Когда в связи с эпидемией коронавируса стало очевидно, что давно задуманная мною поездка в Перуджу невозможна, и вообще выезд за границу проблематичен, я вспомнил, что давно хочу съездить в Питер, ибо ни разу не был в Санкт-Петербурге, а посещал только так называемый «Ленинград».
Мое первое знакомство с Питером состоялось летом 1968 года; мы с женой в нем провели 10 дней, за которые не только осмотрели город и его главные музеи, но и совершили вылазки в Петергоф, Царское Село, Павловск, Кронштадт, и на Валаам. Эта поездка повлияла на мое мировоззрение; именно с тех пор в нем важное значение заняла архитектура, которую я стал рассматривать, как способ очеловечивания пространства: придания ему смыслов, его одухотворения и эстетизации.
Во второй поездке, состоявшейся летом 1980 года, мы с женой знакомили с Питером нашу шестнадцатилетнюю дочь. Эта встреча с городом, лишенная эффекта новизны, мне почти не запомнилась.
Я посещал город еще дважды в служебных командировках– в 1989 и 1990 годах. Свободного времени у меня, считай, не было, зато я увидел Питер в его зимней ипостаси.
Теперь, 30 лет спустя, меня потянуло в город, которому вернули имя, данное при рождении, образ которого очищен от флера «цитадели Октябрьской революции», осыпавшегося пожухлой красною шелухою, чтобы увидеть его не униженным, но гордым, сильным и прекрасным.
Справившись с календарем, я спланировал время пятидневной поездки, но тут пришло сообщение, что все петербургские музеи закрыли на карантин, а мэр Петербурга Беглов обратился к жителям других городов с просьбой, чтобы до окончания эпидемии они не приезжали с экскурсиями. Заглянув в словарь, я убедился: экскурсия по определению является мероприятием коллективным, а я собирался ехать в одиночку, и поэтому на меня запрет не распространялся. А без посещения музеев я мог обойтись, так как моя цель – обойти пешком историческую часть города.
Дело в том, что во всех своих визитах я ограничивался созерцанием знаменитых петербургских ансамблей– Петропавловской крепости, стрелки Васильевского острова, Дворцовой площади, Марсового поля, Сенатской площади, и других, а также таких артерий, как Невский проспект, ибо именно ими формируется облик «самого умышленного города в мире» - подлинного апофеоза эпохи Просвещения, пронизанной верой в могущество Разума и ощущением ясности видения Мира. Именно прозрачность и открытость Сущего, явленные в петербургских пейзажах, вызвали у меня холодный восторг. Этот Петербург – градостроительный шедевр Барокко, Классицизма и Ампира – мне посещать не обязательно – он без того всегда есть пребудет со мной.
Однако есть еще Петербург литературный, который, помимо Петербурга пушкинского, аполлонического (по терминологии Ницше), обитающего в его всемирно знаменитых архитектурных ансамблях, – включает Петербург Гоголя, Достоевского и Андрея Белого, который парадных частей города недолюбливает и их избегает. Еще при первом визите в Питер, идя по Невскому проспекту, я иногда испытывал искус свернуть с прямого пути, и двинуться вдоль ломаной линии канала Грибоедова в надежде попасть в Петербург Достоевского, но у меня на это не находилось времени. И вот теперь, думал я, когда посещение музеев не будет меня отвлекать от хождения по улочкам, дворам и переулкам, мне удастся увидеть Петербург не парадный, - тот, что я видел на рисунках Добужинского и фотографиях Бориса Смелова.
Все для себя решив, я наметил отъезд на 24 марта с возвращением 28; покупку билетов и бронирование гостиницы я планировал на 23, но в этот день вышел приказ мэра Москвы о переходе москвичей старшего возраста с 26 марта на режим самоизоляции, и от поездки в Питер пришлось отказаться; это было обидно, так как я на нее уж настроился.
Однако грустил я недолго; когда началась самоизоляция, меня вдруг осенила идея: обойти Петербург виртуально, используя режим «просмотр улиц» программы Google Earth. Обложившись путеводителями и глянцевыми фотоальбомами (числом пять штук), я отправился в поход.
Я начал с того, о чем мечтал уже давно: спустился с неба на Дворцовую площадь, и подошел к Эрмитажу; так и есть - на табличке стояло название: «улица Миллионная», а никакая не Халтурина, как в советское время; – и слово было какое-то гадкое. Пересекши Дворцовую площадь, через арку Главного штаба, в котором сейчас закрыта на карантин архитектурная выставка Явейна, я вышел на Невский, перешел через Мойку, и дошел до Казанского собора; убедившись, что после того, как из него выселили Музей атеизма, он стал выглядеть гораздо величественнее – не только благодаря возвращенному на его купол кресту, но и потому, что в советское время, как ни старался, храм не мог скрыть унижения навязанным ему атеизмом. Задрав голову, я посмотрел на крышу дома Зингера, с которого в фильме «Дело Собчака» его дочь Ксения смотрит на Петербург глазами ангела из фильма Вендерса «Небо над Берлином». Дальше я прошвырнулся по Невскому до поворота на Владимирский проспект, по которому дошел до Владимирской площади, окинул взглядом стоящий на ней грандиозный храм, и свернул в Кузнечный переулок, - к Музею-квартире Достоевского. Дом, где музей расположен, ничем не примечателен, как и окружающие его дома; такие можно увидеть и в исторической части Москвы, однако, в отличие от столицы, здесь улицы и переулки – прямые; фасады домов выстроены, как по линейке. И главное разочарование, которое меня посетило: дома отремонтированы, и не несут никаких следов упадка, - по крайней мере, их фасады, а заходить во дворы в Google невозможно. Хоть меня режьте – я не смог себе представить, что по аккуратной улочке Достоевского идет Раскольников или, скажем, Свидригайлов.
В большом разочаровании вернувшись на Владимирский проспект, я по нему вышел на Литейный, дошел до Большого дома и подошел к Литейному мосту. Это знаковое место: здесь группа «Война» некогда исполнила перформанс «… в плену у ФСБ», за который в свое время была удостоена премии Кандинского. Напоминаю его сюжет: как только движение через мост было перекрыто, на его полотно выбежала группа молодых людей, которые на глазах у впавших от неожиданности в ступор полицейских принялись поливать асфальт краской из канистр. Когда с началом процесса разведения полотно моста стало подниматься, перформеры разбежались, побросав пустые канистры. А когда мост занял положение «разведен», то оказалось, что на всей его поверхности, обращенной к Большому дому, линиями желтого цвета нарисован стоячий член с яйцами.
Вспомнив с удовольствием этот эпизод из истории отечественного искусства, я перешел по Литейному мосту на другую сторону Невы, и отправился к следственному изолятору Кресты. Его вид с уровня земли не произвел на меня большого впечатления, и я взмыл в небо, чтобы посмотреть на тюрьму с километровой высоты, и это оказалось для Крестов наилучшей обзорной точкой, так как оттуда видны два одинаковых здания, имеющих в плане форму знака «+».
Вернувшись на южный берег Невы, я прогулялся по Шпалерной улице до Смольного, в который раз полюбовавшись собором, но это лишь отвлекло меня от главной цели: попытаться перенестись в Петербург Достоевского. Вспомнив, как 52 года назад мне для погружения в глубинный Питер хотелось использовать канал Грибоедова, я мигом перелетел в район Львиного моста, где его русло наиболее извилисто. Я совершил виртуальную прогулку как в одном, так и в противоположном направлении, с удовлетворением отметив уменьшение глубины перспективы, делающее городской пейзаж много уютнее, и развлекшись игрой смены ракурса на изгибах пути, подчас перебрасывающих солнечное освещение на противоположную сторону канала, но, тем не менее, это было не то, что я искал. В романтической традиции, в которой творил Достоевский, европейский город хранит свои тайны в узких кривых переулках, во дворах – колодцах, тупиках, темных лестницах и тесных чердаках. А когда гуляешь по набережной канала Грибоедова, этого не находишь, хоть тресни! Во-первых, расстояние между рядами домов, выходящих на набережные, довольно велико, и «эффект ущелья» напрочь отсутствует. Во-вторых, путь канала представляет собою ломаную линию, составленную из прямолинейных участков преимущественно большой длины, поэтому на изгибе одна линейная перспектива сменяется на другую, такую же прямолинейную; то есть это – тот же Петербург, что мы видим на больших проспектах, только уменьшенный в масштабе. Наконец, и это самое главное: фасады всех домов отреставрированы и выкрашены в светлые, веселенькие цвета. С одной стороны, это способствует хорошему настроению, с другой, - не соответствует атмосфере романов Достоевского. Возможно, что я смог бы найти искомое, зайди я в ближайшую подворотню, но режим «просмотр улиц» Google Earth этого сделать не позволяет – там можно передвигаться только вдоль желтых линий, возникающих перед тобой на асфальте.
Итак, мой проект виртуального посещения Петербурга Достоевского провалился: если речь идет о потребностях белого человека, ничего-то эти новые технологии не могут!
И тогда я потянулся к старому испытанному средству - альбому фотографий петербургского художника Бориса Смелова.
Из окна примерно шестого этажа видно как бы зыблющееся море жестяных кровель, убегающее к горизонту. Поблизости от точки съемки в его поверхности разверзлась прямоугольная амбразура двора–колодца. На его падающих вниз светлых стенах чернеют одинаковые окна, отделенные друг от друга в стороны и по высоте одинаковыми интервалами. Крыши заставлены печными трубами прямоугольных очертаний. В картину, иссеченную прямыми линиями оребрения кровельных листов, ворвался лишь один диссонирующий элемент – белый голубь, взмахнувший крылами, который вышел расплывчатым, так как из-за своей близости к фотоаппарату оказался не в фокусе снимка.
Фоном фотографии служит высокая глухая кирпичная стена; между ее верхней кромкой и полем альбома втиснулась лишь узенькая полоска неба. Из съемочной точки, расположенной примерно на шестом этаже, виден двор, лежащий у подножья этой самой стены. К ней прилепились две трехэтажные пристройки, на стенах которых штукатурка живописно вспучилась, и частично уже осыпалась. Единственным украшением ближней пристройки является черная водосточная труба, подставившая свою воронку под сток односкатной кровли. К двери этой пристройки направляется мужчина в светлом пиджаке и белой шляпе, несущий в руках сумку. Таким вполне мог бы быть вид из окна комнатушки Раскольникова.
Узкая винтовая лестница, уцепилась за стену, в которой проделано небольшое прямоугольное окошко, бросающее свет на выщербленные ступени; металлические перила погнуты и изрядно помяты. Кажется, что на лестнице вот-вот появится Раскольников.
Солнце, едва пробивающееся сквозь густой туман, оставило блик на воде канала. Видны силуэты домов, фонарь и решетка ограды набережной, с которой сделан снимок; противоположный берег канала не виден. Кругом – ни души; кажется, что я – Раскольников.
Из окна, расположенного примерно на шестом этаже, открывается вид на Исакий. Все пространство до Исакия устлано жестяными кровлями окружающих домов, на которых выделяются прямоугольники печных труб, напоминающие могилы. Слева в поле зрения попал дом, у которого на той же высоте, как у съемочной точки, расположена мансарда, в окнах которой горит уютный свет. Такое место жительства (мансарду) можно было бы назвать «мечта Раскольникова».
На гладкой высокой стене шестиэтажного дома, выходящей на внутренний двор, расположены прямоугольные, вытянутые вертикально окошки, занимающие столь ничтожную часть ее площади, что их с первого взгляда можно и не заметить. Зато в глаза бросается большой обшарпанный ларь, изготовленный из кровельного железа, запертый на висячий замок, и поставленный вплотную к этой стене; на ней самым ярким пятном является тень, отбрасываемая рядом стоящим зданием. Этим двором мог проходить Раскольников.
На фронтальной стене узкого двора-колодца друг под другом расположены два широких окна с полуциркульными сводами. Под ними видна односкатная кровля сарая, пристроенного к фронтальной стене; по углам двора спускаются две водосточные трубы, похожие на змей. Такой двор мог присниться Раскольникову.
Весь первый план фотографии занимают решетки перил ограды канала и перекинутого через него железного горбатого мостика; их рисунок прост и изящен. На противоположном берегу канала берет начало прямая улица, застроенная пяти-, шестиэтажными домами; метет; все засыпано снегом: и набережная, и мостик, и лед канала; кругом – ни души. Здесь мог пробегать Раскольников.
Во внутреннем пространстве большого дома на сводах, поддерживаемых восемью колоннами, стоящими вдоль круга, проложена галерея, огороженная металлическими перилами. Рядом с этой ротондой видна лестница, ведущая на галерею, огражденная металлической балюстрадой. Назначение этого сооружения непонятно. Его мог бы измыслить Раскольников.
………………………………………………………………………………………….
Итак, то, что не смогли обеспечить IT - технологии, оказалось доступным традиционным методом художественной фотографии: я смог перенестись в Петербург Достоевского. Конечно, когда и если позволят обстоятельства, я обязательно съезжу в Питер, ибо эффект физического присутствия незаменим, но внутренний голос талдычит назойливо: «Не видать тебе Петербурга Бориса Смелова – его давно уже нет!».
Март 2020 г.