Наденьке очень хотелось, чтоб элитарное у неё написалось. Хоть что-нибудь. Про Любовь, желательно. И чтоб непростое вышло. Которое только где-нибудь в райцентре бывает. Или на окраине города. Не меньше. И где все с носовыми платками. И трезвые. С утра до вечера…
Стала писать. Про председателя Онуфрия и его жизнь. Типа саги в трёх частях. Верлибр. Становление колхоза во времена развитого капитализма. Он — коммунист-миллионер с носовым платком. Она — из местного морга. Санитарка. Трезвая, но крепко верующая. Клавдия. По совместительству работает в районном крематории. Сжигает трупы. За пять долларов в час. Возникает чувство…
В общем, написалось. Непростое. И что с этим делать — неясно. А ей сказали тогда:
— Не бывает так. Не похоже на верлибр. Попробуй своими словами… или в прозе.
В прозе тоже не пошло. И своими словами. Элитарное. Про коммуниста-миллионера и санитарку из морга. И в стихах. Про сжигание трупов. Ни в чём не выходило. Хоть плачь, хоть смейся, а Наденька прямо с ног сбилась. Тогда. До суицида доходило. Вешалась. На крючке для туш. Говяжьих. Да и впрямь. Как ещё написать? Какими словами? Про любовь коммуниста-миллионера к санитарке из морга. В зернохранилище и в курятнике. Если не в верлибре, конечно. Даже в монастырь уйти хотела. Наденька. А местный поп-коммунист ей честно сказал. Предупредил:
— Не ходи...
И ведь ей на туркменском даже предлагали. Или по азбуке Морзе. Для глухонемых. Писать. Чтоб никто ничего не понял. Завуалировать. Типа, элитарное же. Отказалась. Так и сказала:
— Да плевать я хотела, — и уехала. На Дальний Восток. Там нерест как раз пошёл. И орехи. Собирали. Вроде. Точно не известно…
Вот такая история. Элитарная. Любви. Онуфрия и Клавдии. Из романа придуманного. В стихах, в прозе и в верлибре. И во всём остальном. Где герои с носовыми платками и трезвые. С утра до вечера…