Глава 6. Первые шаги в новой жизни.
- А ну-ка, девки, гляньте какой костюмчик я оторвала! - восторженно прокричала ворвавшаяся в помещение лаборатории рентгено-спектрального анализа Елена Сировская - инженер этой лаборатории - невысокая, симпатичная, круглолицая, пухленькая женщина. Она была одета в роскошную комбинацию, заправленную в юбку из джерсовой ткани. Тончайшая гипюровая полоса комбинации едва прикрывала аппетитную грудь этой дамы. Пиджак, входивший в комплект, был небрежно наброшен на одно плечо. Увидев, что в лаборатории никого кроме меня нет, она нисколько не смутившись, продефелировала в смежную комнату и уже оттуда осведомилась:
А где все? И почему ты сегодня на смене – у тебя же выходной?
- Все ушли на обед, меня же оставили на хозяйстве. А я работаю сегодня, потому что Раиса попросила подменить её. Ей нужно с ребёнком сходить к врачу.
- Ах, какой ты добрый, всем помогаешь, - проворковала вошедшая вслед за Алёной её подруга, жена начальника заводской лаборатории КИП и автоматики, Валентина Воложина. Муж Сировской, Игорь, работал начальником отдела в той же лаборатории. Он с Леонидом Воложиным да ещё начальник ОКСа завода, Исаак Калиш, были единственными евреями, работавшими на этом режимном предприятии, имевшем второе название «П/Я А- 7587». Я оказался четвёртым. Больше евреев в почти трёхтысячном заводском коллективе не просматривалось.
- А кому ещё он помог? - поинтересовалась Алёна, приводившая себя в порядок в соседней комнате.
- Да я же тебе рассказывала, как он спас меня пару дней назад на автобусной остановке, когда я выходила из автобуса и едва не грохнулась на льду. Он стоял на остановке и успел подхватить меня. В итоге я устояла на ногах, а вот он после оказанной мне помощи сам растянулся на том же месте».
- Так что же ты в свою очередь не помогла ему?
- А я, побывав в объятиях этого красавчика, была такая сомлевшая, что не успела даже среагировать, - рассмеялась Валентина. – Ты не сильно ушибся тогда? – спросила она у меня.
- Никого я не спасал, Валентина, - засмущался я, - охота вам придумывать всякие истории про меня. Не я это был. Вы спутали меня с кем-то.
- Ну да, разве такого красавчика можно с кем-то спутать? – лукаво подмигнула Валентина вновь появившейся в помещении Алёне.
- Костик, а тебе мой костюм понравился? – спросила Сировская.
- Ещё бы! Впрочем, вы в любой одежде смотритесь, как спелая вишенка» - польстил начальнице молодой лаборант.
-Ну что ты такое говоришь? Я же на добрый десяток лет старше тебя и вдобавок ещё и твоя начальница, - укоризненно заметила Алёна, хотя её глаза показывали, что мой комплимент произвел благоприятное впечатление, - скажи нашим, пусть зайдут ко мне, похвастаюсь покупкой перед ними.
- А мне, Ленка, такие слова уже никто не говорит - с сожалением произнесла Валентина, выходя вслед за подругой из лаборатории.
Происшедшее событие рассмешило меня. Моя начальница, несмотря на взбалмошный и немного эксцентричный характер, хорошо относилась ко мне. Тоже самое можно было сказать и о лаборантках, работавших в рентгеновской лаборатории. Все пятеро были старше меня, и уже несколько лет, как перешли в статус замужних женщин. К свалившемуся на их голову молодому специалисту из Москвы они относились с одной стороны покровительственно, стараясь окружить теплом молодого человека, каким-то ветром заброшенного в их глушь и которому явно было тоскливо одному без родных и друзей. С другой строны им было интересно слушать его рассказы о столичной жизни, т.к. все они не только не бывали в Москве, но многие не уезжали никуда дальше областного центра – Усть-Каменогорска.
Коллектив ЦЗЛ был в основном женским. Из без малого ста человек, работавших там, мужчин было не более десятка. Да и большинству из них было уже за пятьдесят. Поэтому в первую неделю девушки из других отделов под разным предлогом забегали в рентгеновскую лабораторию поглядеть на молодого симпатичного парня, приехавшего из самой Москвы и по слухам ещё и неженатого. Но рентгенщицы безжалостно гоняли всех визитёров, оберегая меня от возможных сплетен и пересудов.
Начальник ЦЗЛ, Дмитрий Сергеевич Долгушин, которого все за глаза звали не иначе, как дед Долгушин, определяя меня в рентгено-спектральную лабораторию, заметил:
- Коллектив там сплочёный, тебя в обиду не дадут. Про рентген тебе рассказывать не надо - сам всё знаешь, а то, что у нас не структурный анализ, а спектральный, так может оно и к лучшему – узнаешь новые возможности применения ренгеновского излучения к анализу материалов. Так что иди, трудись, а там видно будет, что с тобой дальше делать. И смотри, тут у нас не Москва, так что держись попроще, без выпендрёжа, - закончил своё напутствие дед, которому накануне позвонил кадровик с информацией о том, какого «фрукта» он посылает к нему на работу.
С рентгено-спектральным анализом я разобрался за пару дней. Лаборатория была укомплектована ДРОНами;, устаревших моделей. Каких-то открытий от меня не ждали, так как приняли на должность лаборанта пятого разряда. Впереди меня ждала скучная рутинная работа по анализу поступавших в лабораторию проб.
Через неделю после прибытия в посёлок, меня вызвали в партком завода. Секретарь парткома поинтересовался моим прошлым, родителями, общественной жизнью в институте, а потом неожиданно спросил:
- А что Вы скажете, если мы предложим вам поработать в заводском комитете комсомола? Дело в том, что первый секретарь комитета – должность, неосвобождённая от основной работы. Геннадий Данилов, избранный на эту должность, работает сменным мастером пятого цеха. К тому же он женат, имеет ребёнка. Так что в комитете комсомола он бывает нечасто. А нам нужно, чтобы там находился грамотный человек, к которому молодёжь могла бы обращаться по любому вопросу. Работа в лаборатории у вас несложная, политической подготовки вам хватает. Вот мы и решили рекомендовать вас в заводской комитет комсомола на позицию зама секретаря по идеологии. Как вы на это смотрите? -
Я думал недолго. Делать мне после работы было решительно нечего. Работа в лаборатории никакого интереса не представляла, так что видимых причин для отказа от поступившего предложения не было. И я дал согласие.
Уже через неделю на внеочередной комсомольской конференции меня кооптировали в состав комитета комсомола.
На следующий день секретарь парткома поздравил меня с избранием и, как бы между прочим, заметил мне:
- Да, Константин, забыл тебе сказать, что работая зам секретаря комитета по идеологии, ты обязан быть членом партии. Так что подавай заявление в парторганизацию ЦЗЛ, а я позвоню вашему секретарю партбюро, чтобы тебя приняли кандидатом в члены КПСС без проволочки. –
Так я сделал первый шаг, позволивший мне занять место в «передовых рядах советского общества». Нельзя сказать, что я очень радовался этому событию. Скорее отнёсся к нему равнодушно, как к тому, что необходимо было сделать, чтобы жить по правилам этого общества
То, что «тут не Москва», я понял довольно быстро. Через месяц я возглавил заводскую делегацию для поездки на районный актив, организованный райкомом комсомола. Это мероприятие было посвящёно идеологической работе с молодёжью. Секретарь райкома комсомола битый час «жевал жвачку», приготовленную для него идеологическим отделом райкома партии. Он манипулировал цифрами побывавших в вытрезвителе молодых механизаторов, говорил об увеличивающемся количестве абортов среди женщин комсомольского возраста, о росте преступности среди молодёжи района. Но ни единым словом не обмолвился о том, что же конкретно нужно сделать комсомольским активистам, чтобы названные цифры начали снижаться. Подобные доклады повторялось из года в год, и члены актива сидели с сонными лицами, с нетерпением ожидая, когда уже всё это кончится.
Комсомольская организация завода была самой многочисленной в районе, и мне пришлось записаться для выступления в прениях. Я и выступил и начал с того, что от активов, подобных этому, нет никакого толка.
Комсомольцев надо вооружать не хлёсткими идеологическими лозунгами, а конкретной программой того, что и как нужно делать, чтобы молодёжь свернула с кривой дорожки пьянства и преступности на путь, ведущий к светлому будущему.
Народ в зале проснулся. Комсосмольским активистам ещё ни разу не доводилось слышать подобные речи с трибуны райкома комсомола. А я, разошёлся не на шутку. Я вспомнил тоскливые дни, когда в составе студенческих десантов, отправленных на уборку картофеля и кормовой свеклы, мучался вечерами от скуки в глухих деревнях и под впечатлением возникших в памяти картин продолжил говорить о нехватке домов культуры на селе, о том, что там, где они есть, по неделям крутят одни и те же старые фильмы. Больше там ничего не происходит. А почему бы не организовывать в них клубы по интересам, в которых молодые люди могли бы обсуждать насущные проблемы нашего общества. Почему бы не организовать смотры художественной самодеятельности? Я предлагал, что-то ещё и закончил призывом покончить с зашоренностью идеологическими фразами и обратиться к конкретике борьбы за идеологическое воспитание молодёжи. Моё выступление было встречено громом рукоплесканий. И по мере того, как они продолжались, лицо сидевшего в президиуме второго секретаря райкома партии т. Бариса всё больше багровело. Наконец, этот Суслов районного масштаба энергичным шагом подошёл к трибуне, властным жестом остановил овации и обратился к залу с вопросом:
- А чему это вы так аплодируете? Чему радуетесь? Словам этого заезшего уклониста от генеральной линии партии по работе с молодёжью? - и дальше полился бурный поток партийной демагогии. В нём опять не было ни слова о конкретных делах. Закончил он тем, что райком партии не позволит посеять в умах комсомольских активистов семена оппортунизма, прозвучавшие в речах невесть как затесавшегося в наши ряды заезжего молодчика.
- Кстати, а может быть он появился здесь специально, с заданием подрыва нашего единства? Но мы никогда этого не допустим. А его сегодняшняя идеологическая диверсия станет предметом нашего тщательного разбирательства.
Конечно же, о случившемся было немедленно доложено первому секретарю райкома партии и секретарю парткома завода. Последний немало струхнул, увидев перед собой хозяина района, явившегося на завод без предупреждения. Секретарь райкома в конце недолгого визита на завод потребовал вызвать меня к нему, заперся со мной в комитете комсомола и полчаса разговаривал по душам. В конце разговора секретарь райкома, оказавшийся вполне вменяемым и неглупым мужиком, заключил, похлопав меня по плечу:
- Мы рады любым новым идеям, но прежде, чем нести их в массы, ты сначала прийди в райком и мы их вместе обмозгуем. Ну, будь здоров. Всё будет хорошо.
Но через несколько месяцев первого секретаря райкома партии перевели на другую работу, а т. Барис в райкоме остался. В дальнейшем он попортил мне немало крови, не давая возможности перейти из кандидатов в члены партии.
Больше я никуда уже не ездил и нигде не выступал.
«Боже мой, какой же я был тогда наивный дурачок» - подумал я сейчас. Чего я выпендривался, неужели не понимал, что мои речи ни к чему не приведут? Впрочем, я действительно не понимал этого. Да и в мыслях у меня не было устраивать этот балаган. Просто противно стало от всей этой идеологической трескотни. Вот я и решил покуражиться от скуки, забывая, что и место не то, и время не то. Ещё хорошо, что моё дело спустили на тормозах по указанию первого секретаря райкома партии, а ведь запросто могли передать его в районный отдел КГБ, и чем бы тогда всё обернулось – легко представить».
На следующий год меня тихо вывели из состава комитета комсомола, чему способствовали два других обстоятельства.
Как секретарь по идеологии, я обязан был во время праздничных демонстраций стоять на трибуне, где находилось руководство завода и члены заводского парткома и профкома. По очереди с девицей (тоже активной комсомолкой) я должен был выкрикивать приветствия проходящим мимо трибуны демонстрантам из разных цехов завода. Обычно во время демонстраций погода была наредкость холодная. Люди в колоннах, несмотря на запрет, согревались заранее припасённым разведенным спиртом. Стоявшие на трибуне официальные лица по одному спускались в подтрибунное помещение, где работники продснаба устраивали для них скатерть самобранку, естественно, за заводской счёт. И только я с той девицей вынуждены были стоять на месте и, пританцовывая от холода, выкрикивать приветствия типа: «Да здравствует мудрая ленинская политика КПСС!», «Приветствуем славный коллектив цеха № ... , завоевавшего в социалистическом соревновании в минувшем квартале переходящее Красное знамя» и т.п. После первой же демонстрации я проболел 2 недели и категорически отказался повторно участвовать в подобном мероприятии. Пришлось Гене Данилову отдуваться за меня.
Ещё одной моей обязанностью было вести ежевечерние передачи поселкового радио. Собственно, мне просто нужно было анонсировать выступление очередного лектора. Эти анонсы я писал заранее от руки. И перед тем, как очередной гость программы начинал своё выступление, а все они велись сразу в эфир без предварительной записи, я должен был представить его слушателям. Обычно всё всегда проходило без сбоев. Но однажды в студию пришла терапевт заводской поликлиники, которая должна была прочитать лекцию о вреде алкоголя. Я заранее написал анонс «Сейчас лекцию «Алкоголь – враг здоровья» прочитает врач Самохина Л.П.». В рукописном варианте у меня буквы «г» и «ч» выглядели одинаково. И чёрт его знает почему, может потому, что врач опоздала и я вынужден был торопиться, но вместо заготовленного текста я прочитал «Сейчас лекцию «Алкоголь – врач здоровья» прочитает враг Самохина Л.П.». Врачица, услышав такой анонс, страшно разволновалась, покраснела и едва могла дышать. Я, ничего не понимая, на всякий случай отключил микрофон и спросил у неё, в чём дело. Она в ярости объяснила ему, что он только что назвал её врагом. Я сначала испугался, но тут же взял себя в руки, включил микрофон и извиняющимся голосом произнёс «Прошу прощения за досадную ошибку», - после чего прочитал анонс правильно. Врачица сумела как-то прочитать свою лекцию, а на следующий день народ в посёлке потешался и над ней, невольно ставшей врагом народа, и надо мной, принесшим ей такую незавидную славу. Я за тот случай отделался внушением от секретаря парткома, и больше к работе на радио не привлекался.