Колька ошарашенно таращился на небо. Только что звенел на единой, тонкой и высокой, нудной комариной ноте невыносимо знойный летний полдень. Всё живое было исполнено томлением и тела, и духа и не знало, где схорониться от пекла.
Солнце так оголтело и изощрённо пронзало землю всепроникающими лучами, что спасение было или на глиняном полу в тёмном доме, наглухо зашторенном ставнями, или в воде. Но ни реки, ни озерка окрест не наблюдалось: всюду царствовала, всюду простирала, словно обнимая, свои пахучие колыхающиеся крылья – руки бесконечная Кулундинская степь.
Местная деревенская детвора находила спасение около « столыпинских» колодцев, так называли вырытые в степи около пастбищ колодцы, в количестве двух или трёх рядом. Возле них стояли огромные деревянные корыта, метра в три в длину и около метра в ширину, вырубленные из большого массива дерева. Колодцы эти и корыта использовались для пойки колхозного скота. Гурты их мирно и вольготно, крупяной россыпью, раскидывались на щедрой травами степи.
Здесь – то и бесновалась местная детвора: визжала, кричала, брызгалась, барахталась и дралась. Мгновенно тёплая, как парное молоко, водица сваривалась в жиденькую кашицу.
Тут уж к делу приступали ребята по взрослее. Нужно было прочистить корыта и заполнить их колодезной ледяной водой. Мелкая детвора мельтешила под ногами. Для их устрашения Юрец Юрченко самого озорного маленького и драчливого Кольку за ногу и, высоко подняв, как лягушонка, якобы, пытался сбросить в колодец.
Колька в пылу игры не успел опомниться, как оказался в его узком прохладном бревенчатом горле, похожем на избу. Несколько раз Юрец с дурашливо диким рёвом приподнимал пацанёнка над колодцем и снова опускал, будто намереваясь сбросить.
Всю мелкотню мигом сдуло на облаке страха, как ураганным ветром, до самой деревни. Когда истязания окончились, Колька намертво обхватил колючие мосластые ноги Юрца, икал от страха и от смертельного ледяного дуновения колодца еле отодрали.
Колька дал дёру. Терзаемый позорным чувством пережитого страха и стыда – ведь ему скоро одиннадцать лет, и все друзья вместе с подружкой Нюркой стали свидетелями его унижения и, клокоча гневом, - ну, погоди, вот выросту, припомню! – Колька понёсся к дому и сразу же бросился к расставленным им силкам на птиц и капканам. Он уже несколько дней охотился за Кровавым, так он прозвал коршуна, который уже почти ополовинил цыплячью семью. Маленькие пушистые, они напоминали Кольке большие нежные снежинки, только цвета молочно жёлтого, и порхали так же, пытаясь догнать друг друга, потешно подняв вверх неокрепшие крылышки. И вот из пятнадцати их осталось только десять. Взглянув на пустые силки, Колька разочарованно выдохнул и инстинктивно взглянул вверх, надеясь увидеть своего врага коршуна, и оторопел
Великолепнаая, поражающая вселенскими масштабами, надвигалась гроза! Небо, щё недавно пустынно и блёкло –белёсое, в котором от зноя не трепетала жизнь, разве что колыхалась серебряной точкой какая – нибудь заблудшая птаха, вдруг преобразилось. Грандиозная картина! Жуткое небо вдруг изменилось в масштабах. Большая часть его, фиолетовая с грозной проседью, мрачно дала крен, соприкасаясь со степью. Она надвигалась на степь чернильною глыбою, готовилась низвергнуться и раздавить несчастную в прах.
Другая, меньшая часть неба, ещё робко освещалась потерявшим свои знатные возможности солнцем. Оно, ещё недавно всемогущее и царственное, явно теряло свой трон, в страхе поражения оно обронило царскую корону и, сдаваясь без боя, словно зажмуривалось от страха и вот уже закрывало лучезарный лик тёмными ладонями туч. Оно быстро истаивало.
Вмиг надвинулся мрак, как ночь. Тёмную глыбу неба уже терзали далёкие зловеще- розовые всполохи зарниц. Сдавленно погромыхивало. И вдруг за несколько минут обрушилась давящая до звона в ушах тишь. Всё словно замерло перед возможным возмездием.
И вот накренившееся небо с гневом обрушилось на землю, словно огромный небесный корабль, разламываясь на части, тонул в бездне земного пространства. Пернатые, что таились от зноя в надежных степных недрах, взмыли вверх, изгоняемые шквальными потоками взбушевавшейся стихии и теперь беспомощно колготились в не узнаваемом ими небесном пространстве, которое вдруг стало тесным и тёмным, как капкан.
Зверьки, напротив, забились в надёжные прогретые материнские ложа – норы.
Гурты скота, подхлёстываемые испуганным свистом пастушьего хлыста, задрав хвосты, укрываясь под пыльным взмывающим облаком, взмыкивая и блея, неслись в родные хлева. Страшно в грозу оставаться в обманчиво распахнутом, словно дружеская ладонь, выпяченном к небу степном пространстве.
- Коленька, хлопчику, пидымо швыдче ( пойдём быстрей) до хаты. Подывимся, шо будэ з хаты! ( посмотрим, что будет из дома). Тю, чи ты сказывся( спятил), нэ слухае. ( не слушает).-
Убеждала с крыльца бабка Марфа неслуха внука.
А Колька застыл с открытым ртом, дивясь масштабности и величию открывающейся ему картины. Он инстинктивно учился теперь не только использовать, но и любить природу, её красоту, непредсказуемость и всесильность.
Он смотрел на любимую степь и не узнавал её. Взбесившийся ветер словно показывал, кто здесь хозяин. Охальник и насильник, он налетал на степь зверем, бранился и терзал непокорную, вначале тревожно перешёптывающуюся, затем откровенно стонущую и плачущую.
Он сгибал её в дол, сдирал с неё лоскутья листьев, высокие стебли ломал с хрустом, как косточки, нестойкие выдергивал с корнем и хлестал – хлестал ими, как пощёчинами и розгами, страдающую степь. И сеял, сеял окрест уже созревшие семена трав, которые чуть не выхлестали Кольке глаза и скрипели на зубах вместе с пылью.
Настал черёд пыльной стихии, которая часто упреждает в степи водяную грозовую. Минут десять была её непререкаемая воля.
Вдруг жуткий треск с натугой раздираемого по шву брезента и следом зигзаг голубоватого огня вспороли предгрозовую темь. И она вспыхнула. От внезапности Кольку почти швырнуло оземь, но, не упав, а оттолкнувшись руками от земли, он пулей помчался в избу, лишь мелькнули его видавшие виды полотнища шаровар.
«Разверглись хляби небесные», и грянула гроза – воцарилась жуткая. Первые тяжёлые и редкие капли камнем плюхнулись о землю, разбивая пыль в брызги. И вот уже неразрывно стальные, словно розги, нити пронзают и хлещут землю. Но воспринимаются эти истязания наказанием во благо, будоражат и питают жизнь. Словно на сильных гитарных дождевых струнах звучит вечная, как явь, мелодия ливня!
И пошла вакханалия звуков и видов: синие вспышки огненных молний фотографируют миг бренной жизни, свергающейся лавиной гремит разбойный грохот дождя, журчат целеустремлённо ручьи. Над степной долиной аж пар стоит.
И вот уже радуга, успокаивая своей красотой, расцветает на небесном поле брани и перекидывает ясное примиряющее начало – коромысло между двумя берегами стихий, войны и мира. Внезапно, как и начавшись, ливень вдруг прекращается.
С замиранием сердца любопытным детским взглядом наблюдал Колька через щель в дверях разыгравшийся остросюжетный природный спектакль. Теперь, спокойно вздохнув, он вышел во двор. Всё вокруг парило, и степь стояла восторженная и счастливая, стряхивая капли слёз. Нежно томилась и плавала в разрешившихся, словно мать родами, небесах младенчески чистая радуга. Знойная пересохшая земля, жадно напившись, испаряла дождевую влагу. Благоухало озоном, свежестью и теплом. Как благодатна летняя гроза!
Босоногая детвора радостно осваивала лужи. Их было множество. Небесная вода щедро наполнила и разбитую, неухоженную колею деревенской дороги, и канавы вдоль неё, и все ямы и ёмкости. И вновь продолжилось детское летнее празднество.
Прежде, чем присоединиться к детворе, Колька проверил все расставленные силки и капканы. Но, увы, они были пусты, а многие перевёрнуты разбойным ветром. Острый взгляд мальца вдруг наткнулся на таившийся чёрный ком, в страхе накрывшийся сломанным крылом.
« Он – Кровавый!» -
И Колька бросился к нему. Тот плеснул в него из – под крыла огнём полных ужаса и ненависти жёлтых глаз. Колька поразился их человеческой осмысленности. Мальчик отважно взял чуть ниже крыл дрожащую мокрую птицу, сквозь слипшиеся перья робко розовела кожа. Кольку вдруг пронзила жалость от немощности и уязвимости некогда коварного врага. Но он храбро и решительно поднял хищника прямо напротив глаз, победно взглянул на неё и сказал:
« Ну, шо, попался, чёрт?!»
Коршун, показалось, чуть выше поднял горбоносый клюв и непокорно встретил Колькин взгляд, находившийся совсем рядом. Колька словно занырнул в жёлтый и яркий,, как факел, омут глаз хищника, в чёрные перевёрнутые точки зрачков и вдруг увидел своё отражение. Жёлтый и жёсткий взгляд Птицы словно клюнул в самое сердце. Враг недолго держал взгляд и от непереносимости встречной силы и весовой категории ринулся в атаку и, дёрнувшись, вонзил когти в Колькины щёки и нос, хорошо, хоть не глаз. Колька вскрикнул и выронил из рук хищника.
« Вот так попался! Не понятно, кто только…»
Мелькнуло в мозгу, и Колька, несмотря на боль, с уважением взглянул на поверженного, казалось, врага, теперь обречённо лежащего со сломанным крылом.
Раны сильно саднило, и Колька увидел в отражении оконного стекла две глубокие рваные рытвины от когтей, остальные прошлись царапинами. Он приложил к ранам чисто промытые дождём листья подорожника, как учила баба Марфа, и стал раздумывать, как поступить с Кровавым. Убивать его, как мечталось раньше, искалеченного, но непобеждённого, почему – то Кольке расхотелось.
И он придумал. Приволок из сарая ранее им сплетённую из прутьев клетку, посадил в неё обречённо нахохлившуюся птицу и унёс подальше в мокрые, словно перья птицы, степные заросли. Туда, к двум одиноко стоящим тополям, подальше от глаз матери и бабки. Потом взял из дома хлеба и воды, поставил и накрошил угощение в клетку. Это временно, а потом с наступлением темноты Колька унесёт клетку с коршуном на чердак сельской школы, подальше от волков и лис.
« Ну вот, я вылечу твое крыло, а когда выздоровеешь, унесу тебя подальше в степь за лесопосадки, чтоб ты не таскал цыплят, выпущу на волю. Но если попадёшься снова, тогда пеняй на себя!»
И обрадованный своим неожиданным и гуманным решением, маленькой тайной, он помчался к бегающим по лужам друзьям, где его ожидало столько радостного ликования детства.
Теперь у него появилось первое гуманное дело – ожидающий его бывший враг и будущий друг, раненый коршун.
Лето и весна 2017 г . Ханты – Мансийск. ЗОСЬКА.