А и такое бывает, приглянется мавке какой или шишиге дитя человеческое, та его обязательно утащит, да и спрячет в логово своё, от людских глаз подальше. А взамен украденного, в зыбку полено подложит, да такой туман на родителей наведёт, что видят они не полено берёзовое, а дитя собственное, слышат голосок родимый, да своей заботой полено то окружают. Хуже того, может нечисть взамен ребёночка своё отродье подсунуть: «Нате, вам, радуйтесь!» Радости большой в том нет, не спит подменыш толком, не ест, изворачивается да капризничает, родителей названных изматывает. Коли мал подменыш совсем, так с каждым, кормлением у матери с молоком здоровье и красоту забирает, начинает та чахнуть и болеть, отчего – самой не ведомо. Чем взрослее дитя становится, тем больше бед от него, слёз да горестей. Нечисть своё чадо не забывает, по ночам в окна заглядывает, сама стучит и прислушивается – не обидел ли кто, не прознали ли люди о подмене. Материнское сердце не обманешь – чувствует мать, что не всё гладко с ребёночком, да кому скажи, засмеют, или чокнутой обзовут. В старину средство знали верное, а по нашим меркам ужасное. Нужно подменыша бить да щипать, голодом морить, чтобы плакал он слезами горькими. Услышит нечисть плач, наполненный болью и страданием, рвущий на куски душу тёмную, взыграет жалость к своему отродию, заберёт его назад от людей. Но прежде, сама же в долгу не останется, мстить будет, по-своему, по-нечистому. Вот поэтому, раньше люди малых детей без догляду, в поле там, в лесу не оставляли, да и покой не обжитых человеком мест старались не тревожить, ведь кто знает, чья вотчина в округе, да чьи глаза на них из-за каждого куста пялятся. У тёмных сил время по-другому течёт, на человеческое дитя губительно действует. Были от случаев разных и заговоры, да затерялись в потоке времён.
***
Когда ласковые язычки утреннего солнца нежно лизнули Якова в мясистую щёку, тот недовольно приоткрыл один глаз и шумно вздохнул, плохо соображая, где находится его пухлое тело. В затылке жгуче пульсировала боль, конечности онемели, а во рту стоял привкус пребывания нескольких десятков бездомных кошек. Весь ливер внутри ходил ходуном, предупреждая, что выкинет сейчас назад все шашлычки и оставшиеся градусы, принятые накануне. Похмелье! «Рассольчика бы огуречного или пивка», - подсказал объятый трясучкой мозг. Яков с трудов сполз с мягкого дивана, вспоминая, где искать холодильник с вожделенным лекарством. «Хорошо посидели, удался пикничок», - думал он, собирая кукушки в единое целое. – Ну и чё там, Ваську послал куда подальше, друга старого, а не фиг нотации читать, жить учить да как дела вести. Пусть в своей жизни разберётся. Ритке по смазливой мордахе съездил! Пусть не лезет в мужские дела! «Яшенька, тебе уже хватит!» Сам знаю, когда хватит! Пусть сранки стирает, да жрать готовить научится».
Мрачное настроение, непременный спутник похмелья, охватило его всего, буравя отрывочными воспоминаниями. «Ох, здесь помню, там не помню», - кряхтел Яков, подползая к холодильнику и опрокидывая в пересохшую глотку желанное пиво. Раздражало всё: солнечное утро, шум на улице, брехня соседских псов, тонкий непрекращающийся плач где-то на втором этаже. Завалившись на диван, Яков попробовал закрыться большой подушкой, лишь бы не слышать этот детский писк. Не помогло. Плач становился всё громче и громче, въедался в Якова, усиливая злость и раздражение. Ползти по лестнице не очень-то хотелось, но должна же эта зараза угомонить своего отпрыска. Чёрт же дёрнул жениться на старости лет. Нет, Ритка баба красивая, со вкусом, с такой не стыдно и перед подчинёнными показаться, умеет и разговор поддержать и расположить к себе. А вот появление сопляка Яков никак не планировал, не было нужды менять устроившийся быт и отягощать себя новым потомством. А потомство было. Дочь от первой жены и сын от второй. Взрослые уже, самостоятельные, от него, папаши, деньги в своё время хорошо тянули. То им на шмотки, то на учёбу, то с квартирой помоги, то с карьерой. Сына своего Яков собственноручно спустил с крыльца года четыре назад. У него, видите ли, денежные затруднения в связи с вступлением в законный брак! А ему, Якову кто помогал? Всё своим горбом, и квартиру в городе, и шикарный дом в большом селе, и жизнь свою сам обустраивал, и бизнес подымал. А дети не его стихия. От них одни проблемы, шум и утечка средств, никакой благодарности. Сын к нему носа не кажет, после того, как газон собственной задницей пропахал, дочь даже по праздникам не звонит.
«Ну и хрен на них, не больно и соскучился», - злорадно думал Яков, неуклюже подымаясь по ступенькам на второй этаж.
Рита, третья жена Якова, бегала по комнате, тряся в руках орущий комок. Этот комок пыхтел, извивался и заходился в крике, от которого у полного мужчины ещё больше начинала болеть голова, а барабанные перепонки готовы были взорваться, выплюнув мозги через ушные раковины. Левая щека Риты, на которой красовался приличный багровый синяк, припухла и придавала молодой женщине жалкий потрёпанный вид. На столике и на полу в комнате валялись пелёнки, подгузники и куча всякого хлама для грудных сопляков. Яков обвёл воспалёнными глазами комнату:
- Слушай, уйми его, а то я тебе харю с другой стороны подровняю! Сколько орать можно, мать ты или кто? Всю душу из меня вытрясли!
- Так пить надо меньше! Ещё и нас потащил на свой пикник, - молодая женщина сама испугалась сказанных слов и съёжилась, прижимая к пухлой груди своё сокровище.
- Чего! Мне указывать, сколько пить!
Тяжёлый кулак опустился на тумбочку, стоявшую у двери, разметав по сторонам женские вещицы и подняв в воздух белое облачко от разбившейся пудреницы. Свёрток в руках Риты дёрнулся и закатился в ещё более оглушающем крике.
- Твою мать! Уйми, сказал его, пока я вас обоих не вышвырнул отсюда!
Яков осёкся и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью: «Нет, от таких воплей сдохнуть можно. Все беды от баб! Пойти ещё лекарство принять что ли, а то плохо, аж мочи нет».
***
Каждый вздох, каждый крик пронзал её хуже железа заговоренного, заставлял корчиться, как от молитвы людской. Сколько детей её по свету раскидано, сколько заботы да любви отдали люди подменышам, а такое вот не припомнилось. Чтоб отец так люто чадо своё ненавидел. Так она бы и не подменила, если бы дитя одного не оставили. А у него щёчки розовые, пальчики пухлые, волосёнки мягкие, как молодая травка. Не похож совсем на её отпрыска. А делами подменными её род испокон веков славился. Это раньше, взыграет сердце материнское, почует неладное, соберутся бабы в избе и давай дитятко осматривать: не слезает ли где кожа клочьями, не идёт ли болотный дух, да не отразит ли вода али стекло мерзостный облик подменыша, окружат колыбель заговорами да оберегами. Сейчас ей ли, нечисти, бояться того, что забыто давно да кануло в прошлое без остаточка.
Всю ночь слонялась она под окнами, ухая, ка филин, да шипя, как болотный гад. Стучала в окна, да слушала, не творит ли хозяин ненавистные ей молитвы, не втыкает ли иголки в дверной косяк. Нет, куда ему, толстобрюхому. Слышала угрозы, слова матерные, слышала крепкий удар и хлопанье двери, чуяла брезгливость и ненависть, расползавшиеся ядом по обрюзгшему телу. Не в её правилах в мирской быт вмешиваться, да к лешему правила, коли этот толстобрюх твоё родненькое обидеть хочет.
***
Молодая докторша внимательно осматривала малыша, улыбающегося беззубыми дёснами и пускающими пузыри.
- Ну, знаете, мамаша, не вижу причин для паники. Животик мягкий, слизистые чистые. Вон какой весёленький и крепенький. Грудь хорошо сосёт?
Мамаша поёжилась. Каждое кормление для неё стало настоящей пыткой. Ей казалось, что урча и причмокивая, ребёнок высасывает не только молоко, но и кровь. Боль была ужасной, соски были покрыты глубокими трещинами и кровоточили, напоминая пожёванный и выплюнутый кусок. Но даже это сейчас отходило на второй план.
- Понимаете, он ночью не спит, кричит и кричит, а если успокаивается, то у него губы синеют, а сам таким холодненьким делается. А еще запах. Неужели вы не чувствуете, он же болотом пахнет, и по-моему, тухлым чем-то.
Женщина в белом халате подозрительно посмотрела на мамашу, потом на малыша.
- Молоком он пахнет, а не болотом, мо-ло-ком. Так все новорожденные пахнут. И по ночам кричат, и срыгивают, и пелёнки пачкают. Мнительные вы больно, в общем-то, как и все молодые мамочки. Я ещё раз говорю, причин для беспокойства не вижу, крепкий, здоровый ребёнок.
Проводив докторшу - всезнайку, Рита присела у детской кроватки и долго смотрела на ребёнка. Нет, не то что-то. Вроде тот же вздёрнутый носик, золотистый пушок на темечке, те же нежные розовые пальчики и та же улыбка, а душа не принимает, скрипит, возмущается, ноет – не моё!
***
Яков гнал машину по сырой асфальтированной дороге, проклиная в душе жену-истеричку, вечно орущего младенца и туман, обволакивающий молочными сгустками окружающий лес и дорогу. В голове ещё легко шумел коньяк, жахнутый в офисе, а настроение упорно ползло вниз. Как же всё надоело! Ритка, озлобившаяся и подозрительная, вечно придумывающая всякую ерунду, сотрудники, язвительно перешёптывающиеся за его спиной, в конце концов, эти ночные поскрёбывания и постукивания в стёкла, сбивающие с толку и мешающие спать, а этот визгливый плач! Прибил бы! Эх, отдохнуть бы, расслабиться.
Внезапно смачный шлепок о лобовое стекло вывел Якова из мрачных раздумий. Шлепок, потом ещё один. Ощущение такое, что кто-то дерьмом запустил. Яков резко затормозил и съехал на обочину, в то время, как шлепки стали всё чаще и чаще барабанить по машине. Десятки лягушек и змей усеивали капот и стекло. Светлые брюшки многих земноводных лопнули от удара о движущуюся машину и расползлись бурым студнем по поверхности. От вида размазанных по лобовому мелких кишок, оторванных лапок и кровавых потёков, Якова чуть не вырвало от отвращения. Болотные змейки медленно шевелились и ползли по этому холодцу, беспорядочно натыкаясь друг на друга и лягушачьи ошмётки. Яков взвыл и с невероятной скоростью для своей комплекции выскочил из машины, совсем не думая, что может сам угодить под дождь болотных гадов. А не было никакого дождя, вообще ничего не было. В этом Яков убедился, пробежав несколько шагов и оглянувшись. Освещённый салон пялился на него сквозь совершенно чистое лобовое стекло. « Чё за…», - вслух сказа Яков, окидывая испуганным взглядом дорогу. Туман подступал к дороге, принося удушливый запах тины и гнилья, слался по земле, обволакивая ноги холодной сыростью. Позади раздалось хихиканье. Свет фар высветил молоденькую девушку, сидящую на обломке сухого дерева у самой обочины. Водопад светлых волос окутывал её, спадая непослушными кольцами до самой земли. Она протянула вперёд руку и поманила Якова длинным точёным пальчиком, приглашая подойти поближе. Он колебался. Какого чёрта делает эта красотка ночью, одна и вдали от города. «Слушайте, у вас машина сломалась? Вам помощь нужна?» - приободрился Яков, на всякий случай ещё раз оглядываясь в поисках транспорта, на котором могла попасть сюда эта девица. Она громко засмеялась, закидывая назад головку и соблазнительно облизывая губы. Этот смех, этот водопад волос, этот манящий пальчик отключили у Якова все чувства, кроме похоти, разливавшейся по телу и выгоняя все сомнения прочь. Окидывая оценивающим взглядом сидящую фигурку и кляня себя за то, что в машине не завалялась бутылочка шампанского или коньяка, Яков смело шагнул навстречу красотке. Шаг, ещё шаг, потом ещё. Незнакомка смеялась и манила по-прежнему, но не приблизилась ни на шаг. Под ногами что-то зачавкало, твердь исчезла, и Яков по колено погрузился в густую жижу, напрасно пытаясь за что-нибудь ухватиться. Исчезла дорога, исчез окружающий её лес, вокруг раскинулось топкое болото с торчащими кое-где чахлыми изогнутыми деревцами. Совсем рядом хлюпнуло, выпуская на поверхность тяжёлый вздох болотной трясины и наполняя воздух ядовитым испарением. Яков отчаянно дёрнулся назад, оглашая поверхность гиблого места, воплями и матами, заглатывая целые полчища болотного гнуса, собравшегося на пирушку. Тщетно. Медленно, но верно трясина обволакивала ноги и тянула вниз рыхлое тяжёлое тело Якова. Из тумана выплыл островок, заросший мхом и осокой. На коряге восседала та же красавица и громко хохотала, вперившись взглядом в Якова. Инстинктивно он протянул к ней руки, моля о помощи. Тусклый лунный свет осветил островок с его обитательницей. Немигающие рыбьи глаза пялились на утопающего. Рот провалился внутрь, выставляя напоказ мелкие зубы, загнутые назад, как у щуки. Вместо роскошного водопада волос её голову украшал колтун свалявшихся зелёных водорослей. Нестерпимо завоняло тухлыми рыбьими потрохами. Красавица соскользнула со своего трона и погрузилась в мутную болотную гущу, обдав Якова брызгами застоявшейся гнилой воды. Через секунду скользкие лягушачьи лапки, покрытые грубыми наростами, коснулись лица обезумевшего от страха мужчины, и провал мерзкого рта потянулся к его губам со смрадным ядовитым поцелуем болотной нечисти. Последнее, что услышал Яков, это громкое бульканье и слабый плач ребёнка, доносившийся из самого сердца трясины.
***
Сегодня Гришкина бабушка новость домой принесла: Якова Назарыча, хозяина того особняка, на который сельчане как на восьмое чудо света любовались, уже сутки как ищут. А он, исчез и всё – телефон выключен, на работу не появлялся, в городской квартире не ночевал, и в особняк не приезжал. А жинка его, молодайка с ребёночком, сегодня даже в церкву заходила. Только, по всему видать, не о муже её мысли гложат. Ребёночек её, сердешный, такой крик поднял, что все, кто там был, креститься стали. Дитё извивается, то как щенок затявкает, то по-звериному взвоет. И так, пока из храма не вынесли. Молодайка слезами заливается, твердит, что ребёнок этот не ейный, а подменили его. А что, дитё-то не крещённое, вдруг и правда, обманыш какой.
О подменышах Гришка знал. Сказок ещё в детстве начитался, а уж сколько всякого в интернете о них. А всё к одному сходится – либо измывайся над ним, либо в огонь его.
- Так что ж мне ребёнка, хлестать нещадно или на лопату да в печь?
- Да зачем на лопату? Коли мысли да деяния светлые, так и Бог на твоей стороне.
«А ведь права бабушка», – подумал Гришка, - вон как церковь на него подействовала, а святой воды всякая нечисть боится. Младенца в ней искупать, греха не будет, а вот, если и правда подменыш, то своё истинное обличие обязательно покажет».
***
Вечерело. Заходящее солнце щедро разбросало огненные брызги, медленно гаснущие за верхушками деревьев. «Сиротский район», как называли его местные, далековато был. Гришка с бабушкой, нагруженные под самое не хочу банками со святой водой, вылезли из такси у большого особняка, спрятавшегося за мудрёным забором с коваными финтифлюшками.
Заплаканная молодая женщина, взъерошенная, с тёмными кругами и опухшими веками от бессонных ночей, долго не могла понять, чего такого говорит бабушка, ласково называя молодайку доченькой.
- И вы думаете, что это поможет? – наконец-то произнесла она.
- А-то как же, непременно поможет. Молитва да святая вода всегда большую силу имели. Только верить надо, - утвердительно ответила бабушка.
Пока женщины занимались приготовлением к купанию, Гришка осматривался вокруг, всё стараясь понять, что его так настораживает. Нет, не крик проснувшегося ребёнка, не обстановка, а запах. В таком доме не должно пахнуть плесенью, затхлостью, прелым листом и протухшей водой. Именно такой запашок наполнял комнаты дома и неприятно щекотал Гришкин нос. Ванночку с водой поставили в большой комнате внизу, прикрыв все окна и двери от сквозняков. Рита вынесла ребёнка, который кряхтел и сучил ножками, стараясь выскользнуть из её рук.
- А ну-ка давай я, - ловко перехватила младенца бабушка, выпрастывая его из одёжек. Как только розовая спинка коснулась поверхности воды, комнату взорвал тонкий визг, переходящий в злобное шипение и неразборчивое бормотание. Пухлые ручки вытянулись и уцепились за края ванночки. Бабушка, прилагая усилия, чтобы удержать разбушевавшееся чадо, осторожно поливала его головёнку и тельце водой, бормоча про себя молитвы. Бормотание и визг перешло в бульканье, похожее на кваканье нескольких лягушек. Кожа почернела и стала сползать сопливыми сгустками, обнажая зелёные бородавки и наросты. Глаза выпучились, вылезая из орбит, и уставились на бабушку чёрной радужкой. Нос и подбородок съехали вниз, образуя безобразный мешок, надувавшийся до ушей огромным пузырём. Ни дать, ни взять – жаба, поющая песни в предвкушении дождя. Ручки и ножки стали похожи на птичьи лапки, покрывшись рыбьими чешуйками и обхватив непомерно раздувшийся живот с просвечивающимися тёмными внутренностями. Ткни пальцем, и они вывалятся, разойдутся по воде, извиваясь, как болотные гадюки. А болото и впрямь пришло в дом. Сначала погас свет, погружая всё в непроглядную темень, потом воздух наполнился писком комарья, пол ушёл из-под ног, превращаясь в гнилостную затягивающую зыбь. Стоя по щиколотку в чавкающей грязи, Гришка отчётливо увидел чёрную тень, подползающую к бабушке, удерживающей отродье в своих руках. В пальцах у Гришки засвербело, наполняя их теплом и возрастающей силой. Из самых кончиком появились маленькие синие огоньки, устремившиеся навстречу нечисти. Они окружили бабушку, не давая ей погрузиться в зловонную жижу и ограждая её спасительным ореолом от нависшей косматой тени. Раздалось злобное шипение, громкий всплеск, в лицо пахнуло болотным миазмом, а потом всё стихло.
***
Рита лежала на пушистом ковре в глубокой отключке.
-Тышь поглянь, а мамка-то сомлела! - дрожащим голосом произнесла бабушка, прижимая к себе голенького орущего младенца. Только крик этот душу грел получше солнечного света. Всё в нём было такое настоящее, родное, человеческое!
- Вот тебе и подменыш под святой водой, - ответил Гришка, всматриваясь в бледное лицо сомлевшей Риты.
Машину Якова нашли через несколько дней у самой кромки болота, а как она туда попала, так и осталось загадкой. Болото это было в километрах пяти от дороги, да и то, если напрямик, по лесу. Ни старой колеи, ни примятой травы, вообще ничего. Сам Яков, как в воду канул, а в болото, известное дело, искать никто не полезет. Рита с малышом недолго в селе была, в город уехала, а перед этим в местной церкви сына-то крестила. Гришка, крёстным его стал. Отказывался, сначала, конечно, да бабушка на него так цыкнула, мол, уважить надо, коли просят. О случившемся, молчал, да разве утаишь такое в посёлке. Много было всяких толков, разговоров да сплетен. А Гришке не привыкать, мало ли что земля таит, да откуда что вылезет. Пусть судачат. На каждый роток, не накинешь платок!