Из сборника "«Воспоминания. Остров Наргин (Бёюк-Зиря).
Из сонетов о Любви Эфрона: -
«Не властен я над плотией своею.
Никак не победит её рассудок мой...»
На следующий день ты, Валентина, когда я пришёл, была одна дома и сказала:
- Нинка пишла до дому. Так шо мы вдвох сёдня граться будымо. Я буду кишкой, а ты мышкой. Ховайся.
И ты, отвернувшись, закрыла глаза, считая: - раз, два, тры, я иду шукать. Хто нэ заховався, я нэ выновата. - Я, спрятавшись за сундуком, следил за тобой. Ты стояла на коленях, по-кошачьи вытянув руки, как кошка лапы. Вырез просторной сорочки из тончайшего батиста в цветах васильков открыл моему взгляду нежные изгибы твоего тела. Ты, словно , кошка на охоте, наклонилась и вытянулась так, что я увидел бело-розовые твои бёдра. Сорочка сползла с твоего плеча, оголив его и твою млечную грудь. Этого было предостаточно чтобы кровь во мне закипела. И тут ты обратила взгляд своих зелёно-карих глаз, этих ангельских глаз, на меня... Из окна золотисто-лунный свет вплетался в твои волосы... И я услышал твой «кошачий» вопрос:
- Ханджийчик, и дэ цэ ты сховався? Мабудь пыд одияло зализ. Зараз я тэбэ там и пиймаю.
С этими словами ты прошествовала на четвереньках к кровати и, по-кошачьи выгибаясь, шмыгнула под одеяло. Наступила тишина. Я не знал как быть дальше. Но тут услышал нежное-нежное: - М-я-у-у. – И опять тишина. И вновь: - М-я-у-у.
- Я инстинктивно подкрался к кровати, пригнулся так, чтобы ты меня не видела. Но!...Кошка и в постели кошка! Ты схватила меня за шиворот и, подтягивая к себе, глядя тёмно-зелёными хищными глазами камышовой кошки, шептала:- Делай як я скажу, а то зАраз зъим.
И я старательно делал. Лучшей кошечки-учителя, чем ты, Валюша, и представить было нельзя в тот вечер. Порой ты отталкивала мои шальные пальцы от своей пизы и переходила к более желанным для тебя утехам. Ты подставляла мне свои тугие, пахнущие молоком и мёдом груди, и я чмокал губами их восхитительный напиток. Ты извивалась. Твои руки, подобно вьющейся виноградной лозе, вызывали в нас ещё большую страсть, которая вела к чему-то более похотливо-желанному. И ты прошептала: - Мишенька,... знимы з мэнэ трусы. - Своими горячими, трясущимися руками я снял, как ты сказала. Сняв с тебя трусики, я будто оторвал крылья у бабочки. И ты уже не могла справиться со своей страстью.
- Ах, Миша, правду про вас кажуть, шо ханджии як дурман...
И ты раздвинула ляжки. Перед мной во всю свою красу представилась твоя пиза, пышные лепестки которой были полуоткрыты. Аромат твоего страстного тела вскружил мне голову, кровь вскипела... В этот миг я был парнем, перед которым тебе было невозможно устоять, а ты была горячей и ХОТЕЛА. Валентина, признайся хоть сейчас, ты хотела чтобы я тебя «отлюбил» до конца? Ведь я чувствовал как твоё сердце билось быстрее чем железы змеи выпускающей яд. Ведь не Любовь же это была, а всего лишь жажда твоей молодой, здоровой, сильной матки, влекущей к себе мой медовый «любовник» для наслаждения. «Ключик-секелёк» от тоненькой преграды твоей целомудренной пизы упивался поцелуями с моим «любовником», который как шмель жужжал у лона улья за которым купающаяся в меду матка. Остановить дерзость проникновения моего «любовника» в святая-святых к медунице твоей пизы могла лишь ты. Но ты этого не пожелала, а у меня хватило стойкости, и мой юный «любовник» без колебаний наконечником своей пики вонзился в глубину лона, и ты стала ЖЕНЩИНОЙ.
За окном золотилась луна, за сундуком и за печкой вовсю стрекотали сверчки... Улыбка озарила твоё лицо. В искристых озёрах твоих глаз светилась россыпь утолённого желания... Ты взяла мою голову в свои ладони, и глаза твои вспыхнули сиянием зелёно-карих звёзд. И ты сказала:
- Ханджийчик, я тэбэ ныколы нэ забуду. Ты – мий Пэрвый.
Валентина, милая моя доярочка, и я тебя никогда не забуду. Напиши мне. Письма с Большой земли – это радость для нас, наргинских огнепоклонников.