Овсянка полезна. Особенно с мёдом и зеленым чаем. А если ещё вспомнить, что английские лорды по утрам предпочитали ее, то и вовсе чудесно. Можно представить себе благородное семейство лордов. “Овсянка, сэр!”
Правда, английского варианта продукта в наших магазинах никогда не было. Зато и финская, и польская, и украинская и, конечно, отечественная.
Так как есть овсянку по утрам уже вошло в привычку, покупали часто. Отечественную. Нет, не патриотизм - просто дешевле.
А тут оказались мы в деревне и соседка предложила нам яйца и козье молоко. Они - и яйца и молоко - еще теплые, сразу из курицы и прямо из-под козы.
Красота! А так как это было от щедрого хозяйского сердца, то кроме денег реши ответить той же щедростью. Для проявления благодарности с собой были только бутылка водки, да пачка овсянки. С водкой проблем не возникло, а с овсянкой… Короче, нам больше не предлагали ни яиц, ни молока. Соседка кормила кур нашей овсянкой и все куры сдохли.
А тут, как назло случилось так, что доктор велел посидеть пару дней на овсянке. Ясно, что помня тех кур, желание экономить как-то испарилось, а патриотизмом мы никогда не страдали. Кинулись по магазинам, а нигде кроме родного белорусского, нет ничего. До Польши далеко, с Финляндией и того хуже. Остается Украина.
Так и чудненько! Осень на дворе, у нас уже холодно и пасмурно, а синоптики про Киев рассказывают радостно. Да и поезд удачно ходит. Вечером сел в Минске - утром в Киеве. Обратно так же - вечером ещё Киев, а утром уже дома.
Однако Киев встретил меня как-то не радостно. Нет, тепло еще было, а овсянки уже нет. Бегала я по магазинам, бегала, уже готова было отчаяться. Но в одном всё таки нашла. Пакеты объемные, а брать так уж брать - не меньше пяти. До вечера ещё далеко. Таскать с собой пакеты или ехать на вокзал с ними как-то не конструктивно. Есть же ещё Троещинский рынок. До него две остановки на метро, а до вокзала больше десяти.
Нужно только запомнить, где этот магазинчик. Если выйти из метро на нужной остановке, то окажешься на круге, откуда лучами расходятся улицы. Как бы не заблудиться. Отлично, этот магазинчик прямо в ста метрах вон за тем розовым зданием, не заблудишься. И я довольная поехала на рынок.
Там покупки были более чем удачными, потому радостно вернулась на нужную станцию. Вышла на площадь и чуть не заплакала. Уже стемнело и все здания стали одинаковыми. А мне нужно розовое! Куда идти? Побегала я прилично. Нашла и, закупив то, за чем собственно приехала, направилась к метро. Но вдруг меня посетила страшная мысль - на поиски магазина потрачено 30 минут. До поезда оставалось полчаса, а на метро ехать именно эти полчаса. Кроме обратного билета ничего нет. Если опоздаю, окажусь в чужом городе без копейки денег. Без возможности связаться. Да и с кем? В этом городе нет никого из знакомых. На звонок домой нет денег. А даже если бы и были, что дальше?
Так хотелось сесть на обочину, обхватить голову руками и завыть от безысходности.
Но самое глупое - остановиться. Единственное, что можно - действовать, даже если шансов нет. Слезы текли потоком, горло сдавливало что-то и мешало дышать, но я вышла на шоссе. Куда оно? В сторону вокзала или от него? Да и голосовать нет смысла - машины мчатся с такой скоростью, что не успеют меня заметить. Остается только выйти прямо перед машинами - в больнице хотя бы переночую. И я сделала шаг на шоссе.
***
У Артура Кёстлера в “Слепящей тьме” (привожу по памяти, но смысл именно тот) есть слова партийного лидера: “Я завидовал белогвардейскому офицеру из соседней камеры - у него есть кодекс чести, поэтому он знает как жить и как умереть ”
Мне всегда было жаль, что нынче не те времена, когда мужчины знали значение слова “честь”, а женщины - слова “стыд”, когда благородство считалось естественным поведение человека с честью и достоинством.
***
Машины меня объезжали не меняя скорости и водители мчали их дальше матерясь из открытых окон.
Я не задумалась, по каким причинам он остановился. Даже мысль не мелькнула, что сажусь в машину к незнакомому человеку в чужом городе. Я просто увидела распахнутую дверь и забралась на заднее сидение. Я не помню что говорила, видимо, ситуацию все же объяснила, потому, что он рванул с места и мы мчались по городу чудом избегая столкновения. Возможно, он был даже подростком. Возможно, на угнанной машине. Но остановился он не ради юной красотки, а ради пожилой женщины с отчаянием в глазах.
У вокзала мы были за пару минут до отхода поезда. Если бы я сама добиралась до своего вагона через центральные вход, только и успела бы помахать вслед поезду.
Он вытащил меня из машины вместе с моими вещами, и через какой-то забор, благо невысокий, перекинул прямо к последнему вагону моего поезда. Как он узнал, где стоит мой поезд? Возможно, я назвала маршрут, а он услышал объявление по вокзалу о месте поезда. Я не знаю. Знаю только одно - кому-то очень повезет с мужем, а чья-то мать может гордится сыном. А мне повезло не только выбраться из беды, а убедиться, что благородство не в прошлом, что оно есть и сейчас.
Я не знала ни его имени, и не помнила даже его лица. Но если я потом произносила: “Овсянка, сэр!” вспоминала не благородное семейство лордов, а этого незнакомого постороннего человека. И мысленно его благодарила, от чего овсянка наверняка становилась полезнее.