СЕКРЕТНАЯ ПОЧТА
Всю первую половину первого года моей службы, 1970-го, я путешествовал по Туве и заставам Кызыльского погранотряда Забайкальского пограничного округа. Застава Саглы, ставшая для меня крайней на западном фланге, запомнилась особенно, поскольку с ней оказались связаны сразу несколько любопытных событий.
Мы, четыре «художника из отряда», появились здесь в начале февраля, чтобы начать оформление «ленинских» комнат застав к 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ульянова по кличке Ленин. Из Кызыла сюда по горам и степям четыреста с лишним километров. Из них триста по Туве до поселка и одноименной заставы Хандагайты и «крюк» по Монголии в сто с небольшим, поскольку по отрогам Восточного и Западного Тануола дорог нет. И так получилось, что дней через десять дела по ленкомнате были закончены, попутной обратной машины в отряд все не случалось, и начальник заставы, «чтобы кашу зря не ели», включил нас, «художников» в график несения службы на границе. А поскольку участка, охраняемого заставой, мы не знали, нас стали включать младшими нарядов или по двое отправлять в «секрет».
Вид наряда «секрет» у заставских самый противный и нелюбимый. Тебя увозят куда-нибудь «на точку» - наспех оборудованную на какой-нибудь высотке в горах или в сопках и ты сидишь там часа четыре, шесть или больше, как «пень в ясный день», и двигать можно только глазами — ни отлучиться по нужде, ни покурить. Если это «ясный день» летом, в хорошую погоду, - еще куда ни шло: служба есть служба. А если летом дождь? Осенью — дождь со снегом? Зимой — мороз? Да еше с ветерком? Ужас, замешанный, вообще-то, на абсурде. Потому что участок здесь монгольский, и на десять ваших «секретов» может в поле вашего зрения случайно забрести разве дикий верблюд непонято, с какого перепугу...
Вот в такой «секрет» одним прекрасным утром, задолго до восхода солнца увезли и устроили нас в Володей Божко, парнем из Житомира. Денек обещал быть солнечным, безветренным, мороз приударил, правда, градусов под тридцать, что для здешних мест, однако, - норма, так что ничего особо не пугало. Одели нас с Володей в двои-трои валенки-шубы-тулупы — так, что если случится на полу тулупа наступить и упасть, самостоятельно не подняться. Устроили в какой-то плетеный «загончик», вроде широкой «бочки», в снег, и оставили на четыре часа.
Поначалу да в «домашнем» тепле, да на свежем морозце сиделось и дышалось приятно и уютно. Потом стал потихоньку охлаждаться нос; потом — щеки; потом — руки, хоть и сунутые в рукава полушубков и тулупов; потом ноги в байковых портянках и новых толстых валенках; потом к телу начала подбираться прохлада...
Когда через четыре часа за нами приехал «УАЗик», границу мы с Володей совсем не охраняли, а у меня по всему телу уж разливалось блаженное тепло и клонило в сон... Скорюченными в позе, в которой оставили, и почти околелыми погрузили нас в машину, привезли на заставу, унесли на кухню и положили на пол ближе к большой горячей печи, на которой повара готовили обед. И когда в жаре кухни жизнь стала возвращаться, а пальцы рук и ног от резкого тепла стало нестерпимо ломить, первый вопрос, который у нас с Володей вырвался, обращенный к ангелам в белых куртках и колпаках:
-Какой идиот придумал этот идиотский «секрет»?
-А это, чтобы служба медом не казалась, - смеются ребята-повара. - А тебя, Анатолий, - добавляет один, - там ждет сюрприз, привет с родины.
Какой меня может тут «ждать сюрприз»? Отсюда на верблюде до Луны ближе, чем до Вятки шесть тысяч километров через две страны «крюками»... Однако, как вскоре оказалось, ребята... не шутили, а послали к начальнику заставы, старлею, который... выдал мне... мою же посылку?!... Знакомый, мой, посылочный ящик, который что-то будто «потяжелел»?!
Вот это уже были совсем чудеса!
Такие прямоугольные ящики для посылок из плиты ДВП и реечек продавали тогда в почтовых отделениях. В ноябре 1969-го, за несколько дней до того, как отправиться на службу, я сходил на нашу почту в поселке Мирном Оричевского района Кировской области и купил вот этот ящик, который сейчас, стоя посреди кабинета начальника заставы «Саглы», держал в руках. Дома я уложил в него, тщательно упаковав каждую вещь в бумагу: фотоаппарат «Зенит», фотоувеличитель «Ленинград-2», купленный двумя годами ранее в Котельниче, красный фонарь, проявочный бачок для пленки, несколько фотокювет и даже пинцет; насовал, куда влезла, еще бумаги, закрыл и заколотил на гвоздики крышку и написал на ней... обратный, то есть домашний, адрес. И попросил отца потом написать сверху адрес, который я ему в письме сообщу, когда устроюсь на постоянное место службы, каковым представлялась тогда некая застава. И представлялось, что когда и если по службе у меня будет возможность заняться фотографией, я бы получил все, мне нужное, мною же собранное, пусть без химикатов, пленки и фотобумаги.
Поскольку Кызыл и должность фотографа погранотряда представились мне «всерьез и надолго», я сообщил родителям полный армейский адрес. Отец его, по почерку видно, скопировал на крышку, как на то была договоренность, и унес посылку на почту. Потом моя посылка повторила мой путь: четверо суток поездом до Ачинска, еще полсуток — поездом до Абакана, потом через Саяны в почтовой машине и «приехала» в Кызыл, в наш отряд.
В отряде адресата, то есть меня, с моей редкой фамилией, не нашли. Но адрес был точный, и принялись искать по заставам. Нашли одного Вылегжанина в Хандагайтах в трехстах! километрах от Кызыла, и привезли ему мою посылку. Но поскольку адресована она не ему, принимать ее тезка мой по фамилии, должно быть, тоже вятский, отказался. О том, что было дальше, мне рассказал на другой день заставской старшина.
Оказывается, вчера у заместителя начальника заставы был день рождения. Понятно, - собрались у него дома, стали отмечать и, как оно часто у нас, - не хватило. Послали старшину за водкой в Хандагайты, а это 113 километров через Монголию (да 113 — обратно, что по местным меркам «не велик крюк»). «Затарившись» в поселковом магазине, старшина зачем-то «заскочил» на заставу и в эту минуту вынесли на улицу мою посылку, чтобы погрузить ее в машину и увезти обратно в Кызыл. Сказали, что вот посылка какая-то «странствующая», какого-то Анатолия Вылегжанина ищет и, мол, «нет ли у вас в Саглах такого». А поскольку за две недели работы в ленкомнате я, старший группы «художников», старшину разными просьбами «достал» и «в печенках у него уже сидел», взял он эту мою посылку «на всякий случай» и с партией водки провез ее через Монголию в Саглы.
Подивившись такому любопытному казусу, я хотел уже сунуть коробку под кровать, а потом увезти в отряд, но решил посмотреть, все ли в целости после ее дорожных передряг. Сходил к поварам, попросил большой нож, отверюхал крышку, которую сам же «на совесть» приколачивал, и увидел, что все внутри уложено-переложено «не так». Стал выгружать и вместе с «Зенитом», увеличителем и фотопринадлежностями, выложил на стол... целые и порезанные на большие куски кольца полукопченой колбасы и три пачки сливочного масла - «передачка» от родителей. Видимо посылка моя ехала в тепле почтовых вагонов и помимо их, при перегрузках, не мерзла: пачки масла на ощупь казались мягкими, но выглядели свежими, а колбаса явно припахивала.
Фотопринадлежности, мне здесь не нужные, я, наспех обернув в газету, уложил обратно в коробку, а колбасу и масло унес на кухню. Колбасу освобидили от шкурки, местами уж покрывшейся беленькой плесенью, срезали «подозрительные» места, пошинковали на колечки и на целой пачке масла поджарили сразу всю. И получилось нам с Володей Божко в утешение за столь «смертельный секрет» по килограмму жареной домашней колбасы в луже масла в большой сковороде!