Связанные рассказы:
1. "Дизайнерские нары от трёх богатырей": http://proza.ru/2020/03/08/1478
2. "Мечтания о Тарзане": http://proza.ru/2020/04/28/2444
3. "Ода Гераклу"
Два месяца назад я переехала в деревню, круто поменяв жизнь, а в сущности, исполнив давнюю мечту. Нет, даже не мечту, а заданный некогда самой себе сценарий жизни, который и воплотился в неё самую. Так, тринадцать лет назад я, запутавшись в печальке фрейдистских послесловий своего трудного романа, написала рассказ «Ведьма», в котором героиня сбежала на край цивилизации, в лесную глушь, чтобы доживать отпущенный век в одиночестве и тишине, а заодно и развязать все «узелки» жизни, так и оставшиеся незавершенными гештальтами.
С тех пор минуло много лет, и мне как человеку удалось закрыть свои гештальты, оставив больную тему прошлому. Однако в сознании моём за эти годы намертво засела творческая фантазия о жизни в глуши, связавшись с представлениями о спокойствии, тишине… и благом одиночестве. Почему одиночестве? Ну, во-первых, чтобы никому больше не наносить тяжких пространственных повреждений, а во-вторых, «Санта-Барбару» лучше смотреть на диване, а когда надоест, выключать и уходить к заботам дня. В общем, деревня есть, тишины, правда, нет, одиночество есть, а вот со спокойствием… вышла большая запятая. Однако, всё по порядку…
Прежде, чем поселиться, мне необходимо было построиться. И всё шло самым чудесным образом и оставалось бы таковым, если бы мальчишки-строители не довели меня до печальки своими дизайнерскими решениями, что совершенно не вписывались в проект моего «долго и счастливо» в инстаграмовском интерьере. Мальчишки улетели, а я осталась осваивать их творческое наследие вместе с дедушкой Фрейдом, так как за время стройки успела впечатлится каждым из них, утратив до некоторой степени грань между реальностью и фантасмагорией в своей голове, что и описала в рассказе «Дизайнерские нары от трёх богатырей». И на этом бы всё, может быть, и закончилось, если бы мне не пообещали заскочить через месяц и всё исправить, задав таким образом режим ожидания.
Однако за месяц я самостоятельно справилась с творческими изысками ребят, а также обнаружила, что они забыли у меня кое-какие вещи, так как собирались второпях. В результате у нас завязалась переписка: заехать, исправить – не надо; найдите в Яндексе и прочитайте; забыли… Заедем! Заберём! И я опять осталась в режиме ожидания, но только с отягчающими обстоятельствами.
Я осталась ждать мальчишек уже просто в гости, прекрасно отдавая отчёт в том, что им, когда появятся, будут известны все мои мысли. Они будут прозрачны, словно стекло. Женьке станет известно, что в моём воображении он волоокое Чудо с кудрявыми ресницами, которое лишь только увидев мне захотелось напоить, накормить и спать уложить. Антошка поймет, что к нему я припечатала образ Тарзана со всеми вытекающими из него романтическими настроениями, что в реальности вылились фривольными шутками и обещанием наказания, которое я вполне себе описала. А Виктор… Виктор будет знать, что в него я влюбилась одним мгновением и прозвала Гераклом.
И такая вот «незадачка» случалась со мной в жизни впервые. Однако, радость ожидания встречи с героями своего воображения – прекрасными богатырями – была сильнее смущения: свидание в моей голове, как обычно, рисовалось приключением… и поэтической сказкой жизни. Зачем же тогда я попросила ребят прочитать свой рассказ? В гости уже не ждала, поэтому просто хотелось, чтобы они улыбнулись… и ощутили приятное послевкусие прошлого.
И вот Тарзан мой позвонил и сообщил, чтоб к вечеру гостей ждала: «Ужин готовить? – Ну… – Вот только давай без «это как вы захотите»! Я серьёзно! – Ну, готовьте!» И вот я уже спешно сворачиваю свои трудовые забавы и бегу в магазин, ибо жду трёх богатырей, а мужиков надо кормить мясом! И вот я уже как-то там суечусь на кухне и с патриотическим энтузиазмом вру отцу, с которым у нас привычный сеанс видеосвязи, что мне жуть как хочется мяса, ибо озвучить своё воодушевление первокурсницы от предстоящего свидания с юными мальчишками весьма неловко. И вот я всё ещё вру про свою вдруг напавшую страсть к тяжелой пище, как… стук в окно: «Кто там? – Мальчишки… – Какие мальчишки? – Ну… которые мне дом строили. За матрасом приехали. – А?! Мясо, говоришь, тебе захотелось», – я поймана на вранье, поэтому в смущении жму плечами и быстро прощаюсь со своим Черномором, чтобы лететь на крыльцо, туда… где не тридцать три, но три моих богатыря! Вылетаю, даже забыв бросить на стол нож…
– Привет, ребята! Вы почему не заходите! А где Малой?
Богатыри не в полном составе: моё прекрасное волоокое Чудо с кудрявыми ресницами осталось дома, ибо его больше не привлекает походная романтика трудовых подвигов. Но самое расстройственное: чадо ушло в запойные будни. Я в растерянности стою на крыльце: «Как так? Почему? А вы куда смотрели?! М-да… не накормить мне Малого геркулесовой кашей…»
И вот передо мной стоят два молодца, два красавца, два богатыря… и я принцесса влюблённая да растерянная. В сказках обычно Красавица знает кому принадлежит её сердце, но мне в этом отношении повезло мало: совсем не красавица, а сердце – ветер. Но время милостиво: оно принесло спокойствие в суме старости, однако из неё всё ещё сыпется, видимо, недогоревший в молодости порох. Короче, нравятся мне эти мальчишки чисто по-девичьи, и они прекрасно об этом знают.
– Ну, что… обниматься будем? – несмело спрашиваю я.
– Будем! – с боевой готовностью тут же отвечает Тарзан, раскидывая руки.
А Геракл стоит, смотрит, молчит… и улыбается. И от этой улыбки у меня тает сердце, ибо её надо заслужить: у него – всё адресно. И я уже готова прыгать от счастья: так весело, так хорошо, так радостно душе. Я знаю, что в эту минуту, в эту секунду, в это мгновение я люблю этого лукаво улыбающегося мальчишку больше всех на свете! Впрочем, знаю и то, что вся радость этой любви будет вылита на другого… Почему?
Потому что уже случилось «Мечтание о Тарзане», и в мыслях своих я шалила с другим. И не имеет никакого значения, что шалость случилась лишь в моей голове: в жизни всё весёлым послесловием выдаст поведение. Однако самый щекотливый момент заключается в том, что и Тарзан мой тоже шалил, но от прямого «базара» по понятиям увильнул.
– Сейчас… нож уберу только!
И я ныряю в дом, закидываю куда-то ножик, выныриваю и оказываюсь в объятиях своего Тарзана, а поскольку стою на самой верхней ступеньке, а Антошка – на земле, то обниматься нам очень даже удобно. Мы смеёмся, весело раскачиваемся и хлопаем друг друга по спинам, словно бандерлоги: в этот момент мы с ним два маленьких ребёнка – нашкодивших обезьянёнка, договаривающихся о дружбе, мире и жвачке в придачу. Но вот Антошка отходит в сторону и уступает место Виктору.
Я смотрю во все глаза в глаза своему Гераклу и теряюсь, словно невеста в брачную ночь, не зная, как себя вести, и ощущая некий трепет. Мне снова улыбаются. И я падаю в объятья. И чувствую все свои ребра. И почти задыхаюсь, но мне очень хочется, чтобы мгновение остановилось, ибо никто, никто прежде меня так не обнимал. Я поняла: рассказ понравился, а это спасибо, такое мужское спасибо… и что-то ещё… что-то ещё чему я не могу поверить, не смею, права не имею, ибо уже случилось «Мечтание о Тарзане». Я понимаю: Виктор не читал второй текст, Антошка тоже не из болтливых, иначе бы я не получила такого объятия, от которого во мне всё взрывается, куда-то устремляется, кричит, болит, ломается, а я умоляю время остановиться. Я готова вечность так стоять на крыльце, но Виктор ослабляет хватку и отпускает меня: жизнь побежала.
– Заходите! Давайте! Плов ещё не готов, поэтому кофе… Или чай? Кофе. Хорошо. Ой, Витя, прости! Я молоко забыла, а фиников не было… Чай? Черный? Зелёный? Антошка, тебе сколько сахара? Так держите… И на старую веранду пошли, там диван. Покурим заодно…
– Вы курите? – неодобрительно удивляется Виктор, и я вновь столбенею.
Единожды в жизни я слышала подобные интонации в голосе другого: «Ты куришь? – Да. – Ты бросишь. – Нет! – Бросишь». И я бросила лет на семь, хотя другой так и не случился в моей жизни: это было послесловие. Моя память очень нежно хранит и тот образ, и разговор, и интонацию. Тогда мне впервые в жизни захотелось быть послушной мужчине, ибо он был достоин моего послушания. Это было чуть больше десяти лет назад, и больше такого со мной не приключалось, однако получите и распишитесь на старости лет: и во мне снова всё взрывается, куда-то устремляется, кричит, болит, ломается… А в реальности? В реальности мы весело шутим с Антошкой: теперь он моя таблетка от боли.
– Ну, и я покурю с вами за компанию, – сдаётся Виктор и достает сигареты. – А здесь многое изменилось. Это вы всё сами сделали?
– Конечно, сама! – распушаемая от гордости, отвечаю я, ибо мои поделки оценили… и это очень приятно.
Ребята успели обойти дом, попрыгать на крыльце и заметить, что надо бы снова заскочить и что-то там подделать. Виктор залез на крышу и, оценив моё творчество, помыслил всё исправить. Но я знаю: они здесь, чтобы попрощаться, ибо наступит утро и… но всё равно мне приятно.
– А что вы собираетесь с фасадом делать? – спрашивает Виктор.
– Покрашу, как только погода установится…
– Да, можно. Есть краска, называется «Резиновая»…
– Я её уже и купила.
– Только сначала нужно прогрунтовать, – замечает он.
– Ну, Витя! Ну, вот зачем ты так! – расстроенно восклицаю я и замечаю, как уголки его губ чуть дрогнули, выдав внутреннюю улыбку: он понимает, опять испортил мне весь «фэншуй», задав непредвиденный фронт работ. – Ладно, оставили дом в покое. Расскажите лучше про объект, куда вас забрали…
И опять солирует Антошка:
– Сначала я оказался там полным придурком, который ничего не понимает.
– Ты?! – смеюсь, хорошо помня своё возмущение от знакомства с этой бесцеремонной Оглоблей. – Но затем ситуация исправилась, да?
Ситуация, действительно, исправилась: к концу командировки, в которую они так спешно уехали от меня, Антошка уже был в полном фаворе у старой заказчицы… и это мне тоже весьма знакомо. Место придурка досталось Женьке, моему маленькому волоокому Чуду, но в финал вышел всё-таки Виктор.
– Витя, такого не может быть… Почему? – но мой Геракл лишь машет рукой, и о его подвигах повествует Тарзан. И мы уже все дружно смеёмся.
На улице начало мая: несмелая листва, тяжелые облака, теплая прохлада; старая веранда и трое беспечных людей, ибо разговор как-то незаметно переметнулся к моему рассказу: мы на все лады обсуждаем наказание Антошки.
– Вы бы не успели, а листок бы уже падал у дверей, как… – и Тарзан описывает в воздухе странный пируэт, – а ручка в столе… – и дальше идёт такой мощный жест, что я теряюсь в догадках, – как… как… – Антошка подбирает образ.
– Меч короля Артура… – помогает ему Виктор.
– О! точно! Писать? Ага?! Как же! Никогда! Вот если бы спилякать чего-нибудь, это дело другое, – и Антошка не без воодушевления оглядывается вокруг.
– Витя, Витенька, переведи, пожалуйста, – прошу я, заливаясь смехом, так как совершенно ничего не поняла.
И Виктор переводит. Мы всё втроём знаем, что во время стройки я запутала своего Тарзана настолько, что в ночь он пришёл ко мне в гостиничный номер за наказанием. Мы все помним, как утром он хмурился, так как с ним случилось «динамо». Однако теперь парням известно, что в моей голове жила всего лишь беспечная фантазия: усадить этого охломона за стол, вручить ему ручку, чистый тетрадный лист и заставить писать: «Матом ругаться унизительно, унизительно ругаться матом». И вот я слушаю альтернативную версию развития событий, которая мне бы и в голову не пришла:
– Вы и отвернуться бы не успели, он бы сбежал, а за ним и тетрадный лист устремился. Только и увидели бы, как он кружится у дверей и падает на пол. А! Ещё ручку, воткнутую в стол, словно меч короля Артура.
– Теперь всё понятно, – улыбаюсь я, полная решимости развить тему, но Виктор спрашивает что-то о доме, о тепле, о пристройке, о зиме.
– Ну, в зиму ещё переспать надо, а там посмотрим… – легко отвечаю я, постфактум заметив оговорку. – В смысле перезимовать! – поправляю сама себя, интонацией давая понять, что вот только попробуйте засмейтесь, только попробуйте, я тут же расскажу и совсем без шуток, почему оговариваюсь таким образом дважды.
– Да, мы поняли, поняли, – миролюбиво замечает Виктор… и опять улыбается про себя.
Виктор… Виктор… я сижу рядом с ним и каждой клеточкой ощущаю, как он улыбается, да вот так вот внутренне, оставаясь внешне спокойным, ровным и выдержанным. А вокруг него возятся два шалопутных и несмышленых котёнка, которые так никогда и не вырастут. Я знаю, он наблюдает за нами, нет, даже не за нами, а всеми деталями. Он внимателен именно к деталям, и эта черта его характера. Она раскрывается мне, что называется, «здесь и сейчас». Он знает, что я тайно любуюсь им: он прочитал об этом моём намерении и позволяет ему осуществиться. Как? Да, вот этой своей внутренней покровительственной улыбкой доброго взрослого, тепло и по-дружески относящегося к маленькому ребёнку. Кто маленький ребёнок? Я. Ну… и, конечно, Антошка, Малой и ещё вагон и тележка. Много нас бегает таких, кто-то, как я, например, успел даже состариться…
Из кухни очень вовремя подала голос мультиварка, ибо кофе допит.
– О! Плов приготовился! Пошли в дом, – командую я и легко прыгаю с веранды, так как старое крылечко разнесла в пух и прах, а новое ещё не построила.
Иду в дом и не вижу, как спускаются парни, но кожей чувствую, что игривость моего прыжка не осталась не замеченной. Да, а что делать? Недогоревший в молодости порох… Я иду в дом и не оглядываюсь: мне всё равно кто и что там подумал, надумал, рассудил. Я устала оглядываться! Мне просто весело! Теперь меня спасает старость, а от парней исходит ощущение ровной и теплой смешливости, заставившее меня окончательно расслабиться и… быть собой, просто собой.
И вот мы сидим за столом, и у нас полная идиллия: место во главе стола, на единственном стуле, досталось конечно же Виктору, как и лучшая тарелка, вилка и самая большая кружка; мы же с Антошкой как-то угомонились почти на полу, друг напротив друга. Мы о чём-то болтаем, а «папа» за нами с этаким добродушием наблюдает. Я вошла в раж, я раздухарилась и дурачусь в меру своей испорченности:
– Ты кушай, кушай, солнышко моё, не отвлекайся! – размешивая Антошкин кофе, бегло замечаю и понимаю, что и «солнышко», и забота о чужом кофе не остались незамеченными. – Тарзанчик мой! Ты же понимаешь, Антошка, что это опоэтизированный художественный образ. Как ты спускался? – и мы смеёмся, ибо помним этот момент.
– Оглобля чуть не упал, – вспоминает он своё первое прозвище.
– Кстати, плов очень вкусный, – замечает Виктор и разговор переходит в другое русло: ребята рассказывают о своём.
Разговор… разговор… этот добрый и лёгкий щебет обо всём и ни о чем, в котором открываются люди. Я слушала и млела, ловила каждую историю парней, а в голове кружилось своё: всё это уже было со мной… А сейчас? Сейчас дежавю. Когда-то, в лето миллениума, у меня были и эти весёлые посиделки на кухне… и два рыцаря сердца в придачу. Теперь в моём сердце живут истории о чудесных богатырях, но оказывается они сотканы из моих же воспоминаний, что привели парней ко мне в дом и овеществили реальность…
Но вот у Виктора зазвонил телефон, и мы затихли. Вот готова поспорить на… на что-нибудь, но мы с Антошкой, словно нашкодившие дети, вжали головы в плечи, когда «папа» ответил на звонок:
– Да, Тёмыч, привет…
В нашу идиллию ворвалась взрослая жизнь, ибо звонил начальник. Разговор затягивался, поэтому Виктор вышел во двор, в сад, а мы с Антошкой принялись вспоминать… нет, не наши шалости, а строчки текста, и чуть не захлебывались своим кофе. Затем пошли и полетели приветы Малому, который нам что-то долго не отвечал. Потом мы выяснили, что Женька сломал правую руку, а левой печатать не с руки. Но вместо сострадания, горе этого чада вызвало у нас бурный смех. В общем, разошлись не на шутку.
Вернулся Виктор, сказал, им пора. Сказка кончилась. Я не стала задерживать ребят, наоборот, засуетилась, чтобы они ничего не забыли, однако им уже ничего было и не нужно.
– Антошка! А матрас! Вы же матрасом приехали!
Я метнулась в дом и, вытащив матрас, торжественно вручила его владельцу. И пошла провожать гостей до «калитки в проекте», однако остановилась на полпути, встала на высокий камень, раскинула руки и скомандовала:
– Обнимашки!
И первым подошёл Виктор. И нагнулся. И снова пересчитал все мои ребра, но уже как-то иначе… совсем иначе: он вдруг поднял меня над землей. И я повисла у него на шее, весело дрыгая ногами и заливаясь детским смехом: второй акт мне был известен. Так меня долгие годы обнимал Полковник, отчим подруги.
Мне было пятнадцать, когда я впечатлилась – единожды и на всю жизнь – взрослым мужчиной, чужим любовником. Было темно, когда я, распрощавшись с подружкой, собралась домой: мы жили в пяти минутах ходьбы друг от друга, поэтому бегать по темноте мне было привычно. Однако Полковник, оказавший в тот момент рядом, не отпустил меня одну в ночь, а в приказном порядке усадил в машину и повёз домой: «Ну… неудобно же… мне тут совсем рядом… я бы сама могла добежать…» – оправдывалась я, чувствуя себя, действительно, очень и очень неловко.
– Послушай, Рита… – остановил мои причитания Полковник (это, действительно, был полковник милиции, и разговоры у него были короткие), – и запомни навсегда: для человека нельзя жалеть ни ласки, ни одеяла.
Меня высадили у подъезда, дождались, когда войду, и уехали. С того дня, кто бы и что о нём ни говорил, я знала: Полковник хороший человек, настоящий. Спустя два года я уехала, вернулась через пять и нашла его уже в статусе «мужа» и «отчима». И если со статусом «жена» у него и были какие-то сложности, до меня они не долетали; а вот со статусом «падчерица» очень даже... И тогда, чтобы хоть как-то сгладить неловкость из-за поведения подруги, я стала распахивать руки… и устраивать обнимашки радости, ибо всегда! всегда по-настоящему была рада встречам с ним. Меня обнимали, поднимали, я повисала на шее и непроизвольно дрыгала ногами, заливаясь смехом от счастья. И хмурость встреч рассеивалась: один не может не улыбаться, когда все радуются. Обнимашки стали традицией. Шли годы. Мы с подругой вошли в возраст прекрасной зрелости, родители – первой старости: приходилось уже памятовать о спине Полковника. Мы обнимались четырнадцать лет, потом я снова уехала…
И вот я снова в юности: повисла на шее сильного и доброго мужчины и, словно маленький ребёнок на шее отца, ни о чём ни помня, ни заботясь, восторженно бьюсь объятьях. Я забываю про все свои ребрышки, которые ещё чуть… ещё чуть и хрустнут, но всё одно – мгновение остановись. Я затихаю. Виктор ставит меня на землю и отпускает. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. И я поворачиваюсь к Антошке.
Тарзан наклоняется и обнимает меня одной рукой, так как другой обнимает матрас. Ну, эти объятия мне хорошо известны: они, словно ураганный ветер, пролетают ниточками воспоминаний по всем закоулкам памяти, заставляя смеяться, но это не детский смех, нет. Это смех старой женщины, которая ещё чуть… и начнёт шутить. Однако я помню: ребята приехали попрощаться, поэтому шутки в сторону. Я тепло отвечаю на объятья Антошки, и отпускаю его с богом, ибо ещё чуть… ещё чуть и старой женщине захочется пошалить.
Карлсонята улетели: сказка кончилась, Малыш вырос…
Я прибралась, сделала кофе и отправилась вновь на старую веранду, чтобы смотреть в небо и слушать шум мыслей в своей голове. Однако шума не было, там было спокойствие и… благодарность. Мальчишки подарили мне два часа своего времени, два часа своей жизни, два часа веселья и теплой радости: они подарили мне мою сказку… и свою молодость. В тот вечер на старой веранде старого дома долго сидела молодая старушка: она смотрела на луну и бегущие облака, слушала соловья в дальнем лесу и не слышала шум дорог, она силилась прочитать в своём сердце новую сказку… ибо ей подарили странное объятье, которого с ней не случалось, и память о котором всё ещё хранили рёбрышки. В тот вечер на старой веранде старого дома долго сидела старая девушка и не хотела идти спать, ибо знала, утром наступит другой мир… Мир, в котором больше не случится богатырей. Мир, в котором ей останется только память. Старая девушка знала: она всё прошла в этой жизни, и больше сюрпризов не ждала. Молодая старушка не спорила с ней, она лишь смотрела в небо… и силилась услышать новую сказку.
Да, я просидела почти до утра, с перерывами, конечно, и не желала идти спать, так мне не хотелось отпускать этот день, в котором я каждой клеточкой своего тела ощущала присутствие другого. Да, рядом со мной сидел мой герой, мой богатырь, мой Геракл, сумевший так легко впечатать свой след в мою память, подарив ей нечто новое. Он пил чай, молчал вместе со мной и лишь лукаво улыбался...
Виктор, действительно, подарил странные обнимашки, которые я не могла расшифровать – от слова «совсем». Раскладывать их по дедушке Фрейде и закатывать себя и другого в асфальт прозы жизни, мне очень не хотелось, хотя это было бы проще всего. Но за долгие годы эта прозаическая культура последнего столетия мне надоела до тошноты, поэтому уж лучше личный бред поэтический.
Я понимала, внешне между обнимашками с Полковником и Виктором не было никакой разницы. Полковник обнимал по-отечески, тепло и щедро, его объятия всегда говорили об одном: «Папа рядом! Всё хорошо! Папа защитит! И никому тебя больше не даст в обиду!», а я отвечала ему: «Я здесь! Я твоя дочка! Я люблю тебя! Я верю тебе! Я знаю: всё хорошо, ты же рядом!» Нет, у меня есть свой чудесный и восхитительный отец, которого я очень люблю. Это не было замещением или прочей психоаналитической ересью: это не я обнималась с Полковником все эти годы, а его строптивая падчерица. Осознавали ли мы это? Думаю, да: игра поддерживалась осознанно. Это была наша маленькая сказка жизни…
Мало того, когда умерла моя матушка, то обнимашки перенеслись и на мать подруги, с которой у последней тоже были в тот период сложные отношения: «Если хочешь, я вместо тебя буду звать её мамой?» – подруга не возражала. Поэтому мы стали чаще наведываться к её родителям, где я сначала обнимала и долго кружила по комнате маму Вику, а потом с восторгом щенячей радости висла на Полковнике. А затем накрывался стол, и мы все о чём-то весело болтали, шутили, смеялись и расходились, как правило, лишь к полуночи. И уходили мы с подругой всегда «кривыми саблями», как она говорила, пьяные от счастья и восторга жизни…
И вот в эту мою знакомую мелодию Виктор вносит свои новые нотки: нечто мужское, сильное, намеренно сильное, собственническое, намеренно собственническое, отчего объятия перестают быть просто заботливой опекой маленького ребёнка, в них слышится и иное… там все выросли, там все взрослые. Это объятия серьёзно настроенного мужчины по отношению к жизни вообще, и женщины – в частности. В той сказке живет… я не знаю, что там живёт. Мне это неведомо. Оказывается, в этой жизни есть нечто, что на собственной шкурке мной пройдено не было, поэтому я так силюсь услышать слова другого, но в ответ тишина… Другой молчит и лишь лукаво улыбается. А в действительности?
В действительности я просто смотрела на луну, уже давно проплывшую над соседской крышей и теперь зависшую где-то над огромным клёном, и терялась в пространстве и времени. Однако одно я знала точно, что ко мне сказка Виктора не могла иметь отношения! В противном случае, похороните меня рядом с дедушкой Фрейдом.
Так наступило утро, и я всё же отправилась спать. Укладываясь, укутываясь и затихая в постели, я прощалась с этим днём, прощалась со своими богатырями. Прощалась с Виктором, подарившим мне новое… Моё сердце всё ещё трепетно вдыхало, памятуя его объятья, и ребра – вместе с ним. Однако наступил новый день, и прошлый канул в Лету.
Утром в смутном облаке хмари неясных фраз, обрывков тишины, я пошла в лес, забыться в движении. И минул день. И снова утро. И снова лес. На несколько дней я потеряла покой, столь трудно приходила сказка, облекаясь в Слово, но всё-таки спустя неделю я услышала и её. Оказывается, двадцать лет назад я, занятая своими сценариями жизни, прослушала её добрую и старую, как мир. И вот я снова на старой веранде. И луна зависла над клёном. И в дальнем лесу соловей.
– Здравствуй! Не пугайся! – выглядывает тёмный силуэт из дверного проёма, что выходит на старую веранду из дома.
– Привет! Выходи… Садись… Кофе? Чай? Кухня там…
И мой воображаемый гость уходит в мой новый домик, чтобы хозяйничать на моей кухне, словно мы расстались только вчера, а не двадцать лет назад. Он всё так же высок, подтянут и лёгок в движениях. Со спины его можно принять за мальчишку.
– Ну, рассказывай… как ты здесь?.. – спрашивает он, усаживаясь рядом на диване, и я знаю, что ему очень хочется добавить «без меня».
– Хорошо. Карлсонят проводила… – я улыбаюсь, смотрю на своего воображаемого собеседника и не вижу в темноте его лица, лишь силуэт. – О, какой ты седой… или это луна?
– Шутила? – спрашивает гость.
– Ну, было чутка…
– Хорошо, не шалила, – замечает он, и я притихаю.
И мы молчим. И вокруг тишина. И луна уплыла. А соловей всё поёт.
– Слушай…
– Да?
– Тогда у вас… у тебя… с полковником что было? Ты так быстро уехала…
– Да, ладно! Он тоже был Полковником? Не может быть! – смеюсь я. – Это просто судьба! Ну, настоящий мужчина!
– Так что произошло? Об этом ещё долго говорили… и нехорошо.
– Я не знаю. Над этим надо помыслить. Я тогда заигралась… и доигралась: залезла в чужую сказку, и всё как-то попуталось. Это он… именно, он первым пересчитал мне все ребра, и мне сие не понравилось. Но что я могла тогда знать, двадцатидвухлетняя девочка, о разочарованиях взрослого мужчины? Поэтому и забыла его на все эти годы, забыла от слова «совсем». Однако чуть не провернула вот такой же номер со своим Тарзанёнком, только уже осознанно. Слава богу, этот пострелёнок, словно ветер… – и я повторяю в воздухе пируэт Антошки, изображающий падение осеннего листа. – Главное, чтобы его окончательно не превратили в таблетку от психопатологии чужих страстей. Он чудный мальчишка, но если так случится… будет печально.
– А что твой Геракл? – спрашивает гость, тая в себе улыбку.
– Виктор? О, Виктор!.. Это рыцарь из средневекового романа. Это герой из былинного эпоса. Это принц из детской сказки. Это мечта мудрой женщины. Такая тихая, домашняя, уютная, незаметная и спокойная мечта без «Санта-Барбары» про страсти и страдания. Это ты двадцать лет назад… – и я смотрю в глаза своему собеседнику, но вижу лишь тёмный силуэт, в котором читаю иную жизнь, иную судьбу и вижу иную себя. – Теперь я знаю, ребра считают не только от боли. Знаю и то, что ты не отпустил бы меня… О! какая жизнь настала бы тогда: раз в год море, пальмы и цветы, а на сдачу – палаты, халаты, столы; пароварка, котлеты, чаи, – начинает рифмоваться в моей голове веселый бред, но мой собеседник серьезно спрашивает:
– Нравится?
– Ну, над этим надо помыслить… – завожу я любимую «пластинку». – Где-то я всё это уже видела… и было это, что называется, вчера. Это Витенькины картинки, мысли, планы на жизнь, мечты: раз в год море, пальмы и цветы, а на сдачу… Ну да, прости, было дело: с ним я тоже чутка пошалила, но весьма быстренько обожглась. Это всё старик Фрейд! Это он меня своими сказками попутал, – весело оправдываюсь, ища виноватого. – Но как можно жить в такой скукоте? Всё такое правильное, серьёзное, цельное – до тошноты.
– Ты только сейчас не шути…
– А утром можно?
– А утром нужно, – улыбается мне гость.
И сердце моё тает: я знаю эту улыбку, я видела её недавно…
– Карлсон, ты вернулся? – спрашиваю я, но Карлсон спрашивает о Малом. – Женечка… - нараспев тяну я, - моё маленькое волоокое Чудо… Ох, Милый, с Чудом у нас беда…
И мы молчим. И вокруг тишина. И не слышно уже соловья. И крик петуха. И гость мой исчезает в пространстве и времени. Я устала сидеть, глаза слипаются, поэтому иду спать, так и не ответив себе на вопрос: понравилась ли мне та, другая жизнь, которую я не прожила?
И я засыпаю, прощаясь со своими богатырями: завтра, завтра они превратятся просто в весёлых мальчишек, что когда-то давно построили мне маленький домик долгой мечты. Почему? Потому я уже слушаю другую сказку, которую пропустила когда-то давно. И к Виктору эта сказка не имеет никакого отношения, но именно он подарил мне её… своими объятиями.
И вот снова утро. И старая веранда. И без всякого художественного вымысла я прислушиваюсь к незнакомым тихим звукам в старом доме: кошка? ветер? пустые бутылки? На улице хмуро и холодно, я, вся съёжившись, обнимаю горячую кружку и мне лень даже повернуться, не говоря о том, чтобы встать и пойти посмотреть. Поэтому сижу, курю, разгадываю тихие звуки… и чувствую, что кто-то смотрит на меня из дверного проёма. Откидываю эту мысль как абсурдную: никто не полезет ломать ноги в развалившийся дом, когда к новому ведёт тропинка без какого-либо «в проекте». Но ощущение не уходит, поэтому голову всё же поворачиваю.
– Здравствуйте…
– Хммм…
– Напугал? Простите…
– Ничего страшного. Выходите!
– Вы здесь живете?
– Нет! Курю! Выходите!
И гость мой выходит. И оказывается высоким подтянутым и далеко не старым мужчиной, весьма приятным и красиво седым. Я настороженно, очень внимательно и остро смотрю на него, пытаясь понять, что он забыл здесь… и теряюсь в догадках, точнее, их просто нет. Одно хорошо: угрозы от него не исходит, поэтому расслабляюсь и жду объяснений: чего, мол, забыл ты здесь… добрый молодец?
– А я еду мимо… смотрю, может быть, что-нибудь продается…
– Нет, здесь ничего не продается.
– Извините ещё раз. Всего хорошего. До свидания.
– До свидания.
И гость мой исчезает в старом доме также тихо, как и пришёл.
– Нет, определённо нужен забор! И как можно скорее… А могла бы и пошутить: мол, нужна дача, можно, но только со мной в придачу, – устраивая очередную грядку под будущие «цветуёчки», шучу я часа через два. – А как же план: спокойствие, одиночество, тишина? М-да, с чудом у нас беда… С мозгами у тебя ерунда, а чудом всё в порядке: «Заказывали? – Получите и распишитесь». Ну, над этим ещё надо помыслить…
И был вечер. И был ливень. И была радуга.
15.05.2020 года