Татьяна была самой младшей из пятерых детей раскулаченой фабрикантши Пелагеи Карповой и донского казака Данилы Курочкина.
Мария, Александра, Петр, Николай жили недалеко, по-соседству.
Пышнотелая Мария заведовала сельпо, была в ладу с советской властью, жила в достатке и довольствии, но волею трагической судьбы, рано покинула сей бренный мир, оставив вместо себя лишь патефон, и не оставив потомства. Ее фото, задвинутое меж стекол серванта перекошеной избы Александры, соседки и сестры Татьяны, приводило меня в состояние панического ужаса, казалось, что тяжёлый суровый взгляд испепеляет.
Миниатюрная Александра была тиха и покладиста, жила одна, ходила к колодцу с расписным коромыслом, всегда и во всем соглашалась с шумной и бойкой Татьяной, именно к бабе Шуре бегала я, будучи ребенком, сепарировать молоко после вечерней дойки, когда наш сепаратор отказывался это делать.
Петр был золотых рук мастер валяных сапог, худенький и сухонький, жил один в своем домике с мастерской, обеспечивал теплой обувью большие семьи своих сестер и братьев и односельчан конечно же.
- Я тебе такие валенки сделаю, говорил он мне, - будешь в них, как рыба.
Далее либо словарный запас заканчивался, либо его нужно было сдобрить крепкими словечками, коими Петр любил разбрасываться направо и налево, по поводу и без. Намного позднее я поняла смысл его слов, как рыба по воде, легко, плавно, удобно.
Солидный, степенный, важный Николай, гордо выпячивая свое упитанное брюхо, часто наведывался в гости вместе с рябой однозубой (полагаю, что зубов, конечно у нее было больше, но видится мне он один, передний верхний и гнилой) тёткой Наталкой, которая лихо бацала на балалайке "яблочко", да ещё и плясала под него. В Николае можно было разглядеть крепкого хозяйственника из дореволюционной жизни, добавив ему окладистую бороду, косоворотку и картуз с околышком, был он басит и громкогласен.
А я проводила у бабушки все каникулы, атаковала сельскую библиотеку, набирала стопки книг, чтоб на все каникулы хватило и читала взахлёб, лёжа на сундуке у печки.
Всю эту развеселую и хмельную компанию, врывавшуюся в сенцы с клубами морозного воздуха, я недолюбливала, ибо они нарушали привычное единение и внутренний баланс.
Татьяна тотчас начинала суетиться, накрывать, доставать, наливать, приносить, уносить, запевать, спорить, доказывать, убегать, прибегать, приносить... Выпивали все, много, громко, под подкидного дурачка. Шура больше молчала, опрокидывала граненую, иногда вставляла слово невпопад и снова молчала. Петр рассказывал одну и ту же историю, произошедшую с ним, обильно приправив крепкими выражениями, из которых, несомненно, была пара излюбленных, для связки. Николай заглушал всех трубным бу-бу-бу. После пели песни, тоже громко, но красиво, голосами Господь наделил каждого.
Муж Татьяны, Геннадий Иваныч, был противоположно спокоен, интеллигентен и, совершенно лишён излишней суетливости. "Попал я в осиное гнездо, Светочка". - изредка резюмировал он, будучи со мной наедине.
К чему это я? Да к наследственности, наверно. Генетическая память и прочее бла-бла-бла.
Патефон до сих пор проигрывает для меня пластинки на 78 оборотов, а память не даёт покоя, воспроизводя давно минувшие сюжеты.