографа прохладно. Игорь Никитич, промыкавшись там год и разбазарив сбережения, понял, что ему светят в лучшем случае эпизодические роли тупых русских мафиози вперемежку с массовкой. Он не стал подобно другим бывшим советским звёздам-мигрантам развозить пиццу, обрезать сучья в чужих садах и чистить туалеты в ожидании мифической удачи.
Игорь Никитич с женой и детьми вернулся в Москву и с лёгкой руки дорогого тестя подался в политику. Если раньше актёр Шишкин светил молодым, красивым лицом с экрана, зажигая сердца прекрасной половины страны любовью, то теперь он светит с него тем же лицом, только умудрённым и внушающим спонтанное доверие. Зажигает он сегодня в душах зрителей обоих полов горячий патриотизм и желание проголосовать на выборах за партию, в которой состоит сам.
Сказать по правде, мой шеф не очень хорошо разбирается в политике. Она ему без надобности, как и большинству обычных людей. Просто бывший актёр почти ничего не умеет, кроме как работать лицом, вот, он и работает. Помимо этого ему приходится постоянно с чем-то сталкиваться и чему-то учиться, и это наполняет его жизнь трудностями. Однако страшно представить, в кого бы мы все превратились, лиши Мироздание нашу жизнь трудностей. Только преодолевая препятствия и боль, можно чего-то достичь, я это точно знаю, не понаслышке.
Игорю Никитичу тоже хорошо известно, что достичь результата можно только через трудности и боль. Он и достиг. Мой шеф молодчина. Я горжусь знакомством с ним. Горжусь тем, что я... Нет, не работаю на него. Работаю с ним.
Так получилось, что я на особом счету в его фирме, непонятно чем занимающейся и кому принадлежащей. Последнее меня не касается никаким боком. Меня касается только психологическое благополучие шефа и связанное с ним моё собственное материальное благополучие, а история наших с шефом взаимоотношений заслуживает отдельного рассказа.
Глава 2
Захвативший небо,
Мрачноватый день
Правит в нём нелепо,
Уничтожив тень.
Всё перемешалось:
Ветки, облака,
Глаз родных усталость,
Тёплая рука...
Я ныряю в омут
Лихо с головой,
И в сторонке стонут
Благость и покой.
Тишину разрежет
Смелый обертон.
Гонит ветер свежий
Хлипкий полусон.
Приоткроет двери
Неизвестный мир,
И, себе не веря,
Полетит в надир
Вместе со светилом
Та, что чуда ждёт...
Маски. Иней стылый.
Лужицы и лёд.
- Нет, извини, Иннусик, я здесь не могу!
Игорь Никитич вскакивает с дивана и, нервно расхаживая взад-вперёд по комнате, торопливо застегивает пуговицы рубашки. Я замечаю, что она далеко не идеально отглажена, а о том, что такое крахмал, наверняка даже представления не имеет. Кажется, Нине Аркадьевне плевать на рубашки мужа. Однако сам он должен быть безукоризненно гладким, то есть покладистым и верным, иначе... Что может быть, если однажды всплывёт то самое роковое "иначе" страшно вообразить.
- Не можете здесь, не можете в гостинице, не можете у меня дома... Вы не можете со мной! Я недостаточно хороша для вас.
"Ты уже привил мне комплекс неполноценности, старый дурак!" - Добавляю я мысленно.
Это была вполне себе реальная моя психологическая проблема вплоть до одного занятного случая, о котором речь пойдёт ниже. Я долго была уверена, что Маркус Гонсалес всего лишь занятный случай, но жизнь вскоре доказала другое. Однако в первый свой год работы у Шишкина я была ещё не знакома с Марком, и мне было не до смеха ни капли.
Я чувствовала себя крайне глупо, раз за разом сидя почти голым задом посередине скользкого и холодного кожаного дивана в своём кабинете. Из одежды на мне оставались только съехавший набок комплект кружевного белья и чулки. Я ношу их вовсе не из кокетства. Просто в прохладную погоду летом в них удобнее, чем в колготках. К тому же, их легче снять, если вдруг к середине дня или к вечеру потеплеет. Заполошный московский климат... впрочем, о нём я уже высказывалась. Без него хватает, на кого злиться. На себя, например.
"Что ты о себе вообразила, клуша ты перезрелая?! - Ругала я себя мысленно. - Нашлась тут роковая красотка! Ты знаешь, каких женщин он имел? Тебе чета, можно подумать!"
- Тебе сейчас даже самая злая тётка не даст больше тридцатника, - заговорщически сообщила мне мать, когда я похудела на двадцать кило и осветлила волосы.
- Сколько-сколько?! - Патетически воскликнул мальчишка, торгующий вразнос разными предметами быта, когда я купила у него несколько штук. - Не говорите никому про свой возраст, - посоветовал он со всей серьёзностью, на какую был способен. - Засмеют, - пригрозил юный озорник.
- Такой физической формой, как ваша, не каждая двадцатипятилетняя похвалиться может, - изрекла однажды моя фитнес-тренерша.
Раньше, да и потом, я нередко думала, что она хочет меня убить, но нет. Она просто старается сделать из меня человека и очень ответственно подходит к этой задаче.
- Ты как сестра Ангелине! - Голосят в унисон тётя, бывшая свекровь, племянницы и просто знакомые, видя нас с дочкой на семейных мероприятиях.
- Ты всю жизнь изменяла мне направо и налево, пользуясь своей красотой! - резюмировал муж, получив свидетельство о разводе.
Он и получил его исключительно потому, что мне надоело, в конце концов, слушать упрёки в том, чего я не совершала. Ему жилось гораздо спокойнее, когда я сидела жирной кучей на кухонном диванчике нашей подмосковной квартиры, поглощала сладости, сёрфила от скуки Интернет и беспрестанно ныла о том, как хорошо было дома в Краснодаре и как отвратительно здесь, в спальном районе как бы Подмосковья.
"Как бы" - потому что того старого Подмосковья с его уютными маленькими домиками, лесочками и речками практически не осталось. Оно стремительно сменилось массивами домов-монстров, истошно орущими день и ночь трассами и вырвиглазными детскими площадками с диковатыми воспитанниками современных детсадов-комбинатов.
Я не находила себе во всём этом места. Идти на работу по специальности учителя биологии я не могла и не хотела. Это было даже финансово невыгодно, не говоря уже обо всём остальном, например, профессиональном выгорании, случившемся со мной ещё в Краснодаре.
Работы по специальности психолога не было. Я не находила её в родном городе, потому что вакансия редкая, а "молодой специалист" возрастом под сорок вызывает у работодателя только недоумение. Дело в том, что своё второе высшее образование я получила в тридцать семь, поэтому даже в столице с её массой возможностей работа психолога не находилась для меня тоже.
Не находилась - не находилась, а однажды взяла и нашлась. Как-то раз в своих странствиях по Интернету я забрела в сообщество, где сочиняют, публикуют и комментируют короткие смешные стишки. При этом нужно придерживаться определённых правил и размеров. Народ справлялся хорошо и очень хорошо. Читая в первый раз, я хохотала так, что, кажется, висцеральный жир, накопившийся за годы наплевательского отношения к собственной фигуре, немного повредил мои внутренние органы. Всё тело потом болело три дня.
Сначала я только читала стихи и стихотворные комментарии к ним. После начала пытаться что-то сочинять сама. Сначала было неуклюже, потом стало получаться лучше, а спустя некоторое время меня признали одним из мастеров.
Как-то раз старшая мастерица одного из подобных сообществ создала новую группу и предложила участникам публиковать в ней свои серьёзные стихи. Я задумалась. Дело в том, что у меня где-то валялась пара тетрадей со стихами прошлых лет. Я их нашла и ужаснулась: те вирши были написаны в обход всех законов стихосложения, и мне пришлось их пересочинять в свете последних приобретённых знаний и навыков.
Параллельно я начала писать новые серьёзные стихи и цикл рассказов, потом ещё один. Произведения свои я публиковала по совету новых знакомых из Сети на сайтах Союза Писателей, где на каждый стих или рассказ выдается авторское свидетельство. Я начала общаться с некоторыми сетевыми знакомыми вживую, посещать мероприятия. Однажды обнаглела настолько, что подала заявку на конкурс "Поэт года", и меня не только номинировали, но ещё и пригласили вступить в Союз.
Так, мало-помалу я вылезала из хандры. Задыхаясь под горой жира, я долго не могла вернуться в своё прежнее, домосковское стройное тело, а тут вдруг дело пошло. Мне до боли захотелось выглядеть молодой, подтянутой и стильной, чтобы ловить восхищенные взгляды и слышать комплименты на различных поэтических встречах и мероприятиях.
На одном из последних я попалась на глаза Шишкину. Игорь Никитич смутно помнил меня по Краснодару. К счастью, я сбросила всё лишнее к моменту той судьбоносной встречи, и он узнал неизменную ведущую мероприятий, а по совместительству завуча одной из краснодарских школ, куда Шишкин наведывался несколько раз в бытность свою депутатом от Краснодарского края. К последнему он не имел никакого прямого или косвенного отношения. Просто тогда, а, возможно, и сейчас, я не в курсе, было модно назначать депутатов от различных партий, прикрепляя их к какому-нибудь российскому региону.
Позже Игорь Никитич говорил, что я запомнилась ему не только красивыми лицом, фигурой и голосом. Его покорила моя манера смотреть прямо в глаза собеседнику и выражать восхищение его талантом без подобострастия. Ещё я никогда ничего не просила: ни помощи в решении проблем, ни материальных подачек, ни даже автографов, а общалась с ним при возможности исключительно как с интересным человеком, не более. Ещё я однажды подала Шишкину свой чистый, отглаженный носовой платок, когда он в нём отчаянно нуждался, а его собственный делся куда-то. Я думала, народный артист и блестящий политик успел обо всём забыть, но нет.
Я читала с кафедры свой стих на одном из поэтических концертов. Люблю неожиданные концовки в литературных произведениях и в жизни. В моих стихах они время от времени тоже случаются. Читатель думает, например, что перед ним стих о любви, доходит до последней строчки, а тут - бац! - оказывается, что стих был о природном явлении, предмете интерьера или лишнем весе. Ну, или думает, что стих серьёзный, а в конце выясняется, что он шуточный. Например:
Из объятий сплина выхватит
Поцелуй горячий, радостный.
Горьковатый, терпкий, искренний,
Он отчаянный и сладостный.
Расцветают мысли ясные,
Нежным Солнцем осиянные,
И сдуваются опасные,
Не на счастье бесом данные.
Ворох дел не страшен более,
Мы вдвоём легко управимся.
Поцелуем жарким вволю я
Упиваюсь жадно, пламенно.
Ты в руках нежданным козырем
Бьёшь тузы устатка клятого.
Я люблю тебя до одури,
Чашка кофе горьковатого.
Так, вот. Народный артист Шишкин был покорён моим выступлением и моим поэтическим даром, который на самом деле не что иное, как отточенный навык. Узнав в личной беседе, что я психолог по второму образованию, Игорь Никитич загорелся идеей взять меня в штат своей фирмы, чтобы я была при нём постоянно. Беседа со мной, видите ли, развлекает и умиротворяет его.
Я пришла в офис дорогого шефа, тогда ещё будущего, в потёртых обтягивающих джинсах и толстом свитере, который больше показывал, чем скрывал. Бывают такие вещи. Бывают такие женщины, которые до конца жизни не могут толком выйти из подросткового возраста и обожают хулиганить и провоцировать. Короче, мы с шефом сошлись характерами и темпераментами, а полученный мной первый аванс, не говоря уже о зарплате, заставил мои и без того вечно чем-нибудь удивленные глаза подпрыгнуть даже не на лоб, а на макушку.
На втором месяце работы я ушла от мужа, с которым мы уже вырастили и обеспечили профессиями двух детей, и от которого я больше не зависела материально. Я ушла по причине его неуёмной, беспричинной ревности, коей он одаривал меня всю жизнь. Дело даже не в ней самой. Просто до слёз обидно, когда тебе не доверяют ни в чём и считают помоечной кошкой, несмотря на то, что ты досталась девочкой, и тебе самой противно шастать налево.
Вот, любимая сестра мужа и благодетеля, Ксения, сменившая за жизнь четырёх мужей и стадо любовников - образец нравственности и благочестия. Я - из жалости подобранный отброс, который, к тому же, так и норовит выскользнуть из рук, измараться ещё больше, а после снова отогреваться на пушистой груди доброго, наивного Витеньки. Надоело.
Шеф, узнав, что я ищу съёмную квартиру, сразу же поселил меня в служебном жилье. Это замечательная, маленькая и уютная двушка в кирпичной пятиэтажке старой постройки на улице Песчаной. Носовские, так сказать, места. Квартирка обставлена и оборудована немного старомодно, но это ерунда. Важно то, что я плачу только за коммунальные услуги, и до метро буквально два шага. Сын поначалу жил со мной, а после его спортивная карьера резко пошла в гору.
Андрей "заболел" баскетболом давно, но дела шли весьма средненько. Однако через полтора года после моего воцарения в шишкинском офисе сын уже играл за известный испанский клуб. Мальчишка, правда, так и не получил вузовского диплома, но это не мешает ему заниматься тем, о чём он грезил с начальной школы, и зарабатывать в разы больше собственного отца, который, между прочим, тоже не самую низкую в Москве зарплату получает. Ещё сын успел получить диплом учителя физкультуры в педагогическом колледже, так, что тренерская работа на будущее обеспечена.
Дочь работает дизайнером одежды в крупной специализированной компании. Она окончила университет и массу каких-то немыслимых курсов. Ещё Ангелина замужем за хорошим, надёжным парнем, и живут они самостоятельно.
Сама я живу так, как даже не мечтала. Подобные мечты никак не вписывались в мой прежний скучный быт домохозяйки. Однако в жизни не бывает всё от начала и до конца замечательно. Какая-то мелкая бяка крупных размеров обязательно перепоганит, если не всё, то многое.
Мне далеко не пятнадцать лет, а шефу вообще далеко за шестьдесят, и я предполагала, что рано или поздно он поднимет вопрос о наших взаимоотношениях. Вопрос поднялся, и поднимался в первый мой год работы с завидной регулярностью, но разрешения не происходило. Я ничего не имею против того, чтобы доставить шефу маленькую радость, но радость упорно не желала пролезать ни в какие ворота. До сих пор воспоминания об этом нагоняют тоску и комплексы.
- Вы не хотите меня, потому что я вам не нравлюсь как женщина? Я разочаровываю вас чем-то раз за разом, да, Игорь Никитич? - С трудом сдерживая кипучий гнев, умничаю я, сидя почти голая на холодном, блестящем, как лысина нашего технического директора, кожаном диване. - Может, я для вас слишком старая? Вы к более молодым женщинам привыкли?
- К таким, как моя жена? - Интересуется шеф саркастически.
Его жене перевалило за шестьдесят не вчера и не позавчера.
- При чём здесь Нина Аркадьевна? Я других ваших женщин имею в виду.
- Их нет.
- Не смешно.
- Мне тоже. Однако их нет. Я не могу расслабиться, и ни с одной ничего не выходит.
- Тогда зачем вы мне голову морочите? Раздеваете посреди рабочего дня, а сами...
- Ты меня ужас, как волнуешь, Инночка! - Матушки мои, сколько страсти в голосе и глазах! Или это актёрские навыки не угасали? Трудно сказать. - Я жить без тебя не могу! Я мимо тебя спокойно пройти не могу! Я по полночи не могу уснуть, потому что ты мне...
"Что ты там ещё не можешь, старый олень?" - Думаю я с тоской, выслушивая очередную порцию "Снов Верпалны".
Однажды мне это смертельно надоело. Я поняла, что шеф дико боится мести жены и тестя и никогда не сможет переспать ни с одной женщиной, даже по-настоящему молодой и красивой, а не просто, как я, хорошо сохранившейся. Я вызвала его на откровенный разговор, и с тех пор наши сеансы сводятся к задушевным беседам, чтению стихов и техникам лёгкого расслабляющего массажа, коим я обучилась в спешном порядке, получив эту странную работу.
Я знаю, что она не навсегда. Знаю, что в любой момент меня могут турнуть так же, как и позвали, стоит только мадам Шишкиной или одной из дочерей шефа посмотреть на меня косо или заподозрить что-то. Именно поэтому я старательно обзавожусь полезными знакомствами, пока есть возможность. Ещё я экономлю, где только могу, и накопила за три года сумму, достаточную для покупки недвижимости в родном городе. Недавно приобрела там отличную двушку в самом центре.
Я съеду из надоевшей до чёртиков Москвы при первой же возможности, но не сейчас. Сейчас слишком многие люди возлагают здесь на меня надежды. Как венки на могилу дорогого покойника.
Я не могу бросить растерянного, стареющего шефа. Не могу остаться без постоянного заработка, потому что рассчитывать, кроме себя, теперь, после развода, не на кого. За свободу приходится платить, причём в буквальном смысле. Ещё у меня обязательства перед парой издателей и Союзом писателей. Ещё вряд ли кто-то из соседей или друзей захочет всерьёз заботиться о Василии. У меня сердце разрывается при мысли о том, на что он будет обречён, если я сейчас уеду.
Василий - это не кот и не какое-то другое животное, как вы уже успели подумать. Это мой знакомый бомж. Нет, это не обычный бомжара-алкоголик. Василий - человек не от мира сего. Раньше таких называли блаженными. Он постоянно предсказывает людям что-то плохое, и оно неизменно сбывается, причём самым замысловатым образом. Из-за этого его не любят, сторонятся, а нередко даже бьют до синяков и ссадин.
- Добрая ты, Мася, - говорит Василий, когда я обрабатываю его повреждения, а после кормлю обедом или ужином.
Он называет меня Масей, потому что, цитирую, моё "имя не настоящее и не подходит такой прекрасной даме никаким боком". У Васи много странностей, я привыкла и не обращаю внимания. Он совсем не интересуется женщинами, почти равнодушен к спиртному и только курит, как паровоз. Бороться с этой его привычкой уже бесполезно, и я держу дома блок сигарет на случай, если у моего странного друга закончатся припасы. Он жутко страдает без сигарет. Ещё Василий жить не может без сладкого и без детективов, и я снабжаю его тем и другим два раза в месяц - в аванс и зарплату.
Надо сказать, Василий не злоупотребляет моим вниманием. Обычно он ждёт меня у подъезда раза три-четыре в месяц, не чаще. Иногда пропадает на два-три месяца, особенно зимой. Он специально крадёт какую-нибудь ерунду или затевает скандал в людном месте, чтобы его посадили в изолятор. Зимой там уютнее, чем на промозглых улицах и в сырых подвалах.
- Тебе предстоит большая потеря, Мась. Только не бей меня, ладно? - Сообщил Василий позавчера, затравленно глядя на меня.
Раньше он не давал мне таких предсказаний.
- Я тебя била когда-нибудь? - Спросила я, заливая перекисью водорода огромную ссадину на его плече.
Мой друг иногда подрабатывает грузчиком по случаю, но телосложение имеет хлипкое, а кожу нежную, и поклажа нещадно натирает худые плечи.
- Никогда, - заверяет меня Василий торжественно, словно я и впрямь не помню, била ли я его. - Ты добрая, - напоминает он горячо. - Добрая и великодушная. Твоя доброта поможет тебе пережить потерю. Она поможет тебе пережить многое, но не всё. На этой земле никто не может пережить всё, даже такие красивые и добрые, как ты.
Я слегка вздрогнула при упоминании о потере, но тут же успокоила себя тем, что прожить без потерь в любом случае не выйдет. Не сомневаюсь, что потеря будет, ибо они случаются у всех без исключения. В этом мой друг не ошибается.
Ошибается он в том, что я добрая. Я не добрая. Просто мне всю жизнь очень трудно отказывать людям в просьбах, а вообще я грубая, прямолинейная и циничная, как многие медики и биологи. Мы очень любим препарировать, и препарируем всё, что нам попадается на пути - факты, события, явления, личности. Саму жизнь постоянно препарируем, и она не остаётся в долгу, нарезая из нас со временем жёсткие, больно хлещущие кожаные ремни, которым тоже адски больно, когда они хлещут кого-то.
Впрочем, безнаказанным в этом мире не остаётся никто, даже тот, кто ничего не делает и не анализирует. Он непременно получит свою порцию "пряников" за бездеятельность и безынициативность.
Надо бы подкупить ещё сигарет и карамелек и пустить жильцов в мою новую краснодарскую квартиру. Негоже ей пустовать годами в ожидании хозяйки.
Глава 3
- Это пройдёт, - успокаиваю я.
Шеф хорошо умеет работать лицом и вещать поставленным голосом нечто разумное и доброе с высоких трибун, а я хорошо умею успокаивать. Каждый из нас зарабатывает, как умеет.
Когда Игорь Никитич появляется на пороге моего кабинета с таким, как сейчас, выражением лица, я запираю дверь, застилаю дурацкий кожаный диван его любимой махровой простыней и достаю из шкафа удобные подушки. Он раздевается до нижнего белья, ложится, я укрываю его пледом или лёгкой простынкой, в зависимости от сезона, и начинается самое интересное.
Хотя, кого я обманываю? Начинается самая настоящая жесть.
Шеф говорит, я слушаю. Слушаю и понимаю, что ничего в этом мире не даётся просто так. Хочешь успеха, богатства, славы - огреби дерьмеца. Побудь куском дерьма для сильных мира сего сам. Удобри собой почву для чьего-то успеха, богатства, влияния. Справишься, докажешь свою продуктивность, целеустремлённость, преданность, тебе, возможно, разрешат стать кем-то ещё, если повезет, и не найдётся более достойной замены.
Шишкину повезло. Он оказался незаменим для своей тихой, неброской и абсолютно бездарной однокурсницы Ниночки. Девочка из звёздного рода влюбилась без памяти в обаятельного красавца из семьи простых учителей. Конкурс в театральные вузы всегда зашкаливал, но Игорьку повезло: он попал туда по квотам из самодеятельности. Раньше такое было возможно, сейчас уже нет. Однако даже тогда парню многие завидовали и говорили, что без блата всё же не обошлось.
Ещё многие говорили, что такому видному парню, как Шишкин, подошла бы девушка под стать - высокая, яркая, талантливая. Однако Игорёк ещё на абитуре успел побывать у Ниночки дома, где был совершенно околдован атмосферой роскоши и больших возможностей. Люди, подобные родителям Ниночки, способны сотворить звезду буквально из ничего, а уж из такого фактурного молодого человека сам Создатель велел.
Игорь Шишкин начал сниматься и прославился ещё в бытность свою студентом, спустя год после женитьбы на несуразной, зашуганной Ниночке. Это в тридцать она станет едва ли не иконой стиля, а в ранней молодости Нина Аркадьевна была подобна бледному, кривоватому ростку, случайно проклюнувшемуся в тени могущественного отца, знаменитой матери и невероятно талантливого старшего брата, чьи полотна до сих пор украшают мрачноватые переходы правительственных зданий.
Начальство театрального училища запрещало своим студентам сниматься в кино до окончания курса, но для третьекурсника Шишкина сделали исключение. Как не сделать, если парень нереально красив, невозможно талантлив, и фильм, куда его пригласили, о войне и её героях? К тому же, такие люди за него просят, что отказ равносилен, если не самоубийству, то нанесению самому себе тяжких телесных повреждений точно.
Директор училища был слишком разумен, чтобы не понимать. Ещё он понял, что с этого дня его долг - сделать всё для полного раскрытия дара своего подопечного. Он и делал, да ещё и удовольствие от процесса получал, ибо алмаз стоил огранки.
Звезда актёра Шишкина взошла стремительно и засияла ярко. Ему несли корзины с цветами, посвящали стихи и романсы, клали к его ногам любовь и честь, но дома ждали бесцветная, безгласная Ниночка, шумная, истеричная тёща, ироничный до смертельной ядовитости шурин и немногословный, вечно нахмуренный тесть. Они не давали забыть, кто он такой и кому обязан всем, что у него имеется. Они указывали, что носить, с кем и как общаться, чем питаться и где проводить свободное время.
- Один американский журнал написал, что я самый яркий русскоязычный актер современности, - небрежно просветил как-то раз Игорь Никитич семейство дорогой супруги.
При этом он картинно бросил тот самый американский дайджест на журнальный столик красного дерева ручной работы. Тёща ничего не сказала, а только покатилась со смеху так, что слёзы из глаз брызнули. Она часто прибегала к этому приёму дома и на людях, вводя собеседника в ступор. Эта её манера выводила из себя, но что он мог сделать?
- Ни хрена себе, компот! - Отозвался великий художник Эдик, ненадолго вынимая изо рта модную трубку. - Да, ты у нас новый Бельмандель, оказывается! Мои нечеловеческие поздравления!
"Ты и есть не человек. Крокодил двуногий!" - С досадой думал Игорь в такие моменты. Брат Нины намеренно искажает фамилии известных людей, демонстрируя, таким образом, презрение к славе, почестям и прочим земным благам, но гонорары за свои работы берёт далеко не воздушные. Знаменитая мать и влиятельный отец исправно обеспечивали любимого сыночка заказами, а после ещё и зять подключился.
- Будь готов сегодня к восьми. Надень сиреневую рубашку.
Это уже тесть. Он водил за собой молодого красавца-зятя по всем вечерним мероприятиям. Нередко эти мероприятия завершались для Шишкина в будуаре какой-нибудь необыкновенно влиятельной партийной дамы или жены партбосса, потому что "так надо". Тесть так велел.
- Но Нина... - Начал Игорь в первый раз.
- Так надо, я сказал! - Зло повторил тесть. - Думаешь, откуда всё берётся, из воздуха, что ли?
- Значит, если я изменю вашей дочери...
- ...я тебе яйца отрежу и на лоб пришью. Будешь заек изображать на новогодних утренниках, пока не подохнешь, - мрачно пообещал тесть. - Ты должен понимать, где измена, а где долг. Долги таким голожопым, как ты, отрабатывать надо, ибо взять с вас больше нечего. Усёк?
- А если я разведусь с Ниной, уйду жить в общагу и устроюсь на завод? Я, между прочим, слесарь второго разряда!
- Не разведешься, не уйдёшь и не устроишься. Ты не такой дурак, во-первых. Второй слесарный разряд не дают, кому попало, понимать должен. А, во- вторых, представь, какая тебя ждёт жизнь. Знаешь, как к упавшим звёздам в рабочей среде относятся? Можешь хотя бы на секунду вообразить, что тебя там ждёт?
Шишкин мог. Он многое мог вообразить и не меньше вынести. Игорь Никитич необычайно терпелив и вынослив с детства, порода крепкая. К тому же, он знал лично несколько людей искусства, от которых отвернулись высокие покровители. Жребий их был ужасен, и Игорь терпел. Терпел указания тестя, необузданный нрав тёщи, насмешки Эдика, аморфность Нины, а после ещё бесконечные требования и "задвиги" трёх дочерей. Последние выросли, как на подбор, одна взбалмошней другой.
Игорю Никитичу помогали в его адовом терпении постоянные поездки в киноэкспедиции и на гастроли, бесконечные съёмочные дни, плотная занятость в спектаклях и радиопередачах. Помимо этого его голосом говорят многие киногерои иностранных фильмов и некоторые мультипликационные персонажи лет его расцвета. Актёр Шишкин хватался за любую работу, только бы реже бывать дома.
Правда, в экспедициях его почти всегда сопровождала Нина. Окружающие нередко восхищались её самоотверженностью. Их вторая дочка родилась сильно недоношенной в поезде по пути со съёмок в Мурманской области. Ребёнка чудом удалось выходить, но тот трагический эпизод не остановил прилипчивую мать в её бесконечном следовании за отцом. Он не укротил ненасытных тестя с тёщей. Не умаслил вредного, языкастого Эдика. Не уменьшил, а, наоборот, усилил внутреннее напряжение у вечно спешащего, по уши занятого актёра Игоря Шишкина.
Игорь Никитич всегда презирал алкоголь и одурманивающие препараты, но при такой жизни обязательно надо отвлекаться на что-то, иначе обезумеешь. Он научился отвлекаться от проблем и усталости, погружаясь в мир поэзии и живописи. Даже на красивых женщин Игорь Никитич со временем стал смотреть больше с эстетической точки зрения. Народный артист увлёкся анатомией для художников и рисованием портретов в графике. Это привнесло успокоение в его суетный быт, обострило чувство красоты, но вызвало шквал насмешек великого живописца Эдуарда Машковского.
Недавно он принёс мне папку своих работ, кстати, весьма недурных. Для трёх из них я сама служила моделью. Мне понравились и процесс, и результат. Я просмотрела все работы и попыталась вернуть папку Игорю Никитичу.
- Пусть полежат у тебя, - ответил Шишкин, отворачиваясь, и я успела заметить, в какую горестную складку сложились его бледноватые губы.
Шеф путает время и теряется, сталкиваясь с открытой неприязнью и хамством. Он любит жить в роскоши, но при этом без ума от красот природы, архитектурных шедевров и классической поэзии. Он насквозь неправильный примерный семьянин и никуда не годный блестящий политик. Я по-человечески жалею его и люблю нежной, материнской любовью.
Нет, я не перепутала слово, и вы всё прочли правильно. Шеф старше меня на двадцать лет, неизмеримо богаче и могущественнее, но наши отношения напоминают любовь матери и сына.
Мы нашли друг друга, ибо шеф с детства недолюблен, а мой материнский инстинкт никогда не был удовлетворен в полной мере, хоть я и не осознавала этого. Мои дети рано научились ходить, говорить, обслуживать себя в быту. Они рано начали интересоваться вопросами бытия, читать, считать и писать. Ангелина и Андрей росли жутко самостоятельными и независимыми, быстро и без подсказок определились с выбором профессии и жизненного пути, рано начали подрабатывать и зарабатывать. Я нередко ощущала собственную ненужность в нашей с бывшим мужем странной, разобщённой семье.
Теперь я нужна. Нужна, как хлеб, как воздух. Нужна, потому что никто, кроме меня, не выслушает излияния и жалобы без оценок действий и упреков в моральной слабости. Нужна, потому что некому больше рассказать недолюбленному великовозрастному мальчику о том, какой он на самом деле сильный, смелый, настоящий.
Я нужна шефу, а он нужен мне, и дело тут не в вознаграждении, которое он даёт мне за труды. Я получаю ни с чем несравнимое удовольствие, смягчая его страдания. Моя душа поёт, когда Игорь Никитич, посвежевший и разглаженный, выходит из моего кабинета. Я ощущаю себя в подобные моменты доброй волшебницей и не устаю благодарить судьбу за встречу с этим человеком и наши с ним странные, перевернутые отношения. Я не смогу уехать домой в Краснодар до тех пор, пока он нуждается во мне, хотя именно он даровал мне такую возможность.
Жизнь полна парадоксов и недоразумений. Одно из них нервно застучало в дверь моего кабинета, едва та успела закрыться за шефом.
Глава 4
- Опять безуспешно? - Спросила я, постаравшись вложить в голос максимум сочувствия.
На самом деле мне очень хочется съездить тяжёлой папкой по этой, надменно скукоженной и нисколько не симпатичной, хоть и молодой, физиономии. Старшего экономиста Данилушку Машковского никто не любит, и лично мне это совсем не странно. Мне тоже он адски противен, но я работаю с ним, потому что являюсь психологом организации, а не одного лишь шефа. Так написано в моей трудовой книжке и в трудовом договоре, и я не могу послать сотрудника к ядрени бабушке просто по своей прихоти. Не имею морального права.
- Как ты выносишь этого оглоеда? - Закатывая бледно-голубые, словно фарфоровые, глаза интересуется старший секретарь Елена Альбертовна, для меня просто Леночка. Она постоянно поправляет перед зеркалом свою сложную плетёную причёску и при этом не перестаёт сыпать интересными фактами и мудрыми советами. - Ему специально отдельный кабинет выделили, чтобы он не выносил мозги другим сотрудникам. Ладно, шефу некуда деваться, это племянник его жены. Ты-то зачем позволяешь ему садиться тебе на шею? Турни его разок, и всё! Тебе ничего за это не будет, я точно говорю.
- Знаю, что не будет, но я не могу отказать сотруднику организации в психологической помощи.
- Дура ты, Инка! - Бахает Леночка, отворачиваясь, наконец, от зеркала и глядя мне прямо в глаза, но тут же спохватывается: - В хорошем смысле, конечно, но дура. Лишние дела спихивать с себя надо, а не накрячивать.
- Чем это у вас пахнет? - Недовольно кривится Машковский-младший, едва переступив порог моего кабинета.
- Ароматическое масло, - отвечаю я ровным голосом.
На самом деле это массажный крем, но визитёра не касается, что я делаю в своём кабинете с другими сотрудниками, в том числе с его дядей. Особенно с его дядей.
Данилушка начинает метаться по кабинету в поисках аромалампы, но безуспешно. Я её уже убрала, причём ещё неделю назад. Аккурат после того, как мы устраивали с секретарями и бухгалтерами дамское чаепитие. Мы наслаждались в тот день помимо фруктов, фитнес-сладостей и чая, заваренного по всем правилам, ещё и ароматом масла апельсина. Шеф не любит всех этих "бабских" ароматов. Он у меня ярко выраженный тактил, то есть любитель прикосновений.
- Где она? - Заполошно вопрошает беспокойный тридцатидвухлетний пацанёнок.
- Кто? - "Не понимаю" я.
- Лампа!
- Вот, - указываю я на настольную лампу. - А зачем она вам?
Машковский-младший тяжко вздыхает и с размаху плюхается, не ожидая приглашения, на банкетку. Его худая, длинная спина, с запасом завернутая в коричневый стариковский пиджак, сиротливо округляется. Интересно, где он берёт одежду? Не удивлюсь, если донашивает папашину.
- Вот! Именно поэтому! - Изрекает отпрыск великого живописца, то ли грозя, то ли указывая мне на меня же длинным, ступенчатым пальцем. Я молчу. Он тоже молчит, ожидая наводящего вопроса, но его не будет, потому что мне не интересно знать, что "вот" и почему "поэтому". Мне вообще не интересен этот мальчик, и шёл бы он уже к той самой бабушке, к которой его регулярно направляет Леночка, к сожалению, только заочно и безрезультатно, но нет. Мальчик решает всё же просветить меня, несчастную: - Именно поэтому мне не везет с женщинами, - блеет он. - Все они не дотягивают до мужского уровня понимания.
- Ну, так попробуйте с мужчинами, в чём проблема?
Я ловлю себя на том, что закатываю глаза, как Леночка. Только у меня нет сложной причёски, которую надо всё время поправлять. Я ношу длинную лесенку: раз в три дня уложила, и порядок.
- Вы прекрасно знаете, Инна Андреевна, что мужчины меня не интересуют. Мне нужна, наконец, нормальная, понимающая женщина!
Женщинами наш герой-любовник называет абсолютно все человеческие существа женского пола. Для него не существует девушек, девочек, бабушек, не говоря уже о разных там крошках, малышках и цыпочках.
- Все женщины не дотягивают до мужского уровня понимания, но очередное свидание сорвалось вчера конкретно у Данилы Эдуардовича Машковского. Правильно я поняла?
- Даниил! - Кричит Данилушка своим резким, каркающим голосом. - Меня зовут Даниил!
Лицо парня становится ещё страшнее, чем обычно, прямые, не очень опрятного вида темно-каштановые волосы растопыриваются окончательно, а в небольших карих глазках загораются нездоровые огоньки. Я молча достаю с полки папку пациента Машковского и демонстрирую копию его паспорта. Ещё в самом начале работы здесь я не поленилась, взяла в отделе кадров личные дела и сняла ксерокопии с ксерокопий всех паспортов сотрудников. Меня не обманешь. По крайней мере, в этом. В чём-то другом - пожалуйста, но в этом...
- Вас зовут Данила, - бесстрастно констатирую я, и мой собеседник, кажется, готов меня ударить.
Только он никогда этого не сделает. Данилушка у нас примерный мальчик, и ему не нужны неприятности с дядей, родителями и законом.
- Где дядька умудрился откопать такого бездарного психолога? - Саркастически интересуется он.
- Потрясающе! - Отвечаю я, аплодируя стоя. - Кто-то постоянно оскорбляет женский пол, проваливает одно за другим все свидания, намеренно искажает собственные паспортные данные, а я, оказывается, при этом бездарный психолог!
- Вы ничем не смогли помочь мне за полтора года! - С пол-оборота заводится несостоявшийся мачо. - Ни один мой роман...
- ...так и не начался. Аминь, - Завершаю я торжественно. - А ничего, что вы не хотите работать над собой? Не приемлете никакой критики в свой адрес, даже самой мягкой? Не хотите...
- Это вы не хотите мне помочь, - грустно изрекает Данилушка, отворачиваясь к окну. - Не хотите дать мне ключ к пониманию женской натуры.
- Может, вам поискать другого психолога?
- Другой психолог стоит нехилых денег, - просвещает меня великий экономист. - Да, и ходил я уже к ним, к разным, - машет он устало худенькой ладошкой, напоминающей птичью лапку. - Толку - ноль. Женщины бегут от меня, как от зачумлённого. Да, я, предположим, не красавец с кубиками. Не спортсмен с голубыми глазами. Не мачо. Но сколького я добился! Сам! Без помощи отца!
"С помощью одних лишь матери и дяди", - так и подмывает меня ввернуть, но я молчу, потому что мне хочется, чтобы этот скрюченный субъект поскорее шёл бы уже трудиться. У него это хорошо получается. Действительно хорошо. Не может быть в человеке всё плохо, но личная жизнь - явно не его стихия.
- Вы очень многого добились, Данила Эдуардович, - произношу я с чувством. - Вы редкий специалист, и ваши заслуги перед компанией трудно переоценить, - мальчишка впивается в меня тёмно-карим взглядом, лихорадочно соображая, где тут подвох, и тот не заставляет себя ждать: - но что вы можете предложить девушке?
Несостоявшийся герой-любовник подпрыгивает от досады на месте и картинным жестом принимается трепать узел галстука, одновременно расстегивая верхнюю пуговицу пожелтевшей от времени рубашки. Ему буквально перестаёт хватать воздуха, когда речь заходит о том, что он должен кому-то что-то дать или хотя бы предложить. Эта мысль способна вызвать у племянника шефа настоящую паническую атаку, если начать развивать её.
- Я хочу, чтобы меня любили просто так, не за деньги, не за заслуги и не за услуги. Неужели это так много? - Жалко скрипит Данилушка, прикрывая глаза правой рукой.
Парень раскачивается из стороны в сторону, и на него больно смотреть. Ещё непонятно, о чём с ним говорить. Человек регистрируется на сайтах знакомств, в мобильных приложениях, в разделе брачных объявлений газеты "Весёлый огородник", в уголке информации своего подъезда, ещё дьявол пойми, где, и везде указывает скромную должность, низкую зарплату, заурядную внешность. Как вы понимаете, кроме последнего, всё неправда.
- Это отсекает охотниц за богатством, - поясняет далеко не бедный старший экономист и потенциальный наследник внушительного состояния.
Хорошо, отсекает. Дальше что? А дальше наш искатель бескорыстной любви получает сообщения от обычных девушек, скромных и не очень, и идёт с ними на свидание, заранее предупреждая, что платить "женщина" будет за себя сама. Девочки-девочки сразу отсеиваются. Остаются слегка феминизднутые либо совсем уж отбитые экземпляры.
Первые ограничиваются обычно одной встречей, на которой их честно предупреждают, что подарков не будет даже по праздникам, в кафе их больше не пригласят даже при условии, что каждый платит за себя, ибо это лишние, никому не нужные расходы, машины нет, а жить, если что, им предстоит в коммуналке. Вторые остаются, но дают понять, что согласны попробовать продолжить отношения на условиях полного подчинения "никчёмного" парнишки.
Наш неутомимый поискун пару-тройку раз попробовал "полностью подчиниться", но быстро вспомнил, что мужчина в паре главный. Думаю, ему не понравился след от ошейника, да и ожоги от сигарет не так безобидны, как это может показаться вначале. Разряд тока в задний проход, коим угостила его как-то раз одна роковая брюнетка, окончательно излечил Данилушку от иллюзии, что позволять, кому попало, крутить из себя фарш - хорошая идея, даже при условии полной её бесплатности. Однако разряд тока, не говоря о тех же ожогах и битье ремнём, не убедил молодого человека в том, что равноправные отношения требуют неких вложений с обеих сторон.
- Любить нас по факту существования могут только родители, - озвучиваю я очередную заплесневелую мудрость, и мой собеседник, в который уж раз, гневно вскидывается.
- Он никого не любит! - Кричит великовозрастный мальчуган, имея в виду своего отца. - Это эгоист, каких...
- Неважно, - перебиваю я.
- Что неважно? Мой нерешённый конфликт с отцом неважен? Да, вы, вообще, психолог или кто?!
- Или кто, - соглашаюсь я без колебаний. - Психологи обычно ковыряются в нашем ментальном дерьме за деньги, а я классическое "или кто", - кажется, возмущению побеждённого солдата личного фронта нет предела. - Однако у меня есть план, - изрекаю я многозначительно.
- Очередной план, который...
- ...никакой не очередной. Раньше я вам только указывала на ошибки и никаких планов не предлагала.
- И в чём же ваш план?
Сколько сарказма в голосе! Вылитый папаша. Не зря они уже почти тридцать лет конфликтуют, как бешеные. Я открываю шкаф, извлекаю оттуда аромалампу и торжественно вручаю её будущему покорителю сердец.
- Держите. Вы же её искали?
- Когда я её искал?
Как же быстро он заводится! Нервишки-то совсем ни к чёрту.
- Когда только вошли. Помните? Берите, пока дают!
- На кой она мне?
- Зажигать. Я слышала, у молодёжи модно нынче зажигать и мутить, вот, и займётесь этим сегодня же после работы.
- Куда вы клоните?
- Никому не говорите, - жарко зашептала я. - Эта лампа не простая, а волшебная!
- Ага. Из неё вылезет Джинн и скажет, что я скрюченный, облезлый дурак, - развеселился Данилушка и сделался, в кои-то веки, похож на нормального человека, а не на скукоженый чернослив. Я тоже рассмеялась его шутке.
- Нет, это так не работает. Зажигать нужно свечку в лампе, а мутить... Вот, вам маслице волшебное, ароматное. Пользуйтесь на доброе здоровьице, да плана моего придерживаться не забывайте. А план мой состоит в том, чтобы вы, Данила Эдуардович уважаемый, на время, я подчеркиваю, на время, изобразили из себя некого молодого человека, которого хотят видеть девушки на свидании: модно одетого, красиво подстриженного, парфюмом благоухающего, комплименты рассыпающего. Помимо всего прочего, в кафе, кино и прочих увеселительных заведениях за себя и подругу радостно платящего. Вам ясно?
- Нет, не ясно! Мне не ясно, какая цель этой нелепой игры не в себя самого!
- Посмотрите, как девушки станут к вам относиться в этом случае. Выясните глубину их, так сказать, безнадёжности.
- Вы явно задались целью довести меня до нервного срыва! - Зло выпалил Данилушка, наставив на меня длинный, костлявый указательный палец после довольно продолжительного молчания.
- Да. Именно, - согласилась я. - Устройство личной жизни - процесс сложный и нервный. Поэтому я и даю вам аромалампу и смесь успокоительных масел в придачу. Обязательно зажигайте её каждый день перед сном минут на пятнадцать. Нервы станут крепкими, мысли ясными, планы чёткими...
- Нет, вы меня точно за дурака держите!
- Ну, тогда... - Я протянула руки, чтобы забрать свои дары, но не так-то просто выцарапать из клешней потомственного экономиста то, что в них ненароком попало.
- Я попробую всё же, - решился Данилушка. - Поставлю эксперимент и докажу вам, что все женщины...
- ...милейшие существа, если их гладить по шёрстке, а не наоборот.
Машковский-младший вскинул, было, свободную руку, чтобы погрозить мне пальцем, но передумал и, недовольно отмахнувшись, скрылся за дверью. Спасибо, не плюнул с досады. Я устало рухнула в гостевое кресло.
Глава 5
- Можно? - До чего мелодичный голосок!
- Не только можно, но и нужно, - отзываюсь я, встряхивая себя, как наволочку перед повешением на бельевую верёвку.
Алиночка Шиханская входит в кабинет как-то боком. Это было бы не странно, будь она хоть сколько-нибудь корпулентной барышней, но Алина стройна, как лань. Беда в том, что молодой помощнице юриста постоянно кажется, что она имеет излишек веса. Девушка несколько лет страдает серьёзным пищевым расстройством.
Я догадалась об этом ещё в первый день работы, и догадка моя не замедлила подтвердиться. Увидев сие воздушное создание, я поняла, что Алина - первый мой пациент после шефа. Так оно и вышло. На третий день работы девушка упала к моим ногам.
Упала не в смысле начала умолять о чём-то, а упала в голодный обморок на лестнице, скатилась с неё и распласталась, едва не задев носки моих новых лаковых туфель. Устроившись на работу, я начала увлечённо выгуливать наряды, скопившиеся в шкафу за годы затворнического бытия домохозяйки. Это сыграло особую роль в становлении наших с Алиночкой взаимоотношений. Ей нравится мой стиль, мне её, и мы с ней можем подолгу обсуждать модные вопросы, но это будет потом. В третий мой рабочий день она лежала в роскошном бирюзовом платье почти бездыханная на слегка затоптанном светлом плиточном полу, а я кричала в телефон:
- "Скорая"! Примите вызов, пожалуйста!..
В обеденный перерыв Алиночка обычно порхала по лестнице вверх-вниз, типа это у неё такой бесплатный фитнес. В то же самое время большинство её насквозь неправильных обжор-сотрудников сидело в столовой или кафе за "корытами с хрючевом" либо поглощало "бомбы замедленного действия".
Последние по факту самые обычные бутерброды, которые приносят с собой и едят многие работники прямо в офисе, не сходя с рабочего места. Хрючевом наша красота называет любые блюда, где содержится больше одного, максимум двух, ингредиентов. Сама она нередко обходилась раньше одним яблоком или ста граммами отварной куриной грудки в день. Думаю, она и сейчас легко может перейти на подобный рацион, если оставить её состояние без контроля специалистов.
Алина состоит на учёте у диетолога, эндокринолога и психиатра. Она прошла длительный курс лечения в специализированной клинике. Ещё девочка ходит примерно раз в неделю, иногда чаще, ко мне, и мы занимаемся арт-терапией. Я никому не показываю её рисунки, потому что они очень страшные: сплошные мерзкие чудища и их окровавленные, растерзанные жертвы.
Я смотрю на них и недоумеваю. Как подобные вещи могут приходить в голову девушке, выросшей в благополучной семье, где она была единственным ребёнком? Что мы, родители, творим со своими детьми, будучи полностью уверены, будто действуем им во благо? Порой мы взваливаем на ребёнка непосильный груз наших надежд и ожиданий, которые он при всём желании не в силах оправдать, а после буквально гробим дитя своим разочарованием. Последнее вызывает у ребёнка удушающее чувство вины, которое окончательно разъедает хрупкую, едва сформировавшуюся психику.
Особенно страдают единственные дети, потому что им не с кем разделить сначала груз свалившейся ответственности, а после раскаяния в том, что они не оправдали родительских чаяний. Пучина злости, в которую они ныряют, едва повзрослев, также неизмеримо глубока, и барахтаются они в ней тоже в полном одиночестве.
Алиночка с трёх лет грезила балетом, и у неё были все данные, но родители, испугавшись возможных травм и неизбежных физических перегрузок, не решились отдать юную танцовщицу в хореографическое училище. Однако потребность гибкого, непоседливого ребёнка в движении нельзя было игнорировать. Без танцев, подвижных игр и тренировок девочка заболевала. Пришлось определить её в секцию художественной гимнастики.
Пришлось водить её туда после школы, забирать с тренировок, покупать специальную форму, украшения для волос, грим и реквизит. Алине с четырёх лет приходилось выслушивать массу упрёков от мамы и бабушки в том, что на её увлечение тратится слишком много их времени и семейных средств.
Мама с бабушкой поутихли, когда тренеры начали наперебой восхищаться талантом и грацией юной спортсменки, а её доходящее до фанатизма усердие приводило в состояние хронического умиления сердца даже самых черствых педагогов.
Медали и кубки с соревнований заставили взрослых гордиться достижениями дочери и внучки, но, когда Алина окончила начальную школу, из Москвы приехал погостить дядюшка с сыном, примерно её ровесником. До двадцати четырёх лет Алина жила в Архангельске, а её семья проживает там и сейчас. Десятилетний мальчишка в первый же вечер обыграл в шахматы Алининых папу, дедушку, папиного друга и соседа-математика.
С последним у вундеркинда завязался интереснейший разговор о теории вероятностей и "ещё какой-то лабуде в этом духе". Так выразилась Алинка. Она до сих пор зла на дядю и двоюродного брата, и её можно понять.
Брат, пообщавшись с Алиной пять минут, сказал, что ему с ней не интересно, и она его бесит. У неё, видите ли, "интеллект на уровне черепахи", "дурь зашкаливает", и, вообще, Алина "девчонка, и этим всё сказано".
- Эта девчонка талантливая спортсменка, - робко возразила бабушка. - Смотри, сколько кубков и медалей она завоевала.
- У меня не меньше, - степенно ответствовал юный гроссмейстер. - Только у меня за шахматы и математические Олимпиады, а не за то, что я с ленточкой выдрыгиваюсь.
- Чтобы задирать ноги, много ума не надо, - хохотнул его папаша, кажется, готовый лопнуть от гордости за единственного отпрыска.
С этого дня в семье Шиханских воцарился культ знаний. Занятия художественной гимнастикой у Алины остались, но ей было популярно разъяснено, что это хобби. Посвящать "подобной ерунде" жизнь она не имеет права, потому что "в наше время главное - интеллект". Кто обладает интеллектом, тот далеко пойдёт.
- Кем сейчас работает твой кузен? - Спросила я Алину однажды.
- Приёмщиком интернет-заказов, - ответила девушка, меча из глаз ярко-синие злые искры. - Можете себе такое представить, Инна Андреевна? На первом курсе мехмата его сбила машина. Мой дорогой высокоинтеллектуальный братец трахнулся башкой об трамвайный рельс, и схлопотал полнейшую амнезию вплоть до утраты элементарных навыков. Ему не то, что писать, читать и считать, - есть, ходить и говорить пришлось учиться заново. Надо сказать, он ещё хорошо восстановился. Многие другие после подобных травм так и остаются дурачками на всю жизнь, пускают слюни и прудят в штаны.
Я поёжилась.
- Да-а, - протянула я. - Ещё говорят, что знания - капитал, который невозможно потерять.
- Глупости! - Выстрелила Алинка. - Потерять можно всё. Особенно легко теряется чувство меры.
С последним в семье Шиханских явный напряг. Это я сейчас не об Алине с её неумеренной страстью любой ценой сохранить гимнастическую худобу. Точнее, не только о ней.
После отъезда столичных дяди с братом для девочки начался ад. Её пихали в шахматные секции, математические кружки, общества юных физиков и астрономов. Точные науки девочке, что называется, не лезли. Родители и бабушка с дедушкой нервничали, кричали на неё, истерили. Никакие медали и кубки, даже привезенные с международных соревнований, их больше не радовали.
- Бросать надо это тухлое дело, пора садиться за книги, - изрёк однажды отец, и вся семья, кроме самой Алины, разумеется, с ним горячо согласилась.
Взрослые решили, что поскольку не лезут точные науки, надо приналечь на гуманитарные. С книжных полок посыпались пыльные тома классиков. Общества юных физиков и астрономов сменились обществами юных филологов, любителей общественных наук и клубами иностранных языков. Жуткие суммы начали тратиться на репетиторов по истории, литературе, английскому.
Алине и её тренеру нечеловеческих трудов стоило уговорить родителей, чтобы те разрешили сдать экзамен на Мастера Спорта. Мама и папа согласились с условием, что после экзамена со спортом будет покончено, и Алина нацелится на поступление в Академию Права и Юриспруденции. Пришлось согласиться, ибо четверо взрослых на одного подростка это слишком много. Вдобавок ко всему, здоровье девочки в тот период сильно пошатнулось: на нервной почве начались проблемы с пищеварением и сосудами.
- Какой, к дьяволу, спорт?! - Восклицала мать. - Лечиться и учиться. Этого достаточно.
Экзамен на Мастера Спорта Алина всё же сдала. Теперь она бережно хранит сертификат в папочке с остальными личными документами. Она старается как можно реже доставать его, потому что каждый раз плачет.
В студенчестве Алина занималась гимнастикой как любитель, участвовала в университетских и городских соревнованиях для полупрофессионалов. Это давало стимул для жизни и облегчало поддержание привычной формы. Когда девушка окончила курс в Академии, спорт ушёл из её жизни совсем.
За первый год работы в юридической фирме красавица набрала пятнадцать кило. За следующий - ещё двадцать. Она жутко себе такой не нравилась. Далеко не все девушки и женщины поправляются красиво: кому-то сравнительно тонкая талия при аномально пышных бёдрах, а кому-то бесформенный мешок жира спереди и отвислый куль сзади.
Вдобавок к огорчительному отражению в зеркале, одышке, потливости и прочим "прелестям" лишнего веса выяснилось, что одеть габаритное тело в красивые, модные вещи - целая проблема. После пятидесятого размера в торговых сетях можно найти разве что мешки в цветочек, а одежда, выписанная по Интернету, сидит безнадёжно плохо, никакого сравнения с тем, что было всегда.
Для кого-то неважно, во что он одет. Для Алины важно. Одетая в некрасивые и нелюбимые вещи, девушка чувствует себя крайне неуверенно и даже глупо. Похудение превратилось в навязчивую идею. Теперь не родители и дедушка с бабушкой третировали Алину, а она форменным образом терроризировала всю семью.
- Как можно это есть? - Гневно вопрошала бывшая звёздочка юношеского спорта, потрясая пачкой печенья или банкой паштета. - Немудрено, что вы сами разожрались, как свиньи, и мне никакой культуры питания не привили!
Она истерила, когда родители привозили из супермаркета сладкие йогурты и сырки, выбрасывала в мусорное ведро копчёную колбасу, мясо с жиринками, сдобу, майонез, консервы. Однажды она так разошлась, что, обнаружив ведро переполненным, принялась метать "свинячьи" продукты в окно.
В самый разгар семейной сцены раздался звонок в дверь. На пороге стояли красивый парень в форме курсанта училища МВД, весь уделанный двадцатипроцентной сметаной, и дворник с большим, деформированным от падения с шестого этажа, куском сыра в руках. "Денискины рассказы", да и только! Однако нашей героине сделалось тогда не до смеха. Соседи вызвали психиатрическую бригаду.
Курсант оказался необыкновенно эмпатичным парнем. Он навещал странную девушку в больнице каждый день, и вспыхнуло, как Алине казалось, взаимное чувство. Лёнечка учился в столице и активно уговаривал страдалицу перебираться туда же.
- Что тебе здесь ловить? - Вопрошал молодой человек, потрясая в воздухе разведенными руками. - Ну, будешь ты работать в этой своей пыльной конторе, дальше что?
- Получу повышение. Наверное.
- Именно, что "наверное". А там столица, возможности, жизнь кипит. Бросай ты это тухлое дело! Поехали со мной.
Алина уже однажды что-то слышала про тухлое дело, которое надо срочно бросать, и это насторожило её, но ненадолго. Очень уж убедителен был блестящий курсант, а его руки... А губы!..
- С такими уродами, как вы, жить - только самой уродоваться, - легко и доходчиво объяснила Алина свой отъезд домашним.
Те до сих пор жалуются всем знакомым и незнакомым на то, какую эгоистку они вырастили.
- Надо было рожать ещё, тогда она не была бы такой, - наивно полагают одни.
- Не надо было столько деньжищ в неё вбухивать, глядишь, она и не вообразила бы себя пупом Земли, - с умным видом рассуждают другие.
- Я полностью растворилась в нём и потеряла себя окончательно, - сокрушается сама Алина, имея в виду милого друга Лёнечку.
Девушка довольно легко нашла в Москве работу по специальности, а спустя пару месяцев ещё одну, чтобы зарабатывать больше, и им двоим на всё хватало. Они жили с Лёнечкой как муж и жена на съёмной квартире, и аккурат к его выпуску из училища Алина оказалась беременна. Леонид обещал жениться, но чуть позже, когда они обустроятся по месту его распределения.
- Сейчас пока не до этого, - "обнадёжил" он на прощание.
Он уехал в маленький городок в Приморье сначала один - осмотреться, а позже выписать "жену" к себе. На обустройство Лёнечке требовалось сначала два месяца, потом пять, после ещё месяц. Алина начала что-то подозревать.
Накануне родов Леонид прислал покаянное смс, в котором объяснял, что никогда не любил "несчастную толстушку" Алину, а просто жалел её. Теперь же он встретил настоящую любовь, и оба они - он и его невеста - просят у Алины прощения, каются перед Богом, и непременно будут молиться за неё и ребёнка в храме.
Молитвы изменника не помогли. Ребёнок родился мёртвым. Несостоявшаяся мать снова уехала в психиатрическую клинику.
Можете представить себе, каких усилий стоит этой многократно побитой жизнью девушке просто держаться на плаву? Она теперь не может устроиться на государственную службу, потому что там потребуют справку об её психическом состоянии, и оно, конечно, не устроит начальство. Девушка многое теперь не может: получить водительские права, владеть оружием, трудиться в силовых структурах, иметь самостоятельную адвокатскую практику. Отрада Алиночки - вернувшийся подростковый вес и наряды. Бесконечное множество самых модных и красивых нарядов.
Так было до её предпоследнего посещения. В предпоследний раз Алина явилась в простой белой блузке и коричневой юбке-карандаше. Светлые от природы, густые волосы длиной значительно ниже талии гладко зачёсны и собраны в скромный низкий пучок. Сама Алина сияла, как медный пятак.
- Я беру ответственность за свою жизнь в собственные руки! - Объявила она с порога.
- Что это значит, девочка моя? - Спросила я, не зная, чего ждать.
- Буду поступать в педагогический на физкультурный факультет. Я поняла, что не могу жить без спорта, и буду тренером.
Слова одобрения растопырились у меня в горле морским ежом. Я молча обняла Алинку, и она приникла ко мне всем своим щуплым, гибким тельцем. Я представила на секунду, что передо мной моя собственная дочь. Ничья дочь не застрахована от того, чтобы оказаться на месте этой несчастной, издёрганной, но такой стойкой девушки.
Сегодня мы почти весь сеанс обсуждали план подготовки Алины к поступлению в спортивный вуз. Там нужно досдавать биологию и анатомию, и я с радостью помогу моей девочке готовиться.
Ещё неплохо было бы помирить её с родителями, дядей и кузеном, но не всё сразу. Для начала нужно вернуть Алину ей самой. Остальные могут немного подождать.
Глава 6
- Инга Андреевна, мы едем? Прямо сейчас или минут через пятнадцать?
Некоторые сотрудники, почему-то особенно водители служебных автомобилей и автобусов, называют меня Ингой, а не Инной, но мне плевать. Я ещё в детстве устала оттого, что все постоянно путают моё имя. В итоге я стала Инной Андреевной, но даже в этом простом сочетании кто-то умудряется ошибиться.
- Двадцать минут, - отзываюсь я, не открывая глаз, и Виктор Петрович, самый пожилой водитель нашего небольшого автопарка, бесшумно исчезает за дверью.
Он ровесник нашего шефа. Игорь Никитич говорил, что они учились в параллельных классах и росли в соседних дворах. Росли-росли, да и выросли абсолютно разными. Надо бы поспрашивать Виктора Петровича о детстве шефа, только не думаю, что он станет много болтать. Костлявый, почти совсем седой дядька на редкость неразговорчив, а сейчас ещё он явно мной недоволен.
Дело в том, что мы с ним собрались, по предварительной договоренности с шефом, разумеется, в больницу к его коллеге, тоже водителю, Сергею Юрьевичу. Пятидесятидвухлетний отец семейства попал две недели назад в больницу с почечным приступом. Приступ доктора сняли, но перед самой выпиской у Сергея Юрьевича неожиданно отнялись ноги. Не может человек встать с кровати, и всё. Ноги не держат.
Пациента перевели в неврологию, но тамошние специалисты только руками развели: инсульта нет, перелома позвоночника не наблюдается, другие органические поражения тоже одно за другим оказались исключены. Осталось нервное расстройство.
Клинический психолог лечебного учреждения выяснила кое-что интересное, и теперь нам следовало выработать стратегию вывода страдальца из кризиса. Мне предстояло побеседовать с пострадавшим, тем более что он сам хотел меня видеть. Ещё нужно поговорить с психологом клиники, лечащим врачом, завотделением... Целый консилиум!
Надо срочно подниматься и идти, но два последних визитёра, кажется, высосали все мои силы. Виктор Петрович сердится на меня, потому что думает, будто я не тороплюсь, потому как мне безразличен простой водитель. Был бы это шеф или начальник отдела какой-нибудь, я не пошла бы, а побежала, думает Виктор Петрович, но он неправ. Будь на месте Сергея Юрьевича хоть сам президент, не побежала бы, потому что работать в нерабочем состоянии глупо, это непременно закончится аварией. Он сам, ведь, не поедет на неисправном автомобиле. Так и здесь. Неисправный психолог не решит ничьих проблем, только новых добавит.
Если я сейчас не передохну пять минут и не выпью чашку чая, примерно через полчаса у меня начнётся мигрень. Именно столько времени нужно, чтобы добраться до больницы. Доберёмся, и накроет.
Однако объяснять что-то без толку. Пусть остаётся при своём мнении, вредный мужик. Я не буду думать о нём, медленно опустошая чашку чая. Допью, и поедем, никакой катастрофы из-за лишних пяти минут не случится, я точно знаю. Ещё я знаю, что невозможно быть хорошей всегда и для всех. Я пыталась так жить большую часть жизни, и ничего путного не вышло. Ольга, моя подмосковная подруга-домохозяйка, жила так всю свою сорокалетнюю жизнь, и теперь прах её удобряет розовый куст в Ростовской области. Передозировка снотворного. Многие подмосковные домохозяйки, и не только они, сидят на антидепрессантах со снотворным вприкуску, но под кустом оказываются в сорок лет, к счастью, не все.
Я понимаю, что когда-нибудь каждый из нас удобрит какой-то куст, дело не в этом. Дело в том, что надо прожить жизнь с максимальной пользой для себя и других, и последнее без первого невозможно.
Кстати, надо будет по дороге с работы прикупить кое-чего для мальчиков Ольги. Их отец привозит мне иногда ребят на выходные. Я сама предложила ему это, чтобы мужик не озверел окончательно. Должен же он выпить пива с друзьями, хоть иногда, да и личную жизнь ещё никто не отменял, не говоря уже о желании побыть в тишине и одиночестве.
Старшему сыну Ольги двенадцать лет, младшему восемь. Нет, не подумайте, я ими не занимаюсь. Я занимаюсь по выходным исключительно своими делами, пока мальчишки рубятся в приставку Андрея, перебирают его коллекцию моделей Лего или пинают мяч на площадке под окнами. Однако дети есть дети, неважно, свои или чужие, и они любят сюрпризы. Непременно порадую их чем-нибудь к следующему приезду, например, испеку торт и подарю что-нибудь.
- Инна, ты свободная женщина. Почему бы вам с Виталием не...
Я часто слышу подобные фразы от сотрудниц, родственниц и соседок по дому. Виталий - несчастный муж покойной Ольги, отец Миши и Паши, моих воскресных невоспитанников. Они перебили мячиком, кажется, уже все вазочки и статуэтки в моей квартире, но мне не жалко, шут бы с ними. Просто я не для того уходила от красавца и добытчика мужа, чтобы подбирать разных замухрышек-виталиков. Судорогой сводит всё тело от подобных мыслей! Аж спать расхотелось.
Взбодрившаяся и полностью готовая к борьбе с жизненными трудностями, я уже через десять минут плюхнулась на пассажирское сиденье служебного автомобиля. Пусть кое-кто хранит всю дорогу напряжённое молчание, это даже к лучшему. От пустопорожних разговоров у меня тоже может разыграться мигрень.
- Здравствуйте. Мы вас ждали, - приветствовала меня клинический психолог в вестибюле больницы. - Кристина Дмитриевна Маркина, - представилась она, протягивая мне узкую, наманикюренную по последней моде ручку.
- Инна Андреевна... Морозова, - представилась я с некоторой заминкой. - Психолог компании...
Мне нелегко после развода и смены паспорта представляться новой фамилией, хоть я и мечтала о ней всю свою сознательную жизнь. Я ношу девичью фамилию матери третий год, пора бы уже привыкнуть. До этого она была несколько лет моим псевдонимом на писательских сайтах. Я привыкаю, что я теперь Морозова везде и всегда, но почему-то не так скоро, как хотелось бы.
До чего же молоденькая эта Кристина Дмитриевна!.. Или нет, не очень? Современные женщины так выглядят, что невозможно с ходу определить их возраст. У кого-то и пол сразу не определишь, но это не про Кристину. Она очень нежная и по-девичьи очаровательная. Ей явно не восемнадцать, конечно. Получается, что успела окончить вуз, а двадцать три года или на десять больше - какая разница? У городских жительниц нет коровы, кур и пятерых детей в придачу, поэтому не заботиться о себе, сохраняя свежесть и красоту, просто глупо.
В кабинете завотделением, оказавшейся тучной тётечкой без возраста, зато в круглых очках и с кудряшками, меня ввели в курс дела. Говорил в основном лечащий врач, серьёзный суховатый блондин средних лет, представившийся Александром Ильичом.
- Это настоящая психосоматика, - гудел Александр Ильич, помогая себе правой ладонью, которая мерно поднималась над столом и тут же опускалась на него беззвучно. - Он не желает идти домой. В этом всё дело.
- Он всё отрицает, - ябедничала кругленькая Ирина Карловна, та самая завотделением в круглых очках, делавших её гладкое, в общем-то, личико, до ужаса старообразным. Выбившиеся из-под белого крахмального чепчика тёмные с небольшой проседью кудряшки мелко подрагивали в такт рассуждениям умудрённой докторши. - Мы ему так и говорим, все в один голос, включая его жену, что вы, мол, не хотите идти домой, Сергей Юрьевич, не ждёт вас там ничего хорошего, а он в отказ! Нет, говорит, мне срочно нужно домой, у меня плитка в кухне не доложенная, я младшему сыну рыбалку обещал, я то, я сё... А сам только ноги с кровати спустить может, дальше никак!
- А рефлексы? - Поинтересовалась я.
- В полном порядке! - Заверил Александр Ильич, рубанув ладонью по воздуху. - Это и навело нас на мысль о расстройстве нервного характера.
- Я знаю, что у него с тёщей не ладится, - поведала я консилиуму.
- Он живет с тёщей? - Переспросил лечащий врач. - Ну, тогда понятно.
- Надо же, такой взрослый, а сам... - Подала голос Кристина. - Он упоминал её в разговорах и на сеансах, но я думала, она к ним приходит или в гости приехала, а она живет с ними, оказывается. Ну, или они с ней, без разницы. В любом случае это ужас!
- Не все живут одинаково! - Наставительно произнесла Ирина Карловна. - У кого-то нет возможности отделиться даже после сорока.
- Пятидесяти, - поправила я. - Это на самом деле очень распространённая ситуация. Жильё в столице всегда стоило дорого.
- Так, можно снимать! - Горячо возразила клинический психолог, и я поняла, что она и впрямь ещё очень молода.
Что можно снять, когда на тебе жена с копеечной зарплатой и двое детей-школьников? А у тёщи вроде как избыток жилплощади, квартира трёхкомнатная... Конечно, жилищные проблемы, как и все прочие, надо решать, а не терпеть, но иногда принять решение бывает непросто, да и необходимость не всегда бьёт в глаза.
- Он не может идти домой, потому что частично парализован. Парализован потому, что не хочет идти туда, где ему плохо. При этом активно отрицает тот факт, что домашняя обстановка ему невыносима. Как быть? Вот, в чём вопрос, - резюмировала Ирина Карловна.
- Отрицание - нормальная часть терапевтического процесса, - начала Кристина. - Думаю, Инна Андреевна согласится со мной...
- Конечно, соглашусь, - откликнулась я. - Совершенно нормальная. Однако отрицание можно и нужно преодолевать, но на это могут уйти месяцы, если не годы. У нас нет столько времени.
- Да-а, - протянул Александр Ильич. - Тут впору выписывать его в том состоянии, что есть, но...
- Этого ни в коем случае нельзя делать! - горячо возразила Кристина. - Дома у него может развиться депрессия, и тогда...
- Ему нельзя домой, к тёще - согласилась я, - но можно домой к родителям в Орловскую область. Можно и нужно!
- Что вы такое говорите, Инна Андреевна? - Возмутился Александр Ильич. - В Орловскую область, парализованного больного...
- Да, нет, не парализованного, а вполне себе здорового больного, ну, то есть... Думаю, вы меня поняли. У меня есть план.
Я предложила план, состоящий из нескольких пунктов. Во-первых, мы не будем спорить с Сергеем Юрьевичем о том, хочется или не хочется ему возвращаться домой. Пусть будет, что хочется. Во-вторых, пообещаем ему, как только он выздоровеет и выпишется из больницы, восстановительный отпуск с оплаченной дорогой домой. Пусть едет сам и мальчишек с собой берёт. Там природа, воздух, рыбалка. У пациента появится мощнейшая мотивация к выздоровлению.
- Кто ему станет оплачивать поездку? - Поинтересовался Александр Ильич саркастически.
Я не ответила, а вместо этого набрала номер Игоря Никитича. Тот был в курсе ситуации с водителем и одобрил мой план, пообещав сегодня же отдать распоряжение в бухгалтерию. Осталось оповестить нашего строптивого пациента о решении руководства, что я и сделала, навестив его в палате.
Сергей Юрьевич поехал в обещанный отпуск уже через пять дней, но узнать об этом мне суждено было намного позже и через третьи руки. Знаете, так бывает: живёшь себе, живёшь, не планируешь никаких поездок, а она - раз, и запланировалась сама! Скажете, не бывает? Я тоже так думала. То есть, я ничего об этом не думала совсем, ибо не было причин, а оно... Впрочем, обо всём по порядку.
Тем заполошным осенним днём погода поменялась в течение светлого времени суток раз пятнадцать, не меньше. Небо то накисало тяжёлыми тучами, плюющимися дождём разного калибра и продолжительности, то слепило подозрительной, тёмной голубизной и желтоватым позднесентябрьским Солнцем. Дул пронзительный, неуёмный ветер, уносивший всё, что немного легче самого лёгкого автомобиля. Мой рабочий день протекал под стать природным процессам.
Вернувшись в офис, я сначала отправилась в отдел продаж на тренинг... Нет, не эффективности, а наоборот, посвящённый техникам расслабления. Я считаю, что лучший способ повысить эффективность - овладеть умением правильно и вовремя расслабляться. Если человек может в короткое время хорошо отдохнуть, его работоспособность непременно окажется выше, чем у работника, не умеющего расслабиться.
Едва я покинула отдел продаж, как на меня наскочила главбух Анна Геннадьевна. Она, оказывается, весь день меня караулила. Габаритная дама моментально утолкала меня в свой кабинетик, напоминающий по форме и обивке стен маленький, уютный гроб, где мы с ней минут сорок пили чай и обсуждали её внезапно вспыхнувшую полгода назад страсть к программисту Олеженьке.
"Какой ужас! - Думала я, глядя в её глаза цвета перезрелого крыжовника. - Как хорошо, что я не поддалась тогда своему чувству и не уподобилась ей. Сейчас тоже ходила бы по офису, наполовину обезумевшая, и всех докапывала."
Впрочем, у меня, как ни крути, ситуация всё равно другая. Мой "объект" проживает в далёкой Испании, а, если разобраться, то и вовсе в телевизоре. Я никак не могла бы навредить ему, а Олег... Парень устал отбиваться от насмешек коллег и друзей и всерьёз подумывает об увольнении. Интересно, кто она такая, эта Анна Геннадьевна, чтобы портить жизнь и карьеру ни в чём не повинному молодому человеку своей неуёмной болтовнёй и непрошеной заботой?
- У вас есть муж, - в миллионный раз напоминаю я. - Неужели вы не боитесь, что он...
- Да, чего мне уже бояться, в мои-то годы? - Устало отмахивается главбух. - Вышла я за него сто лет назад не по любви, не по расчёту, а потому что так надо было, и всю жизнь никого другого не знала. А он у меня, сами знаете, Инночка, неказистенький такой, смурной, косноязычный. Хоть на старости лет чего другого попробовать бы, но, видать, не судьба!
Анна Геннадьевна вздыхает тяжко, а я задумываюсь над её словами о замужестве: "не по любви, не по расчёту, а потому что так надо было". Я и сама вышла так замуж в двадцать лет. Мне казалось даже, что любовь есть, но теперь я прекрасно понимаю, что это был жуткий, нечеловеческий страх остаться одной, без пары. Страх не мой, а родительский, прабабушкин, общественный. Древний страх, не имеющий ничего общего с современной, да и тогдашней действительностью.
- Может, вам позвонить в службу досуга, Анна Геннадьевна? - Спрашиваю я на полном серьёзе.
- Какого такого досуга? Зачем? - Моя собеседница пугается так, что седоватые пряди у лица, вечно выбивающиеся из укладки, становятся торчком.
- Пригласите молодого парня. Он устроит вам сеанс любви и красоты за деньги. Узнаете другого мужчину, молодого, стройного, сильного, и никого напрягать не надо, и самой напрягаться. По-моему, отличный план.
В кабинетике-гробике повисает неловкое молчание. Я благодарю за чай и быстрым шагом направляюсь к себе на следующий этаж. Рабочий день давно закончился, а общение со съехавшей с глузду тёткой украло у меня часть вечера. За то время, что мы пили дурацкий чай и обсуждали общеизвестные факты, я могла бы почти добраться до дома. Могла бы почитать что-то полезное или просто расслабляющее у себя в офисе. Могла бы поболтать по Вайберу с дочкой, сыном или мамой. Много, что могла бы, но...
- Деспина! - Низкий мужской голос из коридорного полумрака парализовал меня.
От стены отделилась высокая тень и быстрым шагом направилась ко мне. Ноги сделались чужими. Горло сдавила прохладная колючая волна.
Глава 7
Этот сумрачный день
Нагоняет тоску.
В километрах дождей
Я укрыться смогу
От забот и от дел,
И от тысячи фраз...
Если б ты захотел,
Были б вместе сейчас.
Только ты далеко,
И не снюсь я тебе.
Чтобы было легко,
Неугодно судьбе.
Я закроюсь от всех,
Не скажу никому,
Что рыдаю сквозь смех
По тебе одному.
Позвонишь или нет,
Мне уже всё равно -
Ведь, безмолвны балет
И немое кино.
Не нужны мне и впредь
Никакие слова,
Только б в небо смотреть
К голове голова.
Сквозь снега и дожди,
Чтобы в ногу шаги,
Чтоб идти и идти,
Пусть не видно ни зги,
И, куда-то придя,
Где огня ровный свет,
Знать: меня и тебя
По отдельности нет.
Деспиной в моей нынешней жизни меня называет только один человек. Даже мать зовет Инной, а с остальной роднёй, одноклассниками и однокурсниками я не общаюсь. Их время прошло.
"Маркус... милый..." - Я с трудом подавила желание прильнуть к широкой груди, которая располагается примерно на уровне моего лица. Мой рост сто семьдесят один сантиметр, но какое это имеет значение, когда перед тобой баскетболист?
- Какая же ты, мамка, низенькая! - Поражался сын в пятнадцать лет. - Почему я раньше этого не замечал?
- Наверное, потому, что в тебе самом не было метра девяносто! - Смеясь, выдвигала я "неожиданное" предположение.
Сейчас рост Андрея сто девяносто шесть сантиметров. Не рекордный, конечно, но вполне себе нормальный баскетбольный рост. Если вдуматься, то на этот вид спорта его подсадила я, собственной персоной. Я всю сознательную жизнь обожаю смотреть баскетбол вживую и по телевизору, и сына незаметно для себя самой приучила. Я купила ему первый его баскетбольный мяч и показала на дворовой спортивной площадке основные приёмы игры, объяснила правила. Увидев азарт, искрящийся в васильковых глазах девятилетнего сына, нашла хорошую секцию и отвела Андрюшу на первую тренировку.
Сама я страстно люблю баскетбол и немного занималась им в юности, даже на соревнования в составе школьной команды ездила, но о профессиональном спорте даже не помышляла. Каких-то потрясающих результатов на площадке никогда не демонстрировала, а к шестнадцати годам стало ясно, что ещё и ростом не вышла. Я умела отобрать мяч у противника в самый неожиданный момент. Нередко делала это настолько комично, что публика визжала от хохота.
Надо мной часто смеялись в детстве. Настолько часто, что в начальной школе я к этому привыкла, а классу к шестому мне начала нравиться роль клоунессы. Несчастные дети часто становятся клоунами. За издёвками над самим собой и окружающими, за злыми шутками и безобидными кривляньями легко спрятать комплексы и боль.
Пусть достопочтенная публика побаивается стать объектом твоего неуёмного остроумия и вежливо аплодирует, когда ты высмеиваешь кого-то другого или что-то другое. Это гораздо лучше, чем существовать в роли объекта брезгливой жалости и полного отвержения, как это было в моём детстве лет до восьми.
До замужества меня звали Деспина Андросовна Закапопулос. Представляете, как мне жилось в общественных, как бы образовательных детских учреждениях? Добавьте к идиотскому ФИО вечно красную, шелушащуюся диатезом кожу на руках и лице, линялые, обтрёпанные платьишки не по росту, бледно-рыжие, торчащие в разные стороны волосы и получите почти полную картину. Я сейчас имею в виду нормальных и более-менее нормальных людей. Полное представление о моей детской участи может получить только такой же точно изгой, он же "срань господняя", он же "выродок облезлый".
Нет, я не была дочерью маргиналов, не подумайте дурного. Напротив, росла во вполне себе интеллигентной семье с одним ребёнком, то есть мной. Просто раньше не умели так хорошо лечить диатез, как сейчас, и волосы мои жутко непослушные от природы. После осветления стали послушнее, а в детстве пригладить их не представлялось возможным, вот, я и ходила с вороньим гнездом на голове. Ещё у родителей не было лишних денег, и они считали нецелесообразным покупать мне новую детскую одежду, поэтому я ходила в обносках родни и знакомых. У моих родителей вообще никогда никаких денег не было ни на что.
Если вы думаете, что сейчас последует рассказ о тяжёлой жизни интеллигенции в "такие-растакие" советские времена, то ошибаетесь. Неважно, интеллигент ты, комбайнер или сапожник, но, если ты, не будучи инвалидом, не в состоянии обеспечить себя и свою семью, ты дерьмо, и неважно, какой на дворе строй. Такой урок я вынесла из родительской семьи. Я поклялась в одиннадцать лет сама себе, что у меня никогда не будет такого никчёмного облезлого мужа, как мой отец, столь жуткого постельного белья, таких обтрёпанных полотенец и таких страшных, лысых ковров. Последних лучше не надо совсем, чем такие.
Однажды мне надоело смотреть на это позорище, и я отнесла чёртову лысину, "украшавшую" пол нашей облупленной, старомодной гостиной на помойку. Следом я принялась красить пол: вылила на него сразу всю банку с краской и принялась растирать валиком. Краски, конечно, не хватило, и я пошла за следующей банкой. Я не покупала её, а брала в дедушкином сарае. Позже выяснилось, что это краска для кровли, а не для пола, и она ещё долго потом облазила, пачкая носки, тапочки, половые тряпки и... лысый ковёр, который пришлось всё же вернуть на место. Явившаяся не ко времени бабушка заметила пропажу и учинила мне допрос с пристрастием. Пришлось признаться в преступлении, и бабушка заставила меня лезть за облезлой дрянью в помойку.
Пока я занималась половыми художествами, наш ковёр закидали мусором соседи. Надо заметить, раньше выбрасывали мусор не так, как сейчас. Сейчас народ выносит отходы своей хозяйственной и прочей деятельности культурно запакованными в пакетик, а тогда к помойке несли мусорное ведро, переворачивали его над баком и - опа! Подгнившие овощные очистки, скорлупа яиц с остатками содержимого, бумажные обёртки со следами пищевых продуктов летели на то, что выброшено ранее. Например, на старый протоптанный ковёр из чьей-то жуткой гостиной.
Мне потом оттирать его пришлось, а после самой мыться со стиральным порошком, но даже после столь экстремальных банных процедур непередаваемый аромат мусорного бака преследовал меня недели три. Хорошо, дома его щедро перекрывала вонь кровельной краски. Я люблю запахи краски, клея, бензина, растворителя. Медики говорят, что это один признаков анемии. Она и впрямь сопутствует мне всю жизнь. Спасибо, хоть диатез прошёл.
В другой раз я покрасила всё имеющееся в доме постельное бельё и полотенца одёжной краской свекольного цвета. Других цветов не было в тот день в продаже. Перед этим я зашила на страшном, пожелтевшем постельном белье все дырки, обрезала у большинства наших линялых полотенец обтрёпанные края и подшила их, как учили на уроках труда.
От кипячения в баке старые тряпки немного подсели и скособочились, и вместо полотенец я получила кривые, линючие носовые платки, а вместо простыней и наволочек пятнистые бесформенные тряпки. Вдобавок ко всему прочему я, кажется, напутала с концентрацией краски, и многие вещи покрылись сетью мелких дырочек.
Мать, придя с работы, долго хлестала меня испорченной простыней, оставлявшей на коже плохо смываемые следы, и выкрикивала при этом страшные итальянские ругательства. Ругаться, как все нормальные люди, матери мешали диплом о высшем образовании и должность школьного завуча. Нет, моя мать не итальянка, не подумайте лишнего. Мне с лихвой хватает иностранных корней в лице дедушки-грека, наградившего нашу семью совершенно идиотской для русского уха фамилией, и полугрека папы, подарившего мне странное имя, придурочное отчество и комплекс бедняка на большую часть жизни.
Мать ругалась раньше по-итальянски, потому что работала завучем, а после директором в школе, где из иностранных языков преподавались только английский с немецким, которые даже сами учителя знали весьма приблизительно. Мать тоже знает по-итальянски всего пару фраз и несколько бранных выражений. Свои потрясающие знания она почерпнула от пленных итальянских фашистюг, отстраивавших что-то в их городке после войны. Ругательства темпераментных южан очень цветистые и смачные, и никто не заподозрит, что ты ругаешься, как сапожник, если делать это, как сапожник итальянский.
Если помните, я тоже работала в школе завучем, причём умудрилась сделать блестящую педагогическую карьеру ещё до тридцати лет. Многие краснодарские знакомые связывают моё выгорание, о котором я тоже уже упоминала, именно с фактом моего раннего и быстрого "восхождения", но дело совсем не в этом. Дело в том, что я случайный человек в педагогике. Я никогда не жаждала оказаться в школе, особенно, насмотревшись на мучения матери.
Кстати, я сама постоянно добавляла матери мучений. Кажется, моё школьное десятилетие было худшими годами её, если не всей жизни, то работы точно. Думаю, ни для кого не секрет, что с детей учителей и администрации в школе спрос особый. Представляете, чего наслушалась обо мне мать, особенно после того, как затюканная "срань господняя" выросла в злую, языкастую клоунессу? Огонька добавляли мои споры с учителями, которые нет-нет, да и путали какие-то факты, события и даты, и мои баскетбольные "подвиги". Однажды, отбирая мяч, я намеренно стащила с противницы штаны, представив это впоследствии как "несчастный случай".
Жизнь моя в детстве и подростковом возрасте состояла, конечно, не сплошь из одних только издевательств над учителями, бесконечных баталий с однокашниками, мелких спортивных шалостей и крупного домашнего вредительства. Я много и с удовольствием мечтала.
Мечтала о том, как после школы уеду в Прибалтику, выучусь на врача, выйду замуж за своего умопомрачительного голубоглазого пациента, и мы будем жить в доме с садом у моря, заведём двух собак и пятерых детей, а потом... Неважно, что потом, и почему в Прибалтику. Я и сама не знала. Возможно, как раз потому, что в Прибалтике было тогда налажено производство отменного домашнего текстиля и трикотажа. Главное, мы с мужем не будем постоянно ссориться из-за денег, как мои родители, потому что оба будем хорошо зарабатывать, особенно голубоглазый красавец, и ни один наш ребёнок не почувствует себя одиноким, потому что у каждого из них будет четверо братьев и (или) сестёр.
Я проклевала родителям с детства все мозги на тему того, как стану врачом, когда вырасту.
- Ты ещё сто раз передумаешь! - Отмахивалась мать.
- Не знаю, как насчёт врача, но хозяйка из тебя точно говённая. У тебя руки-крюки, и выйти замуж тебе будет очень сложно, - переводил отец разговор на свою любимую тему.
Он очень любил бредить на тему моего замужества. "Вот, выйдешь замуж, и тогда..." - Было его любимой присказкой. Если верить словам родителя, получалось, что без вонючего "замужа" жизни у меня не будет совсем, причём в буквальном смысле.
- Замуж - пердамуж! - Истерически выкрикнула я однажды за ужином. Перед этим я сказала, что мечтаю поехать на каникулы в Прибалтику, а отец зарядил, что непременно поеду, когда выйду замуж. - Я никогда не выйду замуж! Слышите? Никогда!
- Никогда не выходят замуж только трупы, - жёстко обрубил отец, и глаза его угрожающе побелели. - Живые люди обязательно, так или иначе, женятся или выходят замуж.
- Значит, я хочу умереть, - сообщила я замогильным голосом.
Именно в тот момент я сочла мечты о голубоглазом муже-пациенте глупыми и вредными, а иметь детей расхотела совсем. Обрушившийся на мою бедовую голову оглушительный мамкин подзатыльник укрепил меня в этом нежелании. Было мне на тот момент тринадцать лет.
Я больше не пыталась украсить и исправить как-то наш скудный быт, раз я всё одно уже говённая хозяйка и руки у меня крюки. Мне сделалось до фени, как относятся ко мне одноклассники и учителя. Я засела за книги, уносившие меня от убогого бытия в другие миры. Это были приключения, фантастика, исторические и любовные романы. Что угодно, только не "скучная" классика по школьной программе.
В итоге моя начитанность лет до тридцати пяти была очень странной, примерно как у бомжа Василия. После я всё же удосужилась открыть для себя Толстого, Достоевского, Гоголя, Чехова и Лескова, тем более что на них, особенно на первых двух, постоянно ссылаются вузовские учебники психологии.
Помимо беллетристики я читала в старших классах много медико-биологической периодики и занимательной литературы по этим дисциплинам. Родня и одноклассники только посмеивались. Однако когда вплотную приблизилась пора выпускных экзаменов, одноклассникам сделалось на меня плевать, а родители взялись за меня всерьёз. Нет, никто не нанял мне стадо репетиторов, не подумайте лишнего. Они просто собрали семейный совет.
Глава 8
На совет явились помимо родителей и дедушки с бабушкой двоюродная тётя с взрослым сыном и старшая двоюродная сестра, на тот момент замужняя двадцатипятилетняя особа, исключительно живая и глубокоуважаемая. Все они принялись меня стыдить.
- Вот, на врача решила идти учиться, - поведала мать высокому собранию, указывая на меня. - Я уж её и так, и этак отговаривала... Нет, ни в какую. Так и придётся, видимо, устраивать её в медицинский. Что ещё делать?
- Ни в коем случае! - Горячо возразила тётя. - Я сама медик, и могу сказать...
Она долго разорялась на тему жалкой доли медицинского работника, но я так и не поняла, в чём жалость. Тётка, работая детским массажистом в двух местах, была основным добытчиком в семье. Она ещё и калымила направо и налево. Я кинула этот аргумент в её лоснящееся лицо, украшенное модными очками на цепочке, как мокрое после неудачной покраски полотенце.
- Ты так не сможешь! - Прилетел ответный кирпич.
- Почему?
- Ты дура! - Это уже отец. - Говорят тебе, не сможешь, значит, не сможешь! Почему ты всё время со всеми споришь?!
Аргумент отца может в наши дни показаться странным, но в те авторитарные времена он звучал вполне себе убедительно. Присутствующие посмотрели на моего родителя с невольным уважением, мол, не гляди, что ни умом, ни статью не вышел и добытчик никакой, а папаша-то, вон, какой строгий.
- Это очень плохая твоя черта характера, Деспина, - наставительно произнесла бабушка. - Люди не любят, чтобы с ними постоянно спорили. Надо иногда и соглашаться.
- Медицина - моё призвание! - Бахнула я, краснея, как рак.
Ненавижу высокопарности. Люблю шутки, веселье, баскетбол и развлекательное чтение.
- Медицина - дело дешёвое, - ожил вдруг троюродный братец, хлопая глазами неопределимого цвета.
У него недавно начался нервный тик. Кажется, сразу после удачной, счастливой женитьбы. Видимо, толстенного обручального кольца на пальце ему недостаточно, и Димочка ещё моргает, как заведённый, чтобы его не приняли ненароком за неженатый тридцатилетний труп.
- А ты сам-то, где и кем работаешь? - Ехидно поинтересовалась я.
- Водителем в горкоме партии. Ты же прекрасно знаешь, сестра. Откуда у всей родни дефицит, по-твоему, берётся?
- У меня больше нет к тебе вопросов.
- Не дерзи, Деспина! - Это уже дедушка.
- А то что? Дефицита не будет?
- Замуж никогда не выйдешь, - пробасила корпулентная кузина. - Парни не любят слишком языкастых девушек. У тебя есть парень, Деспина?
Я залилась краской.
- У меня есть три парня! - Шарахнула я.
- Три - это значит ни одного, - резонно возразила сестра.
- А пойдёшь учиться на медика, вообще никогда замуж не выйдешь, - прогундосил отец, с удовольствием брякаясь тощим задом в вытянутых трениках на любимого конька. - Никому не нужна жена, которая будет учиться до двадцати четырёх лет, а двадцать четыре - это всё, предел, черта. Дальше выйти замуж за нормального парня не получится, как ни пытайся.
- Так, вот, почему мать с тобой связалась! Нормальных парней уже всех разобрали, оказывается.
Выкаченные, как у рака, зенки отца побелели. Мать, обзаведшаяся штампом в паспорте в двадцать пять, покраснела. Бабушка от ужаса прикрыла руками морщинистый рот, но мне было уже плевать. Я, как крыса, загнанная в угол, готова была бросаться на всех сразу и каждого в отдельности. Собрание пришло к выводу, что я редкостная хамка, но решать что-то с моим профессиональным определением было нужно.
- В медицинском очень сложно учиться, - снова загудела кузина. - Одна моя знакомая отучилась там три курса и сошла с ума.
- Может, она и до этого была дербалызнутая?
- Она была очень похожа на тебя, Деспина. Такая же самоуверенная и грубая, - скорбно пробасила сестрица.
- Да, она кончит в психушке! - Радостно уцепился отец за эту мысль. - Вы на неё только посмотрите: столько взрослых, здравомыслящих людей собралось, правильные вещи ей говорят, а она... - Отец досадливо махнул рукой и принялся чесаться.
Он вечно чухается, как обезьяна, и ему плевать, где он находится, и сколько людей вокруг. Скажу вам по секрету, мой дорогой родитель презирает их всех без разбора, ибо не знает себе равных по красоте, талантам и интеллекту. Добавлю также, что высшее образование и номинальная принадлежность к творческой интеллигенции никого ещё не сделали интеллигентом в полном смысле этого слова.
Мой отец окончил консерваторию по классу скрипки, но по виду, манерам и поведению напоминает контуженную мартышку с демонстративным психозом. Из-за хронической лени и склочного нрава сменил, должно быть, сотню мест работы. Однако при этом всегда лучше всех знает, кто чего стоит, кто чем кончит, и постоянно указывает, кому что следует делать. Немудрено, что ему постоянно указывают, куда ему следует идти.
- Ты не поступишь в медицинский, Деспина, - подала голос мать. - Я узнавала, там жуткий конкурс. Надо было с репетиторами готовиться или хотя бы подготовительные курсы посещать.
- Почему мне никто об этом не сказал, - спросила я, мертвея. - Почему...
Я тяжело осела на стул, закрыла лицо руками и горько разрыдалась. Никто не утешал меня. Кажется, дорогие родственники были рады моим слезам и своей победе надо мной.
- Ты можешь попробовать поступить на биологический. Там те же экзамены, а конкурс ниже раза в три. Я помогу тебе готовиться, - сказала мать.
Она сама учитель химии и биологии. Я воззрилась на мать с надеждой.
- Я буду микробиологом! - Выдохнула я, отирая слёзы. - Буду работать в крутом НИИ, вакцины разрабатывать...
Тогда мне казалось, что пришло спасение, но это было только началом мук. Почему мне не пришла в голову мысль поработать год, параллельно занимаясь подготовкой к экзаменам в медицинский, или поступить в медицинское училище, трудно сказать. Должно быть, горе застило глаза.
- Посмотришь, - произнесла мать уклончиво. - Ты ещё, возможно, сто раз передумаешь.
Я не стала с ней спорить, глубоко убеждённая в том, что слова её ничего не значат. Однако сама действительность заставила меня думать иначе. Уже учась на третьем курсе, я поняла, что ни в какой научно-исследовательский институт не попаду, ибо они закрывались один за другим.
Университет я оканчивала, будучи беременной на шестом месяце. Родне удалось не только отпихнуть меня от медицины, но и запинать, пугая безумием и другими страшными болезнями, в двадцать лет замуж. Я женила на себе серьёзного не по годам красавца Виктора путём немыслимых манипуляций. Детей заводить не собиралась, но молодой муж сказал после свадьбы:
- Ещё чего! Ты хочешь, чтобы я попал после универа в армию? - И выбросил мои противозачаточные таблетки в выгребную яму семейного общежития, где он умудрился получить для нас комнату, подрабатывая дворником.
Полтора года дети не получались, и муж пригрозил, что бросит меня, если не будет результата через три месяца. Я испугалась.
- У нас никто не разводится! Наших женщин не бросают мужчины! - Пели в один голос мама, бабушка, тётки и прочая женская родня.
Мне страшно было представить, что будет, если меня бросит муж. Они точно сведут меня всей своей кодлой с ума!.. Кажется, я забеременела Ангелинкой от страха.
- Срочно надо второго, - загудели на разные голоса муж, свёкор со свекровью и золовка Ксения, едва мы с дочкой пришли из роддома.
Не то чтобы они очень уж чадолюбивы. Просто в те времена не брали в армию тех, у кого двое и больше детей. Витюше нельзя в армию. Пусть лучше двое детей, если уж всё равно имел глупость жениться в двадцать с небольшим.
Материальных трудностей я не боялась, ибо привыкла жить бедно всю свою добрачную жизнь. Ещё очень хорошо помнила своё скучное, одинокое детство, поэтому через два года после Ангелины на свет появился Андрей.
Мы тогда уже съехали из жуткой общаги с удобствами во дворе в благоустроенную съёмную однушку и ощущали себя настоящими богачами. Когда Андрею исполнилось три года, несчастный случай унёс бездетную тётю Виктора, и мы заняли её небольшой, уютный домик с садом. После прикупили соседний пустующий участок и построили на нём современный, удобный и просторный дом, а тётину избушку сдавали квартирантам.
В нашей с Виктором семейной жизни было всякое. Например, однажды я забеременела третьим ребёнком.
- Иди на аборт! - Запели в унисон муж, а с ним вся моя и его родня.
- Почему? - Недоумевала я. - Чем этот ребёнок хуже Андрея с Ангелиной?
- Мы его не прокормим, - категорично заявил любящий супруг.
- Тебе гадалка нагадала, что он родится с повышенным аппетитом, или ты собираешься бросить руководящую должность и сесть на паперти?
- Ты дура! - Орал Виктор, выкатив побелевшие глаза, точь-в-точь, как мой отец.
- Мощный аргумент, - соглашалась я. - Однако за свои выходки надо отвечать.
Дело в том, что великомудрый супруг однажды снова выбросил мои противозачаточные таблетки. Начитался где-то, что они сбивают гормональный фон и тем самым портят нервную систему женщины.
- Я не собираюсь жить с истеричкой! - Пресёк Виктор на корню все мои возражения. - Раньше вообще лимонной кислотой предохранялись, и ничего не было.
- Да, эффекта точно не было, - согласилась я. - Страна лидировала в мире по числу абортов.
- Не умничай! Чтобы я больше не видел этой дряни. Найду - разведусь с тобой. Армию я уже перерос, так что...
Резиновые изделия Виктор тоже "перерос". Он не для того женился, чтобы ими пользоваться. Внутриматочное средство мне противопоказано. Итог - противозачаточные свечи. У них, если кто не в курсе, один из самых низких показателей эффективности. Следствие - незапланированная беременность, которую, оказывается, надо прервать, потому что будущий ребёнок объест папу.
Я отказалась идти на прерывание. Мне кажется гадкой сама идея выскоблить плод, с которым всё в порядке. Я могу понять, если плод имеет неизлечимую патологию, которая в будущем отразится на качестве жизни его самого и всей семьи. Другое попросту не укладывается в моей голове. К тому же ответственность за свои решения человек должен нести сам, а не за счёт жизни неродившегося ребёнка и здоровья своей жены.
- Выскабливание вредно для организма женщины, - объяснила я. - Оно сбивает работу желёз внутренней секреции и подрывает нервную систему. Ты же не хочешь жить с истеричкой.
Виктор начал пропадать где-то по вечерам, а после и вовсе стал приходить домой раза два или три в неделю. Сначала врал про командировки. После научился рявкать, что, мол, не моё дело. От него нередко несло перегаром, хотя ни до, ни после того случая спиртным не увлекался.
Ещё муж, мне назло, зная, как я плохо переношу вонь немытого мужского тела, почти перестал мыться. Не слушал, что я говорю: демонстративно закрывал руками уши и передразнивал меня визгливым голосом либо просто включал музыку на полную громкость. Смотрел по полночи телевизор, прекрасно зная, что я не могу под него заснуть, как ни пытаюсь. Выкидывал в мусорное ведро приготовленные мной блюда, называя их нищенскими объедками. Он всегда гордился тем, что его родительская семья живёт гораздо богаче моей, а теперь эта гордость буквально выплёскивалась на меня волнами едких, обжигающих помоев. Виктор травил и выживал меня из дома всеми доступными способами.
Уйти к родителям было немыслимо. Меня там и так регулярно раскатывали в блин за моё решение оставить ребёнка. "Сама виновата", - это самое мягкое, что мне доводилось слышать от кровной родни.
Однажды я собрала вещи и переселилась с детьми в Центр Помощи жертвам домашнего насилия. Очень трудно признать себя жертвой, но иногда нет другого выхода. О моём "странном шаге" сразу же написали местные газеты, потому что к тому моменту я сделалась достаточно заметной персоной в городе.
За полтора года до третьей беременности я открыла небольшой палеонтологический музей на базе своей школы, и туда шли экскурсии со всего города. С экспонатами проблем не возникало: их постоянно находили строители при рытье котлованов и простые граждане буквально на своих огородах. Имя моё неоднократно упоминалось в газетах в связи с музеем и конференциями, которые я проводила раз в квартал. На них приглашалась научная элита края, энтузиасты и просто желающие.
Теперь заголовки надрывались о домашнем насилии в моей семье и переселении в Центр Помощи. Мне было плевать. Я привыкла быть в эпицентре негативного внимания с малолетства, а семейка дорогого супруга переживала очень болезненно.
Свекровь вылавливала меня, где только возможно, и стыдила во все корки. Даже муж приходил с повинной речью, окончившейся всё теми же оскорблениями и угрозами развода, которые почему-то дальше слов не шли, но я не собиралась ни возвращаться, ни требовать у докторов направление на прерывание беременности. Моя мать плакала и уговаривала идти жить к ним с отцом. Я отказалась, зная, что в родительском доме не считают за людей безмужних женщин.
Решила, что выйду на работу сразу после родов. Ребёнка придётся оставлять в яслях Центра, но выбора нет. Зато со временем я смогу снимать приличную квартиру, да и очередь на социальное жильё для многодетных семей никто не отменял. Вдруг и моя подойдёт когда-никогда? Не каждый, ведь, день встречаются неполные семьи с тремя детьми.
Однажды я проснулась на казённой односпалке Центра в луже крови. Ребёнок сам не пожелал появляться на свет в такой обстановке.
Когда всё закончилось, я попросила медиков показать мне мёртвую девочку. Они поражались моему хладнокровию и пытались отговорить, но, узнав, что я биолог с военно-медицинской подготовкой, успокоились и отстали. Я даже несколько фотографий мёртвого ребёнка сделала на свой маленький, но очень дорогой и качественный фотоаппарат, приобретённый для музея. Когда муж в очередной раз явился, продемонстрировала ему плод его стараний.
- Можешь подавать на развод. Нас разведут теперь без вопросов. Надеюсь, ты счастлив, - зарядила я.
Он ушёл, пошатываясь, и попал в тот день в больницу с сердечным приступом. Об этом прибежала сообщить взъерошенная свекровь. Ей я тоже не преминула продемонстрировать те снимки.
- Ты зверь, - заявила она. - Зверь и нелюдь. Как ты можешь держать такое в руках, да ещё и мужчине показывать? Женщина называешься! Ты подумала, что будет, если Виктор сейчас умрёт?
- Его похоронят, - предрекла я мрачно. - Похоронят в одной могиле с его мёртвой дочкой, которую он сам же и убил. Я позабочусь об этом. Снесу все препятствия. Ему не будет покоя ни на том свете, ни на этом.
- У тебя двое детей! - Выстрелила свекровь.
- Это признак неполноценности? - Зло поинтересовалась я. - Или обязательство цепляться любой ценой за штаны их отца?
Она расплакалась. Плакала долго и искренне, а после сказала, что я очень стойкая, и всё правильно делаю.
- Мы раньше всё терпели, а зря! - Резюмировала она, утирая слёзы.
Не знаю, что это было - слова, сказанные от сердца, или хитрый ход. Мать Виктора с неделю бегала между больницей и общежитием Центра Помощи, и ей удалось помирить нас с Виктором. Думаю, свекрови сильнее моего не понравились алкогольные походы её сыночка и его превращение из красивого, ухоженного мужчины в грязное небритое чудище.
Муж просил прощения, клялся, что такого больше не повторится, и, действительно, никогда после не лез в мои женские дела и не пытался воспитывать. Между нами установились холодновато-уважительные отношения, и мы жили под одной крышей много лет после того инцидента, как вы уже знаете. Мы были скорее папа и мама, хозяин и хозяйка, партнёр и партнёрша, чем супруги в полном смысле слова.
Я больше не хотела детей от этого мужчины, и мне сделалась безразлична интимная сторона отношений. Виктору постоянно казалось, будто у меня кто-то есть. Мы подолгу соблюдали корректный, молчаливый нейтралитет, но иногда он взрывался дичайшими скандалами с взаимными обвинениями и претензиями. Я старалась оградить от этого детей, но они всё прекрасно понимали. Не на ровном месте Ангелина и Андрей росли настолько самостоятельными, как я уже рассказывала.
Когда Ангелине исполнилось четыре года, а Андрею два, я устроилась учителем в ту школу, где благополучно отмотала свои учебные десять лет. Мать теперь директорствовала там, и работалось мне относительно легко. Через три года я стала завучем, и всё бы ничего, но я стыдилась профессии педагога и тяготилась ею. Самым страшным оскорблением для меня было услышать, что я похожа на учительницу. Я делала всё, чтобы не быть похожей на педагога. Именно тогда и сформировался мой непростой, немного экстравагантный стиль одежды.
Я щедро разбавляла классический дресс-код яркими пиджаками и юбками необычного кроя, носила многоцветные шейные платки, зелёные с жёлтыми вставками туфли и сумочки самых необычных форм и расцветок. Мне стали говорить, что я похожу на киноактрису, и такой расклад меня вполне устраивал.
Кажется, Ангелина "заболела" дизайном одежды тоже из-за меня. Я часто обсуждала при ней моду и стиль с подругами, матерью, свекровью. Я приносила из магазина и с рынка вороха одежды и подолгу вертелась в ней перед зеркалом. После мы с Линой шили из старых вещей наряды куклам, и это было так увлекательно! Мужа бесили светлые нитки на тёмном ковре гостиной, выводили из себя разбросанные по дому куклы в недошитых нарядах. Меня всё это только забавляло.
Я хохотала, как подорванная, когда Лина лет в семь изрезала на наряды куклам парадную скатерть, решив, что, если та лежит годами в шкафу без дела, то не очень-то и нужна в хозяйстве. Виктор со свекровью на пару орали так, что, кажется, в саду осыпались яблоки. Муж поменял отношение к увлечению дочери, когда её "самостроком", как он презрительно именовал сшитые Линой собственноручно наряды, начали восхищаться настоящие мастера.
Ещё перед устройством на учительскую должность я сменила имя и отчество с придурковатой Деспины Андросовны на простую и понятную Инну Андреевну. Я не желала больше быть Пиной, Диной, Ниной, Тиной, Дельфиной, Жозефиной и чёрт с дьяволом знают, кем там ещё. Я стала тогда просто Инной Андреевной... Чумырёвой.
Да, так звучит и пишется фамилия моего бывшего мужа, и он ни за что не согласится поменять её. Если завести с ним об этом речь, он едва ли не в драку бросается, отстаивая своё право носить обидную кличку вместо фамилии. Сын переехал ко мне после нашего развода не потому, что привязан ко мне сильнее, чем к отцу. Просто, попав в большой спорт, мальчишка взял благозвучную фамилию. Он теперь Андрей Андреев, простенько и со вкусом. За это отец не желает больше его знать.
Что ж, карма. Мой отец тоже не желает меня знать больше двадцати лет по причине смены имени-отчества, но меня это не колышит, а Андрей ужасно переживает.
Думаю, именно поэтому он вцепился в Маркуса. Правда, тот по возрасту годится ему разве что в очень старшие братья или молодые дядюшки, но относится более чем покровительственно. Андрею явно не хватает отеческого внимания и наставлений. Маркус зачем-то носится с ним, как с писаной торбой. Думаю, хочет показать мне, какой он на самом деле хороший, и какой дар небес я упустила в его лице.
Не упустила, а безжалостно прогнала. После резко вырвала из сердца и прижгла зияющую рану напалмом. Он зря приехал. Зря ждал меня в жутковатом полумраке длинного, узкого коридора. Я сейчас всё объясню этому двухметровому почти испанскому товарищу. Я раз и навсегда отучу его...
- Роман? - Я удивлённо воззрилась на мужчину, шагнувшего мне навстречу из коридорного полумрака.
Глава 9
- Деспина! Ну, наконец-то!.. Руки ледяные! Опять не следишь ни за гемоглобином, ни за давлением?
Демич говорит по-русски чётко и ровно, совсем с небольшим акцентом. Наполовину серб, наполовину словак, он знает, кажется, сотню языков. Живёт и трудится недоучившийся врач и великий художник современности в Испании, у него там небольшая вилла. Роман Демич нередко бывает по делам в России. Его работы постоянно экспонируют наши художественные музеи и частные картинные галереи. Что-то иногда даже продаётся, но основная часть почитателей таланта Демича и покупателей его работ проживает всё же на Западе.
Один из российских поклонников и постоянных покупателей известного на весь мир художника-зожника - наш шеф. Благодаря Игорю Никитичу мы с Романом познакомились в первый год моей работы в компании Шишкина.
Я люблю светлые, яркие, немного размытые пейзажи Демича. Один из них висит у меня в спальне перед кроватью. Сам маэстро подарил за мою работу с ним. Купить его картину мне было бы точно не по карману. Открывая утром глаза, я заряжаюсь теплом и светом люцернового поля, расцвеченного редкими вкраплениями маков и васильков, освещённого золотым августовским Солнцем.
Однако портреты Демича никуда не годятся. Меня ужасают его непропорционально длинные, кособокие и косоглазые тётки, а дядьки... Лучше о них не вспоминать в тёмное время суток, а то ещё приснятся, и уделаешь ненароком постель. Я Роману так и сказала, когда он год назад буквально припёр меня к стенке своими расспросами о моём мнении по поводу его творчества. В ответ художник расхохотался своим не по летам юным, звенящим смехом.
- Ты дитя соцреализма, вот, и весь твой художественный вкус, Инетта, - выдал он, отсмеявшись.
Тогда он ещё называл меня Инной или Инеттой, на итальянский манер. Инетта - что-то вроде Инночки, уменьшительная форма. Мне нравилось. Однако я успела забыть, что теперь не один только Маркус знает моё настоящее имя. В начале лета я случайно выдала его Демичу.
Пришлось прибегнуть к самораскрытию в один из наших с ним сеансов, потому что Роман очень переживал из-за своей потери. Любовь всей жизни прислала ему тогда приглашение на свадьбу с одним его старым другом.
- Почему с ним? Ну, почему именно с ним?! - Кричал Демич так, что в аромалампе гасла свеча. - Иретта, такая чёткая, правильная и этот... расколдай!
- Раздолбай, - осторожно поправляю я.
- Какая разница? - Устало отмахивается Демич. - Она не сможет с ним жить!
- Ну, и хорошо, - обнадёживаю я. - Разведется с ним к чертовой матери, да и вернётся к тебе.
- Мы никогда не были вместе, - горько произносит Демич. - Я только собирался признаться ей в своих чувствах, а она...
"Собирался-собирался, да и прособирался!" - Думаю я с тоской.
Иреттой Демич называет Ираиду Рудову, известную писательницу. Очень красивая женщина и незаурядная личность. Думаю, Демич, останься Рудова с ним, быстро наполучал бы по лбу за своё неуёмное стремление к соблюдению правил здорового образа жизни всегда и во всём. Он часто бывает невыносим со своим занудством. Я легко терплю его закидоны, потому что редко с ним вижусь.
С бывшей женой, Надеждой Кралич, тоже знаменитой художницей, Демич прожил в своё время два года, после чего супруги разошлись. Думаю, Рудова не выдержала бы с ним и трёх месяцев.
Ираида редко устраивает творческие вечера, но я стараюсь не пропускать ни одного. Она по ряду причин живет уже много лет в Италии, хотя остаётся при этом москвичкой до мозга костей. Этим летом она вышла замуж за чемпиона мира по плаванию Александра Фарини, того самого "друга-раздолбая". Однажды я видела их вместе, и мне не показалось, что пара на пороге расставания, но каждый видит то, что хочет, и Демич не исключение.
Интересно, зачем он приехал сейчас? Устраивает выставку работ? Объявился крупный заказчик? Пригласили на торжество?..
- Я за тобой, - объявил Демич, когда я заперла за нами дверь кабинета. - Собирайся. Наш рейс назначен на шесть утра завтрашнего дня.
Ох, уж эта его манера вытряхивать на голову собеседника самую суть, не познакомив ни с чем остальным! Обожаю, когда начинают с конца!
- Я отпросил тебя у твоего директора на три недели. Твоё отсутствие будет расценено как служебная командировка.
- Отлично, - одобрила я. - Продолжай, но особо не спеши. Глядишь, к концу полёта доберёмся до цели поездки, не говоря уже о месте назначения.
Роман заморгал на меня круглыми васильковыми глазами с опахалами длинных, белёсых ресниц. Этот шикарный, почти двухметровый грузноватый блондин-полиглот не понимает юмора и идиом, что, в общем-то, простительно, учитывая, какой объём языков хранится в его крупной, подстриженной по последней моде голове.
- Мы летим в Испанию, - соизволил Демич оповестить меня, проморгавшись.
- Я лечу на твою выставку?
- Нет.
- Выхожу за тебя замуж?
- Почему сразу за меня? - Возмутился Демич. - Эти твои шуточки, Деспина! Лучше бы ты за здоровьем своим следила так же, как шутишь!
- Так же смешно или так же глупо?
- Ты сведёшь меня с ума!
- Не успею. Ты меня раньше сведёшь. Так, за каким дьяволом я должна лететь в чёртову Испанию, когда у меня здесь...
- Что за манера поминать чёрта, да ещё и с дьяволом на пару, почти ночью? Что ты за человек, Деспина? Если бы я не знал, какая ты на самом деле добрая, подумал бы, что ты настоящий Люцифер в юбке!
- Не поминай меня ближе к ночи, - предупредила я, приставив к голове указательные пальцы на манер рогов, и мы оба покатились со смеху.
Мой друг явно делает успехи в русском. Вот, уже простые шутки понимать начал. Роман перестал смеяться резко и неожиданно.
- Маркусу плохо, - объявил он помертвевшим голосом, и сердце моё провалилось в тартарары.
Оно проваливается при любом упоминании Маркуса, а уж при таком...
- Ч-ч-то с-с-случилось? - Спросила я, заикаясь.
- Он умирает медленно, - просто ответил Роман.
Я продолжала делать вид, что смотрю на Романа, но на самом деле ничего не видела из-за огромной, распластанной, чёрной жабы, повисшей перед моими глазами. Она всегда является в самый неподходящий момент.
В последний раз жаба висела, перекрывая мне весь обзор, почти год назад, когда я объявила Маркусу, что не намерена больше поддерживать отношения с ним.
- Ты не можешь поступить так со мной, Деспина, - шелестел его голос откуда-то сбоку.
- Именно. Я не могу поступить с тобой так. Не хочу, чтобы все вокруг говорили, что некая молодящаяся старуха захомутала богатенького малолетку с целью наживы и украла его лучшие годы. Не хочу, чтобы...
- Я не малолетка, Деспина. Мне скоро тридцать шесть. Не могут быть все люди на Земле с одного года рождения, и я не...
- Убирайся, Марк! Мне ничего от тебя не нужно.
- Ты переменилась, когда я сказал, что не могу жениться на тебе сейчас. Для тебя действительно так важно свидетельство о браке?
Я не знала, что ему ответить. Мне не то чтобы неважен брак. Я его попросту презираю. Ни за что не хотела бы оказаться сейчас в очередной, разрази её гром, ячейке общества, как бы она ни выглядела и под что бы ни маскировалась. Однако говорить об этом с кем бы то ни было - дело бессмысленное и вредное.
Бессмысленное потому, что никто всё равно не поверит, решат, что я кокетничаю. Не может свободная женщина не хотеть замуж. Это ни разу ещё на моей памяти не уложилось ни в чьей голове. Вредное оттого, что разговоры о замужестве вызывают у меня нервный тик, мигрень и рвотные позывы. Согласитесь, ничего полезного в данной симптоматике нет.
Однако это прекрасный повод смылить отсюда надоедливого мальчишку, решила я тогда. Я до такой степени люблю Маркуса, что не желаю портить ему жизнь своей престарелой персоной. Он непременно встретит однажды кого-то получше-помоложе, и пойду я к той самой Леночкиной ядрени бабушке. Ну, или он будет терпеть меня из жалости, а сам мучиться и разрываться.
- У тебя есть дети, Маркус?
Жаба рассеивается, и я вижу, что собеседник мой вздрагивает так, словно его дёрнул неслабый разряд тока, и скульптурное, по-мужски красивое лицо на какие-то доли секунды становится маской страха.
- Почему ты спрашиваешь?
- По кочану папайи, Луис-Альберто, - отвечаю я фразой из популярной юмористической передачи, пародируя голос переводчика с прищепкой на носу.
Мне с ним всё ясно. Дьявольски красивый с молодости, если не раньше, мальчишка перебирал лучших девушек, но, ни на ком так и не остановился. Он не создал семьи и не родил детей, потому что Маркуша у нас моднявый чайлдфри, то есть человек, добровольно отказавшийся от самой возможности стать родителем.
Правда, это слетает обычно с мужчин, как шелуха, после сорока лет, и они становятся одержимы идеей зачать потомство, да не абы какое, а идеально здоровое и вундеркиндски одарённое. Для этого им непременно потребуется юная девственница с золотыми яйцеклетками, а та, что рядом, отправится в мусорный бак, как старый, лысый ковёр. Только никто её потом оттуда не достанет, не ототрёт и не возвратит на место. Да, хоть бы и возвратит, не надо мне такого счастья.
- Я поняла, что ты меня не любишь и не уважаешь. У меня больше нет к тебе вопросов, Маркус. Счастливого пути.
- Деспина, я женюсь на тебе, как только...
- ...так сразу. Ты на мне никогда не женишься.
- Почему ты так думаешь?
- Я так не думаю. Я это знаю. Ты никогда не женишься на мне, потому что я не соглашусь. Да-да, не потому что ты сочинил классную отмазу, а именно поэтому! Понял? Ты! Самоуверенный, пресыщенный, наглый сопляк!
Тёмно-синие глаза Маркуса резко становятся подозрительно блестящими, и сердце моё пронзает длинная, острая сосулька. Я задыхаюсь. Маркус катапультируется в дверь. Я оседаю на пол и реву так, как ни разу в жизни не ревела.
Даже когда со мной и моим неродившимся ребёнком обошлись, как с кусками неликвидного мяса. Даже когда по инициативе мужа наша семья попала в быдлацкий квартал как бы Подмосковья из околоцентрального района Краснодара. Из собственного дома с садом в тесную, как конура, съёмную двушку после старой бабки вчетвером. Даже когда бывший муж выдвигал мне страшные по своей нелепости обвинения. Даже когда меня безжалостно вминал в дерьмо отец, окончательно убедившийся в моей неспособности к музыке. Даже когда гнобила кодла родни, одноклассников и однокурсников. Даже...
После слов Романа о том, что Маркус умирает, огромная сосулька вонзилась прямо в центр моего ухоженного и подкачанного, модно одетого тела, легко прошла сквозь него вверх и заблокировала гортань. Жаба налилась ртутной чернотой, и я начала беспомощно хватать ртом воздух.
Нет, я не потеряю сознания. Кажется, эта способность дарована лишь избранным. Я из тех, то ли крепких орешков, то ли безнадёжных лузеров, кто никогда не теряет сознания. Рокочущий голос Романа и его тёплые, уютные объятья возвратили меня на этот свет окончательно.
- Я же говорил ему!.. Я же ему говорил... Как же ты любишь его, Деспина! Я уверен, что только ты сможешь помочь ему.
- Чем же я помогу? Я даже не врач! - Сопротивляться рыданиям уже невозможно, и я проталкиваю слова прямо сквозь них.
- Врачи не смогли помочь ему. Ты сможешь, я знаю. Ты самая умная и добрая из всех, кого я знаю, не считая Иретты, конечно. К тому же, любишь Маркуса. Сердце подскажет тебе, как его спасти.
- Бразильский сериал какой-то! - Пробубнила я через заложенный нос, вытирая слёзы.
- Вся наша жизнь - сплошной сериал, то бразильский, то какой-нибудь ещё. Пойдём, я отвезу тебя домой. Ты очень устала сегодня. На ночь обязательно прими аспирин.
"Стрихнин!" - Так и подмывало меня поправить, но я не стала этого делать. Не стоит шутить злые шутки с добрыми людьми.
Внизу Анна Геннадьевна сдавала ключи на вахту, и с немного морщинистых век её исчезла утренняя чёткая подводка. Этот факт вкупе с красными пятнами на пухловатых щеках наводил на мысль о недавнем плаче. Заметив меня, главбух поджала, было, губы, но тут ей в глаза бросилась моя зареванная физиономия, и на симпатичном круглом лице моментально отразилось раскаяние.
- Я довела вас, Инна Андреевна. Простите меня, дуру старую, - торопливо зашептала она, оттаскивая меня в сторонку.
Я заметила, что габаритные люди часто пользуются своим весоростовым преимуществом, и ничего им за это не бывает. Надо тоже так попробовать при случае.
- Это вы меня простите, Анна Геннадьевна, - отозвалась я. - Я наговорила сегодня много лишнего.
"Прямолинейный, хамоватый психолог - вот, кто я такая, - подумала я с горечью. - Если бы не шеф, дня не продержалась бы на этой работе". Я могла хоть сто раз окончить философско-психологический факультет, могла прочитать ещё больше книг и периодики по этим двум дисциплинам, но настоящим психологом я не стану никогда. Я биолог со скальпелем и микроскопом, и буду хладнокровно препарировать и исследовать жизнь до тех пор, пока не уеду греться в печи крематория.
- Вы всё правильно сказали, - горячо возразила главбух, потряхивая выбившимися из укладки прядями. - Я сама измучилась, Олежку измучила... Его уже, наверное, ребята дразнят... Старика своего измучила, он же тоже не деревянный, всё чувствует. Надо отвлечься на что-то. Я подумаю, на что.
- Годится всё, кроме наркотиков, алкоголя и фанатизма, - напутствовала я. - Любое милое, приятное занятие. Кстати, Анна Геннадьевна, я завтра уезжаю в командировку, меня три недели не будет. Если будут спрашивать...
- Скажу, что укатила наша Инночка на моря с красавцем-блондином! - Расхохоталась Анна Геннадьевна на весь холл, заставив Демича залиться краской. Громогласный бухгалтер - это, конечно, не так страшно, как грубый, прямолинейный психолог, но всё же...
- Игорь Никитич ещё здесь? - Спросила я мрачного, бесцветного и безвозрастного охранника.
- Пятнадцать минут назад ушёл, - сообщил тот голосом автомата, и мне подумалось, что это нехорошо. Нехорошо уезжать, не попрощавшись лично с дорогим тебе человеком.
По дороге с работы Роман рассказывал, что творится в последние несколько месяцев с его другом. Кажется, я испытала за ту поездку весь спектр существующих эмоций.
Глава 10
- Пина, ты купила чипсы?
- Н-нет, не успела, - блею я виновато, стоя на пороге Светкиного дома. - Маман собрала срочное совещание по поводу...
- И по поводу, и без повода! Одни совещания, и ничего больше. С каждым годом выпускники школ тупее и тупее приходят к нам в колледж, а вы там только и делаете, что совещаетесь, как заведённые! Лучше бы учебный процесс...
- Да, брось ты, Светка! Его уже не наладишь. Наша сфера образования окончательно утратила престиж и растеряла остатки самоуважения. Привет, Дина. Что ты там принесла? Чипсы?
- Нет, Наташ, я не успела их купить. Здесь домашние ржаные сухарики и сырный пирог.
- Здорово! Ну, ты, Динка, даёшь! Твой фирменный?
- Ну, а, какой же?
- Когда ты только успела?
- Вчера ночью, - отвечаю я, заливаясь смехом.
Моя фигура тогда ещё не сделалась похожа на мешок с отходами жизнедеятельности, и можно было за ней не следить. Я и не следила. Мои подруги-одноклассницы тоже не следили за своими фигурами, но им меньше повезло с телосложением, зато аппетитом мать-природа одарила их щедро. Ленка и Наташка слегка округлились после тридцати, а Светка, Иришка и Марина похожи на трёх... Нет, не поросят даже, а, думаю, сами понимаете, на кого.
- У меня трое детей, - приводит Светка неотразимый аргумент каждый раз, когда речь заходит о фигуре, диетах, фитнесе и прочей подобной ерунде.
- У меня гормо-о-оны, - голосят в унисон Иринка с Маринкой, отправляя в рот очередную шоколадку или кусок пирога.
- Динке повезло, - восторженно заявляет Ленка.
- У неё работа нервная, да, и Витян её далеко не подарок, и мамаша его, - резонно возражает Наташка.
- Всё! Идёмте смотреть! Началось!
Дружной гурьбой бросаемся к крутому плазменному телевизору. Мы собираемся у Светки отчасти из-за него, но в целом оттого, что они с мужем Лёхой очень уютные люди. Народ к ним тянется за теплом. Ещё каждый, кто приходит в этот чудесный дом, получает живое общение с самыми приятными людьми на свете. Кого попало Алексей со Светой не привечают, ибо не выносят зла, зависти и спеси.
Мы могли бы собираться и у меня. У нас даже телевизор почти такой же имеется, и достаток не меньше, чем у супругов Ванюшкиных, но ко мне нельзя. Там "Витян с его мамашей" испортят всё удовольствие. Разумеется, только в случае, если им не удастся заранее сорвать наше "Заседание клуба ожиревших баскетболисток". Так муж презрительно именует наше сообщество. Ему не нравятся мои подруги. Не нравится моя работа, мои увлечения, моя манера одеваться, мои книги. Всё, что не связано у женщины с её семьёй, достойно презрения и порицания.
Чаще всего сыночку с его мамочкой удаётся задушить в зародыше саму идею собрать моих девчонок у нас. Великий древний род Чумырёвых терпеть не может чужих. Чужие - это все, кто не связан с ними кровным родством. Я тоже чужая, хоть и ношу их подлую фамилию тринадцатый год. Мои дети их, а я чужая.
Ну, и чёрт бы с ними! Я не для того пришла к Ванюшкиным, чтобы перебирать в уме накопившиеся обиды и претензии к мужу с его роднёй. Свекровь, пока мы на работе, сидит с детьми. Спасибо ей за это огромное, и нечего тут обиды разводить на ровном месте. Не для того я вчера терпела полночи бухтение её сыночка Витеньки, чтобы вместо просмотра интереснейшей игры и общения с подругами думать, что меня ждёт или не ждёт дома.
- Кто? С кем? - Спрашивает опоздавшая Олюня от порога.
- Греки! С испанцами! - Радостно выстреливает Ленка, закидываясь сухариками и прихлёбывая пиво.
- Динка, конечно, за греков болеть будет! - Хохочет Наташка, хотя прекрасно знает, что я, как и все присутствующие, за испанцев.
Все радостно подхватывают её смех. Олюня располагается на диване, сложив ноги по-турецки. Она стройна, как вобла. На ней отлично сидят бывшие Ленкины джинсы-обтягоны с высокой талией и бывший мой джемпер с абстрактным рисунком. Эти вещи совсем недавно вышли из моды.
После окончания Финансовой Академии Ольга работала в банке, дослужилась к двадцати восьми годам до начальника отдела и... Увлеклась околонаучными трудами некой помеси психолога, философа и мистика-эзотерика. Именно благодаря его "мудрым" книгам Оля сделалась тем, кто она есть: нищей создательницей шедевров из солёного теста.
Шедеврами многие восхищаются, но почти никто не рвётся их покупать. Иногда мы с девчонками порываемся сделать это из жалости, но она не берёт с нас денег, мол, вы свои люди, нравится - забирайте. Однако жить на что-то надо. Ни мужа, ни постоянного мужчины у Олюни нет, и не было никогда, а сидеть на шее у родителей в наши годы стыдно даже просветлённым.
Несколько месяцев назад, окончательно проев сбережения, Ольга устроилась к нам в школу вечерней няней. Попросту говоря, уборщицей, которая моет полы после закрытия. Я никому об этом не рассказываю, а сама Оля говорит всем, что она художник. Подруга ожесточённо спорит с теми, кто советует ей вернуться в золочёное лоно банковского дела. Она утверждает, что "творить в насквозь гнилой банковской среде невозможно". Труды "духовного наставника" привели Ольгу к убеждению, что она "творец, несущий свет красоты".
- Девочки, вам, может, рыбки сушёной подкинуть, к пиву-то? - Заботливо интересуется Алексей, возникая на пороге детской.
Он там ползает по ковру с машинками и читает детям книжки вслух, пока мы смотрим баскетбол. Мы все по очереди отнекиваемся. Руки будут пахнуть рыбой, а нам ещё по домам добираться.
Мой ничего не предложил бы, не говоря уже о том, что не стал бы сидеть с детьми, своими и чужими вперемежку. Ходил бы мимо с каменным лицом и делал при случае замечания. Виктор - настоящий мастер замечаний. Думаю, его талант оценили бы в школе, но он в недавнем прошлом ведущий инженер, а теперь начальник отдела на одном крупном предприятии. Там заработки выше и эмоционального напряжения гораздо меньше, чем в проклятой школе.
В один из наших коллективных просмотров баскетбола на площадку в составе испанской сборной впервые вышел Маркус Гонсалес. Я потеряла дар речи, но вовсе не от его красоты, как вы уже, скорее всего, успели подумать. Способность делать трёхочковые броски с самых неожиданных позиций сыграла, конечно, важную роль, но не определяющую.
Если у кого-то возникла мысль о сексуальном влечении, могу сказать сразу: этот человек меня не знает. Ни одна из моих школьных подруг не сморозила бы подобного, признайся я кому-то из них в своей одержимости Маркусом. Все они в курсе, что, как бы цинично это ни звучало, игроки любых игровых видов спорта для меня не более чем шахматные фигуры на доске во время партии. Я знаю, сколько каждая из них весит, что она может, а на что не способна по определению, и мне плевать, что там у кого из них припасено в штанах. Даже желания узнать не возникает. Кстати, женские игры я смотрю с не меньшим азартом, чем мужские.
Глаза - вот, что привлекло меня в Маркусе с первого телевизионного просмотра. Эти несчастные, явно многое повидавшие за жизнь глаза, непередаваемо гармонично сочетались с красивой внешностью, о которой, без всяких сомнений, заботились профессионалы. Я подумала тогда, что новому игроку сборной около тридцати и ошиблась почти на десять лет. Маркус и сейчас, в свои тридцать шесть, выглядит на сорок с хвостиком. Большой спорт не несёт здоровья. Это вам не фитнес три раза в неделю.
В возрасте тридцати трёх лет я влюбилась в Маркуса пылкой пятнадцатилетней любовью. В далёкой школьной юности мне были смешны ровесники с их сопливыми чувствами к эстрадным, спортивным и прочим кумирам, а теперь я, кажется, с лихвой навёрстывала упущенное, и мне было, ох, как не до смеха. Так я ещё никого никогда не любила.
Оставаясь одна, я нередко рыдала взахлёб от одной мысли о том, что я - простая учительница рядового областного центра огромной страны, и у меня нет, и не предвидится, шанса познакомиться когда-нибудь с моим кумиром вживую. Впрочем, даже если познакомлюсь, это ничего не изменит: он звезда спорта, а я всего лишь одна из миллионов.
Года через три, сблизившись от безнадёжной скуки с Интернетом, я узнала о своём кумире много интересного. Например, то, что у нас с ним разница в возрасте двенадцать лет в мою сторону. Это немного охладило мой пыл, но, с другой стороны заставило тщательнее следить за кожей, чтобы не превратиться после сорока в сморщенную фигу. Я упорно представляла себя рядом с Гонсалесом, будучи не в силах отделаться от наваждения.
Огня добавлял тот факт, что Маркус не женат. Сетевые источники писали, что он очень закрытый человек, и не делится с журналистами сведениями о своей личной жизни. Ясно было одно: парень серьёзный и хозяйственный. Приобретает сады и виноградники, наладил выпуск линейки продуктов "От Маркуса". Я люблю серьёзных, целеустремлённых мужчин, а если они при этом ещё красивы и талантливы, то сами понимаете.
В тридцать семь я уволилась из школы, едва получив диплом психолога. От меня к тому времени осталась одна пустая оболочка, как от мухи, которую досуха высосал паук. Одним из моих "пауков", как вы уже поняли, была работа, не приносившая ни радости, ни существенных материальных дивидендов. Другим "паучищем" была семья.
Да-да, не один только Виктор, а они все: он сам, его мамаша с папашей и сеструлей, мои собственные родители, один из которых со мной демонстративно не общался и поливал дерьмом, где только мог, а другая упорно пыталась нас помирить, хотя ни та, ни другая сторона к примирению не стремилась. Даже дети в тот период дико раздражали.
Им всем постоянно было что-то от меня нужно. Каждый, даже малолетний сын, стремился высказать мне своё "фе". Кажется, по их мнению, неправильным во мне было всё: мысли, чувства, манеры, поступки. Я не то покупала, не то готовила, не с тем лицом провожала и встречала.
Мне хотелось тогда превратиться в таракана и заползти под плинтус, чтобы даже шваброй не могли достать. Да-да, у каждого возраста свои мечты, и между тридцать пять и сорок они у меня были именно такими. Одно удовольствие на тот момент осталось - надрызгаться чая с плюшками, улечься с книжкой на диван и мечтать о том, как могла бы сложиться моя жизнь, не пойди я в молодости на поводу родни.
Это был период разрушения иллюзий и крушения идеалов. Помимо семьи как идеала взаимоотношений престиж высшего образования разбился в моих глазах вдребезги. Выяснилось, что многие одноклассники и одноклассницы, не имея в отличие от меня, обладательницы двух университетских дипломов, ни одного, зарабатывают больше меня в разы. Те, кто зарабатывает столько же, имеет при этом массу свободного времени, а не торчит день и ночь на нервной, изматывающей, местами крайне маразматической работе. Последняя утомляла и бесила всё больше и однажды сделалась невыносимой.
Я решилась, наконец, уйти из обрыдлой школы, и мне казалось, что найти работу по новой специальности труда не составит, у меня полгорода в знакомых. Однако и здесь я эпично споткнулась. Знакомые быстро перестали меня узнавать, ибо я нужна была только как завуч одной из престижных школ, через которую можно устроить туда отпрыска, своего или хороших друзей. Просто Инна Чумырёва никому не сдалась даже при условии нашего с мамкой родства.
О последнем, кстати, многие не подозревали: фамилии разные, внешнее сходство весьма условно, имя-отчество я поменяла, да и не афишировали мы нашу родственную принадлежность. Близкое родство директора и завуча никогда не приветствовалось. Помимо этого я не хотела пользоваться протекцией матери из гордости. Ёж, знаете ли, птица гордая, не пнёшь, не полетит. Меня и пинали. Я и летела.
Летела-летела, и никуда не прилетела. Однажды я поняла, что мне хорошо дома. Это озарение снизошло на меня легко и внезапно накануне сорокалетия. Я лежала в постели, за окном буйствовал май, и идти никуда не хотелось, да и не нужно было. Я поднялась, не спеша, сделала косметическую маску, помыла и уложила волосы, переделала массу дел, напекла пирогов, украсила дом тюльпанами и пионами из нашего сада. Муж и дети в кои-то веки сделались довольны мной и перестали раздражать. Жизнь уверенно вошла в новую домохозяйскую колею, и мне в ней было хорошо.
Виктор, словно задавшись целью мне вредить, как только почувствовал моё умиротворение, сразу же вбил себе в голову, что нам пора переезжать из Краснодара. Сменить, так сказать, зону комфорта на зону полного идиотизма. Он и раньше периодически поднимал эту тему, но я отчаянно сопротивлялась. До сих пор искренне не понимаю, чем была плоха наша жизнь в родном городе. В какой-то момент Виктор принялся не давить даже, а жать на меня, приводя самые нелепые аргументы.
Оглядываясь назад, я понимаю, что дело тут, возможно, в том, что мой бывший супруг с детства привык к переездам. Его родители меняли место жительства раз пятнадцать. Краснодар их устраивал по всем показателям, но даже в пределах одного города они умудрились сменить шесть адресов.
- Я никуда, кроме Москвы и Петербурга, не поеду! - Решительно заявила я, и Ангелина горячо меня поддержала.
На тот момент она училась в последнем классе и посещала подготовительные курсы Художественной Академии.
- Да, пап. Ну, что нам делать в этом Ростове (Калуге, Ханты-Масийске, Оренбурге, - чёрт с дьяволом не упомнят, куда этот несчастный собирался!)? - Надо переезжать в столицы.
- И, что тебе там? - Интересовался супруг надменно.
- Мне?! - Моментально взрывалась Линка. - Я, между прочим, обо всех нас забочусь. У Андрюхи явно баскетбольный талант. Где ему, по-твоему, проще будет пробиться? Где мамке легче работу найти, такую, чтобы и для души, и по дому всё успевать? Да, и у тебя зарплата будет, как минимум, в два раза выше!
- Ага. Ещё в этих ваших столицах домов моделей, как кучей навалено, - хохотал муж. - Модные показы и все дела...
- А, хоть бы и так! - Вскидывалась я. - Девчонка тоже развиваться хочет, а не тупо мотаться по стране, как цыган бездомный.
- А не многовато ли вы хотите? Губу вам не закатать? - Остроумно стебался заботливый отец и муж.
- Да, мы вообще ничего не хотим, нам дома нормально, - пожимала плечиками Лина. - Просто, если уж затеваться с переездом, то лучше...
Казалось, конца этим пустопорожним разговорам не будет, но однажды Виктор пришёл домой сияющий и объявил, что получил повышение с назначением в Москву. Там мы быстро оказались на одной из её смурных подмосковных окраин, и зажили "полноценной" жизнью.
Андрей каждый день дрался в новой школе, где у них в классе только три человека из тридцати носили славянские фамилии, а учителей интересовали исключительно подарки и сбор денег на всякую всячину. Мы с ним сочли за лучшее уйти после девятого класса в колледж.
Лине пришлось поступать заново, ибо ни один великий московский вуз не пожелал даже начинать вести речь о переводе. Вместо второго курса она попала снова на первый, и то с трудом, да ещё и на платное отделение. Дома Ангелина училась на бюджетном. Это был сокрушительный удар по её самооценке, а возросшей после переезда зарплаты Виктора стало едва хватать, потому что перед этим мы ещё и в ипотеку ввязались.
В общем, на новом месте жительства вся наша семья огребла внушительную порцию боли и разочарований. Моя не проходящая апатия, к коей вскоре примкнул лишний вес, не на пустом месте образовалась. До сих пор не перестаю благословлять день, когда госпоже Фортуне угодно было свести меня с шефом.
- Эта встреча разрушила твою семью! - Строжат меня в один голос мать и свекровь и даже губы при этом поджимают одинаково.
"Это была не моя, а ваша семья! - Хочется мне крикнуть им в ответ. - Она никому была не нужна, ни мне, ни Виктору, не говоря уже о детях, которых ещё не было, когда мы её по вашей указке создали!" Однако я молчу либо бубню что-то глубокомысленное, типа "за-всё-надо-платить". Да, мы с Виктором заплатили семьёй: он за возможность переехать, куда ни попадя, а я за свою яркую, насыщенную, творческую жизнь. И, знаете, что я скажу? Мне не жаль. Окажись я снова перед тем же выбором, он бы не изменился ни на йоту.
Променять просторный кабинет с окнами от пола до потолка на скособоченный кухонный диванчик и треснутый ноут с полоумным подмосковным Интернетом. Шефа, Романа, Маркуса, Леночку, Алину, ещё массу приятных, интересных людей - на парочку облупленных домохозяек, которых кроме кастрюль ничего не интересует. Свободную жизнь в отдельной квартире и возможность зарабатывать хорошие деньги - на неприкаянность без своего угла, кухонное рабство и полную зависимость от мужа. Ага. Бегу и падаю.
Ещё сейчас у меня есть возможность приглашать к себе, кого хочу и когда хочу. Да, связи с подругами детства безнадёжно утрачены, но в моей нынешней жизни есть масса близких по духу людей, кого я с радостью зову к себе на посиделки. Встретив однажды любимого мужчину, я не терзалась вопросом, куда нам с ним деться, потому что у меня теперь есть дом, где я хозяйка и могу делать, что хочу. Неважно, что квартира служебная. Дом - это не оформленный на твоё имя объект недвижимости, а место, где ты живёшь, ни на кого не оглядываясь. Я и не оглядываюсь. Сейчас возьму и сорвусь на три недели в Испанию, и никто слова не скажет!
Даже если у меня ничего не будет с Маркусом, я никогда не откажусь от знакомства с ним и его диковатой, шальной любви. Я сделаю всё, чтобы он жил и был здоров, а дальше как сложится.
Мне сорок восемь лет, и я давно доказала самой себе, родителям, подругам, всему миру, что умею любить и могу вызывать в мужчинах настоящую страсть. Могу жить с мужчиной одним домом, а могу и одна, и трагедии из одиночества делать не стану. Могу быть нормальной матерью, не хуже, чем все другие. Могу дружить, а могу обходиться только собственным обществом. Кое-что значу как профессионал и как творческая единица.
Не люблю высокопарностей типа "практикующий психолог" и "поэт-писатель". Люблю мамку, детей, шефа, Маркуса и баскетбол. Обожаю летать на самолётах. Жаль, что цель поездки на этот раз далеко не из приятных, и я не знаю, как встретит меня любимый, но я сделаю всё, чтобы ему помочь.
Глава 11
- Деспина, ты задалась целью скупить всё детское питание? Зачем оно тебе? Только не говори, что ты на диете! С твоей комплекцией...
- Успокойся, Роман, я не на диете. Просто ты сам рассказываешь, что Маркус толком ничего не может есть и теряет вес. Говоришь, что Эвита кормит его, чем попало. Детское питание редко вызывает отторжение, к тому же, оно проходит самую строгую сертификацию.
- Тогда ты права. Лучше набрать побольше этих баночек здесь. В Европе к овощам, фруктам и мясу для детского питания не такие строгие требования, как у вас. Да, и цены, я смотрю, копеечные... Так, ещё одну упаковку яблочного... Деспина, ты куда?
- За крахмалом и манкой. Не знаю, продаются ли они в Европе... Белый хлеб для домашних сухариков, курицу для бульона и ягоды для киселя, думаю, раздобудем на месте.
Роман рассказал, что Маркус, завершив несколько месяцев назад баскетбольную карьеру, надёжно обосновался в кровати. Ему сделалось безразлично всё, даже любовно выпестованный бизнес, даже ненаглядные сады и виноградники. Он сказал недавно, что его имущество выставлено на продажу, и очень жаль, что в наши непростые времена покупателя найти трудно.
- Что он намерен делать с этой уймой денег и куда пойдёт жить, Маркус не говорит. Только отмахивается молча. Когда я завожу об этом речь, он отворачивается к стене и не разговаривает потом со мной до конца дня, а, если я скажу, что мне пора домой, умоляет остаться. Я и сам с удовольствием гощу на вилле Гонсалесов, там необыкновенные, фантастические виды, но, сколько это может продолжаться?
- Может, у него долги? - Выдвинула я единственное предположение, которое пришло в голову.
- У кого? - Насмешливо поинтересовался Роман. - У этого куркуна?
- Куркуля, - поправила я. - Не в меру хозяйственный, экономный и запасливый человек - это куркуль.
- Был когда-то куркуль, - горестно вздохнул Роман. - Теперь скелет, обтянутый кожей, которому ничего не интересно.
Демич рассказал, что Маркус неоднократно проходил медицинские обследования в хороших клиниках. Они не выявили ни онкологии, ни воспаления, ни инфекции, ни паразитов. Что интересно, в клинике его самочувствие каждый раз улучшалось, хотя лечения практически не было, только обследование.
- Такое ощущение, что его вилла проклята! - Сердился Роман. - Причём прокляли её совсем недавно. Раньше такого не было.
После похода в супермаркет мы ужинали в ресторане, потому что дома у меня едва ли хватило бы припасов, чтобы накормить Демича. Да, и готовить после сумасшедшего дня почему-то ни капли не хотелось. Ещё не хотелось никаких эзотерических теорий о проклятиях и прочем подобном, ибо это путь никуда.
- Ему назначили лечение?
- Назначали несколько раз. Раз за разом лекарства перестают действовать, как только Маркус попадает домой. Думаю, дело тут в том, что его дом почему-то стал ему резко противен, а психологический настрой...
- Что ему прописали в последний раз? - Обожаю рассуждения дилетантов о психологическом настрое пациента и его роли в лечении, но не в двенадцатом часу ночи.
- Адсорбент, противорвотное, антацид...
Роман добросовестно перечислял препараты, а я недоумевала, как такая уйма лекарств могла не помочь. Психосоматика, конечно, великая сила, но, чтобы до такой степени... Обязательно нужно разбираться в ситуации на месте.
- ...Он выбросил всё это в канализацию примерно через неделю после выписки из клиники и сказал, что больше никуда не поедет, принимать ничего не станет и, вообще, если ему суждено умереть, то и пусть. Ему всё надоело.
- Антидепрессанты не помогают?
- Кажется, ему их никто не назначал. Он обращается каждый раз в клинику с конкретными жалобами на сбой в пищеварении. Деспина, я не знаю, что делать! Он похудел на пятнадцать кило и продолжает терять вес. Может, ты уговоришь его обратиться к психиатру? Меня он слушать не хочет, но цепляется, как за соломинку. Устроил настоящий скандал, когда я собрался ехать в Москву. Я поклялся, что вернусь через три дня, только тогда Маркус успокоился. Ещё он бредит тобой. Форменным образом бредит!
- Как это? Маркус говорил обо мне? - В моём дыхательном горле застряла огромная, беспокойная бабочка.
Она била крыльями и мешала не то, что говорить, дышать толком не давала. Голос мой сделался неестественно высоким, а на глазах повисла серая кисея.
- Он зовёт тебя во сне, - поведал Роман. - Ещё постоянно пересматривает ваши с ним фотографии и видео с твоим участием. Он ужасно разозлился, когда я заговорил с ним о тебе.
- Последнее адски вдохновляет, - резюмировала я. - Однако делать что-то надо. Заедем отсюда в дежурную аптеку, - распорядилась я, поднимаясь со стула.
- Он отказался принимать лекарства, - напомнил Роман.
- У меня не повыделываешься, - возразила я мрачно. - И потом, не обязательно принимать что-то внутрь. Есть масса физиотерапевтических средств и приёмов.
- Это ты про свой массаж?
- Не только.
- Ну, да, ещё ароматерапия. Тебе, должно быть, нужно пополнить запас масел.
- Хорошая мысль, - одобрила я. - Почему она не пришла мне самой в голову? Роман засветился от гордости, а я подумала, что ароматами, конечно, ничего не вылечишь, но для настроя сойдут. У меня ещё долго стояли в ушах рассуждения Демича о психологическом настрое, психосоматике и прочих высоких материях, пока я не провалилась в короткий, но очень глубокий сон без сновидений. Перед тем, как лечь, я отписалась всем, что еду в командировку.
Шефу решила отзвониться уже в Мадриде, если он всё равно знает, где я.
Если бы не шеф и не моя нынешняя работа, я никогда не познакомилась бы с Маркусом, а продолжала бы мирно бредить им на своей унылой бежево-коричневой кухне.
Бежево-коричневая гамма считается верхом элегантности в одежде и интерьерах жителей подмосковных окраин. Замечательно, что у меня нет вкуса, и я могу одеваться и обставляться, как хочу. Хороший вкус - самая скучная на свете вещь, кроме философии, конечно. Нет, я не хочу сказать, что философия - самая скучная штука в мире. Хуже всегда есть, куда. Просто я не сталкивалась ни с чем скучнее. Не люблю гуманитарные дисциплины за их тошнотворную расплывчатость и необходимость постоянно ссылаться на то, кто, когда и где сказал ту или иную фразу. Возможно, кому-то самое оно, а мне всё это напоминает сплетни покойников и претит неимоверно.
Кто-то может возразить, что стихосложение тоже гуманитарная дисциплина, но я с ним не соглашусь. Написание хорошего стихотворения сродни решению алгебраического уравнения. Ты следишь за тем, чтобы совпадало количество слогов в соответствующих строках, ударение падало, куда нужно, сочетания слов были произносимыми и напевными. При этом никто не отменял рифму и всё остальное, например, чувство, впечатление, идею или мысль, которые хочешь донести до читателя. Уравновесить всё это - совсем не то, что зазубрить килобайты информации о том, кто, что, где и когда сказал. Это вам не растекаться в бесплодных, даром никому не нужных рассуждениях, которые я терпеть не могу со школы.
Я люблю заглянуть, например, в микроскоп и увидеть, как оно там, без домыслов и ссылок на источники. Люблю открывать для себя что-то неожиданное. Представьте, какая со мной приключилась неожиданность, когда шеф на одном из закрытых культурных мероприятий подвёл меня для знакомства к моему испанскому баскетбольному кумиру, а тот взял и заговорил на чистейшем русском, да ещё и восхищение моим стихотворным талантом выразил.
- По правде сказать, сначала я познакомился с вашей, Инна Андреевна, прозой, - разорялся двухметровый как бы испанец, одетый в безупречный тёмно-синий костюм с голубовато-серой рубашкой. - Роман Демич, кажется, вы с ним знакомы, показал мне вашу авторскую страницу на литературном сайте. Рассказы ваши восхитительны, но есть у них один недостаток... - Эффектная пауза. - Их очень мало! - Мы все втроём дружно смеёмся. - Зато, когда я перешёл по ссылке на вашу стихотворную страницу, там оказался настоящий клад!
Восхищённый взгляд Маркуса я ловила на себе весь вечер. На следующий день он пришёл зачем-то к шефу, а после заглянул ко мне. Ну, как заглянул... Ему пришлось минут сорок ждать в коридоре, пока закончится мой сеанс с Данилушкой Машковским. Виктор никогда меня не ждал ни минуты, даже когда мы встречались, даже когда были женаты больше двадцати лет. Если он приходил на свидание или встречу для совместного похода по магазинам после работы, а меня в условленном месте не оказывалось, он просто уходил, и всё. Даже на часы при этом не смотрел, хотя время встречи могло ещё не наступить.
С Маркусом было иначе. Он нередко ждал меня подолгу в холле офиса или возле моего дома. Маркус любит являться неожиданно и устраивать невероятные сюрпризы. Как-то раз он принёс билеты на концерт группы, которая гастролирует по России примерно раз в тысячелетие. В другой раз повёз на фестиваль антоновских яблок в один милый, нарядный городок, расположенный примерно в пяти часах езды от столицы.
Мы с ним посещали самые странные выставки и необычные мероприятия. Гонсалес уверен, что писатели, а особенно поэты, невероятно падки на подобные развлечения, и я его не разуверяю. Пусть парнишка радуется собственной проницательности. Я ни на что не променяю хитровато-весёлые искорки в глазах любимого, когда он сообщает мне, что мы сейчас поедем "в одно интересное местечко".
- Ты скоро встретишь того, кто тебе снится, - поведал мне бомж Василий примерно за неделю до знакомства с Маркусом. Мы с ним сидели в очереди в травмопункт. Мой несчастный друг повредил руку в стычке с уличными хулиганами. - Только это не так хорошо, как кажется. Вас с ним ждут тяжёлые испытания и потери, но...
- Спасибо, дорогой мой! - Горячо поблагодарила я. - Звучит очень оптимистично. Жаль, я настолько упахиваюсь днём, что ночами мне уже никто не снится.
- Именно! - Обрадовался Василий. - Оптимистично! Глупые люди не понимают, что радости без слёз нет в этом мире, и кидаются в драку, когда я предупреждаю, что их ждёт. Ты, ведь, не будешь бить меня, да, Мась?
- Зачем мне тебя бить? Ты сам найдёшь, где огрести.
- Жизнь такая, - тяжко вздохнул Василий. - А человек может видеть сны наяву, не обязательно при этом спать. Ни в коем случае не признавайся ему, когда встретишь, что он снится тебе. Как мне сейчас не призналась, так и ему не говори. Бери то, что он даёт, а сама не спеши делиться. Однажды наступит момент, когда ты поделишься с ним самым дорогим.
- Вась, может, хватит болтать? Скоро уже наша очередь подойдёт.
Кажется, я начинаю понимать, почему обидчики умудрённого обитателя улиц так часто пускают в ход кулаки. Мне тоже захотелось, но я не стану драться в общественном месте. Не хочу в тюрьму, да и жаль этого дурачка, как ни крути.
Чтобы доктора не выгнали нас взашей, я ещё дома переодела Василия в одежду Андрея, которую он носил лет в тринадцать-четырнадцать, но та всё равно оказалась длинновата. Пришлось подвернуть рукава толстовки и штанины джинс, и мой бездомный друг выглядел худеньким, седоватым мальчиком. Я сомневаюсь, что люди когда-нибудь взрослеют по-настоящему. Нам приходится делать вид, будто мы понимаем что-то в жизни, чтобы не позориться перед детьми, а после входит в привычку. У Василия нет детей, и ему не перед кем позориться. На всех остальных ему попросту начхать.
- Будь с ним независимой, гордой, ироничной, можно даже немного злоязыкой, - напутствовал меня Василий на прощанье, прижимая забинтованную кисть к своему костлявому боку. - В общем, будь собой.
Я кивала в ответ, а глаза мои слипались. Пара сеансов и поездка в больницу после работы были в тот день явно лишними для моего уставшего организма. Однако я не очень хорошо умею отказывать людям в помощи. Точнее, очень хорошо не умею, только знать об этом всем и каждому не обязательно.
Глава 12
- Выпейте воды и успокойтесь, - бесстрастно посоветовала я Маркусу, когда он начал активно намекать, что неравнодушен ко мне, в нашу третью встречу.
- Я понял, что пропал, как только заметил вас в зале. Вы ещё не обернулись ко мне, а я уже знал, какое лицо увижу перед собой.
"Конечно, знал, - подумала я с досадой. - На моих страницах в соцсетях есть фотографии. Я не прячусь. Человек не может вообразить себе чьё-то лицо на ровном месте. По крайней мере, наука отрицает это. И, вообще, нашёлся тут страдалец! Я по тебе скоро уж пятнадцатый год, как страдаю, только знать тебе об этом не полагается, уж извини".
Мне плевать на рекомендации бомжа Василия по поводу моего поведения в обществе некого мужчины. Я испытывала самую настоящую неподдельную досаду оттого, что вместо испанского гранда из какой-нибудь Андалусии или Валенсии получила деревенского мальчишку из Казахстана.
- Испанцы - диковатый, малочисленный народец, населяющий степные просторы Казахстана, - шутит Маркус, покатываясь при этом со смеху. - Ну, а сам я и не испанец вовсе, а мангол.
- Марк, ну, что ты мелешь? - Устало интересуюсь я для порядка.
В лучшие наши моменты любимый нередко мог переусердствовать в своём желании развеселить меня. Кажется, он взвалил на себя роль моего персонального клоуна. "Клоун для клоунессы. Занятно", - думала я, наслаждаясь раскатистым смехом Маркуса.
- Именно: "мангол", через "а", - серьёзно уточняет он и рассказывает свою историю.
Его дедушка был одним из тех испанских детей, кого привезли в СССР, спасая от гражданской войны у них на Родине. Происходило это при товарище Сталине. Прабабушка с прадедушкой собирались приехать в нашу страну следом за своими детьми, Хосе и Кончитой, и не успели. Их автомобиль подорвался на фашистской мине. Дети, чей возраст тогда был около десяти лет, выросли в советском детдоме где-то в сердце Казахстана.
Хосе выучился после войны на учителя истории, Кончита стала медсестрой. И брат, и сестра создали семьи, и жить бы им - не тужить, но однажды Хосе обуяла жажда построить карьеру. Все Гонсалесы, пожалуй, кроме отца Маркуса, Александра, очень деятельны по своей натуре. Хосе отучился в партийной школе, и их с супругой направили в составе дипломатической миссии в Анголу. Там и родился их младший сын Александр, в чьё свидетельство о рождении была зачем-то вписана национальность "ангол".
- Но я не ангол, я испанец! Жена моя русская. Старший сын тоже записан испанцем. Почему наш младший сын ангол? - Негодовал Хосе, получив метрику Александра.
- Где родился ваш сын? - Строго поинтересовалась габаритная посольская дама и сама же на свой вопрос с удовольствием ответила: - В Анголе! Значит, ангол.
В те далёкие времена с начальниками паспортных служб не принято было спорить, и Хосе махнул на бюрократку рукой, загоревшей на африканском Солнце до черноты. Он понадеялся, что досадная оплошность будет исправлена, когда сын пойдёт получать паспорт в шестнадцать лет, но, если что-то не заладилось с самого начала, исправить уже не получится, как ни старайся.
- Что это ещё за ангол? Такой национальности нет! - Категорично заявила не по годам серьёзная девушка в окошке паспортного стола, когда повзрослевший Александр Гонсалес пришёл получать главный документ.
- Конечно, нет, - согласился тот с готовностью. - Я испанец, - гордо заявил юноша, загоревший до черноты под палящим Солнцем Казахстана. - Мой отец испанец, и я испанец.
- Где твой отец? Мне нужен он сам, его паспорт и военный билет.
- Он с нами не проживает, - смущённо потупился Александр. - Родители разошлись три года назад.
Это была чистая правда. Мать Эдуарда и Александра Гонсалесов, простая русская женщина Валентина Семёновна Сошкина, устала мотаться за испанским мужем по стране и миру, разошлась с ним и вернулась в маленький казахстанский городок, откуда была родом. Ещё Маркус поведал, краснея, что его дедушка Хосе вдобавок к страстному желанию постоянно менять место жительства был большим любителем прекрасного пола. Кажется, баба Валя устала не только от бесконечных переездов, но и кое от чего ещё.
- Что значит "не проживает"? А где он? На Кубе?! Послушайте, молодой человек, не морочьте мне голову! Написано в метрике "ангол", значит, ангол! Хотя, нет, так не бывает.
Высунув от усердия узенький бледно-розовый язычок, прекрасное создание вывело в графе "Национальность" то, что посчитало нужным, но при этом...
- "Монгол" пишется через "о", - мрачно констатировал Александр Гонсалес, получив документ на руки.
- Ой... - Покраснела девушка. - Извините.
- Что мне теперь с этим делать? - Парень почти уже расплакался, но красавица с модной короткой стрижкой успокоила:
- Жить. Жить и не обращать внимания. Никому эта буква не нужна. "Мангол" или "монгол"... Какая кому разница?
- Но я не монгол! Я испанец! - Взорвался будущий отец Маркуса.
- У нас в стране все национальности равны! - Отчеканила девушка. - Идите, молодой человек, и не морочьте голову. Следующий!
Неизвестно, сколько документов испортила молоденькая паспортистка за тот жаркий летний день и за жизнь в целом. Известно лишь, что Александр Гонсалес не перенял ни от отца, ни от деда их неуёмную натуру вечных деятелей, зато вполне себе перенял их любвеобильность. Маркус и его младшая сестра Эвита родились в четвёртом браке Александра и оказались пятым и шестым его детьми соответственно. Все шестеро детей Александра Гонсалеса записаны по отцу манголами.
Четвёртый брак оказался последним для великого ходока Александра, ибо его угораздило на этот раз жениться на чистокровной "русской" испанке и ревностной католичке. Можете себе такое представить: времена СССР, которые ещё не думали заканчиваться, бескрайние просторы Казахстана и... ревностная католичка?! Вся семья Марии Санчос умудрилась сохранить своё католичество в период едва ли не самого жёсткого советского атеизма.
Мало этого, после официальной регистрации брака Александр и Мария поехали в сопровождении родителей новобрачной в Москву, в единственный действующий католический костёл, и обвенчались там. Перед венчанием жених был наскоро крещён, и ему тщательно промыли мозг на тему "Католики не разводятся и не смотрят ни на одну женщину, кроме жены, иначе - ад на веки вечные". В тот же костёл возили крестить вскоре после рождения Маркуса и его младшую сестру.
Кажется, именно от пресной жизни "доброго католика" Александр тогда впервые жёстко запил. Однако надо было знать Марию. Поняв, что муж окончательно утонул в стакане, она организовала ему путёвку в Лечебно-трудовой профилакторий (ЛТП в просторечии). Была в советские времена такая организация, где лечили алкоголиков. Последние целыми днями красили в городе заборы, мели улицы, чистили снег или пололи клумбы на бесплатной основе, а в редкие свободные минуты занимались под руководством докторов аутотренингом, пытаясь внушить себе отвращение к спиртному.
Как же это было наивно! Излечивались жалкие единицы, лишь те, кто сам стремился уползти от зелёного змия. Остальные получали отвращение разве что к труду и докторам. Марии была известна эта печальная статистика, и к возвращению супруга она организовала переезд в тогдашнюю столицу Казахстана, дабы у него осталось как можно меньше свободного времени и глупых мыслей.
Алма-Ата встретила Гонсалесов неласково. Главе семьи стало не до выпивки. Дети остались в посёлке с бабушками, а им с Марией пришлось вдоволь помыкаться по общежитиям и коммуналкам, прежде чем удалось получить отдельную квартиру. Тут неумолимо наступили девяностые годы. Завод, где Александр трудился токарем, закрылся. Многие другие тоже. На хлебокомбинате, где работала Мария, зарплату начали выдавать через раз, а после и вовсе перестали. Хорошо, хоть хлебом работников с семьями обеспечивали.
Тут ещё и волнения начались, и криминал расцвёл кровавыми цветами, и страна распалась. Александр запил, было, но Мария поставила перед ним новую задачу.
- Мы должны выбраться отсюда! - Заявила мать-командирша.
- Куда? В Россию?
- Там всё то же самое! - Категорично возразила она. - Мы должны уехать туда, где спокойно и сыто. На историческую Родину. В Испанию. И благослови нас, Боже!
- Это ты можешь уехать в Испанию, ты испанка. Мы с детьми манголы. Нам-то что делать?
- Подумай, - пожала Мария полными с молодости плечами. - Ты мужчина.
Отцу семейства снова сделалось не до алкоголя. Он всю голову сломал над проклятым национальным вопросом. Однако в консульстве после многочисленных аудиенций в разных кабинетах вынесли заключение, что Александру достаточно быть мужем испанки, чтобы получить вожделенный вид на жительство. Последнего пришлось, правда, подождать пару лет, но во второй половине девяностых семья с двумя детьми-подростками отбыла-таки на историческую Родину.
Та встретила мигрантов прохладно. Сначала Гонсалесы жили в Центре Переселенцев. Это был немного завалившийся набок старинный дом на окраине Мадрида с облупленными стенами и стадами тараканов внутри. Гонсалесам долго не выдавали какие-то бумажки. Мать целыми днями пропадала где-то, а по возвращении засыпала мертвым сном. Сил на разговоры не оставалось. Отец с другими мужчинами Центра уходил в семь утра на общественные работы и тоже буквально рушился в кровать по возвращении.
Дети с утра отправлялись на обязательную молитву, а после строгие учителя старательно вбивали им в головы доселе неведомый испанский язык. Вторую половину дня детям полагалось проводить на спортивной площадке.
Баскетболом Маркус "заболел" ещё в алма-атинской школе. Теперь наличие массы свободного времени и настоящие мастера из числа давних обитателей Центра отшлифовали его талант до блеска.
- Да, ты настоящий баскетбольный гений, сын мой! - Сказал однажды симпатичный седоватый падре после игры, по-отечески кладя руку на загоревшее под испанским Солнцем до черноты плечо Маркуса. - Где ты так хорошо научился делать трёхочковые броски?
Маркус вежливо отвечал что-то о поселковых спортивных забавах в Казахстане, алма-атинской школе с её замечательной секцией и местных мадридских добровольных тренерах. Падре внимательно слушал и кивал. Маркус заметил, что раньше не видел его в Центре Переселенцев. Утренние и вечерние молитвы проводили в основном монахини в крылатых крахмальных чепчиках, а руководили ими из числа священников согбенный старец и бледнокожий молодой брюнет с телом, напоминающим немного скрюченный фасолевый стручок.
- Почему я не видел вас здесь раньше, падре? - Отважился юный Гонсалес на дерзкий вопрос. - Вы были в отпуске?
Он не испытывал пиетета перед служителями культа и считал буйную религиозность матери чем-то вроде лёгкого психического расстройства. Отец никогда не проявлял религиозного рвения и молился с видимой прохладцей. Александр ко всему в жизни относится с прохладцей, разве что выпивка и женщины исключением.
Эвита, напротив, очень любила молиться, но, кажется, при этом её волновал только один вопрос: как она выглядит. Дома в Казахстане девочке сначала нравилась игра в подпольщиков. После распада Союза стало можно и модно молиться в открытую. Тогда поход к мессе стал для Эвиты очередным поводом выгулять парадный наряд. Маркус считал отправление религиозных обрядов странной семейной традицией, не более.
- Будем знакомы, Маркус. Я твой двоюродный внучатый дядя, падре Игнасио, - представился незнакомый священник, протягивая руку для поцелуя.
Раньше подобной "чести" Маркус не удостаивался и надеялся, что никогда не удостоится. Ему и так неплохо жилось. Однако в тот момент он ощутил мощный толчок в бок слева и только тогда заметил мать, стоящую рядом с лучезарно сияющим лицом. Он поцеловал руку священника и дяди, и это предопределило всю его дальнейшую судьбу. "Я попал!" - Подумал Маркус, заметив, как засветились хищным блеском глаза дорогого родственника.
- Ненавижу католических попов! - Разразился любимый гневом, дойдя в своём рассказе до этого места.
- До такой степени ненавидишь, что публикуешь совместные фото с ними в своём Интаграме?
- Вера и священнослужители - разные материи, - ответил тогда Маркус, возвращаясь в спокойное состояние, и заговорил о другом.
Позже я поняла, что Маркус многого недоговаривал. Он рассказал тогда, что дядя перевёз всю их семью в свой особняк, расположенный далеко в испанской глубинке. Мать и отец стали целыми пропадать где-то, а за детей всерьёз взялась армия репетиторов. Помимо них к Маркусу были приставлены персональный баскетбольный тренер, тренер по общей физической подготовке и пожилой, идиотически серьёзный монах в качестве воспитателя.
Глава 13
Я довольствовалась той информацией о своём возлюбленном, которую он сам готов был раскрыть мне. Меня не насторожило явное расхождение его рассказов со сведениями из Интернета. В статьях последнего ни слова не говорилось о советском детстве спортсмена. Не насторожила меня и фраза о том, что Гонсалес - человек закрытый, мелькавшая буквально в каждой статье о нём. Однако в тот ненастный осенний вечер, когда появился Роман, я начала догадываться, что судьба, карьера и семейная история Маркуса не так просты, как я привыкла о них думать.
Ангелина пришла проводить нас в аэропорт. Она порывисто обняла меня и сунула в руки пакет с какой-то вещью.
- Это для Андрея, - пояснила она.
Мои дети очень дружны с малых лет и нежно заботятся друг о друге. Конечно, я навещу Андрея в Испании. Как бы ни обстояли дела с Маркусом, обязательно выкрою для этого время. Я знаю, что отношения Маркуса с его сестрой Эвитой примерно такие же, как у Ангелины с Андреем. Надо непременно постараться найти с Эвитой общий язык. Маркус может простить многое, но только не презрительное отношение к его младшей сестре. В детстве он нередко дрался из-за Эвиты с другими мальчишками.
Все эти мысли метались в моей голове стаями заполошных воробьёв. Рядом возвышался бледный, не выспавшийся Роман. Ангелина щебетала что-то о последней коллекции их дизайнерского дома. Голуби носились под крышей аэропорта, и меня одолевала мысль, что это плохая примета - голуби в помещении.
Вспомнились недавние слова Василия о предстоящей потере. "Неужели лечу на похороны?" - Подумалось мне. Сердце защемило так, что сделалось больно дышать. Я смотрела и смотрела на мечущихся под металлическими перекрытиями голубей, и вдруг расплакалась. Ангелина и Роман уставились на меня непонимающе, но я уже не могла себя контролировать. Слёзы лились безудержным водопадом.
- Я забыла предупредить Виталия, что уезжаю, - выдавила я, наконец. - Он привезет детей на выходные, а меня нет.
- Виталий - это твой второй муж? У вас с ним дети?! Ты ничего мне о них не рассказывала! - Ожил вдруг Роман, и в последней его фразе явственно послышался упрёк.
- Виталий - это мой знакомый вдовец, - мрачно произнесла я, щедро "осчастливив" свой носовой платок.
- И вы с ним...
- Нет! Я с ним никогда. Он замухрышка.
- Хухры-мухрышка? - Переспросил Роман.
Судя по напряжённому лицу, он лихорадочно соображал, что это могло означать.
- Можно и так сказать.
Ангелина переводила удивленный взгляд с меня на Романа и обратно.
- Во сколько он привезёт мальчишек? - Спросила она, в конце концов.
- В три. Надо ему срочно позвонить... нет... написать!..
- Не надо. Мы с Артёмом будем у тебя в субботу в три. Запасные ключи есть. Мальчики погостят у нас.
- Представляю, как они обрадуются.
Ребята и впрямь счастливы, когда ко мне в выходные приходят Лина и Тёма. Те с ними играют и чем-то занимаются в отличие от меня, хотя, Виталий говорил, что и ко мне одной дети ездят с радостью.
- Как же это благородно - воспитывать чужих сирот! - Умилился Роман, отчасти поняв ситуацию. - Ты настоящий ангел, Деспина!
- Я их не воспитываю. Просто дети устают безобразничать дома, и я беру их побезобразничать на выходные к себе. Для разнообразия.
Роман прыснул, а я всё ещё хлюпала по инерции носом.
- Ты, главное, не плачь. Присмотрим мы за твоими безобразниками, - успокаивала Лина.
- Русская душа - затёмки, - изрёк Роман, бессовестно скрестив потёмки с загадкой. - Никогда не знаешь, в чём причина слёз русской женщины, даже если она немножко гречанка.
Мы с Линой рассмеялись, и Роман вторил нам своим заливистым смехом, но, кажется, ему было при этом не по себе. Нам всем троим было в тот момент не по себе.
Роман заснул, едва самолёт начал выруливать на взлётную полосу. Я была уставшей до крайности, но мне не спалось. Сначала фотографировала облачные пейзажи на телефон, а после просто смотрела в иллюминатор невидящим взглядом. Перед глазами плыло лицо Маркуса с печально блестящими глазами, и сердце уже привычно ныло. Не знаю, как он меня встретит, да, это и неважно. Главное - застать его живым. Пока человек жив, всё можно поменять к лучшему.
"Расскажи это Роману, - посоветовала я сама себе с тоской. - Его ненаглядная Иретта счастлива с Александром. Они ждут ребёнка. Все живы, но что он может сделать?" Я тоже ничего не смогу сделать, если Маркус прогонит меня прочь, и никто не сможет. От меня, конечно, не так легко избавиться, если я задалась целью причинить добро или нанести пользу, но мало ли...
Я постараюсь, чтобы эта польза не была от слова "пол". Да-да, тот самый, крашенный кровельной краской. В подобные моменты я чрезвычайно рада, что мне уже не двенадцать лет и даже не двадцать четыре. Даже тот факт, что я гожусь Маркусу в очень старшие сёстры перестает расстраивать, настолько радует полученный жизненный опыт. Главное, чтобы Маркус жил. Жил и был здоров. Остальное можно преодолеть.
- Я искал тебя всю жизнь! - Выдохнул Маркус после нашей заполошной первой близости.
- Твою или мою? - Спросила я, обводя слегка затуманенным взором свою разгромленную спальню.
- Что? - Не понял Маркус.
- У нас с тобой жизнь немного разная по продолжительности.
- Если ты о возрасте, то мы, деревенские, не понимаем, сколько лет городским. Вы по-другому выглядите.
- Я старше тебя на...
- Молчи, Деспина, прошу тебя! Мне известен твой год рождения, но это как год выпуска машины, понимаешь?
- Понимаю. Есть новые модели, а есть старые, разболтанные тарантасы.
- Да! Именно! - Обрадовался Маркус. Я смотрела на красавца умудрённым взором кобры, сменившей за жизнь не одну шкуру, и мне сделалось интересно, до чего может дойти его деревенская непосредственность. В конце концов, назвать хамлом и выгнать всегда успею. - Кто-то в твои годы... Да, что там в твои! В мои и даже младше... Уже ржавая развалина и отдыхает на свалке. Кто-то страшный, облезлый, но работу делает, и на том спасибо. А есть выставочные экземпляры, на которых даже лак не облупился, и при этом они ещё гоняют, как новенькие.
- Я безмерно счастлива быть твоим лакированным антикварным тарантасом, - произнесла я с чувством.
- Ты моё божество, - поправил Маркус на полном серьёзе. - Я не встречал в жизни человека... ни мужчины, ни женщины, кто был бы настолько... настолько...
- Бездарным, - подсказала я.
Маркус покатился со смеху.
- Иногда мне кажется, что ты слишком несерьёзно к себе относишься, - произнёс он, отсмеявшись. - А иногда я думаю, что это правильно.
- Что правильно? Быть бездарной?
- Деспина, прекрати, прошу тебя! Я уже устал смеяться. Ты прямо, как Эвита. Она тоже постоянно шутит. Только у неё шутки другие. Так, как ты, больше никто шутить не умеет.
Если верить Маркусу, то так, как я, никто больше не умеет писать стихи, готовить, бегать, танцевать, смеяться... Прекрасное было время! Хотелось, чтобы оно длилось вечно, но я знала, что так не будет. Поменяется ситуация вокруг нас, изменимся мы сами, другими станут желания, мысли, потребности. Я почти обрадовалась, когда вышло то недоразумение с браком. Устаёшь жить, постоянно страшась потерять что-то ценное. В итоге возникает желание эту ценность куда-то пристроить. Однако Маркус, как выясняется, не кусок золота. Он самый настоящий бумеранг.
Маркус постоянно снился мне, и сейчас снится. Кажется, сны и мечты - наша с ним более реальная область бытия, чем действительность.
Поцелуй ошалелых губ
Отзывается пьяной вишней.
Ты со мной не бываешь груб.
Путь ко мне для тебя не ближний.
Ты приходишь опять в ночи,
Забывая, что вроде в ссоре,
И всё время почти молчишь,
А в глазах так и бьётся море!
В нём беснуются волн тела,
Потопив корабли сомнений.
Забываются дней дела
И причины моих волнений.
И сливаются вновь и вновь
В поцелуе вишнёвом губы,
Закипает шампанским кровь,
Наполняется страсти кубок...
И уже невозможно вспять!
Никуда нам с тобой не деться!..
И несётся сквозь ночь опять
Дикой страсти шальная месса.
До Мадрида лететь пять часов, и это не шутки. Постепенно глаза мои начали слипаться, и, как только сон сделался по-настоящему глубоким и сладким, пришло время готовиться к посадке, а после подниматься с кресел, получать багаж, отмечаться в зале прилётов и заниматься прочими подобными скучными вещами.
Воспоминания при этом отступать не желали, перелетая за мной стайкой полоумных бабочек от стойки к стойке. Маркус не был каким-то потрясающим любовником. Не был он и тем, кем я его себе представляла. Он просто такой, как есть, и когда Маркус был со мной, это наполняло моё существование радостью.
В отличие от шефа, который вечно не мог расслабиться и выкинуть из головы семейку жены хотя бы на время, Маркус был со мной весь без остатка каждую секунду, что мы проводили вместе. Кажется, даже телефон выключал, потому что я не помню, чтобы ему звонил кто-то. Однако были некоторые странности. Любимого иногда охватывала настоящая паранойя.
- За нами могут следить, - говорил он в некоторые встречи.
- Конечно, могут, - легко соглашалась я. - Ты же знаменитость!
- Не в этом дело. Точнее, не только в этом.
- У тебя могут быть неприятности, если нас увидят вместе? Ты женат, да, Марк?
Если бы я узнала, что это так, сразу прекратила бы отношения. Нет, мне не сдался брак с Гонсалесом ни тогда, ни сейчас, а мои моральные принципы потерялись где-то по дороге к отдельному кабинету и служебной квартире. Просто не люблю, когда мне гадят под дверь и кидаются при встрече в драку. Обычно так реагировали жёны на любовниц там, где я выросла. Думаю, так происходит в любой точке мира с небольшими вариациями. За что я должна это терпеть? В случае с шефом было бы ясно, за что. В случае с Маркусом не очень.
- Неприятности могут быть у тебя, - серьёзно возражал любимый. - И я не женат. Хоть где-нибудь написано обо мне, что я женат? Нет, ведь!
- Мало ли что и где написано? Нигде не написано, что ты родился и вырос в Казахстане, например. Что ты прекрасно говоришь по-русски. Что...
- Ладно, Деспина, не заводись. Было написано - не было... Ну, какая разница?
Разницы и впрямь не было никакой. Я ощущала трепетную, полную настоящего поклонения любовь Маркуса всем существом, и мне было этого достаточно. Его любовь словно пропитывала меня целебным бальзамом, и я забывала вечно недовольного Виктора, постоянно напряжённого шефа, своих несчастных пациентов... Всё забывала!..
Шеф знал о моём романе с Маркусом и одобрял его. Не знаю, ревновал ли он в душе. Если Игорь Никитич и испытывал ревность, то скрывал её очень глубоко.
- Тебе, Инночка, нужен яркий, темпераментный и состоятельный мужчина, - вещал он размеренно, окидывая меня с головы до ног улыбчивым покровительственным взглядом. - Особи вроде твоего бывшего мужа умеют только тянуть на дно. Тебе там делать нечего.
Вспомнила, что хотела позвонить шефу по Вайберу сразу, как приобрету испанскую сим-карту. Моя в целях экономии осталась дома.
Шеф не ответил на звонок. Странно. В Москве одиннадцатый час утра на исходе. Чем он настолько занят, что не может ответить? На звонок Романа шеф тоже не отозвался, и мы решили, что Игорь Никитич занят. Позже наберём его номер. Однако позже начала твориться какая-то фантасмагория.
Я все два с половиной часа, что мы добирались до виллы Маркуса, сначала поездом, а потом на такси, мотала Роману нервы на тему того, как мне быть, если Маркус меня выставит пинком под зад. Тот уверял, что не выставит, после начал ругаться на незнакомом языке... В общем, довела я нашего друга знатно, а действительность оказалась настолько непредсказуемой, что мне на какое-то время показалось, будто рассудок мой всё же не выдержал испытаний.
Я не раз пожалела в этот и последующие дни, что не падаю в обмороки. Ещё поклялась себе, что по возвращении домой в Россию обязательно разовью в себе умение лишаться чувств, когда мне это нужно, но... Не поверите, - мне некогда!
Мне до сих пор некогда научиться падать в обморок, как все нормальные женщины. Кажется, под насыщенно голубым, совсем ещё летним небом Испании сама жизнь отвесила мне настолько крепкого пенделя, что я лечу до сих пор. Прожив почти полвека, я начинаю, наконец, понимать, кто такие летящие люди. Похоже, я стала одной из них в тот по-летнему жаркий, но всё равно инквизиторски мрачноватый первый мой испанский день.
- Маааааааама!
Необыкновенно звонкий детский вопль резанул слух, едва я шагнула во двор странного, похожего на смесь ангара и сталинки, белёного дома Гонсалесов. Следом меня облепило со всех сторон горячее, довольно костлявое детское тельце. Оно с такой скоростью влетело в меня, что я не успела даже разобрать, какого пола и возраста этот громогласный, худой ребёнок. Столь пламенного приёма не могло нарисовать даже моё неуёмное воображение, потому и возникла мысль о помутнении рассудка.
Глава 14
- У тебя прекрасные дети, - обалдело поведала я Маркусу примерно через пятнадцать минут после нашего с Романом "сказочного" прибытия в дом Гонсалесов.
Мартина при этом продолжала висеть на мне, уцепившись всеми конечностями. Когда я сказала о детях Маркуса во множественном числе, это было небольшим обобщением. Дело в том, что я успела рассмотреть только его сына, серьёзного не по годам двенадцатилетнего Станислава. В тёмных глазах мальчика плескалась такая мудрость, что делалось стыдно за себя и своё легкомыслие. Кажется, Эвита с её неуёмной живостью испытывает в присутствии племянника хронический стыд, и это её немного нервирует.
- Мартина, слезь, прошу тебя! - Уговаривала она племянницу, меча из глаз усталые зеленоватые искры.
Сама Эвита оказалась просто прелестной. Пухловатые малиновые губки, слегка растрёпанные светлые локоны, эфемерная фигурка. Я долго не могла понять, кого она мне напоминает, но однажды, перебирая старые фотографии, поняла, кого. Меня саму в молодости, вот, кого.
Эвите тридцать три года, но выглядит как минимум на десять лет моложе. Всё в ней было в момент нашего знакомства прекрасно, кроме линялой, не очень чистой пижамы, в которую очаровательное создание было одето, несмотря на четвёртый час дня. За немного обтрёпанную штанину серовато-сиреневого домашнего текстиля цеплялся двухлетний Карлос, её собственный ребёнок.
- Я вообще-то не говорю по-русски, - предупредила меня Эвита на чистейшем русском, едва Роман кое-как нас познакомил. - Однако приходится. Когда привезли племянников...
- Это не наша мама. Не наша. Мартина, ты меня слышишь? - Бубнил Станислав под моим правым ухом, пытаясь отогнуть гибкую, как виноградная лоза, ногу сестры.
Ничего не получалось, ибо "лоза" оплела меня намертво. Я обняла Мартину и почувствовала, как по телу ребёнка прокатилась волна дрожи, и девочка прижалась ещё крепче, хотя, казалось, что крепче уже невозможно. Роман молча подхватил мой багаж. Я заметила, что на лице его бессовестно сияет "чувство глубокого удовлетворения".
- Почему ты не рассказал мне о детях Маркуса? - Спрошу я его поздним вечером того безумного дня.
- Я думал, ты знаешь, - ответит Роман, пряча улыбку.
Так это или не так, разбираться будет уже поздно, да и некогда. К тому же, сама жизнь вскоре "отомстила" Роману за умалчивание некоторых фактов.
- Прекрасные дети? - Переспросил меня Маркус, безуспешно пытаясь скрыть под простыней своё сильно исхудавшее тело.
Я заметила, что волосы его заметно поседели и поредели, кожа сухая, как бумага, и местами сильно шелушится. Черты лица Маркуса заострились, а глаза стали непомерно огромными на осунувшемся лице. Они смотрели прямо и немного удивленно.
- Да, Маркус. У тебя прекрасные дети. Почему ты не сказал, что они у тебя есть, когда я спрашивала?
- Ты первая, кто назвал Стаса и Мартину прекрасными детьми. Все остальные говорят, что они дикие.
- Глупости! - Отмахнулась я левой рукой, правой придерживая Мартину.
Необходимости в этом не было никакой, но, инстинкт, знаете ли.
- Если бы я ответил тогда, что у меня есть дети, это изменило бы что-нибудь?
- Мы были бы сейчас вместе, - жахнула я уверенно, и окончательно обалдевший взгляд Маркуса надолго застрял на мне.
- Ты странная женщина, Деспина, - выдал он, наконец, очень свежую мысль.
Если Маркус говорит кому-то, что ты, мол, странная или странный, это означает, что он сердит. Что ж, неудивительно.
- Я смотрю, ты очень болен, Маркус, - перевела я разговор на другую тему.
- Уже практически развалился на части, - подтвердил он с мрачным удовлетворением. - Когда приедешь в следующий раз, застанешь истощённого дистрофика-полудебила со слюной через плечо. Ну, или горстку пепла, это уж как повезет.
- Святые отцы не одобряют кремации, Маркус, - встряла вдруг Эвита. - И, вообще, хватит говорить о смерти! Ты молод и крепок. Всё ещё обойдётся. Вот, найдём хорошего доктора и...
- Я не поеду в больницу! - Закричал вдруг Маркус не своим голосом. - Не поеду, и мне насрать, что там одобряют или не одобряют эти облезлые индюки! Я всю жизнь плясал под их мракобесную дудку! Дайте мне хотя бы сдохнуть, как я хочу!
- Ты хочешь умереть, Маркус? - Спросила я, кажется, чересчур высоким для себя голосом.
Эвита сыпала междометиями и размашисто крестилась на католический манер. Что интересно, буквально первыми её словами сразу после нашего с ней знакомства были, если не считать того, что она не говорит по-русски, слова о том, что её брат скоро умрёт, и мы должны быть к этому готовы. Сейчас Эвита горячо убеждала Маркуса в обратном. Я слышала, что на Западе такое не принято, а ещё знала, что младшая сестра любимого отчаянно изображает из себя "коренную европейку". Маркус, как ни странно, успокоился.
- Уведи детей, Эвита, - приказал он хрипло. - Нам с Деспиной надо поговорить. Мартина, идите со Стасом вниз.
Я не ожидала, что девочка послушается, но она молча сползла с меня и отправилась вслед за братом и тётей в гостиную на первом этаже. Эвита недовольно забормотала что-то, и цепляющийся за мать кареглазый темноволосый малыш моментально раскапризничался. До этого он был спокоен, как маленький Будда.
Я, наконец, смогла рассмотреть дочку Маркуса. Необыкновенно рослая для своих восьми лет, с пепельно-русыми волосами и тёмно-синими глазами на пол-лица. Вылитый отец. С тёмноволосым, смугловатым Станиславом почти нет сходства. Он, должно быть, мамин сын. Дети одеты в линялые шорты с растянутыми футболками. Думаю, Мартина донашивает вещи Стаса. Интересно, кто их мать, и в каких отношениях она состоит с Маркусом.
- Ты надолго, Деспина? - Спросил Маркус, как только дверь в его спальню закрылась.
- Пока ещё не знаю, - честно ответила я. - Как получится.
- Если ты заскочила ко мне проездом по пути к Андрею, у тебя ещё получится успеть на пятичасовой поезд. Кстати, спасибо, что навестила. Очень мило с твоей стороны.
- На ближайшие три недели я в отпуске, Маркус. Планирую уехать, как только ты окрепнешь, дорогой.
- Или скопычусь.
- Я не дам тебе скопытиться. Точнее, сделаю всё, чтобы этого не произошло. Если тебе не станет лучше за три недели, полетим в Москву.
- Тебе так сильно нужен лежачий больной, да, Деспина? Здоровым и сильным я тебя не устраивал!
- Послушай, Маркус...
- Нет, это ты меня послушай, Деспина! Если ты рассчитываешь на моё состояние, то его...
- Дурак! - Выкрикнула я истерически. - Мне на хрен не сдалось твоё состояние! И сам ты не сдался! То есть, сдался, конечно, но не так, как ты себе это представляешь.
- Интересно, - отозвался Маркус, скрещивая на костлявой груди руки, похожие теперь на лапы гигантского паука из американского фантастического фильма. - Как же я себе это представляю?
- Для меня главное, чтобы ты жил, а будем мы вместе или нет, не имеет никакого значения.
- Я всё понял, - с горечью произнёс Маркус. - Роман живописал тебе в красках мою болезнь, и ты явилась меня спасать. Почему женщины так любят спасать кого-нибудь? Почему бы просто не завести себе собаку и не вычёсывать ей шерсть до опупения?
- Я люблю тебя, Маркус, - откликнулась я устало, и в комнате повисло напряжённое молчание.
Я призналась Маркусу в любви, но ядерного взрыва за этим не последовало, и Земля с орбиты не слетела. Странно.
Вдали застучали колёса поезда. Где-то заблеял баран, и ему принялись отвечать один за другим разноголосые сородичи. Послышалась невнятная человеческая речь. Кажется, два мужских голоса неспешно о чём-то переговаривались. Пастораль, да и только!
- Я тоже люблю тебя, Деспина, но мне нечего тебе предложить. Я болен, разорён, отягощён двумя детьми, младшей сестрой и племянником. Ещё отец слоняется целыми днями по друзьям и кабакам. Мать в прошлом году ушла...
- Сочувствую, - вклинилась я грустно. - Я не настаиваю на том, чтобы быть с тобой, Маркус. Просто позволь помочь тебе. Доктора лечат в клинике, но, когда человек попадает домой, ему нужен правильный уход. Если уход небрежный...
- ...или нет никакого...
- Тем более! Если ухода нет, всё лечение насмарку. Когда тебе станет лучше, ты сам решишь, как поступить: быть со мной или с кем-то ещё. Да, хоть в монастырь уйти!..
Я сказала про монастырь в шутку, но Маркус моментально вскипел.
- Этого они и добиваются! Им надо, чтобы я ушёл в их сучий монастырь и сгнил там заживо! Им, видите ли, обещали, что так будет, и теперь они требуют...
Я слушала, и глаза мои едва не выскакивали из орбит. Хотелось думать, что Маркус плетёт небылицы с целью развлечь меня, но это была страшная правда.
Глава 15
Когда Гонсалесы прибыли больше двадцати лет назад в Испанию, мать Маркуса и Эвиты давила на все рычаги, пытаясь вырулить из нищеты и проблем. Она целыми днями ездила по родственникам, дальним и не очень, чьи координаты перешли к ней от родителей, либо она раздобыла их уже на исторической Родине. Где-то её встречали вежливо, но прохладно, где-то просто прохладно. Родня, её собственная и Александра, как назло, не была ни успешной, ни состоятельной. Сплошь такие же токари-пекари, как они с мужем.
Мария, будучи женщиной необычайно хваткой, быстро поняла, что рассказы о богатой европейской жизни сильно преувеличены. Она побывала в тот год во многих уголках Испании, и ей стало ясно, что там, где колосится некое подобие райских кущ, всё держится на фанатичном труде простых испанцев.
Любая работа, кроме той, на которой использовались трудовые ресурсы Центра Переселенцев, оплачивалась, конечно. Оплата по меркам постсоветского Казахстана была просто фантастической. Однако западные жители имеют обыкновение называть сумму заработка без налога, а это уже минус половина средств.
Ещё западные жители, особенно простые трудяги, очень любят поговорить на тему оплаты коммунальных услуг, арендной платы за жильё и мастерские, цен на бензин и продукты и прочего подобного. Мария буквально впитывала в себя эту информацию, ибо их семье тоже предстояло однажды съехать из покосившегося, но при этом всё же благотворительного Центра Переселенцев на вольные испанские хлеба. Из разговоров родни и их знакомых она поняла одно: просто не будет.
Оказывается, в родном неприветливом Казахстане квартплаты, можно сказать, не было никакой. Среднестатистическая советская, а после казахстанская, семья тратила на жильё примерно пять процентов дохода. Семья европейцев тратит на него около тридцати процентов. Вдобавок жильё советским гражданам раздавали даром, а в перестроечные годы ещё и разрешили оформить его в собственность и продать. Именно деньги от продажи трёхкомнатной квартиры и дачного участка в Алма-Ате Гонсалесы сейчас благополучно проедали.
Конечно, Мария находила способы экономии на всём. Посещение рынка в конце дня, когда многие торговцы бросают горы нераспроданных фруктов прямо на рабочем месте, ибо хранить их негде. Одежда из благотворительных ящиков церкви. Самые дешевые умывальные принадлежности и канцтовары. Однако даже при самой жёсткой экономии сбережений на всю оставшуюся жизнь не хватит. С работой туго. Цены в супермаркетах оптимизма тоже не добавляли.
Знакомые и незнакомые испанцы возлагали большие надежды на Евросоюз с его едиными экономическим пространством, валютой и возможностями. Однажды долгожданные времена единой Европы настали, и даже наступило до первого серьёзного кризиса некоторое облегчение в жизни простых людей, но мебели из чёрного дерева и персидских ковров на полу так ни у кого из них и не появилось.
- Игнасио хорошо устроился. Он священник, да ещё и не простой, а на должности, - нечто подобное Мария слышала от разных родственников.
Её испанский долгое время после переезда оставлял желать лучшего, но суть сказанного она понимала. Ещё могла очень простым языком донести до слушателя, что она от него хочет, но, когда дело касалось тонких материй и юридических закавык, женщина делалась беспомощной, как пятилетняя девочка.
Игнасио приходится Марии двоюродным дядей. В семье кузена матери принято отдавать одного из сыновей церкви, и выбор пал на него. Игнасио отправился в монастырь, когда пришло время, почти без сожалений. "Почти" - потому что крепкий, физически развитый парень мечтал о славе и аплодисментах. Нет, вовсе не об эстрадной сцене или насквозь греховном театре. Мальчишка лет с десяти мечтал стать тореадором.
Он понимал, что коррида - не более чем пережиток тёмного язычества, но сидящий в нём кровожадный любитель почестей требовал самовыражения. Желание покорять и угнетать вполне реализовалось, когда Игнасио достиг хоть какого-то влияния. Он не был тем, кого ведёт по служебной лестнице чья-то заботливая родственная рука, но при этом умудрился найти выход из низов, вступив в один сравнительно молодой и резко радикальный католический орден.
Яростно служа и отчаянно выслуживаясь, Игнасио приобрёл репутацию крайне опасного и непредсказуемого карьериста. Он нажил состояние, лебезя, запугивая и шантажируя, а после мастерски распоряжаясь нажитым. Этот человек не упустил ни одной возможности, ибо страшился оказаться в той имущественной яме, из которой однажды с невероятными муками выкарабкался.
В Маркусе и его семье предприимчивый священнослужитель разглядел ещё один золотой шанс, который подвернулся как раз в нужный момент. Игнасио был уже достаточно богат для того чтобы жить, как ему нравится, и бесконечно дразнить многочисленную родню видами на наследство. Однако всех его денег едва ли хватило бы на то, чтобы купить свою мечту - должность архиепископа. Членов сомнительного ордена на такие должности назначали разве что после невероятно щедрых пожертвований, но Игнасио не был готов заплатить за мечту всем своим состоянием.
Длинное, гибкое тело Маркуса красиво двигалось по баскетбольной площадке Центра Переселенцев под желтоватыми палящими лучами. Свободная белая футболка не могла полностью скрыть упруго перекатывающиеся юные мышцы. Аплодисменты и восторженные крики многотысячной толпы снова атаковали слух, привыкший за жизнь к тишине церковных приделов, шелесту молитвенников и звукам органа. Игнасио знал, что ему делать. Маркус догадывался, что за всё в этой жизни приходится платить.
Первые седые пряди в его волосах появились в двадцать один год, когда выяснилось, что он сам себе не принадлежит. Маркусу Гонсалесу нельзя заводить семью, потому что, оказывается, он и его родители подписали в его шестнадцать лет договор, по которому он обязуется уйти в монастырь по достижению им тридцати трёх лет. Он может продолжать спортивную карьеру, являясь членом монашеского ордена, до тех пор, пока будет в силах. Однако с момента вступления в орден все его заработки и всё нажитое имущество, кроме тридцати процентов, которые он должен отдать родителям и сестре в равных долях, переходят святым отцам.
До ухода в монастырь Маркус должен был отдавать им "всего" треть заработанных денег. Без учёта налогов, разумеется, ибо на Западе их не принято обсуждать.
На этом месте рассказа мне вспомнились идеально обустроенные земли Маркуса, по которым мы проезжали с Романом только что. Как надо было распределять доходы и расходы, чтобы суметь всё это приобрести и содержать?
- Мы жили в режиме жесточайшей экономии, - поведал Маркус, словно услышав мои мысли. - После стало чуть легче, когда земли начали приносить доход. Бухгалтерией распоряжалась мать, и я получал на расходы строго фиксированную сумму. Сам я к роскоши не привык, но в Москве ждала Настя...
Об аскетизме знаменитого спортсмена пишут многие источники. Не обходят они добрым словом и его глубокую религиозность. Руки Маркуса сплошь забиты татуировками на библейские мотивы. Многие думают, что всё это причуды невероятно богатого человека. Настя тоже так думала.
Красивая девушка Настя мечтала стать моделью, а лучше актрисой. Когда-то давно, ещё в начальной школе они с Маркусом сидели за одной партой. После семья Гонсалесов перебралась в столицу Казахстана, а Настя осталась в посёлке с престарелыми родителями и пятью старшими братьями-сёстрами. Дети росли крепкими, красивыми, здоровыми. Родители лезли из кожи, обеспечивая их всем самым лучшим из возможного. Однако любимой сказкой младшенькой дочки была "Золушка".
Лет в десять сказки и куклы были заброшены. Настя увлеклась историями успеха голливудских звёзд и светил модельного бизнеса. Почти каждая подобная история - это история Золушки с её золотым шансом. Люди разумные и опытные хорошо понимают, как пишутся биографии знаменитостей, но откуда это было знать юной поселковой мечтательнице? Едва окончив школу, девушка отправилась покорять Москву.
Она очень старалась, но шанс почему-то не спешил ей навстречу. Работать приходилось в самых разных местах - на складе, в кафе, в магазине. Экзамены в актёрское училище раз за разом проваливались. Бесконечные походы по кастингам оканчивались ничем. Через три года Анастасия поняла, что режиссёры могут отсмотреть тысячи кандидатов и кандидаток с улицы, а сниматься в кино и рекламе будут их друзья, родственники и признанные знаменитости.
- Сейчас не популярны брюнетки, - просветила Настю стильная дама за сорок в модных очках без оправы и брючном костюме трудноопределимого цвета.
- А как же конкурсы красоты? Там сплошные брюнетки и шатенки побеждают.
- Не смеши меня, девочка! - Небрежно отмахнулась умудрённая мадам. - Какие ещё конкурсы красоты? Ты понятия не имеешь, что это такое. Ты - рабочая лошадка модельного бизнеса, а ему нужны блондинки. Много шикарных блондинок. Кстати, ринопластику сделать не хочешь? Могу подсказать знакомого хирурга...
Настя не хотела никакой ринопластики ровно до этого момента. Она не знала, её нос не такой, какой нужен в мире моды, и теперь терялась в догадках. Спросить красивую даму постеснялась, а комплекс на ровном месте заработала.
В любом случае на оплату трудов хирурга денег не было и не предвиделось, а перекраситься - да, пожалуйста. Покупаем в супермаркете краску, и вперёд!
Однажды кареглазой блондинке Насте невероятно повезло. Ушлый друг пробил для неё участие в рекламной кампании нового автомобиля не совсем народной марки, разумеется, на условиях, что гонорар пополам. Да, там и не гонорар, а так, копейки жалкие, но, ведь, надо с чего-то начинать.
В толпе гостей автосалона Настин зоркий взгляд выцепил бывшего одноклассника. Девушка видела его самого и всю его семью накануне их отъезда в Испанию, поэтому ошибиться не могла. Гонсалесы приезжали в родной посёлок за какими-то справками. Теперь, вот, он, Марк, в брендовом костюме с дорогими часами на руке. Ведёт себя, как знаменитость. Только последняя дурёха может упустить такой шанс, а Настя умная девушка.
Она прорвалась к Маркусу, распихав локтями всех. Девушка задыхалась и едва не плакала. Белые локоны разметались по плечам, а глубокие, днём почти чёрные глаза, буквально горели, отражая голубоватый свет софитов. Синее с блёстками облегающее платье в пол не скрывало великолепной фигуры. Анастасия была обворожительна.
- Она была такой юной, нежной, беззащитной! Вылитая Эвита! - Восторгался Маркус, несмотря на то, что прошло столько лет, а чувства по его словам давно угасли.
Ещё Настя не интересовалась большим спортом и даже не подозревала, каких высот достиг её бывший одноклассник. Это было так трогательно, непосредственно, мило!.. Представляю, как ей надоела нищая жизнь, полная несбывшихся надежд, не осуществившихся планов и подлых друзей, которые сначала тащат тебя в постель, а потом делят пополам твой жалкий гонорар, да ещё и благодарности от тебя же требуют.
Сердце Маркуса было завоёвано с наскока. Двадцатитрёхлетний красавец на самом деле не был избалован плотскими забавами. Жёсткий график профессионального спортсмена и приставленные монахи в штатском не позволяли ничего лишнего. Однако в тот раз удалось отделаться от "постных рыл", как величал их Маркус, ещё до поездки в Москву.
Он поклялся преподобному дядюшке Игнасио, что будет безупречен, и даже надел на ногу браслет с металлическими шипами, направленными вовнутрь. Такой носят чуть ли не на постоянной основе многие члены их радикального ордена. Маркус обычно отговаривался тем, что ему хватает "укрощения плоти" в тренажёрном зале, на стадионе и на площадке.
- Что это? - Спросила Настя в гостиничном номере на следующий день, заметив шипастый браслет на ноге Маркуса.
- Так, один спортивный прибамбас для стимуляции кровообращения. Не обращай внимания.
Маркус снял колючую дрянь и бросил на пол. Заниматься любовью с этим браслетом на бедре было невозможно.
Он не думал о предохранении, рассчитывая на Настю, а Настя явилась через четыре месяца на матч его команды с одним московским клубом и молча сунула голубую соску возлюбленному в ладонь. Так меньше чем через полгода появился Станислав, а за месяц до его рождения - свидетельство о браке. О тайном браке с бывшей одноклассницей, ныне успешной моделью. Романтично до дрожи!
Карьера Анастасии не то чтобы пошла в гору после сближения с Маркусом; она хотя бы худо-бедно началась. Каталог как бы европейской одежды пригласил беременную Настю для съёмок в нарядах для будущих мам. Любимый посодействовал. С этого момента заказы, не сказать, что посыпались, но начали иногда появляться. У модели Анастасии Гонсалес даже появился агент.
Однако главный доход составляло содержание, перечисляемое Маркусом. Он раздобыл денег на трёхкомнатную квартиру в приличном районе Москвы, чтобы любимая не скиталась с их ребёнком по съёмным углам. Маркусу пришлось рассказать матери о том, что она случайно стала испанской бабушкой московского ребёнка и та, плача от счастья и ужаса одновременно, увеличила Маркусу ежемесячное довольствие. Александра и Эвиту, не говоря уже о "чёртовых попах", решили не посвящать в эту жутковато-сладостную тайну.
Даже для благочестивой Марии святые отцы сделались с некоторых пор "чёртовыми попами", "ненасытными клещами" и "мерзкими рожами". Что уж говорить о Маркусе? Дядюшка Игнасио постоянно напоминал ему, где бы он сейчас был вместо большого спорта, не попадись ему на пути такой человек, как он. Маркус слушал молча и мечтал об участи землекопа, которому не надо во цвете лет уходить в монастырь, и можно видеть жену с ребёнком каждый день, а не раз в два-три месяца.
Богатство, спортивные трофеи и почести перестали радовать с тех пор, как стало ясно, что он сам себе не принадлежит. Однако следовало нажить побольше, чтобы его престарелые родители, слабая, беспомощная сестра и Настя со Станиславом не остались ни с чем, если ему всё же придётся уйти в треклятый монастырь.
Вдобавок ко всем сложностям Эвиту угораздило выйти замуж за настоящего альфонса. Пользуясь её слепой, овечьей привязанностью негодяй Гвидо вытягивал из жены и её семьи всё, что возможно и невозможно, а требовал ещё больше.
- Твой братец - олимпийский чемпион. Я знаю, сколько стоит игрок его уровня. Он бизнесмен и землевладелец к тому же. Предкам твоим, да и ему самому, ничего не надо, потому что жить со вкусом они не хотят и не умеют. Деревенщина - она деревенщина и есть. Я одного не пойму: мы-то почему должны прозябать? Почему я не могу жить, где хочу? Путешествовать, куда хочу? Машину, какую хочу?
- Гвидо, не многовато ли ты хочешь, дорогой? Может, тебе попробовать найти работу получше, чем...
- Это они тебе внушают такую чушь? - Моментально вскипал Гвидо. - Может, хватит повторять глупости за деревенщиной? Какая ещё работа? Все нормальные люди сейчас на фрилансе. Горбатятся на фабрике одни убогие. Кстати, тебе там самое место!
Подобные слова в устах Гвидо - настоящее оскорбление. Эвита плакала, но слёзы бесили его ещё больше. Однажды она забеременела и решила вопреки словам мужа об аборте оставить ребёнка. В наказание за "проступок" Эвиты тот съехал из их уютной квартирки в престижном квартале Мадрида и поселился в особняке богатой пожилой дамы, которая щедро оплачивала услуги красавца и мачо. Намного щедрее, чем "скряга" Маркус, не желавший понимать, как повезло его никчёмной сестре и всему их "убогому, фабричному" семейству.
- Сиди сама в тесной конуре со своим выродком! - Бросил на прощанье будущий отец Карлоса.
Накануне родов Эвита сдала квартиру жильцам и перебралась на виллу брата. У неё в мыслях нет искать работу, ибо красавица так и не удосужилась приобрести специальность. Маркус думал, что она возьмёт на себя домашнее хозяйство, тем более что необходимость назрела: мать была тяжело больна, а вскоре и вовсе умерла. Однако сестра оказалась не способна уследить за всем, ибо слишком слаба и хрупка, а с некоторых пор ещё и двое племянников обрушились на её нежную шейку.
Если вы уловили в словах об Эвите иронию, это вы зря. Маркус, говоря о проблемах сестры, был сама серьёзность. Другое дело - Настя. Та могла выдумать трагедию на ровном месте и легко превращала москита в слона, не говоря уже о мухе.
Глава 16
- Мне срочно нужна ринопластика, - заявила однажды Анастасия, едва Маркус переступил порог их московской квартиры.
- Что случилось? - Перепугался он, решив, что с его тайной женой произошло нечто ужасное.
Он потащил Настю на свет и принялся внимательно разглядывать её кукольное личико. Оно сияло безупречной смугловатой матовостью и не имело ни малейшего намёка на травму или болезнь.
- Мой агент сказал, что сейчас в моде прямые короткие носы. Моя расплющенная носопырка...
- Что ты городишь, Настя? Какая ещё расплющенная носопырка? У тебя нормальный, даже немного удлинённый носик...
- Именно! Я Буратино! Урод! Устаревшая модель! Мне нормальный нос нужен, а не это, вот! - Настя со злостью хлопнула себя по носу точёной ладошкой. - Тогда и работа для меня будет! Много работы! Думаю, меня и в актёрское не взяли из-за носа, а не из-за того, что я чёртову басню не так читаю!
Претензии к собственной внешности, кишевшей, оказывается, недостатками и просто несовершенствами, посыпались градом. Не забыла Настя и своих "гадов"- родителей, "наплодивших уродов", и "гнусных зануд" работодателей, и "старых самодуров" из комиссий актёрских вузов. Маркусу оставалось обалдело молчать.
- Ну, хорошо, - сказал он, когда жена, наконец, иссякла. - Переделаем мы сейчас нос. Так, они ещё что-нибудь выдумают! Скажут, уши у тебя не такие или разрез глаз не тот. Опять под нож полезем?
- Ты жлоб! - Выстрелила Настя. - Жлоб и скряга. Я только и слышу от тебя, что надо потерпеть, подождать, продержаться. У тебя земли уже больше, чем у Маркиза Карабаса, а тебе всё мало! Когда ты, наконец, уже подавишься деньгами?
- Настя, ты прекрасно знаешь, что я...
- Скрываешь наш брак, чтобы мутить с разными девками! Думаешь, я верю, в твои сказки, и что тебе хватает меня одной? Да, у тебя в каждом городе...
- Не мели чушь! Мне только чёртовых девок в каждом городе недоставало! И так забыл уже, когда в последний раз книгу в руках держал! - Рассердился Маркус. - Скажи лучше, сколько надо на эту твою долбанную пластику. Так и быть, оплачу тебе её, и всё! Больше никаких операций, кроме медицинских.
- Марк, ты золото! Я знала, что ты поймёшь меня.
Маркус, тоскливо вздыхая, не раз становился "золотом" до и после дурацкой ринопластики. Настя безжалостно драла с него последнее, вынуждая унижаться и оправдываться перед матерью, а иногда и перед поставщиками. Однако любовь её искупала всё. Искупала-искупала, а однажды не искупила. Маркус наткнулся на чужие мужские вещи в шкафу.
- Мой брат такой невнимательный! - Рассмеялась Настя, заметив огромную клетчатую рубашку в руках Маркуса и мертвенную бледность на его лице. - Надо же, опять забыл свои вещи!
- Твой брат носит шестидесятый размер?
- Да, он очень поправился после болезни.
- После болезни обычно худеют.
- А Олег поправился! Ему гормоны кололи, между прочим.
В следующий раз родители Насти прислали ей в подарок роскошную шубу из белой норки.
- Твои родители сорвали джек-пот? Или пенсии в Казахстане неожиданно увеличились в тысячу раз?
- Моим родителям почти ничего не надо. Одежду новую себе не покупают. Едят всё своё с огорода. Они копят деньги месяцами, а после делают нам всем по очереди хорошие подарки.
После много чего ещё случалось. Братья и дядья не раз менялись до неузнаваемости, деревенские бабушки оставляли маленькие наследства, тётушки с кузинами присылали из российской глубинки бриллиантовые кольца и серьги в подарок.
Однажды, на четвёртом году совместной жизни, Маркус явился в их с Настей гнёздышко сюрпризом. Догадываетесь, насколько дорогого гостя он там застал?
- Ты не можешь развестись со мной. Я беременна, - объявила Настя, когда они остались одни.
Глаза её при этом насмешливо сверкали зелёными контактными линзами, которые Маркус терпеть не мог.
- Если это мой ребёнок, я от него не отказываюсь. Получишь алименты после ДНК-теста. Только с этого дня ты мне больше не жена.
Маркус подал на развод. Настя всячески затягивала процесс, но развод всё же однажды состоялся. Мартина оказалась дочерью Маркуса, и он исправно платил алименты на обоих своих детей. Родственную принадлежность Станислава он тоже на всякий случай проверил, и она подтвердилась.
Настя по просьбе Маркуса регулярно отписывалась ему о детях и высылала их красивые, радостные фото. По её отчётам складывалась чудесная картинка, и в редкие посещения дети только радовали отца. Позже выяснилось, что Стас два раза оставался в первом классе на второй год, а Мартина в пять лет не умела пользоваться вилкой, да и ложкой владела весьма условно.
Многие красивые вещи и игрушки были реквизитом фотостудий, а детскую одежду "заботливая" мама покупала в секонд-хендах либо просто собирала обноски по друзьям и соседям. Вишенка на торте: Настя сначала заложила, а после продала квартиру, куплённую когда-то Маркусом на её имя, и жила с детьми у разных знакомых, пока не прогонят. Деньги с продажи квартиры, оставшиеся после выплаты долга, прелестница, конечно, пустила по ветру.
Почти все средства Маркуса, переводимые на содержание детей, тратились сначала на хотелки мамы, а после на "анестезию". Так фатально невезучая модель скромно именовала алкоголь и некоторые "расслабляющие" препараты.
Женщина выпала однажды из окна посреди шумной вечеринки. Перед этим Настя громко смеялась и кричала, что она ведьма и умеет летать.
Дети гостили в это время у бабушки в Казахстане. Дедушки уже три года, как не было в живых. Перед этим он серьёзно болел лет десять.
Когда Маркус приехал за Станиславом и Мартиной в посёлок, где прошло его и Настино детство, он едва узнал дом родителей бывшей жены. Их домик раньше был похож на сказочный теремок, а теперь это была облупленная, покосившаяся развалюха с рухнувшим балкончиком и заросшим лебедой участком. Навстречу выбежали два маленьких оборвыша, в которых очень трудно было узнать брата и сестру со студийных фотографий, а следом, кряхтя и тяжело опираясь на палку, вышла полуслепая согбенная старушка.
Мать Насти, похоже, так и не поняла, что её дочь погибла.
- Настя? А эт хто? - Спрашивала она растерянно.
Маркусу пришлось задержаться, чтобы устроить несчастную бабушку в дом престарелых. Забрать её с собой возможным не представлялось, потому что почти все документы Настиной мамы оказались утеряны, и у любимого до сих пор из-за этого сердце не на месте.
- Тётя Тамара была такой доброй! Даже крапивой нас с пацанами никогда не стегала, если мы в их сад заберёмся. Если бы я смог забрать её тогда!..- Сокрушался Маркус.
- Не кори себя, - успокаивала я. - Думаю, это мало, что изменило бы.
Через два месяца жизни в последнем приюте старушка скончалась. Ей было на тот момент семьдесят шесть. Многие нынешние старики ещё вполне себе бодры в этом возрасте, но нелёгкая сельская жизнь, многодетность и отсутствие поддержки в старости сделали своё чёрное дело.
Все мы любим рассуждать на тему того, каким эгоистом может вырасти единственный ребёнок. Много раз за жизнь убеждалась, что эгоизм слабо соотносится с количеством детей в родительской семье. Родителям Анастасии, например, удалось вырастить шесть эгоистов. Пятеро из них ожесточённо делили потом наследство. Кажется, делят до сих пор.
- Я не могу уйти в монахи. У меня дети, - дерзко заявил Маркус падре Игнасио, бросая на его антикварный стол морёного дуба свидетельства о рождении Станислава и Мартины. Следом на этот же стол упало свидетельство о смерти их матери. Разговор происходил накануне тридцатитрёхлетия Маркуса.
- Неужели ты думаешь, будто я не в курсе? - Насмешливо поинтересовался падре. - Весь твой роман и последующий брак с русской шлюхой прошли перед моими глазами, как дешевый сериал для пустоголовых домохозяек. Эта дрянь даже сдала тебя мне, причём дважды. Сначала через два года вашего брака, когда мне и без неё всё уже было известно от начала и до конца, а потом на пороге собственной позорной кончины, когда пропила все мозги и забыла, куда потратила мою подачку семь лет назад.
Маркус слушал, и волосы на его голове шевелились от ужаса: с каким цинизмом "святой отец" говорит о трагичной судьбе несчастной матери его детей и издевается над его собственными чувствами! Падре хохотал каркающим стариковским смехом, и смех этот раздирал слух похлеще металлического скрежета.
- Но я не могу стать монахом до тех пор, пока Мартина не достигнет совершеннолетия!
- Монахом не можешь, - согласился падре. - Собственно говоря, никто и не собирался сразу же посвящать в монахи такую коммунистическую дрянь, как ты. "Уйти в монастырь" и "стать монахом" - не одно и то же. Разницу улавливаешь?
- Неужели вы загребёте меня в послушники? Побойтесь Бога, падре! У меня пожилые родители, беспомощная младшая сестра, которая со дня на день станет одинокой матерью, а ещё Станислав и Мартина...
- Я давно хотел спросить тебя, сын мой, - начал падре многозначительно, и Маркус напрягся, как пружина. - Кто такие Станислав и Мартина?
- Вы, видимо, выжили из ума, преподобный отец Игнасио! - Вспылил Маркус. - Словно не знаете, что это мои дети: Станислав и Мартина Гонсалесы!
- Это в России они тебе дети. Здесь же, в благословенной Испании, оба они - и мальчик, и девочка, - незаконнорожденные отпрыски русской шлюхи. Ваш брак не подтвержден ни в одной испанской мэрии и не освящён ни одной церковью, ни святой католической, матерью нашей, ни какой другой. В ближайший свой день рождения ты, грешник, получишь необыкновенный дар: примешь послушание в святом монастыре и...
- Не приму!
- Примешь. Ты либо примешь его, продолжишь спортивную карьеру и останешься пока владельцем своего состояния, либо потеряешь всё.
- Мне не жаль! - Крикнул Маркус запальчиво. - Забирайте всё! Подавитесь! Я уеду с детьми, сестрой и родителями отсюда...
Страшный, каркающий смех был ответом Маркусу. Он замер, не зная, чего ожидать на этот раз.
- Только с родителями и сестрой, и очень нескоро - выдал злобный старик, отсмеявшись.
- Что "только с родителями и сестрой, и..."?
- Уедешь из Испании с одними родителями и сестрой, без детей, и очень нескоро.
- На что вы намекаете? - Спросил Маркус, холодея.
- Я не намекаю. Я рассказываю. Знаешь, Маркус, мне недолго осталось жить на этом свете, а перед смертью людям, которые жили праведно, нередко открывается будущее. Так, вот. Мне открылось недавно, что будущее твоё имеет два варианта развития событий. Первый: ты принимаешь в тридцать три года послушание, продолжаешь блистать на площадке, получаешь достойное вознаграждение, успешно ведёшь собственное дело и хозяйство. Не забываешь при этом делиться с теми, кто помог тебе стать звездой спорта, бизнесменом и землевладельцем. Заботишься о дорогих тебе людях, в том числе двух несчастных сиротах своей доброй знакомой. Окончив карьеру, отдаёшь долги, пристраиваешь детей в католический приют, а сам уходишь в монастырь на постоянное жительство.
- Я не сдам своих детей в чёртов приют!
- Не сдашь - и не надо. Можешь определить их на воспитание в любую испанскую семью по твоему выбору. Однако есть другой вариант развития событий. Ты не принимаешь послушания, и карьера твоя резко обрывается. В день твоего рождения тебя задерживают по подозрению в хранении и сбыте крупных партий наркотиков. Вещественные доказательства ждут своего часа на твоей вилле. Не пытайся искать их, Маркус. Они возникнут в назначенное время, изменить которое ты не в состоянии. Имущество твоё конфискуют в пользу государства. Дети отправляются в Центр Переселенцев, а после...
- Я всё понял, падре. Однако есть третий вариант: вы называете мне некоторую сумму, я отдаю её вам, и мы расходимся с миром.
- Так не годится. Я могу назвать тебе сумму только за отсрочку приёма послушания на пять лет. Расходиться нам нельзя. Добрые люди должны держаться вместе, иначе зло однажды победит нас.
Падре назвал сумму, равную примерно трети тогдашнего состояния Маркуса. Тот выплатил её в срок, взяв ссуду под залог имущества, и дядюшка Игнасио погрозил на прощанье скрюченным пальцем и напомнил, что это ещё не весь должок.
- Не рассчитывай, что я за эти пять лет умру, и смерть моя погасит твой долг. Ты и твои родители в день твоего шестнадцатилетия подписали договор не со мной, а со святым орденом. Знаешь, что сделают с тобой и твоими близкими молодые, фанатичные братья, если ты посмеешь его нарушить?
- Догадываюсь.
- Ты умный человек, Маркус. Умный и душевный. Ты очень помог мне. Благодаря тебе, твоему баскетбольному таланту и хозяйской жилке я стал семь лет назад архиепископом. Ты мой бесценный клад. Я люблю тебя, сын мой.
Маркус молча вышел, не дождавшись благословения дядюшки.
Глава 17
Маркус умолк и закрыл глаза. Кажется, рассказ о собственных злоключениях вымотал его. Спустя минуты три, лицо любимого неожиданно исказила гримаса боли.
- Судорога, - прохрипел Маркус, не открывая глаз. - Судороги замучили меня в последние полгода. Тебе, Деспина...
Он замолчал, потому что я отбросила простыню, прикрывавшую его исстрадавшееся тело, и уже принимала меры против судорог. Правая нога Маркуса расслабилась и приняла нормальный вид. Сам он открыл глаза и удивлённо смотрел на меня. Я молча распахнула свой чемодан, заботливо принесённый Романом, достала оттуда массажный крем и специальную простынку и принялась массировать ступни, а после икры Маркуса.
Мы оба долго молчали. Я испытывала неловкость оттого, что пациент волнует меня как мужчина. Маркус волновал, несмотря на своё жуткое состояние, и я никак не могла повлиять на это.
- Меня клонит в сон, - сообщил Маркус, когда я закончила.
- Ложись, как тебе удобно, и спи, - посоветовала я.
- Эвита не разрешает мне спать днём. Говорит, что так недолго и день с ночью перепутать.
- Глупости. Не переживай из-за этого. Я помогу тебе заснуть вечером, если ты не сможешь.
- Я ни на что сейчас не способен, Деспина. Эта болезнь...
- Я не это имела в виду! - Перебила я, краснея. - Расслабляющая ванна, чтение вслух, тот же массаж помогают уснуть, когда нужно.
- Ты почитаешь мне вслух? - Обрадовался Маркус.
- Да, конечно.
Маркус очень любит, когда я читаю ему вслух свои стихи и рассказы. Особенно ему нравится быть первым читателем и слушателем. Марк просто млеет, когда узнаёт о том, что с новым произведением ещё никто, кроме меня самой, не знаком. Он хорошо учился в школе, любил историю и литературу, мечтал выучиться на филолога и стать литературоведом-пушкинистом. и Переезд на историческую Родину и карьера спортсмена-профессионала никак в его жизненные планы не вписывались.
- Я привык считать себя русским мальчишкой с испанской фамилией. Я и есть русский на четверть, - так рассказывал любимый о своём национальном самоощущении в юные годы. - Однако жизнь иногда закидывает нам трёхочковые...
Пока Маркус спал, я разобрала свои вещи, немного протёрла пыль в его комнате, приняла душ и отправилась в кухню, прихватив с собой крахмал и мясное детское пюре. Оно явно не завтра и не послезавтра понадобится, учитывая состояние больного, и хранить его при такой жаре лучше в холодильнике.
В кухне я застала понурых детей Маркуса, которых тётушка Эвита воспитывала по-испански немного визгливым голосом.
- Противная девчонка! - Сказала Эвита по-русски, едва завидев меня. - Не хочет извиняться за своё поведение!
- Ей не за что извиняться передо мной, - бодро отозвалась я. - Обознался человек. С кем не бывает?
- Она передо мной извиняться не хочет! - Возмущённо уточнила Эвита. - Сколько сил я вкладываю, чтобы привить этим двум малолетним дикарям хоть какие-то манеры, а они...
Эвита с досадой махнула точёной ладошкой.
- Где Карлос? - Спросила я.
- Отдыхает после обеда, - поведала его мать важно. - Что бы ни происходило в доме, режим питания и сна главнее всего для ребёнка. Ты вытащила у него соску, когда он заснул? - Вопрос был не ко мне, а к Мартине.
- Забыла! - Глаза девочки блеснули испуганно.
- Да, что ты будешь делать! Каждый раз так!
- Он с соской лучше спит, - встрял Станислав.
- Тебя никто не спрашивал! - Моментально осадила его тётушка. - Сто раз объясняла, что ребёнок может подавиться соской во сне! Ну, что за дети?
Мартина была уже на полпути к комнате, в которой спал Карлос. Она моментально вспархивает с места, как бабочка.
- Куда-то собрались? - Спросил меня Стас.
- Нет. Собралась приготовить кисель и сухарики для вашего папы. Есть в доме белый хлеб и ягоды?
- Странно, - отозвался Стас.
- Что странно?
- Вы такая нарядная, тётя Деспина, и никуда при этом не идёте.
На мне было обычное домашнее платье из тёмного хлопкового трикотажа с крупными красно-жёлтыми цветами. Я смущённо покосилась на него и пожала плечами.
- Дома так не ходят! - Заявил серьёзный не по годам Станислав, кладя на стол длинный французский багет.
Я заметила, что Эвита, тоже покосившись на свой небрежный домашний наряд, залилась краской.
- Что ты прицепился к человеку? - Напустилась она на племянника. - Ходят - не ходят... Какая тебе разница? Кстати, ягод нет, - объявила прекрасная блондинка, поворачиваясь ко мне лицом.
Я очень удивилась. Хозяева - владельцы садов и виноградников, а ягод в доме нет.
- Есть, - возразил Стас. - Мартина вчера добавляла мороженые ягоды Карлосу в овсянку.
- Надеюсь, она хотя бы разморозила их перед этим? - Встрепенулась заботливая мать и добрая тётя. - Сто раз ей говорила....
- Вот, - объявил Стас, плюхая на стол из морозилки пакет с ягодным ассорти.
Я заметила на этом пакете надпись "От Маркуса" и дико искажённый сморщенным полиэтиленом портрет самого Маркуса. Его лицо сделалось похоже на лик мертвеца, и меня снова охватили дурные предчувствия. Однако предаваться им было некогда, и я начала готовить. Стас внимательно следил за мной и очень толково помогал, когда требовалась помощь. Видно было, что парень не новичок в кухне.
- Вы научите меня готовить, тётя Деспина? - Спросил Станислав, когда мы с ним управились. Эвита давно покинула кухню, бормоча что-то. Она постоянно бормочет либо напевает что-то себе под нос. - У вас так ловко получается! - Добавил Стас, и тёмно-карие глаза его сделались немного заискивающими.
- Конечно, научу. А для чего тебе? Хочешь стать поваром?
- Хочу питаться, как все нормальные люди, и кормить Мартину и Карлоса. Тётя не любит сложных блюд, одни бутерброды ест, а мы с Мартиной обожаем супчики, жаркое, тушёные овощи. Донья Клара иногда зовёт нас к себе на ужин. Уж она-то первоклассный повар!
- Донья Клара - ваша соседка?
- Можно и так сказать. Кому соседка, а кому... - В глазах мальчика заплясали озорные искры. - У них с дедом Сашей любовь, представляете?
- Почему бы и нет? - Улыбнулась я. - Любви все возрасты покорны.
- Папа тоже так говорит, а Эвита сердится. Она говорит, что этот старый дурак уведёт деньги из семьи после смерти папы.
Сказать, что я была очень удивлена, не сказать ничего. У Маркуса не обнаружено ни одного смертельного или сколько-нибудь серьёзного диагноза. Ему тридцать шесть лет, и человек не имеет ни одной вредной привычки. Да, он болен каким-то странным желудочным расстройством, скорее всего, нервного характера, но это не повод говорить о его скорой смерти по тысячу раз на дню!
- Ну, что наигрались в поваров? - Спросила Эвита, вновь возникая на пороге кухни. Голос её звучал весело, глаза искрили. - Представляете, захожу сейчас к Маркусу, а он спит! - Поведала она так, словно это было что-то очень забавное.
- Пусть спит, - отозвалась я. - Сон - лучшее лекарство.
- Ещё чего не хватало! - Произнесла она насмешливо. - Я разбудила его.
Кипучая волна гнева затопила моё истерзанное последними событиями сознание. Взять бы сейчас металлический половник, а лучше, вон, тот антикварный утюг, что красуется в шкафу-витрине, и приложить этой курице по башке! Так, чтобы содержимое брызнуло в разные стороны!
- Давайте определимся с некоторыми вещами сразу, чтобы после не было недоразумений, - я с трудом узнала собственный голос. - Я биолог и психолог с университетским образованием и медицинской подготовкой. Имею диплом медсестры и опыт ухода за детьми и больными. Окончила курсы оздоровительного общеукрепляющего массажа. Я приехала сюда, чтобы организовать Маркусу условия для его выздоровления, проще говоря, уход. Я не прошу никакой помощи, кроме добровольной. Кстати, спасибо тебе, Станислав, ты настоящий умничка, - глаза мальчика засветились радостными огоньками. - Однако прошу не мешать мне. Не надо срывать готовку диетических блюд, вмешиваться в режим сна и бодрствования больного либо вредить как-то ещё. Я не для себя стараюсь.
- Ты хочешь сказать, Деспина, что я... Я! Задалась целью вредить своему брату? Да, я сама в медицине не хуже вас всех разбираюсь, хоть у меня и нет никаких дипломов! Я делаю для его выздоровления больше докторов!
- Например, пиццу ему заказываете, когда это жуть, как вредно для больного, - встрял Станислав.
- Молчи! Что ты понимаешь, жуткий мальчишка? Маркус тогда не ел несколько дней подряд. Уж лучше пицца, чем совсем ничего!
- Он ничего не ел, а только пил воду. Ему доктор Эмильен и дядя Роман посоветовали так делать три дня, чтобы вывести из его организма...
- Они угробить его хотели, особенно дядя Роман! Он влюблён в тебя, Деспина, и хочет, чтобы мой несчастный брат умер, потому как знает, что ты любишь его. Он специально привез тебя сюда, чтобы обелить себя в глазах всех нас, а сам только и мечтает поскорее избавиться от Маркуса. Маркус думает, что Роман ему друг. Он не отпускает его от себя, а тому только его смерти и надо. Он хочет сжить Маркуса со света, чтобы быть с тобой и...
- А как же Иретта? - Поинтересовалась я насмешливо.
- Иретта? - Переспросила Эвита, и глаза её окончательно сделались бараньими. - Кто это?
- Ясно, - отозвалась я. - В следующий раз, когда будешь сочинять истории о реальном человеке, поинтересуйся его недалёким прошлым для начала. Извините, мне пора.
Я водрузила на поднос кастрюльку с киселём, тарелку с сухариками, бокал, стакан с водой и ещё кое-какую мелочь и отправилась в комнату Маркуса. Наладить контакт с его сестрой не получилось. Очень жаль, но, кажется, мы с ней слишком разные.
- Что смотришь? - Напустилась Эвита на Стаса за моей спиной. - Иди полей цветы в холле и у крыльца. Бездельник.
Я подумала, что в умении организовать племянникам трудовое воспитание тётушке не откажешь. Интересно, будет ли она так же строга с Карлосом, когда тот подрастёт? Ещё интересно, что эта прекрасная особа делает целыми днями сама. Почему у неё нет времени сменить бельё на кровати брата и собственную грязную пижаму? О том, чтобы запустить стирку и пропылесосить, говорить не приходится. Для этого есть приходящая прислуга.
Глава 18
Что, если жалостью убитые слова,
К тому же, слеплены ещё в безликий ком,
И лишь дымятся, словно мокрые дрова,
Не согревая нас ни лаской, ни теплом?..
До боли страшно видеть мне тебя таким!..
Тебе ж привычнее смотреть лишь сверху вниз...
Но, я прошу тебя, не будь со мною злым!
Моя привязанность – не сон и не каприз.
Я предлагаю обойтись совсем без слов:
Чтоб чувства выразить, достаточен лишь взгляд.
Там обо всём порой расскажут жест и вздох,
Где сотни слов парадных мимо пролетят.
Согрею робко я ладонь твою своей,
И снова взглядом приласкаешь ты меня,
И станет ясно, что любовь всего сильней;
Не гасит боль её священного огня.
Разбуженный Маркус был сердит и напряжён. Он, судя по всему, думал какие-то очень нелёгкие думы, настолько угрюмым и мрачным было выражение его лица. Увидев меня с подносом, любимый, кажется, рассердился ещё больше.
- Ты ещё здесь, Деспина? - Зло поинтересовался он, едва я вошла. - Я не хочу есть! - Присовокупил Маркус и отвернулся к стене.
- Не хочешь - не ешь, - отозвалась я, пристраивая поднос на подоконник. - Ты можешь сесть в кресло? Я поменяю твоё постельное бельё.
Недовольно ворча, Маркус поднялся и поплёлся к окну, возле которого стояло старое плетёное кресло. Я опередила его и плюхнула на жёсткое сидение подушку, получив в ответ холодный, колючий взгляд.
Я сменила постельный комплект и отнесла его в прачечную. После собрала с прикроватных тумбочек пустые стаканы, обёртки от лекарств и разный прочий мелкий и крупный сор. Посуду отнесла в кухню, мусор в корзину. Маркус всё это время с мрачным видом восседал в кресле.
- Что ты приготовила, Деспина? Пахнет аппетитно...
Я налила кисель в бокал и поставила его на низкий журнальный столик вместе с сухариками. Маркус начал есть с видимым удовольствием.
- Маркус, ты не будешь против, если я украду у тебя Деспину ненадолго? - Спросил Роман, заглянув в приоткрытую дверь спальни.
- Ты странный человек, Роман, и я на тебя жутко зол, - отозвался Маркус, откидываясь в кресле, - но мы с тобой поговорим об этом после. Так и быть, забирай Деспину. Можешь даже вернуть её, откуда привёз.
Я решила не обращать никакого внимания на грубость Маркуса. После всего, что с ним случилось, он имеет право быть грубым. Я и сама не была с ним ангелом. Знать бы мне год назад то, что я узнала сегодня, конечно, не вела бы себя с ним столь бесцеремонно. Возможно, мы нашли бы какой-то выход совместными усилиями, и любимый не довёл бы себя до теперешнего состояния.
- Приглашаю вас на кофе-брейк, мадам, - церемонно объявил Роман за дверью. - Не откажетесь?
Я неожиданно вспомнила, что почти ничего не ела за этот бесконечный, суетный день. Пара бутербродов с тем, что найдётся в холодильнике, точно не повредит.
Мы пили вкуснейший кофе в аутентичной деревенской кухне особняка Гонсалесов, и Роман со смехом рассказывал, как Эвита жаловалась на него по телефону подруге. Он-де привёз из России зловредную, языкастую гречанку, которая пытается оттеснить её от возлюбленного брата и, кажется, имеет виды на его наследство.
- Ты хочешь сказать состояние, да, Роман? Состояние - в смысле богатство.
Демич ненадолго задумался.
- Нет, она сказала именно "наследство". Странно. Оговорилась, должно быть.
Сердце тоскливо заныло, и это отразилось на моём лице. Роман прикрыл мою руку своей огромной, горячей ладонью, и мне невольно вспомнилась ложь Эвиты о том, что он ко мне якобы неравнодушен. Неужели я теперь должна из-за этой птички-пустоголовки шарахаться от каждого дружеского жеста моего приятеля? Бред какой-то!
- Бред какой-то! - Горько произнесла я вслух. - Почему она его заранее хоронит?
- Не обращай внимания, Деспина. Эвита - дурочка, каких мало. Если бы не Маркус, она бы давно уже сгинула на городском дне.
- Я это поняла. Непонятно, почему она настолько уверена в его скорой кончине. Будто жаждет этого всем сердцем!
- Брось, Деспина! Каким ещё, на прен, сердцем? Откуда оно у неё? Кстати, как тебе мой кофе?
- На хрен, - поправила я машинально. - Твой кофе просто очешуителен.
- Как это? - Не понял Демич.
- Лучше бывает, но только в сказке. Спасибо, Роман. Можно мне ещё один бутерброд с тунцом? Твои бутерброды тоже очешуительны.
- Не советую налегать на лёгкие и не очень закуски, мадам, - отозвался Роман, пододвигая мне, впрочем, тарелку с красивыми, многоэтажными бутербродами.
Думаю, даже Алина не назвала бы их бомбами замедленного действия, ибо изготовлены они были исключительно из здоровых, полезных ингредиентов. Роман есть Роман.
- Почему? У меня наблюдается избыток жировой массы?
- У тебя наблюдается её существенный недостаток. Не в этом дело. Дело в том, что донья Клара готовит настоящий пир в честь твоего прибытия.
- Я уже не в первый раз за последние два часа слышу о донье Кларе. Может, расскажешь мне об этой замечательной женщине?
- Донья Клара была обычной, ничем не примечательной старой девой в годах, - начал Роман, и я превратилась в слух. - Они с племянником и его женой держат таверну в ближайшей деревушке. Готовят просто чешуйчато, и даже не все их блюда вредны для фигуры и здоровья. Однако дело не в этом. Дело в том, что у нашего патриарха, старшего Гонсалеса, с ней любовь!
Роман расхохотался своим звонким, заливистым смехом. "Вылитый Стас!" - Подумала я, вспоминая давешний рассказ внука о дедушкиной зазнобе и отношении милашки Эвиты к их роману. Я тоже улыбнулась для порядка, а Демич продолжил:
- Всё бы ничего, но есть одна деталь... Точнее, даже не одна. Племянник Клары - младший сын старика Гонсалеса от первого брака, а сама она приходится родной сестрой его первой жене. Тётка всю жизнь прокуковала блёклой, безмужней особой, а теперь...
- Ты опять об этой старой, разряженной дуре, Роман? - Спросила со вздохом Эвита, вплывая в кухню. На ней самой красовался всё тот же изгвазданный "наряд". - Что это вы едите? О, люблю такое. Можно мне тоже кофе?
Эвита устроилась за столом и принялась трещать без умолку. Она рассказывала Роману последние местные новости по-испански, а мне сделалось скучно. Я поблагодарила за кофе и отправилась на второй этаж в спальню Маркуса.
По дороге заметила, выглянув в окно, как Стас и Мартина гуляют по двору с Карлосом среди цветочных клумб и низкорослых, раскидистых деревьев. Они делали всё, чтобы развлечь малыша. Кажется, оба искренне любят своего маленького кузена, да и к тётушке, несмотря на разногласия, относятся неплохо. Замечательные дети! Даже если они немного диковатые, это не так страшно. Главное, чтобы росли хорошими людьми, а остальное приложится.
Маркус увлечённо читал журнал, который я привезла с собой из Москвы. Люблю иногда почитать бумажные книги и периодику. От Интернета порой устаёшь до искр из глаз.
- Меня до сих пор ещё не вывернуло после еды, - сообщил Маркус, как только я вошла.
- Тебя часто рвёт?
- Постоянно.
- Может, надо принимать лекарства?
- За последние несколько месяцев я принял тонну лекарств. Толку - ноль. Надеюсь, ты ничего с собой не привезла? Я не стану ничего пить.
- Даже адсорбент?
- Даже его.
Я тяжело вздохнула.
- Маркус, милый, - начала я, но он грубо оборвал меня:
- Деспина, это точно ты? С каких это пор я сделался для тебя милым? Раньше самым ласковым твоим словом в мой адрес было "дурашка". Ты даже ни разу вразумительно не сказала, что любишь меня, пока мы были вместе.
- Прости меня, Маркус. Я очень люблю тебя и всегда любила.
- "Всегда" - это с тех пор, как узнала о моей болезни? Мне не нужна твоя тупая жалость, и забота твоя дурацкая не сдалась даром, и...
- Успокойся, родной, прошу тебя! Не надо нервничать.
- Боишься, что заблюю твоё платьице в цветочек? Так, собирай своё барахло и уматывай.
- Обязательно умотаю, Маркус, как только ты поправишься. Дня не останусь.
- Это притом, что ты меня любишь?
- Неважно. Я привычная.
- Что ты имеешь в виду?
- Может, хватит, Маркус? Почитай лучше журнал, а я немного пройдусь, чтобы не мозолить тебе глаза.
- Я хочу знать, к чему это ты у нас привычная. К тому, что все мужчины один за другим тебе хамят и выпроваживают? Скольких ты успела довести до белого каления, Деспина? Сорок? Пятьдесят? Тысячу?
Журнал давно уже полетел на пол, а Маркус сидел на постели, и глаза его метали злые, синие искры. Казалось, ещё немного, и одна из них подожжёт простыню, а следом и всю "проклятую" виллу. Закат отбрасывал на кровать фантастический оранжевый отсвет и делал Маркуса похожим на ожившую мумию египетского фараона или какое-то беспримерно злое древнее божество. Кажется, его злости с запасом хватило бы в тот момент на то, чтобы уничтожить наш несчастный мирок одним гневным словом. Персонажи ужасняков о мумиях выглядели на его фоне просто жалкими клоунами.
- Ты был и остаёшься первым моим мужчиной после развода. Как будет дальше, решать только тебе. Я люблю тебя уже пятнадцать лет, Маркус. Твои глаза...
Я не заметила, как рассказала всю историю своей глупой, смешной любви. Объяснила настоящие причины своего поведения и нашего расставания по моей инициативе. Маркус слушал, не перебивая, и глаза его постепенно становились двумя огромными блюдами, на которых восточные повара подают плов.
- Ты неподражаема, Деспина, - произнёс он севшим голосом, когда я закончила, наконец, говорить. - Тебе только книги писать. Хотя ты и так их пишешь. Иди, прогуляйся по дому и саду. Я должен побыть один.
Я молча достала из чемодана лёгкую джинсовую куртку, накинула её поверх домашнего платья и почти совсем вышла в коридор, когда хриплый, не вполне человеческий окрик буквально пригвоздил меня к месту. Он был негромким, но настолько душераздирающим, что на какое-то время парализовал меня и лишил способности мыслить.
- Деспина! Стой! Вернись, прошу тебя!
Я повернулась лицом к Маркусу. Такого ужаса мне ещё не доводилось видеть. Страшная судорога исказила любимые черты до крайности. Глаза Маркуса смотрели так, словно рушится весь мир, а из горла рвались сухие, бесслёзные рыдания.
- Маркус, родной, тебе плохо?
Я уже была рядом и гладила сухую, горячую кожу, его рук, отросшие жёсткие волосы, угловатый щетинистый подбородок. Маркус долго не мог вымолвить ни слова, пытаясь подавить рыдания.
- Деспина, любимая, прости меня! - Выдавил он, наконец. - Если ты уедешь сейчас, я умру! Слышишь? Умру в тот же миг! Когда ты вошла сегодня, у меня появилась робкая, глупая надежда... Сам не знаю, на что... Это смешно... Нелепо... - Маркус тяжело и глубоко дышал, и слова его вырывались с хрипами и свистом. - Я не понимаю, на что надеюсь, но, мне кажется, если ты... Будешь рядом...
- Я рядом, любимый. Я всегда рядом.
"Последние пятнадцать лет! - Добавила я мысленно, и необъяснимая горечь затопила меня. - Я буду с ним, - решила я для себя в тот момент. - Буду держать его за руку, что бы ни происходило, и как бы ни буйствовал при этом он сам". ...О скольком я тогда ещё не подозревала!..
Маркус уткнулся мне в плечо, и я неспешно гладила его затылок, шею, спину. Отовсюду торчали кости и косточки.
- У меня скоро ничего не останется. Совсем, - прохрипел Маркус. - Ничего из того, что я заработал и нажил.
- Я знаю. Ты говорил. Это неважно. Главное, останешься ты сам. Мы проживём. Справимся. Стас и Мартина будут с нами. Всё будет хорошо.
- Я не до конца рассказал тебе... Не смог... Устал...
Маркус дышал так, словно только что пробежал кросс. Пот катился градом с его худого, уставшего лица.
- Ты и сейчас явно утомлён. Может, завтра расскажешь? Давай, сейчас примешь ванну, а после я помассирую тебе плечи, почитаю книгу...
- Ты должна знать всё, Деспина. Должна понимать, на что идёшь, оставаясь со мной. Если решишь, что это слишком тяжело, и уйдёшь, я пойму.
- Что тяжело, Маркус? Жить с любимым мужчиной? Растить с ним вместе двух его детей? Перестань, родной. Да, нам придётся много трудиться, но я не боюсь работы. Не боюсь будней. Ещё очень люблю тебя и хочу быть рядом. Всё будет хорошо. Всё наладится.
- Я верю тебе, Деспина. Когда ты так говоришь, мне становится спокойнее и... Светлее как-то! Я не успел рассказать тебе, что старый чёрт Игнасио помер прошлым летом, и с тех пор я веду переговоры с орденом о том, чтобы откупиться от проклятого послушания. Несколько месяцев назад они назвали сумму, равную моему состоянию. Когда я продам виллу, земли и бизнес, мы все - я, дети, Эвита, отец, - если и не пойдём по миру, то вынуждены будем сделаться чьими-то наёмными работниками. Понимаешь, что это значит? Заработать состояние, трясясь, как последний скупец, над каждым грошом, потерять всё, так и не успев воспользоваться никакими благами, а после горбатиться до конца жизни на дядю, живя от получки до получки, и детей на ту же участь обречь! На что я потратил двадцать лет жизни?!
Глаза Маркуса почернели от раздирающего изнутри горя. Дыхание снова сделалось хриплым и прерывистым. Руки дрожали.
- У тебя в последние двадцать лет была интереснейшая жизнь, Маркус, - сказала я, беря его за руки. - Ты познакомился и подружился с лучшими людьми современности. Объездил весь мир. Сам стал полубогом и кумиром. Обитал среди себе подобных. Да, и сейчас, после завершения карьеры, думаю, ты легко найдёшь себе работу, тренерскую или административную, и жизнь твоя будет не менее интересной и насыщенной, чем до этого. Будешь хорошо зарабатывать, к тому же. У меня тоже кое-что есть: жильё, работа, договора на издание нескольких книг. Мы с детьми не будем голодать. И потом, не думаю, что ты когда-либо мечтал бездельничать до конца жизни. С твоей жаждой деятельности...
- Они не позволят мне устроиться на приличную должность ни в один европейский баскетбольный клуб. Уже приняли меры. Должность школьного физрука - вот, что мне светит в лучшем случае, а то и пособие по безработице.
- Вряд ли их влияние простирается и на Россию с постсоветским пространством. Думаю, там ты без особых проблем устроишься в приличный клуб. Игорь Никитич поможет нам. У него полно знакомых среди бывших спортсменов и тренеров. Не он, так кто-то другой.
- А это мысль, - просиял Маркус и на мгновение стал прежним красавцем и добряком. - Только моё имущество пока не продаётся. Как заговорённое! Даже промышленные гиганты, которые хотели нас поглотить до кризиса, сейчас молчат в ответ на мои предложения.
- А нельзя просто переделать документы на чёртов орден без всяких продаж?
- Они отказываются принять имущество в дар. Требуют деньгами. Это их условие. Я устал, Деспина. Я смертельно устал.
- А если попробовать взять кредит на эту сумму под залог имущества?
- Думаешь, я не пытался? Ни один банк не даёт полную стоимость залога. Максимум шестьдесят процентов, да ещё и комиссия просто зверская.
- Мы с тобой и Романом обязательно что-нибудь придумаем, - пообещала я. - Завтра с утра на свежую голову соберёмся и...
- Нет! Только не это! - Глаза Маркуса горели в сумерках нездоровым блеском. - Нельзя посвящать в это дерьмо Романа.
- А кого можно?
- Никого из моих друзей, знакомых и родни нельзя. В курсе только отец и Эвита, но я их строго предупредил. Эвита вообще настаивает, чтобы я принял послушание. Она говорит, что Бога не обманешь. Если уж я обещан Ему, значит, так и должно быть. Отцу, кажется, всё равно. Он свои пятнадцать процентов в любом случае получит.
- А ты?
- Что я?
- Твоя судьба ему безразлична?
- Похоже, что так. Он дьявольски спокоен всю свою жизнь, что бы ни происходило. К тому же у него шесть таких рыл, как я.
- Зато у меня ты один, Маркус. Да, и у Романа, я думаю, таких друзей, как ты, не пруд пруди.
- Таких уродов, как я, точно больше нет. Роман думает, я нормальный человек, ровня ему, а я... Ничтожество. Жалкая деревенщина. Сломанная марионетка дохлого католического попа. Утырок, который не в состоянии защитить ни себя, ни свою семью. Я лучше сдохну, чем признаюсь ему или кому-то ещё из друзей или знакомых в этом.
- Почему ты рассказал мне?
- Чтобы ты знала, на что идёшь, оставаясь со мной. Ты теперь часть моей семьи, моей жизни, меня самого... Лучшая часть... Обними меня. Нет, лучше не надо. Я тебе противен. Я противен самому себе.
Я крепко обняла Маркуса и принялась покрывать мелкими поцелуями его нежный висок, колючую щёку, сухие, растрескавшиеся губы. "Маркус не переваривает ситуацию, и это отражается на работе его организма, - думала я тогда. - Гольная психосоматика!" Как же я была наивна!
- Никому тебя не отдам, - шептала я. - Мы найдём способ освободить тебя. Если твоё состояние проклято, пусть уходит. Главное, чтобы ты жил, Маркус. Чтобы ты был здоров. Чтобы жизнь радовала тебя.
Я ещё долго целовала, гладила любимого и шептала слова утешения. Наконец, он расслабился, и я смогла уговорить его принять массаж головы и плеч, а после расслабляющую ванну. Маркус посмеялся над детской успокаивающей пеной для купания, которую я привезла с собой, и баночками с детским питанием. Съесть одну из них он всё же не отказался.
Ещё мы позвонили его лечащему врачу, и я спросила, можно ли сделать Маркусу компресс физраствора на живот. Доктор Эмильен посмеялся над этим "устаревшим" методом, но сказал, что вреда не будет. Едва я успела наложить компресс, как Маркус уже спал.
Со двора донеслись весёлые голоса взрослых и приветственные крики детей. Донья Клара прибыла в сопровождении своей верной свиты.
Я решила выйти к гостям, чтобы познакомиться с отцом Маркуса и его возлюбленной. Если я забьюсь в угол, это будет невежливо, да и желания такого нет. Интересно, сменит ли Эвита свою пижаму на что-то более приличное?
Пряча улыбку, я ступила в полумрак коридора и чуть не закричала от ужаса. Крик застрял глубоко в горле, колени подогнулись, и я, схватившись рукой за стену, замерла, вытаращив глаза на то, что приближалось ко мне из полутьмы.
Глава 19
Я выдохнула облегчённо, когда поняла, что на меня движется не чёрное привидение, не ожившее огородное пугало и даже не грозовая туча, случайно залетевшая в дом. Это был обычный монах того самого радикального ордена, от которого Маркус безуспешно пытался откупиться.
- Мадам не может спать комната дон Гонсалес, - обратился ко мне мордастый молодой монах на дрянной латыни. - Мадам меня понимать?
- Мадам понимать, - согласилась я обалдело.
- Брат Пабло, - представился монах.
- Деспина... Инна Морозова, - откликнулась я не без запинки.
- Гречанка?
- На четверть.
- А на остальные три?
- Русская.
- Красивый женщина. Настоящий дьявол.
- Благодарю.
- Я показать вам ваш комната. Собирайте вещь.
От неожиданности я повиновалась. Было что-то жуткое и подавляющее в фигуре и во всём облике брата Пабло. Огромная, как тыква на Хэллоуин, голова монаха с круглым, плоским лицом и нечёткими, словно едва набросанными чертами, была приделана к худому, сутуловатому телу. Спутанные тёмно-русые кудри топорщились в разные стороны, а ступни брата Пабло были настолько огромными, что, кажется, мешали друг другу при ходьбе.
Вытаскивая свою одежду из шкафа и косметику из ящика комода, я старалась не шуметь, чтобы не разбудить Маркуса. Он спал, раскинувшись, на своей широкой низкой кровати, и лицо его было расслабленным и умиротворённым. Это дало мне основания думать, что я всё делаю правильно, и мои методы идут больному на пользу.
Пока я собирала вещи, монах ждал меня за дверью, не проронив ни звука. Кажется, он даже не шелохнулся, пока я отсутствовала. Мне пришла в голову мысль о развитых шпионских качествах нового знакомого, и я не ошиблась. Как только я пристроила чемодан и сумку на пол возле кровати в тесноватой спаленке без окна, брат Пабло изрёк своим высоким, словно женским голосом:
- Мадам Деспина-Инна зря слушать дон Гонсалес. Дон Гонсалес говорить много лишний ужас про святой орден. Святой орден желать ему один добро. Дон Гонсалес не быть благодарен.
Я потрясённо молчала, пока брат Пабло излагал на своей ломаной латыни подробности нашего с Маркусом разговора и поучал меня о том, как я нехорошо поступаю, потакая прихотям недостойного дона Гонсалеса. Мы говорили с Маркусом в его спальне по-русски, следовательно, кто-то, владеющий языком Пушкина и Лермонтова, перевёл ему услышанное на испанский. Или...
- Павлуша... - Позвала я нежно, когда монах, закончив поучать меня, собрался выходить. Сутулая спина, задрапированная линялой чёрной тканью сутаны, дёрнулась так, словно я угостила раба Божьего электрошокером. - Павлик, милый... За что же ты заплатил своей свободой и возможностями? Какой ценный дар преподнёс тебе святой орден за те мерзкие поручения, что ты выполняешь, и твоё заточение в сырой, холодной келье?
Как вы уже поняли, говорила я по-русски. Брат Пабло медленно обернулся, и тёмные глаза его моментально наполнились слезами. Лицо молодого монаха на какие-то доли секунды сделалось даже приятным и живым, но он моментально взял себя в руки.
- Брат Пабло не понимать мадам, - выдохнул он хрипло. - Доброй вам ночь.
- И тебе сладких снов, Павлуша-дорогуша! - Весело отозвалась я и принялась снова разбирать свои вещи.
"Детектив, да и только!" - Подумала я с усмешкой. В тот момент я не подозревала о том, что ждёт нас всех в недалёком будущем. Если бы могла представить, хоть на секунду, уговорила бы Маркуса лететь со мной в Москву на следующий же день. Однако тогда мне казалось, что лучше попытаться поставить любимого на ноги здесь, на его собственной вилле, и только потом решать, что делать дальше.
Моя комнатка, несмотря на отсутствие окна, оказалась вполне себе удобной. В ней было всё необходимое: полутораспальная кровать, трехстворчатый шкаф, высокий, узкий комод с зеркалом. Даже крошечная ванная предусмотрена. Правда, предназначалась она для двух спален - моей и соседней. Судя по толстому слою пыли, в той, соседней спальне никто сейчас не жил. Оно и к лучшему: никто, кроме меня, не будет занимать санузел. Я от такого отвыкла за последние три года свободной жизни. Что ж, придётся привыкать обратно. Скоро у меня появится семья - любимый мужчина и двое его детей. Наших детей.
Мне вспомнились наивные детские мечты о голубоглазом пациенте-муже, домике у моря и пятерых детях. У нас с Маркусом на двоих уже четверо. Интересно, будет ли пятый? Мне сорок восемь лет, конечно, но я пока ещё вполне себе женщина. А, вдруг?
Я тихонько рассмеялась своим мыслям, представив, как объявляю Ангелине и Андрею, что у них будет братик. Сестричка почему-то не представлялась. Думаю, они удивятся, конечно, но и обрадуются. Мои дети до последнего клянчили у меня малыша, словно им друг друга было мало.
Домик у моря. Маркус, спешащий домой с работы. Стас и Мартина, сидящие за уроками или гоняющие мяч во дворе. Малыш, играющий с котёнком. Ангелина и Андрей с семьями приезжают на каникулы. Красота! Почему бы и нет?
Мечты в любом возрасте могли унести меня очень далеко. Однако при этом я не забываю делать дела. Мозги в облаках, дела горят в руках. Обычный мой стиль жизни. Теперь я тоже не сидела, подперев рукой голову. Я её тщательно помыла, высушила феном и уложила волосы, закрепив то, что получилось, лаком.
Ещё обновила макияж. Днём я чаще всего пользуюсь блеском для губ, а вечером - только помада. Моя любимая губная помада - светло-малиновая. Цветастое домашнее платье летит на стул, а на себя другое, тоже малиновое, по фигуре, в тонкую белую полоску. Любимая туалетная вода на кожу. На ноги белые туфли. Всё, я готова. Успела и собраться, и помечтать.
В кухне-столовой меня встретили аплодисментами. Там уже с полчаса был дым коромыслом. Командовала невысокая, довольно полная седоватая брюнетка с крупными кудрями и красным гибискусом за ухом. Её длинная, широкая юбка, на которой по тёмно-синему полю разрослись фиолетовые лилии, так и летала за ней. Оборчатая молочно-белая блузка очень шла своей хозяйке. Тёмные глаза доньи Клары - я сразу поняла, что это именно она - были в тот вечер густо подведены чёрным, а губы накрашены ярко-красной помадой.
- Боже, какая красавица! - Воскликнула Клара, направляясь ко мне с распростёртыми объятьями. - Теперь Маркус точно выздоровеет. Такая женщина поцелует, и всё пройдёт!
Её слова приветствовал добрый, нестройный смех присутствующих. Я перезнакомилась со всеми, кого ещё не знала, а не знала я никого, кроме Романа и Стаса. Мальчишка очень живо и со знанием дела накрывал стол.
- Где Мартина? - Спросила я его, улучив минутку.
- Укладывает малыша, - последовал незамедлительный ответ.
Я хотела поинтересоваться, где же мать Карлоса, но тут за окном неожиданно взревел мотоцикл. Друзья Александра и Клары принялись пересмеиваться и перемигиваться. Позже я узнала, что на мотоцикле гоняет брат Пабло, а позади него нередко пристраивается благочестивая донья Эвита.
- Грехи замаливать поехали, - шутят одни сельчане.
- Да-да, они их так замаливают, что придорожные кусты трясутся, как в лихорадке! - Весело поддакивают им другие.
- Какой позор для престарелого дона Гонсалеса! - Лицемерно вздыхают третьи.
- Да, он сам старый греховодник! - Досадливо отмахиваются четвёртые. - Не успел одну жену похоронить, уже другую почти совсем завёл.
- Вся семейка Гонсалесов творит что-то странное. Молодой дон детей, вон, себе завёл без жены. Тьфу, непотребство одно! - Судачат пятые.
- Вам бы всем заткнуться, - советуют шестые. - Будете много болтать, лишитесь льготных условий аренды. Вот, как продаст дон Маркус земли, консервный завод, маслобойку и давильню, так все ещё попляшем.
Арендаторы каждый день молят Бога о том, чтобы покупатель как можно дольше не находился, а лучше чтобы дон Маркус передумал продавать свои владения. Они дружно сочувствуют молодому дону из-за его болезни и желают ему скорейшего выздоровления. Все ругают донью Эвиту за то, что днями слоняется без дела. Дома вечно беспорядок, еды нормальной нет, дети одеты, как попало, сама с утра до вечера неприбранная, а тут ещё и брат Пабло откуда-то накачался.
Александру Гонсалесу, кажется, всё равно. Он не реагирует ни на пересуды сельчан, ни на их шпильки в свой адрес. Он словно предчувствует, что происходящее на их вилле - ещё никакой не позор. Настоящий позор впереди.
Пока на вилле Гонсалесов праздник. Праздники здесь устраивают часто, даже без особого повода. Я не знаю, чего в этой жажде бесконечно праздновать больше: тоски по ушедшей молодости, желания отвлечься от проблем или... человеколюбия.
Последнее кажется лишним, но донья Клара скоро поведает мне, как ей жаль затюканных, не знающих материнской ласки детишек Маркуса. Вдобавок ко всему они вынуждены ещё питаться одними бутербродами и кашами быстрого приготовления. На свои немного шумные вечера Клара с друзьями приносят столько домашней еды, что её хватает и на застолье, и на следующий день кое-что остаётся.
- Фу, ну зачем это всё? - Раздражается Эвита, когда ей попадаются в холодильнике рагу или тефтели в соусе. - Кто это будет есть, когда можно просто попить кофе с печеньем?
Однако еда доньи Клары исчезает к вечеру следующего дня полностью. Эвиту бесит домашняя еда. Её бесят стирка, готовка, глажка, полив растений, уход за ребёнком, уроки племянников. Сестру Маркуса раздражает сама необходимость вести домашнее хозяйство и заботиться о ком-то.
- Я городской квартирный житель, - объясняет Эвита, чьё детство прошло в степном посёлке Казахстана. - Я не могу уследить за всей этой прорвой дел.
- Моя сестра слишком слаба и хрупка, - вторит ей Маркус. - Она не может работать, как лошадь, с утра до ночи.
- Я не знала, какие блюда ты, Деспина, предпочитаешь, поэтому приготовила и русские, и греческие, - говорит донья Клара, которая тоже далеко не лошадь, но успевает за день столько, что не во всякой голове уложится.
Многие из греческих блюд, приготовленных ею, я вижу, к стыду своему, впервые, и названия их мне неведомы. У нас дома в моём детстве не принято было готовить разносолы, да и некогда: и мать, и бабушка работали, не говоря уже об отце и дедушке.
На ужин обычно у нас были картошка или макароны с тушёнкой. В выходные готовили большую кастрюлю супа или щей, гуляш или котлеты с гарниром, лепили пельмени, пекли блинчики, фаршировали перец. Запасов этих хватало дня на три, а после опять картошка, макароны, консервы. Летом овощные салатики, зимой домашние соленья-варенья. Так многие питались тогда, да и сейчас, думаю, тоже. Не у всех есть в семье собственная донья Клара. Дону Александру крупно повезло с его новой, кажется, на этот раз последней, суженой.
Клара считает, что ей тоже повезло. Она уже смирилась с участью человека, который лишь со стороны может наблюдать за чувствами и отношениями других, а тут подвернулся Александр. Она сразу поняла, что он не обычный пожилой алкоголик, каких полно среди посетителей их с племянником таверны. Волевая Клара разглядела в бывшем зяте качественный продукт для приготовления вполне себе приличного мужа.
Александр в последнее время "употребляет" очень умеренно и в основном лёгкое домашнее вино. Он целыми днями просиживает возле Клары в кухне, читая газеты или перелистывая страницы в Интернете. Он не пристаёт с разговорами, но, если его спросить о чём-то, обстоятельно и с удовольствием отвечает. В еде не капризен. Легко выполняет просьбы и поручения. Неплохо выглядит для своих лет. Чем, скажите, не отличный спутник жизни?
Конечно, существует вероятность, что он уйдёт от неё так же, как ушёл когда-то от её покойной сестры, но, даже если так, что с того? Не смертельно, друзья. Честное слово, не смертельно.
У расцветшей, словно поздняя хризантема, доньи Клары масса друзей-мужчин и поклонников. Сам дон Гонсалес-старший проявил склонность к работящей, симпатичной арендаторше, значит, эта женщина чего-то стоит.
Пришедшие с Александром и Кларой деды буквально поедают глазами колоритную "русскую" испанку. Она без малейшей ревности делит со мной в этот вечер их внимание, ибо уверена в себе на сто процентов. Даже когда дон Эмилио, явившийся с гитарой, посвятил мне песню, я не заметила на лице местной королевы ни капли зависти или злости.
Донья Клара покорила моё сердце с первого вечера. Её преданные поклонники тоже. Большинство гостей были всё теми же выходцами из России и бывших республик СССР. Они говорили, мешая русские слова с испанскими.
К сожалению, глаза мои вскоре начали слипаться, и я не смогла пробыть с весёлой компанией сельчан до конца их неспешного домашнего праздника. Роман и дети тоже клевали носом. Я извинилась и, позвав с собой детей, отправилась наверх.
- Как мы могли забыть? Прекрасная донья устала с дороги!
- Доброй ночи, дорогая Деспина!
- Рады были познакомиться.
- Надеюсь, мы не очень утомили вас своими расспросами...
До чего приятные люди эти пожилые сельчане! Дети без разговоров отправились каждый в свою комнату. Роман пошёл проводить меня и очень удивился, когда увидел, какая именно спальня мне досталась.
- Давай перенесём твои вещи в комнату побольше и посветлее, - предложил он со всем энтузиазмом, на какой был способен в первом часу ночи.
Я только вяло отмахнулась. По дороге мы навестили Маркуса, и Роман отметил, что его друг давно уже не спал так крепко и безмятежно.
- Обычно он читает до полуночи, а после долго ворочается с боку на бок. К утру всё постельное бельё винтом... Хорошо, что ты не отказалась приехать к нему, Деспина. Что бы он ни говорил тебе дурного, Маркус любит тебя, и ты влияешь на него ублагомирительно.
Мы с Романом условились навещать больного по очереди каждые полтора часа.
- Буди меня, если ему станет плохо, - сказали мы на прощанье одновременно и оба рассмеялись усталым смехом.
- Ты лучшая женщина в мире после Иретты, - произнёс Роман с чувством и поцеловал мне на прощанье руку.
Глава 20
В ту ночь не случилось ничего примечательного, если не считать визита в самом её конце дорогой сестры в спальню несчастного Маркуса. На часах было шесть утра, когда я, пошатываясь, материализовалась на пороге его комнаты. Чья-то смутная фигура белела у окна, бессовестно гремя кастрюлькой с остатками киселя.
- Ты кормишь моего брата этими соплями? - Прошипела Эвита, скривившись брезгливо.
Одета она была на этот раз в вышедшие недавно из моды рваные джинсы с низкой посадкой, которые были ей явственно маловаты, и светлую свободную блузку с рукавом до локтя. Блузка то ли кремовая по цвету, то ли просто хронически не простиранная белая, местами зеленела пятнами от травы.
- Могу не кормить, и тогда "эти сопли" ему будут вводить клистирной трубкой в задний проход через пару недель в клинике. Ещё все вены капельницами с глюкозой исколют.
- Что ты такое говоришь? - Хорошенькое личико передёрнулось от отвращения.
- Как человек, разбирающийся в медицине лучше докторов, медсестёр и биологов, ты должна знать, какими способами кормят дистрофиков в стационаре.
- Что такое стационар?
- Больница с койками.
Я не стала морочить хорошенькую головку Эвиты рассказами о дневном стационаре и стационаре круглосуточного пребывания.
- Ясно, - вяло отозвалась красавица на мою последнюю реплику.
Она едва держалась на ногах.
- Как прогулялись? - Спросила я.
Разговор вёлся уже в коридоре. Кастрюлю я на всякий случай прихватила с собой.
- Да, какая там прогулка? - Воскликнула Эвита горестно. - Мы с братом Пабло ездили к святому кресту молиться о здоровье возлюбленного нашего брата Маркуса. Что ты собираешься делать с этими... С этим... Блюдом?
- Вылью в раковину. Не стоит давать больному то, что простояло ночь вне холодильника.
"И то, чего касались чьи-то грязные, гаденькие ручонки", - добавила я мысленно.
- Ох, и устала же я! - Томно сообщила Эвита. - Всю душу вытрясло на этом мотоцикле.
- Доброго остатка ночи, - пожелала я.
- Да, пойду, вздремну пару часов, пока Карлос не проснулся, - вяло откликнулась Эвита.
Я вымыла кастрюлю и поставила её на место. После отправилась в свою комнату и попыталась заснуть. Ничего не вышло, и я решила, что пора подниматься. Не спеша умылась, надела домашнее платье, накинула джинсовку и пошла прогуляться по окрестностям.
Свежий утренний воздух дарил персиковую сладость. Восход радовал глаз буйством оттенков розового, оранжевого, карминового. На цветах и деревьях бриллиантово поблёскивала роса, и в душу вливался свет глупой, радостной надежды.
Примерно через полчаса я увидела Стаса и Мартину входящими в калитку. Дети несли корзины с какими-то продуктами и негромко переговаривались.
Пожелав мне доброго утра, они принялись наперебой рассказывать, как ходили затемно на ферму и раздобыли там помимо хлеба, молока, яиц и масла свежих ягод для папиного киселя и каши Карлоса. Мы вместе отправились готовить завтрак.
Я предложила сварить для всех манную кашу вместо надоевшей овсянки быстрого приготовления, и ребята обрадовано захлопали в ладоши. Рассказали бы мне пару недель назад, что в мире существуют дети, способные обрадоваться манной каше, я бы очень удивилась. Теперь удивляться стало нечему.
Зато Стас был буквально шокирован тем, что манка, оказывается, так проста в приготовлении - три минуты, и готово. Для Стаса, Мартины, Романа и Карлоса мы сварили кашу на молоке, добавили немного сахара и свежих ягод. Для Маркуса - на воде и без добавок. Свежий ягодный кисель и пшеничные сухарики для него же.
К сожалению, наши старания пропали даром. Маркус почти не смог есть в тот день. Мне очень хотелось разбить за это тыквенную башку брата Пабло, но тот, словно почуяв неладное, в следующие несколько дней не появлялся на вилле Гонсалесов.
- Де-спи-на!!! - Хорошо, что дети уже позавтракали и ушли по своим делам в дальний конец двора. Столь душераздирающего крика мне ещё не приходилось слышать за всю жизнь. - Де-спина! Боже мой... Отзовись ради всего святого! Де-спи-на!!!
Я уже бежала на голос любимого. Марк стоял в коридоре, дыша, как кузнечный мех, и вид его был настолько потерянным, измождённым и старым, что сердце моё едва не остановилось. Увидев меня, он снова разрыдался бесслёзно, как накануне вечером, и буквально рухнул в мои объятья.
- Я подумал, что ты уехала, Деспина, - выдохнул он спустя минуты три.
Всё это время я молча гладила его плечи, спину, затылок. Маркус дрожал и всхлипывал.
- Как тебе могло прийти такое в голову? Я обещала, что буду с тобой, пока ты не поправишься, значит...
- Я вчера наговорил тебе всякого, Деспина. Я только и делал, что оскорблял тебя. Я гад, каких...
- Маркус, любимый, не волнуйся так. Ну, покапризничал немного, с кем не бывает? Пойдём в комнату.
- Там нет твоих вещей, Деспина. Ты собиралась уехать утренним поездом? Где твой чемодан? Ты его спрятала и вернулась, потому что пожалела меня, да? Отвечай!
- Я всё расскажу тебе, Маркус, только, пожалуйста, идём в твою комнату, ладно? Ты приляжешь, я сниму с тебя компресс, и всё расскажу.
Маркус повиновался с явной неохотой. Ещё бы! Такой повод для ругани подвернулся! "Скорей бы уже поставить его на ноги, - думала я с надеждой. - Если так дальше пойдёт, хана его прекрасному характеру!"
- Я сегодня в кои-то веки хорошо спал, а когда проснулся, решил, что вчерашний день мне приснился. Стало жутко стыдно за своё поведение и за то, что ты теперь всё обо мне знаешь, - рассказывал Маркус, немного задыхаясь, на ходу. - Только я успокоил себя, что это был сон, смотрю, а на мне компресс! Я вскочил, тебя нет нигде, вещей тоже нет... У меня в глазах потемнело от ужаса, что ты обиделась, уехала, и я больше никогда тебя не увижу... Деспина, милая, скажи, ты пожалела меня и вернулась, да? Я не буду орать, только признайся ради всего святого... Куда ты тащишь меня, Деспина? Мне больно!.. Я устал... Деспина!.. Ты настоящий дьявол!!!
Это место в тёмном коридоре особняка Гонсалесов явно заколдованное. Именно на нём меня второй раз за сутки называют настоящим дьяволом. Интересно, что бы это значило? Ещё интереснее, почему никто не называет дьяволом Анну Геннадьевну, когда она тащит человека, куда ей надо. Боятся, должно быть. А меня, значит, можно не бояться! Небывалая злость охватила моё сознание зеленовато-чёрным облаком.
- Вот! - Я ткнула Маркуса носом в шкаф, где были с вечера аккуратно развешаны мои вещи. Он ошалело моргал и почти задыхался. - Идём в ванную. Не отставай! Вот, мои умывальные принадлежности. Распакованные, как ты понимаешь! Идём обратно. Вот, чемодан. Видишь, он пустой и стоит под кроватью? Ты доволен, Маркус? Мне нисколько тебя не жаль. Ты сам довёл себя, чёрт знает, до чего. Обстоятельствам твоей жизни сам Маленький Мук не позавидовал бы, конечно, но разве можно так мотать себе нервы? Смотри, на кого ты похож! Нечего отворачиваться от зеркала! Смотри, я сказала! Будешь ещё лекарства в унитаз выкидывать? Будешь жрать, что попало, а потом блевать, как нанятый? Можешь относиться ко мне, как хочешь. В конце концов, прогонишь - уйду. Ты. Останешься. Сам. С собой. Ясно? Ты можешь сбежать, от кого угодно: от меня, от друзей, от святого ордена. От себя никуда не денешься! От тела своего несчастного, которое ты довёл до ручки! Вставай, расселся! Идём в твою комнату.
Когда мы добрались, наконец, до спальни Маркуса, он пыхтел, как выкипевший чайник. Любимый тяжело рухнул в кровать, и я, подложив ему под спину подушки, принялась снимать компресс, не переставая клясть про себя чёртова брата Пабло. Это надо было так угораздиться с переселением!
- Классная штука этот твой компресс, - выдал вдруг Маркус. - Обычно по утрам у меня всегда болит живот, а сегодня я ощутил себя почти здоровым, когда проснулся.
- Да, - согласилась я. - Компресс вызывает прилив крови и снижает боль. Ещё он ускоряет обмен веществ, и это способствует выведению токсинов. Только его нельзя делать без разрешения врача.
- Почему?
Я мирно повествовала Маркусу о кровавых медицинских ужасах желудочно-кишечного характера, а он только тихо удивлялся. После я отправила его умываться, а сама спустилась в кухню, чтобы принести завтрак. Когда вернулась, Маркус стоял в дверном проёме ванной, держась за голову.
- Я почти ничего не вижу, - простонал он, когда я осторожно повела его к кровати.
Уложив Маркуса, я живо ринулась в свою спальню за тонометром и термометром. Температура оказалась в норме, а давление сильно повышено.
- Срочно приезжайте! Гипертонический криз! - Кричала я в телефон на полузабытой латыни, набрав номер доктора Эмильена.
- Что с ним случилось перед этим? - Полюбопытствовал тот сонно.
- Стресс.
- Буду примерно через четверть часа, - пообещал доктор.
- Деспина, если я умру... Ты и Роман... Не бросайте Эвиту, прошу тебя! - Хрипел Маркус. - Она одна ни за что не справится... с тремя детьми... с хозяйством...
- Ты не умрёшь, - возражала я. - Никто не умирает в твоём возрасте от гипертонического криза.
- А если это инсульт?
- Я не вижу никаких его признаков, кроме головной боли и повышенного давления, а они далеко не всегда сопутствуют именно инсульту. Успокойся, Маркус. Лучше не разговаривай и не волнуйся.
До приезда доктора Эмильена Маркуса два раза вывернуло. Я уложила его на спину, приложила к голове лёд, а к ногам грелку. Доктор - невысокий брюнет средних лет с усиками - похвалил меня за это. Давление Маркуса к его приезду снизилось на тридцать единиц, но всё ещё оставалось высоким.
Доктор Эмильен вколол понижающий препарат, и я попросила его выписать рецепты на те лекарства, которые наш неутомимый больной успел выбросить в канализацию до моего приезда. Врач посмотрел на меня с сомнением, но препараты всё же выписал. Роман съездил после завтрака в аптеку и привёз весь список. С этого дня Маркус начал принимать положенные препараты, но с едой дела обстояли так себе. Он съел до конца дня едва ли половину баночки яблочного детского пюре и несколько сухариков.
- Иди, отдохни, Деспина, или прогуляйся, - говорил Маркус, когда я заканчивала делать ему массаж или давать лекарства.
- Хорошо, - отзывалась я и бралась за ручку двери.
- Деспина! Вернись! Умоляю тебя! - Хрипел он секунд через десять, вскакивая с постели.
- Маркус, ляг! Я никуда ещё не ушла. Успокойся.
- Ты не бросишь меня?
- Нет, конечно.
Это повторилось раз семь или восемь за день.
- Почему ты выбрала своей спальней тесную конуру без окон? - Поинтересовался Маркус ближе к вечеру.
- Брат Пабло посоветовал, - отозвалась я и рассказала всю историю своих приключений с переселением. - Кстати, он, кажется, понимает по-русски.
- Серьёзно? Почему ты так думаешь?
Я поведала о вчерашних своих догадках и проделках в спальне без окна в лицах и красках.
- Павлуша, конечно, быстро взял себя в руки, но...
- Вот, гады! Подослали шпиона... А я при нём столько всего выболтал!
- Что ты мог выболтать? Что ненавидишь, когда тебя угнетают, и не хочешь идти в монастырь? Думаю, для них это не новость.
- Тут дело больше в форме, чем в содержании, - отмахнулся Маркус, и я представила на секунду, в каких выражениях он мог крыть "дорогих патронов".
- Ничего. Хоть раз правду о себе услышали, - успокоила я.
- Да, не раз.
- Ещё лучше!
Мы рассмеялись, но Маркус вскоре опять погрустнел.
- Ты теперь совсем не уважаешь меня, да, Деспина?
- Это ещё почему?
- Я слабак. Разнюнился сегодня, как баба. Да, и вчера...
- Слабак не может испытывать таких сильных чувств, Маркус. Они его просто убьют.
- Моё чувство к тебе наоборот укрепляет. Словно вливает силы. Я уже сто лет не выходил из комнаты, а сегодня пробежал полдома, и ничего, не умер!
Мы снова рассмеялись невесело.
- Всё будет хорошо, Маркус, милый. У нас, пусть не сразу, но обязательно будет дом на берегу моря. Заведём огромную собаку. Нет, лучше двух. Дети будут собираться за большим столом по вечерам. Будем пить чай с вареньем. Играть в фанты. Рассказывать истории...
Я ещё долго плела что-то в этом духе, и глаза любимого начали слипаться. Я укрыла его потеплее и пожелала доброго сна.
- Я представил всё это в красках, - произнёс он, не открывая глаз.
- Значит, так всё и будет, - пообещала я.
Как мы оба обманывались в тот момент!
Пишу тебе немые письма
Воображаемым пером.
Пусть занесёт их робкий ветер
В твой дом.
Узнаешь ты, глотнув прохлады
Рассветной утренней зарёй,
Что не один ты в целом мире,
Ты мой.
В тех письмах грусть светла как дымка,
В них вся любовь к тебе моя;
Прочтя, поймёшь, что я навеки
Твоя.
А если грусть, и боль, и слёзы,
И против мира ты один,
Я напишу, что нет для горя
Причин.
И полетят другие письма
Обратно от тебя ко мне.
Ты навестишь меня, возможно,
Во сне.
Незримо в жизнь мою пробравшись,
Ты частью стал её давно,
И я опять включу немое
Кино.
Там мы с тобой навеки вместе,
Идёт там по-другому жизнь.
Когда-то так и будет, милый.
Держись.
Глава 21
- Извини меня, Деспина, я не стала ничего тебе вчера говорить, но ты зря приехала. Думаю, ты и сама теперь это видишь. Ладно, ты, но Роман!.. Он прекрасно знал, в каком состоянии находится мой брат. Он точно решил его добить!
Эвита читала мне подобные нотации во второй мой день на вилле Гонсалесов и несколько раз после. Я либо молчала в ответ, либо говорила, что, если уеду сейчас, то причиню Маркусу ещё большее зло. Она соглашалась со мной вынужденно, но моё присутствие явно не радовало сестру любимого. Однако я старалась не тратить времени на пустые разговоры и делала всё, что могла, чтобы поставить его на ноги.
Если бы не Роман с его ненавязчивой, но настоятельной заботой, я в те дни точно дошла бы до истощения похлеще Маркуса. Роман делал бутерброды, варил кофе, подогревал еду, присылаемую для нас доньей Кларой, и каждый раз звал меня к столу. Иногда я физически не могла присоединиться к Роману и детям, потому что делала Маркусу массаж, например, или тому заблагорассудилось уснуть на моей груди или коленях.
Однажды среди ночи Маркус проснулся от жуткой зубной боли. Он сказал, что такое нередко случается с ним в последние три месяца. Марк принимает обезболивающее либо терпит, но к стоматологу не обращается. Зачем, если всё равно скоро умрёт?
- Не мели чушь! - Рявкнула я, подавая любимому таблетку и стакан с водой. - Пей лекарство и поднимайся. Сейчас разбужу Романа и поедем в круглосуточную клинику.
В клинике сказали, что больше половины зубов Маркуса нуждается в лечении разной степени срочности. Это было тем более удивительно, что раньше Марк никаких проблем с зубами, кроме механических повреждений, не испытывал.
- Ты хочешь сказать, Деспина, что я теперь должен таскаться в клинику каждый...
- Ничего с тобой не сделается. Потаскаешься. Не пешком, ведь, идёшь. Роман везёт на машине.
Ворча и переругиваясь, мы залечили Маркусу все зубы примерно за неделю. Когда лечебный процесс завершился, любимый горячо благодарил меня и Романа, но во время лечения мы выслушали о себе много интересного.
Я готовила для Маркуса каждый раз свежую еду и следила за тем, как он ест. Эвита поначалу пыталась вмешиваться в процесс и что-то указывать и даже подсовывать мне, но я каждый раз давала понять, что не позволю ей руководить мной. Она не шла на открытый конфликт, но её выразительное лицо не могло скрыть раздражения и злости на мою непонятливость.
Я старалась встать пораньше, чтобы к пробуждению Маркуса приготовить завтрак для него и детей и быть с ним в его комнате. Иначе, мало ли, что он может вообразить спросонья?
- Так нельзя, - сказал однажды Александр Гонсалес, и я вздрогнула от звука его голоса. Нет, голос его был самым обычным, просто этот человек почти никогда не разговаривает, а начать разговор первым для него, кажется, что-то совсем фантастическое. - Он буквально висит на тебе, Деспина. Так скоро тебе самой доктора потребуются.
- Ничего, я крепкая, - успокоила я отца любимого. - Зато Маркус перестал терять вес, а за вчерашний день даже прибавил двести граммов.
Александр долго молчал, после чего изрёк вдруг:
- Лечат не лекарства, а руки любимых и сердца любящих.
Повинуясь нахлынувшему порыву, я молча обняла его и ощутила ответное вполне себе отеческое объятье.
- Ничего, - сказал Александр утешительно. - Вполне возможно, что вы нас с Кларой ещё парочкой внуков порадуете.
- Мне сорок восемь лет, - пробормотала я жалко.
- В этом мире всякое возможно, - сказал Александр, после чего отсалютовал мне поднятой рукой, надел шляпу и отправился к возлюбленной Кларе.
"Пусть у вас всё будет хорошо, - подумала я, глядя ему вслед. - Пусть всё будет хорошо у ваших родственников, друзей, соседей. Пусть у всех нас всё будет хорошо". Я опустилась на стул и расплакалась, сама не зная, отчего.
- Ты очень устала, - говорил Роман, стоя передо мной на коленях и сжимая своими тёплыми ладонями мои холодные кисти рук. - Тебе надо измерить давление и при случае обязательно сдать кровь на гемоглобин.
Он измерял мне давление, а после поил самым лучшим на свете кофе и кормил полезным тёмным шоколадом. Плитку такого шоколада я увидела однажды на тумбочке в спальне Маркуса.
- Откуда здесь шоколад? - Поинтересовалась я, кажется, чуть более раздражённо, чем следовало бы.
- Я принесла! - С вызовом ответила присутствовавшая в это время Эвита.
- Зачем?
- Затем, что Марк хочет сладкого. Он сам сказал мне об этом утром. Затем, что хватит морить моего брата голодом. Ты, Деспина, конечно, правильно сделала, что заставила его принимать лекарства, но то, чем ты его кормишь, никуда не годится. Я попробовала, и меня чуть не вывернуло! Ещё эти твои компрессы... Ты хоть знаешь, что соль разъедает кожу? Она у него и так ни к чёрту в последнее время! Ты, конечно, мажешь его чем-то постоянно, но эти мази ещё никому не помогли, а что в них намешано, сам чёрт не разберёт! Ладно, ты, но куда смотрит доктор Эмильен? Ему, похоже, плевать на своих пациентов, лишь бы деньги платили!
Эвита разошлась не на шутку. Щёки её покрылись пятнистым румянцем. Локоны растрепались. Я подошла к ней вплотную и молча обняла.
Девчонка разрыдалась. Я прижимала её к себе и рассказывала ей, какая она красивая, добрая, замечательная. Я осыпала её ласковыми словами и говорила, какая она молодец, что не побоялась оставить ребёнка, растит его теперь одна. Как здорово она придумала сдать в аренду городскую квартиру, а самой жить с Карлосом в сельской местности среди родных и близких.
Эвита понемногу успокоилась, а после выдала вдруг со злостью:
- Этого никто не ценит! Никто никогда не видел во мне человека, только какое-то занятное насекомое! Все вокруг не замечают, сколько я усилий прикладываю, чтобы...
- Успокойся, Эвита. Все тебя очень любят, даже Деспина, - подал голос Маркус. - Он подошёл и заключил нас обеих в свои размашистые татуированные объятья. - Мне уже намного лучше, и скоро вы сможете спокойно спать по ночам.
- Спокойно спать, зная, что нам светит полная, беспросветная нищета? - Вскинулась Эвита. - Я рада, что ты выздоравливаешь, Маркус, но перспектива остаться нищими в наше непростое время...
- Ты точно не останешься нищей, сестра. Мадридская квартира куплена на твоё имя, и я не намерен заставлять тебя продавать её. Арендная плата останется при тебе. Донья Клара, Элиас и Маргарита собираются выкупить помещение таверны и гостиницы в собственность. Они непременно пустят тебя пожить у них, пока ты не найдёшь работу. Да, может, к ним и устроишься. Отец будет рядом, он присмотрит за Карлосом. Позже, когда мы с Деспиной и детьми обустроимся в России, ты сможешь присоединиться к нам, если захочешь.
- Я? В Россию? Да, никогда в жизни! В эту дикую, нищую, холодную, насквозь пьяную страну! Да, там... Там... Там ничего нет!
Эвита стояла уже возле двери и готова была лопнуть от возмущения.
- Чего именно нет? - Спросила я, как можно спокойнее. - Очередей за продуктами? Точно нет. Толп бездельников, сидящих годами на пособии? Тоже отсутствуют.
- Хватит язвить мне! - Закричала Эвита не своим голосом. - Думаешь, если купила себе два диплома, то самая умная?
- Эвита, перестань, - сказал Маркус, делая шаг к сестре. Он явно хотел её обнять. - Ты ведёшь себя странно.
- Я? Я веду себя странно?! Я! Ты ничего не перепутал, братец? Ты собираешься пустить всех нас по миру, кроме драгоценной Деспины, конечно, потому что она и так нищая! Хочешь закатать меня на постой в деревенскую таверну с алкашами, да ещё прислуживать им заставить! Ты хочешь за наш с отцом счёт отмотаться от повинности Божьей, а я... Я! Веду себя странно. Браво, Маркус! Всем нам трёхочковый!
- Да, я хочу отмотаться от проклятого послушания, которого я сам, кстати, никому не обещал, и обещать не собирался! По-твоему я должен идти под ярмо с покорностью быка на бойне?! Да, я хочу отмотаться от монастыря и детей своих хочу отмотать от приюта или приёмной семьи каких-нибудь педиков! Ты хоть понимаешь, что, если я уйду в монастырь, ни тебе, ни отцу не отдадут их под опеку?
- Они мне не нужны! - Завопила Эвита так, что в люстре зазвенели стекляшки. - Ещё мне твоих двух отпрысков не хватало! Ты контрацепцией пользоваться не умеешь, а я должна...
- Уйди, Эвита, - произнёс Маркус тихо, но угрожающе. - Уйди. Иначе, клянусь Богом, не знаю, что будет.
- Я-то уйду, - пообещала Эвита зловеще. - Дом большой. Я могу неделями тебе на глаза не попадаться, но твоя Деспина... Она останется. Она распишет тебя с собой, а после угробит своими мерзкими киселями и кашами. Ещё подмешает туда что-нибудь. Она же в отличие от меня в химии разбирается на пять с плюсом. И дружок ваш Роман ей в этом поможет. Обрати внимание, как он пялится на твою зазнобушку! Ты и знать не будешь, отчего сдох.
Эвита порывисто вышла, хлопнув дверью, и только хвост её линялой туники в мелкий цветочек застрял. Послышалось сдавленное ругательство, хруст ткани, и по коридору застучали злые дробные шажки. Линялая тряпочка осталась торчать в зазоре двери. Мы с Маркусом переглянулись и зашлись в самом дурацком на свете приступе хохота.
Не помню, кто из нас первым прекратил ржать, и как мы оказались в объятьях друг друга, а потом в кровати. Акт любви получился суматошным, коротким, безумным. Марк сжимал меня в жёстких, костлявых объятьях, и я слышала, как бешено колотится его исстрадавшееся сердце. Я гладила его по жёстким, наполовину седым волосам, которые вызванный на дом парикмахер привёл вчера в порядок, и радовалась улыбке, поцелуям, ласковым словам любимого.
За те десять дней, что я провела с ним, Маркус посвежел, успокоился, набрал два килограмма. Он начал тщательно следить за собой и совершать ежедневные прогулки в сопровождении Романа. Сельчане радовались выздоровлению дона Гонсалеса и приветствовали его, как короля. Даже покупатели неожиданно начали проявлять интерес к выставленному на продажу имуществу Маркуса. Только Эвита становилась всё мрачнее, и это вылилось в итоге в давешнюю безобразную сцену.
- Ничего, перекипит, - говорил Маркус, имея в виду сестру. - Она с детства такая: чуть, что не по её, бряк на пол, и в истерику! Не обращай внимания, Деспина. Она вообще-то не злобная, и очень любит меня и детей, просто нервы не годятся никуда. Этот Гвидо, гад ползучий, совсем её вымотал!.. Свернуть бы ему башку, да, ведь, посадят ни за что! Вы с Эвитой ещё подружитесь, я уверен. Ты, ведь не очень на неё сердишься?
"Я на неё не сержусь от слова "совсем", - хотелось мне сказать. - Твоя сестра - слишком ничтожная личность, чтобы я испытывала хоть какие-то чувства в отношении неё. Она значит для меня не больше кухонного таракана". Однако произнести такое вслух значило бы настроить Маркуса против себя. Вместо этого я уговорила его заказать билеты в Москву для него и наших детей.
- Прилетим в Москву и сразу подадим заявления в ЗАГС, - мечтал Маркус. - После обязательно зарегистрируем наш с тобой брак в местной мэрии. Устроим свадьбу с гуляниями на всю деревню! Пусть эти постные рыла умоются, как следует!
- Так и поступим, - соглашалась я. - Главное, выздоравливай скорее.
- Я уже в норме. Неужели ты ещё не поняла этого, Деспина? Дистрофик Маркус всем ещё задаст жару!
Мы счастливо смеялись. За два дня до вылета в Москву я решила навестить Андрея. Он был очень встревожен состоянием Маркуса, но не мог отлучиться со сборов. Выходной день на моё посещение с трудом выторговал у тренеров. Я садилась в утренний поезд без единой дурной или тёмной мысли. Маркус и Роман провожали меня.
Марк тоже хотел навестить Андрея, но доктор Эмильен не рекомендовал ему эту поездку. Он счёл, что Маркусу рано ещё нарушать режим дня, график приёма лекарств и питаться в кафе и ресторанах. Он и поездку в Москву не одобрял, но я поклялась, что нарушения будут минимальными, и без медицинской помощи в случае чего наш пациент не останется.
Лучше бы Маркус поехал в тот день со мной! Лучше бы я никуда не ездила! Лучше бы... Однако судьба распорядилась так, как распорядилась.
Глава 22
Мы с Андреем провели чудесный день в Мадриде. Посетили музей Прадо, погуляли по широким проспектам и извилистым улочкам. Даже на стадион "Реал-Мадрид" зайти успели. Когда мы обедали в одном симпатичном ресторанчике в старой части города, сын постоянно смотрел на часы и взгляд его становился всё более отсутствующим. Я поняла, что он боится опоздать в расположение клуба и сказала, положив свою руку поверх его большой загорелой кисти:
- Если тебе нужно идти, иди. Не провожай меня до гостиницы.
Я собиралась заночевать в Мадриде, а с утра посетить Музей Кукол. Испанские куклы - моя страсть с некоторых пор. Маркус несколько раз дарил их мне, и те куклы до сих пор стоят в нашем с мужем "уголке воспоминаний". Так мы называем широкую открытую полку в прихожей, где хранятся особенно дорогие нам сувениры.
- Ты не обидишься? - Спросил Андрей.
Тревога так и мелькала в его васильковых глазах. Даже постриженные по последней моде стоячие жёсткие волосы на темени, кажется, напряглись, как антенны, изо всех сил пытающиеся уловить сигнал с другой планеты. Могу сказать без ложной скромности, что Андрей очень красив. Он похож понемногу и на Виктора, и на меня. Ангелина вроде бы тоже, но при этом между ними нет особого сходства. Зато Андрея и Маркуса нередко принимают за близкую родню.
Когда диктор объявляет выход Андрея Андреева на площадку, девичья часть публики вопит от восторга. Мой сын нравится девушкам. Впрочем, мужская часть зрителей тоже не отстаёт по приветственным децибелам. Андрей Андреев классно забрасывает трёхочковые с центра площадки. Учителя были достойные. Пока Маркус был здоров, они с Андреем нередко устраивали совместные тренировки. Ни для одного, ни для другого спортсмена не существует таких слов, как "нет возможности", "далеко", "утомительно". "Не могу" равно "при смерти".
Андрей в отличие от меня в молодости не клоунничает на площадке. Он просто делает хит-парадные броски, от которых нередко после матча рыдает команда соперника.
Если кому-то интересна личная жизнь моего сына, то я о ней ничего знаю. Я вижу, как он провожает заинтересованным взглядом красивых девушек, а об отношениях и их наличии либо отсутствии не спрашиваю. Захочет - сам расскажет. Пока не рассказывает. Значит, либо не хочет, либо говорить не о чем.
- За что я тебя люблю, мать, - смеясь, сказал однажды мой почти двухметровый красавец, - ты меня не докапываешь вопросами о личном. Знаешь, мне иногда даже становится немного обидно, но после приезда бабушек или тёти Ксюши обида испаряется.
Мы с ним рассмеялись тогда, но это ничего не изменило. Моя мать и бывшие свекровь с золовкой по-прежнему пристают в каждом телефонном разговоре и при встречах с расспросами о личном-безразличном, а я молчу.
Сейчас мы сидим на открытой веранде кафе друг против друга, и тревога в глазах сына никуда не исчезает после моих заверений в том, что я не буду в претензии, если он не пойдёт провожать меня до гостиницы.
- Маркус... - Произносит Андрей срывающимся голосом. - Ты рассказываешь, что ему лучше, а у меня сердце кровью обливается.
- Я не лгу тебе, Андрей, честное слово. Его вес перестал снижаться, и даже прибавился, я тебе уже говорила. Рвота прекратилась. Он заметно посвежел. Настроение улучшилось. В последние три дня Марк гулял с Романом и детьми. Через два дня мы летим в Москву... Кстати, почему ты никогда не говорил, что у него есть дети? Ты, ведь, нередко навещал его на вилле.
- Я думал, ты знаешь. Какое это имеет значение? - Андрей отмахивается досадливо. - У меня плохое предчувствие! - Бахает он вдруг. - Такое ощущение, что Маркус в последний год только и делал, что всё глубже увязал в трясине, а тут появляешься ты, и - опа! Всё становится офигительно. Так не бывает, мать. Они не отдадут тебе его просто так, понимаешь?
- "Они" - это кто? - Я похолодела.
- Попы и эта его... сеструндя! Она вцепилась в него мёртвой хваткой и высасывает всё. Всё! Подчистую! Она не позволит тебе увести его у себя. Я боюсь за тебя, мать. Честное слово, боюсь. Вокруг Маркуса такой паразитарий!.. В кошмарных снах не привидится.
Я рассмеялась. Смех получился до ужаса противным, наигранным.
- Интересно, - сказала я, глядя в глаза сына, - что мне может сделать эта вошь?
- Всё, что угодно, - серьёзно ответил сын. - После того как Демич сорвался с её крючка... Точнее, не думал попадаться на него, она буквально озверела. Эвелина после развода кидается на каждого встречного. Даже на Фарини пыталась вешаться в день его свадьбы, представляешь?
- Свят-свят-свят! Ужести какие! - Я замахала на Андрея руками в притворном испуге. - Кстати, ты первый, кто назвал Эвиту Эвелиной. Я не знала, что есть полная версия её имени.
- Да, есть. Все называют её Эвитой, потому что она прикидывается этакой безобидной дурочкой, а сама... Нет, у меня не поворачивается язык назвать это существо Эвитой. Эвелина - настоящий монстр. Она за деньги сожрёт любого. Ещё она ненасытна кое в чём другом. Думаю, ты уже догадалась, в чём именно.
- Кажется, прекрасная дама Эвелина отказала одному горячему русскому мачо, - произнесла я шутливо, откидываясь на стуле.
В ответ готова была услышать всё, что угодно. Мелькнула даже мысль, что Андрей сейчас обидится и уйдёт. Это будет, конечно, огорчительно, но не смертельно. Иногда мы с ним ссоримся и миримся раз по десять на дню, и он всегда приходит мириться первым, потому что, как он сам признаётся, у него "сердце не на месте", если ему кажется, что он обидел мать.
- Всё было с точностью до наоборот, - произнёс Андрей серьёзно. - Я, конечно, не самый умный человек на свете. Всем известно, что нам, спортсменам, ещё в детстве мозги выбили мячиком на тренировке. Но ответь мне на один вопрос, мать: я лгал тебе когда-нибудь? Даже когда парашу получал в школе или драку затевал первым, лгал?
- Нет, никогда, - произнесла я испугано. - Я верю тебе, Андрей. Ты красивый парень, и мадам Эвелину вполне мог попутать бес, но...
- Она сама бес, - обрубил Андрей. - Мерзкий, двуличный, ложно набожный бес.
Андрей начал рассказывать, и по спине моей забегали полчища изящных кухонных тараканов в светлых кудряшках. Мне бы тогда встать и бежать бегом на ближайший поезд, чтобы защитить обитателей и гостей виллы Гонсалесов от монстра по имени Эвелина Александровна Гонсалес-Видаль, но вместо этого я слушала, раскрыв рот, рассказ сына. Сына, который ни разу в жизни, ни до, ни после, словом не обмолвился о подробностях своей личной жизни. В тот пасмурный, хоть ещё и тёплый по-летнему день его, что называется, прорвало.
Оказывается, раньше, в самом начале их с Маркусом дружбы Андрей нередко приезжал на виллу старшего друга и гостил там по несколько дней. Общительный Маркус приглашал не одного Андрея. Многие другие спортсмены, не только баскетболисты, но и горнолыжники, футболисты, бобслеисты, пловцы были его гостями. Ещё нередко приезжали друзья из числа бизнесменов, артистов, художников. Духовенство являлось обычно без приглашения, но им простительно.
- Кажется, Маркус им чем-то обязан, - строит Андрей свои догадки. - Я не замечал за ним особой набожности. Кроме татух на библейские темы он и символики религиозной не носит.
Один нелепый случай положил гостеванию с ночёвками конец. Как-то раз посреди томной испанской ночи Андрей проснулся от чьего-то липкого поцелуя.
- Кто здесь?!
Он так резко вскочил на постели, что чуть, было, не выбил головой зубы какому-то низкорослому существу в лётной форме времён Второй Мировой войны и странных очках. Такие, как он понял позднее, носили испанские лётчики, лихо рассекающие на фанерных планерах довоенного периода.
- Тихо! Ты что? Заехал мне прямо в лицо башкой своей чугунной!.. - Кокетливо произнесло существо голосом младшей сестры хозяина.
- Зачем вы здесь... в таком виде? - Спросил Андрей обалдело.
Эвита ничего не ответила. Вместо этого она потянула "молнию" комбинезона вниз и предстала перед потрясённым юнцом обнажённая. На ней остался только шлем с очками.
Было очевидно, что распалённая мадам считает себя необыкновенно красивой и сексуальной. Она специально устроилась в свете лунной дорожки и слегка вертелась всем корпусом из стороны в сторону, как модель на подиуме, дабы продемонстрировать всю свою необыкновенную красоту.
- Прости мать. Тысячу раз прости, но там такие отвислые... хм... формы! Причём, все, до единой. Одетая она вроде бы худенькая, а как скинет свои тряпки... Ну, ты понимаешь. Вдобавок...
Конечно, понимаю. В клубе, цвета которого защищает мой сын, помимо мужской команды есть ещё и женская. Андрей регулярно видит не слишком прикрытые, прекрасные тела молодых спортсменок. Что в его глазах представляют собой все остальные девушки и женщины, особенно не следящие за своей физической формой, нетрудно догадаться.
- Как тебе мой боевой шрам? - С нарочитой серьёзностью поинтересовалась прелестница, подступая к своей жертве вплотную.
- Он омерзителен, - выдала восходящая звезда испанского, российского и мирового баскетбола, имея в виду то же, что и обладательница огромного красноватого и кривоватого шрама от кесарева сечения, тянущегося через весь живот. - Он омерзителен, потому что не имеет ничего общего с боями, а только свидетельствует о том, что кто-то однажды не смог родить ребёнка, как все нормальные женщины.
- По-твоему я... Я! Ненормальная женщина?! - Голос Эвелины быстро сорвался на визг.
- Что вы визжите? - Холодно полюбопытствовал Андрей. - Хотите, чтобы сюда пришли люди и узнали, чем вы занимаетесь по ночам?
- Это не я пришла к тебе, хамло ты малолетнее! - Застрочила Эвелина, как из пулемёта. - Это ты! Ты меня сюда затащил и раздел! Пялился на меня весь вечер гляделками своими, а после...
- Ничего подобного. Пялился я, как вы изволили выразиться, на всех присутствующих, но никому другому не пришло на ум влезть ко мне в окно. Именно вы разбудили меня слюнявым поцелуем, начали зачем-то демонстрировать мне свои мощи, а после оскорблять. Камера засняла всё.
- Какая ещё, на хрен, камера? Где она?
Эвита сорвала с себя шлем, и теперь потные, спутанные волосёнки топорщились на её голове жалкими, недоваренными макарошками. Увидев открытый ноутбук сына на стуле, она подскочила к нему и изо всех сил грянула им о пол. С гаджетом ровным счётом ничего не произошло. Во-первых, Андрей предпочитает технику в антивандальном исполнении, а, во-вторых, несчастная "роковая особа" не позаботилась о том, чтобы уйти с ковра. Видимо, на голом полу ножки застудить побоялась.
В ответ на акт стихийного вандализма Андрей расхохотался мефистофельским смехом и сказал, что камера спрятана в надёжном месте. Он-де участвует в одном новомодном реалити-шоу, и скрытая камера всегда с ним, где бы он ни находился. Сказочник, да и только! Весь в меня.
- Вот, монтажники завтра посмеются! - Заливался Андрей.
- Я убью тебя, - произнесла Эвита угрожающе и извлекла откуда-то длинный нож для колки льда, точную копию того, киношного, из "Основного инстинкта".
В ту секунду выдумщик-озорник испугался по-настоящему. Конечно, вряд ли его одолеет хилая женщина, даже вооружённая ножом, но дело запахло настоящим криминалом. Он уже увидел мысленно заголовки статей, голосящих наперебой о том, как прервалась, едва начавшись, карьера надежды российского, испанского и мирового баскетбола, а сам надеждушка отдыхает себе, сердечный, на нарах и песни поёт заунывные. С трудом сохраняя хладнокровие, Андрей произнёс нарочито равнодушным тоном:
- Валяйте. Камеру вам всё равно не найти. Люди не с вашими куриными мозгами её найти не могут. Убивайте. С утра здесь будет съёмочная группа и усиленные наряды полиции. Далеко не убежите, сядете за милую душу на пожизненное.
Эвита прожигала Андрея взором Горгоны минуты три, а после мешком опустилась на ковёр и зарыдала горестно.
- Ты должен меня понять, - выхныкивала она сквозь слёзы. - Я одна. Одна в целом мире. У меня мужчины триста лет не было. Все, как узнают, что у меня есть ребёнок, бегут, словно от бешеной собаки!.. Я...
- Кстати, вы давно проведывали своего ребёнка? А если бы он заплакал в разгар вашего "сеанса довоенной кинохроники"? - Поинтересовался Андрей насмешливо.
- Карлос проспит до семи утра, а то и больше. Я дала ему на ночь немного снотворного. Подмешала в молоко.
На этом месте рассказа меня обуял настоящий ужас. Так обращаться с собственным ребёнком ради того, чтобы прыгнуть в постель к едва знакомому заезжему молодцу! Андрей сказал, что ему тоже сделалось очень не по себе.
- Вы понимаете, что снотворное вредно для мозга? Хотите, чтобы ваш сын дураком вырос?
- Я... Мне... - Замямлила Эвита.
- Да, я смотрю, вам и на собственное здоровье плевать! - Разошёлся дипломированный тренер Андрей Викторович. - Ни одной упругой мышцы во всём теле! Даже матка, и та не работает! Под глазами мешки, на бёдрах мешки, живот мешком, и при этом кости выпирают! Вы должны немедленно наладить здоровое питание и заняться спортом. Кардио и силовые упражнения через день, сначала посильно, после постепенное увеличение. И никакого сахара! Ни конфет, ни печенья, ни тортов с пирожными!
- Я не могу без сладкого, - заныла Эвита. - И так никаких радостей в жизни, а если ещё...
- Нет радостей - ищите их для себя. Читайте книги. Гуляйте по окрестностям - вон, у вас здесь какая красота! Домашнего питомца заведите. Ходите на пробежки. Крючком вязать научитесь, в конце концов. Нельзя доводить себя до того, чтобы еда оказывалась единственной радостью. Так только пенсионеры-маразматики живут.
Андрей Викторович ещё долго воспитывал Эвиту в этом духе, и ему показалось даже, что расстались они, пусть не друзьями, но вполне себе приятелями. Андрей пообещал стереть "запись" её ночного выступления и даже понажимал для вида какие-то кнопки на ноутбуке. Однако взгляды, коими одаривала его прелестница с той поры, прогоняли мысли о дружбе и даже приятельстве.
- Она каждый раз смотрит на меня, как кобра перед броском, - поделился Андрей. - Из-за неё лишний раз навестить Маркуса опасаюсь: вдруг она придумает подставу какую-нибудь? В Европе с темой приставаний строго - раз дотронулся до женщины, пошёл в тюрьму.
- Ты не говорил об этом инциденте с Маркусом? - Спросила я заплетающимся языком.
- С Маркусом говорить на тему поведения его сестры бесполезно, она для него ангел. Чуть с Романом их тогда не поссорила, насилу помирили, я и ещё один чел, он тайским боксом занимается. Ещё до того, как Марк слёг, к нему уже почти никто не приезжал. Кажется, я понимаю, из-за кого.
- Вызови мне такси, - попросила я сына срывающимся голосом. - Поеду домой... то есть, к Маркусу. Ну, её, эту гостиницу с Музеем Кукол! Тут бы с другой чёртовой куклой разобраться.
- Я желаю вам с Маркусом сесть через два дня в самолёт невредимыми и неразлучными, - серьёзно сказал Андрей на прощанье. - Ещё не вздумайте выписать эту гадюку к себе в Россию или ещё куда, где обустроитесь. Она отравит вам жизнь и разобьёт семью.
Васильковые глаза сына в тот момент блестели металлом. В голосе тоже отчётливо звенела сталь. Стальные тучи сплошным покровом укрывали небо. Расплавленная сталь тревоги затапливала душу, не оставляя места ни для чего больше.
Глава 23
Я бежала в темноте к вилле Гонсалесов, и хриплые выдохи летели из груди вместе с бесслёзными рыданиями. Было воскресенье, и ни один таксист не согласился везти меня до виллы из Мадрида. Пришлось ехать на вокзал. Поезд ушёл только что. Следующий по случаю выходного только через два часа.
Все эти два часа я безуспешно пыталась уехать на такси. Врала по-английски про не выключенный утюг, малолетних детей, оставшихся с няней, которой срочно понадобилось уйти, про что-то ещё. Никто не соглашался ехать в такую даль воскресным вечером. Последнему таксисту я даже обратную дорогу оплатить обещала, но нет. Воскресенье в Испании - святой день.
Я начала звонить Маркусу ещё по дороге на вокзал. Он долго не отвечал на звонок. Роман тоже. Я успела издёргаться до крайности, когда услышала, наконец, в трубке любимый голос. Он уверял, что всё в порядке, просто они с Романом не взяли, ни тот, ни другой, телефоны на прогулку, что после он долго принимал ванну. Объяснения были вполне себе бытовыми, обыденными, но меня не оставляло ощущение, что на вилле творится нечто жуткое.
- Маркус, милый, будь осторожнее, - попросила я.
- Что со мной может случиться? - Рассмеялся Маркус. - Разве что щёку во время бритья порежу, да и то, я не собираюсь бриться до завтрашнего утра. Утром побреюсь к приезду моей девочки обязательно, а сейчас ни к чему.
- Я вернусь сегодня ночью, - сообщила я дрожащим голосом.
- Почему? - Удивился Маркус. - Ты же хотела сходить...
- В другой раз.
- Я пришлю за тобой машину на станцию, - пообещал любимый. Голос его зазвучал встревожено. - С тобой всё в порядке, Деспина?
- Да, милый. Роман и дети с тобой?
- Нет, я один. Роман ушёл на этюды в дальнюю рощу, а дети сегодня на дне рожденья одноклассника Мартины. Там же и заночуют.
- Ты не боишься отпускать их?
- Нет, там приличная семья. Всё будет в порядке, не переживай.
- Я хотела сказать тебе, Маркус... Никогда в жизни не любила никого так, как тебя.
- Я тоже. До встречи, ласточка моя. Тут Эвита пришла... Пока. Целую тебя.
Маркус не сказал Эвите, что я приеду этой ночью. Он старался поменьше говорить с ней обо мне, потому что одно упоминание моего имени в последнее время приводило дорогую сестру в ярость. Лучше бы сказал.
Наконец, поезд прибыл на вокзал. Проползли кое-как два часа дороги. Никакой машины Маркус не прислал за мной, но это почему-то не удивило и даже не расстроило, а лишь укрепило меня в уверенности, что на вилле происходит что-то страшное. "Только бы застать его живым!" - Билась в голове заполошная мысль, когда я садилась в машину незнакомого сельчанина. Он обещал доставить меня до подъездной дорожки виллы. Дальше никак.
Дядька всю дорогу болтал о внуках и ценах на горючее. Я с трудом понимала его, ибо испанским владею на уровне туристического разговорника. Выручает знание латыни, ибо она основа почти всех европейских языков. Не зря в царских гимназиях преподавали латынь и древнегреческий. Зная их, постичь другие языки гораздо легче.
Я заметила, что на вилле не светится ни одно окно, кроме кухонного. Какая-то сила дёрнула меня пойти именно мимо него, а не по другой дорожке. Я услышала в кухне голоса Эвелины и брата Пабло и подкралась на цыпочках. Разговор вёлся, как и следовало ожидать, по-русски. Они, видимо, не сомневались, что их никто не слышит.
- Ты уверена, что эта мерзавка ничего не заподозрила? Она давеча на раз раскусила меня.
Ноющий бабский голос благочестивого монаха звучал сейчас особенно гадко. Хотелось залить расплавленного металла в эту ненавистную глотку. Я прислушалась.
- Её схватят раньше, чем эта дура успеет опомниться. Бриллиантовый браслет в её дешёвой сумке...
Я опустилась на траву и принялась рыться в сумке, не забывая прислушиваться к разговору.
- Это ты хорошо придумала, конечно, - проскулил Пабло, - но ты уверена, что чёртов художничек проспит до утра и не помешает...
- Уверена. Я подсыпала ему такую дозу снотворного, что он до завтрашнего вечера не очухается, не то, что до утра.
- Не жаль тебе бывшего возлюбленного? - Поинтересовался монах насмешливо. - В случае если тупорылые медики заподозрят всё же отравление, и анализ покажет что-то, сидеть ему за убийство дорогого друга долго придётся!
- Какого, на хрен, возлюбленного? - Разозлилась Эвелина. - Я не за него, а за его деньги собиралась замуж. Этот придурок мне не сдался ни сам по себе, ни с его мазнёй дебильной.
- Ладно, ладно, не заводись. Деньги, как договорились, поровну. Сама понимаешь, чем я рискую. Ты куда дела баночку из-под состава?
- Закопала за клумбой с незабудками. Позже подальше перехороню. Сегодня не до того.
- Яд не самый сильный, Эвита. Я узнавал. Ты уверена, что он подействует на эту громадину?
- Уверена. Мы его почти доконали предыдущим, медленнодействующим, пока эту тварь не принесло. Мой дорогой братец истощён до крайности. К тому же, я смешала яд с противорвотным. Придурок Демич вчера ещё по одной пачке всех таблеток приволок. Легенда мирового баскетбола к утру скопытится на сто процентов. Нам только скорбь изобразить и деньги поделить останется. Лучше скажи, ты уверен, что айболиты не заподозрят отравления?
- Не должны. Это выглядит как прободение язвы, во-первых, а, во-вторых, яд распадается на безобидные составляющие примерно через два часа после смерти. Как можно дольше не звони в Службу Спасения, только и всего. Ты забрала его телефон?
- Да, конечно, и ноутбук отнесла в библиотеку. Туда он точно после моего угощения не доберётся. До двери своей комнаты не доползёт.
Я с трудом удержалась от того, чтобы закричать. Надо срочно спасать Маркуса. Они накачали его какой-то немыслимой дрянью, а Роман... Хоть бы он выжил после жуткой дозы снотворного! Злобная недалёкая стерва могла не рассчитать количество и...
Я отбежала подальше от окна, за пределы слышимости.
- Доктор Эмильен, срочно вызывайте "Скорую"! - Кричала я на латыни. - Маркус Гонсалес и Роман Демич, их обоих отравили. Роман - усиленная доза снотворного, Маркус - яд неизвестного происхождения, смешанный с противорвотным препаратом!
- Кто отравил?
- Эвелина!
- Вы пьяны, Деспина, или это шутки у вас такие?
- Вызывай бригаду срочно, ты, глупый, могильный червяк! Они оба при смерти!
Я не знаю более страшного ругательства на латыни, да и не надо. Оно подействовало.
- Сейчас вызову. Сам тоже буду минут через десять. Ругаться было необязательно.
- Дон Александр! - Кричала я в трубку, едва закончив разговор с доктором. - Поднимайтесь срочно! Маркусу очень плохо! Он умирает! Да! Скорее!
- Дон Эдуард! Маркус... Уже знаете? Бегите скорее сюда! Друзей? Конечно! Ведите всех!
Скоро у ворот виллы появилась гомонящая толпа пенсионеров и сельчан помоложе.
- Дон Александр, бежим к нему! Маркуса и Романа отравили! Брат Пабло достал яд! - Я кричала во всю мощь лёгких и тянула изо всех сил за руку отца Маркуса. - Дон Эмилио! Донья Клара! Встречайте "Скорую". Их должно быть две. Ещё доктор Эмильен сейчас подъедет.
- Что здесь за... - Проквакала Эвита, возникая в проёме двери.
Я отпихнула её, таща за собой Александра. Следом просочились ещё человек пять любопытных сельчан. Это хорошо. Чем больше народа, тем лучше. Самые страшные преступления творятся почти всегда в безмолвии и безлюдье. Хорошие дела чаще бывают шумными и коллективными.
Маркус лежал в кровати, согнувшись пополам. Взгляд его был мутным и погасшим.
- Отец... Деспина... - Простонал он. - Как же мне больно!.. Я звал Эвиту... и Романа... Они... спят... наверное... Мой телефон... подевался куда-то... Не могу... Найти...
Телефон Маркуса найдётся буквально через четверть часа. Он забыл что-то в заднем кармане джинс сестрицы Эвелинушки. Полицейский протокол засвидетельствовал.
- Маркус, любимый, что ты ел на ужин?
- Кисель... макароны... Роман... готовил... Всё... как обычно... Деспина, милая... ты куда?.. Побудь со мной!
- Я скоро вернусь, Маркус. Роману тоже плохо. Доктора уже в пути. Разговаривая с Маркусом, я не сидела на месте. Для начала смыла проклятый браслет в канализацию. После достала из своего набора первой помощи резиновые перчатки и натянула их на руки. Ещё вытряхнула из пакета прямо на пол платье, купленное сегодня в Мадриде. Очень хотелось сейчас держать за руку Маркуса и тихонько массировать ему спину, чтобы хоть немного умерить боль, но были дела поважнее.
На лестнице я столкнулась с доктором Эмильеном.
- Я забыл сказать вам, чтобы вы не вызывали у него рвоту. В данной ситуации это может только навредить.
- Я не делала этого.
- Хорошо. Вы куда?
- За вещественными доказательствами.
Эмильен посмотрел на меня, как на сумасшедшую, и побежал вверх по лестнице. Я спустилась в кухню и сразу ринулась к раковине. Так и есть! Эта грязнозадая дрянь даже кастрюлю после киселя помыть не удосужилась, а только залила её водой. Я подняла кастрюлю, чтобы вылить воду, и услышала над собой мерзкий голосишко монаха Пабло:
- Ну, и что это мы тут делаем?
Я молча выплеснула содержимое кастрюли ему в харю. Монах завизжал так, словно я обдала его крутым кипятком, и отскочил метра на три. Он пытался сбежать с виллы на своём мотоцикле, но старший внук Александра с парой друзей не дали ему этого сделать. Рассказывали, что к приезду полиции круглое рыло Пабло напоминало огромную тёмно-фиолетовую лепёшку. Я спокойно упаковала кастрюлю в пакет из-под платья и больше уже с ней не расставалась вплоть до дверей лаборатории.
Ворвавшись в комнату Романа, я, кажется, сломала задвижку на двери, да, и чёрт бы с ней. После выяснилось, что Эвита закрыла дверь спальни Демича изнутри. Для этого ей пришлось, рискуя своей хлипкой шейкой, перелезть через балкон в смежной комнате. Это видели соседские дети, замешкавшиеся тем вечером на улице.
Роман спал, завалившись на спину, и приоткрыв рот. Из уголка рта стекала струйка слюны. Лицо было мертвенно-бледным и перекошенным. Пульс едва прощупывался. Рядом с кроватью живописно валялась баночка из-под снотворного с рассыпанными вокруг таблетками. Доктора сказали в клинике, что дозу снотворного Эвита отмерила лошадиную; ещё полчаса, и спасать было бы уже некого.
- Роман, держись, друг мой! - Бормотала я, переворачивая его набок. - Сейчас приедут доктора. Они нам помогут, а пока ляг на бочок и высунь язычок. Вот, так. Теперь ты не подавишься собственным языком. Всё будет хорошо. Ты всем нам нужен. Мы с Маркусом и детьми очень любим тебя.
- Что здесь произошло? - Раздался резкий женский голос, и в дверях появилась бригада медиков в синей униформе. - Попытка суицида?
- Кто угодно, только не Демич, - заявила я уверенно. - Эвелина Гонсалес-Видаль подмешала ему снотворное. Она сама в этом призналась.
- Вы итальянка?
- Русская. Моя латынь не очень хороша, но это лучше, чем ничего.
- Медик?
- Биолог. Биолог и психолог.
- Звучит солидно.
- Доктор, он будет жить?
Романа уже несли вниз по лестнице санитары на носилках.
- Стопроцентной гарантии никто не может дать. Мы не боги. Однако при передозировке снотворного летальные исходы редки. Поедете с ним?
- Нет. Здесь ещё один больной. Я с ним.
- Всего вам доброго.
- И вам. Спасите нашего друга.
Маркуса тоже несли к машине "Скорой". Он лежал на носилках, согнувшись пополам. Я почувствовала, как пакет с грязной кастрюлей в моих руках рванулся в сторону. Так и есть. Эвита, ощерившись, словно доисторический ящер, рвала его из моих рук. Однако не на ту напала. Мы сладким не объедаемся и со штангой знакомы не понаслышке, не говоря уже о гантелях и жгутах. Я легко выдернула пакет из маленьких ручонок с кривоватыми пальчиками и сделала то, о чём давно мечтала: изо всех сил ушатала её кастрюлей по морде.
Мне подумалось в тот момент, что это один из тех редких случаев, когда сила побеждает подлость. Однако радость моя была, как вскоре выяснилось, преждевременной. Эвита завыла и упала и на землю, схватившись руками за своё драгоценное рыло.
- Дура! Скотина! Ты сломала мне нос! - Визжала она.
- А ты сломала жизнь своему брату, - выплюнула я сквозь зубы и, не удержавшись, пнула её изо всех сил под рёбра, чтобы она хотя бы на десятую часть ощутила, что чувствует сейчас Маркус.
Мне представилась картина, как эта вконец зарвавшаяся от безнаказанности психопатка охмуряет моего сына. Дело не в том, что она старше Андрея на десять лет, и у неё есть ребёнок. Это всё неважно, когда человек хороший, и есть чувства. Эвелиной двигало в ту ночь желание использовать Андрея, а после бросить, вытянув из него всё. Она и с Романом собиралась проделать тот же трюк. Как её драгоценный Гвидо поступил с ней. Как она сама поступила с Маркусом. Других отношений она просто не понимает и не признаёт. Захотелось уничтожить её. Растоптать. Раздавить, словно мерзкого червя.
- Вы поедете? - Спрашивал меня медик из "Скорой" Маркуса.
- Да, конечно, - живо откликнулась я, с невольным сожалением покидая "ристалище".
- Полиция! Полиция! - Хрипела поверженная Эвита, протягивая грязные, скрюченные ручонки к огням подъезжающих полицейских машин. - Арестуйте её! Она избила меня и украла мой браслет. Подарок брата...
"Ищи свой браслет на дне канализации, - подумала я со злостью, садясь в машину. - Тебе там тоже, самое место!"
- Деспина... - Хрипло позвал Маркус.
- Да, любимый. Я здесь. С тобой.
В ответ Маркус произнёс очень важные для меня слова. Они перевернули всё моё тогдашнее мировоззрение и направили жизнь совсем по другому руслу, но о них чуть позже. Едва Марк закончил говорить, его начало рвать кровью. В клинике он сразу попал на операционный стол. Романом к тому времени активно занималась бригада токсикологов.
Глава 24
Я сдала кастрюлю из-под смертельно опасного киселя в лабораторию клиники и заставила запротоколировать мои слова и факт передачи вещественного доказательства. Пока Маркуса оперировали, Романа промыли, привели в сознание и положили в отдельную палату.
- Он хочет видеть вас, Деспина, - сообщил доктор Эмильен.
Семейный врач Гонсалесов не уходил из клиники с того часа, как приехал вслед за двумя своими пациентами на собственной машине. Перед этим он отпаивал успокоительным Александра. Несчастный отец понял, что произошло в тот роковой вечер на вилле его сына. Хуже нет, когда один из детей желает смерти другому, да ещё и по причине корысти.
- Какая ты красивая, Деспина, - произнёс Демич заплетающимся языком, когда я вошла в его палату и склонилась над ним. - Ты самая красивая женщина... - Он запнулся.
- После Иретты? - Спросила я с улыбкой.
- Нет. Не до неё и не после. Ты сама по себе красивая и умиротворительная. Скажи докторам, что я не пил снотворного. Мне не верят. Думают, что я суицидник или снотворник какой-нибудь, а я против самоубийства и искусственного сна. Сон должен быть натуральным и здоровым. Как еда. Как воздух. Как твои прекрасные волосы.
- Успокойся, Роман. Я знаю, что снотворное тебе подмешала Эвита. Она во всём созналась.
- Зачем она сделала это? - Роман приподнялся встревожено. - Что она хотела...
- Долго рассказывать. Ты лучше отдохни пару часиков. После поговорим.
- Ты придёшь навестить меня?
- Обязательно. Что тебе принести?
- Персики.
- Хорошо. Принесу тебе много спелых персиков. Таких, как ты любишь. Отдыхай, Роман.
Я не решилась сказать Демичу, что его друга сейчас оперируют. Его нервная система и без того перенесла мощнейший нокаут. Не хватало ещё, чтобы он дёргался сейчас из-за Маркуса.
- Вмешательство было обширным и очень серьёзным, - сказал хирург, снимая маску. - Однако операция прошла успешно. Около половины желудка пришлось удалить, но люди и с меньшей его частью живут и ведут вполне себе обычный образ жизни. Жаль, что господин Гонсалес много болел в последнее время. Если бы он не был настолько ослабленным, я мог бы дать очень оптимистичный прогноз.
Мне разрешили взглянуть на Маркуса сквозь круглое окошко в двери реанимационного отделения. Больной лежал неподвижно, и к телу его тянулись многочисленные провода и трубки. Глаза закрыты. Иссиня-фиолетовые тени на пол-лица. "Выздоравливай, Маркус, дорогой. Пожалуйста, только выздоравливай! Живи. Дыши", - думала я с надеждой.
Пока человек жив, многое можно исправить. Многое, хоть и не всё.
- Мадам Морозова? - Послышался сзади приятный мужской голос.
- Да, - откликнулась я, оборачиваясь.
Сзади стоял хирург Моралес, оперировавший Маркуса, а рядом возвышался огромный, как гора, молодой человек с лицом подростка.
- Следователь Гарсиа, - представил его доктор. - Вы говорите по-испански или нужен переводчик? - Спросил он на латыни.
- Нет, не говорю. Могу понять суть сказанного, а говорить пока не научилась.
- Ясно. Сейчас.
Доктор подозвал медсестру, та подозвала ещё кого, тот, другой, куда-то побежал. В результате перед нами образовалась полная шатенка средних лет в квадратных очках и со стрижкой каре. Судя по униформе, санитарка.
- Галина Гомес, - представилась она. - Я из русских испанцев. Язык пока ещё не забыла, но пользуюсь редко.
Она почти всё время улыбалась, сверкая красивыми белыми зубами. В карих глазах танцевали весёлые искорки. Думаю, за последние сутки никто не пытался отравить и подставить пару-тройку её близких друзей, и это к лучшему.
Мы долго беседовали втроём в переговорной комнате больницы. Я рассказала всё, что знаю, и подписала протокол, составленный на двух языках. Галина дала подписку о неразглашении.
- Если бы работники больниц болтали, с кем ни попадя, обо всём, что здесь происходит, нас бы уже переубивали, - произнесла она со вздохом, подписывая все необходимые документы.
Я вышла в занимающийся солнечный день. Куда идти - непонятно. Неожиданно раздумья мои сделались излишними.
- Дэспына Морозына? - Услышала я скрипучий мужской голос справа.
- Да, - подтвердила я со вздохом.
- Вы арэстован за налэтение на гражданку балгасловленной Ыспании Эвелину Александрину Гонсалес-Видаль и кражу платинного бриллианта с браслетами.
- Вы сами-то кто будете? - Спросила я высокого чернявого паренька в полицейской форме, изъяснявшегося по-русски с видимым трудом.
- Сэржант полыции округа Гамлет Саркисян, - представился он, щёлкнув каблуками. - Прошу подать мнэ руки. Обои руки.
"Вы наденете мне бриллианты с браслетами, - подумала я с тоской. - Что ж, будет, чем заняться до вечера". Гамлет бодро вышагивал впереди, а я плелась за ним, как сомнамбула. Наше интернациональное шествие замыкал низенький, полноватый блондин в форме рядового. Я его только что заметила и подумала, что день начался не очень.
В полицейском участке царил полный раскардан. Выводили из камер каких-то алкашей с разбитыми физиономиями, тут же на их место заводили новых, ничем не отличающихся от прежних. Где-то скандалила женщина. На кого-то орал начальник. Ржал не вполне исправный куллер. Визжал разболтанный принтер. Одним словом, самая, что ни наесть, рабочая обстановка.
Нам пришлось долго ждать следователя, который отдал приказ задержать меня. Выяснилось, что он на совещании у начальника отдела, и оно только что началось. После пришлось ещё дольше ждать российского консула и переводчика. Потом куда-то запропастился ноутбук, на котором печатаются протоколы. Затем выяснилось, что меня может обыскивать только женщина-полицейский, и пришлось ждать, пока та приедет из другого участка. Попутно искали женщин-понятых и общественного адвоката. В общем, к четырём часам дня меня кое-как обыскали. Я отметила про себя, что могла бы сто раз за это время смыть чёртову вещь прямо в канализацию участка, и никто не заметил бы.
Наконец, следователь начал свой допрос. Я рассказала всё, как есть, умолчав только о своей "милой проделке" с браслетом. Не упомянула даже, как Эвита с братом Пабло обсуждали план подставы с моим участием, зато об их намерении подставить Романа рассказала всё.
Пока мы беседовали, явился оперативник с баночкой из-под яда, которую выкопали в том месте, о котором я говорила.
- Она? - Спросил следователь, демонстрируя мне сквозь прозрачный пакет белую пластиковую баночку вроде тех, в которые упаковывают витамины. Он была в красноватой пыли и каких-то ошмётках.
- Откуда мне знать? - Пожала я плечами.
- Мадам Гонсалес-Видаль сказала, что яд ей передали именно вы.
- Мадам Гонсалес-Видаль скоро окосеет от вранья, так ей и скажите.
- Что, так и перевести? - Засомневался переводчик, усталый пожилой дядечка с красными от недосыпа глазами.
Думаю, мои глаза в тот момент выглядели не лучше.
- Да, так и переведите.
Дядька перевёл. Следователь хмыкнул, но внёс мои слова в протокол.
- Зачем вы избили госпожу Гонсалес-Видаль? - Спросил следователь.
- Затем, что она первая набросилась на меня, пытаясь отобрать пакет с грязной кастрюлей.
- Чем вы её ударили?
- Грязной кастрюлей в пакете.
- Где вы взяли пакет?
- Купила накануне днём в бутике вместе с платьем.
- Откуда в нём появилась грязная кастрюля?
- Из кухонной раковины особняка Гонсалесов.
- Чем кастрюля была запачкана?
- Отравленным киселём.
- Для чего вам понадобилась грязная кастрюля?
Я отвечала на вопросы следователя, и меня не оставляло ощущение нереальности происходящего, настолько бредовым получался разговор. Кажется, меня хотели деморализовать и "расколоть", но это было бесполезно. У меня не осталось сил злиться, и я тупо отвечала на поставленные вопросы, как бы нелепо они ни звучали.
- Проверьте баночки с мясным детским пюре российского производства. Они стоят в холодильнике на второй полке сверху, - посоветовала я следователю. - В них наверняка тот самый медленнодействующий яд, которым Эвелина и Пабло регулярно кормили дона Гонсалеса ещё до моего приезда.
- Почему вы так думаете?
- Я поставила баночки с мясным пюре в холодильник, потому что они требуют особых условий хранения. Остальные детские консервы хранились в смежной с моей комнате под кроватью. Вряд ли злоумышленники знали, где они стоят, иначе их тоже отравили бы. Я собиралась добавить мясное детское пюре позавчера Маркусу в макароны, но баночка открылась без хлопка. Вторая тоже. Третья также. Я все три выбросила и решила, что лучше добавлю немного сыра, если уж добавить мяса не судьба. Остальные баночки с мясным пюре остались в холодильнике. Я прихожу к выводу, что все их открывали, чтобы добавить яд, а закрыть, как на фабрике, не получилось. Проверьте, не пожалеете.
Ночевать меня оставили в участке, а утром отпустили. Просто отпустили, и всё. Даже не допросили ещё раз на прощанье и подписку о невыезде не взяли.
Позже выяснилось, что дело на тот момент было уже раскрыто, и моя невиновность ясна, как Божий день. Вещественных доказательств оперативники нашли более чем достаточно, а благочестивая Эвита и её преподобный приятель во всём сознались и теперь безбожно валили вину друг на друга.
Я не совсем понимала, зачем им убивать Маркуса. Мне казалось, что в случае его смерти произойдёт то же, что и в случае ухода в монастырь, и получение жалких пятнадцати процентов состояния не стоит смерти брата и риска сесть на пожизненное. Однако я знала не всё. Во-первых, жизнь Маркуса была застрахована на крупную сумму, получателем которой значилась именно Эвелина Александровна Гонсалес-Видаль. Это объясняет тот факт, что травили Маркуса долго и изощрённо. Можно, ведь, было просто угостить его смертельной дозой снотворного, обставив смерть как самоубийство. Однако страховые выплаты родственникам самоубийц не полагаются, и несчастному Маркусу организовали долгую, мучительную болезнь.
Во-вторых, старое чудовище по имени дядюшка Игнасио так составил роковой договор с орденом, что в случае смерти Маркуса до ухода в монастырь его родственники получали полное право на наследство, а орден... Не получал ничего! Злой колдун, наложивший заклятие на Маркуса и его семью освобождал последнюю в случае ранней смерти основного узника.
Ни Александр, ни Мария, ни Настя, ни я, ни сам Маркус не знали об этом, а Эвите Игнасио успел шепнуть перед своей кончиной. Той пришла мысль убить брата, не позволив ему продать имущество и откупиться от монастыря. Она хотела оформить опеку над сиротами-племянниками и заявить своё право на получение доли в наследстве. Её иждивенство было вполне очевидным, и доказать это право труда не составило бы. Таким образом, хитрая гадина получила бы контроль над большей частью состояния Маркуса и огромную страховку в придачу. Только как осуществить задуманное? Мордастый нечестивец появился очень вовремя.
Брат Пабло состоял в последнее время кем-то вроде сиделки при архиепископе Игнасио и был посвящён во многие его мерзкие тайны. Хитрый толстомордый монах быстро взял девчонку в оборот. Он потихоньку таскал отраву из лаборатории ордена, где высококлассные химики из числа учёных братьев исследовали старинные яды. Та, последняя отрава была изначально сделана из смеси соков разных ядовитых растений, но братьям удалось синтезировать её химическим путём. Новая версия яда оказалась более едкой, чем старая, и Пабло об этом знал. Синтезированный яд прожёг стенку желудка Маркуса, вызвав страшное кровотечение.
Учёные братья-химики молчали о том, что результаты их экспериментов время от времени пропадают из лаборатории. Им не улыбалось стать причиной паники в монастыре и обществе. Кары отца-настоятеля тоже привлекали мало. Теперь правда вышла наружу, и стал вопрос о роспуске сомнительного радикального ордена монахов на все четыре стороны.
Ещё брат Пабло признался, что регулярно отваживал потенциальных покупателей имущества Маркуса. Он делал это лично, шантажируя, запугивая, сочиняя небылицы и подменяя данные. Не гнушался монах также использовать свои связи среди риэлторов и посредников, идя порой на подкуп, обещания и те же запугивания.
Это всё выяснится позднее, а пока я, как ни странно, отлично выспавшаяся на тюремной койке, бежала на рынок за персиками. По пути забежала в недорогой одёжный магазин и полностью переоделась там в новое. Я знаю, что новые вещи полагается стирать, и всегда делаю это, но в тот момент мне очень хотелось избавиться от запаха изолятора. Он сделался непереносимым на свободе.
После я побежала в больницу к Роману и Маркусу. Первому всё рассказал следователь, отметившийся в палате моего друга с самого ранья, а второй пребывал в полубессознательном состоянии, и у него невозможно было выспрашивать подробности.
Я долго сидела у Романа в палате. Мы с ним до бесконечности перебирали детали случившегося и поражались собственной наивности.
- Если бы я знал!.. - Сокрушался Роман. - Ну, почему я не уговорил его поехать ко мне на виллу развеяться на пару недель? Где пара недель, там и месяц. Глядишь, пришёл бы в себя, мысли прояснились бы... Хотя, нет. Эвелина увязалась бы за нами, а Маркус не поверил бы, что дорогая сестра желает ему зла. Он всю нашу последнюю прогулку только и делал, что рассказывал, какая Эвита несчастная, сколько зла и горя вынесла, какая она непосильная и непомощная, и прочее в том же духе. Очень просил меня заботиться о ней и Карлосе, когда вы с ним и детьми уедете. С Маркусом лучше не говорить об Эвите, пока он не окрепнет. Это убьёт его. Кстати, что ты собираешься делать, Деспина?
Я ответила, и глаза Романа сделались огромными, как круглые окошки реанимационного отделения. Я долго смотрела сквозь эти окошки на Маркуса, прежде чем покинуть больницу. Он метался по постели и, кажется, звал кого-то. Подошла медсестра и ввела успокоительное. Глубокий сон. Тёмно-синие тени на пол-лица. Серовато-бледные губы.
- Мать, ты совсем очешуела? - Голос Ангелины звенел от злости, а серовато-синие глаза метали злые, серебристые искры, когда я ответила на её видео-вызов по Вайберу. - Я тебе который день не могу дозвониться! Совсем на связь не выходишь.
- Извини. Я только сегодня утром вышла из камеры, потом ещё долго не включала телефон, потому что забыла, после...
- Нашла время принимать оздоровительные процедуры! - Окончательно рассердилась Лина, решив, видимо, что я была в барокамере или ещё какой-то подобной чешуёвине. - Тут такое творится!
- Тут тоже, - откликнулась я тоскливо.
- Шишкин умер.
- Как умер?.. - Спросила я, холодея.
Вспомнились дьявольские пророчества бомжа Василия, и я испытала, несмотря ни на что, малодушную радость оттого, что потеря - это Шишкин, а не Гонсалес. Гонсалес молод, ему ещё жить и жить. Шишкин, конечно, тоже мог бы ещё пожить, шестьдесят восемь это не восемьдесят шесть. Однако тридцать шесть это не шестьдесят три и уж тем более не шестьдесят восемь.
- Так и умер. Как все умирают. Тебя здесь ищут, с ног сбиваются. Андрей до тебя не дозвонился?
- Нет пока. Я только что включила телефон.
- Ясно. Лягушка-путешественница. Когда планируешь домой?
- Вылет завтра в семь утра. В час с копейками прилечу в Шереметьево.
- Я тебя встречу. У меня новость для тебя есть. Не по телефону.
- Хорошо.
- До завтра.
- До завтра.
Стальное небо Испании инквизиторски хмурилось. Линялая джинса неба Москвы тоже не выглядела приветливо, но она с некоторых пор намного милее моему сердцу.
День жемчужно-серый
Накрывает нас
Небом, чей без меры
Вылинял атлас.
Леденящий ветер
Дрожью до костей.
Дом застывший встретит
Тишиной, и в ней
Взор жемчужно-серый,
Голоса раскат,
Сквер заиндевелый,
Облаков парад,
Сталь слегка уснувшей
Медленной реки,
Снега поцелуи,
Жар твоей руки.
Рой воспоминаний
Атакует вновь.
Суета желаний.
Мерный ход часов.
Тягостно-несладок
Наш бывает путь.
Ничего не надо.
Просто где-то будь.
Глава 25
Милее всего на свете моему не вполне ороговевшему сердцу пронзительно голубое небо родного Краснодарского края. К пятидесяти годам большинство сердец успевает покрыться бронёй. С некоторыми это происходит ещё раньше. Кто-то умудряется родиться и прожить всю жизнь с куском бетона в груди. Однако последнее не о нас с мужем.
Мы можем подолгу смотреть в глаза друг друга, сидя на немного обрывистом берегу любимого Азовского моря, а позже до бесконечности обсуждать краски восхода или заката. Мой супруг настоящий романтик и ценитель прекрасного. Он обычно первый, кому я читаю очередное своё стихотворение вслух. Если сначала я знакомлю с новыми строками кого-то другого, дорогой обижается, хоть и пытается не подавать вида. Я в свою очередь стараюсь обижать его, как можно реже, ибо любимый и без того настрадался вдоволь за свою почти сорокалетнюю жизнь.
Мы живём в одной из туристических станиц нашего края. Год с хвостиком назад мы приобрели здесь большой участок с недостроенным домом, возделанными виноградниками, молодым персиковым садом и группкой симпатичных гостевых домиков.
- В этом году нет такого урожая, как в прошлом, - сокрушается Василий Павлович, наш агроном-садовник. - Град побил цвет в апреле.
- Год на год не приходится, - успокаиваю я неутомимого трудягу. - Уверена, ты ещё выйдешь со своими молодыми красавцами на рекорд.
- Да, уж. Года - они все разные. Сколько этих годов я на улице провёл, сам счёт потерял, а теперь, вот, благодаря хорошим людям опять человек.
Василий не любит вспоминать своё уличное московское прошлое. Только когда расчувствуется, может поговорить о нём. Кажется, сегодня как раз такой день. Он даже, забывшись, пару раз назвал меня с утра Масей, хотя давно уже переименовал в Деспину Андреевну и Хозяйку.
Сам Василий Павлович, как выяснилось, дипломированный агроном и урождённый сельский житель. Городские соблазны однажды погубили его, а теперь он возвращается к себе. Василий живёт круглый год в приспособленном для постоянного проживания садовом домике, завёл двух коз и целыми днями не отходит от сада и виноградников. Деревца и плети, кажется, тянутся к нему, как ребятишки к заботливому, доброму папочке.
- Мась, я тут козий сыр приготовил. Не хочешь попробовать?
Меня передёргивает от запаха козьего сыра, но я отвечаю вежливо:
- Нет, Вась, спасибо. Я уже позавтракала.
Тогда Василий просит подождать, после чего идёт в дом и выносит мне кусок сыра, завёрнутый в фольгу.
- Возьми тогда с собой. Детишек угостишь и хозяина.
Я благодарно принимаю гостинец и иду восвояси. Дети и любимый и впрямь неравнодушны к козьему сыру. Говорят, он очень полезен для костей и суставов. Надо при случае послать немного моим родителям. Они по-прежнему живут в Краснодаре и не желают пока перебираться к нам, хоть мы им предлагали неоднократно. Возраст их перевалил за семьдесят, но оба пока бодры. Дальше видно будет.
Мы буквально на днях скорее прекратили, чем закончили, отделку нашего вместительного и немного бестолкового семейного гнезда. Муж настоял на том, чтобы сделать широченную, частично застеклённую веранду, обрамляющую дом. Поначалу я сочла это глупым капризом, а теперь благодарна ему.
Веранда быстро сделалась самым любимым моим местом в нашем новом обиталище. Благоверный неожиданно полюбил мансарду, хотя всегда говорил, что это "самый странный элемент коттеджной архитектуры". Дети без ума от закрытой круглой беседки в нашем персиковом саду. Стас и Мартина готовы дневать и ночевать там, а не только читать книги, мастерить поделки и играть в шахматы.
Никогда не забуду выражение лиц моих старших детей, когда они узнали, что у них появились двое младших. Лица Ангелины и Андрея приняли абсолютно одинаковое ошарашенно-счастливое выражение, и они в кои-то веки сделались похожи друг на друга. Старшие и младшие дети редко видятся, всего два-три раза в год, но первые - непререкаемый авторитет для вторых. Ангелина - образец стиля и вкуса для Мартины. Старшая дочь нередко шьёт исключительно модные и стильные вещи для младшей. Ей нравится наряжать сестрёнку, как куклу.
- Я вспоминаю детство, наш старый дом с садом и бесконечные кукольные наряды! Шить одежду для Мартины - одно удовольствие, - говорит Лина, улыбаясь мечтательно.
- У меня так редко раньше случались новые вещи! - Произносит Мартина немного дрожащим голосом. - Только то, что шьёт для меня Ангелина, отличается от покупок в магазине, ты уж не обижайся, мам. От её одежды исходит такая нежность и... поддержка, что ли... Когда я в платье, сшитом руками сестры, мне ничего не страшно. Даже отвечать у доски. Я словно слышу голос Лины, и он говорит, что у меня всё получится.
- А я нередко слышу голос Андрея во время игры или эстафеты, - похватывает Стас. - Он подбадривает меня и советует, как лучше поступить.
Стас и Андрей нередко созваниваются по Скайпу. Андрей даёт младшему брату много полезных советов по физической подготовке и тактике игры.
- Это мой первый тренерский опыт, - произносит Андрей важно. - Я даже первые результаты вижу, и это так здорово!
При последних словах его глаза озаряет искренняя, мальчишеская улыбка. На лице Стаса отчётливо проступает гордость за себя и за старшего брата.
Сегодня тепло, но ветрено. Начало осени - оно в наших краях такое. Закатом, кажется, особо не полюбуешься, потому что после обеда небо плотно затянули серовато-синие тучи. От этого море приобрело угрожающий стальной оттенок, точь-в-точь, как глаза Маркуса в гневе.
По взмученной воде несутся ребристые волны с белыми гребешками пены. Когда волна плюхается с размаху о берег, на песке красуется потом несколько секунд узорчатое кружевное покрывало. Вскоре оно тает, рассеивается. Другое приходит на его место, но оно никогда не повторяет предыдущего. Каждое пенное покрывало неповторимо.
В первые несколько месяцев я постоянно фотографировала во время утренних и вечерних своих пробежек белые пузырчатые узоры, оставляемые волнами на песке, и в моей коллекции нет двух одинаковых фото, как нет в мире двух одинаковых людей, собак или яблок. Наши две собаки очень похожи между собой, но, если присмотреться, различий масса.
Две мои внучки-близняшки тоже очень между собой схожи, правда, если взглянуть внимательнее, Лада немного крупнее Миланы, хотя при этом у неё более тонкие черты лица. Предстоящее появление двух моих красавиц и было той самой новостью Ангелины, которую она не хотела рассказывать по телефону.
- Артём, как ты выживаешь в этом бабьем царстве? - Спрашиваю я зятя, хохоча.
- Нормально выживаю. Года через три-четыре мы с Ангелиной планируем ещё одного ребёнка.
- А, если снова девочка? - Спрашивает муж, пряча улыбку.
- Ну, девочка и девочка, - пожимает плечами зять. - Главное, чтобы с ней и с Линой всё было в порядке.
Артём очаровательно спокоен. Я ни разу не видела его спешащим, орущим, взволнованным. Зять всегда невозмутим и собран. Он трудится инженером в авиационно-космической отрасли. Недавно до начальника подразделения дослужился.
Ангелина не оставляет любимую работу даже будучи в декрете. Они с Артёмом пригласили хорошую няню для девочек, и та занимается ими несколько часов в день, пока мама разрабатывает в другой комнате лекала и схемы для новой коллекции.
Скоро они все будут здесь, и уже не посидишь так спокойно вечером на веранде. Дома будет людно, шумно, суетно, но в то же время весело и уютно. Накормить эту массу народа, конечно, непросто, но с такими помощниками, как Стас и Мартина, бояться мне нечего. И тот, и другая обожают возиться у плиты. Правда, оба то и дело разводят адский беспорядок в своих комнатах, но, думаю, с этим мы как-нибудь справимся.
Мартина мечтает стать поваром-кондитером, когда вырастет, а Стас грезит карьерой военного. Мы разрешаем своим детям мечтать. Мы сделаем всё, чтобы их таланты и склонности нашли воплощение и чтобы младшие дети ни в коем случае не повторили мою переломанную трудовую биографию. За старших я спокойна, потому что оба они, и Андрей, и Ангелина, следуют своему пути.
Андрей, кажется, нашёл в этом году своё счастье. На одну из игр его клуба пришла как-то раз девушка с пронзительными серо-голубыми глазами, которые, кажется, не просто смотрят на мир, а жадно впитывают малейшие его нюансы и тончайшие оттенки.
- Кристина Вяткина непременно станет знаменитой художницей, - говорит Роман. - У неё для этого все данные.
Мы верим ему. Кто, как не он, способен определить наличие художественного таланта у молодого живописца? Именно Роман выявил в своё время у Кристины способности и направил их в нужное русло, став для девочки первым учителем живописи.
Андрей и Кристина приедут к нам через неделю. Они подали заявления на регистрацию брака в мэрию Мадрида. Свадьба через полтора месяца. Андрей хочет познакомить меня с невестой. Муж с ней уже знаком, а отец Андрея, к сожалению, по-прежнему не желает общаться с сыном. Виктор переживает сейчас сложный период: от него ушла возлюбленная. Они с Леночкой хотели расписаться, но та наотрез отказалась брать его фамилию.
- На кой чёрт мне доживать лет сорок с такой гнусной фамилией? - Недоумевает Леночка, закатывая глаза и поправляя свою сложную плетёную причёску. - Как только ты, Инка, могла пойти на такое в двадцать лет? Дура была, наверное. В хорошем смысле, конечно, но дура. Я не хочу быть Еленой Альбертовной Чумырёвой. Это какой-то ужесть!
Виктор настаивал. Леночка сопротивлялась. Нашла коса на камень.
- Воздействуй на неё как-нибудь! - Давил на меня Виктор.
- Как же я на неё воздействую? - Спрашивала я, закатывая глаза точь-в-точь, как Леночка. - Я тебе гипнотизёрка, что ли?
- Поговори с ней.
- А на кой? Не хочет твою фамилию, пусть со своей ходит. Чумырёва, Ковалевская - какая тебе разница?
- Вот, и я ей говорю, что разницы никакой, а она в бутылку! Не хочу - не буду, и всё тут! Как дитё малое.
"А ты как дитё большое и глупое притом", - думаю я, глядя в раскрасневшееся лицо бывшего мужа. Мне приходится немного задирать при этом голову. Как-то так произошло, что все мужчины, случившиеся в моей жизни, имеют баскетбольный рост. Только отец исключение. Стас, я думаю, тоже вырастет под два метра. Другим ему быть не в кого. Он и сейчас, в свои четырнадцать лет, уже перерос отметку в сто восемьдесят сантиметров и размер ноги имеет сорок третий. Мои непослушники Витальевичи далеко не такие рослые, как он, хотя тоже не самые маленькие для своих лет.
Миша и Паша приезжали к нам на несколько дней в июле с папой Виталиком, новой мамой Дианой и сводными сестричками Аришей и Настенькой. Мы с них, конечно, не взяли никаких денег за постой. На прощанье я сказала, что это мы должны им приплатить, когда Виталий пытался совать мне какие-то банкноты. Пока они гостили, было так весело!
Мальчишки целыми днями гоняли в пляжный футбол, а девочки каждый вечер показывали нам чудесные концерты. И Арина, и Настя занимаются танцами. Какую же красоту они изображают своими худенькими, гибкими телами! Мартина с удовольствием смотрит их выступления и... снова спешит на тренировку по самбо. Недавно серебряный приз привезла с турнира, хотя занимается этим видом борьбы совсем недавно.
Периоды многолюдья сменяются неделями тишины, но нам с мужем и детьми совсем не скучно в нашем просторном, пустоватом коттедже. Скоро грянет зима с её продолжительными сумеречными вечерами, и будут наши любимые долгие чаепитиями за большим круглым столом, чтение вслух, истории и фанты.
Бедняге Виктору приходится гораздо сложнее. Он коротает чернильно-тёмные московские вечера один в своей трёхкомнатной квартире на четырнадцатом этаже, и даже двух таких чудесных овчарок, как наши Альфа и Гамма, позволить себе не может. Виктор проводит на работе большую часть времени, и заниматься собаками ему некогда. Надеюсь, он всё же помирится с Леночкой. Оба взрослые люди, в конце концов.
У нас с мужем никаких разногласий по поводу фамилий не возникло. Он оставил свою, а мы с детьми взяли двойные фамилии. Я теперь Морозова-Демич, а они Гонсалесы-Демичи.
- Деспина! Ну, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не засиживалась допоздна без света! Это вредно для глаз и... Что это на тебе? Одно лёгкое платье?! Ты сведёшь меня с ума!
Муж заботливо кутает меня в плед. Я загадочно улыбаюсь. Роман есть Роман.
Глава 26
В горле бьётся огромная бабочка с шершавыми крыльями. Руки не слушаются. Ноги ватные. Я знаю, что буквально через пару минут увижу любимого.
Комната с белыми стенами и розоватыми жалюзи на окне. Сквозь зазоры просвечивает сердитое, неутомимое испанское Солнце. Окно приоткрыто, и врывающийся горячий ветер гремит пластинами. Этот звук внушает ужас. Он у меня с юности ассоциируется со смертью. Так гремели пластины жалюзи в больнице, где умирала бабушка.
Маркус лежит в кровати. Синеватые веки его опущены. Тем не менее, он резко поворачивает голову на звук моих шагов и окидывает меня удивлённым, немного испуганным взглядом.
- Деспина... Любовь моя... - Произносит он срывающимся голосом. - Я думал, ты уже не придёшь ко мне...
- Я не могла не прийти. Как ты себя чувствуешь? - Спрашиваю я, садясь на край его кровати и стискивая в ладонях огромную, холодноватую кисть.
- Я не знаю, - произносит Маркус растерянно спустя примерно минуту.
Всё это время он смотрит на меня тем же удивлённо-испуганным взглядом. Мне начинает казаться, что любимому грозит неведомая опасность, но как спросить его об этом, не представляю, и выдаю очередной стандартный вопрос:
- У тебя что-то болит?
При этом я глажу правой рукой нежный висок и колючую щёку Маркуса. Он сам так и льнёт к моей ладони.
- Не могу понять, - отвечает, немного помедлив, он. - Когда ты прикасаешься ко мне, я не чувствую ничего, кроме твоей ласки. Обними меня, Деспина. Мне холодно. Мне очень без тебя плохо.
- Я с тобой, любимый. Я всегда с тобой, даже когда мы...
Я замолкаю, вспоминая, как прожила последние полгода. Слёзы начинают хлестать из глаз, а память услужливо подаёт слова Маркуса, сказанные им в машине "Скорой помощи" по дороге в больницу.
- Ничего этого не было, Деспина, - произносит, наконец, Маркус. - Это был кошмар. Наваждение. Эвита убила во мне всё человеческое. Эвита убила меня... Убила... Убила... Убила...
Голос его превращается в хрип. Я замечаю, что белая футболка Маркуса грязная и немного порванная. Почему-то от этого меня охватывает ледяной ужас. Он лишает меня способности думать, вспоминать, двигаться. Я бросаю взгляд на своё тело и вижу, что его опутала ржавая цепь наподобие якорной. Хочу закричать, но голос отказывается повиноваться. Маркус смотрит на меня с надеждой, явно чего-то ждёт и словно не замечает опутавшей моё тело холодной железяки.
Я просыпаюсь в слезах и холодном, липком поту, запутавшаяся в одеяле, словно пойманная в сеть рыба. Подушка превратилась в болото. Футболка пижамы вымокла насквозь. На часах половина четвёртого утра. Я выпутываюсь и плетусь под душ, срывая с себя противную мокрядь. С досадой вспоминаю, что в десять утра у меня важная встреча, а до этого я должна, как следует, выспаться, сходить на пробежку, позавтракать, посетить парикмахера по записи... С ума сойти можно!
Я и схожу с ума. Кажется, Маркус задался целью довести меня, если не до петли, то до психиатрического отделения точно, и дело тут вовсе не в снах. В них Маркус по-прежнему нежен и мил со мной, а в действительности... Чёрт бы её взял, эту жуткую, абсурдную действительность!.. Игорь Никитич, родной, на кого ты меня покинул? Как ты мог уйти в такой момент, когда... Впрочем, нечего ныть.
У меня есть работа и крыша над головой. Мой новый шеф ценит и уважает меня и, кажется, даже немного побаивается. У меня чудесные дети и замечательные друзья. Сейчас ещё приму душ, поменяю наволочку, надену сухое бельё, и всё будет восхитительно.
Горячие, немного колкие струи успокаивают. Всё, больше никакого холода. Ненавижу холод и липкую мокрядь слёз вперемешку с застывшим потом. Этот мир так устроен, что когда-нибудь заканчиваются даже самые ужасные и муторные вещи. Маркусу обязательно надоест сживать меня со света, когда он отвлечётся на что-то другое, а он обязательно отвлечётся, он же не сумасшедший. Просто ему нужно выместить на ком-то свою обиду, а я сама подставилась, вот, и нечего строить из себя невинную пташку в сетях злодея.
- Какой же я осёл! - Сокрушается Роман каждый раз, когда до него доходят сведения о новых проделках Маркуса или я сама случайно проговариваюсь о чём-то. - Зачем я втянул тебя в это? Если ты однажды откажешься разговаривать со мной, Деспина, я не удивлюсь и не обижусь. Заслужом мне будет.
Я физически ощущаю, как день ото дня покрываюсь невидимой, но невероятно тяжёлой, непробиваемой бронёй. Она помогает мне оставаться целой, не распадаясь на отдельные, бестолковые куски. Я успокаиваю Романа. Успокаиваю себя. Успокаиваю Андрея, Ангелину, Алину, Даниила, Леночку, Анну Геннадьевну и Виктора. Мать, к счастью, не в курсе моей "сказочной" жизни последних месяцев. Я не велела своим посвящать её в это дерьмо. Да, им и самим не пришло бы такое в голову.
Бывает, что совсем не до улыбок,
И душу в панцирь хочется забрать;
Тогда больней последствия ошибок,
И побеждает бед кошмарных гать.
Бывает, упадёшь на ровном месте,
И нет тебе до мира больше дел.
Бывает, сильных, что уже не вместе,
Поодиночке подлый одолел.
Бывает так, что застила обида
Глаза, что с добротой глядят на мир.
Бывает, что с тобою рядом гнида,
И из картона "золотой" кумир.
В такие дни охота всё разрушить,
Да так, чтоб не собрать и не связать.
Бывает, что становится не нужно
Осколки счастья склеивать опять.
Они, впиваясь, атакуют больно,
И кровоточит гордая душа.
Бывает, что с тебя уже довольно, -
Осознаёшь, от слёз едва дыша .
- Как ты посмела бить мою сестру?! Ты, жалкая, ничтожная тварь? - Хрипел Маркус по дороге в больницу. - Это же моя сестра! Моя! А ты? Ты чьих будешь? Кто ты такая, чтобы поднимать свою вонючую ручищу на сестру самого...
- Успокойся, Маркус. Эвелина получила далеко не всё. Она скоро ещё срок схлопочет за попытку отравления тебя и Романа.
- Моя сестра не способна на такое. Это ты! Именно ты доконала меня своим так называемым правильным уходом: дебильными компрессами, вонючими киселями, сраными кашами!
- Где твой телефон, Маркус?
- Какая тебе разница, ты, поганка ядовитая! Только и умеешь, что язвить! В прямом смысле до язвы довела...
Маркус расходился всё сильнее. Кажется, подействовала лошадиная доза обезболивающего, которую вкололи доктора "Скорой". Внезапно вспыхнувшая ненависть к Деспине-Инне Морозовой тоже придала сил.
- Уймись, Марк. Скоро тебе станет стыдно за свои слова. Эвелина травила тебя медленнодействующим ядом полгода. Сегодня угостила смертельной дозой. Она хотела убить тебя и подставить Романа. Буквально по всему дому разбросаны вещественные доказательства.
- А кто их разбросал? Уж не ты ли, ангелиха-спасательница? Ты подлюка хуже преподобного Игнасио! Что тебе такого ужасного сделала моя сестра, что ты решила подставить её?.. А-а-а!.. Я понял. Я всё понял. Ты приревновала. Приревновала меня к Эвите и решила убрать её от меня подальше, чтобы владеть мной безраздельно. Ты завидовала моей сестре. Она была для тебя костью в горле, и ты...
- Кто и в чём мог завидовать твоей жалкой, никчёмной сестре? Не говори ерунды, Маркус. Лучше побереги силы.
- Ей всегда завидовали девчонки, а потом девушки, женщины. Они тоже называли её никчёмной, потому что Эвита с рожденья была сказочно красивой. Мраморная кожа... Глаза, как звёзды... Белые волосы... Её гнобили в школе, в Центре Переселенцев, в колледже. Из колледжа ей даже пришлось уйти. Там каждый парень мечтал переспать с ней, но она была неприступна, и жалкие задроты её за это возненавидели. Черномазые испанские девчонки завидовали её белой коже, светлым волосам до пояса, манерам, изяществу. Они отравили ей студенческие годы. Из-за них сестра не получила диплом. Теперь ещё и ты накачалась. Тварь. Уродина. Бездарность. Ногтя моей сестры не стоишь, а туда же... Это не она, а ты... Ты!.. Пойдёшь в тюрьму... Я докажу её невиновность! Найму лучших детективов и адвокатов... Я упрячу тебя на пожизненное... Скажи спасибо санитарам, что пристегнули меня ремнями... Я бы сам тебя убил... Разорвал... На части...
Я едва успела увернуться от фонтана кровавой рвоты Маркуса. Его любящей, благонравной красавице-сестре удалось прожечь ему желудок насквозь. Ума хватило.
Мне тоже хватило ума убраться через сутки с небольшим из Испании. Я даже за вещами на виллу не поехала, пропади они пропадом.
Однажды Маркус прислал мне посылку с моими платьями, бельём, тонометром, термометром и прочими вещами, сопроводив всё это письмом, состоявшим сплошь из отборной ругани в мой адрес. Одежду он уделал какой-то едой, а технику, судя по всему, разбил перед тем, как упаковать в ящик. "Ну, что ж, значит, поправился после операции, раз хватает на это сил", - успела я подумать перед тем, как напал идиотский смех.
Я долго смеялась, а после рыдала так, что, кажется, тряслись стены моей квартирки. Истерика - вот, самое страшное из того, до чего смог довести меня этот несчастный. Диплом психолога - это, если кто не знает, своеобразный паспорт психического здоровья. Люди с серьёзными повреждениями психики окончить курс не могут: основательное изучение психологии провоцирует обострение имеющихся отклонений.
- Я считал тебя божеством, Деспина, - выдал Маркус тогда на прощанье, - а ты обычная, жалкая фанатка, каких миллионы. Ты сама призналась мне в этом, как только приехала.
Маркус прав. Я не божество, а обычный человек из плоти из крови и при этом его фанатка. Однако это не повод вминать меня в грязь за то, что я раскрыла омерзительные по своей корысти и злобе планы его сестры. Это не повод обвинять меня в других несчастьях, постигших его семью.
- Ты виновата в смерти моего племянника, - объявил Маркус прерывающимся голосом, когда окреп настолько, что смог позвонить мне по Вайберу. - Ты, развратная сука, кинулась спасать двух мужиков, а о ребёнке даже не вспомнила! Конечно! Он же не осыплет тебя подарками за своё спасение! С ним даже переспать не получится!..
Я отключилась и заблокировала Маркуса, чтобы не слушать эту страшную околесицу. Карлос скончался от передозировки снотворного, коим угостила его дорогая мамочка. Мне и в голову не пришло, что она напоила сонными таблетками в ту ночь ещё и своего ребёнка. После я была слишком занята тем, чтобы спасти Маркуса и Романа, а также вывести на чистую воду злобную гадину. Конечно, именно я виновата в смерти ребёнка, которого опоила родная мать. Хотя, если подумать...
Кажется, несчастный малыш Карлос всегда будет присутствовать в моих нелёгких думах. Я могла бы догадаться, что Эвелина подмешает снотворное и ему тоже, но не догадалась. Андрей, ведь, рассказывал!.. Я действительно даже не вспомнила о нём в ту жуткую ночь. Кто я после этого?.. Вопрос, к сожалению, остаётся открытым, но только для меня. Для Романа, детей и друзей я невиновна. Для Маркуса виновна на сто процентов.
Помимо меня от него крупно досталось на орехи Стасу и Мартине. Маркус избил их обоих до полусмерти, как только прибыл домой из клиники. На это сил хватило. Хватило совести обвинить родных детей в том, что они специально организовали себе приглашения на день рожденья одноклассника, чтобы не следить за Карлосом. Бедная Эвита вынуждена была давать сыну снотворное, ибо у неё слишком слабое здоровье, чтобы следить за ребёнком самой.
В тёмных волосах Стаса появилась заметная седая прядь после того случая. Мартину лечим от заикания. С ночным энурезом у девочки недавно справились. Доктора порекомендовали вокал, не игровые виды спорта и контакт с домашними животными. На том и стоим.
"Ты убила моего отца, мразь! Я тебе этого так не оставлю", - гласило сообщение от Маркуса Гонсалеса, полученное мной примерно через месяц после того, как он вышел из больницы. Оказывается, это я поссорила детей Александра. Я вынудила Эвиту отравить брата и загреметь в тюрьму. Сердце Александра Гонсалеса не выдержало моей беспримерной подлости. Ещё я подкупила все суды, и российские, и испанские, и ни один из них не принял бредовый иск Маркуса Гонсалеса против меня.
О таких мелочах, как гадкие комментарии на моих страницах в соцсетях, сообщениях с оскорблениями и угрозами по всем возможным и невозможным адресам, втаптывании в дерьмо моих новых стихов и рассказов на тематических сайтах и письмах новому шефу о том, какая я дрянь, даже начинать не хочется. Эти глупости ничего, кроме кривой ухмылки, у меня не вызывают. Маркуса постоянно блокируют администраторы сайтов, но он заводит новые страницы и пишет гадости с них.
"Ты ничтожество, Деспина, - написал Маркус буквально позавчера. - Раньше, когда я думал о тебе, мне приходили в голову сотни эпитетов в твой адрес, но теперь понимаю, что придавал твоей жалкой персоне слишком большое значение. Ты и сама прекрасно понимаешь, что ты ничтожество. Корни твоего сраного бескорыстия кроются как раз в этом понимании. Ты знаешь, что ничего хорошего не заслуживаешь. Охотницы за состояниями хотя бы знают себе цену, и этим внушают уважение, а ты ничтожество. Знай, что не ты одна это понимаешь".
Маркус порвал отношения с Романом. Тот заявил однажды, что его друг не прав в отношении меня и дорогой сестрички Эвиты. Безобразная ссора с дракой произошла между бывшими друзьями после того, как Роман узнал, что дети Маркуса уже два месяца томятся в реабилитационном центре. Отец ни разу их не навестил и даже не собирался этого делать. Зато он каждый день посылал или относил собственноручно передачи в тюрьму дорогой сестре, писал ей ободряющие, полные любви письма, отправлял букеты и подарки по праздникам. Самые лучшие адвокаты защищают звездноглазую красавицу. Маркус хлопочет о переводе сестры под домашний арест.
- Её ненавидят сокамерницы, - сетует заботливый брат, встречая знакомых. Он ни о чём не может говорить, кроме спасения дорогой сестры из лап "кривосудия", как он презрительно именует судебную систему Испании. - Где бы Эвита ни появлялась, она всегда вызывает зависть и злость своего пола. Грязь норовит перекрыть собой всё лучшее, что есть в этом мире.
- Твоя сестра - монстр. Она хотела убить тебя и подставить твоего лучшего друга. Она поссорила тебя с любимой женщиной.
В ответ на подобные слова знакомый, кто бы он ни был, получает порцию отборных оскорблений и жёстких репрессий в свой адрес. Люди начали избегать Маркуса. Даже приходящая прислуга отказалась работать у него, и Гонсалес днями просиживает один в пыльной тишине своей огромной виллы.
- Этот дом проклят, - говорит он. - Вилла, ферма, консервный завод, маслобойка, давильня - всё проклято. Мерзавец Игнасио наложил на нашу семью страшное заклятье.
Со временем проклятой оказалась и таверна доньи Клары. Как только Маркус появлялся там, все остальные посетители живо поднимались со своих мест и устремлялись к выходу. Даже последние алкоголики не задерживались. В итоге бывшего хозяина попросили больше не приходить. Помещение таверны и гостиницы стало к тому времени собственностью Клары и семьи её племянника, и они больше не обязаны кланяться за особые условия аренды.
Маркус долго бегал в тот день по темноватым, узким коридорам заведения, разыскивая Элиаса. Он горел желанием подраться со своим старшим единокровным братом, но хозяева предусмотрительно закрылись в подвале и не вышли оттуда до самой темноты. Двери были в тот день настежь с утра до ночи, но из таверны не пропала ни одна ложка. Сельчане слишком уважают и любят почтенную донью Клару и её семью.
Маркус неоднократно пытался вредить Андрею, поливая его грязью перед руководством клуба, общими знакомыми и просто в соцсетях.
- Этот немощный безродный упырёк способен играть только в дворовой команде. Хотя, нет. Ему там за такую игру давно начистили бы пятак, - примерно такие высказывания регулярно позволяет себе бывший друг и покровитель.
- Господин Гонсалес серьёзно болен и неуравновешен психически, что неудивительно после всех ужасов случившихся с ним, - отреагировала однажды пресс-служба клуба, за который играет Андрей Андреев. - Только мы ещё не выжили из ума, поэтому избавляться от молодого, перспективного игрока не собираемся.
Сам Андрей хранит каменное молчание. Даже не представляю, каких усилий это ему стоит.
Глава 27
Маркус Гонсалес выжил после отравления и даже смог, пусть не восстановить прежнюю физическую форму, но наработать некое её подобие. Надо заполнять чем-то образовавшийся вокруг вакуум, вот, и пригодились спортзал с бассейном, баскетбольная площадка и бесчисленные тропки и дорожки, пронизывающие его земли, как сосуды и сосудики. Легенда баскетбола каждый день публикует в Инстаграме свои полуобнажённые селфи на фоне тренажёров, симпатичных интерьеров виллы и красивых пейзажей её окрестностей.
Он сделал самую модную стрижку и набил ещё одну татуировку религиозной тематики, на этот раз в верхней части спины. Лента новостей Гонсалеса запестрела высказываниями о продажности женщин и подлости людей в целом. "Это ты о своей сестре?" - Не стесняются одни подписчики. "Открой глаза, Маркус!" - Призывают другие. "Ты прогнал от себя лучших друзей, любимую и защищаешь собственную убийцу!" - Стыдят третьи.
Хозяин страницы отборно кроет их в комментариях и блокирует. Число подписчиков снизилось в разы.
- Конечно, кому сдалась ушедшая из большого спорта легенда? Я был нужен и интересен, пока горбатился на свою страну в сборной. Сейчас Гонсалес никому не нужен, - разоряется несчастный, где только возможно.
Находится армия "жалких фанаток" и фанатов, кто подпевает ему, утешает, ободряет. Когда сидишь дома на диване, легко быть спасателем и утешителем. Тем, кто на "передовой", приходится гораздо сложнее. По себе знаю. Роман не даст соврать.
На имущество Маркуса нашлись, наконец, покупатели. Думаю, это связано с тем, что брат Пабло прекратил свою подрывную деятельность по их отваживанию. Из тюрьмы не раскомандуешься. Желающие приобрести виллу и хозяйство буквально выстроились в очередь, предлагая суммы, даже немного превышающие ту, что заломили "святые отцы" за откуп Маркуса от монашества.
Святой орден должны разогнать со дня на день, но в юриспруденции есть такой термин, как правопреемственность. Прекратившая существование организация в момент своего расформирования передаёт дела другой организации, которая будет заниматься в дальнейшем взысканием долгов и разными неоконченными обязательствами. Поэтому долг Маркуса перед католической церковью никуда не денется, пока он жив.
Гонсалес не спешит с продажей своего имущества. Он ждёт того, кто предложит больше всех остальных. Сумма должна быть такой, чтобы превысить размер откупа раза в полтора. Тогда им с сестрой будет, на что безбедно существовать. Маркусу не составит особого труда нажить капитал больше прежнего, имея такой старт.
Казалось, жизнь легенды баскетбола и его любимой сестры начинает хоть как-то налаживаться, но на днях случилось нечто запредельное. Роман рассказал, что Маркусу удалось выпросить у тюремного начальства свидание с дорогой его сердцу отравительницей. Он к тому времени уже не мог отрицать очевидное, но объяснил самому себе и всем в Интернете, что в его деле виноват исключительно нечестивый брат Пабло. Именно Пабло заставил его сестру силой и угрозами совершить то, что она совершила. Самой Эвите никогда не пришло бы в голову причинить вред живому существу, ибо она слишком добра и впечатлительна.
- Эвита, милая, что с тобой? - Ошарашено вопрошал Гонсалес, бросаясь перед своей миниатюрной сестрой на колени. - Что они сделали с тобой?
Ничего особенного с Эвитой никто не делал. Просто она лишилась возможности посещать каждые две недели парикмахера и косметолога по мере необходимости. Ещё Эвелина не сочла нужным нанести хотя бы минимальный макияж перед встречей с братом и расчесаться, как следует. Бледная и несвежая от постоянного пребывания в закрытых помещениях, как и все заключённые. Корни волос сильно отросли со дня последней покраски, завелась перхоть, и причёска выглядит неряшливо. Синие круги под глазами. Огромный прыщ на подбородке. Вот, собственно, всё.
- Что со мной, спрашиваешь? - Ехидно переспросила дорогая сестра. - Что со мной! Со мной то, что должно было произойти с тобой, только намного хуже! Хуже в миллион раз!
- Что ты имеешь в виду? - Растерялся Маркус.
- Ты должен был уйти по окончании карьеры в святой монастырь, - отчеканила Эвелина. - Однако своя шкура тебе оказалась дороже, и ты вынудил меня совершить то, что я совершила. Ты и подлый брат Пабло.
- Брат Падла за всё заплатит, - уверил Маркус Эвиту. - А я обязательно позаботился бы о тебе. Наша предстоящая бедность - явление временное, и я непременно...
- Временное?! - Взвилась заключённая так, что охранники напряглись накачанными телами. - Временное! Да, я с детства только и слышу, что надо подождать, потерпеть, обойтись! Я устала всю жизнь переносить чёртовы трудности и ждать лучших времён! Ещё я узнала от преподобного Игнасио перед самой его кончиной, что в случае твоей смерти состояние целиком и полностью наследуется близкими родственниками! Слышишь?! Ты! Дубина стоеросовая! Целиком, а не жалкими тридцатью процентами на всех, как в случае твоего ухода в монастырь!
Выражение лица Маркуса делалось всё более горестным по мере того, как она говорила. Под конец пламенной речи горячо любимой сестры он был бледен, как полотно, и слёзы блестели в его глазах.
- И ты решила: "Почему бы стоеросовой дубине не сдохнуть?" Да, Эвита?
- Да, Маркус. Я так решила. Ты достал меня своим эгоизмом, своей скупостью и своей чёртовой праведностью! Из-за твоей ненасытной жадности я потеряла любимого мужчину. Из-за твоей неразборчивости в людях погиб мой сын. Из-за твоего неумения предохраняться на мою шею накрячились твои дети. Избавиться от тебя - вот, был единственный шанс для меня зажить, наконец, по-человечески! Вернуть Гвидо. Поехать с ним в кругосветное путешествие. Заняться тем, чем всегда мечтала...
- Как бы там ни было, но у меня есть двое детей, Эвита, - напомнил дрожащим голосом Маркус. - Ты забыла? Они тоже имеют право...
- ...катиться к чёртовой бабушке! - Визгливо выкрикнула непогрешимая сестра. - Никакие они тебе не дети! Они незаконнорожденные шлюхины выродки! Это мой Карлос был ребёнок! Поэтому очередная твоя шлюха угробила его, кинувшись спасать двух...
- ...никому ненужных стоеросовых дубин. Я понял тебя, сестра. Прощай.
Однако Эвиту понесло. Претензии к родителям, брату, Мирозданию посыпались из неё, как горох из порванного мешка. Маркус поднялся, не дождавшись конца свидания, и вышел, держась за сердце. Его разбил в тот день обширный инфаркт.
- Монстр... Какой же это монстр... - Хрипел Маркус, не открывая глаз, по дороге в больницу.
- Маркус умирает, - услышала я в трубке севший голос Романа посреди бешеного рабочего дня.
Он позвонил тем странным днём, когда под утро мне приснился сон о душераздирающем свидании с Маркусом. Я похолодела.
- Что, опять? - Спросила я насмешливо, превозмогая холодный ужас, постепенно затапливающий всё мой существо.
- Он позвал меня, - ответил Роман, словно не слыша моей ироничной реплики. - Я немедленно выехал. Он очень плох, Деспина. Просит у меня прощения. Хочет проститься с тобой, но понимает, что ты...
- Вылетаю немедленно.
Доктора боролись за жизнь Маркуса до последнего. Перед смертью он просил прощения у меня и Романа.
Я смотрела на Маркуса, и мне казалось, что передо мной незнакомец. Абсолютно чужой человек. Не могу объяснить, как такое могло показаться. Вроде бы, вот, он, Маркус. Те же губы, глаза, плечи. Волосы, правда совсем седые, но разве это важно? Он говорит, что признаёт свою ошибку, раскаивается. Клянётся, что всегда любил меня, и непонятно, какой бес в него вселился, заставив наговорить и наделать тех ужасных вещей... Однако передо мной незнакомец.
Маркус больше не мой, не любимый и не желанный. Его глаза и губы уже не притягивают. Плечи не хочется обнять. Запах больше не родной. Слова о любви из уст, которые столько раз оскорбляли и обесценивали меня, звучали настолько нелепо, что я не смогла удержаться от возражения:
- Не лги себе, Маркус. Ты никогда никого не любил, кроме Эвиты. Любовь может прийти, когда сердце свободно, а твоё было занято ею целиком. Даже главные женщины твоей жизни - Настя и я - оказались похожи на неё. Только сейчас всё это неважно. Главное, чтобы ты жил.
- Я убил твою любовь, - простонал Маркус, догадавшись о том, что я чувствую.
Говорят, перед смертью у человека обостряется интуиция. До сих пор корю себя за то, что в тот момент не осознала происходящего. Думалось, что это просто очередная болезнь, которую неутомимый боец Маркус непременно одолеет, как одолел столько всего!..
- Это неважно, - повторила я. - Что значит любовь одной жалкой фанатки, каких у тебя всегда были миллионы? Главное, живи, Маркус. Дыши. Ты молод. У тебя всё ещё будет: любовь, радость, домик у моря. Держись, Маркус, прошу тебя.
- Мне всё это не нужно без тебя, Деспина. Я сам никому здесь не нужен. Родители умерли. Эвите выгодна моя смерть. Ты разлюбила меня. Друзья отвернулись... Все... Кроме тебя... Роман... дружище... прости...
Показания приборов снизились до критических отметок. Послышались тревожные сигналы. В палату интенсивной терапии влетела бригада медиков.
- Посетителям покинуть палату! - Распорядился реаниматолог.
Мы Романом вышли. Он уже не скрывал слёз. Мои глаза оставались сухими. Через несколько минут всё было кончено.
Я могла бы корить себя за то, что не возразила Маркусу в его догадке, не сказала, что люблю его и хочу быть с ним, как раньше, несмотря ни на что. Что такое маленькая ложь по сравнению с жизнью человека? Однако не думаю, что эта ложь удержала бы Маркуса. Он всё понял бы своей обострившейся интуицией, и моя жалость только унизила бы его напоследок. Унизила бы меня саму и в его, и в моих собственных глазах. Я любила в своё время Маркуса, как умела. Сделала для него всё, что было в моих силах. Он сам распорядился своей жизнью, как посчитал нужным.
"Моя испанская эпопея окончена", - думала я, сидя в кресле самолёта. Слёз по-прежнему не было. Я уже оплакала Маркуса той странной потно-слезливой ночью. Меня терзала мысль, что перед смертью легенда баскетбола вспомнил родителей, сестру, любовь, дружбу, но, ни единым словом не обмолвился о своих детях. Как будто их не существовало.
Я успела навестить Стаса и Мартину в приюте перед вылетом в Москву. Мы сидели на скамейке под цветущим деревом. Дети не плакали, получив весть о смерти отца. Они сидели с застывшими лицами, и это было намного страшнее, чем любая истерика.
К нам присоединился Роман. Я заметила, что ребята тянутся к нему. Он нередко навещал их в приюте. Глаза Демича воспалились от непрекращающихся слёз. Он хотел проводить меня до аэропорта, но я сказала, что будет лучше, если он останется с детьми. На том и порешили.
Глава 28
Однако испанская эпопея не думала заканчиваться. Скоро меня настигла повестка в мадридский суд, и я пожалела, что так и не выучила испанский за прошедшие с той роковой инквизиторской осени семь месяцев. Сколько мороки доставляет суду свидетель, не говорящий по-испански! К тому же, переводчик, как выяснилось, готов переводить далеко не всё сказанное свидетелем.
Демич тоже давал в тот день показания. Он в отличие от меня владеет испанским в совершенстве.
Сначала он, затем я рассказали всё, что знали об обстоятельствах тройного отравления на вилле Гонсалесов. Эвелина обвиняла Демича в том, что это именно он положил отраву в кисель, предназначенный для её брата, а после сам принял безумную дозу снотворного, чтобы обелить себя.
Кто угостил смертельной дозой снотворного её ребёнка, она не ведает. Возможно, тоже Роман. Он возненавидел всю её семью, когда она отказалась выходить за него замуж.
Либо Карлоса отравила я, просто из желания причинить горе Эвелине, потому что всегда ей завидовала и ревновала к ней Маркуса. Ещё Стас и Мартина могли незаметно пробраться на виллу и дать Карлосу снотворное. Эти двое малолетних дикарей уже готовые преступники. Если бы вы знали, сколько она с ними вынесла!..
Эвелина Гонсалес-Видаль сначала говорила одно, потом другое. Легко отказывалась от предыдущих показаний, ссылаясь на давление со стороны правоохранителей. Суд шёл не первую неделю, и, кажется, у судей, прокуроров и присяжных уже дымились от этой женщины мозги.
Роман Демич рассказал, что знал. Ответил на вопросы прокурора, адвоката, судьи. Выдержал перекрёстный допрос с Эвелиной. Следующей по списку была я. Едва я ступила на кафедру, как на весь зал раздалось злобное шипение обвиняемой:
- Сука! Отравительница! Ты подставила меня и убила Маркуса!
Я проигнорировала её реплику в свой адрес. Следующую тоже. После ещё одну. Эвелина вывалила на мою голову столько оскорблений и напраслины, сколько я не слышала даже от её осатаневшего покойного брата. Секретарь удосужился сделать ей замечание раз или два.
- Вы имеете что-то ещё сказать суду? - Поинтересовался главный судья напоследок.
- Да, - ответила я. - Я желаю мерзкой харкотине Эвелине Гонсалес-Видаль сгнить в тюрьме и скончаться в страшных муках. Пусть части тела отгнивают от неё постепенно, по одной в год, а она пребывает при этом в полном сознании.
Знаете, всему есть предел. Я ощутила в тот момент едва ли не физически, как окружившая меня в последние семь месяцев броня рушится, и всё моё существо буквально горит огнём. Этот огонь вырывался наружу протуберанцами и выжигал дыры в отвратительных душонках тех, против кого был направлен. Эвелина упала в обморок. К ней со всех ног кинулись медики с огромным чемоданом.
"Конечно, такое надо спасать! - Подумала я тогда со злостью. - Можно считать демонстративным симулянтом мужчину, который постоянно жалуется на боли в животе, рвоту, понос и изжогу. Мы в лучшем случае спишем его жалобы на нервное расстройство. Наплевать, что у него при этом один за другим портятся зубы, шелушится кожа, и волосы выпадают пучками. Никто не заподозрит отравления. Не возьмёт анализов на известные яды. Отпустим его со списком симптоматических препаратов домой травиться дальше. Однако мы кинемся спасать донную фауну рода людского Эвелину, мать её, Гонсалес-Видаль, угробившую брата, отца и собственного ребёнка, разбившую любовь, уничтожившую дружбу, оставившую двух детей полными сиротами!"
- Ещё желаю самой страшной смерти нечестивому монаху брату Пабло. Пусть род, породивший его, пресечётся на веки вечные.
Пабло зарыдал на скамье подсудимых, как ребёнок. Его круглое рыло не сделалось меньше на тюремном рационе. Одет брат Падла был на этот раз в штатское. Клетчатый костюм с чужого плеча висел на нём мешком. Короткие спутанные кудряшки гадко топорщились вокруг разросшейся лысины.
- Не смей трогать мою семью, ты, ублюдина! - Завопил он по-русски на весь зал.
- Нет у тебя никакой семьи. Отродье одно, скрюченный ты древесный вредитель.
Пабло схватился за то место, где у людей обычно располагается сердце и принялся визжать что-то по-испански. Кажется, призывал унять эту сумасшедшую русскую. Я продолжала мерно сыпать проклятьями в адрес Эвелины, Пабло, раздолбаев-химиков, которые позволяли, кому попало, заходить в лабораторию, а после гаденько молчали о пропаже ядов, негодяя Игнасио, святого ордена. Медикам, проглядевшим хроническое отравление у Маркуса, тоже перепало.
Переводчик сначала переводил мои слова почтенной публике на испанский, но примерно после пятого моего проклятия умолк. Судьи орали что-то, выпучив глаза. Я не понимала и не хотела понимать. Главное, малышка Эвита и её дорогой приятель поняли меня.
В зале суда поднялся гвалт, переросший в бурные овации. Летели какие-то бумажки. Ко мне бежала охрана.
- Вы арестованы за неуважение к суду! - Надсаждался переводчик, тот самый седоватый дядька из участка. Глаза его на этот раз были вполне себе отдохнувшими. - Трое суток ареста или штраф в размере...
- Не троньте её, скоты, так вашу...
Я не знала, что интеллигент до мозга костей Роман Демич так хорошо знаком с русским матом. Жаль, он оборвал свою неподражаемую тираду на середине и перешёл на непонятную, но весьма звучную испанскую ругань.
Демич дрался с охраной. Вопила и свистела публика. Летели бумажки. Нечестивец Пабло рыдал, уткнувшись в сложенные на столе руки. Облезлая вошь Эвелина пришла в себя и хлопала теперь своими "глазами-звёздами", сидя тощим задом на грязноватом полу.
- Ты была великолепна, - выдохнул Демич, обнимая и целуя меня на крыльце полицейского участка, куда нас доставили несколько часов назад за злостное хулиганство в зале суда. - Настоящая ведьма перед лицом Инквизиции!
Он заплатил штраф за нас обоих. Под левым глазом моего друга красовался смачный фиолетовый фингал.
- Ты тоже задал им жару! - Не осталась я в долгу. Кстати, о долгах. - Я переведу тебе сумму штрафа, как только куплю новый телефон, - пообещала я. - Старый разбился вдребезги, когда охрана...
- Не надо мне возвращать этих денег.
- Но, Роман, ты, ведь, мне ничего не...
- Прекрати играть в феминистку, - обрубил Демич. - Тебе не идёт.
Поцелуй, который последовал за этими словами, мои губы запомнят навсегда. Я до конца жизни не забуду нашу с Романом первую ночь. Это было сродни буйному помешательству. Я четвёртый год знала Романа и никогда не думала о нём как о мужчине. Даже слова стервы Эвелины в день моего приезда на виллу Гонсалесов о том, что Роман ко мне якобы неравнодушен, не пробудили никаких фантазий на эту тему.
В ту пору я любила только Маркуса. Им были заняты все мои думы и планы на будущее. У меня в мыслях не было вообразить хотя бы на секунду, что губы Романа могут быть настолько горячими и притягательными. Я не подозревала, что неоднократно слышанный голос моего друга настолько глубокий и бархатный. Я как будто ни разу до этого момента не ощущала запаха его тела, дурманящего, головокружительного. Маркус был грозовым разрядом. Роман - это мёд с молоком. Нежность и сила. Страсть и ласка. Радость и умиротворение.
- Я давно не могу смотреть на тебя без волнения, Деспина, - говорил Роман в ту нашу первую ночь. - Твои красота, смелость, самоотверженность будят страсть. Когда я вижу тебя, кровь быстрее бежит по венам. Я пропадаю. Становлюсь стеснительным восемнадцатилетним мальчишкой. Это так глупо!.. Так сладко...
- А я влюбилась в тебя по уши только сегодня, - призналась я и сама удивилась сожалению, прозвучавшему в моём голосе. - Когда ты подрался из-за меня с охраной. Когда вытащил из каталажки, хотя не обязан был этого делать. Прости, Роман. Я втянула тебя сегодня в...
- Нет, это я втянул тебя в историю. Мне бесконечно жаль, что ты столько вытерпела от Маркуса, Деспина, но...
- ...если бы мы оба не кинулись спасать того, кто сам не желал спасаться, мы бы не сблизились.
- Думаю, Маркус не станет между нами сумрачной тенью, любимая. Выходит, что именно он со своей переломанной судьбой объединил нас, толкнул в объятья друг друга... Деспина, я с ума сойду, если ты покинешь меня. Я не хочу расставаться с тобой ни на секунду!
- Вы делаете мне предложение, дон Демич? - Спросила я кокетливо.
- Не называй меня доном, Деспина, прошу тебя. Кажется, я по горло сыт Испанией. Мы поселимся там, где ты захочешь, только не здесь. И, да, я уже сделал тебе предложение. Утром пойдём в магазин и выберем тебе кольцо, чтобы оно гармонировало с теми серьгами, которые я подарил тебе за своё спасение. Кстати, ты их носишь?
Я смутилась. Серьги с сапфирами и бриллиантами, которые подарил мне Роман в комплекте с таким же колье, бессовестно роскошные. Их можно надеть разве что на какой-то светский раут в канун большого праздника. Прошедшие семь месяцев не располагали ни к нарядам, ни к развлечениям.
- Они такие шикарные, Роман! Я боюсь их носить. Вдруг потеряю?
- Купим другие. Носи их обязательно. Я хочу, чтобы моя женщина... Моя жена...
Неожиданно тёмный занавес рухнул перед моими глазами. Горло захлестнула железная волна, и рыдания полетели из него, сотрясая бордовый полумрак спальни Романа. Злые, горячие слёзы моментально залили лицо и кисти рук. Я подумала, что нервы мои нуждаются в хорошей починке. Ещё в голове застрял вопрос, как сказать Роману, что у нас с ним ничего не получится. Роман метался вокруг меня, и лицо его сделалось настолько обеспокоенным и несчастным, что я решила сказать всё, как есть, и будь, что будет.
- Ты говорил, что у тебя нет детей, Роман, - выстрелила я сквозь конвульсивные рыдания. - В жизни не поверю, что ты согласишься остаться бездетным до конца жизни. Ты, ведь, сейчас поиграешь со мной в свадьбу и семью, а после побежишь искать юную деву с маткой-инкубатором. Почти все мужчины после сорока лет...
- У меня трое детей, Деспина, - прервал меня Роман. Голос его звучал спокойно и уверенно. - Когда я говорил тебе, что детей у меня нет, двух из них у меня и впрямь ещё не было, а о третьем я тогда не подозревал.
- Как такое возможно?
- Ещё не такое возможно, Деспина! Один мой якобы бездетный приятель узнал на днях, что он не только отец взрослого парня, а ещё и дважды дед в свои сорок лет. Оказывается, уходя в армию, он "осчастливил" девушку из своей деревни. Приятель так туда больше и не вернулся, а девчонка родила ребёнка и никому не сказала, от кого он. Через некоторое время вышла замуж, родила ещё нескольких детей. Её муж всех растил, как своих, и старший до восемнадцати лет не знал, что отец ему не родной. Мадам хранила молчание все эти годы, а недавно её прорвало.
- Захватывающая история, - оценила я. - Может, свою тоже расскажешь заодно?
Мне сделалось весело, а Роман, напротив, погрустнел.
- С теми двумя всё достаточно просто. Буквально за два часа до смерти Маркус вызвал нотариуса в больницу и составил завещание на своё состояние. Он оставил всё движимое и недвижимое имущество и деньги Стасу, Мартине и Эвелине в равных долях. Меня назначил опекуном детей. Я хотел забрать детей из приюта сразу же, но чёртовы бюрократы...
- Теперь понятно, почему Маркус ни словом не обмолвился о детях перед смертью. Он посчитал свой долг перед ними выполненным.
- Да. Эвелина убила его, но и о ней он тоже позаботился.
- Мог бы и не заботиться. Она не получит из состояния Маркуса ни копейки, - зло зарядила я.
- Почему?
- Есть такое понятие, как недостойный наследник. Человек, пытавшийся убить наследодателя, стопроцентно недостойный наследник.
- Она и убила его, - произнёс Роман хрипло.
- Именно! Я завтра же инициирую процесс против этой гадючки. Подам иск о признании её недостойной наследницей.
- Мы инициируем, - поправил Роман. - Она у нас не получит ломаного гроша.
- Надо узнать, как обстоят дела со страховым полисом Маркуса. Эта дрянь не достойна быть получателем страховой суммы.
- Её она точно не получит. За день до своей кончины Марк вызвал страхового агента и изменил получателя. Им теперь значусь я как опекун детей. Я дал обязательство потратить эти деньги на их образование и другие крупные нужды.
- С двумя детьми всё ясно, - вернулась я к теме детского вопроса. - Кто третий?
Роман глубоко вздохнул и поведал странную историю своего отцовства. Оказывается, после ссоры с Маркусом он долго не мог прийти в себя. Целыми днями мог лежать, уставившись в потолок, и крутить в голове подробности жуткой размолвки с другом.
- Я сам себя боюсь в таком состоянии, - признался Роман, - поэтому заставляю себя вставать и идти в город.
Хмурым февральским днём Роман бродил по немноголюдному торговому центру. Неожиданно взгляд его выхватил у одной из витрин знакомое лицо. Надежда Кралич, та самая известная художница и бывшая супруга. Она была не одна. Рядом стояли высокорослый белокожий брюнет с монгольским разрезом глаз и мальчик лет девяти. Роман подошёл поздороваться. Расстались они с бывшей женой десять лет назад, конечно, далеко не друзьями, но врагами точно не были.
- Мой муж, Мартин Вонг, - представила Надежда симпатичного улыбчивого метиса.
- Наш сын Мартин.
Роман присел перед ребёнком на корточки и протянул ему руку для пожатия, как протянул её перед этим его отцу. Он ожидал увидеть какое угодно лицо у их ребёнка: немного монголистое, как у Мартина-старшего, с большими светло-карими глазами, как у Надежды, что-то среднее. Однако на него глянуло его собственное детское лицо, обрамлённое светлыми, почти белыми, чуть волнистыми волосами.
- Разрешите переговорить наедине с вашей женой пару минут? - Обратился Демич к Вонгу севшим голосом.
- Да, пожалуйста, - откликнулся тот дружелюбно. - Мы с сыном как раз собирались в отдел игрушек. Можете зайти в кафе, там вам будет удобнее. Мы присоединимся к вам позже.
Разговор вёлся по-английски. Дело в том, что Надежда уехала сразу после развода в Австралию, хотя всем знакомым сказала, что уезжает в Мексику. На другом краю света она вскоре вышла замуж за Вонга.
- Зачем ты скрыла от меня ребёнка? - Убито спросил Роман.
- А, если бы не скрыла, то что? - Поинтересовалась Надежда с вызовом.
- Ничего!
- Вот, именно: ничего. Я ничего от тебя больше не хотела на тот момент. В деньгах не нуждалась. В мужском внимании не купалась даже, а тонула. Австралия - то место, где женщин гораздо меньше, чем мужчин. Так что...
- Вонг в курсе, что Мартин не его сын?
- Конечно. Мы познакомились, когда Мартин уже родился. Имена совпали случайно.
- У вас с ним есть ещё дети?
- Да, две дочки. Старшей четыре года, младшей два. Они остались в Австралии с родителями Мартина. Мы решили, что они слишком малы для долгих перелётов.
- Я желаю вам счастья. Если нужна будет моя помощь, звони. Да, и ещё. Пиши мне о сыне. Присылай его фотографии хотя бы раз в два месяца. Тебе, ведь, не сложно?
Надежда пообещала, и обещание своё держит.
- Вам, женщинам, легче в некотором смысле, - сетовал любимый. - Если ребёнок родился, мать об этом точно знает. Ну, если, конечно, не в коме находится. А мы, мужчины...
Мне уже не в первый раз за жизнь сделалось жаль мужчин. Их доля и впрямь не так сладка и воздушна, как многим женщинам кажется. На них самая тяжёлая и опасная работа. Они вечно всем что-то должны. С их чувствами никто не считается, потому что они сильные и всё выдержат...
Нет, к сожалению. Не всё. Сердце дорогого нам с Романом человека выдержало тяготы большого спорта, многочисленные удары, потери и разлуки, но не перенесло предательства сестры. У каждого есть предел прочности.
В ту ночь мы проплакали, обнявшись, часа полтора. Мы оба поклялись обращаться бережно с чувствами, воспоминаниями, сердцами друг друга. Поклялись дать нашим детям самое лучшее из того, что есть в нас. Так возникла наша с Романом странная, сложносоставная семья. Мои детские мечты о голубоглазом пациенте-муже, домике у моря и пятерых детях сбылись весьма причудливо.
Глава 29
- Знаете, Даниил Эдуардович, я не уверена, что наши партнёры честны с нами.
- Инна Андреевна! Задумайтесь на минуту, какая им выгода нас обманывать? Я как экономист не вижу никакой выгоды, а вы...
- А я не понимаю, почему во время переговоров их начальник отдела продаж ёрзал на стуле так, словно его одолевают острицы. Я могла бы предположить, что они действительно его одолевают, но у современного взрослого человека шанс подхватить остриц стремится к нулю. Конечно, это может быть какая-то другая патология, не обязательно паразитарная. Тот же геморрой, например, или свищ. Однако при этом референт постоянно накручивала на палец волосы, а жестикуляция их главного инженера - вообще тема отдельной научной статьи.
- Что с ней не так? - В тоне шефа нет больше ни намёка на иронию.
- Всё!
- А конкретнее?
- Она полностью идёт вразрез со словами. Человек явно лжёт, как сивый мерин. Последнее слово, как всегда, за вами, Даниил Эдуардович, но мой вердикт однозначен: сделку заключать нельзя. По крайней мере, до полной и самой тщательной проверки деятельности этой фирмы.
- Начальника службы безопасности ко мне, - распоряжается Машковский.
Приставка "младший" больше не уместна. Даниил Эдуардович теперь самый старший, и моя должность при нём тоже теперь совсем не та, что прежде. Я больше не массирую на работе ничьих спин, голов, животов и ступней. Не утешаю покалеченных, то ли жизнью, то ли собственной глупостью. Не провожу дурацких тренингов и не организую чаепитий. Я улаживаю конфликты с клиентами и присутствую на всех важных переговорах.
Моя должность называется "Специалист по связям с общественностью". Прямо как у высокооплачиваемой проститутки из американских романов и сериалов. Однако любой физический контакт на моей новой работе исключён. Я работаю только слухом и зрением, иногда обонянием.
Кто-то сейчас непременно скажет, что работа у меня очень даже старая, новая только должность, ну, и шеф слегка поменялся. Я резко возражу, ибо работа новая, потому что со старой меня с позором турнули.
- Инна Андреевна, вас тут обыскались!..
- ...обыскались...
- ...всех обзвонили...
- Куда вы исчезли, никого не предупредив?
- ...исчезли...
- ...не предупредили...
Я проталкивалась сквозь плотный строй грустных сослуживцев, скорбящих родственников и просто горячих поклонников к гробу Игоря Никитича. В день моего скоропостижного отлёта в Испанию его разбил тяжелейший инсульт. Шеф оказался полностью парализованным. Доктора пытались удалить гематому в его несчастном, очертеневшем за жизнь мозгу, но это не помогло. Шишкин промучился пять дней после операции и умер, не приходя в сознание.
Больной бредил, метался и звал меня к себе. Я никогда не узнала бы об этом, если бы не его средняя дочь, многоуважаемая Елена Игоревна. Тонкая, как иголка, одетая в стильный брючный костюм антрацитового цвета, она смотрела на меня сквозь моднейшие очки и цедила с ненавистью:
- Какой позор для всей семьи! Какое страшное несчастье! Они с матерью прожили душа в душу почти полвека, и вдруг на смертном одре он зовёт другую женщину! Да, ещё какую другую - жалкую нищенку, подобранную на периферии, словно вшивая собачонка!
- Блохастая, - поправляю я. - У собак нет никаких вшей, только блохи. Вши бывают у людей: головные, паховые, платяные. Если когда-нибудь у вас, Елена Игоревна, заведутся вши...
- Нахалка! - Возмущённо обрывает меня мадам Шишкина-Каблукова.
Её нынешний муж возглавляет одно странное муниципальное образование в Подмосковье. При нём там понастроили монструозных многоэтажек, перемежающихся с самоубийственными детскими площадками, а об инфраструктуре забыли напрочь. Сейчас у дорогого во всех смыслах мэра из-за этого неприятности. Возможно, именно поэтому Елена Игоревна разделалась со мной столь жестоко.
- Да, конечно, - смиренно соглашаюсь я с её "нахалкой" в мой адрес. - Меня только что уподобили блохастой собачонке, а за мой добрый совет, который я собиралась дать, надо назвать меня нахалкой.
- Не юродствуйте, Инна Андреевна! Вы прекрасно понимаете, за что я назвала вас нахалкой.
- Неужто за мою многолетнюю бескорыстную дружбу с вашим отцом?
- Дружбу! Конечно! Бескорыстную! Думаете, я не знаю, сколько отец переплатил вам денег за ваши сомнительные услуги?
- Мои услуги не были сомнительными, - устало возражаю я. - Они были несомненными, причём оказывала я их всей компании, а не одному лишь Игорю Никитичу.
- Я не сомневаюсь, что вы пересношались со всей компанией, Инна Андреевна. С вашими способностями...
- О, да! - Горячо соглашаюсь я. - Я пересношалась с главбухом, старшим секретарём, помощником юриста. Вас послушать, так я сношаюсь со всем, что движется, независимо от пола, возраста и биологического вида.
- Мне плевать на ваши сексуальные предпочтения. Вы уволены.
- На каком основании?
- За прогулы.
- Это была служебная командировка.
- Где ваше командировочное удостоверение? Где приказ? Ничего этого нет, и не было. Вы самовольно покинули свой трудовой пост. Зайдите за расчётом в бухгалтерию и заберите трудовую книжку в отделе кадров. Вы свободны.
- Кому передать дела?
- Я вас умоляю! Какие ещё дела? Папочки с бумажульками, захватанные вашими не совсем чистыми ладошками? Кому они сдались? Никому не интересно, как именно вы создавали иллюзию деятельности, Инна Андреевна.
- Кто меня уволил, если Игорь Никитич...
- Я. Срочно созванный в день вашего первого прогула совет директоров меня назначил исполняющей обязанности генерального директора.
- И первое, что вы сделали на своём посту - это...
- Да. Потому что хватит уже отцу позориться. Слава Создателю, ваши с матерью имена звучат похоже - Нина, Инна. Медперсонал толком не разберёт, но, представьте, каково было нам с матерью, дядей, дедушкой и сёстрами! Прожить почти полвека душа в душу...
- Дыша в душу, - поправила я. - Поиздевались вы все над ним знатно. Бедный шеф всю жизнь искал пятый угол.
Мне сделалось плевать на эту стильную острицу в очочках. Почему-то у нас в стране, хотя, возможно, не только у нас, женщине достаточно остричься почти на лысину и прицепить на нос очечи, чтобы сойти за умную. На самом деле Елена Игоревна тупа, как пятка. Она родилась сильно недоношенной в поезде и на её несчастный детский мозг обрушились все "прелести" кислородного голодания новорождённых. Она перебивалась в школе с тройки на двойку, а после с величайшим трудом за восемь лет вместо пяти окончила какой-то лёгенький вузик. Тупость эта особа превозмогает своей гадючьей злобой, а злобу гасит тупостью. Так и живёт.
Она-то живёт, а её отца, которого она регулярно доводила до белого каления своими непомерными требованиями и безумными вывертами, нет. Нет больше моего любимого великовозрастного мальчика. Некого больше обнимать, гладить, успокаивать. Мои руки долго ещё будут тосковать по его плотной, гладкой коже, густым волосам с проседью, тяжеловатому подбородку. Стадо умников в очечах сжило его со света, и я не намерена за это им кланяться. Будь моя воля, перестреляла бы их всех из автомата, и не жаль ни одной сволочи.
- Ваш бедный шеф, как я понимаю, свой пятый угол всё же нашёл, - иронизирует стильная мадам. - Нашёл его в вашем кабинетике-будуарчике. Над ним только красный фонарь повесить оставалось. Кстати, об углах. Ключи от служебной квартиры в течение двадцати четырёх часов мне на стол, пожалуйста. Чтобы к завтрашнему вечеру духа вашего там не было. Я буду заселять туда новых квартирантов.
Последнее слово заставило меня насторожиться и, как выяснилось позднее, не зря. Какие ещё, к дьяволу, квартиранты в служебной квартире? Я и сама не горела желанием оставаться в жилье, где буквально каждый уголок, каждая трещинка в потолочной побелке и каждый плинтус напоминали об Игоре и Маркусе. Однако очень хотелось уесть зарвавшуюся дрянь.
- Я никуда не съеду из служебной квартиры до апреля следующего года, - зарядила я, глядя прямо в узенькую бледную мордочку оппонентки. - Никто не имеет права выгнать человека на улицу из единственного занимаемого им жилья в холодное время года, а именно с октября по апрель включительно. Не верите - откройте жилищный кодекс.
- Вы не должны занимать квартиру отца! - Истерически выкрикнула Елена Игоревна. - Вы ему никто!
- Так уж и никто? - Невинно поинтересовалась я. - Хотя, да, вполне возможно, что и никто. А, возможно, мать его будущего ребёнка. Вы кого хотите, Елена Игоревна, братика или сестричку?
Потенциальная сестра моего несуществующего будущего ребёнка остолбенела так, что я испугалась, не долбанул ли инсульт и её тоже. Приоткрытый рот, остекленевший взгляд. Знаете, любой испугался бы.
- Вы хотите сказать, что будете претендовать...
- Обязательно буду, - пообещала я, - если вы не отвяжетесь от меня с выселением до апреля. Поверьте, я сама не хочу там жить. За полгода я непременно найду другое жильё и уйду туда, а пока... До свидания, Елена Игоревна. Вам очень идёт этот костюм. Вы в нём вылитый дядя Эдуард.
- Стойте! Это не может быть ребёнок отца! Вы с кем только ни путались в последнее время!
- Генетическая экспертиза всё покажет, - успокоила я. - Хотя, возможно, и ребёнка никакого нет, я всю вру.
- Так, вы обманули меня?!
- Не факт.
- Но вам сорок восемь лет! Я узнавала.
- Один мудрый пожилой человек сказал мне на днях, что в этой жизни возможно всякое.
- Мудрый и пожилой? Мой отец?
- Возможно. Если ваша мать была в конце семидесятых годов в Казахстане...
- В каком ещё Казахстане? Что вы мне голову морочите?
- В обычном Казахстане. Советском. Что вы мне нервы мотаете своими глупыми вопросами? Не боитесь навредить будущему братику? Хотя, куда вам! Подобные опасения из разряда высшей нервной деятельности. Не с вашими мушиными ганглиями...
- При чём здесь моя грудь?! - Обиженно вскинулась плоскогрудая Елена Игоревна. - Если я не приделала себе коровье вымя, это не значит, что я...
- Не приделали - и правильно, - одобрила я. - Мужчины любят натуральное. Особенно многие.
Я покинула кабинет генерального директора, оставив дочку покойного шефа в крайнем смятении. Сотрудники отдела кадров сказали мне, что шеф не оставлял никаких распоряжений по поводу моей командировки. Да, и вряд ли он успел бы сделать это, ведь, Демич явился тогда в самом конце рабочего дня, а инсульт разбил Игоря Никитича следующим утром по пути на работу.
Придя домой, я рухнула в кровать и проспала почти сутки. Почему-то не было страха и беспокойства о том, как я буду жить дальше. За меня переживали все вокруг, а я целыми днями думала о Маркусе. Только бы он жил! Только бы его здоровье восстановилось! Только бы у него было всё хорошо!
На подушку из светлых чаяний
Уложу тебя, мой негаданный.
Лаской раны и хвори вылечу
И укрою теплом сияющим.
На перине из белой нежности
Отдыхай, ведь, спешить нам некуда.
Не угнаться, хоть душу выверни,
За неспешным, негромким тиканьем.
Ты прости мне любовь незрячую,
Неприкрытую, откровенную.
Ничего из обычных радостей
Обещать тебе не сумею я.
Обещаю рассвет сиреневый
И закат умиротворяющий,
От тебя ничего не требуя
Ни взамен, ни в ответ, ни в память ли.
А любовь белоснежной ласточкой
Воспарит над сует толкучкою,
И светлее немного сделает
Жизнь твою, как валун, тяжёлую.
Осветит она путь твой тягостный,
Путь безрадостный, твердокаменный.
Знай, у моря мечтаний сладостных
Ты найдёшь для себя пристанище.
Я лелеяла тайную надежду, что Маркус, придя в себя, разберётся во всём, попросит прощения, сделает какие-то шаги навстречу. Сама я никаких действий предпринимать не собиралась, и, как показало время, это было верное решение.
- Я слышал, ты осталась без работы, - голос Виктора в телефонной трубке звучит без малейшей насмешки. В нём так и мечутся беспокойные интонации. - Я там перекинул тебе кое-что. Как закончатся деньги - звони.
- Виктор, ну, зачем? - Возмущаюсь я.
- Ты мне не чужой человек. Хоть ты и ушла от меня без всяких причин, и настроила сына против меня...
"Дурак ты, Виктор, - так и просится с языка. - В хорошем, конечно, смысле, но дурак". Бывший муж уверен, что именно я подбила Андрея сменить фамилию. Я не возражаю, потому как без толку. Похоже, кое-кому просто нравится чувствовать себя жертвой и упиваться собственным великодушием, да, и шут бы с ним. Мне нет до него никакого дела. Мне ни до кого никакого дела нет, кроме мамы, детей, Маркуса и Романа.
- Деспина, я послал тебе с курьером небольшой подарок, - голос моего друга звучит в телефонной трубке немного смущённо. - Я слышал, твой шеф скончался. Это ужасно. Он был настоящим ценителем и покровителем искусства. Мои соболезнования тебе и его семье. Как ты там?
- Спасибо, Роман. Всё хорошо, - вру я напропалую. - Как твоё здоровье? Головокружения не мучают?
Мы с четверть часа обсуждаем свои недомогания и даём друг другу добрые советы. После я обалдеваю от "небольшого" подарка и звоню Демичу сама.
- Роман, ты с ума сошёл? Это же настоящие драгоцен...
- Я тоже мог отогнуться по-настоящему. Если бы не ты, Деспина...
В ответ я начинаю рыдать. Роман успокаивает. Он говорит, что я всё сделала правильно и ни в чём не виновата. Называет ангелом. Подробно рассказывает о состоянии здоровья и делах Марка. Наши беседы надолго выводят меня из равновесия, но, это не страшно. Я, ведь, не гимнаст-канатоходец. Добрый голос Романа и знание состояния дел Маркуса важнее какого-то дурацкого равновесия. Для чего оно мне, если я всё равно целыми днями не выхожу из дома? О своём эпичном вылете с работы я Демичу не рассказываю. Ему только моего дерьма не хватало.
- Мать, я там перекинул тебе кое-что. Почему ты не сказала, что тебя с работы...
- Я Линке голову откручу! Только, пусть сначала родит, после обязательно откручу.
- Она нечаянно проговорилась, - защищает Андрей сестру. - Не вздумай трепать ей за это нервы!
- А ты не вздумай рассказать обо мне бабушкам или тёте Ксюше.
- Я что, дурак? Они меня расспросами загребут. Ты там, давай, мать, держись. Как деньги закончатся - звони, я тебе ещё перекину.
Вылитый отец. И Виктор, и Андрей не любят разводить лишние сантименты. Если уж помогать, так действием.
Андрей не жалуется мне на выпады Маркуса в его адрес. О них я узнаю через третьи руки. Он тоже узнаёт о поведении бывшего друга по отношению ко мне случайно. После мы с сыном созваниваемся и успокаиваем один другого по очереди. Так и живём.
- Инна Андреевна, вы как хотите, но я буду платить вам за уроки! - Алиночка категорична, как все молодые. - Я узнала, сколько стоит один час у репетитора по биологии, который подготавливает в вуз. Столько и буду вам платить. Кстати, я вам тут продуктов принесла.
- Алина! Но я же не голодаю!
- Точно? А мне кажется, что голодаете. Вы давно взвешивались? Не хватало ещё, чтобы вы из-за этой, с позволения сказать, Елены Игоревны нервную анорексию заработали!
Я тоскливо плетусь к холодильнику и выгружаю туда дары Алиночки. После мы полтора часа занимаемся биологией. Однажды во время самого рядового нашего занятия случится нечто судьбоносное для нас обеих, но об этом чуть позже.
- Вы не могли бы зайти ко мне в офис в пятницу в три часа дня? - Голос издателя, разбудившего меня на следующий день в десять утра, звучит вкрадчиво, и я не могу понять, с чем это связано.
- Что вы хотели, Георгий Сергеевич? - Я не вполне довольна тем, что меня дёргают в такую рань.
- Обсудим в пятницу, дорогая Инна Андреевна. Не по телефону.
"Ты тоже, что ли, беременный?" - Подумала я тогда с досадой. В пятницу оказалось, что беременна я. Нет, Маркус здесь ни при чём, и, вообще, это не та беременность, о которой вы уже успели подумать. Той солнечной, холодноватой ноябрьской пятницей я забеременела новой книгой.
- Было бы замечательно, если бы вы написали книгу воспоминаний об Игоре Никитиче.
- Почему бы и нет?
- Потому что времени на неё катастрофически мало! - Рубит редактор. - Книга должна появиться не позднее, чем через два месяца, пока есть интерес публики к теме. Она должна быть живой и увлекательной, как все ваши произведения. Объём не меньше трёхсот страниц. Справитесь?
- Куда же я денусь? - Я тяжело вздыхаю для порядка, но при этом мысленно потираю ладони в предвкушении интереснейшей работы.
- Я слышал, вы потеряли должность?
- Не то чтобы потеряла...
- Ясно. По пути на выход зайдите в бухгалтерию. Я выписал вам аванс. Совсем нет желания, чтобы за работой над книгой вас укокошил ангел голодной смерти.
- Ну, что вы, Георгий Сергеевич...
- Как будто я вас не знаю! Другие месяцами пороги обивают, клянчат подачек, льгот, особых условий. Вы - никогда. Партизанка!
Издатель грозит мне длинным, похожим на указку пальцем. Мы ещё немного обсуждаем детали будущей книги, и я иду в бухгалтерию. Сумма аванса заставила мои глаза подпрыгнуть не на лоб даже, а на макушку. Гонорар, полученный через три месяца, побил все рекорды сумм, какие мне приходилось держать в руках.
Книга стала бестселлером. Эдуарда Машковского увезли в больницу с гипертоническим кризом. Тесть покойного шефа разразился страшным пасквилем в мой адрес на страницах трёх уважаемых печатных органов и в интервью одному очень старому радиоканалу. Елена Игоревна грозилась нанять мне киллера. Друзья и настоящие поклонники покойного шефа оборвали телефон поздравлениями.
Количество телепередач с моим участием, и без того не маленькое, возросло в разы. Жёлтая и не очень периодика захлёбывалась "новыми подробностями", разжигая интерес публики к моей последней книге, и не только к ней одной. Издатель был счастлив.
Глава 30
- Интересно, кого это принесло? - Задаю я риторический вопрос, хохотнув для порядка.
Мы с Алиной занимаемся, решаем задачи по генетике. За окном чернющий безлунный вечер. Декабрь стоит на редкость ненастный и унылый, под стать нашим взаимоотношениям с Маркусом. Он только что вывалил очередную порцию оскорблений под моим фото с восходом Луны и четверостишием. Подписчики принялись его стыдить, я заблокировала, но знаю, что это ненадолго. Скоро легенда мирового баскетбола справит себе новую страницу. Именно с неё напишет мне, какая я мразь, потому что угробила его отца. Пока в Интернете всё спокойно.
В последнее время мою скромную персону полюбили журналисты жёлтых изданий и сотрудники телеканалов для домохозяек. Их хозяева недурственно платят мне за интервью и участие в скандальных ток-шоу. Я ни от кого не прячусь, никому не отказываю в общении, везде участвую. Зачем отказывать добрым, щедрым людям? Ещё надо как-то встряхнуть и немного порадовать "скорбящую" семейку покойного шефа. Правда, чувства благодарности за мои труды они не испытывают. Кажется, у них скоро разорвёт от злости на меня одну мегапопулярную в народе часть тела.
Где мои моральные принципы? Да, там же, где этические. Этика - это слова "этит вашу мать", а мораль... Даже корень этого слова связан с латинским словом "смерть".
- Ух, ты ж йоксель-моксель! - Восторженно изрекаю я, глядя в дверной глазок. - Кто к нам пришёл! Сам Данила Эдуардович! Всё, мне конец, - резюмирую я, берясь за винт ночного замка, чтобы открыть дверь.
- Нет! - Кричит Алина, выстреливаясь из гостиной и хватая меня за руку. - Не открывайте. Он будет оскорблять вас. Они все постоянно оскорбляют вас в офисе. Я вам уже рассказывала.
- После "добрых" слов одного спасённого мной молодого человека я уже ничего не боюсь, - ныряю я в омут приключений, развинчивая винт замка другой рукой и распахивая дверь настежь.
Алина сбегает в кухню, гремит там чем-то и вскоре появляется со скалкой в руках. Выражение её лица не оставляет никаких сомнений в том, что завтра хорошая девочка вылетит с работы. Что ж, её выбор. Я не дам ей помереть с голоду. Чем наестся один, тем и двое вполне себе наедятся. Так гласит мусульманская мудрость, и стойкие мигранты из южных республик ежедневно доказывают её на деле.
- Данила Эдуардович! - Восклицаю я пафосно, едва успев открыть дверь. - Вы пришли убить меня... Убить своей красотой... Мужской неотразимостью... Неповторимым шармом... Великие древние Боги! У меня нет слов...
Я и впрямь испытала небывалый по своей силе культурный, зрительный, обонятельный и ещё, чёрт его разбери, какой шок при виде похоронно серьёзного старшего экономиста с бывшей моей работы. Я не видела Данилушку с того самого дня, когда получила весть о болезни возлюбленного брата Эвелины Гонсалес-Видаль и кинулась, очертя голову, спасать не спасаемое.
- Даниил, - серьёзно поправил меня Машковский-младший, суя под нос свой новенький, пахнущий клеем, бессовестно сияющий паспорт.
Там стояло имя "Даниил", и в графе "дата выдачи" значилось позавчерашнее число. Я расстроилась собственной предсказуемости. Данилушка знал, что я непременно пройдусь по его имени, и вытащил паспорт наизготовку заранее.
- Рада за вас, - вымолвила я искренне. - Не стоит носить то, что жмёт и натирает. Имени в первую очередь касается.
- Уж вам-то можно поверить, Инна Андреевна! - Рассмеялся Данилушка. - Человек, сменивший документы по случаю перемены имени дважды, точно что-то в этом понимает.
Не похоже, что Даниил собирается причинить мне или моей гостье какое-то зло. Я пригласила его и Алину в гостиную. Девчонка опустила скалку, но решила на всякий случай не расставаться с ней.
- Если вы, Даниил Эдуардович, явились с целью воспитания моей неразумной персоны по поводу участия в популярных передачах и раздачи интервью направо и налево, то скажу сразу: я не перестану. Буду говорить правду о семье и прочем окружении шефа, даже если мне за это снесут однажды башку. Мне плевать. Я своё отжила.
- Всё сказали? - Поинтересовался Даниил саркастически.
Когда он вошёл в гостиную, та сразу наполнилась каким-то невообразимо дорогим мужским ароматом. Подбритые виски, красиво стоящие тёмно-каштановые волосы на темени и макушке. Одежда по-прежнему очень свободная, но это уже не дедушкино шмотьё, а модный нынче оверсайз. Рубашка и пиджак идеально гармонируют. Галстук отсутствует, и в вырезе фисташкового воротника дерзко красуется острый юношеский кадык. Карие глаза излучают уверенность, и даже пара прыщей на скульптурных щеках симпатяги ни в коей мере не портят притягательного в целом образа.
- Нет, не всё. Я ещё книгу воспоминаний пишу. Скоро будет совсем хорошо. Готовьтесь.
- Мне-то к чему готовиться? Я его не доводил.
Резковатый голос Даниила звучит на редкость спокойно, но после его слов я начинаю рыдать так, что не вижу уже ни позднего гостя, ни своей милой ученицы, ни обстановки комнаты, которую мне предстоит покинуть с приходом тепла. Виктор выплатил мне половину стоимости бывшей нашей трёхкомнатной квартиры в ближайшем Подмосковье, хоть я и не просила его об этом.
Сумма не Бог весть, какая, но на однушку в Подмосковье подальше хватило. Леночка Альбертовна помогла с выбором и оформлением. Виктор помогает с ремонтом. Ремонт не может с некоторых пор жить без оформления, а оформление без ремонта. Жаль, что в недалёком будущем они, решив пожениться, рассорятся из-за фамилии. Пока Леночка и Виктор встречаются, как им кажется, втайне от меня, и все находятся при деле.
Ближе к весне я планирую сдать квартирку квартирантам и уехать в родной Краснодар. Мне будет, где и на что жить. Если повезёт, издатель закажет ещё пару-тройку книг. Их можно писать и в Краснодаре, хуже они от этого точно не станут, и гонорар в зависимости от места написания не снижается. Нормально. Хватит на пропитание, одежду и подарки детям и внукам. Даже сгонять в Испанию, чтобы навестить сына и друзей, смогу позволить себе раз в год или два.
- Не плачьте, Инна Андреевна! - Лёгкие, прохладные объятья Алины успокаивают и бодрят. - Хотите, чтобы он рассказал Еленушке, как вы плакали? Вот, она обрадуется!
Алина уже пристроила куда-то грозное оружие домохозяек. Кажется, поняла, что драться с нами Машковский не намерен. Если захочет уничтожить, сделает это другим, более законным и действенным способом.
- Елена Игоревна и так рада до задницы, - произносит вдруг Даниил, и в голосе его нет ни малейшего намёка на сарказм или что-то похожее. - Она упивается своей властью. Вчера сказала мне, чтобы я собирал манатки и проваливал в свободное плавание. У неё есть свои дети, и она не собирается держать на хороших должностях каких-то жалких кузенов.
Слёзы мои мгновенно высохли, и я воззрилась на Даниила с приоткрытым ртом.
- Скандал в благородном семействе? - Спросила я оторопело.
- Скандал, - согласился Машковский с удовольствием. - К вам я, кстати, тоже пришёл, чтобы закатить хороший скандал.
- Я уже сказала, что не перестану...
- А я вам говорю, Инна Андреевна, что мне плевать, чем вы занимаетесь в свободное от работы время! - Жахнул вдруг Даниил Эдуардович так, что в бирюзовых глазах Алины заметались желтоватые искорки страха. - Меня интересует, какого чёрта вы прохлаждаетесь дома за чаем с приятельницами, когда работа стоит!
- К-к-какая ещё работа? Я свою работу делаю! Издательство заказало мне книгу, и я пишу её. Она появится в срок, и если...
- Если вы завтра не выйдете на работу, книга рискует остаться недописанной, - заявил племянник шефа. - Вас только пристукнуть останется, Инна Андреевна. - Даниил насладился произведённым эффектом, а после произнёс примирительно: - Такой ценный специалист, как вы, не должен прятаться в тиши затерянной квартирки. Компания нуждается в вас, дорогая моя. Возвращайтесь, прошу вас.
- Просите от имени кого? - Не поняла я. - Совета директоров, возглавляемого Еленой Игоревной? От имени её самой? Да, она только вчера звонила и поливала меня за участие в последней передаче так, что...
- Прошу от имени самого себя как главного владельца компании, держателя контрольного пакета акций. Тётя Лена выгнала меня с должности старшего экономиста, и я дал ей ощутить всю полноту её власти... до сегодняшнего вечера! - Даниил расхохотался резким и звонким мальчишеским смехом. Мы с Алиной недоумённо переглядывались. - Я только что поставил её в известность через своего юриста, что главный владелец и держатель акций теперь я, и она уволена. У-во-ле-на! Лена уволена. Понимаете?
- Д-да, - ответила я с запинкой. - Однако при чём тут я и... ваша компания?
- При том, что я в жизни не встречал более толкового психолога, усердного работника и надёжного друга, чем вы, Инна Андреевна. Я последовал вашему совету начать одеваться и стричься, как нормальный человек... Не сам. По рекомендации дяди Игоря. Честно скажу, я зашёл к нему в тот ваш последний день в офисе. Нажаловался на вас. Сказал, что не понимаю, зачем он вас держит.
- И что он вам ответил? - Поинтересовалась я заплетающимся языком.
- Неважно. Это был сугубо мужской разговор. Дядька дал понять, что вы ерунды не говорите, и ваша прямолинейность - не признак ненависти к собеседнику, а свидетельство того, что вы хотите помочь, потому что дальше так нельзя. Дальше край. Пропасть. Я проанализировал все случаи, когда вы реально помогли сотрудникам компании, и пришёл к выводу, что ваша эффективность как специалиста... Девяносто девять процентов!
Даниил вскинул вверх свой длинный, ступенчатый палец, и этот его жест уже не выглядел таким отталкивающим, как раньше. Всё-таки имидж значит многое.
- Почему не сто? - Подала голос Алина. - Мне кажется, Инне Андреевне удаётся помочь всем, кто к ней обращается. Даже Анна Геннадьевна перестала докапывать Олега, и сам он успокоился. Они теперь общаются по работе и иногда пьют вместе чай, но всем понятно, что это двое сотрудников, а не перевозбуждённая тётка со своей жертвой.
- Именно, - согласился Даниил с удовольствием. - Инне Андреевне не удалось только одного: вырвать дядьку из лап его семейства. Если бы вырвала, он бы прожил подольше.
Тут у нас всех троих безудержно потекли слёзы. Мы стояли, обнявшись, посреди моей старомодной квартирантской гостиной и молча плакали, вспоминая Игоря Никитича.
- Он держал меня на работе, когда любой другой начальник выгнал бы к чёртовой матери. В больницу ко мне приходил несколько раз, - вспоминала Алина, всхлипывая.
- А меня вытащил с проклятой кухни, где я превращалась постепенно в трухлявый пень, - произнесла я сквозь слёзы.
- А для меня он был всем, - выдохнул Даниил, отирая слёзы носовым платком в тон рубашки. - Я не понимал этого, идиот. Он в своё время буквально отбил меня у отца. Тот уродовал меня морально. Насильно заставлял смешивать вонючие краски, таскаться с ним по жаре и холоду на этюды. В художку, провались она, три года палкой гонял. Меня с начальной школы бесило рисование. Поэзия чёртова, простите, Инна Андреевна, бесила неимоверно. Да, вся гуманитарщина дико раздражала. Дядька настоял, чтобы меня в математическую школу определили. После они с матерью помогли выучиться на экономиста. Он меня, зелёного выпускника, с которым никто дела иметь не желал, пригласил в свой экономический отдел. До этого я помыкался - не дай Бог никому! Унижений вынес... Без зарплаты наработался...
Мы с Алиной слушали нашего нового шефа, раскрыв рты. Я с другой стороны посмотрела на этого странного закомплексованного мальчика. Ему было, с чего вырасти таким. Парень не ощущал ни капли отцовской любви, да и насчёт материнской у меня есть некоторые сомнения.
- Во сколько начинается мой рабочий день, Даниил Эдуардович? - Серьёзно спросила я.
- В девять утра, как обычно. Единственное, о чём я вас попрошу, Инна Андреевна, оденьтесь, пожалуйста, завтра не так броско, как всегда. Волосы соберите.
- Новый дресс-код?
- Нет. Завтра у нас важные переговоры. Ваша задача - присматриваться ко всем участникам. Заметите что-то подозрительное в манерах, речи, поведении - скажете мне об этом. По мере развития событий фиксируйте свои наблюдения в блокнот. Вы сами не должны привлекать внимания. В присутствии яркой красивой женщины поведение мужчин меняется и...
- Я вас поняла, Даниил Эдуардович. Завтра к девяти утра буду на рабочем месте в самом скромном виде. Однако весь вечер с моего языка буквально рвутся комплименты в ваш адрес. Вы стали таким стильным красавцем!
- Да, дядя Игорь сказал, что вас лучше послушать, и я послушал. Теперь наслаждаюсь результатом!
Даниил рассмеялся своим резковатым смехом.
- Теперь девушки не дают прохода? - Спросила я, улыбаясь.
- Теперь мне это не нужно, - ответил шеф, оборвав смех. - Я ищу единственную, к чьим ногам захочется бросить всё, что добыл. Однажды я понял: мужчина потому испокон веков главный в паре, что он добытчик и защитник. Вложился - получил. Не хочешь вкладываться - кукуй себе бобылём, никто не запрещает. Я накуковался. Однако вкладываться в какую попало девушку - всё равно, что бросать ресурсы в помойку. Я так не хочу. Мне человек рядом нужен.
Было уже очень поздно, когда мы, наконец, решили расходиться. Я предложила гостям заночевать у меня, но они отказались. Даниил повёз Алину домой на своей машине. Он обращался к ней по имени-отчеству, и сквозь его новый стильный облик то и дело проступал тот прежний, деревянный Данилушка. Алина смущалась и краснела.
Их первенец Вадик появился на свет через год с небольшим. Даниил и Алина открыли два фитнес-центра и планируют третий. Мы с Романом и детьми очень ждём их в гости, но молодым супругам Машковским постоянно некогда.
Глава 31
В марте следующего года выяснилось, что съезжать из моей квартирки мне не надо, и не только потому, что я теперь снова работаю в компании, основанной Игорем Никитичем. Даниил Эдуардович принёс однажды потрясающую новость. Нина Аркадьевна с дочерями и братом решили скрыть от меня завещание, по которому двухкомнатная квартира на Песчаной переходит мне. Она, оказывается, принадлежала не компании, а покойному шефу лично. Это была квартира его родителей. В ней прошли часть детства и юность Игоря Шишкина.
Дочери Игоря Никитича очень некрасиво вели себя в суде: кричали, истерили, называли меня аферисткой. После младшая подходила ко мне, извинялась за их поведение и уговаривала "отдать добром не принадлежащее мне имущество". Я отказалась. Это имущество и впрямь принадлежит не мне, а всему народу.
Я оформила квартирку на Песчаной в собственность и открыла там музей Игоря Никитича Шишкина, великого актёра, известного общественного деятеля, мецената и просто народного любимца. Недавно город решил выкупить у меня музей, и я считаю, что это правильно. Хранить память об известных людях должна вся страна.
К сожалению, пока в музее-квартире на Песчаной не наблюдается толп экскурсантов. Однако нет в году дня, чтобы в музее не побывала хотя бы одна группа студентов. Будущие актёры, режиссёры, сценаристы и политологи бывают в музее по предварительной записи организованными группами в сопровождении преподавателей. Экскурсоводами в нём работают две живущие по соседству бывшие одноклассницы Игоря Шишкина. Они давно на пенсии, но приработок им нисколько не в тягость.
Одноклассницам есть, что рассказать и чем поделиться. Многие их рассказы вошли в мою книгу воспоминаний. В написании последней мне очень помог водитель шефа, тот самый худой, молчаливый Виктор Петрович. Он явился ко мне в конце октября, аккурат перед тем, как издатель вызвал меня к себе для разговора о новой книге.
Стоял поздний вечер. Люди уже пришли с работы, поужинали и занялись обычными своими повседневными делами. Я привычно грустила из-за шефа и тосковала о Маркусе, перебирая гардероб в поисках чего-нибудь эдакого для завтрашней телепередачи, когда раздался звонок в дверь.
- Виктор Петрович? - Удивилась я. - Проходите.
Дядька молча прошёл, а следом радостно вплыла главбух Анна Геннадьевна.
- Что, не ждали? - Расхохоталась она, сжимая меня в своих тесноватых, тёплых объятьях.
Пока я накрывала стол для чая, главбух неумолчно трещала, рассказывая последние новости, свои и компании, а Виктор Петрович напряжённо молчал. Я начала злиться на Анну Геннадьевну, не понимая, зачем она привела вредного дядьку, который, кажется, невзлюбил меня с первого моего дня работы в компании. Уж не роман ли у них?
- ...макраме! Вот, моя любовь на всю оставшуюся жизнь! - Разорялась главбух, демонстрируя мне галерею своих работ.
Новое хобби помогло отвлечься от старой любви, но тут, кажется, ещё одна не замедлила явиться. А как же муж? Как же...
- Хм... - Кашлянул Виктор Петрович так, что мы обе невольно вздрогнули.
- Ах, да! - Спохватилась Анна Геннадьевна. - Мы, собственно, по какому вопросу... Тут Виктор Петрович хочет с вами, Инна Андреевна, кое-чем заняться.
Меня охватила оторопь. Думаю, вы уже поняли, почему. "Интересно, а моё мнение волнует кого-нибудь или у современной молодёжи возрастом под семьдесят это не принято?" - Пронеслась заполошная мысль.
- Я заинтригована, - выдала я после довольно продолжительного молчания.
Заметила, что Виктор Петрович слегка поддел под столом своей длинной худющей ногой полную ступню Анны Геннадьевны. Что бы это значило?
- Виктор Петрович хочет заняться с вами психоанализом, Инна Андреевна, - серьёзно произнесла главбух. - Он готов оплачивать ваши сеансы.
Я растерялась. Дело в том, что курс психоанализа занимает по продолжительности от двух до пяти лет. Ещё он является исконным "развлечением" болтливых высоколобых умников. Что я буду делать с этим мастеровым дядькой, язык которого, кажется, окончательно прирос к нёбу за то время, пока мы не виделись.
- А сам Виктор Петрович, я смотрю, говорить разучился, - серьёзно констатировала я. - Как тогда будут проходить наши сеансы? Анна Геннадьевна будет говорить за нашего уважаемого пациента?
Оба визитёра смутились. Я предложила попробовать заняться Виктором Петровичем с помощью других техник, но тот неожиданно заговорил и выдал, что хочет "исключительно психоанализ, как в кино". Ну, кино, так кино. В бытность свою домохозяйкой я прошла курс психоанализа и получила свидетельство психоаналитика.
- Первые пять сеансов бесплатно, - зарядила я.
- Почему? - Покраснел Виктор Петрович.
- Если дело не пойдёт, расстанемся без претензий.
На том и порешили. Однако уже на первом сеансе стало ясно, что платить за посещения водитель мне не будет, ибо говорить о себе не желает. Он болтал напропалую о детстве, юности, зрелых годах... шефа! О собственной жизни как будто и рассказать нечего. Тут ещё заказ на книгу случился. В итоге я получила в лице Виктора Петровича бесценный источник информации. Виктор Петрович обрёл в моём лице желанного психоаналитика, как в кино.
На Восьмое марта дорогой пациент принёс мне шикарный букет роз и коробку конфет величиной с половину столешницы.
- Вы помогли мне решить все проблемы, - сказал он за чаем.
- Но мы с вами, можно сказать, не работали! Вы помогали мне своими воспоминаниями писать книгу, а я...
- Ваш голос такой умиротворяющий, Инга Андреевна, - прервал меня странный дядька. - После ваших сеансов я спокойный, как покойник! Мне всё нипочём. Наговоримся с вами, напьёмся чаю... Красота! Раньше я бежал с работы домой, а там жена, дети, тёща, внуки, соседи... Дурдом! Теперь они меня совсем не бесят. Я смотрю на них и знаю, что в любой момент могу послать всех к чертям собачьим, и так от этого спокойно, и голос ваш в голове говорит, что всё будет хорошо.
Надо сказать, вместо "чертей" дядька употребил совсем другое слово. Думаю, вы поняли, какое именно. Однако не это главное. Главное, что два человека помогли друг другу. Разве не в этом смысл всех межчеловеческих отношений?
- Я увольняюсь и переезжаю в Краснодарский край, - объявила я шефу в середине августа. - Мы с Романом Демичем поженились, усыновили детей нашего покойного друга и собираемся зажить своим домом у моря. Кажется, офисная работа не вписывается больше в мою жизнь.
- Даю вам полтора месяца оплачиваемого отпуска на обустройство, - выстрелил Даниил Эдуардович. - Дальше будем решать, как организовать вашу работу с минимальным присутствием в офисе.
Шеф ни за что не хочет со мной расстаться. Мы много общаемся по Скайпу, я участвую в видеоконференциях, отсматриваю снятые сотрудниками видеоматериалы, читаю деловую переписку и протоколы заседаний. После анализирую увиденное и прочитанное и составляю отчёты. На переговоры вылетаю в Москву или ещё куда-то, куда требуется. Хозяйством дома занимаются в основном Роман с управляющим и Василием. Я подключаюсь, когда нужно.
Говорят, ближе к пятидесяти годам людей начинает мучить бессонница. Не верьте. Так не всегда и не у всех. Лично мне сама жизнь отвесила под небом благословенной Испании такого крепкого пенделя, что, если и приходится днём присесть, то чаще всего это бывает кресло в самолёте или автомобиле, либо стул на переговорах. Ночью я сплю крепко, с удовольствием и без сновидений. Моя жизнь никогда ещё не была столь насыщенной и яркой, даже в молодости. Особенно в молодости.
Сейчас мы с Романом вдобавок ко всем имеющимся делам пишем в соавторстве книгу воспоминаний о нашем общем друге и отце наших детей Маркусе Гонсалесе. Издатель сказал, что она должна быть лёгкой и увлекательной. Жизнь Маркуса была необычайно увлекательной, но лёгкой её никак не назовёшь. Я постараюсь сделать лёгким слог повествования. Другой лёгкости обещать не могу.
Тяжёлыми были мои чувства и наши взаимоотношения. Роману было крайне сложно дружить с этим непростым человеком. Только его собственная лёгкость характера и непревзойдённая доброта помогли ему быть с Маркусом в самые сложные для нашего несчастного друга моменты.
Вчера я вернулась из трёхдневной командировки в Москву. Войдя в холл нашего дома, ахнула. На мольберте стоял мой портрет в исполнении Романа. На нём красивая, пропорциональная женщина с радостной улыбкой машет рукой с подножки поезда. Поезд проезжает по выгоревшей, местами пестрящей яркими, запоздалыми цветами степи. Я легко узнала осеннюю Испанию и себя в ней. Это тот день, когда я уезжала в Мадрид, чтобы встретиться с сыном, а Роман и Маркус провожали меня. Даже платье на моём картинном двойнике то же, что и на мне тогда.
- Нравится? - Спросил супруг, улыбаясь. - Твой любимый соцреализм!
- Да, - выдохнула я. - Это божественно. Великолепно. Только скажи, Роман, неужели ты уже тогда...
- Да, - признался муж, опуская голову. Краска постепенно заливала его лицо. - Я боролся с собой. Объяснял себе, что Маркус, возможно, поймёт, как несправедлив к тебе, и у вас с ним всё ещё будет, и я не должен мешать. Его смерть положила конец...
- Роман, ты чудо! - Произнесла я. - Ты самое большое чудо, случившееся в моей жизни!
- А я?
- А мы?
Стас и Мартина вбежали в холл, бросая школьные рюкзаки на пол. Оба хохотали так, что казалось, будто не двое, а десять весёлых школьников ворвались в нашу светлую, почти квадратную прихожую. Как я рада видеть их смеющимися! Как я рада просто видеть их!..
Мы скакали по кругу, обнявшись вчетвером, и смеялись, как заведённые. Это с некоторых пор наш семейный приветственный ритуал.
Дверь тихо распахнулась, и загорелые до черноты под Солнцем Краснодарского края руки Василия тихо опустили на пол корзину, полную антоновских яблок. Взгляд мой случайно задел полку с испанскими куклами. Горло сдавил непрошеный спазм.