Сколько раз в своей мятежно-неровной жизни я убеждался, что без подсказки свыше, мне не под силу было бы найти выход из возникавших потёмочно-тупиковых ситуаций. После отбытия срока, всей душой, измученной в разлуке, я ожидал и надеялся, что возвращение к Рите с доченькой, подобно ясной зорьке нового дня, озарит наше совместное счастливое проживание. Но так сталось, что и нас не миновало известное предупреждающее речение: «Невозможно дважды войти в одну и ту же реку».
Пятилетняя полоса разобщенности, равно как и безудерж моих рисковых проявлений на вольной волюшке, сделали свое черное дело. И только благодаря тому, что мы с Ритой не отмахнулись от настояний совести и долга к участи нашей доченьки и друг к другу, Господь не допустил полной опустошенности того, что долгие годы поддерживало и животворило нас. Мы с ней были едины в желании, чтобы наша кровинушка менее всего пострадала от случившегося. И кажется, нам это удалось…
Так уж сталось, что побитый жизнью, вопреки ожиданиям, я снова оказался у разбитого корыта. Но Господь непостижным провидением Своим, приготовил для неслушного чада, нежданный и утешительный «гостинчик», который и доныне, словно праздник детства, направляет и выравнивает мою спотыкучую жизненную походку. После нашего окончательного разрыва меня, как и во время лагерной отсидки, тугим узлом скрутила бесприютная неприкаянность одиночества. Захолодевшее нутро мое тоскующе нуждалось в той душевной теплинке, которую я мог сыскать только в беззаветно любящем женском сердце. Та, которую я пытался взыскующе высмотреть среди разных и многих, должна была бы принять не только меня с моей раскарёженной жизнью, но и ни в чем неповинную малышку-Алёнку.
И представьте, однажды она явилась мне Царевной Несмеяной, которую прославила одна из часто звучавших песенок моей ранней юности. Теперь-то я сознаю, что явилась она в заведомо уготованном Богом месте и часе. Как свет далекой звездочки в росной августовской ночи встречается с грустящим человеческим взором, точно так просветлило и обнадежило меня явление моей несравненной Катерины.
Как-то однажды мой новообретенный друг, Юрий Михайлович, музыкант и поэт, с которым мы вседушевно сошлись, зазвал меня в гости к своим знакомым. При этом он многообещающе заметил: «Поверь, Олежа, они-то, наверняка, оценят твою эрудицию и высокоумие». Признаться, мне было не внови шататься по гостям, ибо интеллигентному народцу в Караганде были небезынтересны мои рассказы о Мордовской отсидке и шибающие болью стихи политзаключенных, моих однокорытников. Помню, как в февральских сумерках мы шли по свеженаметенному снежку одной из окраинных улочек с небольшими кирпичными домиками, из труб которых тянуло дымком. Остановившись перед калиткой одного из них, он шутливо продекламировал слова общеизвестной песни, явно не догадываясь, что они станут провидческими: «Вот эта улица, вот этот дом, вот эта барышня, что я влюблен…»
Переступив через порог, я сразу почувствовал, что здесь явно рады нашему приходу. Моложавый улыбающийся Василий Новосад, как он представился мне, пригласил нас в просторную горницу, где его жена, сладкогласая толстушка Вера, проворно накрывала раздвинутый полированный стол. Следом за нами подошла обаятельная супружеская пара, Алексей и Марийка Гришуткины. Он, степенно благодушный, она же, живая и разговорчивая, сияя глазами, обращалась к нему не иначе как «Алек». Как я уяснил, уютный этот домик принадлежал родителям Василия и Марийки. В начале шестидесятых голодных годов они из Западной Украины вместе с шестью детьми перебрались в Караганду, населенную помимо аборигенов высланными кавказцами, немцами Поволжья и лицами, отбывшими наказание в многочисленных зонах Казахстана. Хозяин дома, Василий Тихонович, стареющий, но еще ощутимо крепкий мужчина, был мало разговорчив, но очевидно гостеприимен. Хозяюшка его, Любовь Александровна, выглядевшая гораздо моложе мужа, так и светилась приветливым радушием, столь свойственным женщинам украинкам. Меня подкупило, что разговор за столом был непринужденным и общевовлеченным. Поскольку народ собрался по-своему религиозно- озабоченный, совместное обсуждение библейских и вероучительных истин проходило не без полемического задора. Но поскольку Юрий Михайлович изначально представил меня как «непревзойденного знатока русской поэзии», я скоро всецело завладел вниманием благодарных слушателей.
И тогда-то во время одной моей впечатляюще звучной декламации в дверь вошла молоденькая, грациозно стройная, кареглазая девушка. Она понимающе скромно кивнула всем нам и опустилась в кресло, почти напротив меня. Уже не помню, что я читал, но ни за что не забыть мгновенно радостного предчувствия, поразившего меня. Проблеск сошедшего наития еще очевиднее высветился, когда минутой спустя мы встретились с ней взглядами. Возможно, ее впечатлила моё возбужденное чтение, но в глазах её мерцала та редкостная женственность и всеотзывчивость, уверившая меня, что наконец-то Небушко послало мне желанную сердцем суженную.
С этой минуты, не совсем еще понимая, но лишь ощущая непреходящую значимость случившегося, я с обнадеживающим ожиданием вошел в новую для меня реку. В тот незабвенный вечер мы не перемолвились с ней ни словом!.. Более того, только через полгода мы снова с ней встретились, чтобы уже никогда не расставаться. Но все те дни, недели и месяцы меня не покидала истовая уверенность, что не нужно больше томиться одиночеством, кого-то высматривать и искать, ибо Господь уже ответил на мои вопрошания и жизненную маяту.