Дон, ноябрь 1918 год.
Эпизод 1.
Мамка моя захворала давно. Но теперь совсем слегла, и не смогла в этот раз ехать к бате. Она никогда раньше не брала меня с собой. Говорила что мал ещё. Хотя мне скоро десять, и я взрослый. Умею джигитовать, ловко рублю лозу, и даже палил из винтовки. Как же, мал... Как с худобой управляться, так я большой уже, а как к бате, так мал. Но мамка всегда вредничала и оставляла на хозяйстве вместе с бабулей и сестрицей.
Хуторские бабы хлопотали, чуть только посветлело небо. Грузили повозки. У меня зажгло в груди от того, что мой батя не получит сегодня наших пышек и круглика, приготовленных с вечера. И ему нечем будет поделиться с односумами. Я решил, что выручу его. Поеду вместо мамки.
Конечно, отпрашиваться было бесполезно — моё намерение не поддержали. Сказали, что узелок для бати передадут с соседкой, тёткой Маней. Но я то хорошо знаю её.
Однажды мы с другом Колькой купались в реке, и увидали огроменного налима. Он всплыл на поверхность. Сначала подумали что дохлый. Но я тронул, и он затрепыхался. Колька мне подсобил, и мы вытянули добычу на берег. Тут тётка Маня шла гусей загонять. Распросила нас о налиме. И запричитала, что больной он, нельзя есть, а то и сами заразу схватите. А я ещё вижу у неё глаза как у сороки заблестели, но в толк не взял. Рыбину мы оставили тогда и убежали. А вечером я учуял, что из её хаты щербой запахло. И так мне обидно стало, что даже не пошёл посмотреть, мой ли это налим. Но тётке Маньке я это запомнил.
Так вот она и узелок себе прихватит. Не довезёт до бати — уверился я. Надо спасать дело.
Эпизод 2.
Я покормил кур. Шеметом выгреб из-под коровы, приволок ей сена и воды. Дождался когда бабуля сядет доить, и помчался догонять уже отошедший обоз. Промчался наперерез, по дворам, и выскочил в хвосте его. Бабы меня заметили. Приостановились. Сказал, что мамка послала узелок передать. Меня окрестили брехуном, но на повозку пустили. Я забрался в ту, где сидела тётка Манька. Нашёл среди хабуров и крепко прижал к себе наш узелок. Победоносно посмотрел на соседку. А она притворилась, что он её вовсе не интересует. Начала причитать, что я так легко одет, хотя на мне был овчинный тулуп. Она накинула поверх ещё и шкуру, и прижала к себе. Как будто заботится обо мне, а не об узелке. Хочет усыпить мою бдительность, не иначе. Я отодвинулся и шкуру сбросил. "Ох и дурной ты Ляксей". — прокудахтала она.
Ехать до позиций целый день. Обычно мамка выезжала утром, а возвращалась вечером следующего дня. Ела, и куда-то уходила на всю ночь и весь следующий день. Потом опять грузили повозки, и на третий день снова в тот же путь. Обоз возил на позиции главным образом еду и боеприпасы. Которые, как мы узнали с ребятами, доставляли из Новочеркасска.
За хутором дорога уводила в степь, желто-коричневого цвета от сухой травы. Та была слегка присыпана снегом. И под этим золотисто-белым ковром проглядывалась молодая зелень. Решившая что в холод ей расти лучше, чем в жару.
Мороз щипал нос и щёки. Когда мы проехали дальний курган, за которым я ещё ни разу не бывал, поднялась метель. Я стал замерзать. Тётка Манька опять попыталась накинуть шкуру, но я не поддался. Меня не проведёт. Она назвала меня волчонком и отвернулась. Я завалился на бок, тиснясь к хабурам. Подсунул под себя узелок, и стал бороться с замерзанием, как меня учил дед. Расслабил всё тело, и чтобы не думать о холоде, начал вспоминать позапрошлое лето.
Стоял летний жаркий день. Я пережидал жару в хате. И так было скучно. Но только солнце послабило, как прибежал Колька. Весь такой горделивый, глаза горят. Оказалось он украл у своего бати порох. И мы стали думать что взорвать. Наконец придумали. Набили им гильзы, которые мне батя привёз в подарок с Германской войны. Отверстие закрыли деревянными заглушками. Получилось ажнак семь бомбочек. Я украл у бабули старый дедовский походный котелок, который она определила под сборку яиц после смерти деда. Заложили в котелок промасленную дерюгу, пучок соломы, и всю нашу артиллерию. Вышли к речке в том месте, где русло делает крутой изгиб. За изгибом заводь в которой всегда ловили рыбу хуторцы. И тогда сидело несколько рыбаков. Это был тихий, безветренный вечер. Самое время для рыбалки. Мы подпалили солому и пустили наше судно по течению. Когда оно достигло заводи, бомбочки поочереди стали взрываться. Раздался жуткий грохот над покрытой вечерней дымкой гладью реки. Рыбаки рассерчали. Начали вскакивать с каждым взрывом, и ругаться самой отборной бранью. Им не было нас видно. Но проклятья неслись и на наши имена. До сих пор не понимаю, откуда они узнали, что это мы сделали. Как что плохое происходит, так Колька и я сразу виноваты всем. Ох, и здорово мы тогда повеселились, но и хорошо потом получили за это дома.
Воспоминания о лете не удались в прямом смысле, но подействовали. Холод отступил. Однако напал новый противник — сон. Я начал засыпать. Дед говорил, что спать на морозе нельзя. Я стал бороться со сном. Но это оказалось куда сложнее, чем преодолеть холод. И я решил схитрить, сдаться ненадолго. Обману так сон. Он подумает что отступил, и ослабит напор. Тогда я и нанесу ему решающий удар. Проснусь и прогоню его прочь.
Эпизод 3.
Проснулся я не сам. Почувствовал как меня кто-то тормошит. Разлепил смёрзшиеся веки. Тётка Маня нависла надо мной. Что за напасть. Я попытался наощупь определить на месте ли узелок, но не почувствовал рук. Тут же понял, что не чувствую и ног. Соседка сунула мне в рот бутыль с горилкой. Велела глотнуть, чтоб согреться. Я сделал это. Сначала сильно зажгло во рту, а следом загорелось и горло. Я невольно начал дышать как загнанная собака. Тётка приподняла меня, посадила. Укутала в шкуры. Теперь я этому решил не сопротивляться, всё же холод злей чем эта тучная баба. Она объявила, что скоро приедем, и мне нужно потерпеть. Если бы я мог ответить, то сказал бы ей, сама пусть терпит, а я мужчина и мне всё ни по чём. Но мороз приковал мои зубы друг к другу, а горилка вырвала язык.
Издалека с ледяным ветром стали доносится звуки пальбы. Во мне заиграла радость: скоро я увижу войну и батю. Я вспомнил как мы с ребятами играли в осаду Азова. Крепостью нам стал подвернувшийся сенник Ажиновых. Мы с Колькой и ещё несколькими ребятами забрались на скирду, а все остальные окружили и начали атаковать. Первую волну мы отбили в сабельном бою. Османы обозлились и принялись палить по нашей крепости из пушек. Мы удержали оборону. Но тут вдруг прилетело огненное ядро из гигантской катапульты. Повалил дым, сено вспыхнуло. Нам пришлось бежать. При чем удирали мы вместе с Османами, и так быстро, чтобы нас не догнали Ажиновы. Сенник сгорел. Всем нам всыпали в тот же день. Но мы не сдали Митьку Ажинова который швырнул в скирду головешку из остывавшей во дворе горнушки. Потом все участники осады, вместе со своими дедами помогали Ажиновым строить новый сенник и запасать сено.
Тогда у нас была не настоящая война, а тут я наконец-то увижу настоящую. Увижу всех наших хуторских героев и моего батю.
Эпизод 4.
Стрельба и грохот орудий раздавались уже совсем близко. Наш обоз встретил на пути конный разъезд. Караульный не остановили нас, чего я ожидал, а приветствовали и пропустили без догляда.
Мы подъехали к полевому лагерю. Здесь уже разгружалось несколько обозов. Среди разгружавших я узнал дядьку Сашку с нашего хутора. Подбежал к нему с расспросами про батю. Где его найти. В ответ он спросил, где мамка. В общем разговора у нас не получилось. На меня шумнули, чтобы не путался под ногами, а помогал, или проваливал. Я навязал узелок за спину, взялся за нагруженный чем-то мешок, но не смог его поднять. Тогда взялся за другой, третий. Наконец сыскал ношу себе по силам, навьючился, и поволок туда, куда носили остальные.
Повсюду выли бабы. Вот народ, всё бы им выть да причитать. И столько их здесь. Видимо тоже пришли с обозами, как и наши.
Я таскался навьюченный несколько раз. Спрашивал у офицеров об отце, но ни кто не отвечал. Все были заняты своим делом. Тогда я решил, что мой батя на линии фронта, и направился на грохот. Но отойти далеко от лагеря мне не удалось. Меня развернули два бородача. Спросили чей таков. Я сказал чей. Они переглянулись, и повели меня обратно в лагерь. Я запротестовал. Сказал, что мне обязательно надо на линию фронта, потому, что там мой батя. И тогда один из бородачей положил мне свою тяжелющую ладонь на плечо и ответил, что бати моего здесь нет. Он теперича в небесной станице.
Я сильно расстроился. Как так. И начал вспоминать, где это такая станица находится. Но не мог припомнить. Точно не в нашем юрте, и даже не в округе.
Тем временем бородачи привели меня в платку, где топилась походная печь. Мне налили кипятку и дали кусочек сахара. На мой вопрос, где находится станица Небесная, ответили: "Там, где нет войны". Но где её нет? Какие же глупые и противные эти взрослые.
Эпизод 5.
Тётка Маня с необычно мрачным лицом забрала меня из общества бородачей, когда на улице было уже совсем темно. На небе не было видно ни звёзд не луны, как бывает, когда оно сильно затянуто хмарой. В воздухе стоял запах гари, а в стороне позиций горело зарево, и сверкали вспышки. Грохот не утихал.
Соседка отвела меня на ночлег в большую, темную, и холодную палатку. Там сунула в руки ломтик лепёшки и кусочек сыра. Я улегся на тюках соломы и стал жадно жевать, так как был очень голоден. Соседка накрыла меня шкурами, и легла рядом. По женским голосам определил, что палатка была забита бабами нашего обоза, и ещё не знакомыми мне. Задавать им вопросы было бесполезным занятием. Они все время выли. И я начал слушать о чём. Оказалось все они прибыли сюда из разных хуторов и станиц всего округа. Привезли еду, зимнюю одежду, патроны, винтовки. Кто что. И так они ездят уже несколько месяцев, за которые фронт отодвигается всё дальше от родных мест.
Говорят, какой-то генерал, не из наших, хочет послать их мужей вглубь России, на Москву. А сам сидит за спиной у Донской армии. Сыпали проклятиями и на красных, и на этого генерала с его Россией. Я не понимал этих разговоров. Но стал догадываться, что воют они от того, что мужей или сыновей некоторых из этих баб убили. Глупые. Ведь они же герои.
Монотонные бабьи завывания меня в конце концов усыпили. Не помешал сну даже грохот с линии фронта.
Разбудили меня рано утром призывом, что пора ехать домой.
Я подошёл к нашему обозу размышляя о том, где мне искать станицу Небесную. Даже пересилил своё нежелание о чём либо советоваться с противной соседкой, и решил спросить у неё. Но меня отвлекли повозки. Они опять были нагружены чем-то, покрытым тряпьём. Интересно, если на фронт мы везли патроны, то что везём с фронта. Мы все уселись в одну, пустую, и тронулись в путь. Вскоре я снова вспомнил о своём намерении. Рассказал соседке, что не нашёл отца, что он сейчас в станице Небесной, и мне надо теперь туда. Передать ему пышки и круглик.
Тётка Маня посмотрела на меня так, как будто я только что её смертельно обидел и она вот-вот расплачется. Я сразу пожалел, что спросил. Она вдруг крепко обняла меня и действительно завыла. Мне потребовалось больших усилий, что бы вырваться из её лап. И тогда она мне сказала, чтобы я поел сам то, что вёз отцу. Потому, что в станице Небесной еда не нужна. В этот момент мы опять встретили конный разъезд. Один из верховых пожелал нам доброй дороги, и просил похоронить убитых как героев, потому что они и есть герои.
И тут я всё понял. Моё тело изнутри в одно мгновение оледенело. Я выпрыгнул из телеги. Тётка Маня закричала, что бы остановить меня, но это было невозможно. Я вскочил на ближайшую повозку с грузом и отдернул покрывало. Под ним лежали мертвецы. Я принялся снимать все тряпки. Обоз остановился. Бабы ринулись ко мне. Я закричал: "Где он?! Где мой батя?!". И из моих глаз самовольно хлынули умоляющие слёзы. Один из верховых сказал им показать мне отца, что бы я мог проводить его в последний путь. Тётка позвала за собой. Мы подошли к другой повозке с убитыми. И она показала: "Вот он".
Эпизод 6.
К вечеру мы вернулись в хутор. Дороги я не помню, потому что плакал над мёртвым батей. Часть пути провёл рядом с ним. Потом соседка забрала меня к бабам, чтобы не замёрз. Но у меня уже не было ни сил ни желания сопротивляться.
Батин узелок я отдал тем верховым из разъезда. Живым нужнее. Просил, что бы помянули. А тётка Маня предупредила меня, чтобы сказал матери, будто отдал его отцу. Потому, что она больна, и ей осталось жить последние дни. И добавила: "Пусть уйдёт спокойно. В Небесной станице с мужем встретится".
Я так и поступил. Я всё понимаю. Ведь мне скоро десять. Я уже взрослый.
Батю мы похоронили с бабулей и хуторцами. А через седмицу и Маманю.
С тех пор я стал бессменно сопровождать бабий обоз.