Уже стемнело, когда у калитки Василия Николаевича Клечикова остановилась телега. Хмурый возница не стал привязывать заморенную лошадь, а только снял чемоданы да, пнув калитку, потащил к двери в избу. За ним осторожно ступая по тропке, взволнованно шла молоденькая девушка в беретике, по всему видать городская.
- Не боись. Сейчас откроет. Василь Николаич!!! – заколотил в дверь возница. – Отворяй. На постой к тебе зоотехника привез.
Изба молчала.
- Эх…. Придется Вам, барышня, в сарае ночевать. Пойду погляжу, может, сарай не заперт.
- Я те погляжу – раздался скрипучий голос и дверь дома приоткрылась. – Это когой-то ты мне привез?
- Зоотехника из Ленинграда. Антонина Андревна.
- Баба что ль?
- Женщина.
- О-о-о… ну теперь дело пойдет… - скептически протянул дед.
Возница вернулся к понурой лошади, присвистнул и скоро их силуэты растаяли в темноте.
– Ну заходи, коли приехала…
Дед, кряхтя, поднял чемоданы и потащил их в дом.
- Кирпичей что ли сюда наложила!.. Чегой-то у тебя там?
- Книги, дедушка.
- А у нас электричество только до двенадцати. А после двенадцати электричество добрым людям ни к чему.
Поглядев на часы, Василий Николаевич включил для яркости абажур.
- А ну-ка дай-ка я на тебя погляжу, Антонина Андревна.
Девушка смущенно стояла посреди просторной комнаты, теребя косынку на груди.
- Ничего… Гладкая…. Вы к нам насовсем али как?
- Насовсем, дедушка.
- Вона какая политика. Ну коли насовсем, давай, Антонина Андревна, чай пить. Вроде не остыл еще чаек-то.
Девушка, стараясь не стучать каблуками городских ботиночек, прошла и села за стол. Угрюмый серый кот выгнул спину и запрыгнул на печь.
- Ой. Какой хороший! А как его зовут?
- А ему фамилия ни к чему. Кот и все.
Василий Андреевич поставил на стол еще горячий самовар, а из буфета достал медную сахарницу, смородиновое варенье и баранки.
- А платить за тебя будут?
- Что платить?
- Ну эти… квартирные что ли. Ведь вот, к примеру, лектор на постой становится, так вот хозяину от колхоза трудодни идут.
- Да я ж не лекции читать, я в колхоз работать приехала.
- Это верно. Эх. Нет, не станут за тебя платить…. Ну вот пей чай, угощайся, да ложись спать. А то у нас будить некому. Петух и тот не кричит.
- Почему, дедушка?
- Да ведь соседский петух ему ожерелье пробил. Вот теперь петух и не поет и курей не топчет. А какой был петух раньше. Призовой! Вот я тебе историю расскажу…
И рассказал Василий Николаевич своей гостье одну за другой все деревенские байки, о всех соседях рассказал. Ввел, так сказать, нового человека в курс дела. Сидели, чаевничали, вежливо посмеивались. Вот уж электричество стало моргать, обещая погаснуть ровно в двенадцать, по деревенским меркам поздно. И погасло. Антонина Андревна собралась уж было поблагодарить хозяина да пойти спать. Но тут дед в темноте запалил керосиновую лампу и увидев, что она встает из-за стола, вдруг сказал.
- Ну раз попила чаю, теперь показывай жопу!
Ноги Антонины Андревны приросли к полу. Да и кто бы не остолбенел от такого. А дедок, пытливо глядя в глаза да причмокивая чаек с сахарком вприкусочку, говорит:
- Ну что, жопу-то покажешь али еще чаю?
Тут будь хоть трижды дипломированным зоотехником, да хоть бы из самого Ленинграда, а от такого как не онеметь?... На улице ночь-полночь. В деревне глухомань, ни огонька, ни звука, все добрые люди спят давно, а тут…. Сдавленным голосом, Антонина Андревна промолвила, что тогда, мол, еще чаю…
Дед Василий снова налил ей большую глиняную кружку чаю, подложил варенья в блюдечко и, как ни в чем ни бывало, продолжил разговор о сельском житие-бытие, о своей покойной бабке, о том, о сем… Антонина Андревна уж было решила, что ей послышалось, успокоилась было. Выпила чаю и снова хотела поблагодарить, как дед опять за свое.
- Так жопу-то показывать будешь?
Сердце Антонины упало. Советская девушка, комсомолка, еще и не целовалась ни разу и вдруг… такое… Напротив нее сидит старик, но еще очень даже крепкий и сильный старик. И, прихлебывая кипяток, улыбается да подмигивает ей и, знай, грызет себе сахарок.
- Ну что, красавица, жопу али еще чаю?
- Чаю….
- Эх, крепкая ж ты однако, Антонина Андревна – усмехаясь да почесывая бороду крякнул дед - Ну чаю так чаю…
Повисла тишина. Где-то в сенях отчаянно пискнула мышка, расставаясь со своей молодой мышиной жизнью в лапах старого кота. На стене тикали ходики, напоминая, что время идет, как ни отсрочивай страшный и постыдный момент, сколько не давись ты этим проклятым чаем. Из пузатого дедова самовара снова потекла тугая горячая струйка, доверху наполняя Антонинину кружку. А по щекам Антонины текли слезы…
- Иииии, милая! Ты чего это?! Видать, уморилась с дороги совсем. Тогда я тебе сам жопу покажу и будя. Почивать пора.
С этими словами дед Василий перевернул свой стакан кверху дном на блюдечко, хлопнул себя по коленям, встал и потопал за тюфяками да подушками.
Антонина, моргая мокрыми ресницами, как в тумане смотрела на перевернутый дедов стакан.
И никак ей, ленинградской студентке, было не догадаться, что в этой далекой сибирской деревеньке спокон веков бытовал такой старинный обычай гостеприимства и у хозяев и у гостей - в знак уважения, что, мол, все выпил до дна, да все было вкусно и сытно, и спасибо вам за разговор да угощение, переворачивать кружку кверху «жопой». «Показывать жопу», так сказать.
Вскоре дед Василий вернулся за керосиновой лампой и поманил за собой Антонину.
И убавляя огонек, хитро почесал в бороде:
- А в контору я завтра все-таки заскочу. Может, и станут за тебя платить…
(Сон, навеянный полетом любимого фильма вокруг народного фольклора)