I
Шоу продолжается. Что-то будет.
Мир замер. Сказка о Робин Гуде
повторяет профиль у первой скрипки
о героях войн, начиная с Шипки.
Личное сменилось большим и общим.
Бодростью духа пока не ропщем.
Из далекой деревни московский Кремль
виден, подобно бизе из крема.
Новые книги не ждут издательств,
Брюки требуют обстоятельств,
халат затерт приметами детектива,
в котором все остаются живы.
Да, двадцатый год високосный
и не отличается от вискозы
тем, что он везде одинаков,
хоть в нем и ищут особых знаков.
II
Весна-красна отдает зеленкой,
почки деревьев настолько звонки,
что впору солировать им в оркестре,
по крайней мере, в конце семестра.
Соловей – не доктор от медицины,
но и он, стервец, без ее вакцины
не может, сбиваясь на хриплый кашель,
и поет хуже, чем мог бы Гашек.
Сантиметр опробовал бред величья:
впрочем, душа-то все равно птичья,
но без людей он – на Пикадилли:
видит себя все равно что милей.
Предметы, напротив, друг другу ближе:
чуть их изъяли из серой жижи
выхлопных газов и рвот заводов –
и стало ясно, что прибыль – мода.
III
Телик нынче плохой психолог –
без слова «рейтинг» живется голо.
И если надо спастись от шока,
ТВ, конечно, в этом не дока.
Встревожился даже нестарый волос,
поднимая тему, что он не колосс
на моей голове, в стороне залысин,
и не многим более живописен,
чем полотна пустынных и длинных улиц,
на которых кисть – это мелкий жулик.
Уходя от гнета нытья и лени,
купил бандану – и сразу тени
рассеялись. Платки закрывают лица,
кутают души и как синица
в руке обещают достаток в доме,
если, к примеру, с шестеркой номер.
IV
Приметы реют чуть выше смысла,
преемля род свой от Гостомысла.
И дуть на воду, стуча по древу,
трясясь и плача, плюя налево
довольно странно, почти нелепо,
как африканский Марис Лиепа.
Город теряет в уюте и легком шарме:
Париж без кудрявого дяди Шарля,
как Томск без студентов из Индии
или сынов Анголы; как мидии –
без раковин или журнал без текста, –
город бродит, как квасное тесто.
Рим без танцев и итальянцев,
голландцев, испанцев и иностранцев –
это просто коробок из-под пиццы,
забытый в самолете, идущем в Ниццу.
V
В пустом городе роль пророков
часто отводят на совесть рока,
судьбы, перемен, изменений, кармы:
порядок жаждет в свои казармы.
Надоевшие слухи о конце света
(со стартом у нас, а не в мире где-то)
висят на постылых унылых сайтах,
а не в мыслях людей: не хватает хайпа.
Кликуши не спят у христианской церкви:
они спокойны, как нервы Меркель.
Не воют к покойнику, не рвут жилы,
а с виду кликуши не хуже милой.
Но вот при рассказе о носороге
они вдруг вспомнят о гневном Боге.
Еще минута – мол, в страхе все мы,
и дальше сложно уйти от темы.
VI
Границы закрыты, но если в целом,
они попираемы не только телом
и их мы, скорее всего, не видим,
раз угол обзора не шире мидий.
Весь мир ограничен. Когда б свободе
не стало плохо в известном роде
от постоянных ограничений –
спросите художника Пола Чейни! –
то мы не видели бы Олимпа,
а сидели бы в Африке, где-то в Лимпо-
по, которое выдумал нам Чуковский,
сидели, что модники без обновки.
Пушкин творил, когда свет холерил.
В ссылке и скуке поэт потерян
не был, чего не избыть в столице,
раз сам Император с звездой в петлице
VII
поехал в Москву. В эпоху патриархата
карантин, как и ныне, от азиатов.
Дети Москвы недавно кушают суши,
а вирус – это оплата за любовь к суше,
что опять же, как минимум, несвобода,
если прочли иначе – вините бота.
Перельман, по сути, осветил историю
о границах на обнаженной Глории
с точки зрения единственного микроба
на ее пупке, и мужчин зазноба
играет роль вообще Вселенной,
а микроб – это мы, так легки и бренны.
Микроб не может увидеть Глорию:
капля ее слез – это не просто море, а
другие законы, иная физика,
то же самое, что глюки для шизика.
VIII
Допустим, сейчас сидите на стуле.
А вот и нет, извините, но это – дуля.
Стул и Вы раздельны, зазор скромнее
(очень просто, как пять копеек!)
атома, меньше любого кварка,
Вы висите над стулом, как аватарка
над профилем в инстаграме –
все в этом зазоре работает по программе,
отличной от макромира, от энтропии.
Но – хватит физики, беседа о пандемии.
Я одного до конца никак не пойму:
почему вопреки здравому смыслу, уму
так много шума из громкого ничего.
Умирают люди от рака, чтоб его!
Уходят от СПИДа, гибнут от ДТП –
настолько много, что коли поставить п…
IX
этого будет мало, надо ставить еще
да боюсь подавиться кислым борщом.
А все потому, что вирус нов для нас.
Неизвестность отсутствием прикрас
пугает, как мифы о том, где гроб:
здесь или там, но даже последний жлоб
не сомневается в том, что закончит дни
именно здесь, а куда унесут они
и унесут ли – это не нам решать:
конец алфавита бравирует буква ять.
Глупость тысячи лет восстает из гроба:
главное, не верить, тому что Глоба
и иже с ним, заражая больным примером,
наравне с попами в вопросах веры,
знает больше, чем академик,
особенно о причинах и злах пандемий.
X
Сам перешел на язык поповский…
«Злах…» Тьфу! Тоже мне, Кашпировский!
Осталось только сказать, что стих заряжен.
Так кто из нас Чумак? Ну, не я же.
Спокойствие, господа! Рядом дамы!
Не стоит ругаться и хвалить амстердамы
всякие, что они вышли из карантина
раньше, чем мы. У них перина
хоть и мягче, да много под ней горошин,
а про большее дипломат не спрошен.
Вот так всегда. От стихов к краснобайству
переходить не надо – сродни зазнайству.
Будьте здоровы! Благоволите скайпу –
богу пространств. Постирайте майку
руками! Прочувствуйте власть процесса!
Все наши беды от пут прогресса.
XI
Нас очень много, а вот комфорта
хочется всем, как сладкого торта:
и Земля начинает на это злиться,
отряхая нас, как мошку – ослица.
Если захламлять свой дом дальше,
то – и в этом ни грамма фальши! –
нам придется покинуть Землю,
а поблизости лишь Луна приемлет,
но на ней, ребята, не так уютно,
на Марс придется лететь попутно.
А где у нас столько лишних денег?
У банков грош, да и тот разменен.
Вирус не множится, где стерильно.
Тем более новый, гипермобильный.
Это значит, что стало ужасно грязно,
а где грязно, там будет, увы, заразно.
12.05. 2020 г.