Глава 2. Студенческая жизнь
Получив пакет сопроводительных документов из Казахского политеха, о моём зачислении в Московский институт стали и сплавов (МИСиС), мы с мамой прилетели в Москву. Это было летом 1963 года. Город поразил меня своей громадностью. Я жил в больших городах, таких как Киев, Ленинград. Но тогда я был ещё ребёнком и не мог составить впечатление об их размерах. Из более поздних впечатлений можно отметить короткую жизнь в Алма-Ате, тоже немаленьком городе, но конечно же, всё это не идёт ни в какое сравнение с Москвой. Чего стоил только метрополитен с его потрясающе оформленными станциями! Конечно же, мы побывали на Красной площади и, отстояв очередь, посетили мавзолей Ленина. Мумия вождя неприятно удивила. Ленин под действием пропаганды казался каким-то монументальным человеком, а тут лежал маленький труп, покрытый пятнами. В нём как-то слабо угадывался тот образ, который навязывался нам годами. Побывали мы на Ленинских горах, походили по ул. Горького. Словом, восторг был полным.
Зато после визита в отдел кадров МИСиСа мы испытали прямо противоположные эмоции. Испектор отдела кадров с удивлением просмотрела наш пакет документов и сказала, что институт никакого набора студентов из союзных республик не делал, и что с нами кто-то сыграл злую шутку. Она посоветовала нам поехать назад и разбираться на месте. Возмущению моей мамы не было предела. Она добилась разговора с начальником отдела кадров. Та сказала, что будет разбираться с руководством института и предложила нам зайти через пару дней.
Остановились мы у мамимных дальних родственников. У маминой мачехи, Крейны Исааковны, был сын Исай. Жил он со своей семьёй в Москве на Русаковской улице. В первые месяцы войны он записался в ополчение, ушёл на фронт защищать Москву и погиб в одном из боёв. Его жена, Полина Моисеевна, осталась с двумя детьми. К моменту нашего приезда старшая дочь Рита была замужем и жила с мужем, а сын Саша жил с матерью.
Полина Моисеевна встретила нас очень тёпло. Она была необычайно умной, доброй и просто замечательной женщиной. Жилось ей одной с сыном довольно тяжело. Она работала, по-моему, бухгалтером в каком-то “торге” и её скромной зарплаты едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Уже потом, будучи студентом, на протяжении всех лет учёбы я раз в неделю всегда заезжал к тёте Поле. Я мылся у неё в ванной, она всегда кормила меня. Мы много разговаривали “за жизнь”, и она часто помогала мне своими советами. Её уже давно нет в живых, но третьего января каждого года – в день её рождения – я всегда с большой благодарностью и теплом вспоминаю эту чудесную женщину.
Повторный визит в отдел кадров оказался успешным. Меня зачислили студентом физико-химического факультета (группа МФ-63-1) с предоставлением общежития. Заселиться в него я мог только перед началом учебного года, так что какое-то время мне пришлось пожить у тёти Поли.
Саша сразу же посвятил меня в тонкости предстоящей студенческой жизни. Он научил меня играть в преферанс, что впоследствии мне очень пригодилось – в общежитии умение играть в ту игру очень ценилось. С его помощью моё приспособление к новым условиям жизни протекало легче. Вскоре после окончания института Саша женился. Его жена Светлана и он всегда относились ко мне очень доброжелательно, по-родственному. Во время моих многочисленных командировок в Москву я всегда останавливался у них. Я до сих пор поддерживаю тёплые отношения с этими замечательными людьми и очень этому рад.
Учёба в институте началась с работы в совхозе на уборке кормовой свеклы. Пробыли мы там около месяца, и это время запомнилось лишь затяжными дождями и травмой носа. Нам нужно было загружать плетёные корзины свеклой и опрокидывать её в самосвалы. Корнеплоды были тяжёлыми, вес некоторых из них доходил до килограмма. Во время перегрузки свеклы из корзины в самосвал одна свекла вывалилась из корзины и упала мне на нос. Он у меня и до того был травмирован, а тогда распух до размеров приличной картофелины. Слава б-гу обошлось без операции, но с тех пор мой нос украшает (или наоборот, портит) горбинка.
* * *
Общежитие для первокурсников находилось в Подмосковье, в пос. Малаховка. Институт орендовал там домики, в одном из которых мне предстояло жить с тремя парнями: невысоким крепышом из Киева Аликом Блюмбергом, рижаниным Гариком Лучанским, который впоследствии стал крупным бизнесменом, одним из первых в стране наладивших торгово-обменные операции с западными фирмами, и тамбовчаниным Юрой Маянским. Все они были на 2 – 3 года старше меня. Подружился я с Юрой. Его должны были весной забрать в армию. По этому поводу он напился, полез через какой-то забор, упал, сломал ногу. Во время полученной отсрочки от призыва, Юра сумел сдать экзамены и стать студентом той же группы, что и я.
Жизнь в Малаховке нам не понравилась. Чтобы успеть к восьми часам на лекцию, приходилось вставать очень рано, добираться до Москвы электричкой, потом метро. Завтракать не получалось, поэтому после первой пары мчались в буфет, чтобы успеть проглотить чай с парой пончиков с повидлом. Эти пончики настолько приелись, что о них даже упомянули в студенческом гимне:
- А в буфете продаются пончики
На машинном масле говорят.
Пару съешь и вмиг протянешь кончики.
Не вернётся прошлое назад. –
Кроме того весь день приходилось слоняться по городу или сидеть в библиотеке, т.к. в Малаховке, заняться было нечем. Словом, мы сразу же решили, что нужно оттуда удирать. Гарик, как самый предприимчивый, быстро нашёл для нас комнату в Москве, на Преображенке. Комнату сдавала молодая женщина. Её муж служил срочную службу в армии, и ей, чтобы как-то выживать с маленьким ребёнком на руках, приходилось пускать на постой студентов. Жить стало веселее, хотя всё-таки четверым в одной небольшой комнате было тесновато. Тут неожиданно на помощь пришёл мамин брат, дядя Фима. Он уговорил своих знакомых сдать мне пустующую комнату в коммунальной квартире в центре Москвы в районе Большой Бронной улицы. Там жить стало намного легче.
Правда, продержался я там только до конца первого курса. В комнате кроме кровати была ещё раскладушка, и поэтому Юрка Маянский часто приходил ко мне ночевать. Он заявлялся с гитарой и бутылкой вина. Дежурный батон с колбасой у меня всегда был на ужин, и поэтому мы весело проводили время. Вот только соседям это не нравилось. Однажды Юрка заявился ко мне в 2 часа ночи сильно под хмельком. Он стал трезвонить во все звонки. Кто-то открыл ему дверь и выгнал вон. Тогда он нашёл во дворе широкую доску, приставил её к стене так, чтобы она достала до моего окна на втором этаже, и с гитарой и портфелем за спиной полез по доске ко мне в гости. Конечно же, эта затея кончилась неудачей. Он упал, к счастью, без травм, наделав много шума. Соседи рассвирепели, и мне пришлось оттуда съезжать. Хорошо, что случилось это в самом конце первого курса, а на втором курсе я уже поселился в основное общежитие института, Дом Коммуны.
* * *
В Москву я попал в 17 лет. До этого вся моя жизнь протекала в небольших военных городках, в которых жили офицеры и их семьи. С 1954 по 1956 годы в Белоруссии, а с 1956 по 1963 годы в Казахстане, в районе озера Балхаш. Позднее этот городок разросся и превратился в город Приозёрск. Никаких благ цивилизации (телевидение, интернет, смартфоны и т.д.), без которых мы не можем представить себе современную жизнь, в то время там не было. Единственным очагом информации было радио, а источником культуры – Дом офицеров. При нём работали музыкальные кружки. Преподавали в них жёны офицеров, когда-то обучавшиеся музыке. Мама сразу же записала меня в фортепианный кружок. Позднее, когда городок вырос, музыкальные кружки объединили в музыкальную школу, 6 классов которой я успел закончить. Дома пианино не было. Нужно было где-то тренироваться. Директор школы милостиво разрешила мне упражняться в школе в вечерние часы, но за это я должен был мыть в этом классе пол. Делать было нечего, и я согласился.
В доме офицеров каждый день крутили новый кинофильм. Там работала библиотека, немалую часть фонда которой составляли труды классиков марксизма-ленинизма и современных партийных вождей. При школе работали спортивные кружки. Я записался в секцию лёгкой атлетики. Но в первых же соревнованиях при приземлении после прыжка в высоту я вывихнул лодышку. На этом мои занятия спортом закончились.
Вот, собственно говоря, и все, чем можно было занимать досуг в условиях военного городка. Забыл упомянуть, что после, по-моему, седьмого класса я раскопал небольшой участок возле домика, в котором мы жили. Почва была солончаковая. Отец раздобыл у местного населения конский навоз, помог мне огородить этот участок, и я начал выращивать там лук, редиску и другие овощи. Это как-то разнообразило наш рацион. Глядя на меня, этим делом занялись дети наших соседей.
Но эти навыки мне совершенно не пригодились для жизни в Москве. Я уже упопомянул ранее, что вырос тихим домашним во многом наивным ребёнком. Конечно же, для московских подростков, учившихся со мной в одной группе, посещавших театры, выставки, концерты, кафе и рестораны, бывших в курсе всех новостей, я казался этаким инопланетянином, невесть как оказавшемся в их городе. Так они ко мне и относились. Поэтому процесс внедрения в московскую жизнь проходил для меня непросто. Иногда случались казусы, которые сейчас без смеха вспомнить нельзя. Помню 1 мая я был у тёти Поли и заканчивал чертёж. Третьего мая был последний срок сдачи зачёта по черчению. Работы оставалось ещё много. Дело шло к ночи. Тётя Поля легла спать, Саши дома не было. Я решил, что доделаю всё дома (я тогда жил в комнате в районе Большой Бронной улицы). Свернув свой чертёж и прихватив тяжёлую доску от кульмана, я дотащился до метро, доехал до станции “Проспект Маркса“, где собирался сделать пересадку, выйти на Пушкинской площади, а там уже было рукой подать до дома. Но оказалось, что в праздничный вечер станция “Проспект Маркса“работала только на выход. И вот я оказался в самом центре Москвы, где шли народные гулянья, с огромной чертёжной доской. Наземный транспорт тогда тоже не работал, улицы были забиты людьми. В общем до дома я добирался пешком около часа, и по дороге, чего только я не наслышался от гуляющей публики. “Что, стола не хватило?“, “Давай подсобим, но с тебя бутылка“ и т.д. В общем, тот вечер я запомнил на всю жизнь и проклинал эти московские порядки на чём свет стоит.
В конце концов я всё-таки приспособился к жизни в Москве. В немалой степени этому способствовало то обстоятельство, что когда мне исполнилось 18 лет, меня вызвали в военкомат, чтобы поставить на учёт. Там на медкомиссии я предъявил справки, заботливо подготовленные мамой, о том, что я в детстве часто болел бронхитом и воспалением лёгких. Комиссия отправила меня на обследование в больницу, где выявили у меня аллергию к пыльце дикорастущих трав и к домашней пыли. Врачи порекомендовали мне не бродить по лугам в пору цветения трав, не жить в старых деревянных домах и дома не иметь ковров. Если не соблюдать эти правила, то меня ожидают приступы бронхиальной астмы. В соответствии с этим заключением, мне выдали военный билет с записью “годен к нестроевой службе“. Это дало мне возможность не посещать занятия на военной кафедре. Таким образом, начиная со второго курса до конца учёбы, один день в неделю у меня был свободен. Эти “свободные“ дни я использовал на полную катушку.
Во-первых, я побывал во многих московских театрах. В Большом я пересмотрел почти весь оперный репертуар – балет меня не сильно впечатлил. Из других театров чаще всего я бывал в театре им. Вахтангова. Там в то время творили под руководством главного режиссёра Рубена Симонова выдающиеся актёры Михаил Ульянов, Юлия Борисова, Василий Лановой, Юрий Яковлев, Николай Гриценко, Людмила Максакова и другие замечательные артисты. Спектакли этого театра “Принцесса Турандот“, “Идиот“, “Варшавская мелодия“, “Миллионерша“ произвели на меня огромное впечатление.
В театр я всегда ходил один, компаньона у меня не было. Это было как-то
неловко. Мои ощущения прекрасно выразил Е. Евтушенко в стихотворении
“Одиночество“:
“Как стыдно одному ходить в кинотеатры
без друга, без подруги, без жены,
где так сеансы все коротковаты
и так их ожидания длинны!
Как стыдно - в нервной замкнутой войне
с насмешливостью парочек в фойе
жевать, краснея, в уголке пирожное,
как будто что-то в этом есть порочное... “
Я, правда, не ходил в буфет, потому что перед спектаклем забегал в
кондитерскую ресторана “Прага“, находившуюся неподалёку от театра, где с
большим удовольствием съедал кусок торта “Прага“, который по своему
вкусу я до сих пор считаю королём всех тортов. Это как-то сглаживало мои
негативные ощущения, описанные в стихотворении.
Что касается кафе и ресторанов, то я иногда захаживал в кафе на Ленинском проспекте, не очень далеко от общежития – название не вспомню - с прекрасной литовской кухней. Там можно было сравнительно недорого и вкусно пообедать, чтобы отдохнуть от приевшихся блюд столовки в Доме Коммуны. А рестораны ... Юрка Маянский, случалось, водил меня в ресторан при Павелецком вокзале – он его знал, потому что с этого вокзала отходил поезд в его родной Тамбов. Там мы обычно заказывали салат “Столичный“, грамм 300 или бутылку сухого вина, а на горячее – фирменное блюдо ресторана вкуснейшие“Пельмени, запечённые в горшочке“. Ну и, как говорится, ловили кайф. Правда, после второго курса Юрку из института отчислили и мои походы в тот ресторан прекратились, а Маянский надолго исчез из моей жизни.
Тут может возникнуть вопрос: откуда у студента были деньги на все эти мероприятия. Ответ: я получал стипендию и ежемесячно родители присылали мне денежный перевод в размере той же стипендии. Но тут как-то в Москву наведался дядя Фима, который всё ещё сердился на меня за ту историю с квартирой возле Большой Бронной. Чтобы как-то загладить свою вину, я пригласил его пообедать в то самое кафе на Ленинском проспекте. Знакомый официант подождал пока дядя Фима сделал заказ, а потом осведомился у меня: “А вам как всегда“? Дядя Фима с удивлением посмотрел на меня: “Что значит как всегда“? Не помню, что я пролепетал в ответ. Этот момент он, видимо, описал родителям, потому что вскоре денежные пособия от них сократились.
* * *
Несколько слов о моих религиозных взглядах. Тут всё было достаточно однозначно. Мои родители оба евреи, оба прекрасно говорили на идиш. Оба были воспитаны в еврейских традициях. Но мой отец был офицер, дослужившийся до звания полковника, и потому всё, связанное с его национальностью (язык, традиции и т.д.) он спрятал очень глубоко внутри себя, внешне оставаясь атеистом, членом партии, в которую вступил на фронте, что не допускало никаких религиозных верований. Носителем еврейских традиций в семье была моя мама. Проявлялось это главным образом в приготовлении еврейских блюд. Мама прекрасно готовила их. Я до сих пор помню её фаршмак, латкесы, бисквиты, при приготовлении которых никто не смел произнести громкого слова или шуметь. А её фашированная рыба неизменно пользовалась потрясающим успехом. Приходившие в гости офицеры тащили жребий, чтобы получить в тарелку голову фаршированной рыбы.
Словом, воспитан я был в духе атеизма, и о вопросах религии в семье со мной никогда не разговаривали. Что касается моей национальности, то я знал, что её нельзя выпячивать, дабы не возникли нежелательные эксцессы. Первый раз я увидел молящегося еврея в детском возрасте в Киеве, куда мы ежегодно приезжали с мамой на каникулы. Это был мамин отец, мой дед Аарон. Он надевал талес, кипу, тфилины и долго произносил нараспев, покачиваясь, молитвы на непонятном языке. Мама сразу же уводила меня из комнаты и на все вопросы отвечала одной фразой: “Не мешай дедушке молиться, пойди поиграй на улице“. Дед со мной на темы религии тоже никогда не говорил.
Первая попытка попасть в синагогу была предпринята, по-моему, на четвёртом или пятом курсе. Мой приятель, москвич, Юра Рыбкин, тоже еврей, сообщил мне, что вечером начинается весёлый еврейский праздник – это был Симхат тора - и предложил мне поехать в главную московскую синагогу. О празднике, как и о существовании такой синагоги, я ничего не знал, и без раздумий согласился. Сразу же скажу, что в синагогу мы не попали, потому что вокруг неё была огромная толпа, состоявшая в основном из молодёжи. Все пели, танцевали, играли на гитарах. Вокруг было полно милиции, которая пыталась поддерживать хоть какой-то порядок. Я смотрел на всё происходящее обалдевшими глазами, не понимая, чему эти люди так радуются. Объяснений я так и не получил.
Попал в синагогу – это оказалась главная синагога Иерусалима - первый раз я уже, по-моему, только в году 1994, когда в составе группы работников “Сохнута“, работавших в Украине, оказался в Израиле. “Сохнут“ устроил нам 11-дневную ознакомительную поездку по стране, но это уже к студенческим годам не имеет отношения.
А вот в церкви первый раз я оказался в Киеве. Было мне лет 8 или 9. Мне нужно было выполнить задание на лето по музыке. У деда в доме пианино не было. Всё, что мне оставалось, это ездить к племяннице деда, тёте Ане, жившей на улице Ивана Франко, неподалёку от Владимирского собора. Трамвай останавливался как раз напротив собора, и однажды я решил заглянуть в него – любопытство одолело. Собор поразил меня потрясающе красивым внутренним убранством. С тех пор во время многочисленных туристических поездок я часто посещал православные и католические храмы. Один раз даже побывал в большой мечети в г. Акко в Израиле, но всё это делалось исключительно в ознакомительных целях, не более того.
* * *
Cтуденческие годы, расцвет молодости... А где же любовь? Где бурные романы? Предвидя эти вопросы, я мог бы ответить: “Было, всё было“ - и тем ограничиться. Но я уже вижу гримасу разочарования на лицах читателей (впрочем, не знаю, будут ли они вообще), и чтобы вывести их из этого состояния, я решил написать кое-что на эту тему.
На первых двух курсах в этом смысле наблюдалось полное затишье. Я привыкал к московской жизни, учёбе в институте, да и просто никто не встретился на моём пути. А вот на третьем курсе...
Я не помню уже, где мы с ней познакомились: то ли у кого-то на дне рождения, то ли просто на каких-то посиделках, которых в “Коммунке“ было великое множество по поводу и без него. Помню лишь, что у стенки одиноко стояла миловидная девушка среднего роста. Она была плотно сложена и казалась чересчур взрослой не по годам, тяжёлый с поволокой взгляд излучал такую тоску, что пройти мимо было просто невозможно. (Я знаю, что словесный портрет – это то, чем я совершенно не владею - увы, чего не дано, то не дано. Её фото у меня не сохранилось, так что придётся читателю ограничиться тем, что я написал). Я вспомнил, что видел её на лекциях нашего потока. Мы познакомились. Её звали Мила. Она была на 2 года старше меня. Тоскливый взгляд был вызван тем, что скоро должна была начаться зимняя сессия, а у неё было множество “хвостов“, сдать которые за 9 дней, оставшихся до сессии, она не могла. Я поинтересовался, что ей нужно было досдать – получился приличный список. Сам я к тому времени вышел к сессии без задолжностей, делать мне было нечего, и я решил помочь ей.
Мы пришли ко мне в кабину. (В то время комната в “Коммунке“ – она называлась кабиной - представляла собой помещение, размером чуть больше купе мягкого вагона). Мы детально проанализировали все её долги и составили план “9 дней одного года“, в котором подробно расписали, кто из нас что и в какие сроки должен сделать. Перед этим я долго убеждал её не сдаваться и попробовать выполнить этот очень жёсткий график. В конце концов она согласилась со мной. Деталей этого плана я, конечно же, не помню. В памяти осталось, что мне нужно было сделать курсовую работу по “Деталям машин“ – рассчитать редуктор с оформлением чертежей и пояснительной записки. Я справился с этим делом, помог Миле подготовиться по другим предметам. В общем, те 9 дней прошли для нас в сумасшедшем темпе и выглядели, как нечто нереальное. Каждый раз мы натыкались на какие-то неучтённые препятствия, и казалось, что всё вот-вот рухнет. Но в итоге мы справились (!), и Милу допустили к сессии.
На следующий день она пришла ко мне с бутылкой вина и закуской. Мы выпили, расслабились. Она была полна благодарности, я готов был её принимать... Короче, в тот день она поспособствовала моему переходу из юношеской категории в мужскую. Мила рассказала мне, что у неё есть парень, кандидат наук, с которым она дружит несколько лет. “Ну есть, так есть, мне-то что за дело“, - подумал я. Мне казалось, что на этом наши отношения закончатся. Но Мила захотела продолжить их. Я не возражал. Через некоторое время она познакомила меня со своими родителями. Они приняли меня доброжелательно. Я стал бывать у них дома. Наши отношения развивались по восходящей, но отнюдь не стремительно. Выглядели они на мой нынешний взгляд странновато. Мы никуда не ходили вместе. Она иногда приходила ко мне, реже я приходил к ней. Зачем я был нужен ей, мне до сих пор не понятно. Может быть она просто держала меня про запас, но с тех памятных девяти дней я подобную помощь ей не оказывал. Так длилось много месяцев. Я чувствовал, что влюбляюсь в неё всё больше и больше. Видимо, её мама заметила это и однажды она завела со мной откровенный разговор. По её мнению, наши отношения зашли далеко и их пора прекратить. Миле скоро стукнет 24 года, ей давно пора подумать о замужестве. Ей нужен другой мужчина, а не такой мальчик, как я. Это заявление возмутило меня и я ответил, что сейчас не время Ромео и Джульетты, и Мила сама в состоянии решить, кто ей нужен. Так мы ни до чего и не договорились.
Между тем начались наши разговоры о свадьбе, хотя они и не переходили в практическую плоскость.
Летом после четвёртого курса её родители захотели прокатиться на машине по югу СССР. Они должны были посетить и Одессу. Я в то лето тоже был там. Мама подготовилась, они подъехали, Мила позвонила и сказала, что они подниматься не будут, так как планируют быть в Одессе всего один день, а потому тратить полдня на разговоры они не хотят. Мои родители оскорбились. Я спустился на улицу. Её мама с улыбкой извинилась и попросила показать город. Мы поездили по Одессе несколько часов, после чего расстались. После этого наши отношения с Милой хотя и продолжались, но уже покатились по низходящей. Её подружка как-то предупредила меня, что Мила относится ко мне не серьёзно, но я не поверил ей.
После пятого курса наш поток отмечал последний звонок в ресторане гостиницы “Россия“. На протяжении всего вечера Мила подчёркнуто игнорировала меня. Она открыто флиртовала со старостой их группы. Мы ни разу не встретились и не поговорили. Моему возмущению не было предела. Я ушёл с вечера до его окончания и ближе к ночи позвонил ей. Трубку взяла её мама, сказав что Милы нет дома. Тогда я наговорил её маме кучу дерзостей и попросил передать Миле, что больше знать её не хочу. Мама пропустила все дерзости мимо ушей. Она поняла, что я очень возбуждён, и стала уговаривать меня не наделать глупостей. “Не дождётесь“, - ответил я ей и повесил трубку.
Я был очень зол, а в голове крутились , те же мысли, что и у А. А. Чацкого из “Горя от ума“:
...Зачем меня надеждой завлекли?
Зачем мне прямо не сказали,
Что всё прошедшее вы обратили в смех? !..
Сейчас, по прошествию стольких лет, я понимаю, что её родителям не нужен был этот наивный иногородний еврейский мальчик, которого нужно было прописывать в 2-комнатной квартире, где итак жили четверо человек, которому нужно было помогать делать карьеру, т.к. муж со 120 рублями зарплаты - это иждивенец и т.д. А тут есть готовый жених, кандидат наук с квартирой, так чего же искать от добра добра. Но тогда я был всё ещё молодой и наивный. Моё взросление проходило медленно и, как оказалось, болезненно. Милу я больше не видел, а вот её поведение для меня до сих пор остаётся загадкой.
* * *
После проведенной реконструкции Дом Коммуны преобразился. Кабины сломали, а вместо них построили нормальные комнаты на 4-5 человек. В соседней с моей комнатой жили 5 девушек. У меня не было с ними никаких контактов до тех пор, пока однажды Юра Рыбкин, бывший у них завсегдатаем, не попросил меня стать четвёртым игроком в кинга (это карточная игра – облегчённый вариант преферанса; его ещё называют женским преферансом). Играли четверо: две левушки, одну из которых звали Таней, и мы с Юрой. Таня играла не очень хорошо, было видно, что она только недавно познакомилась с этой игрой. Поэтому когда кто-то появился в комнате, он занял моё место, а я сел рядом с Таней и стал помогать ей играть. Она оказалась способной ученицей и быстро освоила технику игры.
По окончанию игры Таня поблагодарила меня, при этом её взгляд выражал явную симпатию. Мне она тоже понравилась. Мы были ровестниками, но она училась только на третьем курсе факультета редких металлов. Таня была ладно скроенной девушкой среднего роста. В её лице трудно было выделить особо примечательные черты. Его немного портил большой нос, но этот недостаток искупался роскошными тёмными густыми волосами, волной падавшими ей на плечи при малейшем движении головы. От этих волос невозможно было оторвать взгляд, их движение завораживало. На мой взгляд внешне Таня немного походила на актрису Татьяну Самойлову в молодости, но она с такой оценкой не соглашалась. Она была умной, её улыбка всегда была дружелюбной, в характере преобладали доброта, отзывчивость, терпение, в сочетании с гордостью и независимостью суждений. При необходимости, она проявляла и силу, и волю, и настойчивость.
Я стал часто бывать в их комнате. Постепенно наши отношения из дружеских переросли в нечто большее. Я не буду здесь описывать все этапы такого перерождения. Ограничусь лишь строками поэта Сергея Чекмарёва, котовые я слегка переделал, и которые очень точно отражают то, что происходило тогда с нами:
“...Любовь у нас – случилось так – не расцветала розою,
Черёмухой не брызгала, сиренью не цвела.
Она шла рядом с самою обыкновенной прозою,
Она в курносом чайнике гнездо себе свила.
Она была окутана багряным цветом осени,
Насмешками приятелей и сутолокой групп.
А на душе весна была, и я в огонь бы бросился
За искорку в глазах твоих и за улыбку губ“...
Через полгода после моего окончания института мы поженились и прожили долгую (более 50 лет), нелёгкую жизнь. Она получилась пёстрою из-за великого множества событий как положительного свойства, так и наоборот. Но, в целом, оглядываясь назад, я бы всё-таки назвал её счастливой. Увы, в феврале этого года Танечки не стало. Её мне очень не хватает, и с этой потерей я никак примириться не могу.
* * *