Независимо от того, как складывались наши с отчимом отношения, я никогда не говорил ему «ты». Однажды художница, которая продавала свои картины рядом с нами в галерее на Крымском Валу сказала: «Как хорошо, что ты папу называешь «на вы», в этом чувствуется такое уважение». Она не знала, что он мне не отец. Отчим всегда при других людях называл меня своим сыном, и, возможно, иногда даже гордился мной.
Эдик появился в нашем доме, когда мне было пятнадцать. Всеми фибрами своей подростковой души я принял его в штыки. Мы всегда жили одни, у мамы после развода никого не было. Естественно, я жутко ревновал, хотя не понимал этого, это были чистые эмоции собственника. Когда он, придя усталый с работы, присоединялся к ужину, я просто вставал и уходил из-за стола. Я не здоровался с ним, не разговаривал, и старался свести наши контакты к минимуму. Если я говорил ему что-то, то это могла быть только грубость или очередное замечание. Он очень переживал, но мне было наплевать.
После душа или ванны Эдик любил ходить по квартире с полотенцем на плечах, накидывал его на манер халата, как после бани. Меня это просто бесило.
Отчим был заядлый охотник, часто он приносил домой утку, добытую на заливах Ангары. Я лишь презрительно фыркал. Как-то так получилось, что еще мой родной отец отбил у меня охоту стрелять из ружья. Появление отчима лишь добавило мне проблем. Я переживал не за невинно убиенных животных, а из-за того, что, когда я был еще маленьким, отец ушел от нас к другой семье, поэтому внутренне я отвергал все, что было с ним связано. Первые годы он еще периодически появлялся, брал нас в походы на Байкал. Но потом уехал в другой город и мы больше не виделись. Значительно позже мы стали с ним переписываться и хоть как-то поддерживать связь.
По характеру Эдик был очень общительным. В его семье всегда было принято устраивать большие застолья, где собиралась вся родня. Он родился в интеллигентной семье в Витиме, небольшом поселке в Якутии. Воспитывали его бабушка и дед. Дед был директором школы. Эдик с детства был окружен любовью и вырос очень близко к природе. Наверное поэтому он выбрал профессию геолога.
После института он много работал «в поле». Месяцами был в командировках на разведке и добыче золота в Бодайбо. Жил в палатках, иногда приходилось питаться только дичью, добытой в лесу. Он хорошо зарабатывал. Несколько раз с друзьями они летали самолетом в Иркутск и обратно, чтобы пообедать в ресторане гостиницы «Интурист».
Эдик заведовал партией, был начальником над бывшими уголовниками, которые работали на прииске. Он неплохо находил контакт с этими людьми, а таким, как известно, сам черт не брат. Отчаянные головы. План по добыче золота партия выполняла и перевыполняла, все было на мази.
Потом из-за длительных командировок у него не сложилась личная жизнь, он разошелся с женой и на этой почве запил. Бросил геологию. Пил сильно, до белой горячки. Его привел к маме их общий друг. Мама буквально вытащила его, ухаживала за ним, и он завязал. В городе стал работать преподавателем в детской фотостудии. Стал оформлять фотографии большого формата в рамку, под стекло, с красиво подобранным паспарту, и успешно их продавал. В центре Иркутска было место, где тусовались художники, он стал туда ездить почти каждый день, как на работу. Постепенно освоил живопись масляной пастелью, это достаточно сложная техника. Писал копии своих же фотографий байкальских пейзажей, и скоро нашел своего покупателя. Со временем вступил в Союз художников и всегда очень этим гордился.
Отчим был продавцом «от бога». Ребята-художники, которые бегали в магазин за водкой, просили его присмотреть за картинами. Когда они возвращались, Эдик успевал продать одну или несколько соседских «зеленок», как в среде художников презрительно называют среднерусский пейзаж. Он «скрадывал» покупателя, как говорила мама. Во время разговора с клиентом, который останавливался у стенда с картинами, с улыбкой и в нужное время он мягко и ненавязчиво вставлял свои комментарии. У него было много постоянных клиентов, которые периодически докупали его работы в свои домашние или офисные коллекции. Терпение и труд – нетривиальные слова для свободного художника. Иногда Эдик мог неделями впустую ездить на торговлю, и потом за один день сделать месячные продажи.
Непьющий, с приветливой улыбкой, он вызывал доверие у людей. У него были седые, слегка вьющиеся волосы, небольшая борода и усы. Летом он носил светлую рубашку, брюки и туфли, весной и осенью светлую куртку. Из-за такого имиджа ему часто предлагали вступить в очередное русофильское сообщество, но он всегда отказывался.
Курил он страшно много, минимум, две пачки в день, и был приверженцем одной и той же марки болгарских сигарет «Родопи». Чтобы их купить, нужно было ехать на Тимирязевский рынок, только там, в одной табачной лавке, можно было их добыть.
Эдик был третьим мужем моей матери. Самое интересное, что он был свидетелем со стороны жениха, когда моя мама в первый раз выходила замуж. Прожив десять лет вместе как муж и жена, мама и отчим решили расписаться, это был брак по расчету в сознательном возрасте. В ЗАГСе регистратор спросила: «Будет ли невеста менять фамилию?» Потом еще раз прочитала: «Кабакова и Пивоваров», – и сама же ответила на свой вопрос – «По-моему, не стоит, хорошее сочетание».
Когда я вернулся после службы на флоте, мы переехали жить в Подмосковье. Мы с отчимом часто ходили вместе на рыбалку и за грибами. Соседи по околотку говорили нам, что «Здесь рыбы нет». Отчим стал ездить на Истру два раза в неделю. Для этого он купил велосипед и терпеливо облавливал все небольшие ямки на речке. Уже через месяц он нашел хорошее место. Когда Эдик принес несколько килограммов рыбы, пойманной за один вечер, и, в том числе, килограммовую щуку, то все соседи ахнули. Оказалось, все дело в методе.
Я поступил на вечернее отделение и стал ездить шесть дней в неделю в институт. После работы и учебы в городе я приезжал домой на «собаке», как у нас называли электричку, ужинал, падал на кровать и засыпал. Родители тянулись на мою учебу и старались помогать мне деньгами – я учился в коммерческом ВУЗе. Дома у нас был общий «котел». Все, что я зарабатывал на своих первых более-менее постоянных работах, я складывал в банку. Туда же клали деньги мать и отчим. Так мы формировали семейный бюджет.
Одно время я помогал отчиму возить картины на вернисаж на Крымском Валу. Он был после операции и не мог сам таскать тяжелые сумки с оформленными в багет картинами. За эти несколько недель я понял, что быть независимым художником не так-то просто.
По-настоящему, отчимом, он стал мне уже перед своим уходом. Он сильно болел, болезнь быстро прогрессировала. В последние годы Эдик сильно скучал по своему сыну, который остался в Иркутске. Я же был сыном приобретенным, но стал относиться к нему как к отцу только незадолго до его смерти. К своему сожалению, я его поздно принял и понял. Он был очень доброжелательным, терпеливым и мягким человеком.
(корни, открытия)