«Идите, изъеденные бессонницей,
сложите в костер лица!
Все равно!
Это нам последнее солнце –
солнце Аустерлица!»
(Владими Маяковский)
Как-то ветренной весной, именно той самой. Да, да, именно той вот. Или этой вот – тут уж, читатель, как Вы время воспринимаете. Или в каком Вы времени. Впрочем, это не так важно. Ибо всё повторяется. И в бытии Серафима тоже. Так вот – день весенний, где-то вишни цветут, где-то сакуры, пчёлы лохматые в белые цветы усами тычутся, а тут Серафим возлежал на улице прозрачного Города и размышлял. Любомудрствовал. Размышлял он себе о Вечности, о жизни, о том, что есть бытие, а что небытие. Даже не то что себе размышлял, а тебе размышлял! А тут и случись. Поветрие зловредное в город нагрянуло. Люди испужались, попрятались кто куда, а кто никуда, а кто в никуда. Только Серафим не изменился не мыслями, ни настроением, ни построением. Ибо Серафим существо вечное и хворь его никакая не берёт. Даже поветрие. Так и продолжал он возлежать на улице Города – теперь уже опустевшего и безлюдного. Смотрел на пустые улицы и слепые окна домов и опечалился. Стражники его не трогали. Хоть и вооружены они были дубинами, а не алебардами и лица прикрывали намордниками, как жрецы огнепоклонников – мобеды – во времена древние в земле Персидской. Ибо знали чёрные стражники Города, что это Серафим и трогать его смысла нет. Себе дороже. Они ещё не ведали, что смысла нет вообще нигде, но Серафима всё равно не трогали. Граждане Города изредка выходили из домов каменных за едой для тела своего да все в намордниках. И шёл по улице Любопытствующий Гражданин и Серафима издали увидав проникся к нему вопрошанием. Ибо терзали его сомнения. Мысли разные сомнительные посещали его и ум, и сознание, и дознание. Остановился он от Серафима не близко и вопрошал на расстоянии:
- Уважаемый Серафим, скажите, что же это и как? Почему всё и грядёт что и зачем? Что за поветрие окаянное и как спастись человеку Города нынешней тишины и гражданину Вселенной?
А Серафим ответствовал:
- Не интересно мне об этом мыслить и рассуждать! Ибо было поветрий уже множество и множество ещё будет. Ничего нового в этом событии нет. Помнится, в году тыща триста сорок осьмом от Рождества Христова мор был. То был мор! А это так себе не мор, а моришка. Хотя и людей, и лебедей, и тварей земных жалко шибко. Многие жить прекратят. Что тогда, что ныне. Да не хочу я об этом повествовать! Расскажу я Вам лучше о земле далёкой и холодной Антарктидой называемой. Та земля холодная и далёкая льдом вся покрыта. И лёд тот в Окиян-море сползает айсберги образует. Хотя правильно говорить не айсберги, а ледогоры, ибо слово айсберг иноземное и чуждое Руси. Так вот, айсберг плывёт в океане, а видно из воды только десятую часть. А девять десятых под водой и невидимо. Так вот он и плывёт, у бестолковых капитанов ложную иллюзию вызывая будто бы маленький он. А по тем морям холодным ныне плавают корабли многие, и в том числе корабль под названием «Гиперборея». И правит тем кораблём или ладьёй капитан-карлик – лысый и в морском деле несведущий. Корабль на айсберг несёт, а он глупые команда подает – палубу драять, чаек стрелять. И кончится это тем, что корабль в айсберг врежется и на части расколется и ко дну пойдёт. И тут рулить надобно, штурвалом управлять, а не устраивать на палубе парады и показательные порки непослушных матросов. И несёт корабль по воле волн, и судьба его от течений зависит, а не от воли капитана безумного. И кто спасётся после крушения корабля – неведомо. Кому хватит лодок, кому нет. Кого айсберг заморозит, кого корабль тонущий в пучину затянет – неведомо. Печальные ныне времена для мореплавателей и море коварно в водах сих…
Так сказал Серафим.