Грохот и крики. Кто шумит в такую рань? Пожилой мужчина мучительно вырывался из пут кошмарного сна, принесшего чувство сожаления. Вот бы и шум только приснился! Не оправдалось.
Натянув штаны, мужчина вышел на некрытый балкон. Такой грохот мог предвещать попил деревьев, но тополя оставались неподвижными, а птицы щебетали, как ошалевшие. Сегодня рабочие интересовались не деревом, а камнем.
С пятого этажа сквозь стволы просматривался центр сквера - мощеная желтой плиткой площадка и белый памятник. На гранитном цилиндре должен был стоять широкоплечий мужчина, опирающийся на молот после тяжелого труда. Раньше рельефные мышцы не боялись ни солнца, ни дождя, а в молодом лице отражались неутомимость и добродушие. Теперь на его месте торчал незнакомый тип то ли в камзоле, то ли в плаще.
Кто это? Кто занял место на слишком большом для него пьедестале вместо основателя города?
Пожилой мужчина не вытерпел, вышел в сквер. Местные дворники заканчивали выметать сор. Сквозь оседающую пыль мужчина заметил в грузовике ноги старого памятника. Свидетеля демонтажа неприятно кольнуло то, что в грязном кузове не постелили даже бумаги или ткани. Разобьют же или запачкают! Мужчина вздохнул. Что толку препираться с рабочими, все равно люди подневольные. Он подошел к замене. Теперь свысока глядел молодой человек с усиками и острой бородкой. Даже камзол и широкая лента через плечо не делали фигуру основательной, внушающей доверие, а лицо выражало нечто неприятное и скользкое.
На свежей золотой табличке мужчина прочитал:
- «Зиновьев Григорий Петрович, основатель Чангары»... Основатель? Да кто ты такой?!
В душе стало пакостно, словно выкорчевали посаженное дедом дерево или украли рушник прабабушки. Он ведь знал памятник прежнего основателя, Аникина, с детства, и детям своим говорил: «Видишь дяденьку с молотком? Он основал нашу Чангару. Что значит основал? Построил самые первые дома. Давай завтра сходим, посмотрим на один из них...».
Истукан не стыдился своего нового положения, и пожилой мужчина вспомнил, почему фамилия ему знакома. Читал в новостях, что мэр нашел родню в старинном роде Зиновьевых, истинных основателей Чангары.
С зеленой стены музея на посетителей взирали два пыльных женских лица. Обвалившаяся штукатурка, крыльцо с отбитыми уголками ступенек, потеки с крыши... Так еще и эти головы стали смотреться из-за грязи не музами, а горгонами. А ведь это здание построили, как дом просвещения, первую общественную библиотеку, охраняемую Клио-историей и Уранией-астрономией.
С крыльца сошла худая женщина средних лет с затянутыми в пучок волосами. Она поздоровалась первой.
- Вера Корбышева?
- Да, это я. А это?.. - Вера поглядела на синий халат.
- Нет-нет, вы не помешали! - поняла ее с полуслова сотрудница музея. - В хранилище сегодня прибираемся. Пыльная работенка! Подождем только, когда девочки проходную разберут. У нас там со времен Царя Гороха ящики стоят, все времени не было разобрать.
Они сели на скамейку, обращенную к голубой ели. Бедное дерево скорее чахло, чем росло, осыпая иголками музейный двор.
- На непопулярную тему пишете, - заметила Виктория, улыбаясь. На улице, похоже, было теплее, чем в здании, потому она расстегнула рабочий халат, и под ним оказалось весьма кокетливое желтое платье с брошью в виде короны. Это выглядело намеком, что в музее Вика занималась темой царской Чангары.
- Случайно вышло. Я давно хотела написать что-то популяризаторское по истории. Знаете, как с этим туго сейчас и как историю переписывают. Попалась мне в одном блоге занятная идея, что зря люди историю охраняют. Все самые главные исторические личности укладываются в три образа, «архетипа». Это отец, воин и основатель. Автор поста пишет: уберешь историю народа, а эти три архетипа все равно появятся, вырастут уже на совершенно других людях, и потому память о индивидуальностях неважна, а утрата истории ничего не значит.
- Чудовищно звучит для музея.
- Для историков тоже. Очень хочется возразить. Подумав, я решила: а не повернуть ли эту мысль вспять? Пусть будут и для нашего города эти три образа, и я попробую показать, как важно, чтобы под ними были уникальные личности и как это отразилось на жизни нашего города. А кто подходит на эти позиции в Чангаре? Пусть основатель города - отец. Защитником назначила генерал Ромских - уехал на фронт офицером, вернулся генералом, а потом всю жизнь занимался помощью «детям войны» и беспризорникам. Я считаю, это тоже защита города, его будущего. Интеллектуал - Шамаринская. Если бы не она, не звали бы Чангару космической. Я вообще считаю, что космос- это самое высокое, что может быть в науке, средоточие человеческих мечтаний. А потом решила, что должен быть еще четвертый архетип - врач.
- Наверное, Дробинин, - понимающе кивнула Виктория.
- Именно. Сколько он медицинских инструментов придумал? Скольких спас? Золотой был хирург, да и человек приятный.
- Его образ близок к интеллектуалу.
- И все же врачи, даже врачи-ученые, - каста особая. Да и в санатории Дробинина до сих пор люди со всей страны ездят - а потом уезжают с нашими невестами или остаются.
- «Чангара курортная», - пошутила Виктория, ведь в их широтах только курортным климатом и хвастаться. - Раз вы спрашивали про материалы Аникина, то основателем считаете его?
- Не Зиновьева же, - отрезала Вера. - Есть, конечно, разные традиции назначать в отцы-основатели. У нас в Сибири это обычно казаки-первопроходцы, ставившие остроги. Где-то - чиновники, установившие место строительства, а где-то и самые реальные основатели - которые и землю обрабатывали, и дома строили, и первую промышленность ставили. Я считаю, нам с Петром Аникиным очень повезло. Еще и в жены так удачно взял местную остячку.
- Не самый удачный политический брак.
- Зато наш город может похвастаться тем, что его основала смешанная семья, а не только русские колонизаторы.
- Мне кажется, у вас в чертах тоже что-то остяцкое есть.
- Заметили? Так, седьмая вода на киселе. То ли селькупы, то ли кеты отметились. Кто ж разберет, кто под «остяками» скрывался. Но вернемся к проблеме Зиновьева. Даже если забыть, по какой причине его сорок лет назад сделали новым основателем, какое отношение он имеет к Чангаре? Ну, был одним из первых ее чиновников, это правда, но не Головой же. И город наш откровенно не любил, при первой возможности вернулся в столицу, где его поймали на взятках и сослали на севера. Лучше бы не трогали дедушку Аникина.
- А нам до сих пор предписано Зиновьева в основатели ставить. Конечно, мы тогда непременно и про Аникина информацию даем. Приходят чиновники - идем только к Зиновьеву, приходят школьники - Зиновьева быстро проходим и подольше говорим об Аникине. Такие вот уловки.
Виктория поглядела в окно. Кажется, ей помахали рукой.
- Думаю, уже можно в хранилище. Я подготовила для вас немного. Есть пара о документов, связанных с Аникиным и несколько предметов первопоселенцев. Жалко, что в музее города только слова и остались. Будь материала больше, может быть, и не стали бы Аникина трогать.
- Что поделать. Все люди после смерти превращаются в слова.
Рабочие озадаченно переговаривались вокруг мраморной стойки с бюстом.
- Может, так и оставить? Снесем здание...
- Придурок! Ее ж потом хрен откопаешь!
- А так ее хрен вытащишь! Встала намертво, как столб.
- Каши ели мало, слабаки. Давайте еще раз.
Утреннее солнце высвечивало пустой вестибюль института. Лучи замирали на облаках пыли. Несмотря на грязный пол, белый зал не утратил величественность. Хотелось представлять то ли экспедиции в Арктику, то ли белые корпуса космических кораблей. Даже на краю гибели институт сохранял ауру спокойствия. Он пережил войну, сокращения штата, временное закрытие и теперь докатился до закрытия навеки, но, казалось, готов простоять еще века, если люди вдруг передумают. Последний ученый, который остался в институте, - керамическая Шамаринская. Белая женщина прижимала к груди папку бумаг и понимающе улыбалась.
Однако рабочие уже час пытались демонтировать памятник. Им сказали, что скульптура никак не прикреплена к постаменту и что принесли ее сюда трое мужчин, потому плевое дело. И вот уже час хозяйка института оставалась неподвижной на все усилия пятерых мужчин.
- А давайте веревку на шею и машиной поможем?
- Голова! - назвал догадливого прораб и вскоре появился с грязной веревкой. Забравшись на постамент, он ощутил неловкость.
- Извините, - вырвалось у прораба. Он чувствовал себя, как провинившийся младшеклассник перед любимой учительницей. Прораб затянул петлю на шее и теперь уже про себя повторил:
«Извините».
Грузовой «Джак» дал газу. Веревка натянулась, и скульптура нехотя опрокинулась в руки рабочих. Четверо мужчин едва удержали белую женщину, поскольку грузовик проехал дальше, чем условились. Когда машина остановилась, рабочие с удивлением уставились на скульптуру. Она действительно не так уж много и весила.
Дальше рабочие дотащили ее сами - по небольшой лестнице, знавшей поступь многих ученых, прямо до пыхтящего сизым дымом грузовика.
Пере тем, как закрыть дверцы «Джака», прораб зачем-то посмотрел на лицо скульптуры.
В темноте ему показалось: по щекам статуи бегут темные слезы.
- Чертовщина какая-то...
Вера не замечала раньше, что в зале с макетом чангарского острога есть дверь. Серый цвет отводил внимание. Вера вошла внутрь. Пахнуло смесью химического и старинного. Потолки хранилища низко нависали над самыми разными стеллажами, шкафами и поставленными друг на друга ящиками, раньше вмещавшими все, что угодно, от бытовой техники до зубной пасты.
- Здравствуйте, - неуверенно позвала Вера, не зная, куда идти дальше.
- Сюда-сюда! - отозвалась Виктория.
Вера пошла на голос мимо старинных ваз и стола с ржавыми останками плуга и в конце пролета увидела Викторию в халате и перчатках. Слева - металлический стеллаж с нартами, справа - шкаф-драйвер с выдвижными ящиками, а между ними втиснулся стол и табуретка с подушкой. Настольная лампа старалась сделать мир светлее, но казалось, что подвал съедает потуги всех светильников. Здесь долго не поработаешь.
Виктория указала на стол. На полупрозрачной микалентной бумаге лежало четыре круглых диска из бронзы, которые и зеркалами-то сразу не назовешь. Три из них покрылись темной патиной, одно зеркало к тому же пересекла трещина, но четвертое словно отреставрировали, оно даже отражение давало приличное.
- Вот они, родненькие.
Накануне Виктория позвонила Вере и сказала, что случайно отыскала записку к «зеркалам спиритическим». Их пожертвовал музею Архип Манихин, человек по-своему легендарный. Чиновник строительного ведомства, в середине девятнадцатого века он проводил спиритические сеансы, якобы вызывал души Ермака, Кучума и Аникина, а еще пытался снарядить экспедицию за сокровищами в места, названные ему духами. Экспедиция даже вышла из города, но уже через две недели распалась из-за внутренних склок, после чего Манихин уехал поправлять здоровье на юга, да так и не вернулся.
- Эстетика не европейская, - заметила Вера, разглядывая зеркала. - Точнее, вообще никакой эстетики.
- Да, больше похоже на шаманские толи. Вы посмотрите, - Виктория перевернула зеркала одно за другим. По центру каждого диска отлили значок в пару сантиметров.
- Молоток, меч, весы и... крыло?
- Да, - подтвердила Виктория. - Еще я вам расшифровку сделала с рукописи Манихина. У нас, оказывается сохранилась записка к зеркалам, он сам их в музей хотел сдать. То есть, в музей прикладных знаний, коллекция которого потом к нам перешла. Зеркала не приняли, но каким-то чудом они после Революции оказались в здании музея, в том помещении, куда реквизированное свозили. Их и приняли за реквизированное или неоформленные еще поступления. Так что мечта Манихина сбылась, только зеркала записали просто как «комплект из четырех бронзовых зеркал» с привязкой к имени Манихина. Три дня назад я в нашем архиве работала по своей теме, перевернула страничку - а бумага-то гербовая! С гербом Манихина, такой олень с солнцем и полумесяцем в рогах. После Революции бумаги не хватало, потому часто писали на старом, вот и записку Манихина использовали. Да вы прочитайте, там интересно!
Вера взяла распечатку.
«Уважаемый Никанор Павлович! Прошу принять в дар музеуму четыре зерцала, изготовленных по моему заказу в чангарской мастерской с образцов зерцала селькупского колдуна (исключая знаки позади). Сии зерцала я велел отлить по велению отца нашего города, Петра Аникина. Его дух был призван на спиритическом сеансе 13 марта сего года в присутствии губернатора, его супруги, врача Коломенского, а также моих товарищей, Юхневского и Христофора Левина. Сеанс длился около часа. Призванный Петр Аникин рек: «Сделай четыре зерцала круглых, бронзовых. Каждому зерцалу - свой владыка. Один уже родился и умер, то есмь я. Трое еще родятся и умрут на этой земле. Я - пастырь, они - воитель, человек ученый и лекарь. Вместе мы город сбережем, волей нашей цвести будет».
- Далее подписи присутствовавших, там правда побывал губернатор Мурашев.
- Хм, забавно.
Вера продолжила читать.
«Зерцала сии шаман Митька Варгамыгин наделил особой силой. Если человек, городу нашему верный, в полуночный час глянет в них, будет ему видение прошлого. В зерцале отца - кости, в зерцале медика - плоть, в зерцале воителя - кровь, в зерцале ученого - эфир. Зерцала эти ради будущего Чангары оберегать стоит. Они - четыре щита для потомков наших. Манихин А.Т., 5 июня 1843 года».
- Я бы с такой запиской тоже не приняла, - покачала головой Вера, снова пробегая взглядом по строчкам. - Тем более в музей прикладных знаний.
- Тогда же не думали, что через два столетия все станет историей. Но каково совпадение! Точно, вас ждали - и зеркала, и записка.
- Точно... - Вера сама не могла поверить в происходящее.
- Это еще не все, - продолжила удивлять ее Виктория. - Зеркала к нам поступили чистенькими, как это, - она коснулась самого светлого зеркала. - В 2003 году потемнело с молотком, в 2008-ом - с крылом, а то, что с весами, треснуло аж в 1954-ом. А знаете, что случилось в 2003 году?
- Памятник... Убрали памятник Аникину, а вместо него поставили Зиновьеву! Тогда...
- Я проверила. В 2008-м снесли здание Института освоения космоса, где была скульптура Шамаринской, поставленная после ее смерти руководством института. А в 1954-м в городе прошел сильнейший паводок, вода поднялась аж до Кузина тракта и остановилась аккуратно у площади имени Дробинина, можно сказать, у самых ног его памятника! Тогда еще писали в газетах: «Врач спас город», «Николай Дробинин все еще с нами» и «Цветы спасителю города». А, еще табличка на памятнике треснула! Тоже металлическая.
- Мистика...
- Да, такое в научной статье не напишешь. Сразу назовут мистификатором и крест на карьере поставят.
- Значит, только воин у нас остался в хранителях. Скажите, могу я на вас сослаться в книге? Вы же столько работы сделали.
- Даже не знаю. Слишком уж чудесатые вещи происходят, - Виктория вздохнула, понимая, какой будет реакция на огласку столь сомнительных вещей. - Лучше не надо.
- Хорошо. Возьму ответственность на себя и подам как череду совпадений. Может, хоть кого-то заставит задуматься, что сносить памятники нехорошо. Спасибо вам, Вика.
Вдруг Вере в голову пришла одна мысль.
- Слушайте, а можно ли как-то в полночь на зеркала посмотреть? - попросила она. - Я понимаю, что выносить их нельзя и что по ночам музей закрыт, но, может, есть способ?
- Хотите убедиться, будут ли в них кровь и плоть отражаться? А не боитесь?
- С такими чудесами страшно, конечно.
- Вам повезло. У нас в конце месяца «Музейная Ночь», скорее всего, до часа продлится. Хотели сделать маленькую выставку с зеркалами на проходной между залами. Как опыт показывает, после двенадцати посетители уже разъезжаются по домам, потому вам никто не помешает посмотреть.
Как по волшебству, к двенадцати поток гостей схлынул. Залы вновь привычно пустовали, сотрудники начали бегать за горячим чаем в стаканчиках - для спасения охрипших голосов. Смотрительница, увидев Веру, махнула рукой, мол, вижу, что свои, и ушла помогать с уборкой в соседний зал.
Приближалась полночь.
Проходная представляла из себя комнату, сравнимую с парой залов в «хрущевке». У ее стен, чтобы не мешать проходящим, разместили всего шесть витрин, простеночное зеркало в стиле ампир и манекен с модницей в блестящем зеркальными пластинками платье. Коллекцию хотелось назвать «с мира по нитке»: телескоп и фотоаппарат со схемами устройства, зеркальце велосипеда чангарской сборной, пара небольших картин с модницами, всевозможные дамские зеркальца, зеркала ритуальные - с буддийским многоруким божеством Чунди, шаманские толи со всей Сибири и, наконец, «спиритические зеркала». Все же музейщики рискнули рассказать их историю. В горизонтальной витрине на зеленом сукне покоились четыре бронзовых зеркала, а справа от них положили настоящую записку Архипа Манихина. Вера подивилась, каким аккуратным почерком владела эта неординарная натура, а еще что никто из посетителей не захотел заглянуть в зеркала в полночь. На миг Вере подумалось: может, они сами и отогнали посетителей? Ради нее. Она сама посмеялась над собой.
«Эй, Корбышева, только не стоит превращаться в Манихина-два».
Вера наклонилась к витрине, всматриваясь в зеркала по очереди. В темных поверхностях трех она едва могла увидеть свою тень, а вот последнее казалось только-только начищенным. Зеркало манило ее. В его глади отражалось что-то еще, кроме зала и лица Веры. Что-то непонятное, страшное и одновременно притягательное.
Реальность искажалась, меняя оттенки, захватывала...
Вдалеке прозвучал музейный звонок.
Вот и двенадцать.
Вера хотела поглядеть на наручные часы, но не смогла поднять голову. Тело онемело, но самое жуткое происходило внутри зеркала.
Кожа побледнела, под глазами потемнели синяки, а глаза потеряли блеск и замерли, как у мертвого. Кожа отраженной Веры слезала с лица, и настоящая Вера не могла даже вскрикнуть. Лоскут за лоскутом, кожа отвалилась, оставив лишь ужасную маску из артерий и капилляров, по которым продолжала струится кровь. Отражение медленно окрашивалось в красный цвет, пока образ лица не исчез вовсе.
На Веру снизошло спокойствие.
Красный поток нес ее куда-то - в глубину, в даль.
В зеркале отразилось чужое лицо. Молодой человек, вчерашний мальчик, в шлеме и зеленой форме времен Великой войны. Его история текла сквозь память Веры. Он родился в Чангаре, сам записался в войска, солгав о возрасте... Видел кровь и грязь, и плечо ныло, когда слышался свист пуль - таких же, как ранившая его... Он боялся умереть - год назад, вчера и сегодня. Бледный и голодный, он не разучился мечтать - сегодня, или завтра, или через год война закончится! Взрывы так страшны... Люди, поднявшие оружие так страшны. Но война закончится, он знает! Мальчик превратился в мужчину с печальным и усталым лицом, его карие глаза с каждым днем блекли, пока не стали почти серыми - надежда иссякала. И однажды на пересохших губах проступила улыбка, как солнце после долгих пасмурных дней. Война закончена! На Веру опрокинулся ошеломляющий поток из ярких цветов, ярких запахов, яркого вкуса. Карие глаза лучились любовью к миру.
На витрину упали слезы. Вера подняла голову с тихим всхлипыванием.
Чью жизнь она сейчас пережила? Что это был за человек?
Так ее и застала Виктория.
- Я видела, видела его!
- Кого? Генерала?
- Нет, его солдата...
Чиновник все вытирал проступивший на шее и лбу пот. Понизят же! Понизят!
- И как вы объясните, что памятник опять упал? - визгливо спросил он. - В третий раз!
- Геннадий Алексеевич, но вы же сами видели на записи - ветер, - усатый распорядитель парка, Селезнев, сам понимал не больше, но сохранял спокойствие.
- А почему деревья вокруг него целы? - чиновник пытался отыскать другую причину, хотя видео, прокрученное в замедленном режиме, подтвердило: никакие вандалы на парк не налетали. - Может, все-таки выпало несколько секунд?
- Ничего не выпало. Мы с вами вместе все просмотрели. Или вы намекаете, что это я изменил запись? - усы Селезнева грозно встопорщились, и чиновник, человек робкого десятка, вжал голову в плечи.
- Что же мне начальству сказать?.. Сроки срываю...тся, - решил он договорить так, перекладывая вину на неумолимую силу обстоятельств.
У распорядителя был один ответ, но наверху бы такой не пришелся по вкусу. Селезнев думал: умершему Ромских не понравилось, что на его площади хотят поставить фигуру Бореева, перебежчика, обласканного врагами. Пусть Бореев и родился в Чангаре, стихи красивые писал до войны, не место ему тут. Да еще и, так сказать, на плацу генерала!
Селезнев даже испытывал гордость за памятник Ромских. Не спит дедушка и «стреляет» метко! За деревья было бы обидно, а за новый памятник - ничуть.
- Может, земля плохая? - снова попытался придумать причину чиновник, трогая рукой землю. Что бы он понимал в почве!
Распорядитель вздохнул и лукаво подтвердил.
- Конечно, земля.
Пусть ищут другое место, раз никак не успокоятся.
Памятник генералу Ромских возвышался на речном утесе. Постамент венчал опоясанный террасой холм, который всегда напоминал Вере о курганах. Шестиметровая скульптура смотрела на город из-под кустистых бровей суровым взглядом, и узнать в каменном подобии настоящего генерала Ромских можно было с трудом. Вера видела старые записи, ветеран никогда не составлял такого холодного впечатления. Волей скульптора милый старик с беззлобными штуками превратился в обобщенный образ генерала. Самое то для города, воспитывающего только солдат.
Из всех памятников Хранителей только этот был черным.
Вера поднялась к его стопам и посмотрела на генерала снизу вверх.
- И каково остаться единственным выжившим? - тихо спросила она.
Вера все еще хотела написать книгу, нет, ее нужно было написать, но после пережитого в голове творился сумбур, хотя прошло уже два месяца.
- Наверное, тяжело одному вдохновлять город? Может, еще не все потеряно, и у вас появятся новые соратники, новые Хранители? Мирные. Мирные крылья города.
В тишине зазвучала печальная мелодия. Оказалось, это просто музыка, которую запускали в парке.
Вера неспешно спускалась со степеней, представляя, что она сама бы смотрела на Чангару столетиями. Наблюдала, как город меняется, как люди называют твое имя, и при этом не видят ни тебя, ни твоих былых желаний. Впрочем, надежда остается. Любой может почитать про настоящего генерала Ромских или заинтересоваться, кто сделал Чангару космической, узнать, почему к «медику» до сих пор носят цветы во время половодий и кто построил первый дом в городе.
Спустившись, Вера увидела, что к памятнику приближается отряд кадетов.
«Точно, сегодня же день рождения генерала».
Вера улыбнулась мальчишкам, но вдруг улыбка поблекла.
Она узнала лицо одного из них.
Лицо солдата из зеркала.