Очередь двигалась медленно. Мотя нервно теребила концы ситцевого платочка и незаметно для самой себя наступала на стоящую впереди даму в розовой шляпе и газовом шарфике.
- Ну что ж это Вы все давите на меня и давите?- дама старалась быть вежливой, - не торопитесь, милочка, все там будем.
И шляпа, и шарфик, и высокие каблуки дамы, и свежайший маникюр, и нежнейщий аромат изысканных духов, - все будто говорило Моте: «Не лезь не в свои сани, не лезь!»»
Женщина,тихонько вздохнув, поднесла свою руку к лицу. От руки пахло парным молоком, свежей травой, чем - то еще неуловимо теплым, домашним.
- Говорят на всех места там не хватает, пускают тех, кто пораньше занял очередь. А я вот припозднилась, - подосадовала Мотя и сделала вид, что отступила шаг назад, переступив обутыми в новенькие красивые тапочки ногами.
- Ой, да ну что ж это вы говорите такое? Прям сердце переворачиваете! По Вашему, нам нужно было еще при рождении сюда очередь занимать, да?
- Да, - просто и кратко согласилась Мотя.
Дама в шляпе, оглядев собеседницу, поджала губы и, ничего не сказав, повернулась в сторону движения очереди. Та на самом деле двигалась чрезвычайно медленно.
Впускающий, внимательно осматривал каждый предмет в котомке каждого входящего, заносил его название и дату появления у хозяина в серебристый портативный аппарат, который через минуту выдавал цену предмета. Цена сия и являлась пропуском далее.
На первый взгляд, очередь походила на ту, которую выстраивают родные и близкие, привозящие передачу своим родственникам, волею или неволею судеб загремевшим за решетку.
Но высокие, сияющие радугой, арочные ворота, ради прохождения через которые и выстроилась бесконечная людская очередь, и нарядная одежда на ждущих, белоснежный макинтош впускающего, отороченный лебяжьим пухом, наоборот, говорили о чем-то долгожданном и волшебно счастливом за ними.
Наконец, заветного рубежа достигла дама в шляпе.
-Ну, показывайте, уважаемая, с чем пожаловали, - впускающий улыбнулся лучезарной улыбкой и заглянул в котомку дамы в шляпе.
-Вот, золотой браслет. Дорогой. Муж подарил на юбилей.
- Так…,- впускающий занес данные в аппаратик, - три месяца работы по ночам, двести граммов нервов, пятьсот грамм зависти подруг, год жизни мужа. Не густо пока. Что еще?
- Вот, шубка енотовая. Легкая, теплая! Не носила почти, берегла, гляньте!-дама вытащила из котомки мягко упавшую к ногам впускающего меховую красоту.
-Так… два литра слез енотовых детенышей, пятнадцать самих загубленных енотов, астма скорняка, пять лет жизни мужа, кило пятьсот - зависти подруг. Уже гуще. Что еще?
Дама в шляпе доставала и доставала из бездонного котомки одну за другой ценные вещи: часы, украшения, шкатулки ручной работы, старинную фарфоровую чашечку, документы на транспорт, на квартиру, облигации и прочие подтверждения весьма завидных, при этом вовсе неудивительных богатств.
Наконец котомка опустела и дама вопросительно посмотрела на впускающего: «Неужели этого мало?» Взгляд дамы стал растерянно возмущенным и, казалось, вот- вот взорвется к черту вся ее изящная манерность и благовоспитанность.
- Что- то еще должно быть,- впускающий хитро прищурился, выжидательно глядя в яркие, подведенные синим глаза женщины.
- Ну все, милейший! Все! Ну хотите, меня оцените. Смотрите, все при всем,- голос дамы приобретал оттенки не то отчаянья, не то раздражения, - фигура не испорчена, грудь, как у девочки, ноги без варикоза, попа, - дама понизила голос - без целюлита.
Впускающий даже не глянул ни на одну из указанных дамой частей ее прекрасно сохранившегося тела, молча внося называемые ценности в аппарат.
- И зубы все целы. И волосы,- прозвучало уже тише и почти безнадежно.
- Целые зубы - это хорошо…Хо-ро-шо, - по слогам задумчиво произнес впускающий и нажал кнопку результата.
- Три нерожденные жизни, - выдал аппарат итог.
- Прощайте, милейшая. Вам в другую очередь, - впускающий указал глазами на стоящую в противоположной стороне арку,- следующий!
Мотя, измотанная ожиданием, а еще более увиденным и услышанным происходящим с дамой в шляпке, робко подошла. Открыв котомку, вывернула ее наизнанку.
- Пусто у меня. Пусто. Ничего с собой брать не стала. Все там, все им оставила.
- Все ли?
- Все, ей Богу все. С собой одно только уношу, да и то не в котомке, в сердце.
Впускающий улыбнулся и открыл Моте вход. За аркой женщину ждал мир света, доброты и счастливого самопожертвования. Мир, о котором мы думаем, что это рай.